Каралис Дмитрий Николаевич. Игра по-крупному

   Квартира безмолвствовала. Игорь проскрипел паркетом коридора, поставил у вешалки чемоданы и, прежде чем отпереть комнату, включил свет и пошел к туалету. И в тот же миг сзади раздались быстрые шаги. Игорь обернулся и увидел мужчину, который вышел из его -- сомнений не могло быть! -- комнаты и, хлопнув входной дверью, скрылся на лестнице. Мелькнула догадка: Ирина сдала на лето комнату или разместила в ней приезжих родственников...
   -- Эй! -- стараясь ступать неслышно, выскочил на площадку Игорь. -- Вы кто?..
   Мужчина, не удостоив его ответом и даже не подняв головы, в чечеточном ритме сбежал на пятый этаж.
   -- Стой! -- перегнулся через перила Игорь.
   Мужчина, выкривляя ноги, уже прыгал через ступеньки. Темно-синий костюм с галстуком, складной зонтик в руке. Лет тридцати пяти... Вор? Не похоже...
   С заколотившимся в горле сердцем Игорь вернулся в квартиру и осторожно толкнул дверь в свою комнату.
   На разобранном диване спала у стенки Ирина. Ее выходное васильковое платье было брошено на спинку стула. Туфли на высоких каблуках обессиленно развалились на коврике. Тускло блестели подковки. Ирина спала на животе, и было видно, что она без рубашки.
   Главное -- не волноваться, успокаивал себя Фирсов, Спокойно, спокойно.
   Он внес в комнату чемоданы и шумно поставил их у окна.
   Ирина зашевелилась и оторвала от подушки голову:
   -- Ты?.. -- На сонном лице мелькнул испуг. -- Откуда?..
   -- Оттуда, -- спокойно сказал Игорь, со значением оглядывая стул с платьем, туфли у дивана и сам диван со второй, измятой подушкой. -- Только что приехал...
   Ирина неохотно села на постели и натянула одеяло до подбородка. Лицо ее стало безразличным. Она молчала.
   -- Ну, как съездил? -- спросила наконец.
   -- Нормально, -- сказал Игорь и опустился на стул, Ему стало казаться, что все это происходит не с ним. Нет, с ним, но только он видит себя со стороны. Он странно отчетливо видел себя сидящим за столом в новых расклешенных джинсах, вельветовых туфлях и рубашке с газетными оттисками. Вот, оказывается, как это случается. -- Ну а как ты тут?
   -- Я?.. -- Она тряхнула головой, откидывая со лба волосы, и в ее глазах мелькнула надежда: знает или нет? -- Как видишь. Сколько времени?
   -- Шесть. -- Игорь поднялся и не спеша пошел к двери. -- Без пяти шесть.
   Ирина исподлобья смотрела ему вслед. Кто-то спозаранку копошился в кладовке. Игорь зашел в туалет. Спустил воду, постоял, дожидаясь пока перестанет сипеть бачок, и вышел. Погасил свет. Зашел в ванную. Ополоснул лицо. Вытерся чужим полотенцем. Вернулся в комнату.
   Ирина торопливо натягивала через голову платье. Мелькнула белая полоска трусиков, платье легло, и Ирина, застегнув на боку молнию, выжидающе глянула на Игоря.
   -- Ну, здравствуй...
   -- Здравствуй, -- равнодушно рек Игорь. Ирина с растерянной ухмылкой смотрела на мужа. -- Загорел... Похудел. -- Она подошла к нему и положила руку на плечо. Игорь с ненавистью посмотрел ей в лицо и с силой оттолкнул от себя. Ирина отлетела на диван, вскользь тюкнув головой стенку.
   Какое-то время она лежала зажмурившись, пережидая боль. Фирсов, стиснув зубы, вытряхивал из ящиков секретера бумаги.
   -- Ну ладно, -- безразличным голосом сказала Ирка и открыла глаза. -- Ладно...
   Игорь нашел свидетельство о браке, разорвал его на четыре части и бросил на стол. Снял с пальца обручальное кольцо и положил сверху.
   -- Прощай!
   Ирина не ответила. Совсем чужой человек смотрел на Игоря; совсем.
   Она уткнулась лицом в подушку и замерла.
