Карлайл Лиз. Услышь голос сердца

   Боль и отчаяние, прозвучавшие в его голосе, ранили ее в самое сердце. Мысли лихорадочно метались в голове. Что делать?
   — Эллиот, ты неправильно меня понял. Мои желания не имеют никакого отношения к тебе. Ты мне нужен, но у меня есть обязательства, большинство из которых я даже не могу тебе объяснить, — сказала она наконец. Но тут способность рассуждать покинула ее, потому что Эллиот снова принялся ее целовать.
   Почувствовав его губы, нежные и теперь такие уверенные, на своих губах, она пожалела о своих словах, о своей нерешительности и, по сути, о каждом своем решении, принятом на основе ее жизни за последние десять лет. Он упрашивал, уговаривал, умолял своим поцелуем, и она, чувствуя, как слабеет, поддаваясь на эти мольбы, прижалась к его напряженному телу. Его прикосновение действовало, как миндальный ликер — крепкий и дурманящий. Ее возбуждал его запах: смесь мыла, сигар и еще чего-то особенного — одним словом, запах мужчины. Эванджелине хотелось, чтобы он взял ее, сейчас же, на мягкой, душистой траве, пока она не пришла в себя и к ней не вернулась способность здраво мыслить. Это было очень похоже на сон, который в последнее время часто снился ей.
   — Прошу тебя, сейчас! — едва слышно прошептала она, не отрываясь от его губ.
   Простой акт совращения Эллиот возвел в степень подлинного искусства. Она понимала, что никогда не сможет устоять перед ним, побороть свою страсть или пренебречь тем, как ее тело жаждало обещанного им наслаждения. Она была полностью в его власти, он мог заставить ее сделать что угодно, и она с радостью подчинилась бы этому человеку, которого безумно полюбила.
   Она вдруг почувствовала, что он теряет над собой контроль. Его язык стал агрессивен, он снова и снова глубоко погружался внутрь ее рта, и ритмичность этих движений заставляла ее желать большего. Всего. Точным, плавным движением он задрал ее юбки, его пальцы скользнули в самое интимное средоточие ее женственности, исследуя, умоляя, поглаживая до тех пор, пока там не стало скользко и влажно от желания. Эванджелина поняла это, хотя ощущения были ей незнакомы.
   И все это время язык Эллиота продолжал свои безжалостные вторжения в ее рот. Эванджелина уцепилась за него, чтобы не упасть, потому что у нее подогнулись колени. Она хотела, чтобы произошло все, что он мог бы предложить.
   Она запрокинула голову и заглянула ему в глаза, хотя в темноте они казались темными и непроницаемыми.
   — Прошу тебя, Эллиот! — умоляла она, дрожа и задыхаясь. — Ну пожалуйста!
   Он заглянул ей в глаза и продолжал свои манипуляции, пока ее тело не изогнулось, прижимаясь к нему и требуя большего. Тогда он остановился, несмотря на ее протестующий стон, и осыпал поцелуями ее щеки. От легкого прикосновения языка к мочке уха огонь пробежал по всему ее телу, и желание вспыхнуло с новой силой. Ощутив его дыхание на влажном виске, она поняла, что он умышленно дразнит ее, доводя до безумия.
   — Приходи ко мне сегодня ночью, Эванджелина, — вкрадчиво прошептал он. — Если ты хочешь любовника, если ты уверена, что это действительно то, что тебе нужно, приходи ко мне, и ты получишь все, что нужно, а потом посмотрим, кто и о чем будет умолять. — С этими словами он отпустил ее, быстро пересек террасу и скрылся за дверью.
