Карлайл Лиз. Леди и авантюрист

   Вост снова коротко рассмеялся.
   – Я тебе не верю. Уж очень ты дергаешься, дорогуша. Впрочем, мне даже нравится. Если будешь паинькой, я на несколько дней спрячу тебя в укромном месте. Подержу тебя там, пока ты мне не надоешь. А потом отошлю подальше ... Что ты скажешь о притонах Сан-Франциско?
   – Нет!
   Он провел ножом по ее шее и сделал движение рукой, как если бы ему захотелось перерезать ей горло.
   – За такую молочно-белую кожу не жалко и небольшого состояния, верно? Особенно тому, кто полгода мотался по морским просторам и ничего, кроме волн, не видел. Загоревшие ребята будут по гроб жизни мне благодарны. Тебе ведь нравятся смуглые, верно? Уж лучше так, чем помереть.
   – Негодяй, лучше убей меня! – воскликнула она. – Потом тебя все равно повесят. Мой конюх видел, как ты приехал. Он засвидетельствует.
   И Нейт, вспомнила она. Нейт ведь наверняка его видел и, может быть, запомнил сам фаэтон ...
   – Ты меня, похоже, начинаешь утомлять, – Вост притворно тяжело вздохнул, – тогда, боюсь, произойдет несчастный случай с фаэтоном, моя дорогая.
   – У тебя все равно ничего не получится!
   Вост продолжал говорить, не обращая внимания на ее слова.
   – Ведь тебе вдруг понадобилось съездить за лентами, – откровенно издевался он; – Желание дамы – закон! Вперед! И поскорее! К несчастью, я потворствовал твоему желанию. Увы, экипаж перевернулся.
   Нож почти любовно погладил ей горло.
   – Какая шейка! Жаль, сломается она сразу. Потрясенный, я, конечно, сразу брошусь на помощь. Но, увы, окажется слишком поздно.
   – Глупец, мой слуга тебя видел! Да кто тебе поверит, что ты ни при чем!
   Вост откинул голову назад и расхохотался.
   – Амелия – вот она поверит, – ответил он. – Простушки всегда готовы простить красавцу повесе что угодно. Она уже солгала полиции – и по своей собственной воле, между прочим, никто ее не принуждал, – чтобы спасти нас от позорного публичного скандала. Забавно, не правда ли? Что же до остальных, вроде неуклюжего ублюдка де Роуэна, – да, они будут подозревать. Только доказать ничего не смогут.
   Кэтрин попыталась вывернуться из его рук.
   – Ты разоришься!
   – Вряд ли, дорогая. У папаши Амелии денег хватит на всех.
   – Так вот зачем ты убил свою жену! – воскликнула Кэтрин.
   Она сдержала нахлынувший порыв вырваться и броситься бежать куда глаза глядят. Но решила, что еще слишком рано. «Позже. Морочь ему голову. Пусть болтает, и подольше. Отвлекай внимание. И следи за ножом».
   – Твоя жена, эта актриса, Нэнси ... Она ведь хотела тебя разоблачить, ведь так? До того как Амелия Лейн влюбилась в тебя, ты был всего лишь мелким шантажистом, каких везде пруд пруди, – зашептала Кэтрин. – Ты украл сапфир и убил свою жену, потому что знал, что, как только женишься на Амелии, Нэнси не преминет отомстить тебе сполна.
   Вост непроизвольно стиснул ей грудь.
   – Да, черт бы ее побрал! Ух и хитра же она была! Все улыбалась и желала мне счастья, стерва! Но я знал, что в ту самую минуту, когда Гарри с ней разведется – а он твердо собирался это сделать! – она начала бы меня шантажировать. Будь я проклят, если она не хранила в своем ящике свидетельство о нашем браке. Я рисковать не собираюсь. Ни теперь, ни тогда, когда заберу сапфир из тайника. Я с ней давно хотел разделаться. Толку от нее все равно не было никакого.
   – Но она же была твоей женой! – воскликнула Кэтрин. – Ты же ее когда-то любил!
   Вост злобно притянул ее к себе.