   Игорь вышел.
   Когда он через несколько дней приехал на Петроградскую, то обнаружил комнату в полном порядке: стол был чист, диван собран, пол подметен, а секретер, из которого он в тихом гневе метал бумаги, прибран и закрыт. Вещи из чемоданов -- за некоторым изъятием -- были аккуратно разложены по полкам шкафа или висели на плечиках. Исчезли, правда, новые постельные принадлежности и хрустально-фарфоровая дребедень, которой принято одаривать молодоженов со словами: "Любовь вам да совет!", но этот безобидный для себя убыток Игорь заметил много позднее. Комната была чиста и скучна как гостиничный номер. Игорь походил по ней, надеясь обнаружить записку или конверт с письмом, но желто-соломенные плоскости мебели, где могло бы лежать последнее послание бывшей жены, светились унылой пустотой. Игорь прилег на диван, не снимая ботинок, но тут же поднялся -- ему показалось, что от обивки пахнет Ириниными духами "Быть может". Пересел в кресло. Но и там пахло какой-то парфюмерией.
   Он отворил оба окна, закурил и вновь прошелся по комнате. Ветер лениво заигрывал со шторами. Игорь подошел к настенному зеркалу. Хмурое осунувшееся лицо, потемневший ворот рубашки, тоска в глазах -- дело дрянь. Такие физиономии бывают, наверное, у висельников за пять минут до петли. Открыл столешницу секретера, посидел, трогая авторучки в бронзовой карандашнице. Глянул на листок бумаги с планами на лето, но не читалось. Порвал, бросил на пол -- какие теперь планы... Сунул окурок в пепельницу, примял. Забыть! Надо забыть ее начисто! И радоваться, что это случилось сейчас, а не позднее. Забыть. Забыться... Встать, встряхнуться, собрать чистое белье и -- в баню. В баню на Большую Пушкарскую! Напариться, намыться до скрипа кожи, послушать словоохотливых мужиков в раздевалке, когда они уже сидят на лавках с запотевшими зеркалами и потягивают из бутылок пиво, постричься, побриться в тамошней парикмахерской, а потом взять водки и отправиться в "Пушкарь", где тяжелые, сужающиеся кверху глиняные кружки, и где гуляют сейчас студенты в стройотрядовских робах, залепленных надписями и значками. В баню!..
   Но не вставалось.
   Игорь сидел, подперев голову руками и тупо смотрел на пачку чистой бумаги, припасенной для диплома. Последние экзамены позади. В институт ходить не надо. Месячная практика. Дипломный отпуск. Защита. Распределят куда-нибудь. Какая, на хрен, разница -- куда. Тоска... Он включил зашипевший транзистор и крутнул ребристый лимб настройки. "...И лично генеральному секретарю... на десятую пятилетку... победили со счетом два ноль..." В каком-то просторном зале безудержно аплодировали, звучали здравицы. Игорь выключил приемник и закрыл секретер.
   Не вешать носа!.. В баню!
   Он достал из кладовки духовитый веник и стал собирать вещи.
   Прорвемся!..
   Развели их быстро -- детей нет, какие разговоры... Ирина на суд не пришла, прислав заявление с просьбой удовлетворить желание истца о расторжении брака. "Не сошлись характерами".
   Истинную причину развода Игорь хранил от всех в тайне. Соседи деликатно молчали, лишь тетя Катя, сделав озабоченное лицо, поинтересовалась однажды на кухне: "Что-то Ирочки давно не видно -- не больна ли?" - "Она у родителей", -- отрезал Игорь. Сокурсники, которых не было на тихой домашней свадьбе, сочли всю историю с недолгим ношением обручального кольца попросту блефом. Штамп в паспорте, за ликвидацию которого требовалось заплатить тридцатку, Игорь изводить не спешил -- не мешает, жениться он пока не собирается, пусть будет.
