Страница:
Прямо на их глазах Филипп зашпиливал и собирал холст, лепил его как скульптор пальцами, словно в его руках была глина. Потом он попросил Элизабет выбраться из заколотой со всех сторон одежды и перенес это сложное сооружение на свой рабочий стол. Он разметил мелком ткань, ловко перешпилил несколько швов и снова примерил на модели. Теперь линия талии приспустилась, легла спереди изогнутой линией, делая торс манекенщицы стройнее и длиннее. Майя видела, как работает великий мастер моды — волшебство, благодаря которому так высок спрос на его одежду. Это лесть фигуре, это подчеркивание женственности и делало платья Филиппа особенными. Он восхищался женским телом, и это проявлялось в его платьях. Вот что делало их уникальными, такими привлекательными и желанными.
Он тронул Майю за руку.
— Хотите попробовать подогнать спину?
Она никогда не обучалась в «Макмилланз» подгонять спину. Она сделала попытку пришпилить большой край холста к плечевому шву, но, как всегда, он был слишком жестким, слишком неподатливым, чтобы ниспадать как шелк, из которого должно было быть сшито это платье. Тогда она попыталась сообщить его массе изящную плавность, но он коробился неуклюже и жестко. Когда наконец край был кое-как закреплен и Майя отступила на шаг, руки ее вспотели от напряжения, она чувствовала, что провалилась.
— Quelle atrocite! [20]— вскричала она, и все засмеялись. В это мгновение вошла мадемуазель Жозефина и взглянула на сцену со сдержанной улыбкой.
— Развлекаетесь? — спросила она.
— Майя драпирует модель, — объяснил Филипп.
— Но она позирует с девяти часов, Филипп, — забрюзжала Жозефина. Филипп потянулся к платью и аннулировал всю работу Майи, а затем несколькими булавками быстро закрепил все так, что платье приобрело вид легкого, свободно ниспадающего.
— Меня никогда не учили работать таким способом, — со вздохом сказала Майя.
— Потребуется большая практика, пока вы овладеете этим, — утешил ее Филипп.
Жозефина помогла Элизабет высвободиться из платья, внимательно разглядывая его, потом отнесла на рабочий стол.
— Может быть, работать с этими деталями было бы легче, если бы они были en bias? [21] — спросила она Майю, глядя горящими глазами.
Майя нахмурилась.
— Что вы имеете в виду?
— En bias! Разрезанные по диагонали! Вы, конечно, знаете, что это такое? — Жозефина показала жестом, что имеет в виду.
Майя покачала головой, озадаченная неожиданным вопросом.
— Конечно, я знаю — но я всего лишь пыталась использовать тот кусок ткани, что мне дал Филипп…
— Но вы должны были разрезать его по косой линии! — вскричала Жозефина. — Это все должны знать!
Майя почувствовала, как от этой неожиданной атаки у нее начали наворачиваться слезы. Не в силах говорить, она взглянула на Филиппа.
— Это была вполне естественная ошибка, — спокойно сказал он Жозефине.
— Но, Филипп, — взорвалась Жозефина, уперев руки в бока. — Как можешь ты нанимать кого-то, кто не понимает значения кроя по косой линии?
Майя вылетела из студии, хлопнув дверью, промчалась по коридору в свою крохотную комнатушку и захлопнула эту дверь тоже. Потом, всхлипывая, опустилась на стул. Жозефина была права — от этой мысли ей стало еще хуже.
Послышался негромкий стук в дверь, и она выкрикнула:
— Attendez! [22]
— Это я, Филипп, — донесся голос.
Она открыла дверь. Филипп вошел, добродушно улыбаясь. Потом аккуратно затворил за собой дверь. Его глаза светились. Майя отвернулась и кончиками пальцев смахнула слезы.
— Нет решительно никаких причин, чтобы плакать, — сказал Филипп. Он сунул руку в карман и вручил ей белоснежный платок. Не глядя на него, она вытерла свои горящие щеки. — Я знаю, она бесцеремонна, — пробормотал он, — но такая уж она есть.
Он стоял так близко, что она ощущала аромат одеколона, смешанный с его собственным запахом, и ноздри ее расширились. Ей хотелось повернуть лицо к нему, чтобы он мог осыпать его поцелуями. Она дрожала в предвкушении его прикосновения, и, словно прочитав ее мысли, он дотронулся сзади пальцами до ее шеи. Это было целительное прикосновение, от его руки исходили умиротворяющие волны. Пальцы задержались на какую-то секунду, и она сделала глубокий вдох, пытаясь удержать себя от того, чтобы кинуться к нему, поцеловать его озабоченное лицо. Впервые в жизни она испытала страстное желание поцеловать мужчину, и это поразило ее. Майя вернула ему носовой платок.
— Спасибо, сейчас я возьму себя в руки, — пообещала она.
Они обменялись долгими взглядами, в его она могла прочитать многое. Что он сожалеет о ревнивой выходке Жозефины. Что он любит ее куда больше, чем Жозефину, но его связывает с Жозефиной чувство долга. Что он сожалеет о том, что пригласил ее работать в доме. Пока она снова и снова пыталась истолковать себе его серьезный взгляд, он оставил ее, осторожно закрыв за собой дверь.
Она почувствовала прилив гнева на него за то, что он нашел этот способ управлять ею, успокоить ее, одарить ощущением счастья от его легкого прикосновения, мимолетного внимания, словно она была маленькой собачонкой, которую можно легко приручить. Все, чего она хотела — чтобы он привлек ее к себе. Она знала, каким сильным он был, как крепко может он обнять ее своими смуглыми, мускулистыми руками. Она знала, каков запах его тела и вкус его кожи, если лизнуть его шею языком. Эти фантазии изумили и напугали ее. Представлять, что они оба — она и Филипп могут обнаженные обнимать друг друга, было слишком смело даже для фантазии. От одной этой мысли ее затрясло. Неожиданно она осознала, что он должен стать мужчиной, который устранит ее страх, освободит ее от него. Он должен знать, как надо заниматься с ней любовью, чтобы она ничего не боялась. Возможно, он был единственным мужчиной в мире, кто мог добиться этого — вот почему судьба привела ее, зеленую, юную американскую девушку, в студию ведущего дизайнера, это было предопределено. Взгляды, которыми они обменялись… Огромность ощущения от встречи их глаз. Все это перенесло ее в иной мир — где охватывала дрожь, замирало дыхание и не заботило, что, как и где произойдет, пока они вместе. Майя стиснула голову руками. Она так любила его, что не могла даже думать хладнокровно.