   – Она была самодовольной шлюхой и больше никем! – прорычал он в ответ. – Она смылась из Бостона и ни слова мне не сказала! Окрутила придурка Сэндса и заставила на себе жениться. И вдобавок избавилась от моего ребенка – от дитяти своего законного мужа! – как будто считала выше своего достоинства выносить его!
   Кажется, Кэтрин отыскала слабое место.
   – Она... сохранила сувенир на память, запинаясь, проговорила она, – театральную афишу. А ты – Ричард. Ричард Вентор. Вы тогда последний раз сыграли вместе, так ведь? Нэнси не смогла пересилить себя и выбросить ее. Она тебя любила.
   – Заткнись, великосветская стерва! – прорычал он.
   Его рука снова накрыла ей рот. Он принялся что-то заталкивать ей в рот. Господи, носовой платок! Боже! Она отчаянно замотала головой, но бесполезно, и тогда она закричала криком, которого никто не услышал.

ГЛАВА 20

   Пусть ваши враги чувствуют постоянство вашего негодования; ибо имеется разница между злым умыслом, который всегда неблагороден, и решительной самозащитой, которая всегда законна.

Лорд Честерфилд. Этикет истинного дворянина

   Вост поволок Кэтрин в глубину разросшихся рододендронов, подальше от дорожки. Он бросил ее лицом вниз на траву и уселся на нее верхом, больно вдавив в землю ее грудь и живот. Кэтрин уперлась сжатыми кулаками в дерн и попыталась извернуться и откатиться в сторону. Он рывком перевернул ее на спину и больно заехал локтем в висок.
   – Вопи сколько душе угодно, миледи, – прошипел он, не обращая внимания на текущие у нее по щекам слезы, – никто тебя все равно не услышит. Меня ничем не разжалобишь. Не разжалобишь!
   Он подмял ее под себя; кончик ножа больно колол ей шею чуть ниже уха. Свободной рукой он смял и задрал ей юбки. От прикосновения холодного воздуха к нагой коже она задрожала. По правде говоря, воздух ей показался не холодным, а просто обжигающе-ледяным. К горлу подступила тошнота. Вост немного приподнялся, и она почувствовала, как он нетерпеливо теребит свои брюки, спеша их расстегнуть. Кэтрин почувствовала, что еще немного – и ее просто вытошнит, и препятствовать рвотному позыву она не будет. Она должна драться за себя. Драться! Лучше умереть, чем позволить сотворить с собой то, что он собирался сделать. Она принялась извиваться, несколько раз безуспешно пыталась кричать, упираясь ладонями в землю, старалась приподняться и сбросить с себя насильника. А потом холодный кончик ножа впился ей в шею. Вост заворчал, приподнялся и начал оборачиваться, бросая взгляд себе за плечо. С его губ слетело что-то неразборчивое. Ругательство? Стон? Кэтрин так до конца и не поняла, потому что неясный звук внезапно оборвался.
   Дикий грохот буквально оглушил Кэтрин. Тело ее дернулось и изогнулось в конвульсиях. Обожгла боль, жаркая и пронзающая. Но не у нее в горле. И не от ножа. Где-то еще. В глазах потемнело. Кэтрин попыталась собраться с мыслями. Попыталась вдохнуть. Ни то ни другое не получилось. Вокруг нее царила кошмарная какофония из рычания, хрипения и хруста, как если бы вокруг все врата ада распахнулись разом. Она смутно чувствовала, как кто-то или что-то стаскивает с нее Воста. Тут к ней подступила такая боль, которая затопила все и вся. Разверзлась угольно-черная воронка, и Кэтрин все быстрее и быстрее начало в нее затягивать. А потом пришли тьма и забвение.