   Когда Эллиот стремительно прошел через холл и стал подниматься по центральной лестнице, ведущей в спальни членов семьи, часы пробили десять. На площадке он остановился, прислушиваясь. Несмотря на болезненную пульсацию между ног, он услышал какой-то неясный шорох в коридоре. Он напряг слух. Пожалуй, это было слабое шуршание шелка. Это его озадачило. Он замер на месте и увидел в коридоре Этьена Ленотра, который, спустившись по башенной лестнице, крадучись шел по коридору. Эллиот пришел в ярость, ожидая, что граф свернет направо, в комнату Эванджелины. Он, пылая гневом, уже приготовился преградить ему луть. Но граф, одетый в длинный домашний халат из темного щелка, повернул налево и, на мгновение задержавшись перед предпоследней дверью, без стука вошел внутрь.
   Силы небесные! Значит, вот как обстоят дела? У графа де Щалона любовная связь с Уинни Уэйден! Немудрено, что Гас относится к этому человеку с некоторым недоверием. Эллиот чуть не фыркнул, покачав головой. Следовало признать, что Уинни красивая женщина и весьма привлекательная для мужчины, которому по вкусу женщины самоуверенные, полненькие и лет на десять старше. Однако облегчение, которое он почувствовал, узнав, куда именно направлялся де Шалон, ничуть не уменьшило мучившего его страстного желания.
 
   Годфри Мур, барон Крэнем, пробирался по темным вонючим улицам между Фицрой-сквер и Сент-Марилебон. Ливень перешел в мелкий моросящий дождь. Несмотря на холод, Крэнем из осторожности оставил экипаж. По правде говоря, ему нередко приходилось проделывать этот путь пешком, чтобы не привлекать к себе внимания, но сегодня преодолеть это расстояние было совсем не легко. Недавняя болезнь подкосила его, но он все-таки нашел в себе силы, чтобы послать проклятие в адрес Эллиота Армстронга, пожелав ему гореть в аду.
   В самом центре Портленд-плейс проезжавший мимо фаэтон обдал его грязной водой из лужи, насквозь промочив длинный плащ Крэнема. Бормоча ругательства, барон вновь поклялся отомстить и, тяжело опираясь на трость, прошел еще примерно полмили, а затем свернул в переулок, в который выходила задняя дверь апартаментов, где проживала Антуанетта Фонтэйн. Конечно, представители властей уже обыскали ее жилье, однако вполне возможно, они что-нибудь упустили. Что-нибудь такое, что могло бы пригодиться для осуществления его плана мести.
   Во время своих все учащавшихся пьяных скандалов Антуанетта совершенно утрачивала бдительность.
   Сначала он думал, что она спятила, но потом ее уровень жизни действительно резко улучшился. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, каковы источники внезапно свалившегося на нее богатства. Она кого-то шантажировала, и это мог быть только Рэннок. Трудно даже представить себе, какими страшными тайнами могла завладеть любовница этого человека. Крэнему было очень приятно сознавать, что маркиз будет продолжать платить за свои грехи. Если бы только удалось найти тайничок, в котором Антуанетта хранила эти ужасные секреты!
   В тусклом свете показались ступеньки, ведущие к заветной двери, и Крэнем, переждав приступ боли внизу живота, осторожно поднялся на второй этаж. Сунув руку в карман, он извлек ключ и порадовался тому, что заблаговременно позаботился о нем. Он вставил его в замочную скважину и замер на месте, услышав тихое мужское покашливание. Низкий сочный баритон произнес откуда-то снизу:
   — Оказывается, правду говорят, что преступник всегда возвращается на место преступления.
   Из тени вынырнула фигура виконта Линдена. Крэнем быстро спрятал ключ в карман. Глаза его заметались, отыскивая путь к спасению.
   — На вашем месте я не стал бы убегать, милейший, — с ленивой медлительностью произнес Линден, поставив изящно обутую ногу на первую ступеньку лестницы. — Не забудьте, что вы еще не вполне оправились после болезни, так что спускайтесь-ка лучше сами, старина, не заставляйте меня пачкать вечерние штиблеты.
   — Пропади ты пропадом, Линден, — прошипел Крэнем сквозь стиснутые зубы. — Не кажется ли вам вместе с вашим приятелем Рэнноком, что вы уже причинили мне достаточно вреда?