Вернувшись вечером домой, она нашла сообщение от Уэйленда; он просил, чтобы она позвонила ему — разговор будет им оплачен.
— Твоя мать и я прибываем в Париж двадцать четвертого июля, — сказал он ей взволнованно, — мы оба остановимся в «Крийон». Она в прекрасном настроении. Все эти освобождения и революции оказали на нее хорошее действие. Она хочет, чтобы ты присоединилась к нам на то время, что мы будем в Париже. Обеды и все такое… Ты должна, понимаешь?
— Я не знаю, — ответила Майя, — у нас будет самое напряженное время, нынешняя коллекция имеет для Филиппа такое значение. Конечно, мне очень хочется увидеть тебя, Уэйленд!
— И твоя мать очень надеется увидеть тебя, Майя, так что постарайся. Мы сможем очень хорошо провести время. Колин, конечно, тоже будет. Так что устроим двойное свидание и наедимся до отвала!
— Отлично! — сказала она, постаравшись, чтобы это прозвучало с энтузиазмом.
Когда он повесил трубку, она почувствовала себя совершенно разбитой. Много месяцев она успешно отгоняла все мысли о Корал, и теперь прибытие матери в Париж порождало массу проблем. Майе захотелось увидеть Филиппа, может быть, она ожидала услышать от него какие-то слова по этому поводу: ведь материал в «Дивайн», посвященный ему, мог бы существенно повлиять на будущее этого дома.
— Эта коллекция, как вы говорите, может «сделать или сломать» его? — спросила как-то вечером Стефани, когда они оставались в студии вдвоем. — Жаль, что вы присоединись к дому именно в такой напряженный момент.
— Я полагаю, что у Филиппа Ру все моменты такие напряженные, — ответила Майя.
Стефани не улыбнулась.
— Он знает, что должен осуществить обещания своего первого сезона, или окажется мыльным пузырем! Так бывает, если никто не стоит за твоей спиной, а ты пока еще не делаешь большие деньги!
— А если привлечь американских покупателей? — спросила Майя. — У меня есть хороший друг в «Хедквотерз». Он может посмотреть коллекцию.
Стефания кивнула, разглядывая опись.
— Да, но мы также нуждаемся в японцах, англичанах, немцах, в интересе со стороны магазинов, издателей выкроек, парфюмеров — в общем, всей этой публики.
Майя вздохнула.
— И в публикациях большой прессы. Если бы он понравился моей матери…
Все ведущие агентства моделей прислали своих звезд, чтобы Филипп выбрал манекенщиц для показа коллекции. Он нашел четырех, чьи пропорции нравились ему больше всего: крепких, спортивного типа с длинными ногами и руками. Эти высокооплачиваемые модели использовались крайне бережно. Филипп продолжал прибегать к услугам Элизабет, работавшей в его доме, и немецкой девушки Роз-Мари. Они часами позировали ему для подготовки платьев, их пропорции соответствовали пропорциям манекенщиц-звезд.
Одна из девушек, которую отобрал Филипп, была темноволосая красавица из Нью-Йорка по имени Одри Зелко. Ей было всего девятнадцать, но искушена и опытна она была не по годам. Они часто болтали с Майей в ожидании примерки. Огромные темные глаза Одри, вздернутый носик, чувственные, полные губы придавали ей экзотический вид. Она рассказала, что прибыла в Париж всего месяц назад, и в этот же день началась ее карьера модели. Она была редкостное создание — фотомодель, которая с равным успехом могла демонстрировать платья на подиуме.
У Одри был целый шлейф обожателей, которые на уикэнд увозили ее, например, в Марокко, а в будние дни водили в лучшие рестораны и boutes [23]Парижа. Она производила ошеломляющее впечатление, платья носила с европейским шиком, ее юбки заканчивались у самых бедер, так что были обнажены красивые, длинные, стройные ноги. Другие манекенщицы, среди них чернокожая девушка, которая великолепно показывала платья Филиппа, шатались по студии, попыхивая сигаретами, наполняя помещение дымом, к крайнему раздражению Жозефины. Майя наблюдала за ней, желая увидеть, насколько ее нервирует присутствие этих очаровательных созданий. Но Жозефина знала, что Филипп всегда бывал настолько поглощен примеркой, что на девушек обращал не больше внимания, чем на деревянные манекены.
Одри присоединилась к Майе, когда та решила забежать в ближайший tabac, [24]где за ними с интересом наблюдал владелец, пока они пили кофе со сливками и жевали сэндвичи.
— А как у тебя с поклонниками? — спросила Одри после того, как поведала о многочисленных свиданиях с разными мужчинами. — У тебя ведь должен кто-нибудь быть?
— Когда я училась в школе моды в Нью-Йорке, мне нравился один парень, Дэвид, — ответила она. — Но после того, как приехала сюда, я потеряла с ним связь.
Одри кивнула своей красивой головкой.
— Я тоже ненавижу писать письма. Я предпочитаю, чтобы парни звонили мне. Они так и делают, если ощущают интерес. Единственный парень, ради которого я нарушила это правило — Мик Джаггер. Однажды в Нью-Йорке я достала его номер и позвонила ему. — Одри вздернула бровь. — Но ничего из этого не вышло, — призналась она.
Позже она сказала Майе:
— Ты должна увидеть берлогу, в которой я сейчас живу. Готова поспорить, это самый дешевый отель в Париже.
Я намерена экономить каждый пенни, который зарабатываю как модель, чтобы обеспечить себя на будущее, когда стану старой и толстой. Майя улыбнулась.
— Не могу представить тебя, живущей в бедности — никогда! Ты будешь летать в Марокко на уик-энд и обедать в «Ритце».
— Да, и припрятывать остатки еды в свою сумочку, чтобы позавтракать утром, — заверила ее Одри. — Но если у тебя здесь нет поклонника, то как ты развлекаешься?
— Моя работа и есть мое развлечение, — сказала Майя.
— Развлечение? — воскликнула Одри. — Работая на эту ужасную пару…
— Я могу думать только об одном из них.
— О, конечно, Филипп может увлечь своим очарованием, но атмосфера такая строгая, и все такое… Просто хочется извиниться, если произнесешь слово «говно»… И эта Жозефина. Господи, она мне кажется настоящим привидением! Я испытываю смущение, когда обнажаю перед ней свои сиськи! И она готова убить каждого, кто заглядывается на Филиппа.
— А что ты думаешь о нем? — застенчиво спросила Майя.
— О Филиппе? — Одри поскучнела и отхлебнула кофе. Потом откровенно взглянула на Майю. — Ты втюрилась в него, да? Я заметила, как ты смотришь на него.
