Страница:
Медведев завернул за угол к лавке Яниса, но заходить не стал. Лысый полноватый Янис прохаживался меж витрин и, прикрыв глаза, играл на скрипке. Тускло блестела старая скрипка, взмывал и падал смычок, переливалось на черном бархате серебро.
Медведев постоял, прислушиваясь к пронзительным звукам скрипки и к себе: почему я верчусь тут, как мальчишка, выслеживающий одноклассницу, а не иду писать роман, но ответа не нашлось, он уже оказался перед другой витриной – темной, увидел свое отражение, пригладил ежик волос, похлопал по карманам в поисках расчески – ее не обнаружилось, перешел улицу, обманывая себя, что хочет посмотреть, почем в магазинчике сигареты – на тот случай, если кончатся свои, а он еще не бросит курить, и когда увидел китайца, протиравшего опустевший столик, обрадовался: она ушла, значит, не судьба, так было надо, можно успокоиться и идти разбираться с предками.
Он обозвал себя сначала старым дураком, затем – мальчишкой, огляделся – куда она могла так быстро уйти? – и увидел ее высокую светлую прическу меж темных манекенов магазина одежды.
Медведев зачем-то протащился мимо витрины – совершенно не в том направлении, в каком ему следовало идти к дому, приметил неподалеку два столика на улице и элегантного грека за стойкой бара, быстро попросил кофе и пепельницу, сел и подумал, что будет вполне пристойно обратиться к ней с вопросом: «Извините, вы случайно не из России?», если она пойдет в его сторону. Только бы чертов грек успел сварить кофе. А если она, пожав плечами, пройдет мимо, он посидит наедине с чашечкой, покурит и двинется к историческим баррикадам на своем легкомысленном столе.
Грек принес кофе и стакан с холодной водой. Медведев размешал сахар, успел отхлебнуть теплой коричневой пенки и напрягся – она вышла из магазина и не спеша двинулась в его сторону, покачивая пакетами и высоко держа голову. Ее глаза смотрели поверх улицы, и Медведев был уверен, что теперь она не видит его по-настоящему.
Она была в двух шагах от его столика, когда Медведев не спеша поднялся:
– Извините, вы, случайно, не из России?
Она словно споткнулась и растерянно посмотрела на него:
– Да… А как вы догадались?.
Медведев улыбнулся и тронул спинку пластикового стула:
– Как-то так, догадался. – Он помолчал, продолжая улыбаться. – Выпейте со мной чашечку кофе. Здесь хороший кофе…
– Спасибо, – неожиданно улыбнулась она. – Кофе – с удовольствием.
Медведев придвинул ей стул, и она, устроив пакеты под стол, села.
Он с колотящимся сердцем сунулся в дверь, скорее показал, чем сказал, что нужен еще один кофе, грек сдержанно кивнул.
Медведев вытянул из бумажника визитную карточку, представился, сказал, что на острове пятый день, живет в международном доме творчества, соскучился по русской речи и рад встретить соотечественницу и просто поболтать. Лицо женщины смягчилось, в больших глазах мелькнул интерес, она раскрыла сумочку – из нее пахнуло косметикой, – выложила на стол узкую пачку сигарет «Voguе», тяжелую зажигалку, протянула Медведеву свою визитную карточку: «Оксана Милёнок, экспорт-импорт, Чехия…» Он чиркнул копеечной зажигалкой, пожалел, что дорогие зажигалки, подаренные к дню рождения, оставил вместе с наборами увесистых авторучек дома, женщина ухватила тонкой сигаретой огонек:
– Вы писатель? – Белый дымок взвился и застыл между ними.
Медведев кивнул. Мимо столика прошла парочка, скосив на Оксану глаза.
– Как интересно. Первый раз разговариваю с писателем. А что вы сейчас пишете?
– Так, одну вещицу, – ответил Медведев. Он вдруг увидел себя со стороны – русский писатель на далеком острове, романтическая фигура, полон сдержанного достоинства, богатая биография – он, вообще-то, интересный мужчина, не хватает только павлиньего хвоста…
Беседа стала стремительно набирать высоту, и вскоре Медведев уже знал, что Оксана живет под Прагой, куда перебралась несколько лет назад из Белоруссии – с мамой, детьми, мужем и собакой. Раньше вела в музыкальной школе класс фортепиано. Сейчас у них трехэтажный дом, несколько магазинов сувениров. Деревушка старинная, на зеленом холме – замок.
– А как вас занесло в Чехию? – он сдержанно отхлебнул кофе.
– Безработица. Попытка спасти семью… Что ждало моих детей после окончания института? – она подняла на него глаза. – Стоять на рынке?
«Ну и глазищи», – подумал Медведев и спросил:
– И все удалось?
– Частично…
Через дорогу пробиралась пестрая кошка – ее словно обрызгали разноцветной краской. Огляделась и с шорохом взлетела на дерево.
– А дом большой?
– Вот такой. – Оксана кивнула на трехэтажный особняк напротив кафе – с белыми лентами лоджий и тарелкой телевизионной антенны. – Это сейчас примерно такой, а покупали развалюху. – Она махнула рукой и заговорила быстро и весело: – Крыша текла, штукатурка отваливалась, на полу засохшие мыши, сад зарос. Раньше в нем пекарня была. Достался прежним хозяевам по реституции. Кошмар, но отступать некуда. Платок на голову, коса, тачка – и вперед! Экономия, дисциплина – и каждый день вперед! Сейчас страшно вспомнить, но обжились. – Медведев отметил, что говорит она искренне, радостно, пропала холодность в лице. Эта встреча ляжет хорошим эпизодом в страницы «Греческого дневника», который он вел в ущерб своим предкам.
Он заговорил о себе, а чашка кофе – семь-восемь глотков – уподобилась чашке коньяка: он рассказывал сбивчиво, но весело, и Оксана быстро узнала, что недавно он отметил свое сорокапятилетие, дома его ждут жена, сын, овчарка Альма, издательство «Апостолъ», созданное им несколько лет назад, а на остров он прилетел по путевке ЮНЕСКО – хочет дописать здесь роман и немного проветриться.
– А что вы написали? – Оксана взглянула на его визитку. – Может, читала?