   — А-а, вот вы о чем? Ну так следует заметить, Крэнем, что вы пока живы. А вот мисс Фонтэйн нет в живых, к сожалению. Интересно, как же это случилось?
   Крэнем возмущенно фыркнул:
   — Ее убил Рэннок, болван вы этакий! Это знают все.
   Линден лишь пожал плечами и извлек откуда-то из складок своего плаща пистолет.
   — Я так не думаю, Крэнем. Спускайтесь-ка вниз, сэр. Зачем нам разговаривать под дождем? У меня за углом стоит четырехместная коляска. Она мигом домчит нас до «Брукса». Мы бы там выпили вдвоем и поговорили, а?
   — Вы, должно быть, спятили, виконт. Никуда я с вами не поеду.
   Линден рассмеялся.
   — Возможно, вы правы. Но ваша жизнь в опасности, Крэнем. Мне кажется, вам сейчас не время быть слишком разборчивым в выборе союзников, а?
   Виконт вновь ослепительно улыбнулся, а Крэнем принялся медленно спускаться вниз по лестнице.
 
   В окно безжалостно барабанил дождь. Эллиот почти уже два часа ходил взад-вперед по своей спальне, поджидая Эванджелину. Она придет. Должна прийти. Она придет — и что дальше? Она нужна ему, очевидно, гораздо больше, чем он нужен ей. И он сделал ей предложение.
   Боже милосердный, что эта женщина от него хочет? Может быть, ей нужно, чтобы он умолял полюбить его? Он этого не сделает, потому что ему нечего дать взамен. А вдруг ей действительно нужно только удовольствие, которое может дать его тело? Какую злую шутку сыграла бы с ним судьба!
   Эллиот вынул из портсигара манильскую сигару и, прикурив ее от лампы, стоящей на боковом столике, глубоко затянулся. За окном по-прежнему лил дождь. Ветер резкими порывами гнул верхушки вековых деревьев в саду, кружился вихрем вокруг замка и жалобно стонал в каминных трубах. Эллиот присел на подоконник, глядя в темноту. Зигзаг молнии, прорезав небо, озарил все вокруг. Последовавший раскат грома гулко отразился от стен башни.
   Проблема заключалась не в Эванджелине, вдруг понял он, проблема была в нем самом.
   Чего он хочет? Конечно, он хочет жениться на ней. Он отчетливо осознал это, увидев, как этот проклятый Ленотр прикоснулся к Эви. Возможно, он сошел с ума, но ему хотелось, чтобы Эванджелина Стоун стала его маркизой. Чтобы она родила ему детей и вообще чтобы выполняла все, что традиционно требуется от жены. Например, поддерживала его в болезни и в здравии. Более того, Эллиот хотел дать то же самое ей, потому что она всего этого заслуживала. Тем не менее следовало напомнить себе, что ему не впервой хотелось предложить и получить все эти приятные вещи. Эллиот заставил себя вспомнить горькую правду.
   Любит ли он Эванджелину? Наверное, нет, потому что он был уверен, что утратил способность любить много лет назад. Будучи наивным, неопытным юнцом, он любил Сесили. А потом был вынужден с корнем выкорчевать из сердца эту любовь. Последние десять лет его жизни показали, что он полностью освободился от этого чувства. Он вспомнил свое ощущение, когда держал Эванджелину в своих объятиях, и удивлялся тому, что смог допустить такое. Почему после стольких лет жизни, не отягощенной соблюдением моральных принципов, его, погрязшего в грехах, с такой силой потянуло к этой девушке? Почему он был готов хитрить и обманывать, лишь бы заполучить ее? Разве при этом его очерствевшее сердце не обливалось кровью? Обливалось. Но он продолжал хитрить и обманывать, потому что, видимо, был не способен измениться.
   Чувство, похожее на отчаяние, заставляло его с готовностью взять ее невинность, сознавая при этом, что, кроме этого, ей, наверное, больше и дать ему нечего. Это уже не любовь, а кое-что посерьезнее. Чувство, которое он испытывал к Эванджелине, в корне отличалось от того, что вызывала некогда его давно позабытая невеста.