 
   Возможно, именно при Божьем благословении самое мрачное и ужасное в жизни человека проживается в каком-то тумане, и после очень трудно вспомнить, как все, собственно говоря, происходило. Макс де Роуэн относился к одному из тех редких самонадеянных людей, которые каждый Божий день сталкиваются с самыми уродливыми, самыми отвратительными мерзостями человеческой натуры, проходят через них невредимыми душевно и никогда не задумываются о мудрости избранного действия, никогда не сомневаются в правильности выбранного пути. Но в какой-то момент у него все изменилось мгновенно и сразу. Макс нажал на спусковой крючок, почувствовал сильную отдачу револьвера в руке и внезапно понял, что его уверенность в собственной добропорядочности разлетается вдребезги. Как и уверенность в собственной непогрешимости. Как, возможно, и самые затаенные мечты.
   Люцифер, рыча, оттаскивал в сторону безжизненного Воста, чью манишку заливала кровь. Макс бросил в траву револьвер Делакорта и упал на колени рядом с Кэтрин. Не обращая внимания на озлобленное рычание Люцифера, он бережно перевернул молодую женщину. Ярость уступила место неподдельному ужасу, когда он поспешно разорвал на ней платье.
   – Боже мой – с отчаянием обратился он к присевшему рядом на корточки Кемблу. – Господи, Кем, я ... я хотел подстрелить его через плечо.
   Кембл уже стоял на коленях.
   – Так ты его и подстрелил, – быстро ответил он и склонился над Кэтрин. – Как тяжело она ранена?
   Макс поднял подол ее мантильи. Платье под грудью разорвано, все вокруг пропитано кровью. Кэтрин жалобно простонала.
   Макс в отчаянии вскрикнул и принялся рвать на себе ворот рубашки.
   – Кем, Господи, что я натворил!
   – Макс, у тебя же не оставалось выбора!
   Кембл бросил быстрый взгляд в сторону Люцифера. Мастиф, мотая головой из стороны в сторону, с рычанием продолжал тащить то, что осталось от Руперта Воста, оставляя за собой на траве широкий кровавый след.
   – Кэтрин, – сдавленным· голосом позвал Макс, трясущимися руками ощупывая ее бесчувственное тело, – Кэтрин, ты должна ... Господи! Кэтрин! Не умирай ... пожалуйста ...
   Однако платье ее потемнело от прибывающей и прибывающей крови. Ее крови.
   – Похоже, пуля попала сначала в Воста, а потом в нее, – пробормотал Кембл, помогая разрывать одежду на Кэтрин. – Но куда же она угодила, черт возьми? – Он схватил осколок стекла, валявшийся в траве возле ее головы, и принялся вспарывать намокшую от крови одежду, чтобы отыскать место, куда вошла пуля. – Слава Богу, не в сердце, – прошептал он, хотя казалось, что Кэтрин вся в крови.
   На холме возникла осанистая фигура констебля Сиска. Он поспешно сбежал к ним и буквально рухнул на колени, ловя воздух ртом и держась рукой за сердце.
   – Бог ты мой, пес сломал негодяю шею, – выдохнул он. Взгляд его переместился на лежащую Кэтрин, и Сиск жалостливо покачал головой: – Бедняжка! Безнадежна?
   Кембл торопливо накладывал на найденную рану самодельную повязку.
   – Сиск, дай-ка твой шарф. Макс, ты можешь зажать рану, чтобы не кровила?
   – Да!
   – Тогда давай, – бросил Кембл и убрал руки, – прижми пальцы здесь и здесь. И не отпускай! Сиск, ступай за кучером! И поторопись, черт тебя подери! Я за Гривзом. Встретимся на Мортимер-стрит.
 
   Кучер с Максом сумели занести безжизненное тело Кэтрин в карету. И всю дорогу до ее дома Макс продержал ее на руках, но как они доехали, у него сохранились смутные воспоминания. Делайла встретила их на пороге и при виде своей хозяйки едва не лишилась чувств. Гривз, живший неподалеку, на Харли-стрит, слава Богу, уже прибыл и находился в спальне Кэтрин. У Макса так перехватило горло, что он едва мог дышать. Держа Кэтрин на руках, он вылез из кареты и понес ее в дом. Пройдя мимо застывшей в ужасе домоправительницы, он, перешагивая через две ступеньки, устремился по лестнице на второй этаж. Краем уха он услышал шелест бомбазиновых юбок домоправительницы, заспешившей следом. Но он даже не обернулся.