Майя помедлила с ответом. Она давно не откровенничала с девушкой своего возраста.
— Я влюблена в него, — наконец призналась она. — Ах, Одри, я никогда не чувствовала ничего подобного ни к кому за всю свою жизнь.
— Ох… — Одри откусила большой кусок сэндвича и минутку молча жевала.
— Так в чем дело? — спросила Майя. Одри пожала плечами.
— Я думаю, что тебе следует побыстрее написать своему Дэвиду. — Она перегнулась через круглый мраморный столик. — Ты что-нибудь знаешь о мире моды? Что тут правильно и что неправильно? Я имею в виду мужчин. Филипп Ру чрезвычайно сексуальный мужчина, но его интересует только сам Филипп Ру! Он использует все свое очарование, чтобы пробиться наверх, и он этого добьется. Но есть что-то необычное в этих двоих — ты разве не чувствуешь этого? Есть что-то таинственное в каждой сцене между ними. Они не вписываются никак в этот город, правда. Послушай меня — не становись на их пути…
Все дизайнеры Парижа паниковали, когда приближалась дата их демонстрации. Филипп не был исключением. Он терял самообладание, большей частью по пустякам, из-за мелких неприятностей, вроде пуговицы, пришитой не так, или оставленной в полотне булавки, уколовшей капризную манекенщицу.
Филипп Ру походил на шахматиста, стремящегося решить задачу. Его задача заключалась в том, чтобы добиться элегантности и придать телу женщины — любой женщины — те очертания, которые он желает. Майя сидела в своей комнатушке каждое утро, поглощенная дизайнами, воплощением приходящих в голову идей. Она пыталась объединить практичность уличной моды и искусство высокой.
Филипп видел, что она делает, и когда разглядывал ее эскизы, обсуждал их с ней, предлагал материал, Жозефина оставляла их вдвоем. Эти их совещания стали для Майи заключительной фазой дня. Похоже, не меньше, чем ее, они воодушевляли и Филиппа. Скоро вся доска объявлений была покрыта ее эскизами — среди них не было ни одного рисунка, сделанного самим Ру. Вывод был ясен даже для Майи. Вся коллекция осенне-зимнего сезона Филиппа Ру (Париж, Франция) должна была основываться на ее дизайнах, ее идеях. Она ничего никому не сказала, хранила этот невероятный секрет в себе.
Только Одри, которая видела листочки, приколотые к доске, и заглядывала в ее альбом с набросками, спросила ее:
— Разве все эти рисунки не твои? Майя, почему ты мне не скажешь, что это ты автор дизайнов всей этой чертовой коллекции?
— Я принимала участие, — неопределенно ответила Майя.
— Ты просто дурочка — ведь ты даже на получаешь приличного жалованья!
Это была правда. Филипп платил Майе меньше, чем ей обходились ее ленчи.
Когда коллекция стала приобретать законченный вид на ее глазах, она поняла, что они делают что-то очень новое.
Она знала, что Филипп будет объявлен либо сумасшедшим, либо гением. Некоторые изделия были такими короткими, такими смелыми, что даже манекенщицы протестовали, когда примеривали их. Филипп к тому же хотел, чтобы они не прохаживались по подиуму медленно, томно, а танцевали, или пробегали по салону.
— Я слышала, как они вопили друг на друга вчера вечером, — сказала Одри во время ленча, который они проглатывали в спешке. — Они думали, что кроме них никого в салоне нет, но я должна была вернуться за своей косметикой, я ее забыла. Жозефина допытывалась у Филиппа, почему он попал под американское влияние. Разве он забыл, как любят одеваться французские женщины? А он ответил, что теперь Америка — новый лидер, даже в области моды. Он сказал, что будет делать дизайны, которые понравятся американским женщинам, потому что они вдохновляют его — и тут я все поняла, Майя. Это все были твои дизайны, разве не так? Это ты вдохновляешь его! Его крой был всегда прекрасным, но в нынешнем сезоне платья стали совсем другими. Ты помогаешь ему представлять молодую Америку: длинные ноги, крепкие тела — вот почему он выбрал меня и ту чернокожую девушку. Он хочет быть великим в Америке — и плевать ему на эту Францию!
Но он сотни раз говорил Майе, что все они работают вместе на благо дома и что он не интересуется деньгами. И требовать чего-то от него, когда это его гений сделал эти платья такими чудесными, было бы неправильно. Она знала, что он сейчас нуждается в ней, и это было единственным, что ее интересовало.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Он тронул Майю за руку.
— Хотите попробовать подогнать спину?
Она никогда не обучалась в «Макмилланз» подгонять спину. Она сделала попытку пришпилить большой край холста к плечевому шву, но, как всегда, он был слишком жестким, слишком неподатливым, чтобы ниспадать как шелк, из которого должно было быть сшито это платье. Тогда она попыталась сообщить его массе изящную плавность, но он коробился неуклюже и жестко. Когда наконец край был кое-как закреплен и Майя отступила на шаг, руки ее вспотели от напряжения, она чувствовала, что провалилась.
— Quelle atrocite! [20]— вскричала она, и все засмеялись. В это мгновение вошла мадемуазель Жозефина и взглянула на сцену со сдержанной улыбкой.
— Развлекаетесь? — спросила она.
— Майя драпирует модель, — объяснил Филипп.
— Но она позирует с девяти часов, Филипп, — забрюзжала Жозефина. Филипп потянулся к платью и аннулировал всю работу Майи, а затем несколькими булавками быстро закрепил все так, что платье приобрело вид легкого, свободно ниспадающего.
— Меня никогда не учили работать таким способом, — со вздохом сказала Майя.
— Потребуется большая практика, пока вы овладеете этим, — утешил ее Филипп.
Жозефина помогла Элизабет высвободиться из платья, внимательно разглядывая его, потом отнесла на рабочий стол.
— Может быть, работать с этими деталями было бы легче, если бы они были en bias? [21] — спросила она Майю, глядя горящими глазами.
Майя нахмурилась.
— Что вы имеете в виду?
— En bias! Разрезанные по диагонали! Вы, конечно, знаете, что это такое? — Жозефина показала жестом, что имеет в виду.
Майя покачала головой, озадаченная неожиданным вопросом.
— Конечно, я знаю — но я всего лишь пыталась использовать тот кусок ткани, что мне дал Филипп…
— Но вы должны были разрезать его по косой линии! — вскричала Жозефина. — Это все должны знать!