   Неужели то, что он испытывал к Сесили, и было настоящей любовью?
   Наверное, нет. Ее преднамеренный обман, несомненно, развеял его юношеские мечты и заставил очерстветь его сердце. Боль прошла, сменившись жаждой мести, причем не только по отношению к ее любовнику, но и ко всему бомонду, который сначала потешался над ним, потом шептался за его спиной, а затем стал относиться к нему с презрением.
   И никто — даже Хью, который не мог не видеть того, что происходило, — не потрудился объяснить ему, что Сесили Форсайт — всего лишь бессовестная кокетка. Она не стеснялась в средствах, охотясь за богатым мужем, и с этой целью даже забеременела от лорда Крэнема, хотя ее ожидания и не оправдались. Теперь-то Эллиот понимал, что, к тому времени как он, наивный и неопытный, приехал в Лондон, светское общество уже с трудом выносило Сесили. Только из уважения к ее некрасивой, но знатного происхождения тетушке, которая, благодаря богатому приданому, вышла замуж за увязшего по уши в долгах барона, пользующегося сомнительной репутацией, общество кое-как терпело Сесили. Тем более что ни для кого не было секретом, что леди Хауэлл, как и все, с трудом выносила племянницу своего супруга.
   Однако если расторжение помолвки было дурным сном, то смерть Сесили обернулась настоящим кошмаром. После того как Эллиот отказался жениться на своей невесте, поползли слухи о том, что племянница лорда Хауэлла уехала в деревню залечивать разбитое сердце, с которым жестоко обошелся заносчивый маркиз Рэннок. Лондонские сплетники обожали приукрасить подробностями любой скандал, и Эллиот знал, что его настойчивые попытки убить Годфри Мура только подливали масла в огонь.
   К тому времени как Эллиот приехал в Лондон после похорон отца, беременность Сесили уже нельзя было скрыть, но этот факт не помешал светскому обществу обвинить его в том, что он бросил беременную невесту. Как случилось, что Сесили умерла менее чем через месяц после этого, Эллиот не знал. Ее нашли в какой-то квартире умершей от потери крови. Поговаривали, что Сесили безуспешно пыталась избавиться от ребенка, и Эллиот не сомневался, что так оно и было.
   Напрасно разъяренный сэр Хью убеждал всех, что любому, кто умеет считать, должно быть ясно, что Эллиот пробыл в Лондоне слишком короткое время и не мог оставить девицу с таким большим сроком беременности. После ее смерти зловещие слухи не прекратились, подогреваемые тем, что Эллиот не желал их опровергать и вел себя заносчиво и презрительно.
   Ветер снова сменил направление, и дождь барабанил теперь по стене башни. Заметив, что рукав пиджака стал мокрым, Эллиот вышвырнул недокуренную сигару и закрыл окно. Вдруг почувствовав себя очень уставшим, он взглянул на часы; половина двенадцатого. Эванджелина не придет. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как они стояли обнявшись на террасе. В доме давно все спали. Интересно, что бы он стал делать, если бы Эванджелина приняла его предложение выйти за него замуж? Надеяться, что она не обратит внимания на его имя и фамилию в свидетельстве о браке?
 
   Эванджелина трижды поднимала руку и трижды опускала ее, не решаясь постучать в дверь. Она стояла в коридоре босиком на каменном полу и дрожала от холода, несмотря на ночную сорочку и халат. Всего несколько часов назад она была уверена, что поступает правильно. Теперь уверенности значительно поубавилось.
   Эви поднялась по винтовой башенной лестнице только после того, как убедилась, что Этьен и Уинни заснули. Время сначала тянулось очень медленно, а когда момент настал, она уже не чувствовала прежней решимости. То, что она задумала, навсегда изменило бы ее дружеские отношения с Эллиотом. Однако при воспоминании о его прикосновениях и охватившем ее сладком томлении она снова подняла руку и на этот раз нерешительно постучала.
