Кард Орсон Скотт. Краснокожий пророк (Сказание о Мастере Элвине, книга 2)

   - Слава Богу, что эти скрытые силы у вас все-таки имеются. Поскольку в глазах общественности вы полный идиот, - заявил Наполеон. - То поражение, что вы без меня потерпите, принесет вам славу величайшего глупца за всю историю французской армии. Каждый раз, когда человек по собственной глупости будет навлекать на себя неприятности, над ним будут смеяться и говорить, что он "свалял Морепа".
   - Довольно, - приказал де Морепа. - Предательство, призывы к мятежу, должностные преступления и, если этого вам мало, неподчинение приказам. Думаю, месье Гильотину будет о чем перемолвиться с вами, мой тщеславный, задиристый петушок. Давайте попробуйте остроту своих шпор на Его Величестве, посмотрим, насколько глубокую могилку вам выроют, после того как ваша голова распрощается с туловищем.
   Предательство обнаружилось только утром. Все началось, когда интендант французской армии отказался выдавать порох воинам Такумсе.
   - У меня есть на то приказ, - мотивировал он.
   Когда же Такумсе попытался встретиться с Наполеоном, его высмеяли.
   - Он не встретится с тобой ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Никогда, - сказали ему.
   - А как насчет Морепа?
   - Он граф. Он не ведет переговоров с дикарями. В отличие от малыша Наполеона, его зверье не привлекает.
   Тогда-то Элвин и обратил внимание, что все французы, с которыми им пришлось сегодня общаться, в свое время были смещены Наполеоном с постов, тогда как тех офицеров, которым Наполеон всецело доверял, нигде не видно. Наполеон пал.
   - Пользуйтесь луками и стрелами, - посоветовал офицер. - Во всяком случае, с ними твои люди умеют обращаться. А из ружей вы скорее друг друга перестреляете, чем во врага попадете.
   Разведчики Такумсе доложили, что американские войска достигнут поля сражения в полдень. Такумсе немедленно двинулся навстречу, чтобы занять позиции загодя. Но теперь находящаяся в пределах досягаемости вражеских мушкетов армия краснокожих могла только раздразнить войска Гикори. Вместо того чтобы встретить американцев стеной ружейного огня, краснокожие вынуждены были отвечать на мушкетные выстрелы жалкими укусами стрел. А поскольку лучникам, чтобы лучше прицелиться, приходилось подбираться к армии бледнолицых почти вплотную, большинство из них быстро погибли.
   - Не стой рядом со мной, - приказал Такумсе Элвину. - Пророчество Тенскватавы известно всем. Мои люди решат, что я смел только потому, что знаю - смерть мне не грозит.
   Поэтому Элвин отошел немножко в сторонку, сохраняя, однако, расстояние, с которого в мгновение ока мог мысленно дотянуться до тела Такумсе и исцелить в нем любую рану. Чего он не мог исцелить, так это страха, гнева и отчаяния, которые уже успели завладеть душой Такумсе. Без пороха, без Наполеона несомненная победа стала не столь явной.
   Основная тактика была успешной. Гикори сразу заметил ловушку, но особенности поля боя оставляли ему всего два выхода из положения - либо угодить в расставленные сети, либо отступить. Понимая, что отступление будет равносильно поражению, он решительно двинул армию меж холмов, удерживаемых краснокожими. В конце концов армия американцев должна была очутиться в узкой лощине, где французские мушкеты и пушки встретили бы ее шквальным огнем, тогда как краснокожие проследили бы за тем, чтобы никто из солдат Гикори не спасся. Победа была бы полной. Только предполагалось, что американцы достигнут лощины полностью деморализованными и падшими духом. Не говоря уже о том, что число их должен был значительно сократить ружейный огонь со стороны краснокожих.