Майя почувствовала, как от этой неожиданной атаки у нее начали наворачиваться слезы. Не в силах говорить, она взглянула на Филиппа.
— Это была вполне естественная ошибка, — спокойно сказал он Жозефине.
— Но, Филипп, — взорвалась Жозефина, уперев руки в бока. — Как можешь ты нанимать кого-то, кто не понимает значения кроя по косой линии?
Майя вылетела из студии, хлопнув дверью, промчалась по коридору в свою крохотную комнатушку и захлопнула эту дверь тоже. Потом, всхлипывая, опустилась на стул. Жозефина была права — от этой мысли ей стало еще хуже.
Послышался негромкий стук в дверь, и она выкрикнула:
— Attendez! [22]
— Это я, Филипп, — донесся голос.
Она открыла дверь. Филипп вошел, добродушно улыбаясь. Потом аккуратно затворил за собой дверь. Его глаза светились. Майя отвернулась и кончиками пальцев смахнула слезы.
— Нет решительно никаких причин, чтобы плакать, — сказал Филипп. Он сунул руку в карман и вручил ей белоснежный платок. Не глядя на него, она вытерла свои горящие щеки. — Я знаю, она бесцеремонна, — пробормотал он, — но такая уж она есть.
Он стоял так близко, что она ощущала аромат одеколона, смешанный с его собственным запахом, и ноздри ее расширились. Ей хотелось повернуть лицо к нему, чтобы он мог осыпать его поцелуями. Она дрожала в предвкушении его прикосновения, и, словно прочитав ее мысли, он дотронулся сзади пальцами до ее шеи. Это было целительное прикосновение, от его руки исходили умиротворяющие волны. Пальцы задержались на какую-то секунду, и она сделала глубокий вдох, пытаясь удержать себя от того, чтобы кинуться к нему, поцеловать его озабоченное лицо. Впервые в жизни она испытала страстное желание поцеловать мужчину, и это поразило ее. Майя вернула ему носовой платок.
— Спасибо, сейчас я возьму себя в руки, — пообещала она.
Они обменялись долгими взглядами, в его она могла прочитать многое. Что он сожалеет о ревнивой выходке Жозефины. Что он любит ее куда больше, чем Жозефину, но его связывает с Жозефиной чувство долга. Что он сожалеет о том, что пригласил ее работать в доме. Пока она снова и снова пыталась истолковать себе его серьезный взгляд, он оставил ее, осторожно закрыв за собой дверь.
Она почувствовала прилив гнева на него за то, что он нашел этот способ управлять ею, успокоить ее, одарить ощущением счастья от его легкого прикосновения, мимолетного внимания, словно она была маленькой собачонкой, которую можно легко приручить. Все, чего она хотела — чтобы он привлек ее к себе. Она знала, каким сильным он был, как крепко может он обнять ее своими смуглыми, мускулистыми руками. Она знала, каков запах его тела и вкус его кожи, если лизнуть его шею языком. Эти фантазии изумили и напугали ее. Представлять, что они оба — она и Филипп могут обнаженные обнимать друг друга, было слишком смело даже для фантазии. От одной этой мысли ее затрясло. Неожиданно она осознала, что он должен стать мужчиной, который устранит ее страх, освободит ее от него. Он должен знать, как надо заниматься с ней любовью, чтобы она ничего не боялась. Возможно, он был единственным мужчиной в мире, кто мог добиться этого — вот почему судьба привела ее, зеленую, юную американскую девушку, в студию ведущего дизайнера, это было предопределено. Взгляды, которыми они обменялись… Огромность ощущения от встречи их глаз. Все это перенесло ее в иной мир — где охватывала дрожь, замирало дыхание и не заботило, что, как и где произойдет, пока они вместе. Майя стиснула голову руками. Она так любила его, что не могла даже думать хладнокровно.
Вернувшись вечером домой, она нашла сообщение от Уэйленда; он просил, чтобы она позвонила ему — разговор будет им оплачен.
— Твоя мать и я прибываем в Париж двадцать четвертого июля, — сказал он ей взволнованно, — мы оба остановимся в «Крийон». Она в прекрасном настроении. Все эти освобождения и революции оказали на нее хорошее действие. Она хочет, чтобы ты присоединилась к нам на то время, что мы будем в Париже. Обеды и все такое… Ты должна, понимаешь?
— Я не знаю, — ответила Майя, — у нас будет самое напряженное время, нынешняя коллекция имеет для Филиппа такое значение. Конечно, мне очень хочется увидеть тебя, Уэйленд!
— И твоя мать очень надеется увидеть тебя, Майя, так что постарайся. Мы сможем очень хорошо провести время. Колин, конечно, тоже будет. Так что устроим двойное свидание и наедимся до отвала!
— Отлично! — сказала она, постаравшись, чтобы это прозвучало с энтузиазмом.
Когда он повесил трубку, она почувствовала себя совершенно разбитой. Много месяцев она успешно отгоняла все мысли о Корал, и теперь прибытие матери в Париж порождало массу проблем. Майе захотелось увидеть Филиппа, может быть, она ожидала услышать от него какие-то слова по этому поводу: ведь материал в «Дивайн», посвященный ему, мог бы существенно повлиять на будущее этого дома.
— Эта коллекция, как вы говорите, может «сделать или сломать» его? — спросила как-то вечером Стефани, когда они оставались в студии вдвоем. — Жаль, что вы присоединись к дому именно в такой напряженный момент.
— Я полагаю, что у Филиппа Ру все моменты такие напряженные, — ответила Майя.
Стефани не улыбнулась.
— Он знает, что должен осуществить обещания своего первого сезона, или окажется мыльным пузырем! Так бывает, если никто не стоит за твоей спиной, а ты пока еще не делаешь большие деньги!
— А если привлечь американских покупателей? — спросила Майя. — У меня есть хороший друг в «Хедквотерз». Он может посмотреть коллекцию.
Стефания кивнула, разглядывая опись.
— Да, но мы также нуждаемся в японцах, англичанах, немцах, в интересе со стороны магазинов, издателей выкроек, парфюмеров — в общем, всей этой публики.
Майя вздохнула.
— И в публикациях большой прессы. Если бы он понравился моей матери…
Все ведущие агентства моделей прислали своих звезд, чтобы Филипп выбрал манекенщиц для показа коллекции. Он нашел четырех, чьи пропорции нравились ему больше всего: крепких, спортивного типа с длинными ногами и руками. Эти высокооплачиваемые модели использовались крайне бережно. Филипп продолжал прибегать к услугам Элизабет, работавшей в его доме, и немецкой девушки Роз-Мари. Они часами позировали ему для подготовки платьев, их пропорции соответствовали пропорциям манекенщиц-звезд.