   Эллиот открыл дверь и при тусклом свете лампы, стоявшей возле его кровати, увидел Эванджелину. Она стояла босая, на лице застыло выражение неуверенности, однако цель ее визита не оставляла сомнений.
   Ни слова не говоря, Эллиот втащил ее в комнату и заключил в объятия, каблуком сапога затворив дверь.
   — Эви, — прошептал он, поглаживая ее по спине и отыскивая губами ее губы. Им обоим не нужно было слов. Все, что требовалось сказать, он сказал на террасе, а теперь вновь позволил желанию овладеть собой.
   Эванджелина одной рукой обняла его за шею. Ее теплый атласный язычок с готовностью скользнул в его рот, и Эллиот, предвидя реакцию, уже был готов контролировать себя. Но когда ее другая рука, забравшись под сорочку, прикоснулась к его обнаженному телу, он содрогнулся. Страстная потребность в ней настойчиво заявила о себе.
   Все сомнения, которые, возможно, были у Эванджелины, исчезли, уступив место страсти. Ее руки, уверенные и требовательные, прикасались к нему, и Эллиот упивался ее прикосновениями. Подхватив на руки, он отнес ее на кровать и, не отрывая губ, положил ее на спину. Потом подошел к прикроватному столику и, подкрутив фитиль, уменьшил освещение до минимального. «Я слишком спешу», — подумал он. «Ты слишком медлишь», — требовательно возразил внутренний голос.
   — Эванджелина, ты уверена? — спросил он, не поднимая глаз.
   В ответ она поднялась на колени у него за спиной, и ее руки снова скользнули под сорочку — прохладные и сильные на его разгоряченной коже. Она без труда сняла ее через голову и поцеловала в углубление возле ключицы.
   — Я уверена, Эллиот, — шепнула Эванджелина. Прикосновение ее руки и звук голоса, произнесшего его имя, вызвали у него такой же сердечный трепет, какой охватил его, когда он впервые приехал в Чатем — несчастный и сердитый — под проливным дождем. Тогда в холле она положила руку ему на локоть, а он заглянул в ее ласковые глаза и, почувствовав, как защемило сердце, ощутил сладкую боль предвкушения во всем теле.
   Он быстро разделся и вытянулся рядом с ней, ощущая прижавшуюся к нему девушку каждой клеточкой своего тела. Потом с каким-то благоговением он распахнул полы ее халата. В комнате стояла полутьма, и он представил себе, что видит сквозь тонкую ткань ночной сорочки округлости полных грудей. Стоило ему протянуть руку, и он сразу же нащупал их, затвердевшие от нарастающего желания.
   Эванджелина задрожала под его пальцами.
   — Возьми меня, Эллиот, — прошептала она в темноте. — Возьми сейчас же.
   — Ах, Эви! — шепнул он в ответ, лаская грудь. — Я это сделаю, только не спеша. Ты особенная. Тебя нужно смаковать. — Он наклонился к ней, жадно втянул в рот сосок вместе с тканью и чуть не задохнулся от радости, почувствовав, как Эванджелина выгнулась ему навстречу в трепетном ожидании. Он обласкал каждую ее грудь и, слыша ее тихие вздохи удовольствия, испытал странную робость. Она была такая страстная, такая нетерпеливая. В отличие от всех других женщин, которых он знал, ее чувства казались такими чистыми и простыми. Почувствовав, как начали двигаться ее бедра, он нетерпеливо скользнул рукой под ночную сорочку.
   Оторвавшись от ее губ, он поднял голову и заглянул ей в глаза. Приспособившись к полутьме, он наблюдал за ней, поднимая руку все выше.
   — Смотри на меня, Эви, — шепнул он, — я хочу наблюдать за тобой, когда прикасаюсь к тебе, дорогая. — Приподнявшись на локте, он внимательно смотрел ей в лицо, добравшись пальцами до покрытого кудряшками треугольника между ног. — Это мое, Эви? — Он нежно потянул за волосы, видя в полутьме, как она едва заметно кивнула. — Помни, что я говорил тебе, Эви. Я беру то, что принадлежит мне. — С этими словами он запустил в нее палец и почувствовал, как она напряглась. Там было горячо и влажно — все готово его принять.
