Страница:
Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Оппозиция: выбор есть
Введение
Важным свойством разумного человека является способность предвидеть будущее состояние и поведение других людей, общества, власти, окружающей среды. Это предвидение опирается на анализ предыдущих состояний и их изменения. Необходимой частью такого анализа является осознание собственного понимания этих предыдущих состояний, собственных решений и действий в те моменты. То есть, необходим навык рефлексии — «обращения назад».
В условиях кризиса, когда все резко меняется и возникают разрывы непрерывности, в том числе в нашем сознании, эта сторона мышления приобретает критическое значение. Задержка с анализом предыдущих состояний и решений нередко становится фатальной, поскольку мы проходим «точку невозврата» и движение процесса по плохой траектории становится необратимым.
Если говорить об общественном сознании, то нужна коллективная память. А для нее нужен склад — запас идей и образов, отложившихся в существенные для нас моменты прошлого. Чтобы познавать и обдумывать далекое прошлое, служат археологические находки, наскальные рисунки, сооружения и их руины. Историю поближе мы изучаем в музеях, архивах и библиотеках. Это запасы запечатленного знания хорошо упорядочены, их издавна собирают и хранят большие группы умелых специалистов.
Хуже обстоит дело с совсем недавними периодами, прямо предшествующими настоящему. Здесь часто наблюдаются провалы в памяти. Живые впечатления и мысли стираются новыми бурными событиями. Поток вечного настоящего тащит человека с такой силой, что у него нет ни времени, ни сил, чтобы вырваться из этого потока и привести в порядок отпечатки уходящего в туман прошлого и своих суждений о нем.
Сейчас, однако, у нас возникла насущная необходимость задуматься о том, что произошло с нами и нашей страной в 90-е годы. Мы все понимаем, что это был один из переломных моментов в жизни России. Был сломан строй жизни, который следовал, с краткими разрывами и колебаниями, исторически определившемуся пути народов России и российской государственности. Конкретно, были сломаны важнейшие структуры и институты советского строя.
Программа строительства нового жизнеустройства излагалась смутно, в основном через отрицание прошлого. Главной стратегической целью на этот период стало создание необратимости. То есть произведение в жизни страны и народа таких разрушений, чтобы стало невозможно восстановление прежнего жизнеустройства в его главных проявлениях.
Понятно, что такая программа новой власти не могла не вызвать сопротивления, причем сопротивления большинства. Оно и возникло — в стихийных, «молекулярных» формах. С самого начала, однако, остро ощущалась потребность в организации, в выработке доктрин сопротивления, в создании сети общения и взаимодействия между разными ячейками и группами, согласными хотя бы в главных установках. Была потребность в организованной оппозиции. Эта потребность была удовлетворена — эту нишу в политической системе заняли группы, которые начали формироваться уже во время перестройки в лоне КПСС. В них входили те работники партийного и государственного аппарата, которые были не согласны с программой Горбачева. До конца 1991 г. это их несогласие было пассивным и почти подпольным, но после ликвидации СССР путы субординации были сброшены, а их старые связи превратились в скелет новой организации.
Около этой организации (вскоре она была названа КПРФ) и стали собираться оппозиционные группы. Ситуация в течение 90-х годов менялась быстро, она представляла собой непрерывную череду сломов и переходов «порядок—хаос». Страна жила в состояния тяжелого стресса, и оппозиция действовала в основном именно в порядке ответа на новое непредвиденное изменение ситуации — иногда быстро и адекватно, иногда опаздывая или не находя эффективного ответа. Но, похоже, она так и не собралась обеспечить выполнение одной важной функции — вести летопись событий и решений. Не был создан пусть маленький, но организованный институт, формирующий коллективную память оппозиции.
Реформаторы, ставившие целью необратимо разрушить общественный строй, были прежде всего заинтересованы в том, чтобы подорвать общественную память. Это понятно, и в этом они преуспели. Но оппозиция, оставшись без краткосрочной памяти, подрывает свою возможность предвидения и поэтому не может завоевать доверия большинства. Люди будут одобрительно кивать, слыша проклятья в адрес разрушителей, но для обретения политической воли им необходимо услышать от оппозиции ясное объяснение связи между прошлым, настоящим и предлагаемым будущим.
Разрушение памяти не просто лишает разум необходимого материала, оно рассыпает и то пространство неслышного общего разговора, в ходе которого и происходит осмысление настоящего и проектирование будущего. Память вообще является одной из главных сил, скрепляющих людей в народ. Если ее удается разрушить, народ превращается в «человеческую пыль», в скопище индивидов, которые в одиночку, каждый по-своему вспоминают прошлое, думают о настоящем и пытаются предугадать будущее. Какое уж тут организованное сопротивление.
Мир разъединенных людей сужается до тех пределов, которые они могут достать рукой, «здесь и сейчас». Это подавляет ответственность за ход исторического процесса — независимо от масштаба той части бытия, за которую готов отвечать человек. Утратив связь с коллективной памятью, оставшись со своей индивидуальной шкатулкой, полной обрывков личных воспоминаний и обид, люди уже не живут в нашем совместном, общем прошлом, не испытывают совместных, общих страданий от настоящего и не болеют общей тревогой за будущее.
В таком обществе с подорванной общей памятью не возникает «мнения народного» и не может сложиться понятного для всех разумного проекта преодоления разрухи. Людей в таком состоянии («пути не помнят своего») легко водить за нос, и не раз в истории целые народы при таком поражении сознания становились легкой добычей проходимцев. В такое положение попали и мы.
Невозможно вылезти из ямы, если подорвана способность к рефлексии — способность оглянуться назад и обдумать прежние шаги, найти ошибки и извлечь из них уроки. Рыба заплывает в кошельковый невод, а выплыть не может, хотя выход открыт — она не помнит пути, по которому заплыла. Мы сегодня живем в специально устроенном аномальном состоянии, мы — общество без памяти. Оно может выздороветь или распасться, но оно не может долго так существовать. И сама собой болезнь не пройдет, нужна целенаправленная «починка инструментов».