   Тактика была успешной и хорошо продуманной, но когда американская армия, завидевшая дула девяти заряженных шрапнелью пушек и две тысячи нацеленных на нее мушкетов, готовых залить все поле смертоносным свинцом, в нерешительности остановилась, французы, повинуясь каким-то необъяснимым приказам, почему-то принялись отходить. Как будто сами не верили в неуязвимость собственных позиций. Они даже не попытались забрать с собой пушки. Они отступали, бежали, как будто страшились, что с секунды на секунду на их головы падет страшная гибель.
   После случившегося предсказать исход битвы было несложно. Гикори, естественно, не упустил представившуюся возможность. Не обращая внимания на уколы краснокожих, его солдаты ударили в хвост отступающим французам, безжалостно убивая тех, кто не успел убежать, и захватывая пушки и мушкеты, порох и пули. Спустя час они воспользовались французской артиллерией, чтобы разрушить в трех местах стены форта; американцы бурной рекой ворвались в Детройт; кровавая битва закипела на улицах крепости.
   Вот тогда-то Такумсе и нужно было уходить. Пускай бы американцы разрушали Детройт, он бы тем временем отвел свои войска в безопасное место. Но, наверное, он чувствовал себя обязанным помочь французам, хотя те и предали его. Может быть, он еще видел проблеск надежды, считая, что армия краснокожих сможет разбить американцев, увлеченных сражением за Детройт. А может, он знал, что больше никогда ему не удастся собрать воедино воинов всех краснокожих племен; и если б он сейчас отступил, так и не приняв участие в битве, кто бы в будущем последовал за ним? Если краснокожие не пойдут за ним, значит, они не пойдут ни за одним другим вождем, и белый человек одержит неминуемую победу, покоряя племена по очереди, одно за другим. Наверняка Такумсе понимал, либо сегодня краснокожие победят, что было очень сомнительно, либо их борьба будет навеки закончена и всем его оставшимся в живых воинам придется бежать на запад, в незнакомые земли, и скрываться там в лесах. Или же они подчинятся бледнолицым, сами станут бледнолицыми, и голос леса навсегда замолкнет. Надежда на победу была бесконечно мала, но Такумсе не мог безропотно смириться с подобным будущим. Он должен был сражаться, пока это возможно.
   Поэтому вооруженные луками и стрелами, дубинками и ножами краснокожие напали на американскую армию сзади. Они пожали кровавую жатву бледнолицые валились под ударами дубинок на землю, острые кремневые ножи легко входили в живую плоть. Такумсе закричал своим воинам, чтобы те забирали у мертвецов мушкеты, порох и пули, и многие краснокожие последовали его приказу. Но тогда Гикори пустил в дело свои самые дисциплинированные части. Ружья повернулись в противоположную сторону. И армия краснокожих, оказавшаяся на открытом месте, начала быстро редеть под залпами крупной картечи.
   К вечеру, когда солнце уже садилось за горизонт, Детройт пылал; едкий запах дыма заполнил окрестности. Посреди дымной мглы стоял Такумсе с несколькими сотнями воинов-июни. Редкие островки рассеянных по полю краснокожих еще держались, но большинство воинов уже бежали в леса, туда, где белый человек их никогда не найдет. Гикори лично повел свои войска в последний бой против Такумсе, отобрав тысячу человек из тех, что сейчас грабили французский форт и громили идолов в папистском соборе.
   Пули, казалось, сыпались со всех сторон. Но Такумсе стоял, продолжая отдавать приказы своим воинам, призывая их отвечать на ружейный огонь выстрелами из мушкетов, которые краснокожие забрали у погибших американцев в начале боя. Пятнадцать минут превратились в вечность, Такумсе дрался, словно обезумев, воины-июни сражались с ним плечом к плечу и умирали у его ног. Тело Такумсе расцвело пурпурными ранами; кровь струилась по спине и животу; одна рука бессильно обвисла. Никто не знал, откуда у него столько сил, каким образом он еще держится на ногах. Но Такумсе, как и остальные люди, был сделан из обыкновенной плоти, поэтому в конце концов он упал, скрывшись в дымной пелене. На теле его красовалось не меньше полудюжины страшных ран, каждая из которых сама по себе была смертельна.
