Страница:
– Ну да, и коттедж отыскали, – произнес он. – Только старшая экономка сказала, что он последний раз наведывался три недели назад, а то и больше, и где он ошивается, она понятия не имеет. В молчанку все время играла и на другие вопросы вообще отказалась отвечать. По мне, так все до чертиков подозрительно. Почему сразу после убийства наш приятель как в воду канул, а?
Макс согласно вздохнул.
– Мне тоже тут не все нравится.
Кем6л присоединился к их разговору.
– Давайте пока оставим Ратледжа в покое, – предложил он и широким жестом показал на разложенные украшения. – Есть одна деталь, которая меня изрядно беспокоит: если все подделка, откуда нам известно, что семейный сапфир Сэндсов настоящий?
Макс припомнил то, что ему рассказывала Сесилия.
– Он был настоящим, – быстро ответил он. – Сэндс хранил его в тайнике и вынул его именно в тот день.
Кембл кивнул с таким видом, как если бы сказанное лишь подтвердило его подозрения.
– А не кажется ли тебе примечательным, что наш убийца каким-то образом сумел из кучи побрякушек выбрать единственную настоящую драгоценность?
Макс чертыхнулся.
– Ты прав, Кем. Он должен был знать, что все остальное – подделка. Мне с самого начала показалось странным, что все украшения так и остались там валяться ...
– А раз нам доподлинно известно, что Джулия в азартные игры никогда не играла, – пробормотал Кембл, задумчиво барабаня пальцами по столу, – то, похоже, что она выплачивала какую-то часть средств, которые поверенный в делах лорда Сэндса отследить не мог. Здесь пахнет вымогательством.
Сиск фыркнул.
– Ну да, а вымогать-то что? Каждый знал, что у мужа ее каждый день новые рога вырастают.
– Значит, за что-то еще более поганое, чем супружеская неверность, – холодно возразил Макс и поднялся из-за стола. Например, за аборт, подумал он. Но пока так никому и не сказал про подозрения доктора Гривза. – Сиск, встречаемся в понедельник, в девять, в кофейне Коббла. Мы отправимся побеседовать с мисс Дюретт. Впрочем, может быть, они и не пожелают, чтобы мы ее вздернули. По крайней мере, не в ближайшие дни.
– Сегодня только суббота, – заметил Кем, раздраженно отставляя свой кофе. – Два дня нам что, нечем заняться?
– У меня такое чувство, что мне пора нанести еще один визит Гарри Маркэм-Сэндсу, – пробурчал Макс. – Я только сомневаюсь, что он доставит мне удовольствие. Ты же можешь взять еще парочку подделок из той шкатулки и выложить в витрине своей лавки. Чем черт не шутит, вдруг что и получится, а?
Сиск указал на три украшения, все еще лежавших на столе.
– А вы заберите их.
Макс кивнул.
– Ладно, как закончу с Сэндсом, разошлю записки всем джентльменам из нашего списка подозреваемых. Попрошу их прийти и осмотреть эти три вещички. Может быть, кто-то и узнает какую-нибудь или разнервничается и выдаст себя.
– Удачи, приятель, – буркнул Сиск. Внезапно раздался громкий стук в дверь. Макс распахнул ее. На пороге стояла миссис Фрайер, а за ее спиной маячила фигура лакея в ливрее семейства Кастелли.
– Послание от миссис Витторио, сэр, – почтительно проговорил лакей и протянул над плечом домоправительницы запечатанный конверт. Де Роуэн со вздохом сунул его в карман пиджака.
Весь следующий час Макс занимался тем, что составлял и рассылал письма всем подозреваемым по делу леди Сэндс, кроме Ратледжа и сэра Эверарда Гранта, который по-прежнему напрочь отрицал свое знакомство с Джулией. Возможно, Макс и рисковал, показывая им всем, что знает про драгоценности. Закончив с письмами, он нанял кеб и под проливным дождем отправился к Гарри. По правилам высшего света, Макс прибыл совсем в неурочное время, однако дворецкий не стал пререкаться и сразу провел его в гостиную. Вскоре к нему вышел Гарри, с красным лицом, в домашнем халате, а следом шествовал лакей, неся на подносе кофейник и чашки.
Брат Сесилии выглядел неряшливо и нездорово: лицо обрюзгшее, волосы не подстрижены. Однако граф, казалось, вовсе не удивился приходу Макса. Невнятно поздоровавшись, он рассеянно покосился на Люцифера, как если бы увидеть мастифа весом в десять стоунов, по-хозяйски растянувшегося на его турецком ковре, было самым обычным делом. Граф устало повалился в свое любимое кресло, и вяло предложил Максу кофе. Когда Гарри передавал чашку, та мелко позвякивала о блюдце – так у хозяина тряслась рука. Макс поторопился забрать чашку.
Сделав большой глоток, он про себя горячо возблагодарил Бога за неустанную заботу. Гарри, как всякий умудренный опытом выпивоха, заваривал очень крепкий кофе. Хотя голова у Макса все равно раскалывалась, а в глаза, казалось, насыпали раскаленного перцу, он уже мог жить дальше.
В конце концов, как бы укрепившись духом против обрушившихся неприятностей, граф поднял голову и встретился глазами с Максом. Макс перевел дыхание.
– Лорд Сэндс, – озабоченным тоном заговорил он, – смею полагать, вы догадываетесь, что я пришел поговорить с вами о Женевьеве Дюрретт.
В один миг вся кровь отхлынула от лица графа.
Он с такой силой стиснул в руке чашку, что казалось, еще немного, и та окажется раздавленной на мелкие куски.
– Боже мой! – вскричал граф, вскакивая с кресла и бросив кофейную чашку с такой силой, будто она была раскаленной добела. – Господи, помоги мне! Я так и знал!
Макс, в голове которого мелькнула забавная мысль, что он весьма вредоносно влияет на кофейные чашки в доме Сэндса, тоже вскочил, но Гарри уже ринулся вперед и под его тапочками захрустели осколки китайского фарфора. Оказавшись у окна, он занес руку и принялся колотить кулаком по оконной раме так, что стекла жалобно зазвенели.
– Я знал, что ты докопаешься! – вопил он, и в голосе его звучала безысходность. – Господи, как же я рад, что все вышло, наконец, наружу!
Макс оказался рядом с ним и схватил графа за руку, удержав от очередного удара. Только сейчас он увидел, что у Гарри весь кулак в крови.
– Что она сказала? – требовательно спросил граф, отворачиваясь от окна и не замечая пораненной руки. – В чем она меня обвинила?
Выхватив из кармана носовой платок, Макс схватил графа за руку, повернул к себе его ладонь и быстро вытащил осколок раздавленной чашки. Гарри стоял как оглушенный и только что-то бормотал и ругался.
– Стерва! – выкрикнул он яростно, когда Макс вытащил еще один осколок. – Чертова стерва довела Женевьеву до такого! Мне приходилось ждать этого каждую ночь! Какой же я дурак!