   Он знал, что спальня Кэтрин находится около лестницы, и без колебаний внес ее туда. В нос ему ударил сильный запах лекарств, и Макс заметил стоявший около умывальника раскрытый чемоданчик доктора Гривза. Кембл помог ему уложить Кэтрин на кровать.
   Гривз тут же все взял в свои руки.
   – Сердце бьется слабо, но ровно, – сообщил он, обхватив рукой ее запястье. – Кембл, помнится, у вас есть какая-то медицинская подготовка? Повязки разложены на столе в гостиной. Займитесь ими, пока я приготовлю опиумную тинктуру.
   Он извлек темную склянку из своего чемоданчика и посмотрел на Макса.
   – Макс, спустись вниз и налей себе бренди. Я должен осмотреть леди. Ты меня понял?
   Домоправительница, не обращая внимания на Макса, принялась уверенными и быстрыми движениями стягивать с Кэтрин одежду. Макс протянул руку и робко коснулся ладонью ее лба. Веки молодой женщины слегка затрепетали. Боже, как же ему хотелось остаться!
   – Я буду в гостиной, – ответил он. – И я глаз сводить не буду с ее двери, Гривз. Черт, вы должны ее спасти! Сразу зовите меня, если ... если, не дай Бог ...
   У него прервался голос.
   Гривз успокаивающе положил руку ему на плечо.
   – Друг мой, поверьте, я сделаю все возможное и невозможное.
 
   Следующие полчаса Макс сидел и смотрел в открытые настежь двери гостиной, как слуги поспешно сновали вверх и вниз по лестнице, таская тазы и полотенца. Глубокое чувство вины жгло ему сердце. Он чувствовал себя здесь совершенно лишним, до ужаса неуместным в этом доме. Он слышал, как в коридоре лакею отдавали распоряжение отправиться в Хэмпстед и отыскать Бентли Ратледжа. Потихоньку воцарялась та особенная тишина, которая говорит о том, что в доме тяжелобольной человек. Макс чувствовал себя чудовищно одиноко; он сидел, сжимая в руке стакан с бренди, которого ему совсем не хотелось, и смотрел на портрет человека, которого он вовсе не знал.
   Рэндольф Ратледж. У Бентли его лицо, а у Кэтрин его глаза. Глаза, которые она может никогда не передать своим детям. Макс с трудом сдержал рвущееся наружу рыдание и уронил голову на грудь. Она была такой настоящей, такой бескорыстной и великодушной. Кэтрин была замечательным человеком, что большая редкость в царящем вокруг несправедливом мире. И в его глазах такой красивой, что он даже нужных слов не мог подобрать. Говорил он ей о своей любви хотя бы раз? Он любил ее и скрывал свои чувства. Она заслуживала лучшего. И, тем не менее, несмотря на все глупости с его стороны, она тянулась к нему, и он мог только раскрывать ей навстречу объятия. И именно он втянул ее в смертельно опасную игру, и теперь Кэтрин может не прийти в себя и просто умереть.
   Конечно, он-то привык к крови. Да что там к крови – он привык к смерти; слишком часто он видел ее во всех мыслимых и немыслимых отвратительных формах. Но перед глазами у него стояла глубокая рана, раскроившая тело Кэтрин. Лучше уж пуля попала бы в него. И боль тогда было бы легче переносить, чем сейчас. Он обещал защитить ее. И не сумел. Макс вдруг почувствовал, что щеки у него мокрые, и в душе поразился тому, что он еще способен плакать. Последний раз он плакал, когда умер отец.
   Макс зажмурился и снова пережил дикую ярость; вспомнив, как он увидел Воста, подмявшего Кэтрин под себя. И еще нож! Господи! Приставленный к ее сонной артерии. Мерзавец все время двигал его то вверх, то вниз. Как будто примеривался, где лучше перерезать ей горло. А Кэтрин все еще сопротивлялась, боролась с ним, как дикая кошка, каждый миг рискуя своей жизнью. Макс быстро, но тщательно прицелился, чтобы стрелять наверняка. Или он только решил, что хорошо прицелился? Неужели у него от сдерживаемой ярости все-таки невольно дрогнула рука? Или Вост не вовремя пошевелился? Он не знал. И никогда не узнает. Да, негодяя он убил – и не жалел нисколько о своем поступке. Но пуля пронзила и Кэтрин. И теперь ему просто хотелось умереть.
