Каралис Дмитрий Николаевич. Игра по-крупному

   Смерть отца Игорь воспринял без слез -- он выплакался позднее, когда один приехал на дачу и пошел к реке за водой, накинув старую шинель отца.
   К тому, что отец умрет, Игорь был готов давно, еще в школе, -- отец ходил с палочкой, много курил, заходился в кашле, пил с пенсии водку, потом подолгу лежал и бранился на мать, что она дает ему не те лекарства. С Игорем отец был хмур и неприветлив, но никогда не ругал его, предоставляя матери возможность заниматься сыном единолично. Игорь насупливался в присутствии отца, избегал оставаться с ним один на один я однажды, случайно услышав фразу, со значением сказанную сестрой: "Игорь у нас особенный. Не в нашу породу...", заподозрил, что отец ему не родной. Это было в классе пятом, Игорь тогда ходил заниматься спортивной гимнастикой и после тренировок долго бродил по темному Таврическому саду, не решаясь возвращаться домой и сопоставляя известные ему факты. Брат и сестра светловолосые, рассуждал Игорь, глаза у них голубоватые, как у отца. У него глаза и волосы темные. В мать? Но у нее только волосы темные, а глаза зеленоватые. Брат и сестра родились до войны, а он, Игорь, появился на свет в пятьдесят третьем. Почему такая большая разница? И в какой такой командировке был отец, прежде чем появиться в их доме? Игорь хорошо помнил: он еще не ходил в школу, болел скарлатиной, температурил, и вдруг появился высокий сутулый мужчина в военной форме и с чемоданом -- отец! Мать не позволила Игорю вставать с постели и ушла с отцом на кухню.
   "Точно, не родной..." -- думал Игорь, и фонари около музея Суворова начинали расплываться у него в глазах.
   Иногда Игорь воображал себе возможную встречу со своим истинным отцом. Настоящий отец рисовался ему молодым высоким человеком, сильным и талантливым, у него "ЗИМ" или "Волга" с серебряной фигуркой оленя на капоте, он крупный ученый или журналист, придет время, и он объявится, заберет Игоря к себе -- он живет один в большой квартире, огромный телевизор, глобус, книжные стеллажи до потолка и письменный стол, в запертом ящике которого хранится пистолет с перламутровой ручкой. Они станут друзьями, как и положено сыну и отцу, и поедут путешествовать на Кавказ, к морю, и однажды утром, когда они уберут в багажник палатку и начищенные песком котелки, отец скажет ему: "Ну, сын, садись за руль, пора тебе учиться". И Игорь уверенно помчит машину по шоссе навстречу выглядывающему из-за гор солнцу.
   Классу к восьмому мысли о незаконнорожденности поблекли, ушли на второй, а то и на третий план -- Игорь тогда увлекся "Битлами" и боксом, мастерил рогатую гитару, разносил по утрам почту и исступленно учил английский: готовил себя к поступлению в институт международных отношений, -- эти мысли заблудились бы в его мятущейся душе, но мать дала новый повод для сомнений. Однажды, вернувшись домой, Игорь услышал, как она кричит в комнате отцу: "Ты -- мужчина? Да ты никогда им не был. Ты бесполое существо, неспособное никого любить!" Отец что-то отвечал ей глухим, раздраженным голосом, и мать опять кричала: "Да! да! да! И никогда об этом не пожалею! Ты думал, я буду всю жизнь сидеть и ждать, пока ты нагуляешься, а потом стирать твои кальсоны!!!" Игорь, неслышно ступая, вышел. Уже на лестнице, когда он прикрывал дверь -- так, чтобы не щелкнуть замком, ему показалось, что мать назвала его имя: "...да, Игорь!"
   ...И все же тогда на даче, надев отцовскую шинель и спустившись к реке с ведрами, Игорь плакал. Он сел на мостки, сколоченные отцом, и долго сидел, уткнув голову в колени. Темнело быстро, и когда Игорь вытер слезы и вспомнил о ведрах, на черной воде уже колыхались белые звезды. И он пошел к темнеющему на пригорке пустому дому...