Вполне могло статься, что граф сейчас был не в себе. Но Макс не понимал совершенно ничего. Впрочем, он предусмотрительно молчал, не показывая вида.
– Отчего вы решили, что она довела ее до такого, милорд? – тихонько спросил он, осторожно перевязывая носовым платком руку Гарри. – Полагаю, вам лучше рассказать мне все как есть.
Гарри решительно кивнул и провел здоровой рукой по воспаленным покрасневшим глазам.
– Думаю, она просто хотела подстроить мне ловушку, – зашептал он, яростно дергая у себя на шее приспущенный галстук. – Ей так хотелось выставить меня посмешищем. Показать, что я нисколько не лучше ее, потому что я ведь в тот вечер видел ее в карете, вот в чем дело!
Макс подтолкнул Гарри к его креслу, но его светлость сесть не пожелал и принялся вышагивать по гостиной.
– Вы ведете речь о леди Сэндс? – спросил де Роуэн, отваживаясь высказать догадку вслух. – Вы думаете, что она хотела подстроить вам ловушку?
Господи, о чем бормочет этот тип?
Гарри повернулся к нему как ужаленный и зло прищурился.
– О да! – прошипел он. – Мне пришлось столько раз думать и думать о происшедшем, де Роуэн. Вы знаете, что такое жить в доме, исполненном скорби и печали? Одно проклятое занудство, де Роуэн, и больше ничего! А Женевьева ... Она просто всякий раз, когда видит меня, стрелой мчится в противоположную сторону. Думаю, теперь она скорее согласится умереть, чем ляжет в мою постель.
Ляжет в его постель? И тут Макса как обухом по голове ударили. Господи, как же он раньше не догадался! Ну, конечно же!
– Значит, Женевьева Дюрретт находилась в вашей постели в ту самую ночь, когда умерла ваша жена, так?
Гарри, наконец, остановился и рухнул в кресло.
– О, что же мне делать, черт возьми? Чем дальше, тем все хуже и хуже, – прорыдал он и спрятал лицо в ладонях. – Я всего лишь лег в постель с девицей, де Роуэн. Той ночью я что угодно мог сделать, но своей жены я не придушивал. Может, она подослала ее, надеясь застукать нас вдвоем. Я не знаю, просто не знаю. Но она не пришла. И я ее не убивал.
Макс склонен был ему верить, хотя уже давно подозревал, что Гарри что-то от него скрывал ...
– Ваша связь с горничной вашей жены, – спокойно спросил он, – как долго она продолжалась?
– Господи, какое там долго! – безжизненным голосом ответил Гарри. – Если она такое говорит, то она бессовестно лжет. Полагаю, я дал маху той ночью. Девица, по сути, сама бросилась мне на шею. А при моем тогдашнем состоянии души – Джулия и все остальное – разве достало бы сил отказаться от сладкой утехи?
Некоторые мужчины именно так бы и поступили, подумал про себя де Роуэн.
– Лорд Сэндс, прошу прощения за то, что задаю вам такой вопрос. Но когда вы говорите, что мисс Дюрретт бросилась вам на шею, что вы имеете в виду?
Не поднимая глаз, Гарри пожал плечами.
– В ту ночь Женевьева постучала ко мне, уже после того как вернулась Джулия, – объяснил он, уставясь себе под ноги, – привалилась ко мне, как перепившая девка, что-то спросила, глупость какую-то, не помню, потом принялась перебирать свои локоны и руку протянула, чтобы расправить мне галстук. Я попытался отступить. Сказал ей, что сейчас вызову своего камердинера.
– А потом? – осведомился Макс.
– Потом ... – Гарри с трудом сглотнул. – Потом она посмотрела мне прямо в глаза, подмигнула и предложила все сделать самой. Так и сказала – я сделаю все, месье, – да еще со своим прелестным французским акцентом, понимаете? – Гарри, наконец, поднял голову и решился посмотреть в глаза Максу. – Это сущее мучение, де Роуэн. Я не содержу любовницу, и я не осмеливаюсь спать с собственной женой, из страха, что она понесет ребенка, а я не буду знать, кто его отец.
Макс с трудом дождался, когда можно будет задать следующий вопрос.
– Так она понесла, лорд Сэндс? – тихо спросил он. – Джулия хоть раз забеременела?
Гарри с легкой грустью покачал головой.
– Нет. Я думал и думал об этом и до тех пор ... Впрочем, нет, она, вероятно, просто не могла иметь детей. Говорят, что многие женщины бесплодны.
Голос у графа стал совершенно больным и подавленным. Некоторые, но уж только не Гарри, умеют так правдоподобно притвориться, что и на самом деле поверишь в их переживания. Граф мало что знал про свою жену, и, какими бы ни были ее грехи, теперь она ответит за них только перед Господом.
– Мне очень жаль, лорд Сэндс.
Гарри, тиская в кулаке носовой платок, чуть ли не беспомощно пожал плечами.
– Горничная моей жены находилась в моей постели в ту ночь, когда мою жену и убили, – спокойно сказал он. – Я теперь знаю, каково такое пережить.
Макс медленно поднялся со своего кресла.
Он вдруг погрузился в какое-то совсем уж мрачное отчаяние, ему страстно захотелось бежать куда глаза глядят из этой комнаты, из этого дома, из своей нынешней жизни. Он устал, до чертиков устал от всех гадостей и мерзостей, которые раз за разом ему подсовывает его работа. Он уже не знал толком, отчего так переживает по поводу данного преступления или любого другого, какая разница.
Он мог действительно повернуться ко всему спиной, и впервые в жизни ему захотелось так сделать. Что-то в глубине его души сломалось, что-то беззащитно ранимое и неуловимое. Ему хотелось лишь одного – поскорее попасть к себе домой. Хотя нет, ему хотелось прийти домой к кому-нибудь. К кому-то честному и чистому душой. К тому, кто сможет помочь ему вновь почувствовать себя умытым и обновленным – и снова исполненным надежды.
– Бог мой ... – едва слышно прошептал он. Он не мог позволить себе выхлебать еще одну бутылку дешевого пойла, чтобы хоть на какое-то время забыть обо всем. Он обязан справиться с самим собой. Он должен идти. Он нужен сейчас на Веллклоуз-сквер. Мария написала, что бабушка София простудилась. Остается молить Бога, чтобы ей не стало хуже.
Со смятенными мыслями в голове Макс ободряюще похлопал Гарри по плечу.
– Я приду утром в понедельник, чтобы побеседовать с мисс Дюрретт, – предупредил он. – Впрочем, я хочу, чтобы завтра вы с вашей сестрой уехали из Лондона. Съездите в Холли-Хилл или в поместье Делакорт в Дербишире. Обещайте мне, что уедете!
Гарри слабо кивнул в ответ.
– Я учту.
Макс облегченно вздохнул.
