Каралис Дмитрий Николаевич. Игра по-крупному

   Железная сетка забора, огораживающая высокой лентой владения Вешкиных, вступала здесь в реку, и на ее ячейках колыхались желтоватые клочья пены. Отсюда, из-за реки, участок Фирсовых казался еще более запущенным и убогим -- рядом сбегали к воде аккуратные грядки соседа, накрытые пленкой (Вешкин уже грел землю под ранние овощи), повыше тянулась отблескивающая стеклом теплица, и что-то зеленело внутри нее. Да и сам дом Фирсовых в соседстве с двухэтажным особняком Вешкиных казался жалкой развалюхой: облупившаяся на стенах краска неопределенного цвета, латаная-перелатаная крыша с прогнившими планками, прижимающими рубероид, висящий на одном гвозде дождевой желоб... Игорь пригляделся к печной трубе -- над ней подрагивал столб воздуха. Печка, слава богу, жива. Он развязал жерди и перекидал их -- в сопровождении скользящих по воде отражений -- на другой берег. Плоские зеркальные двойники бесшумно исчезали в зарослях поржавелой осоки, и тут же раздавалось шлепанье шеста на низкий берег. Затем взблеснул в воздухе топор и просвистела кувыркающаяся пила. Игорь смотал веревки, огляделся и, раздвигая сырые ветки малинника, вновь направился к бору.
   Потом Игорь вытаскивал из теплицы листы ржавого железа, доски, скатывал с пола куски рубероида и вколачивал кувалдой стойки под стеллажи.
   Заостренные жерди легко прошивали пухлую торфяную землю, прокалывали слой утрамбованного листа, но вскоре упирались в хрустящую щебенку, и кувалда, которую Игорь, опасаясь прорвать крышу, едва заносил над головой, начинала бессмысленно плющить обрезок доски, наложенный поверх круглого спила стойки. Колья вздрагивали от ударов, скрежетала в метровой глубине щебенка, и Фирсов, выбросив теплую измочаленную дощечку, принес обломки кирпичей и втрамбовал их у основания стоек в землю. Стойки перестали шататься и встали намертво.
   Он сходил за лопатой и, укорив себя за разгильдяйство, сделал то, что следовало сделать гораздо раньше: прорыл ,в уже изрядно истоптанной земле неширокий проход и укрепил его края бортиками из досок. Получились две просторные грядки. Игорь не удержался от соблазна довести их до кондиции и сходил в сарай за граблями. Взрыхленная земля задымила прозрачным паром.
   Он занес в теплицу оставшиеся жерди, фанерный ящичек с инструментом, плотно прикрыл дверь и нашел в колбе термометра вытянувшуюся нитку ртути: плюс двадцать два. Отлично!
   Когда он установил на сколоченные стеллажи последний ящик рассады и закурил, любуясь зеленью и радуясь неизбывно струящемуся от печек теплу, градусник показывал плюс восемнадцать. Четыре градуса вылетели в дверь, которую Игорь открывал и закрывал, доставляя в теплицу ящики.
 
   Теперь Игорь юркал в теплицу несколько раз на дню: проверить температуру, постучать костяшками пальцев по туго натянутой крыше, вызывая шквал крупных капель, от которых вздрагивала зелень в ящиках и делались мокрыми волосы, протереть тряпкой на швабре быстро запотевающие стенки, влить в ведро, стоящее на кожухе печки, чайник кипятку, снова взглянуть на градусник и просто так пройтись, перекуривая, меж двухъярусных стеллажей, наслаждаясь теплом и заглядывая в ящики.
   Колол ли Игорь дрова, копал ли грядки, выбирая из холодной земли хрупкие белые корешки, гнул ли из арматурных прутков дуги для пленочных парников под капусту и астру, -- он постоянно помнил о теплице, где шла невидимая глазу работа: из набухшего семечка проклевывался белый корешок, вцеплялся во влажную землю, пил ее теплые соки, натужно поднимал окрепшую шею с головой-семечком, вылезал на поверхность, сбрасывал треснувшую шапочку и тянул к свету два крохотных семядольных листочка-крыла, чтобы потом опустить их, увядшие, и выстрелить из себя пушистый кончик стебля с зародышем первого настоящего листа. И теперь уже стебель, впитывая в себя тепло и влагу, тучнел, пускал в землю новые корешки, рос сам и подращивал листочки, которые удивительным образом переплетались в тесноте ящика с листочками других стеблей, но не мешали друг другу.