   «Нет, еще рано», — предупредил себя Эллиот. Он убрал пальцы, и она протестующе застонала, выгнувшись навстречу. Он немедленно вернул руку на то же место и принялся массировать подушечкой большого пальца крохотный бутон ее женственности, уже затвердевший и напрягшийся от желания. Она снова тихо застонала, и он почувствовал, как ее мышцы сжали его пальцы.
   Он снова прикоснулся к ее губам, повторяя языком каждое движение пальцев. Вскрикнув от наслаждения, она прижалась к нему, инстинктивно ища завершения, хотя еще не понимала, что это такое. Он чувствовал, что она натянута словно тетива лука. Наконец напряжение, достигнув предела, пошло на убыль, и ее тело конвульсивно содрогнулось в его объятиях.
   Наблюдение за ее оргазмом принесло ему, кажется, большее наслаждение, чем удовлетворение собственной страсти. Эта мысль очень удивила его. Ему было непривычно радоваться тому, что бескорыстно доставляешь удовольствие другому. Он хотел лишь подготовить ее к принятию его тела, но, делая это, получил невероятное удовольствие. В прошлом, если женщина получала от близости с ним наслаждение, это происходило скорее случайно, чем преднамеренно. Удовлетворение женщины никогда его особенно не волновало. Потребность доставить удовольствие — это было что-то новое, и он не знал, как к этому следует относиться. Но все его опасения исчезли, как только ресницы Эванджелины затрепетали и она вздохнула.
   Она ощутила глубокую умиротворенность, и когда Эллиот точными движениями начал снимать с нее халат и сорочку, она подчинилась ему, не испытывая ни стыда, ни смущения. Она еще не понимала, что мужчина способен дать женщине такое наслаждение, но ей уже хотелось узнать об этом больше и больше. Почему бы нет, ведь она была с Эллиотом? Она могла довериться ему. Ей безумно захотелось доставить ему такое же наслаждение, какое он доставил ей. Эви повернулась к нему лицом и, обняв его, прижалась к его теплому телу. Его великолепное обнаженное тело, которое она уже мельком видела в пруду, предстало теперь во всей красе.
   Эванджелине вдруг захотелось приласкать его. В почти полной темноте она разглядела, как Эллиот улыбнулся, когда она прижала ладонь к его груди. Потом ее рука скользнула вниз по подтянутому животу и опустилась еще ниже. Когда ее пальцы прикоснулись к напряженной, горячей плоти, Эллиот судорожно сглотнул.
   — Ох, Эви! Эванджелина, кажется, поняла.
   — Можно я тебя потрогаю… там?
   Она увидела, как Эллиот закусил нижнюю губу.
   — Господи, я не знаю, — хрипло пробормотал он, — сумею ли я… сдержаться.
   Эви снова провела рукой по его животу, чувствуя, как вздрагивает кожа от ее прикосновения. Она обхватила рукой его набухшую плоть, ощущая под пальцами мощную пульсацию. На ощупь это было похоже на бархат, туго натянутый на металл. Она с благоговением провела по нему несколько раз рукой, ощущая мощь, скрытую под самой поверхностью.
   — Эви, я не могу больше сдерживать себя, — со стоном пробормотал он. Обхватив обеими руками ее лицо, он жадно поцеловал ее. Язык его грубо вторгся в ее рот, ствол его крепко прижался к ее животу, а мощные колени заставили ее раздвинуть бедра.
   Ощущение на себе его веса завораживало ее. Эванджелина инстинктивно приподняла ему навстречу живот и груди и почувствовала, как его ствол скользнул между ее ног и остановился у входа. Потом он подхватил руками ее ягодицы и, приподняв их, начал проталкиваться внутрь. Она судорожно глотнула воздух.