   Когда Такумсе упал, ружейный огонь сразу стих. Как будто американцы понимали, что важнее всего убить вождя, и тогда дух краснокожих будет сломлен - раз и навсегда. Дюжина уцелевших в бойне воинов-шони, пользуясь дымом и сумерками, выбрались с поля сражения, чтобы разнести горькую весть о гибели Такумсе по деревням шони, откуда она постепенно распространится по хижинам всех краснокожих. Великая битва закончилась поражением; бледнолицым нельзя верить - ни французам, ни американцам, поэтому великий план Такумсе был изначально обречен на провал. И все же краснокожие запомнили, что по крайней мере один раз они объединились под началом одного великого вождя, стали единым народом, мечтая о будущей победе. Имя Такумсе часто звучало в песнях, пока семьи краснокожих двигались на запад, переправляясь на другой берег Миззипи, чтобы присоединиться к Пророку. Имя Такумсе звучало в рассказах у сложенных из кирпича печей, среди краснокожих, которые носили одежду и работали как бледнолицые, но которые еще помнили, что когда-то они жили иначе и самым великим из краснокожих был человек по имени Такумсе, который погиб, пытаясь спасти лесную страну и древний, обреченный на забвение способ жизни.
   Такумсе запомнили не только краснокожие. Даже американские солдаты, стреляющие по его затянутой дымом фигуре, восхищались мужеством вождя. Он был мифическим героем, явившимся из древних времен. В душе все американцы были фермерами и лавочниками, тогда как Такумсе прожил жизнь, как Ахиллес и Одиссей, как Цезарь и Ганнибал, Давид [под Давидом подразумевается библейский герой Давид, одолевший великана Голиафа] и Макавеи [библейское семейство, вставшее на защиту истинной веры и отечества (в 167 г. до Р.Х); они восстановили богослужение по закону Божию, защищали от врагов свое отечество и стали впоследствии правителями Иудеев].
   - Он бессмертен, - бормотали солдаты, видящие, как в его тело входят пули, а он все стоит.
   Когда же он наконец упал, его тело долго искали, но так и не нашли.
   - Шони утащили его с собой, - заявил Гикори, подводя итог.
   Он даже не позволил солдатам поискать труп Мальчика-Ренегата, посчитав, что этот предатель наверняка струсил, как и французы, и давным-давно сбежал. "Пусть его", - сказал Гикори, и никто не посмел спорить с ним. Он ведь одержал славную победу. Ведь именно он сломал хребет краснокожему сопротивлению, сломал раз и навсегда. Это все сделал Гикори, Энди Джексон, - его даже хотели сделать королем, но потом, после долгих споров, сошлись на президенте. Однако Такумсе не забыли, и по стране продолжали распространяться слухи, что он еще жив, что его страшные раны отчасти излечились и что он теперь только ждет подходящего момента, чтобы вновь возглавить вторжение краснокожих, которые хлынут из-за Миззипи, из южных болот или из какой-то таинственной маленькой долинки посреди Аппалачей.
   На протяжении всего сражения Элвин поддерживал в Такумсе жизнь. Каждый раз, когда новая пуля разрывала плоть вождя, Элвин тут же залечивал разорванные артерии, не давая Такумсе истечь кровью. У него не оставалось времени, чтобы справиться с болью, но Такумсе, казалось, не замечал страшных ран. Элвин заполз в небольшую пещерку среди корней, образовавшуюся, когда одно дерево упало рядом с другим, съежился там и, закрыв глаза, принялся наблюдать за Такумсе своим внутренним зрением, проникнув в его тело. Элвин не видел того великого, могучего человека, чей образ запечатлелся в легендах. Элвин не замечал, как пули свистят в нависшей над ним листве и осыпают его мелкими щепками, вонзаясь в деревья. Он практически не ощутил укол острого жала, когда одна из пуль попала ему в руку, - он был слишком занят тем, чтобы удержать Такумсе на ногах.