Одна из девушек, которую отобрал Филипп, была темноволосая красавица из Нью-Йорка по имени Одри Зелко. Ей было всего девятнадцать, но искушена и опытна она была не по годам. Они часто болтали с Майей в ожидании примерки. Огромные темные глаза Одри, вздернутый носик, чувственные, полные губы придавали ей экзотический вид. Она рассказала, что прибыла в Париж всего месяц назад, и в этот же день началась ее карьера модели. Она была редкостное создание — фотомодель, которая с равным успехом могла демонстрировать платья на подиуме.
У Одри был целый шлейф обожателей, которые на уикэнд увозили ее, например, в Марокко, а в будние дни водили в лучшие рестораны и boutes [23]Парижа. Она производила ошеломляющее впечатление, платья носила с европейским шиком, ее юбки заканчивались у самых бедер, так что были обнажены красивые, длинные, стройные ноги. Другие манекенщицы, среди них чернокожая девушка, которая великолепно показывала платья Филиппа, шатались по студии, попыхивая сигаретами, наполняя помещение дымом, к крайнему раздражению Жозефины. Майя наблюдала за ней, желая увидеть, насколько ее нервирует присутствие этих очаровательных созданий. Но Жозефина знала, что Филипп всегда бывал настолько поглощен примеркой, что на девушек обращал не больше внимания, чем на деревянные манекены.
Одри присоединилась к Майе, когда та решила забежать в ближайший tabac, [24]где за ними с интересом наблюдал владелец, пока они пили кофе со сливками и жевали сэндвичи.
— А как у тебя с поклонниками? — спросила Одри после того, как поведала о многочисленных свиданиях с разными мужчинами. — У тебя ведь должен кто-нибудь быть?
— Когда я училась в школе моды в Нью-Йорке, мне нравился один парень, Дэвид, — ответила она. — Но после того, как приехала сюда, я потеряла с ним связь.
Одри кивнула своей красивой головкой.
— Я тоже ненавижу писать письма. Я предпочитаю, чтобы парни звонили мне. Они так и делают, если ощущают интерес. Единственный парень, ради которого я нарушила это правило — Мик Джаггер. Однажды в Нью-Йорке я достала его номер и позвонила ему. — Одри вздернула бровь. — Но ничего из этого не вышло, — призналась она.
Позже она сказала Майе:
— Ты должна увидеть берлогу, в которой я сейчас живу. Готова поспорить, это самый дешевый отель в Париже.
Я намерена экономить каждый пенни, который зарабатываю как модель, чтобы обеспечить себя на будущее, когда стану старой и толстой. Майя улыбнулась.
— Не могу представить тебя, живущей в бедности — никогда! Ты будешь летать в Марокко на уик-энд и обедать в «Ритце».
— Да, и припрятывать остатки еды в свою сумочку, чтобы позавтракать утром, — заверила ее Одри. — Но если у тебя здесь нет поклонника, то как ты развлекаешься?
— Моя работа и есть мое развлечение, — сказала Майя.
— Развлечение? — воскликнула Одри. — Работая на эту ужасную пару…
— Я могу думать только об одном из них.
— О, конечно, Филипп может увлечь своим очарованием, но атмосфера такая строгая, и все такое… Просто хочется извиниться, если произнесешь слово «говно»… И эта Жозефина. Господи, она мне кажется настоящим привидением! Я испытываю смущение, когда обнажаю перед ней свои сиськи! И она готова убить каждого, кто заглядывается на Филиппа.
— А что ты думаешь о нем? — застенчиво спросила Майя.
— О Филиппе? — Одри поскучнела и отхлебнула кофе. Потом откровенно взглянула на Майю. — Ты втюрилась в него, да? Я заметила, как ты смотришь на него.
Майя помедлила с ответом. Она давно не откровенничала с девушкой своего возраста.
— Я влюблена в него, — наконец призналась она. — Ах, Одри, я никогда не чувствовала ничего подобного ни к кому за всю свою жизнь.
— Ох… — Одри откусила большой кусок сэндвича и минутку молча жевала.
— Так в чем дело? — спросила Майя. Одри пожала плечами.
— Я думаю, что тебе следует побыстрее написать своему Дэвиду. — Она перегнулась через круглый мраморный столик. — Ты что-нибудь знаешь о мире моды? Что тут правильно и что неправильно? Я имею в виду мужчин. Филипп Ру чрезвычайно сексуальный мужчина, но его интересует только сам Филипп Ру! Он использует все свое очарование, чтобы пробиться наверх, и он этого добьется. Но есть что-то необычное в этих двоих — ты разве не чувствуешь этого? Есть что-то таинственное в каждой сцене между ними. Они не вписываются никак в этот город, правда. Послушай меня — не становись на их пути…
Все дизайнеры Парижа паниковали, когда приближалась дата их демонстрации. Филипп не был исключением. Он терял самообладание, большей частью по пустякам, из-за мелких неприятностей, вроде пуговицы, пришитой не так, или оставленной в полотне булавки, уколовшей капризную манекенщицу.
Филипп Ру походил на шахматиста, стремящегося решить задачу. Его задача заключалась в том, чтобы добиться элегантности и придать телу женщины — любой женщины — те очертания, которые он желает. Майя сидела в своей комнатушке каждое утро, поглощенная дизайнами, воплощением приходящих в голову идей. Она пыталась объединить практичность уличной моды и искусство высокой.
Филипп видел, что она делает, и когда разглядывал ее эскизы, обсуждал их с ней, предлагал материал, Жозефина оставляла их вдвоем. Эти их совещания стали для Майи заключительной фазой дня. Похоже, не меньше, чем ее, они воодушевляли и Филиппа. Скоро вся доска объявлений была покрыта ее эскизами — среди них не было ни одного рисунка, сделанного самим Ру. Вывод был ясен даже для Майи. Вся коллекция осенне-зимнего сезона Филиппа Ру (Париж, Франция) должна была основываться на ее дизайнах, ее идеях. Она ничего никому не сказала, хранила этот невероятный секрет в себе.
Только Одри, которая видела листочки, приколотые к доске, и заглядывала в ее альбом с набросками, спросила ее:
— Разве все эти рисунки не твои? Майя, почему ты мне не скажешь, что это ты автор дизайнов всей этой чертовой коллекции?
— Я принимала участие, — неопределенно ответила Майя.
— Ты просто дурочка — ведь ты даже на получаешь приличного жалованья!