 
   Фирсов любил сентябрь -- высокое голубое небо, золото листьев, солнечные блики на Неве, от которых больно глазам и на которые тянет смотреть, набережные, кажущиеся после летней туристской толчеи пустынными, еще зеленая трава газонов, тугие удары по теннисному мячу на кортах Михайловского садика, близ обвязанного строительными лесами Спаса-на-Крови. А хоть бы и дождь -- надеть плащ, ботинки на толстой подошве, раскрыть зонт, и -- иди с поднятым воротником по опустевшим улицам, ступая меж луж и держась подалее от брызгливых автомобилей, сворачивай в переулки, где воздух кажется густым и плотным, иди дальше и дальше, пока не набредешь на улочку с совсем незнакомым названием или не упрешься в неведомую тебе узенькую протоку, вода в которой кажется зеленой от зажавших ее покатых берегов, поброди там средь невысоких домишек, постой -- куда спешить? -- подыши влажным воздухом, послушай, как плюхаются в воду капли дождя (для этого надо спуститься по скользкой траве и сложить-на минуту зонт) и выбирайся обратно к дому, испытывая легкое беспокойство путника, чуть сбившегося с пути.
   Ему нравилось, как шуршат сухие листья в аллеях парка Ленина, близ памятника "Стерегущему", и он шел этим старым парком вдоль Кировского проспекта, заходил в Петропавловку послушать дилиньканье курантов, добредал до Марсова поля, но обходил его стороной, по Халтурина и, если случалась недлинная очередь возле подвального магазинчика за арбузами, стоял в ней, указывал расторопному тюремщику-продавцу, какого полосатого арестанта освободить из решетчатой клети, платил за него выкуп и нес домой. Брал дешевый венгерский рислинг или болгарский "Слънчев бряг", а то и пузатую бутылку "Гьмзы" в пластмассовой оплетке -- пил, закусывал арбузом, смотрел недолго в телевизор, ставил на проигрыватель пластинку, снова наливал, пил... И как назло, все знакомые словно поумирали, никто не стучал в стенку и не звонил по телефону.
   Хаживал в Эрмитаж и Русский, пытался читать Монтеня, Стругацких, переписку Сталина с Рузвельтом и Черчиллем, но на втором десятке страниц чтение клинилось -- книга втискивалась в свою щель на стеллаже, и Игорь, опершись о подоконник, смотрел в окно; начал было готовить маринады, но бросил, не в силах переносить осторожную тишину, рождавшуюся на кухне с его появлением.
   Комната угнетала.
   Отсутствие неотложных дел, планов, установленных сроков, которые нельзя сорвать, обещаний, которые нельзя не выполнить, -- всего того, к чему Игорь привык в институте, создавало пустоту и изводило душу еще больше. Преддипломная практика на заводе "Цветметобработка" оказалась барахлом, а не практикой. Сизоносый руководитель из отдела главного энергетика с первых дней дал понять, что чем реже он будет видеть своего практиканта, тем лучше. Игорь все понял и появлялся на заводе раз в неделю.
   Деньги, оставленные матерью, подходили к концу. На заветной книжке, которую Игорь рассматривал как неприкосновенный запас, оставалась сотня. Последний раз он снимал деньги на свадьбу -- шестьдесят рублей кольца, сто рублей костюм, шампанское, такси, цветы, часики с гравировкой -- невесте. Ему не хотелось с первых дней быть обязанным теще, которая в шутку назвала его сиротинушкой и планировала свадебное торжество в ресторане. Нет! Только дома. Не взял денег и у сестры. Василий вообще остался в неведении относительно житейских метаморфоз младшего брата -- Игорь не видел смысла в его приезде.
   В один из дней, особенно тоскливых и грустных, Игорь востребовал у государства девяносто рублей из ста, остававшихся у него на хранении, свез на кладбище родителям букет хризантем, посидел хмуро на мокрой скамейке и к вечеру ударился в загул, начав его с бара при "домашнем" кафе "Ландыш" и закончив в ресторане "Приморский", проникнуть в который удалось лишь после того, как Игорь, сманив из хвоста очереди случайного парня, подошел с ним к милиционеру, следившему за порядком, и наплёл ему, что они фрезеровщики, соревнующиеся между собой, -- Коля из Москвы, а он, Вася, -- ленинградец, и неудобно, право, принимать московского ударника пятилетки в подворотне или садике, тем более что их с Колей знает вся страна и сегодня их чествовали в горкоме партии. "Ты же понимаешь, сержант, -- широко разводил рукой Фирсов. -- Законы гостеприимства... Что про наш город могут подумать!.." Сержант понимал -- их провели в гремящий музыкой зал и посадили за отдельный столик. Друг-фрезеровщик вскоре куда-то сгинул, а Фирсов, напоив шампанским женскую компанию, сидевшую неподалеку, и опившись сам, обнаружил себя у входа в свою парадную с курчавой собачонкой на руках. "Ну, как тебя зовут? -- ласково бормотал Фирсов. -- Рики? Тики? Тави?.. Молодец, молодец. Будешь жить у меня. Да... Нам никого не надо..." Выбравшись из лифта, Фирсов отомкнул кое-как двери, запустил собачку в комнату и завалился спать.