Это большая общенациональная проблема, она должна стать предметом специальной культурной, образовательной и организационной программ. Но общенациональную проблему расколотое общество не может решать «все разом» — ее начинает решать или власть, или оппозиция. Сегодня проблема восстановления коллективной памяти — задача прежде всего оппозиции. И не только потому, что программа разрушения общественного строя не завершена, и строить «новую память» реформаторы пока что не будут. Главное, что «90-е годы» завершены, первый срок президентства В.В.Путина подготовил переход к принципиально новому этапу.
А оппозиция «осталась в прошлом», и без коллективного осмысления этого прошлого не может выработать ни языка, ни логики для доктрины новой кампании. Только вспоминая и обдумывая свои слова и дела, восстанавливая в уме пройденный за десять лет путь, оппозиция сможет связать концы с концами и выстроить в уме временной ряд событий, чтобы заглянуть немного вперед. Необходимо вспоминать, что было, что обещалось, что делалось и к чему пришли. Без такой памяти не может сложиться и новое поколение оппозиции, способное принять на себя груз проблем нового этапа нашего кризиса.
Эта память нужна, конечно, не только оппозиции, а всем (как и «память реформаторов»). Это — зеркало общества, хотя и отражающая его в поляризованном свете. Чтобы сложить и упорядочить какую-то часть текстов, созданных по горячим следам событий 90-х годов, мы сложили эту книгу, посвященную делам и установкам оппозиции. Также складываем серию книг из таких текстов вообще о событиях 90-х годов, без прямой связи с оппозицией.
Эти тексты — мои статьи и интервью тех лет, в большинстве своем опубликованные, но некоторые и не дошедшие до публикации, отвергнутые газетами и журналами. Сейчас, с уровня приобретенного нами опыта, многое в этих текстах представляется наивным или ошибочным, многие надежды и предвидения не сбылись, многие унаследованные от советского времени стереотипы и иллюзии оказались ложными. Но знать повороты той тропинки, по которой мы добрались до настоящего момента, полезно. Если этот проект удастся, то читатель получит около 2 тысяч страниц, на которых будут изложены события нашей жизни и их восприятие, с определенной точки зрения, начиная с 1988 года до завершения первого срока В.В.Путина.
Эта книга — второе собрание текстов об оппозиции.
Март 2006
Важным свойством разумного человека является способность предвидеть будущее состояние и поведение других людей, общества, власти, окружающей среды. Это предвидение опирается на анализ предыдущих состояний и их изменения. Необходимой частью такого анализа является осознание собственного понимания этих предыдущих состояний, собственных решений и действий в те моменты. То есть, необходим навык рефлексии — «обращения назад».
В условиях кризиса, когда все резко меняется и возникают разрывы непрерывности, в том числе в нашем сознании, эта сторона мышления приобретает критическое значение. Задержка с анализом предыдущих состояний и решений нередко становится фатальной, поскольку мы проходим «точку невозврата» и движение процесса по плохой траектории становится необратимым.
Если говорить об общественном сознании, то нужна коллективная память. А для нее нужен склад — запас идей и образов, отложившихся в существенные для нас моменты прошлого. Чтобы познавать и обдумывать далекое прошлое, служат археологические находки, наскальные рисунки, сооружения и их руины. Историю поближе мы изучаем в музеях, архивах и библиотеках. Это запасы запечатленного знания хорошо упорядочены, их издавна собирают и хранят большие группы умелых специалистов.
Хуже обстоит дело с совсем недавними периодами, прямо предшествующими настоящему. Здесь часто наблюдаются провалы в памяти. Живые впечатления и мысли стираются новыми бурными событиями. Поток вечного настоящего тащит человека с такой силой, что у него нет ни времени, ни сил, чтобы вырваться из этого потока и привести в порядок отпечатки уходящего в туман прошлого и своих суждений о нем.
Сейчас, однако, у нас возникла насущная необходимость задуматься о том, что произошло с нами и нашей страной в 90-е годы. Мы все понимаем, что это был один из переломных моментов в жизни России. Был сломан строй жизни, который следовал, с краткими разрывами и колебаниями, исторически определившемуся пути народов России и российской государственности. Конкретно, были сломаны важнейшие структуры и институты советского строя.
Программа строительства нового жизнеустройства излагалась смутно, в основном через отрицание прошлого. Главной стратегической целью на этот период стало создание необратимости. То есть произведение в жизни страны и народа таких разрушений, чтобы стало невозможно восстановление прежнего жизнеустройства в его главных проявлениях.
Понятно, что такая программа новой власти не могла не вызвать сопротивления, причем сопротивления большинства. Оно и возникло — в стихийных, «молекулярных» формах. С самого начала, однако, остро ощущалась потребность в организации, в выработке доктрин сопротивления, в создании сети общения и взаимодействия между разными ячейками и группами, согласными хотя бы в главных установках. Была потребность в организованной оппозиции. Эта потребность была удовлетворена — эту нишу в политической системе заняли группы, которые начали формироваться уже во время перестройки в лоне КПСС. В них входили те работники партийного и государственного аппарата, которые были не согласны с программой Горбачева. До конца 1991 г. это их несогласие было пассивным и почти подпольным, но после ликвидации СССР путы субординации были сброшены, а их старые связи превратились в скелет новой организации.
Около этой организации (вскоре она была названа КПРФ) и стали собираться оппозиционные группы. Ситуация в течение 90-х годов менялась быстро, она представляла собой непрерывную череду сломов и переходов «порядок—хаос». Страна жила в состояния тяжелого стресса, и оппозиция действовала в основном именно в порядке ответа на новое непредвиденное изменение ситуации — иногда быстро и адекватно, иногда опаздывая или не находя эффективного ответа. Но, похоже, она так и не собралась обеспечить выполнение одной важной функции — вести летопись событий и решений. Не был создан пусть маленький, но организованный институт, формирующий коллективную память оппозиции.