– Едва ли. Пишу мало. – Он перечислил названия пяти своих книг, Оксана с сожалением помотала головой, щурясь на чашку с кофе: «Я так мало сейчас читаю… Перед отъездом почти всю библиотеку продала. Взяла только классику…»
Медведев сказал, что два экземпляра своей последней книги «Герой не нашего времени» он привез на остров – остался один экземпляр. Второй подарил библиотеке писательского Центра – так принято…
– А можете дать почитать? Я давно ничего русского не читала. Я верну…
– Да, – кивнул Медведев. – А вы когда улетаете?
– Через десять дней, – не сразу отозвалась она. – Четырнадцатого.
– Я тоже четырнадцатого, – удивляясь совпадению, сказал он. – У вас во сколько самолет? У меня утром.
– Зимой в Афины только один рейс, утренний, – сказала Оксана.
«Значит, летим вместе», – вслух подумал Медведев.
И то, что женщина угодила за его столик, и то, что она русская, и улетают они в один день одним рейсом – эти совпадения придавали знакомству волнующий привкус.
– А сколько лет вашим детям? – как бы невзначай спросил Медведев.
Оксана помешала ложечкой кофе и подняла на него повеселевшие глаза:
– Мне сорок. – Она пристроила мокрую ложку на салфетку. – Вы же это хотели узнать?
Медведев со смущенной улыбкой пожал плечами.
– Я уже привыкла, – мужчины всегда про детей спрашивают, чтобы мой возраст вычислить… А детям… Дочке восемнадцать, учится на антиквара. Сыну двадцать, закончил Академию туризма. Я свой возраст никогда не скрываю… Все, что есть, – мое. – Она отхлебнула кофе и поставила чашку на стол.
Они помолчали, и Медведеву показалось, что Оксана рада неожиданному знакомству, легкому разговору и не торопится уходить.
– У вас все в порядке? – негромко спросил Медведев. – Когда я увидел вас там, в ресторанчике… Мне показалось, у вас нехорошо на душе…
– Устала просто. Все никак от своей работы отойти не могу. – Она поправила прическу – пышные, словно кукольные волосы соломенного цвета. – Хотела в парикмахерскую зайти, да все уже закрыто…
– Вы здесь одна или с группой?
– Одна. – Оксана посмотрела по сторонам улицы, словно поджидала кого-то. – А вы купаетесь?
Едва Оксана оказалась за столиком, грек принес вторую пепельницу, спросил, откуда она приехала (Медведева он ни о чем не спрашивал, словно его и не было за столом), сладко улыбнулся, поставил в вазочку фиолетовый цветочек – они в изобилии росли в округе: «Это для вас, мадам!» и постоял рядом, ожидая, очевидно, продвижения успешно начатой светской беседы. Медведев посмотрел на него пристально-вопросительно, но тот не смутился, сделал вид, что ничего не понимает, и вообще – «Здесь хозяин я, – читалось на его лице. – Мадам в гостях у меня!» Медведев подумал, что глаза грека много повидали, но мало видели, и сказал, что пока они в его услугах не нуждаются, спасибо.
– Я раньше тоже бизнесом занимался, – сказал Медведев. – И детективы издавал, и книги продавал, а потом плюнул на все и организовал маленькое издательство – нечто вроде писательского клуба. Жена недавно подсчитала, что я потерял в заработке в семь раз…
– Что же бросили?
– Неинтересно стало. – Медведев повертел в руках пачку сигарет, сдерживаясь, чтобы не закурить. Сунул ее в карман рубашки. – И мир поменялся… Хотите еще кофе? Или, может быть, пройдемся? Вы где остановились?
– Отель «Медитерранеан», на набережной. – Оксана повесила сумочку на плечо.
Она определенно кого-то напоминала. Певицу? Актрису?..
– И давно вы здесь?
Оксана сказала, что на острове она отдыхает – тут она призадумалась – четвертый день.
«Она что-то недоговаривает, – быстро подумал Медведев. – Не должна такая женщина в одиночестве ехать в мертвый сезон к морю и бесцельно бродить по городку», но тут же оставил эту мысль, увлеченный разговором и осторожным разглядыванием собеседницы.
Оксана прошуршала пакетами и поднялась.
Медведев подошел к стойке и расплатился. Грек торопливо выскользнул с подносом на улицу, собрал посуду и напел вслед Оксане комплиментов, как своей знакомой. Медведев, не оборачиваясь, пристроил для грека увесистый кулак за спиной и потряс им на прощание.
Они прошли в молчании полутемной улочкой и повернули направо. С рокотом промчался кожаный мотоциклист-укротитель, держа за рога блестящего быка.
– А где ваш Центр?
Медведев остановился и покрутил головой. Среди высоких темных деревьев светлели особняки с разноцветными флагами белья, вывешенного в лоджиях на просушку, и желтыми шариками апельсинов в глубине сада. За ажурной оградой угадывалась православная церковь, закрытая уже третий день – карлица с безобразным лицом, с ней можно было разговаривать, только собрав волю в кулак, пуская пузыри, объяснила Медведеву, что храм откроется в субботу.
– Ага! – Медведев извинился улыбкой за свою растерянность. – Вон там, на холме Монте-Смит, прямо над морем. Хотите взглянуть?
– Хочу. А таксофон там есть? Мне надо маме позвонить.
Они пошли узкими улочками к темному холму, на вершине которого прилепился писательский Центр – гостиница из семи номеров с бетонным копытом террасы над обрывом, где Медведев, проснувшись к полудню, делал разминку и расхаживал потом с чашкой кофе.
На первый взгляд Медведев казался флегматичным и слегка робким. Очки, ежик темных волос на крупной голове, неторопливость движений придавали ему вид добродушного увальня, обреченного быть в компаниях на вторых ролях: молчать, когда все говорят, помогать хозяйке накрывать на стол, безропотно брести в дежурный магазин за кончившимся хлебом, лимонадом или водкой, чтобы потом, когда остальные гости будут пьяно топтаться под музыку в полумраке комнаты, сидеть в углу у торшера и разглядывать в семейном альбоме фотографии голеньких младенцев. Да, листать альбом, приглядывать за хозяйским дитятем, отправленным в кроватку, и сажать упившегося любимчика компании в такси, ссужая его деньгами без всякой надежды на отдачу.