   Послеполуденный ветерок шевелил на окнах шторы и они, мотаясь в открытых окнах, казались легкими белоснежными облачками. За окном, на улице, мальчишка – разносчик газет охрипшим голосом выкрикивал заголовки вечерних новостей, настырно всучивая свой бумажный товар прохожим. Где-то в глубине дома тикали напольные часы. Тикают, тикают, тикают. Сейчас дорог каждый миг. Каждый момент – решающий. Как вообще может идти время, если ничего не происходит? Где Гривз? Куда делся Кембл? Почему они не выйдут и не скажут ему ... Что они могут ему сказать? Его горе граничило с гневом. Неужели он и в самом деле так мало значит в жизни Кэтрин? Неужели он такой ничтожный, что его можно бросить одного в темной гостиной в полном неведении?
   Ответ казался все более очевидным. Да. Он не был ее мужем. Он даже не был ее женихом. Для ее друзей и слуг он всего лишь один из ее многочисленных знакомых. Короче говоря, у него нет никаких прав вообще. И он сам хотел такого положения, разве не так? Хотя на самом деле она каждый раз старалась, чтобы между ними сложились хоть какие-нибудь отношения. И всегда – по крайней мере, до вчерашнего дня – он старательно не подпускал ее к себе. Держал какую-то часть своей души про запас. Он боялся запутаться в тех не всегда ясных ему самому чувствах, которые испытывал к ней. Боялся, что окажется для нее недостаточно хорош. Боялся, что она не сумеет понять его тайные мечты. Или его тайные страхи. Боялся, что любовь к ней перевернет всю его жизнь.
   А сейчас изменилось что-нибудь или нет? Слишком поздно. Служебные обязанности, возложенные на него Пилем, не значили ровным счетом ничего. Все прошлые годы в полиции – всего лишь воспоминания. Убийство его отца, горе его матери, даже его собственные попытки доказать самому себе непонятно что ... Господи, все казалось теперь таким мелким и пустым. Оголтелый приверженец справедливости, как его называл Пиль. Пусть все катится к чертям! Благородные идеалы внезапно начали отступать перед натиском очень простой и понятной вещи, которую по глупости своей большинство мужчин не ценит. Ему хотелось нормальной жизни. Хотелось собственного домашнего очага. Чтобы у него была жена. Чтобы были дети. Не так уж и много, что ни говори.
   Наверху, там, у него над головой, негромко хлопнула дверь, и кто-то начал спускаться по лестнице. Макс вскочил на ноги. Из полумрака коридора возник Кембл – рубашка расстегнута на груди, пиджак запятнан кровью. В наступающих сумерках он выглядел осунувшимся и усталым.
   – Она отдыхает, – прошептал он подбежавшему Максу.
   Макс сжал ему рукой плечо.
   – Отдыхает?
   Кембл кивнул и посмотрел на приятеля с непередаваемой грустью.
   – Гривз вычистил и зашил рану, – тихо сказал он, – говорит, что ранение глубокое, но не смертельное. Пуля угодила в тазовую кость, но органы не задела. Впрочем, опасность инфекции остается.
   Макс тупо кивнул. Инфекция, Когда инфекция, то всегда плохо.
   Кембл криво усмехнулся.
   – Она спрашивала про тебя, – добавил он. – Гривз говорит, чтобы ты поднимался наверх и остался с ней и чтобы послал к чертям собачьим эту стерву домоправительницу. Боюсь, что мне придется уйти, дружище. Ты же понимаешь, лавка требует присмотра и уже довольно поздно.
   Отчего-то Максу не хотелось, чтобы Кем уходил.