– Хорошо. А пока постарайтесь не переживать. Я сделаю все, что в моих силах. – И добавил более мягким тоном: – Теперь давайте вызовем кого-нибудь, чтобы вам перевязали руку. Ее бы надо показать врачу.
Гарри кивнул и ничего не ответил.
Выйдя от Гарри, Макс нырнул в пелену дождя и вскочил в дожидавшийся его кеб. Он сразу отправился к дому своей бабушки. Дом показался Максу мрачнее и суровее, чем обычно. Скорее всего, дело в погоде, подумал он. Двери он открыл своим ключом и поспешил поскорее миновать кабинеты первого этажа, чтобы его не задержал Трамбл со своими глубоко волнительными жалобами. Сегодня он опасался, что старый приятель вынудит его повести себя невежливо.
Он поднялся наверх и увидел, что состояние бабушки Мария слишком преувеличила, хотя бабушка все же лежала с обессиленным видом на застеленным покрывалом диване, который перенесли к ней в гостиную. Макс, прекрасно зная Софию, сначала заподозрил, что та представилась тяжелобольной в каких-то своих целях – он догадывался в каких, – и содрогнулся. Однако с изумлением увидел, что она и правда неважно выглядит: кожа пепельно-серая, руки неподвижно сложены под грудью, как у покойницы.
Макс опустился около дивана на одно колено и ласково взял ее за руку.
– Бабушка, – взволнованно прошептал он. – Как ты себя чувствуешь?
Ее пергаментно-прозрачные веки затрепетали, медленно поднялись, и она немного растерянно посмотрела на него.
– Это ты, Макс? – слабым голосом проговорила она. – Макс, милый мой, я очень слаба. Совсем ослабела и такая старая. И сердце ... У меня такое чувство, что оно просто заледенело.
– Тише, бабушка, тише. Тебе нужно отдохнуть. Я схожу за доктором. – Макс потянулся к шерстяному покрывалу, чтобы получше укрыть Софию, но та мучительно медленно подняла руку и указала узловатым дрожащим пальцем на камин.
– Пожалуйста, дорогой, сначала дай мне мою шаль. Я до смерти замерзла.
С внезапно охватившим его благоговейным страхом Макс встал с дивана, чтобы выполнить ее требование, и задумчиво провел рукой вдоль всей бледно-голубой шерстяной шали. Он ни разу не видел, чтобы она когда-нибудь носила ее. В то же время она казалась ему странно знакомой. Да и пахла она тоже чем-то знакомым.
Бабушка, не поднимая головы от подушки, слабо покивала.
– Да, мой дорогой, это она.
Он вернулся к дивану и снова опустился на колено, чтобы удобнее укутать Софию шалью. Но больная с непонятным глубоким смущением посмотрела на него, в широко раскрывшихся глазах читалась явная растерянность, и она слабым движением руки оттолкнула от себя шаль.
– Нет, Максимилиан, – прошептала она, осторожно проводя пальцами по необычной ткани. – Шаль не моя. Откуда она здесь?
Откуда она здесь?
Вдруг Макса всего скрутило от невыносимой душевной боли. Она знала ответ на свой вопрос. Знал его теперь и Макс. Продолжая стоять на одном колене у дивана, Макс не сумел удержать странный, похожий на придушенное рыдание звук, который рвался у него из груди. Не сумев удержаться, он зарылся лицом в пушистый голубой кашемир, не переставая снова и снова вдыхать все еще остававшиеся едва различимыми аромат женщины и запах сирени. Казалось, он прикасается к самой сути доброты и чистоты.
Поездка к Гарри, грязь и жестокость, сопровождавшие его работу, нескончаемая пустота его жизни снова обрушились на него с удвоенной силой. Макс склонил голову, невыносимая тяжесть отчаяния придавила его опять, принеся с собой чувство утраты и одиночества.
– Максимилиан, – тихо проговорила София b, подняв руку, ласково погладила его по голове. – Что ты, что ты, Максимилиан...
ГЛАВА 14
Кэтрин проснулась от оглушительно барабанившего в окна проливного дождя. Всю ночь она спала плохо, мучаясь кошмарами, которые не могла потом вспомнить. Раздосадованная, она перевернулась на живот и сердито взбила кулаками подушку, прекрасно зная, что все равно не сможет заснуть. Которую уже неделю подряд она спала урывками, беспокойно ворочаясь с боку на бок, и подушка здесь вовсе ни при чем. С обреченным вздохом она села на постели, зажгла ночную лампу и взяла позаимствованное у Кэма «Ораторское искусство». Если уж сухая и старомодная книжка не нагонит на нее сон, что тогда говорить!
Где-то высоко в небе прокатился раскат грома. Кэтрин откинула одеяло, встала и, сунув ноги в тапочки, накинула халат. Грозу она просто ненавидела, ненавидела даже сильнее, чем туман, который, можно не сомневаться, приползет следом. В грозу ей всегда вспоминался Уилл. Ну, нет! Хватит о нем думать! Если не читается, то отчего бы не заняться рукоделием? Гром прогремел снова, теперь ближе и оглушительнее, и что-то, Бог его знает что, потянуло молодую женщину подойти к окну, в грозу – самому опасному месту.
Сейчас отчего-то у нее была особенна тревожно на душе. Она отодвинула гардину, прижалась лицом к стеклу и с невольным вскриком отшатнулась. На углу улицы, под фонарем, посреди лужи, стоял человек. Один, плечи ссутулились, намокшие поля шляпы уныло обвисли. В тот момент, когда Кэтрин выглянула в окно, какой-то неведомый магнит заставил человека поднять голову. Макс смотрел на нее с улицы. Он, скорее всего не знал, где ее спальня. И в сумерках вряд ли мог разглядеть ее лицо сквозь стену дождя. Но она чувствовала его безмолвную мольбу. Более того, каким-то образом она явственно слышала его слова.
Господи Боже! Кэтрин крепко зажмурилась и отпустила гардину. Та с тихим шорохом вернулась на место и закрыла окно. Зачем он сюда пришел? Чтобы смотреть на нее с такой болью во взгляде? Ничего она делать не будет. Не будет! Но разве и сейчас ей не хочется, чтобы он смирил сваю гордыню и пришел к ней? В неосознанном порыве она бросилась к двери, по дороге прихватив с собой плащ. В прихожей она ненадолго задержалась, чтобы сунуть руки в рукава плаща и схватить с вешалки зонт. Как безумная она распахнула дверь и бросилась вниз по ступенькам прямо под хлещущий дождь.
Улица в поздний час была пустой и безлюдной.
Промозглая сырость облепила лицо, пробирая до костей. Она подскочила к нему, сразу насквозь промочив ноги.
– Макс, – закричала она и, подняв зонт, раскрыла его у него над головой, – что ты здесь делаешь?! Хочешь простыть?