   — Эви, милая, извини, я боюсь причинить тебе боль, — сказал он, но сдержаться уже не смог и одним плавным движением вторгся в нее.
   Она почувствовала на мгновение острую боль и, должно быть, вскрикнула, потому что Эллиот замер и слегка отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.
   — Боже мой, Эванджелина, прости! Я… я не смог сдержаться.
   Инстинктивно понимая, что худшее осталось позади, она была теперь готова отплатить ему за доставленное удовольствие.
   — Ах, Эллиот! — прошептала она, крепко обняв его. — Вернись ко мне, там пусто без тебя.
   Руководствуясь женским чутьем, она соблазнительно приподняла бедра, и он снова оказался полностью внутри ее тела. Эванджелина быстро подстроилась к заданному им древнему как мир ритму движения. Ей показалось, что прекраснее этого нет ничего на свете.
   Эллиот, приподняв голову, наблюдал за изменениями выразительного лица двигавшейся под ним Эванджелины. Ее движения были плавными, изящными, что говорило о наличии опыта. Но она была новичком, несомненно, о чем свидетельствовал символ ее девственной непорочности, который ему только что пришлось преодолеть.
   Тем не менее Эванджелина четко знала, что делает. Что делает с ним. Она соблазняла, пользуясь всеми уловками опытной куртизанки. Нет, не то! У Эллиота было множество куртизанок, но ни одна не могла сравниться с ней. Сейчас это было взаимное удовлетворение, которого Эллиот никогда в жизни не испытывал. Именно это и называется «отдаваться друг другу», подумал он, хотя сам мог об этом только догадываться.
   Ценой неимоверных усилий он заставил себя сдержаться, чтобы достичь наивысшей точки наслаждения одновременно с ней. Раньше ему такое и в голову не приходило, но сейчас, когда они вместе достигли кульминации, он услышал свой голос, хрипло прошептавший ее имя, и понял, что такого с ним в жизни еще не бывало.
   Обессилевший, он упал на нее, чувствуя, как под ним все еще вздрагивает ее тело. Он слышал удары ее сердца. Или это его собственное сердце билось так бешено? Они еще долго лежали без движения, чувствуя, как напряжение постепенно покидает их все еще слившиеся тела.
   — Эллиот, любовь моя, — шепнула она с благоговением. Он замер и пристально посмотрел ей в лицо. — Да, моя любовь… потому что я действительно люблю тебя, — сонным голосом пробормотала она. Глаза у нее были закрыты, она почти заснула. Эллиот, не сводивший с нее взгляда, заметил пятнышко крови на ее изящном бедре, осознав до конца, что оно означает потерю невинности.
   Неужели она любит его? Он не поверил ей. Не может быть! Он, неисправимый мерзавец, осмелился обесчестить женщину, даже мизинца которой не стоит, а она в ответ прошептала ему, что любит. Он постарался забыть на время о содеянном и с жадностью сосредоточил внимание на словах, которые она произнесла. Он подтянул ее еще ближе к себе и уложил ее голову на сгиб своей руки. То, что произошло между ними, было подлинным и по-настоящему прекрасным. Это, конечно, было больше чем удовлетворение плотской потребности. Но любовь? Как она могла любить его? Она его совсем не знает. Тем не менее она произнесла эти слова. Он закрыл глаза, смакуя их волшебную прелесть. Услышать такое — редкостный подарок, и он будет вечно хранить их в памяти, пусть даже завтра она их и не повторит.
   Эванджелина пошевелилась в его объятиях и медленно открыла глаза. Заметив, что он за ней наблюдает, она даже вздрогнула, вспомнив, что сказала ему о своей любви. Ее побудило к этому нечто большее, чем красота того, что произошло между ними. Но она подумает об этом завтра. Теснее прижавшись к нему, она ласково провела рукой по его подбородку, шее, плечу. Ее пальцы наткнулись на рубец от недавно зажившей раны, и она почувствовала, как он едва заметно вздрогнул.