Но стоило Медведеву скинуть пиджак, чтобы откликнуться на просьбу хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса – та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями: работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес, замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи «от забора и до обеда», выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими тушами – вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить табуреточку.
Его молчаливость в жарких спорах иногда принималась незнакомыми людьми за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать.
Приятель, Федор, курировал, как он выражался, некие поставки нашим добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора процесса, что частично соответствовало действительности – пять тысяч долларов он отдал Федору еще до поездки – на бинты, медикаменты и питание для братьев-казачков.
Ругаться стали после первой же чарки. Над столом висела тусклая желтая лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом, требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману, пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать – два автомата были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро – то ли перепил этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к «акаэму», а второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным зудением что-то сочится. Он быстро надел очки – стекла оказались в порядке – и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и метнулся к воротам: «Уходим!»
Они возвращались в Питер неделю – через Киев и Минск, и по мере приближения к дому, удаль и отвага Федора в рассказах о наказании жуликоватых казачков возрастали, а участие Медведева-Медведя стало сводиться к заурядному размахиванию колом над морально поверженным противником. Получалось, что Федор зычным голосом поставил их на место, они уже готовы были вернуть зажиленное и принять положенное наказание, но тут перепивший Медведев влез с дрыном и все скомкал.
Согласие новой знакомой заглянуть в зимний писательский монастырь с кельями-номерами не удивило Медведева. Неестественней было бы жеманство: «Нет-нет, спасибо», дескать, – «В номера? За кого вы меня принимаете?» Его озадачила собственная авантажность. «Зачем? Сколько вам лет, дядя?» – витали в воздухе вопросы, но Медведев успокаивал себя мыслью, что ничего особенного не произойдет, в ответ на ее белый трехэтажный дом он лишь немного похвастается тем, как живут писатели. Его спутница вовсе не похожа на женщину, мечтающую упасть в объятия первого встречного. Все идет достойно, без намеков и недосказанностей.
Оксана держалась просто, по-свойски рассказывала о своем житье в Чехии, и он подумал, что эту дружескую простоту следует сохранить, если они еще увидятся до отъезда…
Пока они пробирались зигзагом узких коротких улиц к холму, Оксана рассказала, что у нее пять сувенирных магазинов в Праге, был тигровый боксер Чарли, вывезенный из Белоруссии и растерзанный местными собаками на деревенской собачьей свадьбе, есть старший брат Игорь, на которого сейчас оставлена вся коммерция, и есть желание тихо понежиться на солнце, выспаться на целый год вперед, поесть фруктов, купаться, бродить по городу, снова купаться, слушать в баре отеля классическую музыку и не думать о прибыли, закупках и налогах.
Улочка круто взбежала вверх, сжалась, ссутулилась, стала темной, позади остались дома с плоскими крышами, по правую руку потянулось бетонное ограждение, дохнул прохладой темный обрыв, на дне которого белела коробка растущего дома. «Секунды три можно лететь и подводить итоги жизни», – весело сказал Медведев, чтобы спутница не боялась, но тут же понял, что сморозил глупость; ветер прошелестел листвой, гавкнула и пустилась наутек собака, обитавшая во дворе старого домика на склоне холма (оттуда иногда приходила девочка с пирожными на подносе и предлагала купить их к вечернему чаю), они прошли в арку дома, напоминавшего декорации усадьбы, разоренной мужиками, и наконец Медведев вывел Оксану на просторную террасу, где в золотых лучах подсветки готовился взмыть в темноту опрятный двухэтажный дом.
– Как уютно! – прошлась по гладким плитам Оксана. – А какой вид!
– Пьем чай? – предложил Медведев и подумал, что обязательно подарит ей свою книжку.
– Пьем!
– Здесь у нас столовая и кухня. – Медведев толкнул большую дверь, звякнул колокольчик, и они вошли в широкий коридор, в конце которого горел свет и бубнил телевизор.
Феминистка Лайла, профессор социологии из Финляндии – высокая и худая, встречавшая Медведева по утрам колючим взглядом, словно он и был той русской мафией в ее родном Хельсинки, о которой она написала четыре детективные книги (Медведев полагал, что она стряпала винегрет из газетно-телевизионных сообщений и слухов – Лайла никогда не служила в полиции, таможне, морге, суде или гостинице, не занималась бизнесом, но хорошо, как она выразилась, знала проблему русской проституции в Финляндии), – этот академический стручок, единственная женщина в интернациональной писательской компании, если не брать в расчет приветливую сестру-хозяйку Анатолию, вспыхнула краской при появлении Оксаны и закашлялась над тарелкой со шпинатом и креветками, которые она поедала под аккомпанемент тревожных новостей «CNN».
Крепкий седой румын Джордж (мясистый прямой нос потомка римских легионеров, ясные голубые глаза, ему недоставало шлема и короткого меча, он писал, посмеиваясь, короткие рассказы в школьной тетрадке даже во время завтрака) сгреб разложенные на столе газеты и взглянул на русского коллегу иронично-сочувственно. Пару дней назад, когда Медведев радовался спокойствию мертвого сезона и отсутствию женщин, Джордж шутливо погрозил ему пальцем: «Никогда не упоминайте их, если собрались работать! Никогда!»
Медведев представил Оксану журналисткой из России, живущей в Чехии, и Анатолия, добрая бестия неопределенного возраста, беспрерывно курившая спозаранку и до позднего вечера, сказала с хитроватой улыбкой, что чай и кофе на своих местах, сливки и джем в холодильнике, а вода в кофейном агрегате горячая.
…Медведев готовил чай. Лайла поспешно досасывала креветки и бросала испуганные взгляды то в телевизор, то на курилку Анатолию, пыхтящую дымом над неизменной кружкой травяного чая со сливками. Джордж подмигнул Медведеву и вышел.
Оксана, спросив у Анатолии разрешения, подсела к телефону, вставила в его строгий бок пластиковую карту и сыграла быстрыми пальцами на попискивающих кнопках короткую мелодию для далекого чешского городка.
Медведев с удивлением обнаружил, что скучный синий ящик с перламутровым отливом, который терзали по вечерам постояльцы, может быть музыкальным.