Он молчал. В холодной ночи капли дождя гулко колотили по зонтику, неожиданно создавая чувство странной близости. Крупные капли прыгали вокруг них по мостовой и по лужам, скорее напоминая самые настоящие градины. Макс неотрывно смотрел на нее, и глаза его отражали растерянность и тихую грусть. Как будто что-то отпустило у него в душе.
– Кэтрин, я хотел ... – неуверенно заговорил он. – Понимаешь, нужно погулять с собакой ...
Кэтрин огляделась вокруг и посмотрела на него, совершенно сбитая столку.
– Макс, – осторожно сказала она, – ты в трех милях от своего дома. И с тобой нет никакой собаки.
– Забыл его взять с собой, – признался он и уставился на свои сапоги. – Он у моей бабушки. Трость, зонтик ... их я забыл тоже. Не знаю ...
Он явно был немного не в себе. Кэтрин, покачав головой, схватила его за руку.
– Да не верю я тебе! – воскликнула она и потащила его за собой. – Хорошенький же у меня вид – одна, посреди улицы, под проливным дождем и в ночной одежде! Безумица! Ты тоже хорош, Макс! Два дурака!
Он сразу напрягся и остановился.
– Куда мы идем?
– В дом, – сердито ответила она, подходя к дверям и распахивая их, – выпить рюмку бренди! И не упирайся ты так, Макс, а то мы оба замерзнем насмерть.
К ее удивлению, он покорно шагнул через порог, снял насквозь промокшее пальто и беспрекословно передал ей в требовательно протянутые руки. Его шляпа являла собой ужасающе жалкий вид· – пропитанный водой, жеваный и бесформенный ком. Она сняла ее у него с головы, собираясь кинуть на столик в прихожей, как вдруг из нее что-то выскользнуло и упало на ковер. Кэтрин смотрела на свою любимую голубую кашемировую шаль, лежащую у ее ног в луже воды.
– Я ушел, а она осталась у меня в руках, – пробормотал он, когда молодая женщина нагнулась, чтобы ее поднять. – Под дождем она могла промокнуть, и я ... ну, короче говоря, она не влезала ни в один из карманов.
Такого дурака еще поискать надо, вот только бранить его язык у нее не поворачивался.
– Понятно, – только и сказала Кэтрин, удивившись, почему он просто не обмотал шаль вокруг шеи, спрятав под пальто. – Выходит, ты засунул ее себе в шляпу, чтобы она не намокла? Макс, как мило с твоей стороны. Но даже шаль не смогла бы отогреть мне сердце, если бы ты простудился умер, понимаешь?
Он посмотрел на нее немигающим взглядом и ничего не сказал.
Кэтрин набросила свой плащ и шаль на перила лестницы и направилась к гостиной. Там она скинула с ног тапочки, зажгла лампу и, присев перед камином, кочергой расшевелила угли. Все это время Макс стоял, безвольно опустив руки, смотрел на нее и молчал. Она встала, повернулась к Максу и доставила себе удовольствие не спеша окинуть взглядом его чуть сутулые плечи, всю его поджарую фигуру, а когда поймала его взгляд, то в груди у нее затрепетало что-то порывистое и искушающее – вроде как оперившийся птенец попытался впервые расправить крылышки. Боже мой, какой же он все же поразительный человек! А вид у него самый несчастный – худое, осунувшееся лицо, мокрые длинные волосы неопрятными прядями облепили голову и шею, скулы выпирают ...
Кэтрин разлила бренди в два бокала, подумав мимоходом, как долго он шел в темноте под дождем. Не может быть, чтобы от самой Веллклоуз-сквер! Но пиджак у него тоже оказался промокшим.
– Господи, Макс! – тихо проговорила она и протянула руку, чтобы провести по рукаву пиджака.
Макс чуть отстранился, и тогда она только покачала головой.
– Сними и отдай мне твой пиджак, – попросила она, стараясь скрыть неожиданный прилив нежности. – И жилетку тоже. Давай снимай их, а потом поставь сапоги к огню.
Когда она забрала у него пиджак с жилеткой и развесила на стульях около камина, Макс шагнул к ней, неожиданно схватил за запястье и довольно резко повернул к себе лицом.
– Почему ты так делаешь? – хрипло выдохнул он.
Кэтрин слегка приподняла брови.
– Чтобы ты не заболел.
Выражение его лица смягчилось.
– Я не про то, – тихо сказал он. – Почему ты со мной ... подталкиваешь меня ... Господи, Кэтрин! Ну не знаю я! Мне не надо здесь находиться. Уже поздно. Твои слуги. Боже мой, твоя репутация!
– Не беспокойся за моих слуг, Макс, – спокойно ответила она. – Они служат у моего брата. Я вполне независимая вдова, и чем я занимаюсь, касается только меня одной.
Он выпустил ее руку и принялся расхаживать по гостиной, как зверь в клетке. В некотором смысле он им и был. Зная Макса де Роуэна уже достаточно долго, Кэтрин понимала, что жизнь его в основном, проходит на улице и четыре стены кажутся ему темницей.
– Макс, – негромко спросила она, – а почему ты здесь?
Де Роуэн остановился рядом с фортепьяно и невидяще смотрел на раскинувшиеся перед ним черно-белые клавиши. Он протянул руку и коснулся одной из них. В гостиной отдалась эхом и затихла высокая и пронзительно-печальная нота.
– Не знаю, – тихо ответил он, – просто, вот пришел. Я по тебе очень скучаю.
Она вдруг поняла, что за непонятное и неуловимое чувство так робко трепещет у нее в груди. Она теперь знала, как оно называется; и радости ей это не доставило. Она любила Макса, любила так, как никогда прежде никого не любила, даже своего мужа. И черт бы побрал его бабушку Софию Кастелли за то, что навела ее на такие мысли! Но что бы там ни говорила его бабушка, Кэтрин вовсе не уверена, что Макс позволит себе полюбить ее.
Кэтрин подошла к нему, и он не стал отстраняться.
– Макс, я думаю, что ты знаешь, почему ты здесь, – утвердительно сказала она, смотря на него в упор. – Думаю, что мы оба знаем.
Он засмеялся, но в его смехе ей послышались горькие нотки.
– Я начинаю думать, Кэтрин, что я вообще ничего не знаю. Еще никогда в жизни не был так сбит с толку и измучен, как сейчас.
Она легонько взяла его под локоть и повернула к себе лицом, заставив поднять голову от фортепьяно.
– Я считаю, – очень тихо сказала она, – что нам просто нужно смириться с тем, что есть между нами, Макс. Называй наше чувство как хочешь – влечение, одержимость, мне все равно, – но оно же есть. И может быть, тебе нужно перестать с ним бороться?
Он поднял руку и ласково провел кончиками пальцев по ее щеке.
– Кэтрин, – проговорил он, и голос его наполнился мучительной тоской. – Для тебя в моей жизни нет места. В той жизни, которой я живу. Ты заслуживаешь лучшего. Себя я не могу переменить. Я тот, кем должен быть.