Реформаторы, ставившие целью необратимо разрушить общественный строй, были прежде всего заинтересованы в том, чтобы подорвать общественную память. Это понятно, и в этом они преуспели. Но оппозиция, оставшись без краткосрочной памяти, подрывает свою возможность предвидения и поэтому не может завоевать доверия большинства. Люди будут одобрительно кивать, слыша проклятья в адрес разрушителей, но для обретения политической воли им необходимо услышать от оппозиции ясное объяснение связи между прошлым, настоящим и предлагаемым будущим.
Разрушение памяти не просто лишает разум необходимого материала, оно рассыпает и то пространство неслышного общего разговора, в ходе которого и происходит осмысление настоящего и проектирование будущего. Память вообще является одной из главных сил, скрепляющих людей в народ. Если ее удается разрушить, народ превращается в «человеческую пыль», в скопище индивидов, которые в одиночку, каждый по-своему вспоминают прошлое, думают о настоящем и пытаются предугадать будущее. Какое уж тут организованное сопротивление.
Мир разъединенных людей сужается до тех пределов, которые они могут достать рукой, «здесь и сейчас». Это подавляет ответственность за ход исторического процесса — независимо от масштаба той части бытия, за которую готов отвечать человек. Утратив связь с коллективной памятью, оставшись со своей индивидуальной шкатулкой, полной обрывков личных воспоминаний и обид, люди уже не живут в нашем совместном, общем прошлом, не испытывают совместных, общих страданий от настоящего и не болеют общей тревогой за будущее.
В таком обществе с подорванной общей памятью не возникает «мнения народного» и не может сложиться понятного для всех разумного проекта преодоления разрухи. Людей в таком состоянии («пути не помнят своего») легко водить за нос, и не раз в истории целые народы при таком поражении сознания становились легкой добычей проходимцев. В такое положение попали и мы.
Невозможно вылезти из ямы, если подорвана способность к рефлексии — способность оглянуться назад и обдумать прежние шаги, найти ошибки и извлечь из них уроки. Рыба заплывает в кошельковый невод, а выплыть не может, хотя выход открыт — она не помнит пути, по которому заплыла. Мы сегодня живем в специально устроенном аномальном состоянии, мы — общество без памяти. Оно может выздороветь или распасться, но оно не может долго так существовать. И сама собой болезнь не пройдет, нужна целенаправленная «починка инструментов».
Это большая общенациональная проблема, она должна стать предметом специальной культурной, образовательной и организационной программ. Но общенациональную проблему расколотое общество не может решать «все разом» — ее начинает решать или власть, или оппозиция. Сегодня проблема восстановления коллективной памяти — задача прежде всего оппозиции. И не только потому, что программа разрушения общественного строя не завершена, и строить «новую память» реформаторы пока что не будут. Главное, что «90-е годы» завершены, первый срок президентства В.В.Путина подготовил переход к принципиально новому этапу.
А оппозиция «осталась в прошлом», и без коллективного осмысления этого прошлого не может выработать ни языка, ни логики для доктрины новой кампании. Только вспоминая и обдумывая свои слова и дела, восстанавливая в уме пройденный за десять лет путь, оппозиция сможет связать концы с концами и выстроить в уме временной ряд событий, чтобы заглянуть немного вперед. Необходимо вспоминать, что было, что обещалось, что делалось и к чему пришли. Без такой памяти не может сложиться и новое поколение оппозиции, способное принять на себя груз проблем нового этапа нашего кризиса.
Эта память нужна, конечно, не только оппозиции, а всем (как и «память реформаторов»). Это — зеркало общества, хотя и отражающая его в поляризованном свете. Чтобы сложить и упорядочить какую-то часть текстов, созданных по горячим следам событий 90-х годов, мы сложили эту книгу, посвященную делам и установкам оппозиции. Также складываем серию книг из таких текстов вообще о событиях 90-х годов, без прямой связи с оппозицией.
Эти тексты — мои статьи и интервью тех лет, в большинстве своем опубликованные, но некоторые и не дошедшие до публикации, отвергнутые газетами и журналами. Сейчас, с уровня приобретенного нами опыта, многое в этих текстах представляется наивным или ошибочным, многие надежды и предвидения не сбылись, многие унаследованные от советского времени стереотипы и иллюзии оказались ложными. Но знать повороты той тропинки, по которой мы добрались до настоящего момента, полезно. Если этот проект удастся, то читатель получит около 2 тысяч страниц, на которых будут изложены события нашей жизни и их восприятие, с определенной точки зрения, начиная с 1988 года до завершения первого срока В.В.Путина.
Эта книга — второе собрание текстов об оппозиции.
Март 2006
Часть 1. Из советской теплицы — в оппозицию
Грустные размышления после митинга
В воскресенье 9 февраля 1992 г. в Москве впервые состоялись одновременно два больших альтернативных митинга. Раскол общества, который до сих пор существовал в сфере идей, облекся в плоть и кровь (пока еще текущую в жилах). И, как ни открещивайся от марксизма, архитекторы перестройки сумели-таки расколоть наше общество и по классовому признаку. Марксистами они были по складу мышления, марксистами и остались (о таких-то сам Маркс говорил: «Я — не марксист!»).
Это — поразительное, магическое свойство перестройки: чего бы она ни коснулась своей негодующей рукой, обличаемое ею зло вырывается, как джинн из бутылки. В застойные годы, да и раньше, с войны, классовые ценности существовали лишь в затрепанной, никого не трогавшей официальной идеологии. Люди жили в соответствии с общими нравственными (или безнравственными) нормами. А сейчас вся наша жизнь, не говоря уже о прессе, подчинена сугубо классовым ценностям молодого, хищного, страстного капитализма. А значит, возрождаются и классовые ценности трудящихся (и уже многим снова хочется стать могильщиком капитализма).
Пишут, что митинг «Трудовой Москвы» на Манежной площади собрал 120 тысяч, а тот, демократический, у Белого дома, 30 тысяч. Ура, наша берет! Динамику сползания к гражданской войне изучают методами бухгалтера, а ведь этот метод совсем не годится для такого дела. Больше того, он делает нас слепыми по отношению к вещам куда более важным. Позвольте высказать мои соображения о качестве, а не количестве.