   Но кое-что Элвин все-таки заметил. Где-то рядом, на границе зрения, прозрачной тенью маячил Рассоздатель, протягивая свои дрожащие щупальца сквозь лес. Такумсе Элвин излечить мог. Но кто излечит зелень леса? Кто излечит оторванные друг от друга племена, расставшихся друг с другом краснокожих? Все, что создал Такумсе, распалось на части в течение какого-то часа, а Элвин только и мог, что поддерживать жизнь в одном-единственном человеке. Да, этот человек был велик, он изменил мир, он построил нечто величественное, пусть даже это нечто в конце концов привело к еще большим страданиям. Такумсе был строителем, но, поддерживая в его теле жизнь, Элвин понимал, что дни, когда Такумсе занимался созиданием, остались позади. Скорее всего Разрушитель не отнимет жизнь друга Элвина. Кто такой Такумсе по сравнению с той тризной, которую сейчас справляет Рассоздатель? Как заметил когда-то давным-давно Сказитель, Рассоздатель способен разрушать, рассоздавать, расчленять, разъедать куда быстрее, чем человек умеет строить.
   Элвин даже не следил за перемещениями Такумсе, больше беспокоясь о том, что происходит внутри тела великого краснокожего, но постепенно Такумсе подходил все ближе и ближе к тому месту, где прятался Элвин. Поэтому, когда пули посыпались настоящим смертоносным градом, когда из дюжины ран сплошным потоком хлынула кровь, которую Элвин уже не смог сдержать, Такумсе упал именно в ту небольшую пещерку, где нашел убежище Элвин. Обмякшее тело вождя, свалившееся на Элвина, чуть не вышибло из мальчика дух.
   Вокруг долго ходили американские солдаты, ищущие тело Такумсе, но Элвин их не видел. Он залечивал раны, сращивал разорванную плоть, соединял сухожилия, излечивал сломанные кости. В конце концов им овладело отчаяние - жизнь Такумсе надо было как-то спасать. Тогда он открыл глаза и принялся вырезать из тела краснокожего засевшие там пули, тут же исцеляя раны. Все это время будто дымная завеса держалась над ними, не давая постороннему глазу разглядеть, что происходит в маленькой пещерке меж корнями, куда Рассоздатель загнал Элвина.
   Элвин проснулся лишь к полудню следующего дня. Такумсе лежал рядом с ним - ослабевший, обессилевший, но живой. Элвин был с головы до ног покрыт грязью и кровью, кроме того, ему срочно требовалось облегчиться. Он осторожно выбрался из-под Такумсе, чье тело стало настолько легким, словно воин был наполовину сделан из воздуха. Дым рассеялся, но Элвин по-прежнему чувствовал себя невидимкой, хотя и бродил в одеждах краснокожего посреди бела дня. Со стороны американского лагеря, разбитого на руинах Детройта, доносилось пьяное пение. Изредка откуда-то тянуло дымком. И повсюду Элвин натыкался на тела краснокожих, разбросанные по лесной земле, словно намокшая солома. Пахло смертью.
   Элвин набрел на ручеек и от души напился, стараясь не думать, что где-нибудь выше по течению может лежать чей-нибудь труп. Он вымыл лицо и руки, опустил голову в воду, чтобы остудить пылающий ум, - так он обычно поступал дома после тяжелого рабочего дня. А затем вернулся в пещерку, чтобы разбудить Такумсе и привести его к воде.