Макс согласно вздохнул.
– Мне тоже тут не все нравится.
Кем6л присоединился к их разговору.
– Давайте пока оставим Ратледжа в покое, – предложил он и широким жестом показал на разложенные украшения. – Есть одна деталь, которая меня изрядно беспокоит: если все подделка, откуда нам известно, что семейный сапфир Сэндсов настоящий?
Макс припомнил то, что ему рассказывала Сесилия.
– Он был настоящим, – быстро ответил он. – Сэндс хранил его в тайнике и вынул его именно в тот день.
Кембл кивнул с таким видом, как если бы сказанное лишь подтвердило его подозрения.
– А не кажется ли тебе примечательным, что наш убийца каким-то образом сумел из кучи побрякушек выбрать единственную настоящую драгоценность?
Макс чертыхнулся.
– Ты прав, Кем. Он должен был знать, что все остальное – подделка. Мне с самого начала показалось странным, что все украшения так и остались там валяться ...
– А раз нам доподлинно известно, что Джулия в азартные игры никогда не играла, – пробормотал Кембл, задумчиво барабаня пальцами по столу, – то, похоже, что она выплачивала какую-то часть средств, которые поверенный в делах лорда Сэндса отследить не мог. Здесь пахнет вымогательством.
Сиск фыркнул.
– Ну да, а вымогать-то что? Каждый знал, что у мужа ее каждый день новые рога вырастают.
– Значит, за что-то еще более поганое, чем супружеская неверность, – холодно возразил Макс и поднялся из-за стола. Например, за аборт, подумал он. Но пока так никому и не сказал про подозрения доктора Гривза. – Сиск, встречаемся в понедельник, в девять, в кофейне Коббла. Мы отправимся побеседовать с мисс Дюретт. Впрочем, может быть, они и не пожелают, чтобы мы ее вздернули. По крайней мере, не в ближайшие дни.
– Сегодня только суббота, – заметил Кем, раздраженно отставляя свой кофе. – Два дня нам что, нечем заняться?
– У меня такое чувство, что мне пора нанести еще один визит Гарри Маркэм-Сэндсу, – пробурчал Макс. – Я только сомневаюсь, что он доставит мне удовольствие. Ты же можешь взять еще парочку подделок из той шкатулки и выложить в витрине своей лавки. Чем черт не шутит, вдруг что и получится, а?
Сиск указал на три украшения, все еще лежавших на столе.
– А вы заберите их.
Макс кивнул.
– Ладно, как закончу с Сэндсом, разошлю записки всем джентльменам из нашего списка подозреваемых. Попрошу их прийти и осмотреть эти три вещички. Может быть, кто-то и узнает какую-нибудь или разнервничается и выдаст себя.
– Удачи, приятель, – буркнул Сиск. Внезапно раздался громкий стук в дверь. Макс распахнул ее. На пороге стояла миссис Фрайер, а за ее спиной маячила фигура лакея в ливрее семейства Кастелли.
– Послание от миссис Витторио, сэр, – почтительно проговорил лакей и протянул над плечом домоправительницы запечатанный конверт. Де Роуэн со вздохом сунул его в карман пиджака.
Весь следующий час Макс занимался тем, что составлял и рассылал письма всем подозреваемым по делу леди Сэндс, кроме Ратледжа и сэра Эверарда Гранта, который по-прежнему напрочь отрицал свое знакомство с Джулией. Возможно, Макс и рисковал, показывая им всем, что знает про драгоценности. Закончив с письмами, он нанял кеб и под проливным дождем отправился к Гарри. По правилам высшего света, Макс прибыл совсем в неурочное время, однако дворецкий не стал пререкаться и сразу провел его в гостиную. Вскоре к нему вышел Гарри, с красным лицом, в домашнем халате, а следом шествовал лакей, неся на подносе кофейник и чашки.
Брат Сесилии выглядел неряшливо и нездорово: лицо обрюзгшее, волосы не подстрижены. Однако граф, казалось, вовсе не удивился приходу Макса. Невнятно поздоровавшись, он рассеянно покосился на Люцифера, как если бы увидеть мастифа весом в десять стоунов, по-хозяйски растянувшегося на его турецком ковре, было самым обычным делом. Граф устало повалился в свое любимое кресло, и вяло предложил Максу кофе. Когда Гарри передавал чашку, та мелко позвякивала о блюдце – так у хозяина тряслась рука. Макс поторопился забрать чашку.
Сделав большой глоток, он про себя горячо возблагодарил Бога за неустанную заботу. Гарри, как всякий умудренный опытом выпивоха, заваривал очень крепкий кофе. Хотя голова у Макса все равно раскалывалась, а в глаза, казалось, насыпали раскаленного перцу, он уже мог жить дальше.
В конце концов, как бы укрепившись духом против обрушившихся неприятностей, граф поднял голову и встретился глазами с Максом. Макс перевел дыхание.
– Лорд Сэндс, – озабоченным тоном заговорил он, – смею полагать, вы догадываетесь, что я пришел поговорить с вами о Женевьеве Дюрретт.
В один миг вся кровь отхлынула от лица графа.
Он с такой силой стиснул в руке чашку, что казалось, еще немного, и та окажется раздавленной на мелкие куски.
– Боже мой! – вскричал граф, вскакивая с кресла и бросив кофейную чашку с такой силой, будто она была раскаленной добела. – Господи, помоги мне! Я так и знал!
Макс, в голове которого мелькнула забавная мысль, что он весьма вредоносно влияет на кофейные чашки в доме Сэндса, тоже вскочил, но Гарри уже ринулся вперед и под его тапочками захрустели осколки китайского фарфора. Оказавшись у окна, он занес руку и принялся колотить кулаком по оконной раме так, что стекла жалобно зазвенели.
– Я знал, что ты докопаешься! – вопил он, и в голосе его звучала безысходность. – Господи, как же я рад, что все вышло, наконец, наружу!
Макс оказался рядом с ним и схватил графа за руку, удержав от очередного удара. Только сейчас он увидел, что у Гарри весь кулак в крови.
– Что она сказала? – требовательно спросил граф, отворачиваясь от окна и не замечая пораненной руки. – В чем она меня обвинила?
Выхватив из кармана носовой платок, Макс схватил графа за руку, повернул к себе его ладонь и быстро вытащил осколок раздавленной чашки. Гарри стоял как оглушенный и только что-то бормотал и ругался.
– Стерва! – выкрикнул он яростно, когда Макс вытащил еще один осколок. – Чертова стерва довела Женевьеву до такого! Мне приходилось ждать этого каждую ночь! Какой же я дурак!
Вполне могло статься, что граф сейчас был не в себе. Но Макс не понимал совершенно ничего. Впрочем, он предусмотрительно молчал, не показывая вида.
