Кард Орсон Скотт. Краснокожий пророк (Сказание о Мастере Элвине, книга 2)

   - М-да, - заметил Элвин, - если такой холст пойдет и дальше, немного от него будет проку.
   - Истинная правда, истиннее быть не может, малыш, - мрачно усмехнулась Бекка.
   - Если на одном этом куске запечатлелась история целого года, - сказал Элвин, - то в этой комнате холста, наверное, лет на двести.
   Бекка тихонько кивнула:
   - Больше.
   - Тогда, чтобы ткать такой холст, вы должны знать все-все, что происходит. Откуда?
   - Ах, Элвин, если бы все можно было объяснить! Я просто исполняю свою работу - и все.
   - Но если вы поменяете местами нити, значит, и вся история пойдет по-другому? - уточнил Элвин.
   Он подумал было, а что, если немножко развести черные нити друг от друга, сделать холст более однотонным...
   - Ничего не получится, - покачала головой она. - Это не я управляю событиями, сидя в этой комнате. Наоборот, то, что происходит, изменяет меня. Здесь ничего не поделаешь, Элвин.
   - Но ведь белые поселенцы появились в этой части Америки не двести лет назад, а много позже. А вы сказали, что холста здесь больше чем на двести лет...
   Бекка вздохнула и поглядела на Такумсе:
   - Исаак, ты привел его сюда, чтобы он замучил меня вопросами?
   Такумсе лишь хитро улыбнулся.
   - А ты никому не скажешь? - снова повернулась Бекка к Элвину. Обещаешь держать в тайне, кто я и чем занимаюсь?
   - Обещаю."
   - Я тку, Элвин. Вот и все. Вся моя семья, сколько мы себя помним, занималась ткацким ремеслом.
   - Так вас зовут, да? Бекка Уивер, Бекка Ткачиха? Знаете, муж моей сестры, Армор, его отец тоже был Ткачом, Уивером, и...
   - Нас ткачами никто не зовет, - перебила его Бекка. - А если нас и называют, то обращаются к нам, как к... нет [поскольку Бекка, по сюжету, жила в Голландии, очевидно, Орсон Скотт Кард выводит под ее личностью одну из норн, скандинавских богинь судьбы, хотя на самом деле ей ближе греческий прототип богини судьбы - мойры Клото ("прядущая")].
   Она не хотела говорить ему.
   - Нет, Элвин, я не могу возложить на твои плечи такую ношу. Потому что тебе захочется вернуться. Вернуться и посмотреть.
   - Посмотреть на что? - не понял Элвин.
   - Ты станешь как Исаак. Не надо было ему говорить...
   - Но он крепко хранит твою тайну. Даже словом никому не обмолвился.
   - Но для него это уже не тайна. И он продолжает приходить, чтобы посмотреть.
   - Посмотреть на что? - снова спросил Элвин.
   - Посмотреть, сколько еще нити осталось в моем станке.
   Элвин обратил внимание на заднюю часть ткацкого станка, откуда выходили нити. Самое интересное, все они были чисто-белого цвета. Хлопок? Не шерсть точно. Может быть, лен. Заглядевшись на краски холста, он даже не заметил, из чего тот соткан.
   - А как вы красите нити? - поинтересовался Элвин.
   Но ответа не последовало.
   - Некоторые нити ослабли.
   - А некоторые закончились, - вступил в разговор Такумсе.
   - Многие закончились, - подтвердила Бекка. - И многие только начались. Таков ход жизни.
   - Что ты видишь, Элвин? - обратился к мальчику Такумсе.
   - Раз эти черные нити означают твой народ, - сказал Элвин, - стало быть, как мне кажется, надвигается битва, в которой погибнет множество людей. Но не столько, сколько было убито на Типпи-Каноэ. Такого больше не повторится.
   - Это я и сам вижу, - кивнул Такумсе.
   - А что вот это за цвета? Это войска белых поселенцев?