Это была правда. Филипп платил Майе меньше, чем ей обходились ее ленчи.
Когда коллекция стала приобретать законченный вид на ее глазах, она поняла, что они делают что-то очень новое.
Она знала, что Филипп будет объявлен либо сумасшедшим, либо гением. Некоторые изделия были такими короткими, такими смелыми, что даже манекенщицы протестовали, когда примеривали их. Филипп к тому же хотел, чтобы они не прохаживались по подиуму медленно, томно, а танцевали, или пробегали по салону.
— Я слышала, как они вопили друг на друга вчера вечером, — сказала Одри во время ленча, который они проглатывали в спешке. — Они думали, что кроме них никого в салоне нет, но я должна была вернуться за своей косметикой, я ее забыла. Жозефина допытывалась у Филиппа, почему он попал под американское влияние. Разве он забыл, как любят одеваться французские женщины? А он ответил, что теперь Америка — новый лидер, даже в области моды. Он сказал, что будет делать дизайны, которые понравятся американским женщинам, потому что они вдохновляют его — и тут я все поняла, Майя. Это все были твои дизайны, разве не так? Это ты вдохновляешь его! Его крой был всегда прекрасным, но в нынешнем сезоне платья стали совсем другими. Ты помогаешь ему представлять молодую Америку: длинные ноги, крепкие тела — вот почему он выбрал меня и ту чернокожую девушку. Он хочет быть великим в Америке — и плевать ему на эту Францию!
Но он сотни раз говорил Майе, что все они работают вместе на благо дома и что он не интересуется деньгами. И требовать чего-то от него, когда это его гений сделал эти платья такими чудесными, было бы неправильно. Она знала, что он сейчас нуждается в ней, и это было единственным, что ее интересовало.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Ради Бога, Ллойд, выкладывай секреты, — прошипела Корал.
Они сидели за лучшим столиком дорогого французского ресторана «Ла-Котэ Баску», и даже пресыщенная публика пялилась на них. Корал выглядела потрясающе. На ней был великолепный костюм от Шанель — того стиля, о котором все думали, что он отошел в прошлое, и навсегда, а вот она надела такой костюм, вернув эту моду, и все светские дамы, присутствующие здесь, сразу почувствовали себя оборванками.
— Ты изумительно выглядишь, Корал, но давай сначала сделаем заказ.
Ллойд выглядел ликующим. Но почему? — размышляла она. Обычно ее осведомители — фотографы, парикмахеры-стилисты, мастера макияжа — передавали ей ключ к его настроению: рост оборота, жена уехала на неделю из города и тому подобное. Она наблюдала, как его глаза жадно изучают меню. Наступившие шестидесятые годы начинали нервировать ее. А может быть, это все марихуана, которую она курит. Она была главным редактором уже два года, и это она ввела в мир моды практику использовать поп-звезд в качестве моделей: Шер, «Супремс», позже «Суперстарс» Энди Уорхола, две из них — Бэби Джейн Хольцер и Эди Седжвик были так же элегантны, как любая профессиональная модель. Сейчас их использовали все, это означало, что Корал пора идти дальше: какое следующее большое открытие предстоит? И она ли будет той, кто его совершит, как это бывало до сих пор?
— Фебе дает согласие на развод, — сказал Ллойд, с треском захлопывая меню. — Хочешь омаров? — спросил он.
Корал уставилась на него изумленными глазами, утратив дар речи; мысли ее прыгали, а он тем временем заказывал шампанское. Она пыталась сообразить — это хорошая новость или плохая.
— За счастье! — провозгласил Ллойд, когда шампанское было налито в бокалы. Корал машинально чокнулась с ним. Эту новость, сопровождаемую бульканьем «Дом Периньон», следовало осмыслить.
Наконец она попыталась улыбнуться.
— Как тебе это удалось, дорогой? Она кого-нибудь встретила?
Ллойд хмыкнул.
— Нет. Я должен благодарить своего адвоката. Ты знаешь, обычно это вопрос денег. Но ты не бойся, я держусь за «Дивайн», она не получит ни одного из моих изданий.
— И поэтому ты так счастлив?
— Я еще и влюблен, — сообщил он ей. — Возможно, впервые в моей жизни. Я хотел пригласить леди на смотрины, но она отказалась.
Официант уже подавал первое блюдо, когда Корал воскликнула:
— Но почему?
— Она немного стеснительна. Девочка боится, что ты не одобришь… Она работает на тебя.
— Она одна из моих редакторов? — Ллойд кивнул. — Одна из моих младших редакторов? О Ллойд, ты гадкий парень! Дай, попробую угадать: Донна Хэддон, мой умненький маленький редактор по спортивной одежде?
Ллойд кивнул и весь засиял:
— Разве она не красива?
— Очаровательна! — Корал неожиданно поперхнулась салатом, закашлялась и сделала глоток шампанского. Донна занимала то самое положение, с которого она сама стартовала в «Дивайн». От смутного страха ее охватил озноб. — Париж будет ужасно взволнован, — начала она быстро болтать, — назло оппозиции я подписала контракт с Твигги. Чер будет демонстрировать американские вещи. Твигги и Чер! Неплохо, а?
— Лучше, чем Сонни и Чер, я полагаю, — фыркнул Ллойд. — Донна сделала «Я добился тебя, Бебе» нашей песней. Помнишь, Корал, ты говорила, что поп-музыка проникнет во все сферы нашей жизни?
— Да, — задумавшись, не чувствуя вкуса еды, согласилась Корал. «Особенно, когда такие шестидесятилетние, как ты, связываются с двадцатипятилетними», — думала она.
Испорченное новостью настроение сохранялось у нее и весь следующий день. Когда она вышла из «Ла-Котэ Баску», намереваясь заняться съемкой, то была уже так раздражена, что увидев разноцветные пряди, которые Товарич Динел сделал в волосах модели, накинулась на них обоих, доведя девушку до слез и угрозы подать в суд. «Каждый хочет быть молодым, молодым, молодым!» — твердила она себе, пока ехала домой на такси. И где тогда останется она? Измотанная совершенно, она хотела поскорее попасть к себе в квартиру, чтобы покурить. Войдя в лифт, она закрыла глаза и обессиленно прислонилась к стенке, пока он тащился на ее этаж. Она начала испытывать ненависть к шестидесятым. У нее появилось отчетливое чувство, что они вовсе не ведут к чему-то лучшему, она осознала, что на самом деле они только озлобляют ее.