– Отчего вы решили, что она довела ее до такого, милорд? – тихонько спросил он, осторожно перевязывая носовым платком руку Гарри. – Полагаю, вам лучше рассказать мне все как есть.
Гарри решительно кивнул и провел здоровой рукой по воспаленным покрасневшим глазам.
– Думаю, она просто хотела подстроить мне ловушку, – зашептал он, яростно дергая у себя на шее приспущенный галстук. – Ей так хотелось выставить меня посмешищем. Показать, что я нисколько не лучше ее, потому что я ведь в тот вечер видел ее в карете, вот в чем дело!
Макс подтолкнул Гарри к его креслу, но его светлость сесть не пожелал и принялся вышагивать по гостиной.
– Вы ведете речь о леди Сэндс? – спросил де Роуэн, отваживаясь высказать догадку вслух. – Вы думаете, что она хотела подстроить вам ловушку?
Господи, о чем бормочет этот тип?
Гарри повернулся к нему как ужаленный и зло прищурился.
– О да! – прошипел он. – Мне пришлось столько раз думать и думать о происшедшем, де Роуэн. Вы знаете, что такое жить в доме, исполненном скорби и печали? Одно проклятое занудство, де Роуэн, и больше ничего! А Женевьева ... Она просто всякий раз, когда видит меня, стрелой мчится в противоположную сторону. Думаю, теперь она скорее согласится умереть, чем ляжет в мою постель.
Ляжет в его постель? И тут Макса как обухом по голове ударили. Господи, как же он раньше не догадался! Ну, конечно же!
– Значит, Женевьева Дюрретт находилась в вашей постели в ту самую ночь, когда умерла ваша жена, так?
Гарри, наконец, остановился и рухнул в кресло.
– О, что же мне делать, черт возьми? Чем дальше, тем все хуже и хуже, – прорыдал он и спрятал лицо в ладонях. – Я всего лишь лег в постель с девицей, де Роуэн. Той ночью я что угодно мог сделать, но своей жены я не придушивал. Может, она подослала ее, надеясь застукать нас вдвоем. Я не знаю, просто не знаю. Но она не пришла. И я ее не убивал.
Макс склонен был ему верить, хотя уже давно подозревал, что Гарри что-то от него скрывал ...
– Ваша связь с горничной вашей жены, – спокойно спросил он, – как долго она продолжалась?
– Господи, какое там долго! – безжизненным голосом ответил Гарри. – Если она такое говорит, то она бессовестно лжет. Полагаю, я дал маху той ночью. Девица, по сути, сама бросилась мне на шею. А при моем тогдашнем состоянии души – Джулия и все остальное – разве достало бы сил отказаться от сладкой утехи?
Некоторые мужчины именно так бы и поступили, подумал про себя де Роуэн.
– Лорд Сэндс, прошу прощения за то, что задаю вам такой вопрос. Но когда вы говорите, что мисс Дюрретт бросилась вам на шею, что вы имеете в виду?
Не поднимая глаз, Гарри пожал плечами.
– В ту ночь Женевьева постучала ко мне, уже после того как вернулась Джулия, – объяснил он, уставясь себе под ноги, – привалилась ко мне, как перепившая девка, что-то спросила, глупость какую-то, не помню, потом принялась перебирать свои локоны и руку протянула, чтобы расправить мне галстук. Я попытался отступить. Сказал ей, что сейчас вызову своего камердинера.
– А потом? – осведомился Макс.
– Потом ... – Гарри с трудом сглотнул. – Потом она посмотрела мне прямо в глаза, подмигнула и предложила все сделать самой. Так и сказала – я сделаю все, месье, – да еще со своим прелестным французским акцентом, понимаете? – Гарри, наконец, поднял голову и решился посмотреть в глаза Максу. – Это сущее мучение, де Роуэн. Я не содержу любовницу, и я не осмеливаюсь спать с собственной женой, из страха, что она понесет ребенка, а я не буду знать, кто его отец.
Макс с трудом дождался, когда можно будет задать следующий вопрос.
– Так она понесла, лорд Сэндс? – тихо спросил он. – Джулия хоть раз забеременела?
Гарри с легкой грустью покачал головой.
– Нет. Я думал и думал об этом и до тех пор ... Впрочем, нет, она, вероятно, просто не могла иметь детей. Говорят, что многие женщины бесплодны.
Голос у графа стал совершенно больным и подавленным. Некоторые, но уж только не Гарри, умеют так правдоподобно притвориться, что и на самом деле поверишь в их переживания. Граф мало что знал про свою жену, и, какими бы ни были ее грехи, теперь она ответит за них только перед Господом.
– Мне очень жаль, лорд Сэндс.
Гарри, тиская в кулаке носовой платок, чуть ли не беспомощно пожал плечами.
– Горничная моей жены находилась в моей постели в ту ночь, когда мою жену и убили, – спокойно сказал он. – Я теперь знаю, каково такое пережить.
Макс медленно поднялся со своего кресла.
Он вдруг погрузился в какое-то совсем уж мрачное отчаяние, ему страстно захотелось бежать куда глаза глядят из этой комнаты, из этого дома, из своей нынешней жизни. Он устал, до чертиков устал от всех гадостей и мерзостей, которые раз за разом ему подсовывает его работа. Он уже не знал толком, отчего так переживает по поводу данного преступления или любого другого, какая разница.
Он мог действительно повернуться ко всему спиной, и впервые в жизни ему захотелось так сделать. Что-то в глубине его души сломалось, что-то беззащитно ранимое и неуловимое. Ему хотелось лишь одного – поскорее попасть к себе домой. Хотя нет, ему хотелось прийти домой к кому-нибудь. К кому-то честному и чистому душой. К тому, кто сможет помочь ему вновь почувствовать себя умытым и обновленным – и снова исполненным надежды.
– Бог мой ... – едва слышно прошептал он. Он не мог позволить себе выхлебать еще одну бутылку дешевого пойла, чтобы хоть на какое-то время забыть обо всем. Он обязан справиться с самим собой. Он должен идти. Он нужен сейчас на Веллклоуз-сквер. Мария написала, что бабушка София простудилась. Остается молить Бога, чтобы ей не стало хуже.
Со смятенными мыслями в голове Макс ободряюще похлопал Гарри по плечу.
– Я приду утром в понедельник, чтобы побеседовать с мисс Дюрретт, – предупредил он. – Впрочем, я хочу, чтобы завтра вы с вашей сестрой уехали из Лондона. Съездите в Холли-Хилл или в поместье Делакорт в Дербишире. Обещайте мне, что уедете!
Гарри слабо кивнул в ответ.
– Я учту.
Макс облегченно вздохнул.
– Хорошо. А пока постарайтесь не переживать. Я сделаю все, что в моих силах. – И добавил более мягким тоном: – Теперь давайте вызовем кого-нибудь, чтобы вам перевязали руку. Ее бы надо показать врачу.
Гарри кивнул и ничего не ответил.