   - Говорят, человек по имени Эндрю Джексон с Теннизи собирает армию. Его еще кличут Гикори.
   - Я знаком с ним, - усмехнулся Такумсе. - В седле он держится неважно.
   - Он делает с бледнолицыми то же, что ты делаешь с краснокожими, Исаак. Он объезжает всю страну, поднимая народ, болтая о Краснокожей Угрозе. Это он тебя, Исаак, так называет. И на каждого краснокожего, что ты привлекаешь в свои ряды, он отвечает двумя рекрутами из белых поселенцев. Он считает, что ты пойдешь на север, чтобы воссоединиться с французской армией. Ему известны все твои планы.
   - Ничего ему не известно, - поморщился Такумсе. - Элвин, скажи, скольким нитям из армии бледнолицых суждено оборваться?
   - Многим. Я точно не знаю. Ваши войска потеряют примерно поровну.
   - Это мне ни о чем не говорит.
   - Это говорит о том, что ты получишь свою битву, - возразила Бекка. Это говорит о том, что, благодаря тебе, в мире прольется больше крови, прибавится еще страданий.
   - Но о победе - ничего, - промолвил Такумсе.
   - Как всегда.
   Элвин подумал, а что будет, если к концу истончившейся, закончившейся ниточки привязать новую и спасти чью-нибудь жизнь. Он поискал глазами катушки, от которых отходили нити, но ничего не обнаружил. Туго натянутые нити, как будто на них висело нечто очень тяжелое, скрывались позади ткацкого станка. Но пола они не касались. Но и не обрывались. Элвин приподнялся на цыпочки - нет ни катушек, ни мотков. Он заглянул еще дальше и увидел пустоту - нити исчезли. Они появлялись из ниоткуда, и обычным человеческим глазом было не разглядеть, где и как они начинаются.
   Но Элвин умел смотреть и другими глазами, своим внутренним зрением, при помощи которого он проникал в крошечные клетки человеческого тела и холодные внутренние течения камня. Он вгляделся в одну из нитей и проник внутрь нее - проследил ее форму, увидел, как сплетаются волокна, цепляясь друг за друга, чтобы создать единое целое. Теперь ему оставалось лишь следовать по этой ниточке. Что он и сделал. Она увела его за собой далеко в пустоту и наконец закончилась - если посмотреть обыкновенным глазом, она исчезала гораздо раньше. Но какую бы душу эта нить ни означала, человека, которого она представляла, впереди ждала долгая, хорошая жизнь, прежде чем придет время его смерти.
   Всем нитям был конец, который наступал со смертью человека. Когда же рождался ребенок, на свет каким-то образом появлялась новая нить. Еще одна нить, возникающая из ниоткуда.
   - И это будет продолжаться бесконечно, - вновь заговорила Бекка. - Я постарею и умру, но холст и дальше будет ткаться.
   - А вы свою нить нашли?
   - Нет, - ответила она. - Я и не хочу ее искать.
   - А я бы посмотрел на свою. Очень хочется узнать, сколько лет мне еще осталось.
   - Много, - вдруг сказал Такумсе. - Или мало. Куда важнее, как ты распорядишься оставшимися годами.
   - Но не менее важно, сколько именно я проживу, - возразил Элвин. - И не спорь, потому что ты сам считаешь также.
   Бекка рассмеялась.
   - Мисс Бекка, - повернулся Элвин, - а зачем тогда вы ткете, раз не можете влиять на ход вещей?
   Она пожала плечами:
   - Это работа. У каждого своя работа, и мое дело - ткать.
   - Вы могли бы выйти отсюда и начать ткать для людей - одежду, например.
   - Чтобы ее носили и снашивали, - улыбнулась она. - Нет, Элвин, я не могу выйти отсюда.
   - Вы хотите сказать, что должны все время сидеть здесь?
   - Да, я все свое время провожу здесь, - подтвердила она. - В этой комнате, за своим станком.
   - Однажды я умолял тебя пойти со мной, - сказал Исаак.