   Игорь наведывался в теплицу и ночью, мгновенно вскакивая от звонка будильника и первым делом нажимая кнопку настольной лампы -- не отключили ли электроэнергию? Но бог миловал -- инцидентов не было.
   Он натягивал джинсы, накидывал ватник и в тапочках на босу ногу выходил на темный двор, пытаясь еще по дороге угадать градус уличной температуры и соотнести его с тем, что может ожидать в теплице.
   Еще с вечера он внимательно слушал прогноз погоды по радио и принимал, если были малейшие опасения на заморозки, меры безопасности: ближе к ночи поливал рассаду теплой водой и накидывал на ящики полотнища пленки, туго натягивая их, чтобы избежать соприкосновения с ростками. Кипятил на плите баки с водой -- на экстренный случай. А в особо холодные звездные вечера, когда гравийная дорожка искрилась мерзлыми блестками влаги, переносил часть ящиков в дом, укутывая их, как младенцев, в одеяло.
   Он тешил себя мыслью, что заморозить рассаду при двух ночных проверках сложно: даже если отключат электричество, то за пару часов теплица едва ли выстудится до минусовой температуры, -- но дело ведь не только в том, чтобы не заморозить, об этом и думать не хочется, а в том, чтобы и ночью она росла и развивалась, получала как минимум плюс двенадцать, ниже которых растение приостанавливает рост, впадает в сон.
   Игорь входил в теплицу, светил фонариком на градусник, зевал, передергивал плечами и, плотно прикрыв за собой дверь, бежал к дому -- спать до следующего грохота будильника.
   Как и определялось графиком, Игорь через день высевал по три ящика огурцов и, подержав их до первых всходов у плиты, переносил в теплицу.
   Раз в три дня сажал кабачки. Банки с замоченными семенами томились на выступе печки.
   Игорь стелил на полу газеты, садился на табуретку, брал старый эмалированный таз с насверленными в донце отверстиями, сыпал в него землю и встряхивал на манер старательского лотка над ящиком. Землица из такого сита сыпалась легкая и пушистая -- безтягостная для проклюнувшихся ростков. Мелкие камни, гремевшие в быстро легчавшем тазу, Игорь ссыпал в ведро; комья земли и торфа, прыгавшие по дну, перетирал пальцами и тряс сызнова.
   Чуть суматошный ритм жизни с ежедневными поручениями самому себе, списком неотложных дел, графиком, непредвиденными обстоятельствами, пропущенными обедами, ужинами, недосыпом и не проходящей за ночь усталостью чем-то напоминали Игорю безостановочное производство, а сама теплица, куда он заносил новые ящики, походила на конвейер. В начале стеллажей, при входе, стояли ящики с бледными, едва вылезшими из земли росточками -- Игорь называл их "малышами", за ними тянулось густо-зеленое поле "детей" -- окрепшие листы семядолей, прочные налитые стебли, и у дальней стенки курчавились резными листочками "подростки".
   Конвейер. Запущенный, но еще не доехавший до финишной точки, где снимают с движущейся ленты готовую продукцию.
 
   Вешкин заходил теперь чаще, и в его глазах читались удивление и интерес.
   -- Быстро, быстро ты сделал, -- заглядывал он в зеленеющую теплицу. -- Это сколько же здесь ящиков? Семьдесят два? Ага... А землю прямо с огорода брал? И торф добавлял? Понятно... А это самое... еще чего-нибудь надо или только торф?
   -- Песочку еще немного.
   -- Ага... Крупного?
   -- Любого. Только не глинистого.
   -- Ясно. А как на рынок возить будешь?