Выйдя от Гарри, Макс нырнул в пелену дождя и вскочил в дожидавшийся его кеб. Он сразу отправился к дому своей бабушки. Дом показался Максу мрачнее и суровее, чем обычно. Скорее всего, дело в погоде, подумал он. Двери он открыл своим ключом и поспешил поскорее миновать кабинеты первого этажа, чтобы его не задержал Трамбл со своими глубоко волнительными жалобами. Сегодня он опасался, что старый приятель вынудит его повести себя невежливо.
Он поднялся наверх и увидел, что состояние бабушки Мария слишком преувеличила, хотя бабушка все же лежала с обессиленным видом на застеленным покрывалом диване, который перенесли к ней в гостиную. Макс, прекрасно зная Софию, сначала заподозрил, что та представилась тяжелобольной в каких-то своих целях – он догадывался в каких, – и содрогнулся. Однако с изумлением увидел, что она и правда неважно выглядит: кожа пепельно-серая, руки неподвижно сложены под грудью, как у покойницы.
Макс опустился около дивана на одно колено и ласково взял ее за руку.
– Бабушка, – взволнованно прошептал он. – Как ты себя чувствуешь?
Ее пергаментно-прозрачные веки затрепетали, медленно поднялись, и она немного растерянно посмотрела на него.
– Это ты, Макс? – слабым голосом проговорила она. – Макс, милый мой, я очень слаба. Совсем ослабела и такая старая. И сердце ... У меня такое чувство, что оно просто заледенело.
– Тише, бабушка, тише. Тебе нужно отдохнуть. Я схожу за доктором. – Макс потянулся к шерстяному покрывалу, чтобы получше укрыть Софию, но та мучительно медленно подняла руку и указала узловатым дрожащим пальцем на камин.
– Пожалуйста, дорогой, сначала дай мне мою шаль. Я до смерти замерзла.
С внезапно охватившим его благоговейным страхом Макс встал с дивана, чтобы выполнить ее требование, и задумчиво провел рукой вдоль всей бледно-голубой шерстяной шали. Он ни разу не видел, чтобы она когда-нибудь носила ее. В то же время она казалась ему странно знакомой. Да и пахла она тоже чем-то знакомым.
Бабушка, не поднимая головы от подушки, слабо покивала.
– Да, мой дорогой, это она.
Он вернулся к дивану и снова опустился на колено, чтобы удобнее укутать Софию шалью. Но больная с непонятным глубоким смущением посмотрела на него, в широко раскрывшихся глазах читалась явная растерянность, и она слабым движением руки оттолкнула от себя шаль.
– Нет, Максимилиан, – прошептала она, осторожно проводя пальцами по необычной ткани. – Шаль не моя. Откуда она здесь?
Откуда она здесь?
Вдруг Макса всего скрутило от невыносимой душевной боли. Она знала ответ на свой вопрос. Знал его теперь и Макс. Продолжая стоять на одном колене у дивана, Макс не сумел удержать странный, похожий на придушенное рыдание звук, который рвался у него из груди. Не сумев удержаться, он зарылся лицом в пушистый голубой кашемир, не переставая снова и снова вдыхать все еще остававшиеся едва различимыми аромат женщины и запах сирени. Казалось, он прикасается к самой сути доброты и чистоты.
Поездка к Гарри, грязь и жестокость, сопровождавшие его работу, нескончаемая пустота его жизни снова обрушились на него с удвоенной силой. Макс склонил голову, невыносимая тяжесть отчаяния придавила его опять, принеся с собой чувство утраты и одиночества.
– Максимилиан, – тихо проговорила София b, подняв руку, ласково погладила его по голове. – Что ты, что ты, Максимилиан...
ГЛАВА 14
Какой бы легковесной ни казалась изящная манерность, она, определенно, важна для грядущих приятностей в частной жизни, особенно в том, что касается женщин.
Лорд Честерфилд. Этикет истинного дворянина
Кэтрин проснулась от оглушительно барабанившего в окна проливного дождя. Всю ночь она спала плохо, мучаясь кошмарами, которые не могла потом вспомнить. Раздосадованная, она перевернулась на живот и сердито взбила кулаками подушку, прекрасно зная, что все равно не сможет заснуть. Которую уже неделю подряд она спала урывками, беспокойно ворочаясь с боку на бок, и подушка здесь вовсе ни при чем. С обреченным вздохом она села на постели, зажгла ночную лампу и взяла позаимствованное у Кэма «Ораторское искусство». Если уж сухая и старомодная книжка не нагонит на нее сон, что тогда говорить!
Где-то высоко в небе прокатился раскат грома. Кэтрин откинула одеяло, встала и, сунув ноги в тапочки, накинула халат. Грозу она просто ненавидела, ненавидела даже сильнее, чем туман, который, можно не сомневаться, приползет следом. В грозу ей всегда вспоминался Уилл. Ну, нет! Хватит о нем думать! Если не читается, то отчего бы не заняться рукоделием? Гром прогремел снова, теперь ближе и оглушительнее, и что-то, Бог его знает что, потянуло молодую женщину подойти к окну, в грозу – самому опасному месту.
Сейчас отчего-то у нее была особенна тревожно на душе. Она отодвинула гардину, прижалась лицом к стеклу и с невольным вскриком отшатнулась. На углу улицы, под фонарем, посреди лужи, стоял человек. Один, плечи ссутулились, намокшие поля шляпы уныло обвисли. В тот момент, когда Кэтрин выглянула в окно, какой-то неведомый магнит заставил человека поднять голову. Макс смотрел на нее с улицы. Он, скорее всего не знал, где ее спальня. И в сумерках вряд ли мог разглядеть ее лицо сквозь стену дождя. Но она чувствовала его безмолвную мольбу. Более того, каким-то образом она явственно слышала его слова.
Господи Боже! Кэтрин крепко зажмурилась и отпустила гардину. Та с тихим шорохом вернулась на место и закрыла окно. Зачем он сюда пришел? Чтобы смотреть на нее с такой болью во взгляде? Ничего она делать не будет. Не будет! Но разве и сейчас ей не хочется, чтобы он смирил сваю гордыню и пришел к ней? В неосознанном порыве она бросилась к двери, по дороге прихватив с собой плащ. В прихожей она ненадолго задержалась, чтобы сунуть руки в рукава плаща и схватить с вешалки зонт. Как безумная она распахнула дверь и бросилась вниз по ступенькам прямо под хлещущий дождь.
Улица в поздний час была пустой и безлюдной.
Промозглая сырость облепила лицо, пробирая до костей. Она подскочила к нему, сразу насквозь промочив ноги.
– Макс, – закричала она и, подняв зонт, раскрыла его у него над головой, – что ты здесь делаешь?! Хочешь простыть?