   - А я однажды умоляла тебя остаться, - улыбнулась она ему.
   - Я не могу провести жизнь там, где земля мертва.
   - А я не могу ни на мгновение оторваться от своего холста. В тебе живет земля, Исаак, а во мне - души людей Америки. Но я по-прежнему люблю тебя. Даже сейчас.
   Элвин почувствовал, что он здесь лишний. Они словно забыли о его присутствии в комнате, хотя он только что разговаривал с ними. Наконец до него дошло, что Такумсе и Бекка, может быть, хотят побыть наедине. Поэтому он отошел в сторонку и снова принялся рассматривать холст. На этот раз он решил найти его другой конец. Элвин глазами проследил, куда ведет холст, осмотрел стены, куски, свешивающиеся с крюков, рулоны.
   Но другого конца материи так и не нашел. Скорее всего он где-то что-то просмотрел, запутался, потому что вскоре ткань привела его обратно к станку. Но он не сдавался. Изменив направление, он снова стал отслеживать, куда идет ткань, но очень скоро опять вернулся на прежнее место. Как некоторое время назад он не смог отыскать, откуда берутся новые нити, точно так же сейчас Элвин не мог понять, куда подевалось начало холста.
   Он снова повернулся к Такумсе и Бекке. О чем бы они там ни шептались, разговор их явно подошел к концу. Такумсе, склонив голову, сидел со скрещенными ногами на полу. Бекка нежно гладила его по волосам.
   - Судя по всему, этот холст старше самого дома, - сказал Элвин.
   Бекка не ответила.
   - Его, наверное, ткали всегда.
   - Этот холст ткут с тех самых пор, как люди научились ткать.
   - Но не на этом станке. Он-то почти новый, - подметил Элвин.
   - Время от времени станки меняются. Вокруг старого строится новый. Этим занимаются наши мужчины.
   - Похоже, этот холст даже старше первых поселений в Америке, - произнес Элвин.
   - Когда-то он был частью большего холста. Но однажды, мы тогда еще жили на нашей родине, мы увидели, что целая группа нитей сворачивает в сторону и движется к краю ткани. Мой прапрапрапрапрапрадедушка построил новый ткацкий станок. Нужные нити у нас уже были. Они отошли от старого холста, и с того самого места мы продолжили ткать. Ты и сам можешь заметить, что наш холст по-прежнему соединен со своим прародителем.
   - Только он находится здесь.
   - Он одновременно и здесь, и там. Не пытайся понять это, Элвин. Я давным-давно отчаялась разобраться. Но разве не здорово знать, что все жизненные нити сплетаются в один огромный холст?
   - А кто будет ткать холст для краснокожих, которые ушли с Тенскватавой? - спросил Элвин. - Их нити свернули в сторону и исчезли с ткани.
   - Это уже не твое дело, - пожурила Бекка. - Скажем так, был построен еще один станок, который увезли на запад.
   - Но Такумсе сказал, что больше ни один бледнолицый не пересечет реку, направляясь на запад. И то же самое сказал Пророк.
   Такумсе медленно повернулся. Теперь он, сидя на полу, смотрел на Элвина.
   - Элвин, - сказал он, - ты всего лишь маленький мальчик.
   - А я была всего лишь маленькой девочкой, - напомнила ему Бекка, когда полюбила тебя. - Она обернулась на Элвина. - Станок на запад повезла моя дочь. Ей было позволено идти туда, потому что она белая только наполовину. - Бекка снова взъерошила волосы Такумсе. - Исаак - мой муж. Моя дочь Виза - его дочь.
   - Манатава, - произнес Такумсе.