 
   На этот раз Василий вернулся в Ленинград скоро, словно ездил не на юг, а в пригородный дом отдыха. Он устроился торговать билетами "Спортлото", сердито вынес в коридор вещи Игоря ("У него есть своя комната, вот пусть там и живет!"), стал приводить компании, ругался с матерью, а после того, как сестре дали от предприятия трехкомнатную квартиру, неожиданно разделил лицевой счет и выделился в отдельного квартиросъемщика.
   Мать стала заговариваться. Она подолгу сидела с потухшими глазами в кресле, наматывала на ладонь прядь желто-седых волос и бормотала: "Ну все правильно, морфий ввели, зажимы подали вовремя... В акте все указано..." Возможно, ей казалось, что она снова делает больным операции или вновь работает в райздравотделе. Игорь приходил с работы домой, кормил мать, включал ей телевизор и шел на кухню заниматься. Несколько раз за вечер он приходил переключать программы и расшевелить мать разговорами -- Игорю казалось, что она не вникает в происходящее на экране. По ночам мать стонала, просыпалась, Игорь вскакивал с оттоманки, давал ей лекарства и вызывал "неотложку". Василий дрыхнул в своей комнате, и Игорь с трудом добуживался его, чтобы он сходил встретить машину.
   Иногда приезжала Зоя, тогда Игорь уезжал ночевать на Петроградскую.
   Зоя предлагала поместить мать на обследование.
   "Она же заслуженный работник Минздрава, -- говорила сестра Игорю и Василию. -- Надо позвонить ее коллегам, договориться. Ведь кто-то, наверняка, остался. А то я с ней летом намучаюсь..." -- Сестра имела в виду дачу.
   -- Вот ты и позвони! -- раздраженно говорил Василий и уходил.
   Вскоре Игорь дал Василию по морде, когда тот пришел с лихой артистической компанией и назвал мать старухой.
   -- Вы не очень-то шумите, -- сказал Василий. -- Там старуха больная спит...
   Игорь вышел в коридор, плотно прикрыл за собой дверь, взял брата за лацкан пиджака и молча двинул его в челюсть. Брат, сминая совесельников, отлетел к входным дверям.
   -- Ну, кому еще? -- негромко спросил Игорь. И встал в стойку.
   Компания поняла, что имеет дело с профессионалом, и быстро ушла, прихватив мотающего головой Василия. Игорь запер за ними дверь, послушал запоздалые угрозы в свой адрес и пошел в комнату. Мать спала.
   -- Я тебя завтра убью, суку! -- кричал под окнами Василий. -- Так и знай: убью! -- Его уводили.
   Игорь погасил свет и лег спать.
   Летом, когда мать жила с сестрой и ее детьми на даче (от больницы она наотрез отказалась и чувствовала себя вроде бодрее), Василий поменял свою отделенную комнату на Краснодар, и в квартире появилась крепкая золотозубая женщина лет сорока пяти -- Фаина.
   Квартира стала коммунальной.
   Фаина выкрасила паркетный пол в своей комнате красно-коричневой краской, врезала в дверь комнаты замок, поставила на кухне холодильник, стол и укрепила под звонком табличку: "Фирсова -- 1 звонок, Зозуля Ф. М. -- 2 звонка". По вечерам Фаина выносила в коридор табуретку с мягкой плюшевой обивкой, садилась у телефона и начинала звонить невесть откуда взявшимся знакомым. Василий, как выяснилось, въехал в ее однокомнатную краснодарскую квартиру и собирался съезжаться со своей новой женой -- тоже южанкой.
   Мать болела около года, и Игорь, оставив бокс, готов был бросить и институт -- время для занятий находилось лишь ночью, но в апреле матери не стало. Она умерла под утро, не дождавшись "скорой помощи". Два дюжих парня в синих робах сноровисто запеленали ее в простыню, положили на носилки и отнесли в фургон со скрипучей дверью. Плачущая Фаина сунула Игорю пятерку, чтоб он отдал ее парням, но он не смог этого сделать, и когда машина ушла, он посмотрел на пятерку, смял ее и бросил в урну. По улице грохотал первый трамвай, в нем ехали сонные люди, дворник на углу мел панель, по карнизу стучали лапками голуби, и Игоря поразило, что внешне в мире ничего не изменилось...