   Поутру, извлекая из стонущего мозга обрывки воспоминаний, Фирсов пытался определить, откуда взялся этот бурый, с рыжими подпалинами на груди подросток-фокстерьер, что сейчас треплет его тапки и рыщет в портьерах: "Нашел? Подарили? Украл?", но не определил. Судя по малым деньгам, оставшимся в пистончике костюмных брюк, мог и купить.
   Фокс, которому Игорь приобрел полагающуюся сбрую и дал кличку Мальчик, прожил у него чуть меньше недели -- хозяин нашелся у пивного ларька на Карповке, когда Игорь, сдув с кружки пену, уже сделал первый размашистый глоток. Чей-то радостный голос крикнул: "Бард!", и поводок в руке Игоря затрепетал -- Мальчик заскулил, запрыгал навстречу пожилому мужчине в потертой кожаной куртке. Тут же и выяснялось, что хозяин сам был нетрезв в тот вечер и ни черта не помнит, где и как потерял щенка, купленного дочери-пэтэушнице после смерти матери. "Бард, Бард!.. -- ласкал собаку мужчина. -- Ну не дури, не дури, испачкаешь... -- И подмигивал Игорю: -- Сейчас обмоем, я рядом живу..."
   Обмыли. Игорь даже лицезрел симпатичную дочку, прибежавшую с занятий перекусить, -- не без тайных мыслей лицезрел, и папаша локтем подталкивал гостя: "А? Ничего у меня деваха? Не, ты смотри сам, дело хозяйское. Я-то в дальнобой хожу, неделями дома не бываю... Главное -- чтоб все путем было. Тебя Игорь зовут? Во, а ее Нина..." Мальчик-Бард хвостом вился за Ниной, и потом они затихли на кухне.
   Прощаясь, Игорь давал слово непременно заходить, навещать Бардика и хозяев, Нина с улыбкой кивала, папаша несколько раз крепко жал ему руку, хлопал по плечу, пес вертелся под ногами, виляя обрубком хвоста, а вернувшись домой, Игорь обнаружил в кармане плаща смотанные клубочком ошейник с поводком, повесил их на стул и долго сидел на диване, скорбно поглядывая на собачью упряжь.
   Спокойная семейная жизнь, дружеская -- с пониманием друг друга, не состоялась, и Фирсов приходил к выводу, что надежнее всего полагаться только на себя. Нет, никакого отшельничества -- упаси господи от такого обета в двадцать с небольшим лет! -- а жить своей жизнью: возобновить утренние кроссы, бросить курить, заниматься самообразованием -- книг, оставленных ему загадочным Кимом Геннадьевичем, хватит на несколько лет.
   Фирсов нашел себе маленькую пещерку, в которую можно прятать душу от всех передряг, -- стал вести дневник. Маленькая пещерка для одинокого человека.
   Иногда он ложился на диван и размышлял о своей жизни. У него есть комната, мебель, библиотека, пусть это аванс, который выдала ему судьба в лице Марии Львовны, но они есть. Гигантская фора перед сверстниками; хотя -- как посмотреть: родительские квартиры некоторых сокурсников напоминали дворцы-музеи близких пригородов, а двое пареньков из соседней группы приезжали в институт на "жигулях", и по утрам от них устойчиво пахло сервелатом и хорошим кофе. Но, в принципе, все есть. Будут, если захотеть, и деньги. Эх, если бы они приносили счастье -- он заработал бы их кучу. Но они давали лишь независимость, и на этом, достаточном для независимости уровне, Фирсов умел их добывать.