   - Некоторое время я считала, что Исаак предпочтет остаться здесь и жить с нами. Но когда я увидела, что его нить движется в сторону от наших, хотя его тело остается по-прежнему рядом, то поняла, что он уйдет к своему народу. Я поняла, почему он пришел к нам, пришел один, из лесной чащи. Его гнала жажда, жажда куда большая, нежели та, которую испытывает краснокожий, жаждущий песни живого леса, куда большая, чем та, которая терзает кузнеца, тянущегося к горячему, расплавленному железу, намного более великая, чем та, которая ведет перевертыша к сердцу земли. Эта жажда привела Такумсе в наш дом. В те времена за станком еще сидела моя мать. Я научила Такумсе читать и писать; он перерыл всю библиотеку моего отца и прочел все книги, что смог отыскать в этой долине. Тогда мы заказали новые книги в Филадельфии, и он все прочел. После чего избрал себе имя - имя человека, который написал "Начала" [под "человеком, написавшим "Начала" подразумевается Исаак Ньютон; "Начала" (полное название - "Математические начала натуральной философии (1687) - один из первых и основных трудов Ньютона, где великий ученый обобщил опыт всех своих предшественников и вывел единую систему земной и небесной механики, легшую в основу всей классической физики]. Когда же мы повзрослели, он женился на мне. Я родила ребенка. Он ушел. Когда Визе исполнилось три годика, он вернулся, построил станок и забрал ее на запад, за горы, к своему народу.
   - И вы отпустили собственную дочь?
   - Точно так же одна из моих прабабок, сидевшая за старым ткацким станком, отпустила свою дочь за океаны, в эту страну, дав ей в наследство новый станок. Вместе с ней уехал и отец, который должен был заботиться о ней... Да, я отпустила свою дочь. - Бекка печально улыбнулась Элвину. - У всех нас есть своя работа, но у каждой работы есть своя цена. К тому времени, как Исаак забрал нашу дочь, я уже сидела в этой комнате. Все, что случилось, пошло только на благо.
   - Вы даже не спросили у него, как живется вашей дочери там, куда он ее забрал! Вы ведь даже не спросили...
   - А мне и не нужно спрашивать, - ответила Бекка. - Никто не может причинить зло хранителям станка.
   - Но теперь, когда дочь покинула вас, кто займет ваше место?
   - Может быть, сюда придет другой муж. Тот, который останется в доме, который сделает новый ткацкий станок для меня и для еще не родившейся дочери.
   - А что будет с вами?
   - Ты задаешь слишком много вопросов, Элвин, - встрял Такумсе.
   Голос вождя звучал мягко и устало, но Элвин не страшился того Такумсе, который читал книги белого человека, поэтому не обратил внимания на этот упрек.
   - Что случится с вами, когда ваше место займет дочь?
   - Не знаю, - ответила Бекка. - Говорят, мы отправляемся туда, откуда появляются нити.
   - А там что?
   - Там мы прядем.
   Элвин попытался представить мать Бекки, ее бабушку, всех ее праматерей; он попытался представить, сколько их может быть. Все эти женщины сидели за прялками и сучили отходящие от веретена чисто-белые нити, которые уходили в никуда, некоторое время тянулись, после чего внезапно обрывались. Может быть, когда нитка обрывалась, вся человеческая жизнь оставалась в руках пряхи, и тогда женщина подбрасывала ее в воздух, отдавая на волю игривому ветерку, который приносил ее в чей-то ткацкий станок. Полетав немного, жизнь вплеталась в холст человечества; появившись на свет - никто не знает когда и где, - она борется за свое место в холсте и вскоре находит желаемое, вплетаясь в великое полотно.
   Представив все это, Элвин немножко разобрался, что за холст лежит перед ним. Он понял, что чем плотнее переплетаются в нем нити, тем толще, тем надежнее становится полотно. Те нити, которые шли по поверхности, лишь изредка ныряя в недра ткани, не добавляли холсту силы. Они давали только краски. Тогда как другие ниточки, чей цвет был практически незаметен, шли внутри полотна, скрепляя, связывая все воедино. В этих связующих ниточках крылось истинное добро. Какой-нибудь тихий, незаметный человечек сплетал целую жизнь деревни, поселка или города, соединяя людей друг с другом. С этого момента, заметив такого человека, Элвин будет внутренне склоняться перед ним, почитать его в своем сердце, потому что сегодня он узнал, что именно благодаря таким людям холст не рвется и не распадается на отдельные лоскуты.