   Прибыв на похороны, Василий первым делом поинтересовался: "Как бы мне сюда снова прописаться?" Узнав, что дело безнадежное, укорил Игоря:
   -- Что же ты, братуха, обо мне не подумал? Написал бы письмо -- так, мол, и так, маманя в тяжелом положении, приезжай. Я бы успел прописаться. А теперь вот квартиру потеряли. Да-а, ума ты не нажил, хоть и в институте учишься...
   Еще до похорон Зоя с Василием сходили к нотариусу и получили в сберкассе свою долю материнского наследства -- по тысяче рублей. У матери, оказывается, были деньги.
   На поминках Василий много ел, много пил и интересовался, не осталось ли от матери облигаций. "А точно не нашли? Может, плохо искали?" Он уехал, набив чемоданы старыми отцовскими ботинками, которые хранила мать, костюмами, рубашками и коробочками с материнскими бусами, серьгами и запонками. "Память, память о родительском доме... Надо-надо..." На вокзале он обнял сестру и попытался привлечь к себе Игоря: "Осиротели, братуха, осиротели... Одни, одни на белом свете остались. Вы уж меня не забудьте, если что найдется..."
   Альбомы с фотографиями забрал себе Игорь.
   Сестра, подогнав грузовик, забрала все остальное. Игорь попросил оставить шкатулку с родительскими орденами, медалями и письмами. Шкатулку сестра отдала, но письма вынула: "Я сначала сама посмотрю..." Пухлая пачка облигаций как в воду канула.
   Игорь подмел в пустой комнате пол, вынес ведро и постоял у окна. В комнате еще пахло лекарствами. Он открыл форточку, свинтил с входной двери тяжелую медную табличку и отдал ключи Фаине. Фирсовы здесь больше жить не будут. И поехал к себе на Петроградскую.
   К лету, когда на кладбище просохла земля, Игорь поставил родителям ограду и заказал в фотоателье овальные фотографии.
   Осенью он пришел в деканат и попросил перевести его на дневное отделение. Он надеялся, что денег, которые оставила мать, хватит годика на два. Плюс стипендия. Летом можно ездить в стройотряды. К тому же с дневного не брали в армию; с заочного уже подгребали. За него хлопотал тренер институтской сборной по боксу Лухоткин, который знал Игоря еще по открытым рингам в "Буревестнике". Просьбу удовлетворили. Игорь досдал два экзамена и стал учиться на дневном. Комната на Петроградской сделалась его домом...
   Неожиданно Василий прислал письмо, в котором сообщал, что очень нуждается в деньгах, и подсказывал, где их для него раздобыть: надо продать причитающуюся ему третью часть дачи, писал брат. А если продавать они не захотят, то пусть вышлют ему его долю. "Юрис-консул сказал, что мне положено. Я думаю, тыши три вы мне должны выслать, тогда обойдемся без суда. Если вы братуху родного обратно в Ленинград не захотели, то хоть денег дайте, может тут дом куплю". Письмо пришло из Краснодара.
   Отвечала сестра. Никаких тебе трех тысяч не будет, баламут! Квартиру родительскую ты разменял, ни копейки отцу с матерью не посылал, болтался и жил в свое удовольствие все эти годы, а теперь хочешь деньги за дачу, которую не строил и на которой палец о палец не ударил? Шиш тебе с маслом! Если совесть тебе позволит, то приезжай и судись, только адвокаты говорят, что ничего тебе не светит, потому что все эти годы ты налогов за дачу и землю не платил, а платила я и Игорь, и все квитанции у меня хранятся. Так что с чем приедешь, с тем и уедешь.
   Брат на письмо не ответил и затих. Может, опять пустился в путешествие по стране, а может, зажил-таки спокойно с новой женой в Краснодаре -- кто знает...
 
    5.