Почему я был на митинге «Трудовой Москвы», а не у Белого дома? Прежде всего потому, что я, как специалист, знаю сущность реформы правительства Гайдара и считаю ее глубоко антинациональной и даже античеловеческой. Если смотреть чуть дальше собственного носа, то и предприниматели увидели бы в ней свою смерть. Эта реформа, в ее полноте, ведет нас прямиком или к новой большевистской революции, или в тифозные бараки под контролем сил ООН. Поэтому идти поддерживать эту реформу у Белого дома мне было невозможно.
Во вторых, люди, которые пошли за «Трудовой Москвой», были объединены одной общей и человечной идеей. Это боль и обида людей, которые честно трудились всю жизнь и вдруг без необходимости, без разумных объяснений и без сострадания ввергнуты в нищету и поставлены на грань биологического выживания. И я, один из таких людей, психологически нуждался в том, чтобы быть среди них, прикоснуться к ним плечами, получить их поддержку — и поддержать их.
Наконец, я отдыхаю душой под красным флагом и слушая, как оркестр играет русский марш. Простите мне, господа демократы, мой консерватизм. И мне грустно видеть русского юношу с открытым, доверчивым лицом, у которого на куртке громадными буквами написано CIA (ЦРУ). На какой же уровень ты опустился, Иванушка? Дело и не в патриотизме, а в природном чувстве такта. Ведь в твоем собственном народе самому заядлому сталинисту не пришло бы в голову нацепить на свою куртку буквы КГБ.
Демократическая пресса глубоко заблуждается относительно мотивов митинга, на котором я был. Всячески понося его, она, разумеется, выполняет чисто политический заказ — это можно простить. Важнее искреннее непонимание, а его надо устранять, это в общих интересах. Митинг «Трудовой Москвы» (пока что мы говорим не о трибунах, а о собравшихся людях) не был демонстрацией голодных очередей или пустых кастрюль. Более того, здесь было очень немного обездоленных, уже реально хлебнувших лиха. Специально не хочу использовать термин либералов «люмпенизированные толпы» — это сознательное оскорбление народа еще припомнится новому политическому режиму, когда значительная часть трудящихся действительно станет люмпенами, которым нечего терять. И припомнится тем более разрушительно, что первыми люмпенами становятся ученые и конструкторы, в руках которых такие способы мщения, против которых бессильны и ОМОН, и ФБР. Но это к слову.
Я хочу сказать, что на митинг «Трудовой Москвы» собрались люди не отчаявшиеся или озлобленные, а движимые состраданием к этим отчаявшимся и тревогой за всех, включая, конечно, своих детей и стариков. Я — профессор, и хотя сегодня реально моя зарплата стоит меньше, чем моя первая зарплата младшего научного сотрудника тридцать лет назад, я еще могу позволить себе съесть кусочек мяса. Но ведь он застревает у меня в горле, потому что половина моего народа отброшена в другой класс — тех, кто мяса есть уже не может. И еда для меня, как и для тех, кто вышел на митинг «Трудовой Москвы», уже не просто белки, жиры и углеводы, а хлеб насущный моего народа. А он имеет священный смысл. Этого не поймет ни Гайдар, ни Явлинский, ни их наставник Джеффри Сакс. Но это и есть инстинкт сохранения общества, который и является сейчас спасительным для всех наших сословий.
Напротив, январский удар по народу стал многократно болезненнее оттого, что был нанесен не по-русски (не сочтите это за шовинизм). Чтобы так повысить цены, должен был, образно говоря, президент встать на площади на колени перед народом и сказать: «Братья! Загубил я, горемыка, Россию. Помирать надо, иначе не вытянем! Простите меня, грешного!» А вместо этого причмокивающий Гайдар радостно сообщает, что все идет так, как написано в американском учебнике. Ведь есть же в правительстве хоть один министр, способный пять минут не причмокивать, я точно это знаю. Так почему бы такого не выпустить на трибуну? Ведь когда говорится, что «как мы и думали, покупатель, увидев цены, отшатнулся от прилавка» (а отшатнулся он не от прилавка с видеомагнитофонами, а от молока и хлеба), то маленький и даже милый дефект Гайдара приобретает символический и зловещий смысл! Это правителям непонятно? В том-то все и дело.
Демократы обозвали митинг на Манежной площади «красно-коричневой чумой». Таким образом, они демонстративно сжигают мосты к согласию и даже миру — какой может быть компромисс с фашистами (даром, что ли, пакт Молотова признан преступным)! Чего же они этим могут добиться?
Возможны два варианта. Если массы им поверят и вытеснят красные флаги и объединения типа «Трудовой Москвы» с политической арены, то прощай всякая надежда на рыночную экономику. Без организованной борьбы рабочих против предпринимателей рыночная экономика существовать не может. Это аксиома, но господа, видимо, не в курсе дела. Если разумеется, в их планы не входит просто организация тотального геноцида на этом «геополитическом пространстве» ради его чистки от лишнего населения. Верить в это не хочется, хотя объективно они ведут дело именно к этому, как будто их толкает какая-то невидимая рука. Уже запрещение кастрированной КПСС было глупостью. Подавление же тред-юнионистских зародышей типа «Трудовой Москвы» вообще безумие. Это — путь к 1917 году, но уже не в ленинском и даже не в сталинском варианте, а в варианте «красных кхмеров».
А если массы демократам не поверят (дела-то Гайдара весомее слов) и начнут от них откалываться? Положение будет не намного лучше. Судьба определила мне жить и работать в среде интеллигенции. Большинство моих однокашников, коллег, близких стали либеральными демократами. Но как бы я ни любил «моих друзей прекрасные черты», надо признать, что им свойственна очень тонкая душевная организация, пылкость чувств. Говоря попросту, психическая неустойчивость. Сейчас они одержимы буквально религиозной страстью к мировой цивилизации. Завтра, истратив последнюю трешку на хлеб и не дождавшись от уважаемого CIA сухого молока для ребенка, они сожгут своих идолов и направят свою страсть на мщение. Они-то и станут лидерами «красных кхмеров», а вовсе не бюрократы, не рабочие или колхозники. И чем радикальнее рвут сейчас демократы с консервативными структурами и движениями, тем более разрушительный характер будут принимать откалывающиеся от них группы и люди.