   -- Жду от тебя новостей. Ты насчет бабки-то не узнавал?..
   -- Сказал Нюрке, да не знаю, как там получится. Здесь бы торговать, она б тебе человека нашла, а в Ленинград ездить... Сложно. Да и тебе накладно -- одна дорога во что обойдется...
   -- Ерунда, проездной взять можно. Треха на месяц.
   -- Тут треха, там треха -- пробросаешься... А ты, это самое... чем подкармливаешь? Селитрой? А еще сажать будешь?
   -- Собираюсь. Ты бы напомнил Нюре про бабку, а то мне труба.
   -- Напомню... Ну ладно, пойду, дел много. А то хочешь, пошли со мной -- теплицу мою посмотришь, перекусим. Нюрка там чего-то стряпает.
   -- Попрошу не соблазнять трудящихся намеками -- во время работы не пьем!
   -- А-а, ну смотри, -- расплывался в улыбке Вешкин, -- было бы предложено...
 
   В субботу приехала Настя -- с двумя сумками в руках и одетая по дачному: куртка, резиновые сапожки, спортивные брюки. На плечах синей бабочкой улеглась шелковистая косынка.
   Фирсов с самого утра погладывал на дорогу, хотя надежд на ранний приезд Насти не было никаких -- пока они с Маратом поднимутся, пусть даже и в восемь, пока позавтракают, соберутся, пока Настя завезет внука к бабушке, сядет на "двойку", доедет до Финляндского, возьмет билет, войдет в электричку, электричка может двинуться не вдруг, а минут через двадцать, Настя будет сидеть у окошка и читать книжку, но вот двинулись -- Фирсов ошкуривал топором доску для окантовки грядки и смотрел на лениво идущие со вчерашнего вечера часы, -- едет, мелькают с провисшими проводами столбы, значит, через пятьдесят минут будет здесь. Проходило назначенное им самим время -- стучала по рельсам электричка, притормаживала у станции и дальше убегала в лес, торопливо шли по дороге люди в поисках сдающихся на лето дач, но Насти среди них не было, и Фирсов назначал новый срок: допустим, они проснулись в полдевятого...
   Встав в этот день рано и тщательнее обычного побрившись (выбрив даже с помощью второго зеркала шею), он навел в доме чистоту, перетряхнул постель, безупречно ровно застелил ее покрывалом, поставил у посвежевшего коврика Настины тапочки, передвинул в центр стола вазочку с пылающей прошлогодними ягодами веткой шиповника, которую осторожно срезал еще вечером, и вышел во двор, где и устроил себе плотницкое дело так, чтобы хорошо видеть дорогу. Но как он ни приглядывался за дальний урез забора, как ни вычислял время, взглядывая на часы, Настя вошла на участок незаметно: хлопнула калитка и Игорь, вскинув голову, увидел ее улыбку.
   -- Ну ты даешь! -- восхищенно проговорила Настя и, поставив у березы сумки, оглядела теплицу. -- Я чуть мимо не прошла...
   Игорь воткнул топор в бревно и, сдерживая радостную улыбку, пошел ей навстречу. -- Привет, Чиполлино!
   Настя вытянутыми губами встретила его поцелуй. -- Почему это -- Чиполлино?
   -- А просто так... -- Игорь подхватил ее на руки и крутанул по воздуху. -- Чиполлино, да и все.
   -- Уронишь!
   -- Не уроню! -- с напускной грубоватостью заверил Игорь и понес жену к теплице. -- Замерзла? Сейчас согреешься...
   Потом они ели бутерброды с сыром, пили чай с пахучими смородиновыми почками и ходили смотреть, как поднялась вода в речке. Настя рассказывала про Маратика, какой он стал непослушный и одновременно сообразительный, Фирсов придерживал жену за талию, стараясь не пропустить ни слова из ее сбивчивого рассказа, и слушал, как дилинькает на дне торфяной канавы сбегающая к реке вода.
   Настя закидывала голову, и ее серые глаза голубели и вновь серели, отражая приливы и отливы солнца, скользящего меж высоких клочкастых облаков.