Он слышал ее приглушенный голос: «Мамусик, привет! У вас все в порядке? У меня тоже. В гостях у писателей. Потом расскажу. Как Игорь? Все, мамусик, привет. Не волнуйся, у меня все хорошо. Целую».
Она бесшумно положила трубку, и Медведев подумал, что теперь она напоминает куклу Барби. Повзрослевшую и с чуть грустными глазами…
Медведев поставил чашки на поднос и вышел на террасу. Принес стулья.
– Как здорово! – Оксана подошла к ограждению. – Море, огоньки, машины бегут по набережной. А у меня номер с окном во двор. С видом на море – вдвое дороже…
Пили чай, неспешно курили и говорили о том, что сейчас мертвый сезон, о мандаринах и апельсинах, которые валяются под деревьями в парках, но не вкусны. Медведев узнал, что чехи народ вялый, любят сидеть в пивных, называемых «господами» или «беседами», и поедать мучные кнедлики с пивом, женщины некрасивы, но любят ходить налево, а мужчины скучны, и у них принято громко сморкаться за столом – так, словно они соревнуются, кто громче.
Внизу, на золотистой от света фонарей набережной, изредка шуршали автомобили, зудели мотороллеры, и Медведев боялся, что, допив чай, Оксана с вежливой улыбкой взглянет на часы: «Спасибо. Но меня ждут. Приятно было познакомиться», и он проводит ее и опять останется один на один со своими предками, будет подходить к окну, смотреть на темное море и вспоминать сегодняшнюю встречу. Медведев наблюдал, как удаляется от берега светящийся огоньками паром: и неожиданно увидел себя и Оксану героями короткой пронзительной новеллы: мужчина и женщина познакомились, выпили кофе, прогулялись, посмотрели с холма на ночной город, поговорили на разные темы и – расстались… Хотят ли они встречи?..
Лайла прошла мимо, сухим голосом пожелав спокойной ночи. И, демонстрируя спортивную выправку и невозмутимость народа суоми, вприпрыжку поднялась по бетонной уличной лестнице на второй этаж. Медведев слышал, как она запирает собственным ключом входную дверь в коридор, а потом со стуком закрывает в номере ставни.
Лайла бесшумно обитала в соседнем с Медведевым номере и напротив номера Джорджа, сказавшего однажды, что финская велосипедная мадам живет по строгой программе, и каждый час расписан в ее портативном компьютере, она ездит заниматься йогой в местный клуб, купается по утрам и, судя по ненависти к мужчинам, – старая дева.
На второй день после приезда, вечером, в восьмом часу, Медведев постучался к ней в номер, чтобы нанести соседке по этажу и географической карте визит дружбы по всей форме – с визитной карточкой, поклоном, недолгими разговорами о духовной близости Хельсинки и Петербурга, найти неизбежных в литературной среде общих знакомых и прицепить к светской беседе немного писательской болтовни: как пишется и близок ли желанный конец…
Лайла встретила его холодным недоумением: «Что случилось, Сергей?» Медведев смущенно проговорил, что хочет показать ей некоторые фотографии финских писателей, посещавших его издательство. Может быть, ей интересно… Альбомчик с фотографиями он держал в руках поверх издательского буклета, готовый предъявить его как свидетельство своих истинно добрых намерений. Лайла заговорила торопливо и взволнованно – Медведев уловил слова «душ», «прическа» и то, что его не хотят впускать в номер. Ему показалось, что соседка его просто боится. Он извинился, вернулся к себе, бросил альбомчик на кровать, развязал галстук и сдержанно выругался: «Селедка пучеглазая! Решила, что я пришел ее соблазнять…»
Лайла постучала к нему на следующее утро, когда он брился в ванной, и, держась поодаль от распахнувшейся настежь двери, сказала, что готова посмотреть его фотографии; если он не передумал, она будет ждать его в гостиной. На ней был спортивный костюм, за плечами угадывался кожаный рюкзачок, и накрашенные глаза за стеклами очков излучали протокольную вежливость.
«О, эти скандинавские писательницы! То они напьются и срывают с себя в танце кофточки, под которыми ничего нет, то смотрят морским ежом», – Медведев вспомнил муторные вечеринки со скандинавами в буфете своего издательства, когда после третьей рюмки с них спадала холодная чопорность, а вместе с ней и детали туалета. Поутру они обнаруживались то за диваном в гостевой комнате, то в мансарде на бильярдном столе. Секретарша Наталья, которую он называл на «вы» и ценил за умение не путать работу с гулянкой, только зачумленно мотала головой, обходя в разгар вечеринки комнаты издательского флигеля – казалось, с русскими писателями гуляли отпущенные в суточный отпуск заключенные мужской и женской колоний.
В то утро Медведев не спеша добрился, надел шорты, рубашку с короткими рукавами и спустился к Лайле, которая пыталась изображать официальную встречу двух писателей на нейтральной территории. Лайла заговорила быстро, на почти литературном английском, и Медведев с улыбкой попросил пощады: «Пожалуйста, медленнее и проще. Мой английский не так хорош, как ваш». Лайла посмотрела на него, как отличница на двоечника, – она, очевидно, гордилась своим языком и не хотела понимать, почему русский писатель не удосужился выучить язык мирового общения столь же хорошо, как она, финский профессор социологии и автор нескольких детективных книг. Она вновь заговорила в академической манере, и Медведев еще несколько раз останавливал ее и уточнял сказанное. Лайла смотрела на него с плохо скрываемым сожалением. Она сказала, что никого на фотографиях не узнает, в писательский союз вступила два года назад, и вообще ее стихия – университетские городки, где она читает лекции по проблемам преступности в Финляндии. Но она часто бывает в Петербурге. О’кей, сказал Медведев, заходите в наше издательство. Вот вам наш буклет и визитная карточка. Лайла вновь попросила альбомчик и признала двух питерских писателей, весьма популярных в Финляндии. Они стояли в обнимку с Медведевым и улыбались в объектив. Он несколько лет назад издавал их книги, пока не дал крен в историю и философию. «О’кей, – повторил Медведев, – это я и хотел показать вам вчера вечером. Извините, если пришел не вовремя. Вы будете кофе? Ах, вы уже завтракали… А я встаю поздно. Едете купаться? Удачи вам! Бай! Всегда рад вас видеть!»