 
   Ласкаемая солнцем, рассада на стеллажах нарастала стремительно, и Фирсов вплотную взялся за теплицу. Был в его расчетах обидный промах, вынуждавший теперь спешить с постройкой. Солнце, день ото дня поднимавшееся все выше и выше, укатило к середине апреля так высоко, что стоявший в глубине веранды второй ряд ящиков уже к полудню оказывался в тени. Рассада могла вытянуться. Фирсов менял ящики местами, выносил их -- как рекомендовалось в книгах -- на улицу для закалки и возводил по собственному эскизу пленочную теплицу.
   Торф, засыпанный в котлован, слегка подсох, просел, и Фирсов вывалил на него несколько тачек мусора, который привез со старой помойки за домом. Стекла и консервные банки он выбрал граблями, а мусор, щадя красных жирных червяков, перекопал вилами вместе с торфом. Затем он пошел к столярному верстачку за сарай -- он помнил, как летом там приятно пружинила под ногами земля, -- и наколол ломом смерзшихся опилок, выбрав их до самой почвы. Нижние опилки не промерзли, и Фирсов, разбросав их в тепличном котловане, снова перекопал землю. Все, как советовали в книге: внизу будет преть лист, посыпанный известью и залитый фекалиями, над ним -- подушка торфа с домовым мусором и опилками. Вся эта масса будет гнить, поедаться микроорганизмами и выделять в теплицу тепло. Биотопливо.
   Игорь притоптал пухлую землю, набросал поверх нее старые гниловатые доски, застелил их кусками рубероида и ржавого кровельного железа и вновь положил доски -- получше и пошире, для ходьбы. Пусть преет и разогревается.
   В углах бревенчатой обвязки, которая лежала поверх котлована, Игорь подвыбрал пазы и поставил вертикальные стойки; хорошо поставил, внатяг. На них легли два продольных бруска, тоже на шипах. Контур стен обозначился, и Игорь временно скрепил их меж собой двумя легкими досками, вполгвоздя, чтобы не развалить случайно и снять, когда потребуется. Две укороченные в размер сосновые жердины, толстые и сухие, встали посредине торцовых бревен -- Игорь врезал их особенно тщательно: на них ляжет коньковый брусок крыши, а к одной из них будет крепиться петлями дверь, надо чтоб жердины стояли мертво. Игорь подумал и прихватил жердины скобами. Сыскался под навесом и добрый шест -- не менее чем в руку толщиной, ровный и упругий, -- то, что надо для конька. Игорь слегка прошелся по нему топором, срубая выпуклые гнезда сучков, и снял заусеницы рубанком. Шест забелел отструганными боками и посвежел -- сам просился в дело.
   Легко работать, когда под рукой хороший материал и инструмент в исправности. Еще зимой Игорь перевозил в гараж все свое инструментальное хозяйство и привел его в порядок -- заточил топоры, пилы, стамески, поменял треснувшие ручки на новые, буковые, разобрал и смазал дрель, подточил на мелком наждаке сверла и пёрки для коловорота, довел до сабельного блеска кромки железок у рубанков, и теперь, легко вырубая пазы или отпиливая ножовкой кусок доски (поставь эту ножовку зубьями на бревно -- сама вопьется в дерево), он хвалил себя за предусмотрительность. Были подкоплены и гвозди -- от мебельных, с медными шляпками, до двухсотки, в мизинец толщиной, гвоздь по нынешним временам редкостный, но забойный -- бревна скреплять можно. Имелись и шурупы, с головками впотай и с круглыми выпуклыми головками; металлические уголочки с отверстиями -- хорошо такими уголочками закрепить прямой угол в раме или дверной коробке; длинные мебельные петли на десять шурупов каждая, такая не разболтается и дверь будет держать классно, хоть висни на ней. Много было припасено мелкого, но дельного, без чего не обойтись в добром строительстве.
   Солнце торопило. От земли и бревен поднимался легкий прозрачный пар; но по вечерам, когда Игорь выходил, чтобы взглянуть на светлеющий в углу участка каркас теплицы, под сапогами ломко хрустел ледок.