   -- Господи, -- протяжно вдыхала она воздух, -- красота какая! У меня даже голова кружится. В следующие выходные обязательно Марата привезу... Пойдем еще рассаду посмотрим?
   -- Пойдем.
   -- Мне больше всего огурчата нравятся -- бодренькие такие.
   -- Может, польешь заодно? А я пока грядки закончу. Сегодня-завтра капусту высаживать надо.
   -- Давай. Только объясни все...
   Фирсов сколачивал длинные дощатые короба для грядок, хвалил и себя и доски, которые не поленился несколько лет назад притащить от сгоревшего за станцией барака, -- чуть обуглившиеся с одного конца, но звонкие и сухие, с хрустом втыкал в землю концы металлических дуг, выравнивал их -- так, чтобы каркас накрывал грядку симметричной аркадой, прислушивался к Настиному пению в теплице, позвякиванию ведерных дужек и вспоминал газетный сверток с чистым постельным бельем, который Настя вытащила из сумки и, улыбнувшись ему, бросила на покрывало.
   Грядки под капустную рассаду удались на славу. Земля, которую Фирсов еще раньше просеял через грохот и заправил торфом, лежала в коробах пухлая, как перина. Игорь принес из-под навеса два ведра с печной золой -- побочный продукт проживания на даче, и рассыпал сизый древесный прах по грядкам. Зола быстро намокла и потемнела. Фирсов решил не прикапывать ее: ветром не сдует, а закопаешь -- уйдет с водой в глубину грядки. Зола требовалась для раскисления торфа и быстрого роста растений. Фирсов вспомнил заметку одного огородника, который уверял, что использует на своей делянке только печную золу и собирает невиданные урожаи. Огородник приводил какие-то астрономические цифры. Кажется, он выращивал морковку. А может, и капусту. Фирсов мысленно пожелал незнакомому натуралисту дальнейших успехов и пошел готовить пленку.
   Настя уже хлопотала на кухне. Фирсов обнял ее сзади и чмокнул в ухо.
   -- Ой! -- детским голосом отозвалась Настя и зажмурилась. -- Не надо.
   -- Что это у вас здесь такое? -- дурашливо поинтересовался Игорь, шаря по кофточке руками. -- Ой, и не одно даже. На что это я наткнулся?..
   -- Ну!.. -- с притворной угрозой сказала Настя и пошевелила плечами. -- Прекрати!..
   -- Ой, как интересно! Что же это может быть?.. -- Игорь порычал немного и, пообещав продолжить исследования вечером, пошел в комнату и стал клеить пленку.
   Он накладывал на сложенные внахлест полотнища старую газету и проводил по ней горячим утюгом. Выжидал немного и осторожно снимал нагревшуюся бумагу. Иногда газета прилипала к пленке, и Игорь читал рваные газетные строчки, добавляя от себя и комментируя. "Дорохые таварыщи! Позвольте... сообщить вам"... шо я болван. Бурные продолжительные аплодисменты. Овации. Грохот обвалившегося балкона. Все встают. Кроме тех, кто лежит от смеха. Жертв нет. "Нынешнюю пятилетку", как, впрочем, и прошлую, мы не выполнили. Ура, товарищи! Аплодисменты, переходящие в овации. Все встают и исполняют партийный гимн "Интернационал".
   -- Что ты там плетешь? -- заглядывала с кухни Настя.
   На плите булькало что-то мясное.
   -- Газеты читаю, -- беззаботно отвечал Игорь. -- А что, разве уже запрещено? Дай мне, пожалуйста, ножницы -- вон, на столе лежат.
   Настя приносила ему ножницы, и он щелкал ее по коленке.
   -- Вот у меня есть одна знакомая девушка, -- загадочно говорил он, кромсая ножницами пленку, -- хорошая такая девушка, которую я знаю уже пять лет... Да, пять лет. Просто прелесть, а не девушка. Красивая такая. Умная. Хозяйственная. В школе отличницей была. Что ни попросишь -- все сделает. Вежливая. Культурная. За столом никогда не чавкает. Всегда перед едой руки моет. Книги читает разные. На фортепиано умеет. Очаровательная девушка. Наверное, я ее даже люблю. Да, пожалуй, люблю. Зовут эту девушку Настей. -- Фирсов поднимал голову от пола и смотрел на жену: -- Знаешь такую?..