   Не было замысла жизни. Что дальше, к чему стремиться? Диплом? Да напишет он этот разнесчастный диплом: "Расчет параметров вентиляционного ствола угледобывающей шахты". Распределят как ленинградца в Метрострой или оставят при кафедре с прицелом на аспирантуру -- был разговор у декана, агитировали вместе с руководителем дипломного проекта. В чем смысл жизни? Ради чего люди появляются на свет, а потом умирают? Чего ради, с какой целью? Получить специальность, родить детей, отработать лет сорок, выйти на пенсию и умереть? Где гармония? В чем она? Быть может, прав любимый им Виктор Конецкий, засобачивший в какой-то повести: "Пьянство есть соединение астрала нашего бытия с музыкой мироздания" -- и добавивший лукаво, что слово "музыка" необходимо произносить с ударением на второй слог, иначе теряется глубина мысли. Пил. Иллюзия гармонии приходила и уходила. Немного не то, но облегчает.
   Школьный друг, женившийся сразу после армии, к которому Игорь забрел однажды с пивом и креветками, усмехался его вопросам на кухне, где они обосновались с бутылками и курительными принадлежностями.
   -- Ты, брат, просто с жиру бесишься. Живи себе не тужи. Смысл жизни -- это такой, брат, вопрос, -- он обсасывал теплые креветки и сплевывал скорлупки в тарелку, -- из-за него, брат, сколько людей себе пулю в лоб пускали. Да. Не лезь ты в эту философию. Чего тебе не хватает? Хата есть, мебель есть, скоро институт закончишь -- мне бы твои заботы. Вот у нас в армии один старшина ходил к офицерской жене...
   Фирсов отворачивался и незаметно морщился как от зубной боли. Армейские истории друга раздражали его.
 
   Иногда, чаще всего в постели, на него накатывало томление, и он думал об Ирине. Ворочался, вставал, подходил к окну, закуривал. И мысль о том, что совсем недавно в этой комнате, на этом самом диване Ирина была с другим, еще больше распаляла его желание. Он воображал себе, как тот, который вышел поутру из дверей, лежит с Ириной, сбросив на пол одеяло, -- от наваждения начинало звенеть в ушах -- он видел даже раскинутые ноги Ирины с крашенными перламутровым лаком ногтями. И Игорь почему-то ощущал себя сразу в двух лицах: он был и похитителем супружеской верности, и ревнующим мужем.
   Зажигал свет, открывал форточку, глубоко дышал сырым осенним воздухом. Легчало немного...
 
   Пару раз он сходил на рыбный холодильник и один раз -- на мясной. Компания была та же: Алик, Валик и прочие лики -- хмельные, веселые, разговорчивые. На рыбном разгружали два вагона с бочковой селедкой и один вагон с осетрами сухой морозки -- в больших холщовых мешках, откуда-то из-под Астрахани. Осетры были не в жилу -- целого через проходную не пронесешь, а половину взять нечем -- твердые как железо. Мужики матерились, рвали мешки и строгали ножами лысые спинки осетров. Настрогали на всех литровую банку, посолили, перемешали, полили уксусом, дали чуть оттаять и съели в раздевалке под звяканье вагонных буферов и гудки маневрового тепловозика. Потом доели тресковый суп, оставшийся от вечерней смены, и легли на ватниках спать -- под утро обещали поставить вагон с консервами, говорили, чуть ли не икра, но не поставили. А может, начальство забоялось доверять деликатес халтурщикам, оставило до утра -- кадровым. Да и хрен с ней, с икрой, -- тоннаж не большой, а возни много: кладовщики каждую коробку вскрывают и пересчитывают банки. На вагоне пересчитают, когда на поддон грузишь, и в камере холодильной пересчитают, когда кара привезет, -- одна морока.
   На мясной Игорь попал хорошо -- два рефрижератора с говяжьими тушами. Витька, друг старинный, взял Игоря в бригаду без разговоров -- знал его работу. И острейший крюк из нержавейки с пробковой ручкой выдал -- из личных запасов. "Что-то тебя, Игорек, давно не видно? -- подмигнул. -- Иль разбогател?.." А бомжей, что в подвалах холодильника безвылазно живут и от грузчиков кормятся -- сверток за рубль через забор перебросить, за водкой сбегать, мясо в бачке на плитке отварить, там услужить, здесь поднести, -- погнал с эстакады лихим посвистом.