   Он вспомнил, сколько нитей обрывается там, где должна будет разразиться битва Такумсе. Такумсе словно ножницами разрезал громадное полотно.
   - Неужели нельзя как-то все исправить? - спросил Элвин. - Неужели нельзя сделать так, чтобы грядущее сражение не случилось, чтобы нити не оборвались?
   Бекка покачала головой:
   - Даже если Исаак не явится на поле боя, битва начнется без него. Нет, нити обрывает не Исаак. Они обрываются в тот момент, когда краснокожий избирает путь, который приведет его к неминуемой гибели. Смерть сеете не вы с Исааком. И Эндрю Джексона нельзя назвать ответственным за смерти людей. Вы лишь предоставляете выбор. Вовсе не обязательно верить вам. Вовсе не обязательно выбирать смерть.
   - Но эти люди не знали, что выбирают.
   - Знали, - возразила Бекка. - Мы всегда осознаем свой выбор. Может быть, себе в этом не признаемся, пока не взглянем смерти в глаза, но в этот момент, Элвин, перед нами предстает вся жизнь. И тут мы понимаем, как выбирали, как каждый день в жизни делали какой-то выбор. Мы понимаем природу смерти.
   - Ну а если камень какой-нибудь вдруг падает человеку на голову и тот погибает?
   - Это означает, что человек сам избрал оказаться в таком месте, где может произойти нечто подобное. И не посмотрел наверх.
   - Не верю я этому, - нахмурился Элвин. - По-моему, люди всегда могут изменить то, что ждет их в будущем, и мне кажется, иногда случается такое, чего никто не ждал и не выбирал.
   Улыбнувшись, Бекка протянула к нему руки.
   - Иди сюда, Элвин. Дай я прижму тебя к себе. Мне по душе твоя простая вера, дитя. Я тоже хочу приобщиться к ней, пусть даже не могу поверить в это.
   Она задержала его в своих объятьях, ее руки, обвившие его, напомнили руки мамы, сильные и мягкие. Элвин даже немножко всплакнул. По правде говоря, даже не немножко, хотя он вообще не собирался плакать, разве что совсем чуть-чуть. И он не стал просить посмотреть на собственную нить, хотя знал, что найти ее будет нетрудно - она должна была появиться там, где сосредоточились нити белого человека, а потом свернуть и стать зеленой. Стать ярко-зеленого цвета - такого же цвета были нити людей Пророка.
   Было еще одно, в чем он был твердо уверен, уверен так твердо, что даже не стал спрашивать, хотя, видит Бог, он не стеснялся задавать вопросы, которые лезли к нему в голову. Он не сомневался, что Бекка знает, какая ниточка в холсте принадлежит Такумсе, и видела, что ниточки Элвина и Такумсе крепко сплелись друг с другом - по крайней мере на время. Пока Элвин будет сопровождать его, Такумсе будет жить. Элвин понимал, что у пророчества имеются два возможных исхода: в первом случае Элвин может погибнуть раньше вождя, тогда Такумсе лишится его поддержки и тоже погибнет; или же никто из них не умрет, и их нити будут тянуться и тянуться, пока не оборвутся сами собой. Правда, был и третий возможный исход: Элвин может взять и бросить Такумсе. Но тогда он уже не будет Элвином, а следовательно, даже обсуждать такой вариант не стоит, потому что он невозможен.
   Ночь Элвин провел на матрасе, расстеленном на полу библиотеки, заснув над книжкой, написанной неким Адамом Смитом. Где спал Такумсе, Элвин не знал, да и спрашивать об этом ему что-то не хотелось. Не детское это дело, что там происходит между мужем и женой. Однако интересно, что именно привело сюда Такумсе - желание взглянуть на холст или та жажда, о которой упоминала Бекка? А может быть, он помнил о том, что Бекке нужна вторая дочь, которая приглядит за ее станком? Во всяком случае, как показалось Элвину, оставить холст покоренной белым человеком Америки на попечение дочери краснокожего - не такая уж дурная идея.