Он молчал. В холодной ночи капли дождя гулко колотили по зонтику, неожиданно создавая чувство странной близости. Крупные капли прыгали вокруг них по мостовой и по лужам, скорее напоминая самые настоящие градины. Макс неотрывно смотрел на нее, и глаза его отражали растерянность и тихую грусть. Как будто что-то отпустило у него в душе.
– Кэтрин, я хотел ... – неуверенно заговорил он. – Понимаешь, нужно погулять с собакой ...
Кэтрин огляделась вокруг и посмотрела на него, совершенно сбитая столку.
– Макс, – осторожно сказала она, – ты в трех милях от своего дома. И с тобой нет никакой собаки.
– Забыл его взять с собой, – признался он и уставился на свои сапоги. – Он у моей бабушки. Трость, зонтик ... их я забыл тоже. Не знаю ...
Он явно был немного не в себе. Кэтрин, покачав головой, схватила его за руку.
– Да не верю я тебе! – воскликнула она и потащила его за собой. – Хорошенький же у меня вид – одна, посреди улицы, под проливным дождем и в ночной одежде! Безумица! Ты тоже хорош, Макс! Два дурака!
Он сразу напрягся и остановился.
– Куда мы идем?
– В дом, – сердито ответила она, подходя к дверям и распахивая их, – выпить рюмку бренди! И не упирайся ты так, Макс, а то мы оба замерзнем насмерть.
К ее удивлению, он покорно шагнул через порог, снял насквозь промокшее пальто и беспрекословно передал ей в требовательно протянутые руки. Его шляпа являла собой ужасающе жалкий вид· – пропитанный водой, жеваный и бесформенный ком. Она сняла ее у него с головы, собираясь кинуть на столик в прихожей, как вдруг из нее что-то выскользнуло и упало на ковер. Кэтрин смотрела на свою любимую голубую кашемировую шаль, лежащую у ее ног в луже воды.
– Я ушел, а она осталась у меня в руках, – пробормотал он, когда молодая женщина нагнулась, чтобы ее поднять. – Под дождем она могла промокнуть, и я ... ну, короче говоря, она не влезала ни в один из карманов.
Такого дурака еще поискать надо, вот только бранить его язык у нее не поворачивался.
– Понятно, – только и сказала Кэтрин, удивившись, почему он просто не обмотал шаль вокруг шеи, спрятав под пальто. – Выходит, ты засунул ее себе в шляпу, чтобы она не намокла? Макс, как мило с твоей стороны. Но даже шаль не смогла бы отогреть мне сердце, если бы ты простудился умер, понимаешь?
Он посмотрел на нее немигающим взглядом и ничего не сказал.
Кэтрин набросила свой плащ и шаль на перила лестницы и направилась к гостиной. Там она скинула с ног тапочки, зажгла лампу и, присев перед камином, кочергой расшевелила угли. Все это время Макс стоял, безвольно опустив руки, смотрел на нее и молчал. Она встала, повернулась к Максу и доставила себе удовольствие не спеша окинуть взглядом его чуть сутулые плечи, всю его поджарую фигуру, а когда поймала его взгляд, то в груди у нее затрепетало что-то порывистое и искушающее – вроде как оперившийся птенец попытался впервые расправить крылышки. Боже мой, какой же он все же поразительный человек! А вид у него самый несчастный – худое, осунувшееся лицо, мокрые длинные волосы неопрятными прядями облепили голову и шею, скулы выпирают ...
Кэтрин разлила бренди в два бокала, подумав мимоходом, как долго он шел в темноте под дождем. Не может быть, чтобы от самой Веллклоуз-сквер! Но пиджак у него тоже оказался промокшим.
– Господи, Макс! – тихо проговорила она и протянула руку, чтобы провести по рукаву пиджака.
Макс чуть отстранился, и тогда она только покачала головой.
– Сними и отдай мне твой пиджак, – попросила она, стараясь скрыть неожиданный прилив нежности. – И жилетку тоже. Давай снимай их, а потом поставь сапоги к огню.
Когда она забрала у него пиджак с жилеткой и развесила на стульях около камина, Макс шагнул к ней, неожиданно схватил за запястье и довольно резко повернул к себе лицом.
– Почему ты так делаешь? – хрипло выдохнул он.
Кэтрин слегка приподняла брови.
– Чтобы ты не заболел.
Выражение его лица смягчилось.
– Я не про то, – тихо сказал он. – Почему ты со мной ... подталкиваешь меня ... Господи, Кэтрин! Ну не знаю я! Мне не надо здесь находиться. Уже поздно. Твои слуги. Боже мой, твоя репутация!
– Не беспокойся за моих слуг, Макс, – спокойно ответила она. – Они служат у моего брата. Я вполне независимая вдова, и чем я занимаюсь, касается только меня одной.
Он выпустил ее руку и принялся расхаживать по гостиной, как зверь в клетке. В некотором смысле он им и был. Зная Макса де Роуэна уже достаточно долго, Кэтрин понимала, что жизнь его в основном, проходит на улице и четыре стены кажутся ему темницей.
– Макс, – негромко спросила она, – а почему ты здесь?
Де Роуэн остановился рядом с фортепьяно и невидяще смотрел на раскинувшиеся перед ним черно-белые клавиши. Он протянул руку и коснулся одной из них. В гостиной отдалась эхом и затихла высокая и пронзительно-печальная нота.
– Не знаю, – тихо ответил он, – просто, вот пришел. Я по тебе очень скучаю.
Она вдруг поняла, что за непонятное и неуловимое чувство так робко трепещет у нее в груди. Она теперь знала, как оно называется; и радости ей это не доставило. Она любила Макса, любила так, как никогда прежде никого не любила, даже своего мужа. И черт бы побрал его бабушку Софию Кастелли за то, что навела ее на такие мысли! Но что бы там ни говорила его бабушка, Кэтрин вовсе не уверена, что Макс позволит себе полюбить ее.
Кэтрин подошла к нему, и он не стал отстраняться.
– Макс, я думаю, что ты знаешь, почему ты здесь, – утвердительно сказала она, смотря на него в упор. – Думаю, что мы оба знаем.
Он засмеялся, но в его смехе ей послышались горькие нотки.
– Я начинаю думать, Кэтрин, что я вообще ничего не знаю. Еще никогда в жизни не был так сбит с толку и измучен, как сейчас.
Она легонько взяла его под локоть и повернула к себе лицом, заставив поднять голову от фортепьяно.
– Я считаю, – очень тихо сказала она, – что нам просто нужно смириться с тем, что есть между нами, Макс. Называй наше чувство как хочешь – влечение, одержимость, мне все равно, – но оно же есть. И может быть, тебе нужно перестать с ним бороться?
Он поднял руку и ласково провел кончиками пальцев по ее щеке.
– Кэтрин, – проговорил он, и голос его наполнился мучительной тоской. – Для тебя в моей жизни нет места. В той жизни, которой я живу. Ты заслуживаешь лучшего. Себя я не могу переменить. Я тот, кем должен быть.