   -- Криво, кажется, отрезал, -- улыбалась Настя. -- Вон тот край...
   -- Это ничего, товарищи. Это бывает. Сейчас исправим. Чего не сделаешь в любовной горячке под взглядом достойнейшей из достойнейших. Красивейшей из красивейших...
   После пролетевшего в игривых разговорах обеда (куриный бульон с рисом, гуляш, пирожки с морковкой, чай) Игорь сел на крыльце, закурил, открыл справочник огородника и еще раз внимательно перечитал пункт "Высадка капустной рассады в грунт", снабженный схематическими рисунками -- правильной посадки и неправильной. Вторая позиция была перечеркнута художником крест-накрест и изображала чуть повалившийся набок капустный саженец с едва заделанными в землю корнями. На правильном рисунке капустный стебель вместе с корешками был заглублен в узкую ямку по самые листочки и саженец смотрелся молодцом. Из текста следовало, что буравить ямку желательно специальным колышком, но можно и указательным пальцем; пальцем оно и проще. Вытянутый из ящика росток брался в щепотку так, чтобы концы корешков свободно свисали, затем щепотка подносилась к земле, слегка втыкалась в нее, и указательный палец, надавливая на корни, челноком нырял в землю, увлекая за собой стебель. Палец вытаскивался а вместе с другими пальцами обжимал землю вокруг стебля. На рисунках все выглядело просто и убедительно,
   Всякий раз, принимаясь за тонкое незнакомое дело, Игорь пытался прочувствовать его мельчайшие, но существенные подробности, чтобы, взявшись за него, действовать уверенно и споро.
   Он сходил в комнату и постриг на правой руке ногти. Настя домывала посуду.
   -- Приходи, будем гривенники сажать, -- подмигнул ей Игорь. И, прихватив ведро с чуть теплой водой, пошел в теплицу за первым ящиком.
   Он выбрал рассаду покрупнее, отнес ее к крайней грядке и обильно полил из ковшика. Из ящика побежали мутные ручейки. Принес рейку и продавил ею бороздку поперек грядки. Вылил в бороздку полковшика воды. Вода вспенилась и потемнела. Игорь с удовлетворением следил, как она быстро уходит в землю, оставляя радужные щелкающие пузыри. Хорошая земля. Он присел на корточки и придвинул к себе ящик. "Ну-ка, хлопцы, приготовились. -- Он запустил пальцы в край ящика и осторожно потянул из него поросший изумрудным ворсом пласт земли. -- Не спешите, ребята, по одному..." Он ухватил в щепотку росток с бледными свисающими ниточками корешков, поднес его к краю бороздки и ткнул пальцем во влажную землю...
   Потом Игорь обучал правилам посадки Настю, и они в четыре руки копошились у грядки. "Неужели за такую фитюлечку дадут десять копеек?" -- Настя вытягивала из размокшего кома земли сеянец с двумя хрупкими листочками, напоминающими сердечки, и с удивлением разглядывала его. "За такую не дадут, -- говорил Фирсов, откидывая со лба волосы. -- А вот вырастет сантиметров до семи, и с руками оторвут. Сажай поглубже, до самых листочков..." Настя подтягивала оранжевые резиновые перчатки, смывала с них липкую землю в ведре с водой и отщипывала следующий сеянец. "Рядок -- рубль пятьдесят, -- прикидывала она. -- Интересно..." И смотрела в даль грядки, где Игорь ребром рейки продавливал новые бороздки. "А ты как думала! -- гордо отвечал Игорь. -- Грядка на две тысячи двести двадцать пять саженцев. Двести двадцать пять рублей. А следующая будет рублей на триста пятьдесят -- цветная капуста дороже, по пятнадцать копеек за корешок..." -- "С ума сойти, -- осторожно улыбалась Настя. -- Ты нашел, кто будет продавать-то?" -- "Найдем", -- веско говорил Игорь.