Поэтому тот, кто заботится сейчас хотя бы о детях (стариками русский народ пожертвовал, и этот грех ему еще придется отмаливать), никак не пожелает раскола демократов. На мой взгляд, их идеалы трагично ошибочны (я не говорю об их криминальных союзниках — у тех только интересы). Но я не хочу, чтобы у чистых душой демократов «спала пелена с глаз» — страшен внезапно разуверившийся религиозный фанатик. Расколы и озарения увеличивают потенциал насилия, осознание и преодоление — путь к спасению. Назвав заведомо большую часть народа «красно-коричневой чумой», новые идеологи рубят по всему обществу топором — не только откалывают демократов от «чумы», но и увеличивают трещины в своем и так уже не монолитном лагере.
Но перейдем к «нашим», давно пора «на себя оборотиться». Хорошо было идти от Крымского вала среди людей, так легко простивших мэрии ее жалкую мелочность — заставить огромную массу людей идти по тротуарам, чтобы «не мешать уличному движению». В убогие игры играют наши мэры (трудно писать всерьез это слово) в такой момент. Конечно, все шедшие были благодарны энтузиастам из «Трудовой Москвы», которые взяли на себя большой труд по организации всего дела и подарили людям эти несколько часов явной солидарности. Испытывая эту благодарность, считаю своим долгом высказать и упреки.
На площади, куда пришли люди, заработали микрофоны, и стихийное чувство единения потеснилось ради идеологии. Конечно, от нее никуда не деться, сказкам о деидеологизации и дети не верят. Важно, какие постулаты предлагаются людям, куда они ведут, в какие выражения «упаковываются» и как воспринимаются. Скажу свое мнение, но думаю, что со мной согласились бы многие — я стоял внизу, а не на трибуне, и видел реакцию слушателей.
Во-первых, сразу возникло недоумение оттого, что «трибуна» задала вовсе не ту «повестку дня», ради которой собирали людей. Речь пошла об СССР, об армии, о ленинизме, а приглашали не за этим. Так нельзя, для обмана существуют парламенты, а не митинги на холоде. Выдвигая сомнительные или во всяком случае дискуссионные тезисы, «трибуна» разобщала людей, пришедших ради эмоционального объединения — в этом жанр митинга, и его никак нельзя нарушать. Во всяком случае, если и допустимо сорвать политические дивиденды, то не слишком большие — ввернуть слегка тему СССР, но не подчинять ей тему экономической реформы.
Но даже если говорить об СССР. Митинг — не «круглый стол», и тезисы должны быть ясны, непротиворечивы, додуманы до конца. Здесь же тема СССР ставилась таким образом, что было видно: задай «трибуне» самый простой вопрос — и она не ответит. Что значит сегодня требовать восстановления СССР? Готова ли «трибуна» призвать к войне с Украиной? Или она уверена, что 95% украинцев страстно желают «восстановления СССР» (ибо больше 5% убежденного в чем-то населения уже не подавить угрозой силы, нужно реальное насилие)? Похоже, что «трибуна» вовсе не предполагала призывать к таким ужасам и не имела иллюзий относительно сегодняшнего настроения украинцев — она просто не додумала. А людям, взявшим в руки микрофон, это не позволяется. Здесь нет места по существу говорить о восстановлении СССР — он как государство распался, нечего прятать голову в песок. Но как страна еще сохранился, и восстановление возможно, но не заклинаниями и уж никак не силой.
Дальше — больше, и с «трибуны» зазвучали речи, от которых все отвыкли и к которым нет желания снова привыкать. Конечно, нет в них ничего «красного», ничего «коричневого», одна скука. Безусловно, в 1917 году народ сделал выбор. И за 70 лет мы прошли великий и трагический путь. Но надо идти дальше, и в 1985 году народ опять сделал выбор. Он вовсе не выбрал дикий капитализм, как делают вид радикальные либералы (да они просто лукавят, хотят, как дети, перехитрить простаков). Но и слушать, как долдонит какой-нибудь новый Суслов — увольте. Тем более, что хлеба от этого не прибавится. Так зачем же на митинге, где каждое слово — на вес золота, разводить политэкономическую тягомотину? Были, конечно, и ясные, разумные слова, но сейчас не до комплиментов.
То же самое можно сказать о Ленине. Я считаю, что идеологи перестройки обошлись с ним несправедливо, истрепав и изгадив сложное явление нашей истории. Кстати, тем самым они привели к извращенной реабилитации Сталина. Но сейчас и тем, кому дорог образ Ленина, должны были бы на время перестать трепать его имя. И благополучию народа, и этому имени только вред от того, что оно назойливо делается источником раздора. Ошибаясь или нет, но многим на Манежной площади было не по себе, когда с трибуны к ним обращались, как к убежденным ленинцам. Зачем это?
Теперь об отношении к тому, демократическому митингу. Обидевшись за красно-коричневых, красная «трибуна» не удержалась, чтобы не лягнуть демократов — дескать «от фашиста слышу». Но здесь это коробило еще сильнее, чем там. Ведь у Белого дома собрались люди действительно в экстазе, это же надо учитывать. А на Манежной площади подавляющее большинство составляли люди рассудительные. И мальчишеская задиристость «трибуны», ее грубоватый (мягко скажем) юмор настроению толпы просто не соответствовали. Да и по существу — с какой стати взялись оскорблять большую часть народа? Одно дело — тамошняя «трибуна». В отце Глебе Якунине есть что-то сатанинское, да и мадам Старовойтова — кремень. Так и соберитесь две «трибуны», поругайтесь вволю. А большинство из десятков тысяч собравшихся у Верховного Совета РСФСР — наши же братья, те же простодушные русские люди. Сейчас они одержимы идеей, которая нам не нравится, думают, что они и впрямь у Белого дома, будто в Америке, но зачем же искусственно делать их врагами! Собравшиеся на Манежной площади согласия на это явно не давали.