   Такумсе уже проснулся. Он стоял над телом одного из павших на поле боя воинов. Его голова была запрокинута назад, а рот широко открыт, словно он кричал так громко, что человеческое ухо отказывалось воспринимать этот звук, лишь земля тряслась под ногами от громового вопля. Элвин подбежал к Такумсе и обнял его, приникнув к краснокожему, как испуганное малое дитя. Только это Элвин успокаивал Такумсе, а не наоборот, это Элвин шептал:
   - Ты сделал все, что мог, ты сделал все возможное...
   Но Такумсе не ответил ему, хотя его молчание могло послужить ответом, как будто он говорил: "Я жив, а значит, я сделал недостаточно".
   Они ушли днем. Они даже не прятались. Позднее, проснувшись с чудовищным похмельем, некоторые американские солдаты клятвенно заверяли своих товарищей, что собственными глазами видели фигуры Такумсе и Мальчика-Ренегата, бредущие среди трупов павшей армии краснокожих, но солдатам этим никто не поверил. Даже если Такумсе и уцелел, что с того? Он теперь не представлял угрозы для бледнолицых. Он разбился о них, как огромная волна разбивается о мол, и они выстояли; он думал разнести их на кусочки, но вместо этого разбился сам, его огромное войско расплескалось каплями. Пусть некоторые брызги былой волны еще витают в воздухе, это ничего не изменит. Краснокожие лишились силы. Вся сила сгорела в одном мощном, гибельном ударе.
   На протяжении пути к Май-Амми Элвин не сказал Такумсе ни слова, да и сам Такумсе ни разу не заговорил с ним. Молча они вытесали каноэ. Элвин, когда требовалось, размягчал дерево, поэтому каноэ было готово за полчаса. Еще полчаса ушло на то, чтобы сделать весло. Затем они подтащили каноэ к берегу реки. Только когда нос лодки коснулся воды, Такумсе остановился, обернулся к Элвину, протянул руку и, коснувшись щеки мальчика, произнес:
   - Если б все бледнолицые были похожи на тебя, Элвин, я бы никогда не стал их врагом.
   Медленно подгребая веслом, Такумсе направился вниз по реке. Провожая его взглядом, Элвин вдруг подумал, что Такумсе вовсе не выглядит отчаявшимся, павшим духом человеком. Словно это не Такумсе вел битву. Битву вел белый человек, отстаивая свое право на эту землю. Бледнолицые могут сколько угодно считать, что они победили, они могут думать, что краснокожие отступили, склонили свои головы, но на самом деле проиграл белый человек, потому что Такумсе, плывущий вниз по Воббской реке к Гайо, а оттуда к Миззипи, чтобы перебраться сквозь речные туманы на другую сторону великой реки, увозил с собой землю и ее зеленую песню. Проливая реки крови и обманывая, белый человек приобрел не живую землю, на которой когда-то жили краснокожие, но ее труп. Бледнолицые завоевали разлагающиеся останки. Которые, оказавшись в их руках, вскоре превратятся в пыль.
   "Но я белый человек, а не краснокожий, что бы там ни говорили, - думал Элвин. - И гниль у нас под ногами или твердая почва, эта земля - все, что мы имеем, а наш народ - это тот народ, который у нас есть".
   Повернувшись, Элвин зашагал вниз по берегу Воббской реки, зная, что там, где в эту реку вливаются воды Типпи-Каноэ, он найдет своих папу и маму, своих братьев и сестер, которые ждут не дождутся его, гадая, что же случилось с ним за целый год, который прошел с тех пор, как Элвин направился в Хатрак, чтобы стать подмастерьем у кузнеца.
   19. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
   Вопреки всем ожиданиям Наполеон прибыл во Францию не в оковах и не в цепях. Спал он во второй каюте и ел за одним столом с губернатором Лафайетом, который с радостью делил общество генерала. В один из жарких полдней, пока судно пересекало Атлантику, Лафайет поделился с Наполеоном, лучшим другом и товарищем, планами готовящейся революции, а Наполеон, в свою очередь, выдвинул ряд очень ценных предложений, которые помогут революции свершиться быстрее и обеспечить ей успешный исход.