   Грядку заканчивали уже к вечеру.
   Ряды шли густо, на расстоянии спичечного коробка, и поначалу Насте казалось, что дело не двигается вовсе. "Господи, -- с тихим постаныванием разгибала она спину и оглядывалась. -- Как были у второй дуги, так оно и есть..." Но потом за разговорами время полетело быстрее, выбрали первый ящик, Игорь принес второй, качали третий...
   Когда Игорь натягивал на холодные дуга пленку и прихватывал ее к коробу легкими планками, под кустами шиповника уже густела темнота, а напротив освещенного окна комнаты лежал желтый прямоугольник, иссеченный тенями переплетов. "Бр-р-р, замерзла". -- Настя простучала по ступенькам крыльца и скрылась в доме.
   Игорь занес в теплицу начатый ящик, сунул его на нижний стеллаж и постоял в полумраке, отогревая над кожухом печки озябшие пальцы и размышляя о том, что Настя молодец -- приехала в рабочей, так сказать, одежде, взялась помогать ему и самое главное -- выдержала нудную земляную работу, о которой еще недавно отзывалась не иначе, как: "Да ну ее, в грязи копаться..." Значит, верит в его затею. А коль верит... "Славно, -- подумал Игорь, -- может, и уговорю" -- имея в виду сегодня же обмолвиться с женой о переносе ее отпуска с призрачного в своей удаленности июня на подступающий, берущий за горло май, с тем чтобы жить на даче всем вместе, одним котлом, и -- по мере возможностей -- одними заботами. Пусть бы Настя и не дотрагивалась до рассады -- ходили бы они с Маратиком в лес, собирали у речки подснежники, прогуливались иногда до магазина, подкладывали в печку, которая, кстати, скоро уже не понадобится, дрова да грелись на майском солнышке -- ему будет легче от одного их присутствия.
   Беспокоила Игоря и другая мысль, отчетливо прорезавшаяся после недавнего разговора в Вешкиным, когда тот -- с неуловимым стрекозиным взглядом -- плел несуразицу о дороговизне проезда в пригородных поездах, не явно оппонируя его затее сыскать бабку для торговли рассадой. Мысль была такова: бабку Вешкин отыскивать не станет; следует рассчитывать только на себя. Это означало, что к многочисленным зазаборным хлопотам-поискам машины, доставке рассады на рынок и т. п. -- прибавится еще одна -- сыскание бабки (а где их ищут? на рынке? в садиках на лавочках?..), и альтернатива этим розыскам вырисовывалась малоприятная: стоять за базарным прилавком самому, приклеив фальшивую бороду и нацепив темные очки. Куда ни кинь, всюду клин. Проще говоря, кто, кроме Насти, сможет присмотреть за рассадой, пока он будет мотаться в город и обратно или, не приведи господи, торговать на рынке? Никто не сможет. Кто выключит в жаркий солнечный день печки в теплице и откроет для проветривания дверь и форточки? Кроме Насти -- никто...
   Фирсов пошевелил над печкой пальцами, стряхнул с них подсыхающую грязь и задумался: а почему он решил, что Вешкин не станет искать бабку? Откуда такая уверенность? Ах, да... Игорь живо припомнил, как Вешкин бочком двигался по проходу теплицы, заглядывал в зеленеющие ящики, интересовался составом земли и как забегали его глаза, когда Игорь напомнил о своей просьбе. Да -- глаза... Неуловимый стрекозиный взгляд человека, который не решается сказать "нет" и неуклюжим зигзагом пытается уйти от разговора: "Пойдем теплицу мою посмотрим... Чем подкармливаешь?.. Еще сажать будешь?.." Но "нет" уже сказано -- глазами.