Понятно, что становление общественного движения, тем более в период таких тяжелых, нестерпимых душевных потрясений — непростое дело. Люди, которые за это взялись — подвижники, и не все получается складно. И излишняя, нарочитая грубость выражений, и театральность, и чтение длинных поэм, более пригодное для поэтического вечера — все это болезни роста. Меньше всего я хотел бы обидеть и уязвить товарищей с «трибуны». Но уж больно жесток политический противник (и это вовсе не демократы — они тоже дрова для будущего костра). Противник изучает эти болезни и будет стараться их культивировать в рабочем движении. Культура провокации в российской политической жизни имеет богатейшие традиции, да и зарубежных экспертов — полны гостиницы. И если товарищи с «трибуны» не будут иметь средств диагноза собственных болезней, они, сами того не замечая, превратятся из пастырей в козлов-провокаторов, ведущих нас на бойню.
1992
Это — поразительное, магическое свойство перестройки: чего бы она ни коснулась своей негодующей рукой, обличаемое ею зло вырывается, как джинн из бутылки. В застойные годы, да и раньше, с войны, классовые ценности существовали лишь в затрепанной, никого не трогавшей официальной идеологии. Люди жили в соответствии с общими нравственными (или безнравственными) нормами. А сейчас вся наша жизнь, не говоря уже о прессе, подчинена сугубо классовым ценностям молодого, хищного, страстного капитализма. А значит, возрождаются и классовые ценности трудящихся (и уже многим снова хочется стать могильщиком капитализма).
Пишут, что митинг «Трудовой Москвы» на Манежной площади собрал 120 тысяч, а тот, демократический, у Белого дома, 30 тысяч. Ура, наша берет! Динамику сползания к гражданской войне изучают методами бухгалтера, а ведь этот метод совсем не годится для такого дела. Больше того, он делает нас слепыми по отношению к вещам куда более важным. Позвольте высказать мои соображения о качестве, а не количестве.
Почему я был на митинге «Трудовой Москвы», а не у Белого дома? Прежде всего потому, что я, как специалист, знаю сущность реформы правительства Гайдара и считаю ее глубоко антинациональной и даже античеловеческой. Если смотреть чуть дальше собственного носа, то и предприниматели увидели бы в ней свою смерть. Эта реформа, в ее полноте, ведет нас прямиком или к новой большевистской революции, или в тифозные бараки под контролем сил ООН. Поэтому идти поддерживать эту реформу у Белого дома мне было невозможно.
Во вторых, люди, которые пошли за «Трудовой Москвой», были объединены одной общей и человечной идеей. Это боль и обида людей, которые честно трудились всю жизнь и вдруг без необходимости, без разумных объяснений и без сострадания ввергнуты в нищету и поставлены на грань биологического выживания. И я, один из таких людей, психологически нуждался в том, чтобы быть среди них, прикоснуться к ним плечами, получить их поддержку — и поддержать их.
Наконец, я отдыхаю душой под красным флагом и слушая, как оркестр играет русский марш. Простите мне, господа демократы, мой консерватизм. И мне грустно видеть русского юношу с открытым, доверчивым лицом, у которого на куртке громадными буквами написано CIA (ЦРУ). На какой же уровень ты опустился, Иванушка? Дело и не в патриотизме, а в природном чувстве такта. Ведь в твоем собственном народе самому заядлому сталинисту не пришло бы в голову нацепить на свою куртку буквы КГБ.
Демократическая пресса глубоко заблуждается относительно мотивов митинга, на котором я был. Всячески понося его, она, разумеется, выполняет чисто политический заказ — это можно простить. Важнее искреннее непонимание, а его надо устранять, это в общих интересах. Митинг «Трудовой Москвы» (пока что мы говорим не о трибунах, а о собравшихся людях) не был демонстрацией голодных очередей или пустых кастрюль. Более того, здесь было очень немного обездоленных, уже реально хлебнувших лиха. Специально не хочу использовать термин либералов «люмпенизированные толпы» — это сознательное оскорбление народа еще припомнится новому политическому режиму, когда значительная часть трудящихся действительно станет люмпенами, которым нечего терять. И припомнится тем более разрушительно, что первыми люмпенами становятся ученые и конструкторы, в руках которых такие способы мщения, против которых бессильны и ОМОН, и ФБР. Но это к слову.
Я хочу сказать, что на митинг «Трудовой Москвы» собрались люди не отчаявшиеся или озлобленные, а движимые состраданием к этим отчаявшимся и тревогой за всех, включая, конечно, своих детей и стариков. Я — профессор, и хотя сегодня реально моя зарплата стоит меньше, чем моя первая зарплата младшего научного сотрудника тридцать лет назад, я еще могу позволить себе съесть кусочек мяса. Но ведь он застревает у меня в горле, потому что половина моего народа отброшена в другой класс — тех, кто мяса есть уже не может. И еда для меня, как и для тех, кто вышел на митинг «Трудовой Москвы», уже не просто белки, жиры и углеводы, а хлеб насущный моего народа. А он имеет священный смысл. Этого не поймет ни Гайдар, ни Явлинский, ни их наставник Джеффри Сакс. Но это и есть инстинкт сохранения общества, который и является сейчас спасительным для всех наших сословий.
Напротив, январский удар по народу стал многократно болезненнее оттого, что был нанесен не по-русски (не сочтите это за шовинизм). Чтобы так повысить цены, должен был, образно говоря, президент встать на площади на колени перед народом и сказать: «Братья! Загубил я, горемыка, Россию. Помирать надо, иначе не вытянем! Простите меня, грешного!» А вместо этого причмокивающий Гайдар радостно сообщает, что все идет так, как написано в американском учебнике. Ведь есть же в правительстве хоть один министр, способный пять минут не причмокивать, я точно это знаю. Так почему бы такого не выпустить на трибуну? Ведь когда говорится, что «как мы и думали, покупатель, увидев цены, отшатнулся от прилавка» (а отшатнулся он не от прилавка с видеомагнитофонами, а от молока и хлеба), то маленький и даже милый дефект Гайдара приобретает символический и зловещий смысл! Это правителям непонятно? В том-то все и дело.