   – Конечно, тебе нужно идти, – неохотно согласился он. – Спасибо тебе, дружище.
   Кембл снова улыбнулся.
   – Сиск забрал мальчишку и собаку на Веллклоуз-сквер. Завтра я загляну к нему в участок и доделаю всю бумажную работу. Ты не раскиснешь?
   Макс попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.
   – Надеюсь, Кем, надеюсь. Мне раскисать никак нельзя.
   Они вместе прошли по темному коридору. У основания лестницы на второй этаж Кембл повернул к выходу, но вдруг вернулся назад и схватил Макса за руку.
   – Послушай, старина, – сердито сказал он, – я знаю, о чем ты думаешь. Прекрати немедленно! Понимаешь, он просто-напросто потерял голову. Собирался убить ее, и единственное, что ты мог сделать, чтобы ее спасти, – застрелить его.
   Макс покачал головой.
   – Это я потерял голову. Я прицелился хуже некуда.
   Кембл стиснул ему руку.
   – Ты говоришь полную ерунду, Макс. Хорошо прицелиться было вообще невозможно. Смотреть сквозь ветки, к тому же они дрались на земле. Чертовски удачно получилось, что ты в него попал. А с·Кэтрин все обойдется, поверь. Все будет хорошо.
   Макс вырвал руку и начал торопливо подниматься по лестнице.
 
   Кэтрин в белой рубашке с оборками лежала на постели в пустой спальне. Ее руки лежали на аккуратно подоткнутом одеяле. Макс, войдя в спальню, сразу замедлил шаги, чуть ли не на цыпочках пересек комнату и подошел к кровати. Он склонился над молодой женщиной, вгляделся в ее бледное лицо и с трудом проглотил вставший в горле комок. Кэтрин лежала совершенно неподвижно, как мертвая, грудь едва заметно поднималась и опускалась в такт дыханию. Макс зажмурился, опустился на колени и начал горячо молиться. По каким-то необъяснимым причинам он думал о розарии в саду своей бабушки и всей душой желал, чтобы у него самого был точно такой же.
   У него за спиной открылась дверь, и вошла домоправительница. Он слышал, как она приближается, и чуть ли не кожей чувствовал ее возмущение. Непроизвольно схватившись рукой за одеяло, он повернулся и пронзил вошедшую своим самым мрачным взглядом. Женщина замерла, на лице появилось возмущенное выражение, и она несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот.
   Господи, его не должны выставить отсюда! Если она считает его присутствие в комнате неподобающим, ей придется привести за собой пехотный полк, чтобы вышвырнуть его отсюда вон. Пришло время заявить о своих правах, которые он вознамерился получить. Он медленно поднялся с колен и встал около кровати.
   – Мэм, привыкайте к тому, что будете меня видеть здесь все время, – предупредил он ее угрожающим голосом. – Я не выйду из комнаты до тех пор, пока она не поправится.
   Дверь гостиной распахнулась, и в спальню вошел доктор Гривз, вытиравший руки белым полотенцем. Он бросил быстрый и понимающий взгляд на домоправительницу.
   – О, Максимилиан, – тихо воскликнул он, – рад, что вы здесь!
   Макс повернулся.
   – Как она? – спросил он и запнулся. Язык и губы его не слушались.
   – Настолько хорошо, насколько и ожидалось, – ободрил его Гривз и бросил полотенце поверх своего врачебного чемоданчика.
   Краем глаза Макс увидел, как домоправительница, поджав губы, разворачивается и направляется к двери. Тут же тихо щелкнул дверной замок.
   Макс постарался взять себя в руки.
   – Скажите мне правду, док. Всю правду, – настойчиво попросил он.
   Гривз улыбнулся.
   – С ней все хорошо, Макс. Я напоил ее настойкой опия, так что всю ночь она спокойно проспит, и ее не будут мучить боли. А сон для нее – самое важное сейчас.
   – А инфекция?
   Доктор негромко пару раз поцокал языком.
   – Макс, чтобы ответить на такой вопрос, должно пройти хотя бы несколько дней.
   – Когда она проснется? Когда я смогу с ней поговорить?