   Утром Такумсе увел его из долины обратно в леса. Они больше не говорили ни о Бекке, ни об остальном; снова все пошло по-старому, снова Такумсе обращался к Элвину, лишь когда возникала необходимость. Элвин больше ни разу не услышал голоса Исаака, поэтому вскоре даже начал сомневаться, а не привиделось ли ему все случившееся.
   На северном берегу Гайо, неподалеку от места, где вливается в него Воббская река, собралась армия краснокожих. Элвин и не подозревал, что во всем мире столько краснокожих. Элвин вообще никогда не видел, чтобы столько людей собиралось в одном месте.
   Поскольку такому количеству народа необходимо было чем-то кормиться, следом за краснокожими пришли животные, которые чувствовали их нужду и исполняли данный им от рождения долг. Понимал ли лес, что топоры бледнолицых может отвратить лишь победа Такумсе?
   "Вряд ли, - решил Элвин, - лес исполнял то, что исполнял всегда, вскармливал своих питомцев".
   В то утро, когда армия снялась с берегов Гайо и направилась на север, шел дождь и дул холодный ветер. Но что непогода краснокожему? От французов, из Детройта, прибыл гонец. Настало время объединить силы и заманить в ловушку стоящие на севере войска Эндрю Джексона.
   18. ДЕТРОЙТ
   Пришел момент славы Фредерика, графа де Морепа. Столько лет он провел в аду Детройта, столько времени он находился вдали прелестей Парижа, но наконец-то он нашел вдохновение вовне, а не в самом себе, как это было раньше. Надвигалась война, форт весь кипел, язычники-краснокожие повылезали из диких лесных закоулков, и вскоре французы под командованием де Морепа наголову разобьют американскую армию оборванцев, закрепившуюся в северных истоках реки Моми и возглавляемую Орешником. Или Ивой? В общем, каким-то там деревом.
   Разумеется, где-то внутри он был несколько обеспокоен надвигающимся вихрем перемен. Фредерик не относился к активному типу людей, а сейчас его окружала такая суматоха, что он с трудом поспевал за происходящим. Не раз он про себя возмущался тем, что Наполеон позволяет дикарям пользоваться практикой нападений из засады. Европейцам, даже варварам-американцам, не следует дозволять краснокожим прибегать к их звериным, сверхъестественным способностями прятаться в лесах - это нечестно. Хотя неважно. Наполеон не сомневался, что засады сделают свое дело. Да и что могло сорваться? Все шло именно так, как предсказывал Наполеон. Даже губернатор Лафайет, этот предатель, пес-фельян, выказывает необычный энтузиазм по поводу предстоящей битвы. Даже послал им на помощь еще одно судно с войсками каких-то десять минут назад оно вошло в залив.
   - Милорд...
   В кабинет вошел... как там его зовут?.. в общем, слуга, который отвечает за вечерний распорядок дня. Мало того что он побеспокоил Фредерика, так он еще осмеливается докладывать, что кто-то там прибыл.
   - Кто?
   Да, кто посмел беспокоить его в столь неурочный час?
   - Посланец от губернатора.
   - Впусти, - кивнул Фредерик.
   Он был слишком доволен собой, чтобы позволить какому-то там слуге испортить ему настроение. Да и вечер уже - в столь поздний час можно не притворяться, будто донельзя загружен работой. Как-никак четыре часа пробило!
   Вошел человек в ладно скроенном мундире. Офицеришка средней руки, майор. По идее, Фредерик должен помнить его имя, но помнить имена всяких сошек... У этого офицера даже брата с титулом не было. Поэтому Фредерик молча ждал, решив не приветствовать вошедшего.
   Майор держал в руке два письма. Шагнув к столу Фредерика, он положил одно из них перед графом.