Войдя в квартиру, она стала лихорадочно искать свой секретный запас «травки». Один джойнт — и вскоре этот ужасный день останется позади. Несколько глубоких затяжек — токов, как их называют подростки, позволят ей расслабиться. Она мрачно улыбнулась. Ей нужно изучать современный жаргон. Это поможет замаскировать свой уже немолодой возраст и позволит юнцам чувствовать, будто она одна из них.
Она прикурила джойнт сразу, как только свернула, сбросила туфли, легла на кровать, затянулась и попыталась подольше задержать дым в легких. Постепенно ее настроение стало меняться. В самом деле, ничего особенного не произошло. Но одно она должна сделать до того, как полностью погрузится в кайф.
Она позвонила Говарду Остину. Может быть, она сможет убить двух птах из мира моды одним, хорошо нацеленным камнем? Пожертвовать Говардом и избавиться от угрозы, исходящей от Донны Хэддон, сделав один умный шаг. Донна очень хорошенькая, и Говард красив. Смогут ли они устоять друг перед другом?
Прошло уже несколько недель после их встречи. Его голос звучал настороженно — он явно не ждал звонка.
— Все еще ищешь редактора, Говард? — спросила она.
— Уж не хочешь ли ты сказать мне, что изменила свое решение? — засмеялся он. Его басовитый смех отдался в ней эхом. Он заставил ее чувствовать себя так, словно она сейчас занималась любовью.
— Просто до меня дошло, что одна из моих сотрудниц может оказаться тем человеком, которого ты ищешь. Ее зовут Донна Хэддон, и она проворна, как хлыст…
Он приметил Донну Хэддон, едва она появилась в маленьком, расположенном в стороне от людных мест баре, который они выбрали с тем, чтобы никто не увидел их и не заподозрил, что она ищет хорошую работу. Прошла неделя после звонка Корал, и Говард был издерган всеми делами по продаже своей фирмы одежды и найму новых офисов, поисками типографов, размещением издателя и небольшого штата в нескольких тесных комнатах, которые он снял в нижнем Манхэттене, в районе швейных мастерских. Он наблюдал, как Донна уверенно вошла в помещение, словно появилась со страниц «Великого Гэтсби». [25]Высокая, стройная, с продолговатым лицом и темными, коротко подстриженными волосами. Ее холеность и безукоризненный туалет были как бы визитной карточкой редактора журнала мод.
Он вскочил с места и подошел к ней, протягивая руку и улыбаясь. Донна остановилась, улыбнулась в ответ и пожала его руку.
— Вы так молоды! — сказала она.
— Вы тоже! — засмеялся он. Они встретились взглядами, и оба ощутили какое-то приятное чувство. Он провел ее к столику и придержал стул, пока она усаживалась.
— Кто вам сказал обо мне? — спросила она, когда он занял место напротив.
— Колин Бомон, — с легкостью солгал он, как его и просила Корал.
— Это очень необычный человек, — сказала она.
— Он ваш большой поклонник, — заверил ее Говард. — Что будете пить?
— Я бы выпила бокал шампанского, — сказала Донна.
Говард заказал бутылку и, сидя за столом, оценивающе разглядывал девушку. У нее было одно несомненное преимущество перед Корал — он это осознал — она была на пятнадцать лет моложе и свежей, и она была прекрасной. Классический кремовый полотняный костюм, сдержанная элегантность являли благородный контраст с типичной для Корал сумасшедшей манерой одеваться. Он приветливо улыбнулся ей, и она ответила ему открытой улыбкой.
Принесли шампанское, и они стали говорить о модах. Он рассказал о «Лейблз» и о своих планах.
Донна слушала с вежливым интересом, сохраняя ледяное спокойствие. Он упомянул о жалованье, и она лишь слегка подняла бровь. Очевидно, деньги не были ее целью. После третьего бокала шампанского она наклонилась к нему.
— Понимаете, мистер Остин…
— Говард…
— Говард. Расскажи вы мне об этом несколько месяцев назад, я проявила бы большой интерес. Но, если быть честной, я не хотела бы сейчас уходить из «Дивайн». Мне польстило, что вы сделали мне такое предложение, и я ценю это. Но сейчас в «Дивайн» происходят разные события — я не буду вдаваться в подробности, и поэтому чрезвычайно важно в настоящий момент оставаться там.
Они сидели за лучшим столиком дорогого французского ресторана «Ла-Котэ Баску», и даже пресыщенная публика пялилась на них. Корал выглядела потрясающе. На ней был великолепный костюм от Шанель — того стиля, о котором все думали, что он отошел в прошлое, и навсегда, а вот она надела такой костюм, вернув эту моду, и все светские дамы, присутствующие здесь, сразу почувствовали себя оборванками.
— Ты изумительно выглядишь, Корал, но давай сначала сделаем заказ.
Ллойд выглядел ликующим. Но почему? — размышляла она. Обычно ее осведомители — фотографы, парикмахеры-стилисты, мастера макияжа — передавали ей ключ к его настроению: рост оборота, жена уехала на неделю из города и тому подобное. Она наблюдала, как его глаза жадно изучают меню. Наступившие шестидесятые годы начинали нервировать ее. А может быть, это все марихуана, которую она курит. Она была главным редактором уже два года, и это она ввела в мир моды практику использовать поп-звезд в качестве моделей: Шер, «Супремс», позже «Суперстарс» Энди Уорхола, две из них — Бэби Джейн Хольцер и Эди Седжвик были так же элегантны, как любая профессиональная модель. Сейчас их использовали все, это означало, что Корал пора идти дальше: какое следующее большое открытие предстоит? И она ли будет той, кто его совершит, как это бывало до сих пор?
— Фебе дает согласие на развод, — сказал Ллойд, с треском захлопывая меню. — Хочешь омаров? — спросил он.
Корал уставилась на него изумленными глазами, утратив дар речи; мысли ее прыгали, а он тем временем заказывал шампанское. Она пыталась сообразить — это хорошая новость или плохая.
— За счастье! — провозгласил Ллойд, когда шампанское было налито в бокалы. Корал машинально чокнулась с ним. Эту новость, сопровождаемую бульканьем «Дом Периньон», следовало осмыслить.
Наконец она попыталась улыбнуться.
— Как тебе это удалось, дорогой? Она кого-нибудь встретила?
Ллойд хмыкнул.
— Нет. Я должен благодарить своего адвоката. Ты знаешь, обычно это вопрос денег. Но ты не бойся, я держусь за «Дивайн», она не получит ни одного из моих изданий.
— И поэтому ты так счастлив?
— Я еще и влюблен, — сообщил он ей. — Возможно, впервые в моей жизни. Я хотел пригласить леди на смотрины, но она отказалась.