   Гривз со вздохом поместил свое грузное тело в кресло, в то самое, которое они с Ратледжем перевернули во время непримиримой драки, случившейся, ·как сейчас ему казалось, Бог знает когда.
   – По крайней мере, не раньше завтрашнего утра, – ответил Гривз. – Я хочу предложить вам присоединиться ко мне здесь, у камина. Мне нужно с вами потолковать.
   Макс с неохотой оставил кровать и перебрался в одно из кресел, стоявших у камина. Ему хотелось испытать облегчение, хотелось снова нормально, полной грудью дышать, но он все еще находился в слишком напуганном состоянии. И что-то в Гривзе его беспокоило. Доктор откашлялся.
   – Значит, так, Максимилиан. Леди Кэтрин предписан полный покой, с постели ей ни в коем случае вставать нельзя, – начал он, – ни при каких обстоятельствах ее нельзя волновать или беспокоить. Ее состояние требует особого внимания. Вы меня до конца понимаете, Макс?
   Макс заставил себя кивнуть.
   – Пулевое ранение – дело серьезное, согласился он, – я их достаточно повидал, чтобы понимать, что к чему.
   Гривз неловко заерзал в кресле.
   – Да, конечно, – пробормотал он, – только вот ...
   Ушедший было ужас мгновенно вернулся вновь. «Что такое, черт возьми?!» – подумал Макс.
   Врач какое-то время внимательно разглядывал свои ногти.
   – Она несколько раз весьма настойчиво спрашивала о вас, Макс, – негромко сказал он. – Ей довелось пережить ужасное потрясение, но она удивительно сильная женщина, сильная прежде всего духом. Мне представляется, что у вас с ней давние отношения?
   Макс в раздражении даже привстал с кресла.
   – Мы ... – он с трудом покашлял, подбирая приличествующие слова, а потом мысленно махнул рукой на всякую осторожность, – мы собираемся пожениться, – довольно уверенно сказал он и откинулся на спинку кресла, – как только она будет чувствовать себя более-менее хорошо.
   И как только она скажет ему «да», про себя добавил он.
   Она скажет, заверил он себя. Он сделает все возможное и невозможное. Черт, да он готов наизусть выучить каждую строчку в проклятой книге Кембла про этикет, нацепить на руку перстень с печаткой и расфуфыриться, как денди с Риджент-стрит, если подобные манипуляции помогут убедить ее в том, что он ее достоин. Он даже готов стряхнуть пыль со своего жуткого дворянского титула, взваленного на его плечи, который и не выговоришь, и сделать ее виконтессой, если только она скажет, что согласна.
   «Да, Макс, да! Я выйду за тебя замуж. Да!» Если она останется в живых и скажет ему эти слова, вся жизнь его обретет смысл. Наверное, в первый раз.
   Гривз вздохнул с явным облегчением и с удовлетворенным видом сложил руки на животе.
   – Тогда чем скорее, тем лучше, – заметил он, – тем более при сложившихся обстоятельствах.
   – Каких еще обстоятельствах? – нахмурился Макс. – Господи, неужели нельзя говорить прямо и не ходить вокруг да около!
   Гривз в изумлении воззрился на де Роуэна.
   – Если прямо, тогда, пройди пуля на два дюйма ниже, боюсь, мы стали бы свидетелями ужасной трагедии. Дело в том, что я весьма сильно подозреваю, что Кэтрин носит ребенка.
   Максу показалось, что наступила жуткая тишина и в ней сердце его стучит на всю спальню. Запах лекарств вдруг тяжело ударил в ноздри, а комната начала расплываться перед глазами. За окном по улице прогромыхала какая-то припозднившаяся карета, и стук ее колес вернул Макса к действительности.
   – Ребенка? Она носит ребенка? – запинаясь, выдавил он из себя. – Как вы ... то есть я ... откуда вам ...
   Гривз покачал головой.
   – Наверняка я, конечно, сказать не могу. Но она бормотала что-то об этом и очень хотела вас увидеть. Женщины чаще всего узнают о своем положении много раньше врача.