Медведев постоял, прислушиваясь к пронзительным звукам скрипки и к себе: почему я верчусь тут, как мальчишка, выслеживающий одноклассницу, а не иду писать роман, но ответа не нашлось, он уже оказался перед другой витриной – темной, увидел свое отражение, пригладил ежик волос, похлопал по карманам в поисках расчески – ее не обнаружилось, перешел улицу, обманывая себя, что хочет посмотреть, почем в магазинчике сигареты – на тот случай, если кончатся свои, а он еще не бросит курить, и когда увидел китайца, протиравшего опустевший столик, обрадовался: она ушла, значит, не судьба, так было надо, можно успокоиться и идти разбираться с предками.
Он обозвал себя сначала старым дураком, затем – мальчишкой, огляделся – куда она могла так быстро уйти? – и увидел ее высокую светлую прическу меж темных манекенов магазина одежды.
Медведев зачем-то протащился мимо витрины – совершенно не в том направлении, в каком ему следовало идти к дому, приметил неподалеку два столика на улице и элегантного грека за стойкой бара, быстро попросил кофе и пепельницу, сел и подумал, что будет вполне пристойно обратиться к ней с вопросом: «Извините, вы случайно не из России?», если она пойдет в его сторону. Только бы чертов грек успел сварить кофе. А если она, пожав плечами, пройдет мимо, он посидит наедине с чашечкой, покурит и двинется к историческим баррикадам на своем легкомысленном столе.
Грек принес кофе и стакан с холодной водой. Медведев размешал сахар, успел отхлебнуть теплой коричневой пенки и напрягся – она вышла из магазина и не спеша двинулась в его сторону, покачивая пакетами и высоко держа голову. Ее глаза смотрели поверх улицы, и Медведев был уверен, что теперь она не видит его по-настоящему.
Она была в двух шагах от его столика, когда Медведев не спеша поднялся:
– Извините, вы, случайно, не из России?
Она словно споткнулась и растерянно посмотрела на него:
– Да… А как вы догадались?.
Медведев улыбнулся и тронул спинку пластикового стула:
– Как-то так, догадался. – Он помолчал, продолжая улыбаться. – Выпейте со мной чашечку кофе. Здесь хороший кофе…
– Спасибо, – неожиданно улыбнулась она. – Кофе – с удовольствием.
Медведев придвинул ей стул, и она, устроив пакеты под стол, села.
Он с колотящимся сердцем сунулся в дверь, скорее показал, чем сказал, что нужен еще один кофе, грек сдержанно кивнул.
Медведев вытянул из бумажника визитную карточку, представился, сказал, что на острове пятый день, живет в международном доме творчества, соскучился по русской речи и рад встретить соотечественницу и просто поболтать. Лицо женщины смягчилось, в больших глазах мелькнул интерес, она раскрыла сумочку – из нее пахнуло косметикой, – выложила на стол узкую пачку сигарет «Voguе», тяжелую зажигалку, протянула Медведеву свою визитную карточку: «Оксана Милёнок, экспорт-импорт, Чехия…» Он чиркнул копеечной зажигалкой, пожалел, что дорогие зажигалки, подаренные к дню рождения, оставил вместе с наборами увесистых авторучек дома, женщина ухватила тонкой сигаретой огонек:
– Вы писатель? – Белый дымок взвился и застыл между ними.
Медведев кивнул. Мимо столика прошла парочка, скосив на Оксану глаза.
– Как интересно. Первый раз разговариваю с писателем. А что вы сейчас пишете?
– Так, одну вещицу, – ответил Медведев. Он вдруг увидел себя со стороны – русский писатель на далеком острове, романтическая фигура, полон сдержанного достоинства, богатая биография – он, вообще-то, интересный мужчина, не хватает только павлиньего хвоста…
Беседа стала стремительно набирать высоту, и вскоре Медведев уже знал, что Оксана живет под Прагой, куда перебралась несколько лет назад из Белоруссии – с мамой, детьми, мужем и собакой. Раньше вела в музыкальной школе класс фортепиано. Сейчас у них трехэтажный дом, несколько магазинов сувениров. Деревушка старинная, на зеленом холме – замок.
– А как вас занесло в Чехию? – он сдержанно отхлебнул кофе.
– Безработица. Попытка спасти семью… Что ждало моих детей после окончания института? – она подняла на него глаза. – Стоять на рынке?
«Ну и глазищи», – подумал Медведев и спросил:
– И все удалось?
– Частично…
Через дорогу пробиралась пестрая кошка – ее словно обрызгали разноцветной краской. Огляделась и с шорохом взлетела на дерево.
– А дом большой?
– Вот такой. – Оксана кивнула на трехэтажный особняк напротив кафе – с белыми лентами лоджий и тарелкой телевизионной антенны. – Это сейчас примерно такой, а покупали развалюху. – Она махнула рукой и заговорила быстро и весело: – Крыша текла, штукатурка отваливалась, на полу засохшие мыши, сад зарос. Раньше в нем пекарня была. Достался прежним хозяевам по реституции. Кошмар, но отступать некуда. Платок на голову, коса, тачка – и вперед! Экономия, дисциплина – и каждый день вперед! Сейчас страшно вспомнить, но обжились. – Медведев отметил, что говорит она искренне, радостно, пропала холодность в лице. Эта встреча ляжет хорошим эпизодом в страницы «Греческого дневника», который он вел в ущерб своим предкам.
Он заговорил о себе, а чашка кофе – семь-восемь глотков – уподобилась чашке коньяка: он рассказывал сбивчиво, но весело, и Оксана быстро узнала, что недавно он отметил свое сорокапятилетие, дома его ждут жена, сын, овчарка Альма, издательство «Апостолъ», созданное им несколько лет назад, а на остров он прилетел по путевке ЮНЕСКО – хочет дописать здесь роман и немного проветриться.
– А что вы написали? – Оксана взглянула на его визитку. – Может, читала?