   Проструганные рубанком рейки от мебельной упаковки пошли на стропила. Встав на табуретку, Игорь врезал их одним концом в шест конька, другим -- в верхние бруски стенок. Скаты крыши обозначились достаточно крутыми -- пустой спичечный коробок поехал по первой стропилине, но Игорь не поленился и остальные врезал густо, три рейки на метр, чтобы и мокрый снег, который случается на исходе апреля, не прогнул опасно пленку. Те же рейки, как и определялось эскизом, пошли на вертикальные стойки стенок. Вот тут и сгодились стальные уголочки с дырочками под шуруп. Низ рейки загонялся в вырубленный в бревне паз, а верх, опиленный по самую кромку продольного бруса, крепился к этому брусу уголочком. Игорь размотал удлинители, нашел мелкое сверлышко и зашумел дрелью. Насверлив отверстий под уголки, он заменил сверло узким жалом отвертки и в полчаса закрепил рейки. Попробовал шатнуть рукой каркас -- стоит крепко.
   На шум электрического инструмента заглянул Вешкин.
   -- Привет юннатам! -- Сосед с любопытством оглядел постройку. -- Все-таки решил рассадой заняться? Да кому она нужна, -- завел он свою песню. -- Копеечное дело. Сажай лучше зелень. Укропчик, петрушечку... Там двадцать копеек, здесь гривенник. Вот покрой сейчас пленкой -- пленка есть? -- и сажай... Дачники наедут -- с руками оторвут.
   Игорь молча прохаживался внутри каркаса, трогая руками конструкции.
   -- А чего елки не пилишь? -- Вешкин кивнул на три ели, вытянувшиеся у забора. -- Часов в пять встал, и под самый корень. Одну, потом другую... Пень землей замазал -- как будто так и было. Солнце же нужно.
   -- Не-е, -- Игорь махнул рукой. -- Пусть растут...
   -- Ну, как знаешь... Думаешь, в тени что-нибудь вырастет? Ни хрена не вырастет. Солнце главное! Солнце! Книжки читаешь, а не знаешь... Растениям веге... цветивного периода не хватит. Давай-давай, сажай рассаду. А я посмеюсь.
   -- Смейся, -- улыбнулся Игорь.
   -- Пока не поздно, брось ты эту мелочовку -- сажай лук, укроп. -- Он оглянулся, словно сообщал тайну, и перешел на шепот: -- Мы в прошлом году луку на триста рублей продали. Воткнул его между тюльпанами в теплице, и порядок. Ну, это между нами. -- Он закурил и приветственно взмахнул рукой низенькому мужчине в кепке, шедшему по дороге: -- Здоров, здоров!..
   -- Что, Володя, консультацию даешь? -- задиристо спросил мужчина не останавливаясь. И кивнул, вроде как Игорю: "Привет!"
   -- Да, -- неохотно сказал Вешкин, -- консультацию. -- И обернулся ему вслед: -- А ты чего, пить бросил -- кепку купил? -- Он хохотнул: -- Во, юморист...
   Мужчина бормотнул что-то, словно оправдываясь за покупку, и прибавил ходу.
   -- Алкаш... -- убежденно сказал Вешкин. -- Да ты его, наверное, знаешь -- Колька Колесов, в конце улицы живет.
   -- Колесов? -- удивился Игорь. -- Конечно знаю. Мы с ним на полянке в футбол играли. Так это он?..
   -- Он... Три раза уже от этого дела лечился, все впустую. Напьется -- матку лупит, с ножом бегает. Дурной... Дождется, что посадят.
   Игорь посмотрел вслед удаляющемуся по дороге Кольке. Да, его походочка -- торопливая, чуть развалистая, водит плечами, как боксер, выходящий на ринг. Колька... И не узнать парня.
   -- А тут у тебя чего? -- Вешкин вошел внутрь каркаса и закрутил головой, критически осматривая постройку. -- Ничего, конечно, сойдет для начала. -- Он тронул рукой продольные рейки. -- Только хлипковато. Надо было сразу из бревен строить. Столбы поставил, а между ними рамы старые. Видел, как у меня? Заходи как-нибудь, посмотришь. Ну, а эта года два простоит...
   -- Мне больше и не надо...