   - То, что случилось, весьма прискорбно, - сказал Лафайет в тот день, когда впередсмотрящий заметил на горизонте берег Бретани, - но во всем этом есть и хорошая сторона. Мы теперь друзья, и революция непременно удастся, поскольку к ней присоединились вы. Подумать только, однажды я не верил вам, считая вас инструментом в руках короля. Инструментом Карла! Но вскоре вся Франция узнает о ваших подвигах и проклянет короля и Фредди, которые отдали американцам Детройт. Вся территория очутилась в руках протестантов и дикарей, но мы предложим народу Франции новый, лучший путь, по которому наших сограждан поведут настоящие вожди. Ах, Наполеон, сколько лет я ждал такого человека, как вы, сколько лет я составлял планы прихода своей родной страны к демократии. Чего нам, фельянам, недоставало, так это вождя, человека, который сможет направить нас, который приведет Францию к истинной свободе.
   Лафайет вздохнул и удовлетворенно откинулся на подушки кресла.
   Однако к удовлетворению, с которым Наполеон воспринял эту речь, примешивалась капелька грусти. Он-то думал, что Лафайет не поддается его чарам, поскольку внутри этого человека кроется какая-то неведомая могущественная сила. А оказалось, все дело в каком-то глупом амулете. Когда дело дошло до честного противостояния Наполеону, Лафайет держался не дольше остальных. Но теперь, когда амулет упокоился в общей могиле на окраинах Детройта, надетый на разлагающуюся шею Фредерика де Морепа, Наполеон понял, что нет ему равных в этом мире, за исключением самого Господа Бога и Природы. Ни один человек не сможет противостоять ему. Поэтому болтовню Лафайета Наполеон воспринимал с едва заметной горечью он мечтал о том человеке, которым Лафайет когда-то себя показал.
   Матросы на палубе засуетились, забегали, что-то зазвенело, застучало, затрещало - судно коснулось берега. Наполеон наконец-то вернулся во Францию.
   Такумсе не было нужды опасаться плотной пелены тумана, в которую он вошел, достигнув устья Гайо и оказавшись в водах Миззипи. Сильное течение закружило его каноэ и увлекло за собой. Но река не обманет его. Такумсе знал, куда надо держать путь, - надо неуклонно плыть на запад, и та земля, что встретится вскоре, подарит ему убежище и кров. Там Такумсе проведет последние дни своей жизни.
   Ибо впереди его уже ничего не ждало. Земля к западу от Миззипи принадлежала его брату, и ни один бледнолицый не посмеет ступить на нее. Земля, вода, всякая живая тварь будет препятствовать бледнолицым, если те по глупости решат, что краснокожих можно разбить снова и отогнать еще дальше. Однако теперь краснокожим скорее нужен дар Пророка, нежели искусство воина, которым всю жизнь был Такумсе. Может быть, на востоке, среди падших краснокожих и глупых бледнолицых, о нем ходят легенды, но здесь, на западе, он тот, кто есть на самом деле. Неудачник, человек, чьи руки по локоть в крови. Человек, который обрек собственный народ на бессмысленное уничтожение.
   В бок каноэ плеснула вода. Неподалеку раздалась песенка иволги. Туман приобрел ослепляюще белый цвет и вдруг расступился; ударившее в глаза солнце на некоторое время ослепило Такумсе. Три удара веслом, и каноэ ткнулось в берег, где сидел и ждал его какой-то человек, чей силуэт длинной тенью протянулся по траве в лучах клонящегося к горизонту светила. Краснокожий поднялся, ухватил каноэ Такумсе за борт и подтащил лодку к берегу, после чего помог Такумсе выбраться на землю. Такумсе не видел его лица, яркие лучи солнца еще слепили его, но он понял, кто его встречает. Понял по касанию руки. И по голосу, произнесшему:
   - Пусть каноэ плывет себе. На другой берег нам больше не переплывать, брат мой.