Демократы обозвали митинг на Манежной площади «красно-коричневой чумой». Таким образом, они демонстративно сжигают мосты к согласию и даже миру — какой может быть компромисс с фашистами (даром, что ли, пакт Молотова признан преступным)! Чего же они этим могут добиться?
Возможны два варианта. Если массы им поверят и вытеснят красные флаги и объединения типа «Трудовой Москвы» с политической арены, то прощай всякая надежда на рыночную экономику. Без организованной борьбы рабочих против предпринимателей рыночная экономика существовать не может. Это аксиома, но господа, видимо, не в курсе дела. Если разумеется, в их планы не входит просто организация тотального геноцида на этом «геополитическом пространстве» ради его чистки от лишнего населения. Верить в это не хочется, хотя объективно они ведут дело именно к этому, как будто их толкает какая-то невидимая рука. Уже запрещение кастрированной КПСС было глупостью. Подавление же тред-юнионистских зародышей типа «Трудовой Москвы» вообще безумие. Это — путь к 1917 году, но уже не в ленинском и даже не в сталинском варианте, а в варианте «красных кхмеров».
А если массы демократам не поверят (дела-то Гайдара весомее слов) и начнут от них откалываться? Положение будет не намного лучше. Судьба определила мне жить и работать в среде интеллигенции. Большинство моих однокашников, коллег, близких стали либеральными демократами. Но как бы я ни любил «моих друзей прекрасные черты», надо признать, что им свойственна очень тонкая душевная организация, пылкость чувств. Говоря попросту, психическая неустойчивость. Сейчас они одержимы буквально религиозной страстью к мировой цивилизации. Завтра, истратив последнюю трешку на хлеб и не дождавшись от уважаемого CIA сухого молока для ребенка, они сожгут своих идолов и направят свою страсть на мщение. Они-то и станут лидерами «красных кхмеров», а вовсе не бюрократы, не рабочие или колхозники. И чем радикальнее рвут сейчас демократы с консервативными структурами и движениями, тем более разрушительный характер будут принимать откалывающиеся от них группы и люди.
Поэтому тот, кто заботится сейчас хотя бы о детях (стариками русский народ пожертвовал, и этот грех ему еще придется отмаливать), никак не пожелает раскола демократов. На мой взгляд, их идеалы трагично ошибочны (я не говорю об их криминальных союзниках — у тех только интересы). Но я не хочу, чтобы у чистых душой демократов «спала пелена с глаз» — страшен внезапно разуверившийся религиозный фанатик. Расколы и озарения увеличивают потенциал насилия, осознание и преодоление — путь к спасению. Назвав заведомо большую часть народа «красно-коричневой чумой», новые идеологи рубят по всему обществу топором — не только откалывают демократов от «чумы», но и увеличивают трещины в своем и так уже не монолитном лагере.
Но перейдем к «нашим», давно пора «на себя оборотиться». Хорошо было идти от Крымского вала среди людей, так легко простивших мэрии ее жалкую мелочность — заставить огромную массу людей идти по тротуарам, чтобы «не мешать уличному движению». В убогие игры играют наши мэры (трудно писать всерьез это слово) в такой момент. Конечно, все шедшие были благодарны энтузиастам из «Трудовой Москвы», которые взяли на себя большой труд по организации всего дела и подарили людям эти несколько часов явной солидарности. Испытывая эту благодарность, считаю своим долгом высказать и упреки.
На площади, куда пришли люди, заработали микрофоны, и стихийное чувство единения потеснилось ради идеологии. Конечно, от нее никуда не деться, сказкам о деидеологизации и дети не верят. Важно, какие постулаты предлагаются людям, куда они ведут, в какие выражения «упаковываются» и как воспринимаются. Скажу свое мнение, но думаю, что со мной согласились бы многие — я стоял внизу, а не на трибуне, и видел реакцию слушателей.
Во-первых, сразу возникло недоумение оттого, что «трибуна» задала вовсе не ту «повестку дня», ради которой собирали людей. Речь пошла об СССР, об армии, о ленинизме, а приглашали не за этим. Так нельзя, для обмана существуют парламенты, а не митинги на холоде. Выдвигая сомнительные или во всяком случае дискуссионные тезисы, «трибуна» разобщала людей, пришедших ради эмоционального объединения — в этом жанр митинга, и его никак нельзя нарушать. Во всяком случае, если и допустимо сорвать политические дивиденды, то не слишком большие — ввернуть слегка тему СССР, но не подчинять ей тему экономической реформы.
Но даже если говорить об СССР. Митинг — не «круглый стол», и тезисы должны быть ясны, непротиворечивы, додуманы до конца. Здесь же тема СССР ставилась таким образом, что было видно: задай «трибуне» самый простой вопрос — и она не ответит. Что значит сегодня требовать восстановления СССР? Готова ли «трибуна» призвать к войне с Украиной? Или она уверена, что 95% украинцев страстно желают «восстановления СССР» (ибо больше 5% убежденного в чем-то населения уже не подавить угрозой силы, нужно реальное насилие)? Похоже, что «трибуна» вовсе не предполагала призывать к таким ужасам и не имела иллюзий относительно сегодняшнего настроения украинцев — она просто не додумала. А людям, взявшим в руки микрофон, это не позволяется. Здесь нет места по существу говорить о восстановлении СССР — он как государство распался, нечего прятать голову в песок. Но как страна еще сохранился, и восстановление возможно, но не заклинаниями и уж никак не силой.
Дальше — больше, и с «трибуны» зазвучали речи, от которых все отвыкли и к которым нет желания снова привыкать. Конечно, нет в них ничего «красного», ничего «коричневого», одна скука. Безусловно, в 1917 году народ сделал выбор. И за 70 лет мы прошли великий и трагический путь. Но надо идти дальше, и в 1985 году народ опять сделал выбор. Он вовсе не выбрал дикий капитализм, как делают вид радикальные либералы (да они просто лукавят, хотят, как дети, перехитрить простаков). Но и слушать, как долдонит какой-нибудь новый Суслов — увольте. Тем более, что хлеба от этого не прибавится. Так зачем же на митинге, где каждое слово — на вес золота, разводить политэкономическую тягомотину? Были, конечно, и ясные, разумные слова, но сейчас не до комплиментов.