   -- Знаешь, во сколько мне теплица обошлась? -- не слушал Вешкин. -- Две тыщи вместе с котлом. Так мы тогда уже на овощах калым имели, на ноги встали. А ты хочешь сразу -- "много и кучкой". Ну давай-давай, пробуй... -- Вешкин ушел, еще раз назвав Игоря юннатом и посоветовав с первых же заработков прикупить микроскоп для наблюдения микробов. Но злорадства -- Игорь это заметил -- в его шутке уже не было; так, веселый треп.
   Темнело быстро. Небо серой простынью нависало над голыми деревьями, и только на западе, где садилось за лесом солнце, клубились тучи -- черно-синие и высокие. Игорь занес в дом инструмент, собрал стружки в корзину, подкинул в плиту дров, поставил чайник и пошел на станцию звонить Насте.
   Вода в дорожных лужах покрывалась сальным и зыбким налетом, как на застывающем студне. Игорь грыз прихваченный с противня сухарь и размышлял, чем сейчас может заниматься Настя.
   Он не был дома уже три дня, но звонил каждый вечер, как впрочем, звонил и с "химии", умудрялся сыскать телефон, где бы ни находился, дня не было, чтобы они не увиделись с Настей или не созвонились, и всегда она разговаривала с ним тепло, чувствовалось, что ждет его и скучает, "Ну когда ты уже приедешь? Мы с Мараткой тебя заждались". И он срывался поначалу в самоволки, чтобы хоть час побыть дома и вернуться к вечерней проверке; потом в гараже договорился со своим молодым начальником и тот стал подписывать ему график, что он работает ночь через день. В комендатуре, наверное, догадывались, что дело нечисто, но закрывали глаза: попадешься -- отвечать тебе. И он стал ездить ночевать домой на неделе, не веря своему счастью, пока не узнал, что так делают все, кто работает по особому графику. И всякий раз, когда даже приезжал без предупреждения, наслушавшись разговоров о неверных женах, заставал дом в полном порядке, а Настя обнимала его и светилась радостью. "Есть будешь? Ну раздевайся скорей, я сейчас приготовлю". И бежала на кухню чуть ли не припрыгивая, как девочка. Вот и вчера она укорила его поздним звонком: "Что не звонишь целый день? Я жду, жду, волнуюсь... Как ты там?.." И совсем некстати вспомнилось, как в молодости, когда он однажды лежал с одной девушкой в постели, ей позвонил официальный жених, и она, сделав ему знак вести себя тихо, очень мило пощебетала с женихом на любовные темы, а потом они продолжили свои занятия. "Я лежу и читаю Джека Лондона, -- врала девица, -- Очень скучаю без тебя. Когда приедешь?" Игорь не запомнил ее имени -- больше они не виделись.
   Игорь приготовил пятнадцатикопеечную монету и набрал номер.
   Занято. Он набрал снова. Трубка пикала короткими гудками. Он прошелся по платформе и бесцельно пересчитал цистерны, стоящие на запасном пути. Двенадцать. С кем она может сейчас разговаривать? Фонари за вокзалом мигали бледным розовым светом. Двое пьяных расставались и никак не могли расстаться. Может быть, позвонила теща? Она частенько звонит по вечерам. Игорь вернулся в будку и набрал тещин номер. Длинный гудок. Он нажал на рычаг и вновь набрал свой номер. Занято. Игорь прикинул: если вернуться на дачу, перенести рассаду с веранды на кухню и дождаться, пока прогорит печка, то он успеет на десятичасовую электричку. В полдвенадцатого будет дома. Проверить, чтоб не мучаться, жену -- чем она там занимается в двухкомнатной квартире, уложив сына спать? Ведь баба захочет, черт захохочет... Все мы хороши, пока нас не поймают на плохом. Игорь закурил и протер запотевшее стекло будки. Постукивало в висках. Устал. Не ел ничего с утра. Он вновь приготовил пятиалтынный, но номер набирать не спешил. Пусть она закончит разговор, пройдет несколько минут и тогда позвонит он. Скажет ли, что болтала с кем-то по телефону? Это важно...
   -- Алле? -- Настя подошла к телефону не сразу.