– Едва ли. Пишу мало. – Он перечислил названия пяти своих книг, Оксана с сожалением помотала головой, щурясь на чашку с кофе: «Я так мало сейчас читаю… Перед отъездом почти всю библиотеку продала. Взяла только классику…»
Медведев сказал, что два экземпляра своей последней книги «Герой не нашего времени» он привез на остров – остался один экземпляр. Второй подарил библиотеке писательского Центра – так принято…
– А можете дать почитать? Я давно ничего русского не читала. Я верну…
– Да, – кивнул Медведев. – А вы когда улетаете?
– Через десять дней, – не сразу отозвалась она. – Четырнадцатого.
– Я тоже четырнадцатого, – удивляясь совпадению, сказал он. – У вас во сколько самолет? У меня утром.
– Зимой в Афины только один рейс, утренний, – сказала Оксана.
«Значит, летим вместе», – вслух подумал Медведев.
И то, что женщина угодила за его столик, и то, что она русская, и улетают они в один день одним рейсом – эти совпадения придавали знакомству волнующий привкус.
– А сколько лет вашим детям? – как бы невзначай спросил Медведев.
Оксана помешала ложечкой кофе и подняла на него повеселевшие глаза:
– Мне сорок. – Она пристроила мокрую ложку на салфетку. – Вы же это хотели узнать?
Медведев со смущенной улыбкой пожал плечами.
– Я уже привыкла, – мужчины всегда про детей спрашивают, чтобы мой возраст вычислить… А детям… Дочке восемнадцать, учится на антиквара. Сыну двадцать, закончил Академию туризма. Я свой возраст никогда не скрываю… Все, что есть, – мое. – Она отхлебнула кофе и поставила чашку на стол.
Они помолчали, и Медведеву показалось, что Оксана рада неожиданному знакомству, легкому разговору и не торопится уходить.
– У вас все в порядке? – негромко спросил Медведев. – Когда я увидел вас там, в ресторанчике… Мне показалось, у вас нехорошо на душе…
– Устала просто. Все никак от своей работы отойти не могу. – Она поправила прическу – пышные, словно кукольные волосы соломенного цвета. – Хотела в парикмахерскую зайти, да все уже закрыто…
– Вы здесь одна или с группой?
– Одна. – Оксана посмотрела по сторонам улицы, словно поджидала кого-то. – А вы купаетесь?
Едва Оксана оказалась за столиком, грек принес вторую пепельницу, спросил, откуда она приехала (Медведева он ни о чем не спрашивал, словно его и не было за столом), сладко улыбнулся, поставил в вазочку фиолетовый цветочек – они в изобилии росли в округе: «Это для вас, мадам!» и постоял рядом, ожидая, очевидно, продвижения успешно начатой светской беседы. Медведев посмотрел на него пристально-вопросительно, но тот не смутился, сделал вид, что ничего не понимает, и вообще – «Здесь хозяин я, – читалось на его лице. – Мадам в гостях у меня!» Медведев подумал, что глаза грека много повидали, но мало видели, и сказал, что пока они в его услугах не нуждаются, спасибо.
– Я раньше тоже бизнесом занимался, – сказал Медведев. – И детективы издавал, и книги продавал, а потом плюнул на все и организовал маленькое издательство – нечто вроде писательского клуба. Жена недавно подсчитала, что я потерял в заработке в семь раз…
– Что же бросили?
– Неинтересно стало. – Медведев повертел в руках пачку сигарет, сдерживаясь, чтобы не закурить. Сунул ее в карман рубашки. – И мир поменялся… Хотите еще кофе? Или, может быть, пройдемся? Вы где остановились?
– Отель «Медитерранеан», на набережной. – Оксана повесила сумочку на плечо.
Она определенно кого-то напоминала. Певицу? Актрису?..
– И давно вы здесь?
Оксана сказала, что на острове она отдыхает – тут она призадумалась – четвертый день.
«Она что-то недоговаривает, – быстро подумал Медведев. – Не должна такая женщина в одиночестве ехать в мертвый сезон к морю и бесцельно бродить по городку», но тут же оставил эту мысль, увлеченный разговором и осторожным разглядыванием собеседницы.
Оксана прошуршала пакетами и поднялась.
Медведев подошел к стойке и расплатился. Грек торопливо выскользнул с подносом на улицу, собрал посуду и напел вслед Оксане комплиментов, как своей знакомой. Медведев, не оборачиваясь, пристроил для грека увесистый кулак за спиной и потряс им на прощание.
Они прошли в молчании полутемной улочкой и повернули направо. С рокотом промчался кожаный мотоциклист-укротитель, держа за рога блестящего быка.
– А где ваш Центр?
Медведев остановился и покрутил головой. Среди высоких темных деревьев светлели особняки с разноцветными флагами белья, вывешенного в лоджиях на просушку, и желтыми шариками апельсинов в глубине сада. За ажурной оградой угадывалась православная церковь, закрытая уже третий день – карлица с безобразным лицом, с ней можно было разговаривать, только собрав волю в кулак, пуская пузыри, объяснила Медведеву, что храм откроется в субботу.
– Ага! – Медведев извинился улыбкой за свою растерянность. – Вон там, на холме Монте-Смит, прямо над морем. Хотите взглянуть?
– Хочу. А таксофон там есть? Мне надо маме позвонить.
Они пошли узкими улочками к темному холму, на вершине которого прилепился писательский Центр – гостиница из семи номеров с бетонным копытом террасы над обрывом, где Медведев, проснувшись к полудню, делал разминку и расхаживал потом с чашкой кофе.
На первый взгляд Медведев казался флегматичным и слегка робким. Очки, ежик темных волос на крупной голове, неторопливость движений придавали ему вид добродушного увальня, обреченного быть в компаниях на вторых ролях: молчать, когда все говорят, помогать хозяйке накрывать на стол, безропотно брести в дежурный магазин за кончившимся хлебом, лимонадом или водкой, чтобы потом, когда остальные гости будут пьяно топтаться под музыку в полумраке комнаты, сидеть в углу у торшера и разглядывать в семейном альбоме фотографии голеньких младенцев. Да, листать альбом, приглядывать за хозяйским дитятем, отправленным в кроватку, и сажать упившегося любимчика компании в такси, ссужая его деньгами без всякой надежды на отдачу.