То же самое можно сказать о Ленине. Я считаю, что идеологи перестройки обошлись с ним несправедливо, истрепав и изгадив сложное явление нашей истории. Кстати, тем самым они привели к извращенной реабилитации Сталина. Но сейчас и тем, кому дорог образ Ленина, должны были бы на время перестать трепать его имя. И благополучию народа, и этому имени только вред от того, что оно назойливо делается источником раздора. Ошибаясь или нет, но многим на Манежной площади было не по себе, когда с трибуны к ним обращались, как к убежденным ленинцам. Зачем это?
Теперь об отношении к тому, демократическому митингу. Обидевшись за красно-коричневых, красная «трибуна» не удержалась, чтобы не лягнуть демократов — дескать «от фашиста слышу». Но здесь это коробило еще сильнее, чем там. Ведь у Белого дома собрались люди действительно в экстазе, это же надо учитывать. А на Манежной площади подавляющее большинство составляли люди рассудительные. И мальчишеская задиристость «трибуны», ее грубоватый (мягко скажем) юмор настроению толпы просто не соответствовали. Да и по существу — с какой стати взялись оскорблять большую часть народа? Одно дело — тамошняя «трибуна». В отце Глебе Якунине есть что-то сатанинское, да и мадам Старовойтова — кремень. Так и соберитесь две «трибуны», поругайтесь вволю. А большинство из десятков тысяч собравшихся у Верховного Совета РСФСР — наши же братья, те же простодушные русские люди. Сейчас они одержимы идеей, которая нам не нравится, думают, что они и впрямь у Белого дома, будто в Америке, но зачем же искусственно делать их врагами! Собравшиеся на Манежной площади согласия на это явно не давали.
Понятно, что становление общественного движения, тем более в период таких тяжелых, нестерпимых душевных потрясений — непростое дело. Люди, которые за это взялись — подвижники, и не все получается складно. И излишняя, нарочитая грубость выражений, и театральность, и чтение длинных поэм, более пригодное для поэтического вечера — все это болезни роста. Меньше всего я хотел бы обидеть и уязвить товарищей с «трибуны». Но уж больно жесток политический противник (и это вовсе не демократы — они тоже дрова для будущего костра). Противник изучает эти болезни и будет стараться их культивировать в рабочем движении. Культура провокации в российской политической жизни имеет богатейшие традиции, да и зарубежных экспертов — полны гостиницы. И если товарищи с «трибуны» не будут иметь средств диагноза собственных болезней, они, сами того не замечая, превратятся из пастырей в козлов-провокаторов, ведущих нас на бойню.
1992
Размышления над обломками идолов
Имея в качестве матрицы человеческих отношений образ семьи, традиционное общество, исключительно прочное в одних ситуациях (особенно в трудных, когда условием выживания является солидарность), оказывается очень хрупким в других.
Так, важнейшим с точки зрения стабильности понятием становится верность. Умный подлец вроде Яго может разрушить самую любящую семью, заронив сомнение в верности. И речь идет не о рациональных оценках или расчетах, а об утрате очарования. Мне кажется, семья Отелло распалась бы даже в том случае, если бы он не успел задушить Дездемону — от уже в мыслях своих повидал ее изменницей. А какая паника поднималась всегда в русской армии, когда проходил слух об измене. Логически объяснить все это трудно. Видимо, уверенность в том, что твой собрат по солидарному сообществу тебе верен, совершенно необходимо, чтобы ты мог поступать не по эгоистическому расчету. И это превратилось в подсознательную культурную норму, почти инстинкт, сцепленный неизвестным образом с другими нормами. Вынь эту уверенность — и рушится вся связка культурных устоев.
Так, в сущности, и произошло с советским обществом. Его убедили в том, что важная его часть (номенклатура, бюрократия, партия — неважно, как называли эту часть) неверна целому. Не требовалось даже точно формулировать суть измены: незаслуженные привилегии, коррупция, обман и т.д. Как только в это поверили, все общество стало разрушаться. И было совершенно неважно, что в роли Яго выступили как раз те, кто и был обвинен в измене. Возникшие для них при этом мелкие неудобства не шли ни в какое сравнение с тем кушем, который предполагалось получить при разрушении общества. Можно даже сказать, что в результате неизбежной эволюции общества создалась ситуация, при которой правящая верхушка могла сохранить (и умножить) свои привилегии только путем разрушения того общества, в котором оно этими привилегиями пользовалась.
Так, важнейшим с точки зрения стабильности понятием становится верность. Умный подлец вроде Яго может разрушить самую любящую семью, заронив сомнение в верности. И речь идет не о рациональных оценках или расчетах, а об утрате очарования. Мне кажется, семья Отелло распалась бы даже в том случае, если бы он не успел задушить Дездемону — от уже в мыслях своих повидал ее изменницей. А какая паника поднималась всегда в русской армии, когда проходил слух об измене. Логически объяснить все это трудно. Видимо, уверенность в том, что твой собрат по солидарному сообществу тебе верен, совершенно необходимо, чтобы ты мог поступать не по эгоистическому расчету. И это превратилось в подсознательную культурную норму, почти инстинкт, сцепленный неизвестным образом с другими нормами. Вынь эту уверенность — и рушится вся связка культурных устоев.
Так, в сущности, и произошло с советским обществом. Его убедили в том, что важная его часть (номенклатура, бюрократия, партия — неважно, как называли эту часть) неверна целому. Не требовалось даже точно формулировать суть измены: незаслуженные привилегии, коррупция, обман и т.д. Как только в это поверили, все общество стало разрушаться. И было совершенно неважно, что в роли Яго выступили как раз те, кто и был обвинен в измене. Возникшие для них при этом мелкие неудобства не шли ни в какое сравнение с тем кушем, который предполагалось получить при разрушении общества. Можно даже сказать, что в результате неизбежной эволюции общества создалась ситуация, при которой правящая верхушка могла сохранить (и умножить) свои привилегии только путем разрушения того общества, в котором оно этими привилегиями пользовалась.