   -- В шхеры, мужики! Без вас обойдемся! -- властно повел рукой. -- Если кого у вагона увижу, применю щёкинский метод. -- Витька выразительно приложил кулак к скуле. -- Нужны будете -- разбудим...
   Витька -- халтурщик старый, и с начальством у него контакт тесный -- наряды в его бригаде всегда денежные: "Не за мясо работаем, а за капусту".
   Оба рефа раскидали к пяти утра, еще и не рассветало. Витька пошел с бумагами в конторку на второй этаж и вернулся с двумя клетками яичного боя. "Подкрепляйтесь. -- Он вынул из кармана кулек с солью и первым колупнул скорлупку. -- По двадцатничку, я думаю, выйдет".
   Игорь вернул Витьке крюк и переписал номера вагонов. Деньги платили два раза в неделю, но если часто ходить и не писать номера вагонов и дату, бухгалтерия облапошит быстро. Попервости у Игоря такое бывало.
 
   Ирина позвонила в середине октября, поздно вечером, Фирсов отпаривал брюки.
   Она говорила взволнованно и чуть печально.
   -- Игорек, милый, прости, если можешь... Я так перед тобой виновата. Сама не понимаю, как это получилось. Но я не могу без этого, не могу. Мы с тобой взрослые люди, что было, то было, но я... Ты мне дорог, тебе надо жениться, и я не хочу, чтобы с другой женой у тебя получилось то же самое. Прости, что я об этом говорю, но ты же... неумека... Ты, как молодой жеребец, думал только о себе. Я была для тебя просто подстилкой. Конечно, я виновата, что не научила тебя ничему, не подсказала... Я боялась задеть свое самолюбие, показаться развратной, что ли... Ведь этому надо учиться, милый, учиться. В этом нет ничего зазорного...
   Игорь опустился на сундук возле телефона.
   -- Ну а что же ты раньше-то... -- не сразу ответил он. -- Могла бы научить...
   Ирина помолчала.
   -- А ты хочешь научиться?.. -- спросила тихо.
   От Ирининых слов ему стало жарко. Он хотел ответить как-нибудь дерзко, вроде того, что спасибо, дорогая, наставницы у него уже есть, поздно, дорогая, но сказал:
   -- Хочу!
   -- Тогда записывай адрес.
   -- Ты что, живешь не дома? -- высохшим ртом спросил он.
   -- Я тебе потом объясню... -- Она назвала свои координаты. -- Приедешь?
   ---- Да.
   -- Только не думай ничего... это не для того, чтобы вернуть тебя... Просто... -- Ирина выдохнула. -- Ну приезжай...
   Игорь сел в такси, притормозившее перед светофором у площади Льва Толстого, и с колотящимся сердцем поехал на Гражданку.
   Позднее, вспоминая ту ночь, Игорь приходил к выводу, что в постигшей его семейной драме есть и его доля вины; причем изрядная. И испытывал к Ирине даже чувство некоторой благодарности, замешанное, правда, на досаде: "Почему же не раньше-то?.." Снобистски гнушаясь засмотренных до дыр порнографических журналов и фотографических пособий с комментариями на иностранных языках, которые ходили в институте по рукам, а тем паче -- разговоров в мужских компаниях на сексуальные темы, он наивно полагал, что в природе, как и в высокочастотном штепсельном разъеме, существуют два парных предмета -- "папа" и "мама", и чем плотнее и крепче они соединяются. тем устойчивее, так сказать, связь. Все остальные премудрости не имеют значения. "Тебе хорошо?" Кивок. Значит, все в порядке.
   Ирина, с еще мокрыми после душа кончиками волос, постояла и, криво улыбнувшись, распустила кушак на халате. Потянулась к выключателю. И прежде чем на них рухнула темнота, Игорь успел схватить взглядом незагорелую полоску кожи на бедре, под отъехавшей полой халата -- другую Ирина еще придерживала рукой. "Ну иди сюда, не думай ни о чем, -- торопливо зашептала она, отступая к расстеленной тахте. -- Представь, что мы просто любовники, которые недавно познакомились. Просто любовники. Все будет хорошо..." Она стала расстегивать на нем рубашку, и Фирсов ощутил легкий запах вина. С шорохом упала на пол одежда, приятно запахло кремом, и Фирсов не сразу понял, зачем здесь крем, и что ему требуется сделать.