Но стоило Медведеву скинуть пиджак, чтобы откликнуться на просьбу хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса – та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями: работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес, замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи «от забора и до обеда», выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими тушами – вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить табуреточку.
Его молчаливость в жарких спорах иногда принималась незнакомыми людьми за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать.
Приятель, Федор, курировал, как он выражался, некие поставки нашим добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора процесса, что частично соответствовало действительности – пять тысяч долларов он отдал Федору еще до поездки – на бинты, медикаменты и питание для братьев-казачков.
Ругаться стали после первой же чарки. Над столом висела тусклая желтая лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом, требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману, пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать – два автомата были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро – то ли перепил этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к «акаэму», а второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным зудением что-то сочится. Он быстро надел очки – стекла оказались в порядке – и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и метнулся к воротам: «Уходим!»
Они возвращались в Питер неделю – через Киев и Минск, и по мере приближения к дому, удаль и отвага Федора в рассказах о наказании жуликоватых казачков возрастали, а участие Медведева-Медведя стало сводиться к заурядному размахиванию колом над морально поверженным противником. Получалось, что Федор зычным голосом поставил их на место, они уже готовы были вернуть зажиленное и принять положенное наказание, но тут перепивший Медведев влез с дрыном и все скомкал.
Согласие новой знакомой заглянуть в зимний писательский монастырь с кельями-номерами не удивило Медведева. Неестественней было бы жеманство: «Нет-нет, спасибо», дескать, – «В номера? За кого вы меня принимаете?» Его озадачила собственная авантажность. «Зачем? Сколько вам лет, дядя?» – витали в воздухе вопросы, но Медведев успокаивал себя мыслью, что ничего особенного не произойдет, в ответ на ее белый трехэтажный дом он лишь немного похвастается тем, как живут писатели. Его спутница вовсе не похожа на женщину, мечтающую упасть в объятия первого встречного. Все идет достойно, без намеков и недосказанностей.
Оксана держалась просто, по-свойски рассказывала о своем житье в Чехии, и он подумал, что эту дружескую простоту следует сохранить, если они еще увидятся до отъезда…
Пока они пробирались зигзагом узких коротких улиц к холму, Оксана рассказала, что у нее пять сувенирных магазинов в Праге, был тигровый боксер Чарли, вывезенный из Белоруссии и растерзанный местными собаками на деревенской собачьей свадьбе, есть старший брат Игорь, на которого сейчас оставлена вся коммерция, и есть желание тихо понежиться на солнце, выспаться на целый год вперед, поесть фруктов, купаться, бродить по городу, снова купаться, слушать в баре отеля классическую музыку и не думать о прибыли, закупках и налогах.
Улочка круто взбежала вверх, сжалась, ссутулилась, стала темной, позади остались дома с плоскими крышами, по правую руку потянулось бетонное ограждение, дохнул прохладой темный обрыв, на дне которого белела коробка растущего дома. «Секунды три можно лететь и подводить итоги жизни», – весело сказал Медведев, чтобы спутница не боялась, но тут же понял, что сморозил глупость; ветер прошелестел листвой, гавкнула и пустилась наутек собака, обитавшая во дворе старого домика на склоне холма (оттуда иногда приходила девочка с пирожными на подносе и предлагала купить их к вечернему чаю), они прошли в арку дома, напоминавшего декорации усадьбы, разоренной мужиками, и наконец Медведев вывел Оксану на просторную террасу, где в золотых лучах подсветки готовился взмыть в темноту опрятный двухэтажный дом.
– Как уютно! – прошлась по гладким плитам Оксана. – А какой вид!
– Пьем чай? – предложил Медведев и подумал, что обязательно подарит ей свою книжку.
– Пьем!
– Здесь у нас столовая и кухня. – Медведев толкнул большую дверь, звякнул колокольчик, и они вошли в широкий коридор, в конце которого горел свет и бубнил телевизор.
Феминистка Лайла, профессор социологии из Финляндии – высокая и худая, встречавшая Медведева по утрам колючим взглядом, словно он и был той русской мафией в ее родном Хельсинки, о которой она написала четыре детективные книги (Медведев полагал, что она стряпала винегрет из газетно-телевизионных сообщений и слухов – Лайла никогда не служила в полиции, таможне, морге, суде или гостинице, не занималась бизнесом, но хорошо, как она выразилась, знала проблему русской проституции в Финляндии), – этот академический стручок, единственная женщина в интернациональной писательской компании, если не брать в расчет приветливую сестру-хозяйку Анатолию, вспыхнула краской при появлении Оксаны и закашлялась над тарелкой со шпинатом и креветками, которые она поедала под аккомпанемент тревожных новостей «CNN».
Крепкий седой румын Джордж (мясистый прямой нос потомка римских легионеров, ясные голубые глаза, ему недоставало шлема и короткого меча, он писал, посмеиваясь, короткие рассказы в школьной тетрадке даже во время завтрака) сгреб разложенные на столе газеты и взглянул на русского коллегу иронично-сочувственно. Пару дней назад, когда Медведев радовался спокойствию мертвого сезона и отсутствию женщин, Джордж шутливо погрозил ему пальцем: «Никогда не упоминайте их, если собрались работать! Никогда!»
Медведев представил Оксану журналисткой из России, живущей в Чехии, и Анатолия, добрая бестия неопределенного возраста, беспрерывно курившая спозаранку и до позднего вечера, сказала с хитроватой улыбкой, что чай и кофе на своих местах, сливки и джем в холодильнике, а вода в кофейном агрегате горячая.
…Медведев готовил чай. Лайла поспешно досасывала креветки и бросала испуганные взгляды то в телевизор, то на курилку Анатолию, пыхтящую дымом над неизменной кружкой травяного чая со сливками. Джордж подмигнул Медведеву и вышел.
Оксана, спросив у Анатолии разрешения, подсела к телефону, вставила в его строгий бок пластиковую карту и сыграла быстрыми пальцами на попискивающих кнопках короткую мелодию для далекого чешского городка.
Медведев с удивлением обнаружил, что скучный синий ящик с перламутровым отливом, который терзали по вечерам постояльцы, может быть музыкальным.