   - Другое тоже предназначается мне?
   - Да, сир. Но у меня имеется специальное распоряжение от губернатора. Сначала я должен вручить вам первое послание, подождать, пока в моем присутствии вы его прочтете, а затем уж решить, передавать вам второе письмо или нет.
   - Специальное распоряжение губернатора! Я что, теперь должен читать его письма строго по порядку?
   - Второе письмо адресовано не вам, милорд, - объяснил майор. Следовательно, не вы его получатель. Но мне кажется, вы не откажетесь взглянуть на него.
   - А что, если я, страшно устав от сегодняшней работы, решу прочесть письмо завтра?
   - На этот случай у меня имеется третье письмо, содержание которого я оглашу перед вашими солдатами, если в течение следующих пяти минут вы не прочтете то послание, что я вам только что передал. Согласно последнему письму и приказу губернатора, вы освобождаетесь от командования фортом Детройт и на ваше место заступаю я.
   - Неслыханная наглость! Да как вы смеете подобным образом разговаривать со мной!
   - Я всего лишь повторяю слова губернатора, милорд. Умоляю, прочтите письмо. Вреда оно не причинит, зато, если вы отложите его в сторону, последствия могут быть непредсказуемы, катастрофичны.
   Несносный тип. Да за кого губернатор себя держит?! Ну за маркиза, естественно. Но если король относится к Лафайету куда менее благосклонно, чем к...
   - Пять минут, милорд.
   Бурля от негодования, Фредерик вскрыл пакет. Конверт был тяжелым, и, когда граф распечатал его, на столешницу, громко звякнув, вывалился металлический амулет на цепочке.
   - Это еще что?
   - Письмо, милорд.
   Фредерик быстро пробежал глазами строчки.
   - Амулет! Святой! Что мне с ним делать? Лафайет что, ударился во всякие верования?
   Но, несмотря на браваду, Фредерик изначально знал, что все равно наденет амулет. Оберег против Сатаны! Он слышал о подобных вещичках, им цены нет, поскольку каждый такой амулетик осенен касанием самой Божьей Матери и силой обладает неимоверной. Может, и этот из таких? Фредерик взял цепочку и повесил амулет на шею.
   - Под рубашку, - сказал майор.
   Пару секунд Фредерик ошеломленно глядел на офицера, но потом наконец понял, чего тот добивается, и спрятал амулет за ворот рубашки, скрывая вещичку от посторонних глаз.
   - Ну вот, - развел он руками. - Я надел ваш амулет.
   - Прекрасно, милорд, - ответил майор и протянул Фредерику второе письмо.
   Это послание не было запечатано, вернее, было, но некоторое время назад, в прошлом. С изумлением Фредерик узнал большую печать Его Величества, выдавленную на воске. Письмо предназначалось маркизу де Лафайету. И содержало в себе приказ немедленно поместить Наполеона Бонапарта под стражу и в наручниках сопроводить в Париж, где тот должен предстать перед судом по обвинению в предательстве, нарушении присяги, призывах к мятежу и должностных преступлениях.
   - Неужели вы считаете, ваши мольбы тронут меня? - поинтересовался де Морепа.
   - Я премного надеюсь, что справедливость приведенных мной аргументов заставит вас изменить принятое решение, - сказал Наполеон. - Завтра состоится битва. Такумсе ждет моих приказов; я один могу с умом использовать возможности французской армии в данных условиях.
   - Вы один? А вы, оказывается, тщеславны! С чего это вы взяли, что вы один способны командовать армией, что только вы все видите и знаете?
   - Милорд, вы неправильно меня поняли, конечно, вы способны оценить существующее положение куда лучше меня. Но пока вы будете заняты общей перспективой боя, я бы...
   - Не сотрясайте зря воздух, - оборвал его де Морепа. - Меня вы больше не обманете. Ваше колдовство, ваше сатанинское обаяние больше не действует на меня. Я сильнее, чем вы думали. Мне даны скрытые силы!