Официант уже подавал первое блюдо, когда Корал воскликнула:
— Но почему?
— Она немного стеснительна. Девочка боится, что ты не одобришь… Она работает на тебя.
— Она одна из моих редакторов? — Ллойд кивнул. — Одна из моих младших редакторов? О Ллойд, ты гадкий парень! Дай, попробую угадать: Донна Хэддон, мой умненький маленький редактор по спортивной одежде?
Ллойд кивнул и весь засиял:
— Разве она не красива?
— Очаровательна! — Корал неожиданно поперхнулась салатом, закашлялась и сделала глоток шампанского. Донна занимала то самое положение, с которого она сама стартовала в «Дивайн». От смутного страха ее охватил озноб. — Париж будет ужасно взволнован, — начала она быстро болтать, — назло оппозиции я подписала контракт с Твигги. Чер будет демонстрировать американские вещи. Твигги и Чер! Неплохо, а?
— Лучше, чем Сонни и Чер, я полагаю, — фыркнул Ллойд. — Донна сделала «Я добился тебя, Бебе» нашей песней. Помнишь, Корал, ты говорила, что поп-музыка проникнет во все сферы нашей жизни?
— Да, — задумавшись, не чувствуя вкуса еды, согласилась Корал. «Особенно, когда такие шестидесятилетние, как ты, связываются с двадцатипятилетними», — думала она.
Испорченное новостью настроение сохранялось у нее и весь следующий день. Когда она вышла из «Ла-Котэ Баску», намереваясь заняться съемкой, то была уже так раздражена, что увидев разноцветные пряди, которые Товарич Динел сделал в волосах модели, накинулась на них обоих, доведя девушку до слез и угрозы подать в суд. «Каждый хочет быть молодым, молодым, молодым!» — твердила она себе, пока ехала домой на такси. И где тогда останется она? Измотанная совершенно, она хотела поскорее попасть к себе в квартиру, чтобы покурить. Войдя в лифт, она закрыла глаза и обессиленно прислонилась к стенке, пока он тащился на ее этаж. Она начала испытывать ненависть к шестидесятым. У нее появилось отчетливое чувство, что они вовсе не ведут к чему-то лучшему, она осознала, что на самом деле они только озлобляют ее.
Войдя в квартиру, она стала лихорадочно искать свой секретный запас «травки». Один джойнт — и вскоре этот ужасный день останется позади. Несколько глубоких затяжек — токов, как их называют подростки, позволят ей расслабиться. Она мрачно улыбнулась. Ей нужно изучать современный жаргон. Это поможет замаскировать свой уже немолодой возраст и позволит юнцам чувствовать, будто она одна из них.
Она прикурила джойнт сразу, как только свернула, сбросила туфли, легла на кровать, затянулась и попыталась подольше задержать дым в легких. Постепенно ее настроение стало меняться. В самом деле, ничего особенного не произошло. Но одно она должна сделать до того, как полностью погрузится в кайф.
Она позвонила Говарду Остину. Может быть, она сможет убить двух птах из мира моды одним, хорошо нацеленным камнем? Пожертвовать Говардом и избавиться от угрозы, исходящей от Донны Хэддон, сделав один умный шаг. Донна очень хорошенькая, и Говард красив. Смогут ли они устоять друг перед другом?
Прошло уже несколько недель после их встречи. Его голос звучал настороженно — он явно не ждал звонка.
— Все еще ищешь редактора, Говард? — спросила она.
— Уж не хочешь ли ты сказать мне, что изменила свое решение? — засмеялся он. Его басовитый смех отдался в ней эхом. Он заставил ее чувствовать себя так, словно она сейчас занималась любовью.
— Просто до меня дошло, что одна из моих сотрудниц может оказаться тем человеком, которого ты ищешь. Ее зовут Донна Хэддон, и она проворна, как хлыст…
Он приметил Донну Хэддон, едва она появилась в маленьком, расположенном в стороне от людных мест баре, который они выбрали с тем, чтобы никто не увидел их и не заподозрил, что она ищет хорошую работу. Прошла неделя после звонка Корал, и Говард был издерган всеми делами по продаже своей фирмы одежды и найму новых офисов, поисками типографов, размещением издателя и небольшого штата в нескольких тесных комнатах, которые он снял в нижнем Манхэттене, в районе швейных мастерских. Он наблюдал, как Донна уверенно вошла в помещение, словно появилась со страниц «Великого Гэтсби». [25]Высокая, стройная, с продолговатым лицом и темными, коротко подстриженными волосами. Ее холеность и безукоризненный туалет были как бы визитной карточкой редактора журнала мод.
Он вскочил с места и подошел к ней, протягивая руку и улыбаясь. Донна остановилась, улыбнулась в ответ и пожала его руку.
— Вы так молоды! — сказала она.
— Вы тоже! — засмеялся он. Они встретились взглядами, и оба ощутили какое-то приятное чувство. Он провел ее к столику и придержал стул, пока она усаживалась.
— Кто вам сказал обо мне? — спросила она, когда он занял место напротив.
— Колин Бомон, — с легкостью солгал он, как его и просила Корал.
— Это очень необычный человек, — сказала она.
— Он ваш большой поклонник, — заверил ее Говард. — Что будете пить?
— Я бы выпила бокал шампанского, — сказала Донна.
Говард заказал бутылку и, сидя за столом, оценивающе разглядывал девушку. У нее было одно несомненное преимущество перед Корал — он это осознал — она была на пятнадцать лет моложе и свежей, и она была прекрасной. Классический кремовый полотняный костюм, сдержанная элегантность являли благородный контраст с типичной для Корал сумасшедшей манерой одеваться. Он приветливо улыбнулся ей, и она ответила ему открытой улыбкой.
Принесли шампанское, и они стали говорить о модах. Он рассказал о «Лейблз» и о своих планах.
Донна слушала с вежливым интересом, сохраняя ледяное спокойствие. Он упомянул о жалованье, и она лишь слегка подняла бровь. Очевидно, деньги не были ее целью. После третьего бокала шампанского она наклонилась к нему.
— Понимаете, мистер Остин…
— Говард…
— Говард. Расскажи вы мне об этом несколько месяцев назад, я проявила бы большой интерес. Но, если быть честной, я не хотела бы сейчас уходить из «Дивайн». Мне польстило, что вы сделали мне такое предложение, и я ценю это. Но сейчас в «Дивайн» происходят разные события — я не буду вдаваться в подробности, и поэтому чрезвычайно важно в настоящий момент оставаться там.