Он слышал ее приглушенный голос: «Мамусик, привет! У вас все в порядке? У меня тоже. В гостях у писателей. Потом расскажу. Как Игорь? Все, мамусик, привет. Не волнуйся, у меня все хорошо. Целую».
Она бесшумно положила трубку, и Медведев подумал, что теперь она напоминает куклу Барби. Повзрослевшую и с чуть грустными глазами…
Медведев поставил чашки на поднос и вышел на террасу. Принес стулья.
– Как здорово! – Оксана подошла к ограждению. – Море, огоньки, машины бегут по набережной. А у меня номер с окном во двор. С видом на море – вдвое дороже…
Пили чай, неспешно курили и говорили о том, что сейчас мертвый сезон, о мандаринах и апельсинах, которые валяются под деревьями в парках, но не вкусны. Медведев узнал, что чехи народ вялый, любят сидеть в пивных, называемых «господами» или «беседами», и поедать мучные кнедлики с пивом, женщины некрасивы, но любят ходить налево, а мужчины скучны, и у них принято громко сморкаться за столом – так, словно они соревнуются, кто громче.
Внизу, на золотистой от света фонарей набережной, изредка шуршали автомобили, зудели мотороллеры, и Медведев боялся, что, допив чай, Оксана с вежливой улыбкой взглянет на часы: «Спасибо. Но меня ждут. Приятно было познакомиться», и он проводит ее и опять останется один на один со своими предками, будет подходить к окну, смотреть на темное море и вспоминать сегодняшнюю встречу. Медведев наблюдал, как удаляется от берега светящийся огоньками паром: и неожиданно увидел себя и Оксану героями короткой пронзительной новеллы: мужчина и женщина познакомились, выпили кофе, прогулялись, посмотрели с холма на ночной город, поговорили на разные темы и – расстались… Хотят ли они встречи?..
Лайла прошла мимо, сухим голосом пожелав спокойной ночи. И, демонстрируя спортивную выправку и невозмутимость народа суоми, вприпрыжку поднялась по бетонной уличной лестнице на второй этаж. Медведев слышал, как она запирает собственным ключом входную дверь в коридор, а потом со стуком закрывает в номере ставни.
Лайла бесшумно обитала в соседнем с Медведевым номере и напротив номера Джорджа, сказавшего однажды, что финская велосипедная мадам живет по строгой программе, и каждый час расписан в ее портативном компьютере, она ездит заниматься йогой в местный клуб, купается по утрам и, судя по ненависти к мужчинам, – старая дева.
На второй день после приезда, вечером, в восьмом часу, Медведев постучался к ней в номер, чтобы нанести соседке по этажу и географической карте визит дружбы по всей форме – с визитной карточкой, поклоном, недолгими разговорами о духовной близости Хельсинки и Петербурга, найти неизбежных в литературной среде общих знакомых и прицепить к светской беседе немного писательской болтовни: как пишется и близок ли желанный конец…
Лайла встретила его холодным недоумением: «Что случилось, Сергей?» Медведев смущенно проговорил, что хочет показать ей некоторые фотографии финских писателей, посещавших его издательство. Может быть, ей интересно… Альбомчик с фотографиями он держал в руках поверх издательского буклета, готовый предъявить его как свидетельство своих истинно добрых намерений. Лайла заговорила торопливо и взволнованно – Медведев уловил слова «душ», «прическа» и то, что его не хотят впускать в номер. Ему показалось, что соседка его просто боится. Он извинился, вернулся к себе, бросил альбомчик на кровать, развязал галстук и сдержанно выругался: «Селедка пучеглазая! Решила, что я пришел ее соблазнять…»
Лайла постучала к нему на следующее утро, когда он брился в ванной, и, держась поодаль от распахнувшейся настежь двери, сказала, что готова посмотреть его фотографии; если он не передумал, она будет ждать его в гостиной. На ней был спортивный костюм, за плечами угадывался кожаный рюкзачок, и накрашенные глаза за стеклами очков излучали протокольную вежливость.
«О, эти скандинавские писательницы! То они напьются и срывают с себя в танце кофточки, под которыми ничего нет, то смотрят морским ежом», – Медведев вспомнил муторные вечеринки со скандинавами в буфете своего издательства, когда после третьей рюмки с них спадала холодная чопорность, а вместе с ней и детали туалета. Поутру они обнаруживались то за диваном в гостевой комнате, то в мансарде на бильярдном столе. Секретарша Наталья, которую он называл на «вы» и ценил за умение не путать работу с гулянкой, только зачумленно мотала головой, обходя в разгар вечеринки комнаты издательского флигеля – казалось, с русскими писателями гуляли отпущенные в суточный отпуск заключенные мужской и женской колоний.
В то утро Медведев не спеша добрился, надел шорты, рубашку с короткими рукавами и спустился к Лайле, которая пыталась изображать официальную встречу двух писателей на нейтральной территории. Лайла заговорила быстро, на почти литературном английском, и Медведев с улыбкой попросил пощады: «Пожалуйста, медленнее и проще. Мой английский не так хорош, как ваш». Лайла посмотрела на него, как отличница на двоечника, – она, очевидно, гордилась своим языком и не хотела понимать, почему русский писатель не удосужился выучить язык мирового общения столь же хорошо, как она, финский профессор социологии и автор нескольких детективных книг. Она вновь заговорила в академической манере, и Медведев еще несколько раз останавливал ее и уточнял сказанное. Лайла смотрела на него с плохо скрываемым сожалением. Она сказала, что никого на фотографиях не узнает, в писательский союз вступила два года назад, и вообще ее стихия – университетские городки, где она читает лекции по проблемам преступности в Финляндии. Но она часто бывает в Петербурге. О’кей, сказал Медведев, заходите в наше издательство. Вот вам наш буклет и визитная карточка. Лайла вновь попросила альбомчик и признала двух питерских писателей, весьма популярных в Финляндии. Они стояли в обнимку с Медведевым и улыбались в объектив. Он несколько лет назад издавал их книги, пока не дал крен в историю и философию. «О’кей, – повторил Медведев, – это я и хотел показать вам вчера вечером. Извините, если пришел не вовремя. Вы будете кофе? Ах, вы уже завтракали… А я встаю поздно. Едете купаться? Удачи вам! Бай! Всегда рад вас видеть!»