 
   После немногословной и мрачноватой "химии", где ему довелось видеть людские метаморфозы не лучшего свойства -- горлохватов-руководителей, лебезящих перед молоденьким сержантом-"отрядником", развязного музыканта-эстрадника, пьяницу, бабника, картежника и лгуна, шагающего за увольнительной с лицом прилежного пионера-ленинца, или своих коллег по совету общежития -- нормальных, в общем-то, мужиков, -- когда они сидят за общим кумачовым столом и, озабоченно сдвинув брови, внимают каждому слову начальника комендатуры и согласно кивают, стоит тому лишь бросить на них случайный взгляд, а потом поодиночке шныряют в его кабинет, чтобы доложить о какой-нибудь ерунде и уловить отношение начальства к себе, -- после полутора лет, проведенных среди людей качеств самых разнообразных, Игорю стало казаться, что он может, взглянув на человека, безошибочно определить: способен ли тот смотреть подобострастно, заискивать перед сильным, наговаривать на другого, влажно дыша и озираясь, а то и попросту предать, спасая свою шкуру.
   У Игоря был тест: он мысленно помещал человека в кабинет оперативника спецкомендатуры и тот, похлопывая по столу ладонью, предлагал: "Рассказывай -- кто пил и сколько? Расскажешь -- все между нами и поедешь на выходные домой. Будешь темнить -- организую тебе шесть месяцев невыезда. Ну!.." И виделось ему, как лицо мужчины, сидящего напротив него в метро, -- лицо при беглом осмотре, быть может, не лишенное даже гордости и достоинства, мгновенно оплывало страхом, услужливой покорностью, заливалось сучьим желанием поскорее донести и остаться для всех хорошим. Игорь видел морщинки и складки на лице, по которым должен пробежать испуг, видел чуть надутые и вытянутые, торопливо шепчущие губы и глаза под вскинутыми бровями -- выпученные глаза оправдывающегося мальчика. И он с жутью воображал, что думает о людях этот оставшийся в его памяти оперативник с красным отечным лицом, который однажды орал на него в своей комнатке с зарешеченным окном и требовал написать -- кто именно приходил к нему из соседней квартиры за мисками и стаканами, посредством которых восемь человек упились выпаренным клеем, переломав казенную мебель и собственные конечности.
   -- Говори! -- стучал он кулаком и вскакивал из-за стола. -- Я знаю, у тебя брали! Ну, падла! Иначе на зону отправлю!..
   Игорь медленно поднялся и, чувствуя, как кровь приливает к лицу, прошептал сквозь стиснутые зубы:
   -- Ты на кого орешь, с-с-сука!.. -- И, уронив коробки с бумажками, оперся кулаками в стол. -- А-а? -- Он смотрел в челюсть оперативнику и знал, что если крик повторится, он ударит в нее кулаком, что бы потом ни было. -- Ты на кого орешь!..
   Какое-то время они безмолвно стояли, разделенные столом, и Игорь чувствовал, как что-то тугое и упругое перекатывается между ними: туда -- обратно, туда -- обратно, туда -- ...
   Оперативник сел, быстро записал что-то на сдвинувшемся календаре и кивнул не поднимая головы: "Свободен".
   Игорь развернулся и, надевая шапку, пошел к двери.
   -- Но я тебя достану! -- смачно растягивая слова, проговорил ему вслед оперативник.
   На лестничной площадке, сизой от дыма, мрачно ждали своей очереди несколько парней в расстегнутых пальто. Игорь зло толкнул дверь на улицу и услышал бойкий голос оперативника: "Костин, заходи!"
   Но обошлось -- не достали. Срок шел к концу, и Фирсов стал особенно осторожен. С оперативником он больше не встречался, так, видел несколько раз издали, но взгляд его -- нагловатый и пренебрежительный: "Вот ты у меня где -- что хочу, то с тобой и сделаю" -- запомнил навсегда, и не раз потом, как правило, в дурном расположении духа, Игорь пытался представить этот взгляд наведенным на случайного попутчика в транспорте или прохожего. И радовался за сограждан, если лицо, как на него ни взгляни, не поддавалось мысленному искажению страхом -- человек смотрел ясными умными глазами, смотрел честно.