   -- Привет, -- сказал Игорь. -- Только сейчас выбрался тебе позвонить.
   -- Ну как ты там?
   -- Да ничего... Сейчас поем да лягу спать. А вы как?..
   -- Маратка спит, я стираю. Подожди секунду, я воду выключу... -- Игорь жадно вслушивался в шорохи, раздававшиеся в трубке. Вот хлопнула дверь на кухне, и Настя оживленно проговорила: -- Слушай, сейчас твоя сестра звонила...
   У Игоря отлегло от сердца.
   -- А чего она?
   -- Да бог ее знает. Полчаса, говорила, а чего хотела, я не поняла. Сказала, что на выходные приедет на дачу, посмотреть, что ты там строишь...
   -- Я же ей все объяснял. Сказал, что теплица у забора, никому мешать не будет. Она сказала, что не против...
   -- Ну, не знаю. Сказала, что они тоже вроде собирались теплицу строить, но теперь, наверное, не получится, потому что две теплицы на одном участке нельзя...
   -- От, елки зеленые, -- вздохнул Игорь. -- Начинается... Ну, чего еще говорила?
   -- Спросила, где мы этим летом жить собираемся: у родителей на даче или там, у вас.
   -- А ты чего?
   -- Сказала, не знаю еще. Как ты...
   -- А чего же? Сказала бы, что у нас. Мы же с тобой обсуждали.
   -- Да не знаю... -- обиженно сказала Настя. -- Она так со мной иногда разговаривает, словно я ей что-то должна. Или в чем-то перед ней виновата...
   -- Ну ладно, ладно, -- сказал Игорь. -- Не бери в голову. Это характер такой...
   -- Характер... То вдруг зачем-то начнет твою Татьяну вспоминать, что вот, мол, она ей звонила. Неужели она не понимает, что мне это неприятно? Я считаю, это просто бестактно. И главное, не первый раз такое...
   -- Ну ладно, ладно... -- Игорь подумал, что с сестрой надо переговорить -- пусть умерит свою изощренную язвительность; нечего клевать девчонку. Конечно, она понимает, что Насте неприятны разговоры о Татьяне, потому и напоминает, что они с ней подруги. -- Как там Маратка?
   -- Да покашливает немного. Температуру измерила, вроде нормальная. Тьфу, тьфу, тьфу!.. Как рассада? Растет?..
   -- Растет. Сегодня почти теплицу закончил. Завтра собираюсь пленкой покрывать.
   -- Ну ты даешь! -- восхищенно сказала Настя. -- А когда приедешь-то?..
   -- Приезжай лучше ты. Мне сейчас каждый час дорог. Отдай в субботу Марата родителям и приезжай...
   -- Попробую, -- неуверенно сказала Настя. -- У папы в субботу, кажется, лекции, а мамуля выходная. Я ей завтра позвоню... -- В трубке запикал таймер, и Настя заторопилась: -- Ты там чего-нибудь варишь?
   -- Варю, варю...
   -- Надо было макарон тебе дать, да я забыла.
   -- У меня еще греча есть и суп в пакетах... Ну пока, сейчас прервут.
   -- Целую тебя!
   -- Что?..
   -- Це-лу-ю!..
   -- Я тоже целую. Пока...
   И только на даче, нарезая в тарелку с дымящимся супом лук, Игорь вспомнил о своем намерении поехать домой и проверить жену, но тут же отмахнулся устало от этой мысли: "Там все в порядке..."
   Сполоснув под рукомойником посуду, он налил в кружку кипятка, бросил в него два пакетика чая и, оставив чай остывать, пошел на веранду проверить рассаду.
   Темно-зелеными ковриками с небольшими проплешинами курчавились в ящиках капустные сеянцы. Два хрупких листочка, напоминающие сердечки червонной масти, глянцево блестят на ниточке ростка -- трудно поверить, что из него вырастет хрустящий кочан или плотный вилок цветной капусты. Поверить трудно, но подрастают -- стебельки стали толще и наливаются сине-зеленой густотой. Игорь легонько тронул ладонью упругий ворс сеянцев. Молодцы...