   - Лолла-Воссики, - воскликнул Такумсе.
   Расплакавшись, он встал перед братом на колени. Все страдания, вся скорбь выплеснулись из него рекой слез, тогда как возвышающийся над ним Лолла-Воссики, Тенскватава, Пророк пел песнь печали, песнь, в которой оплакивалась смерть пчел.
   Еще на подходе к городу Элвин заметил постигшие эти места перемены. На видном месте, на обочине Воббского тракта, была установлена огромная доска со строчками:
   Мимо пройди, чужеземец, коль сможешь,
   Или услышишь сказанье, что душу твою растревожит.
   Элвин сразу понял, о чем предупреждает доска. Но он не был здесь чужим.
   Не был, но, может, стал таковым? Завернув за поворот, он увидел новые строения, появившиеся в городе, новые дома. Люди теперь старались жаться поближе друг к другу, и Церковь Вигора превратилась в настоящий город. Но никто не поздоровался с ним, и даже дети, играющие на общинных лугах, не окликнули Элвина. Видно, родители научили их не здороваться с незнакомцами, а может, ребятишкам страшно надоела одна и та же ужасная повесть, которую приходилось рассказывать их отцам и старшим братьям зазванному в дом прохожему. Поэтому лучше здесь ни с кем не здороваться.
   Прошедший год изменил и самого Элвина. Он не только сильно вытянулся, изменилась его походка - теперь он ходил как краснокожий, ощущая пятками непривычную твердь проложенных белым человеком дорог и скучая по песне зеленого леса, которая почти смолкла, стоило ему войти в город. "Может, я и в самом деле стал здесь чужим. Может, я слишком много видел, слишком много дел переделал за прошлый год. Может, я уже не могу вернуться и быть прежним Элвином-младшим".
   Хоть город и изменился, Элвин сразу нашел знакомую дорогу. Здесь все осталось по-старому; над каждым, даже самым маленьким ручейком нависали крепкие крытые мосты. Элвин попытался вспомнить ярость воды, которую ощущал раньше, проходя над ручьями. Но черное зло, некогда бывшее его лютым врагом, не узнавало его, поскольку теперь он ходил как краснокожий, теперь он был един со всем живым миром. "Ничего, - подумал Элвин. - Когда эту землю приручат, когда леса умрут, я снова стану белым человеком, и тогда Рассоздатель найдет меня. Он изгнал из этих краев краснокожих, которые исцеляли страну, точно так же он попытается сломать меня. Если даже Такумсе не смог выстоять, если мудрый Тенскватава и тот не сумел одолеть древнего Разрушителя, что делать мне?
   Я должен жить, день за днем, как гласит псалом. Должен жить. О Господи, исполни меня своим светом и любовью, утоли мою печаль, наполни чашу мою, вознеси меня, исцели душу мою, верни мне целостность. Аминь. Аминь".
   Кэлли, ничего не делая, торчал на крыльце дома, как будто высматривая, вдруг Элвин-младший решит вернуться домой именно сегодня. Может быть, он действительно ждал его. В общем, как бы то ни было, именно Кэлли заорал на всю ферму, именно Кэлли сразу узнал Элвина, хоть тот очень изменился.
   - Элвин! Элли! Элвин-младший! Он вернулся! Ты вернулся!
   Первым на его зов откликнулся Мера, выбежавший из-за угла дома, рукава рубахи высоко закатаны, в одной руке топор. Увидев, что перед ним действительно Элвин, он выронил топор, взял Элвина-младшего за плечи и оглядел с головы до ног, проверяя, цел ли он, невредим ли. Элвин в свою очередь оглядел Меру, ища глазами шрамы. Нет, ни одного шрама не видно, все раны исцелились. Зато Мера сразу углядел раны Элвина.