   Квартира, в которой Ирина давала начальные уроки любви своему бывшему супругу, принадлежала тому самому, в темно-синем костюме и с зонтиком в руках, командированному нынче на симпозиум в Среднюю Азию, и в коротких перерывах между сладкими стонами, поражавших Игоря своей точнейшей совместностью, он мстительно думал, что теперь они квиты, более того -- явись сейчас ученый муж домой, он, Игорь, не стал бы ретироваться и прыгать через ступеньки, а повел бы себя как человек, вернувший себе то, что принадлежит ему по праву. Возможно, он увел бы Ирину с собой, -- да, скорее всего, увел бы, простив ей измену, потому что теперь с ним была другая Ирина, неизвестная и обольстительная в своей ничего не стыдящейся страсти. И он чувствовал себя с ней другим -- он мог дарить ей наслаждение, от которого она задыхалась и кусала ему губы. Ах, если бы все это раньше...
   Утром они пили на кухне кофе и Ирина смотрела на него восторженно и чуть грустно.
   -- Ты чего? -- устало улыбнулся Игорь.
   -- Ничего... Просто я рада за тебя. И за твою будущую жену -- ей будет хорошо с тобой.
   -- А-а, -- сказал Игорь, -- понятно...
   -- Ничего тебе, дурачку, не понятно. Я сделала из тебя мужчину и горжусь этим.
   -- Я тоже рад, -- сказал Игорь. -- За тебя и твоего нынешнего мужа.
   -- Он мне не муж.
   -- Но спите-то вы вместе.
   -- Я и с тобой сплю, -- Ирина подняла на него глаза и посмотрела испытующе. -- И дальше хочу спать...
   Игорь отвел глаза и потянулся за сигаретами.
   -- А я думал, учеба кончилась...
   -- Нет, миленький, она только началась... -- Ирина подошла к нему и обвила рукой его шею, ожидая, когда он повернется к ней. Фирсов отложил незакуренную сигарету и посадил Ирину на колено. Она закрыла глаза и прижалась припухшими губами к его щеке. -- Я. Буду. Твоей. Любовницей, -- пробубнила она. -- Хочешь?..
   -- У меня есть жена, -- сообщил ей на ухо Игорь. -- И штамп в паспорте.
   -- У меня тоже есть штамп, -- влажно ощекотав ухо, шепнула Ирина. -- А мужа нет...
   -- Тогда хочу, -- кивнул Игорь. -- Мне нужна любовница. Такая, как ты... А почему ты здесь живешь? -- также шепотом спросил он.
   -- Потому что я ушла от родителей, -- сложив ладони рупором, продышала ему в ухо Ирина. -- Но больше я здесь жить не буду. Буду жить у Ленки. У нее маму положили в больницу. С сегодняшнего дня я не смогу здесь жить. У меня появился мужчина, которого я... Которого я буду учить любви. Он очень хороший мужчина.., -- шептала она. -- Очень...
   "Уроки" возобновились очень скоро. Ирина убегала с лекций и, не таясь соседей, приходила на Петроградскую. Они запирали дверь, задергивали шторы, раздевались нетерпеливо и падали на диван. Им не хватало дня -- несколько раз Ирина оставалась ночевать, и засыпали они только под утро. Медовый месяц через месяц после развода... "Это что-то ужасное. -- У Ирины мелко стучали зубы. -- Ты великолепен. Я боюсь, что я стану твоей рабой..." Обыкновенный раскладной диван оказался удивительно полифоничен -- на нем можно было играть простенькие гаммы и брать самые сложные любовные аккорды, составлять пронзительные фуги и трепетные оратории -- все зависело от фантазии оркестрантов. Но вскоре и диван показался им примитивен -- ватное одеяло швырялось на пол, на него летели подушки; сплетались в кресле, не стесняясь своей наготы.