Карлтон Гарольд. Ярлыки

   — Я не знаю! Я знаю только одно: больше такого не случится никогда!
   — Ну-ну! — Он засмеялся, откинувшись назад, чтобы заглянуть ей в лицо. — Ты полагаешь, то прекрасное, что произошло между нами, больше никогда не повторится? Просто когда мы станем заниматься любовью в третий раз, мне хотелось бы сделать это в постели!
   — В третий раз? А как насчет второго?
   — Это и был наш второй раз!
   — Вот как? Когда же был первый?
   Она посмотрела ему в глаза, они так хитро блестели.
   — Ты действительно ничего не помнишь? — спросил Эдди. — Тебе было шестнадцать и тебе так хотелось иметь черную кожаную куртку, что ты бы разрешила трахаться с тобой любому парню из нашего квартала. Ты помнишь, что я как раз и был последним? Я до сих пор чувствую тот цементный пол! Но сегодня мы хотя бы лежим на деревянном!
   — Боже!.. Ничего себе! — воскликнула Маккензи. — Теперь я вспомнила, ты был таким милым мальчишкой в самом конце. И первый оргазм у меня был именно с тобой! Конечно, я не поняла это в то время! — Она уставилась на него, широко раскрыв глаза от ужаса. — Ты знал об этом все это время и ничего мне не сказал?! Ты — просто ублюдок!
   Он засмеялся.
   — Ты, наверное, права. Когда твои братья представили нас друг другу, мне нужно было сказать: «Привет, я тот парень, с которым ты трахалась, чтобы получить кожаную куртку!»
   Он снова начал целовать ее, и она расслабилась в его объятиях. У него был такой рот, который она желала бы целовать постоянно, и ей все было бы мало. Но она сделала над собой усилие и оттолкнула его, потом поднялась на ноги, ухватившись за край стола.
   — Мне нужно идти. — Она собрала одежду и быстро оделась. — Я пришла, чтобы… — она нахмурилась, завязывая пояс, — сказать, что мы больше не должны встречаться! И я не хочу, чтобы ты бегал и жаловался моей матери! Я выхожу замуж за Элистера!
   — Не морочь мне голову, — сказал он, начиная одеваться. — Ты так же сходишь по мне с ума, как и я по тебе! Я чувствую это здесь.
   Он положил руку ей на холм Венеры и слегка сжал его. Она прижалась к нему и позволила приласкать себя. У нее снова возникло желание, и она застонала.
   — Боже, Эдди, я могла бы начать все сначала, и прямо здесь. — Она отошла от него и поискала свои туфли. — Мне нужно бежать.
   — Я люблю тебя, Маккензи, — сказал Эдди, глядя, как она надевает туфли. Его глаза сверкали от удовольствия. — Я никогда никому не говорил этого…
   — Вот здорово, — пошутила Маккензи, не поворачиваясь к нему лицом. — Мне кажется, ты готов жениться на мне и усыновить моего маленького светловолосого ребенка, когда он родится у меня?!
   — Я это сделаю, — сказал он, не сводя с нее глаз, когда она наконец повернулась к нему. — Я сказал тебе, что люблю тебя!
   Она посмотрела ему в глаза и кивнула.
   — Да, — подтвердила она.
   Ей так хотелось сказать ему: «Я тоже люблю тебя, мой милый Эдди. Боже, я просто схожу по тебе с ума! Но я собираюсь выйти замуж за Элистера!»
   Ей даже не нужно было говорить этого. Она видела по его лицу, что он знал все, о чем она думала. Ее молчание объяснило ему больше, чем любые извинения. Он закончил одеваться в мрачном безмолвии. Они больше ничего не сказали друг другу, все и так было ясно! Даже их страсть ничего уже не могла изменить.
   Перед тем, как она открыла дверь, чтобы уйти, он крепко прижал ее к себе.
   — Не выходи за него замуж, — сказал он. — Ты совершишь огромную ошибку.
   Она смерила его ледяным взглядом и открыла дверь, послав ему прощальный поцелуй.
   В этот вечер она договорилась с Элистером о дате их свадьбы.
   Майя осторожно вылезла из-под Дэвида. Он совсем прижал ее к стенке. Он перекатился на другой бок и что-то пробормотал во сне. Часы на столике показывали три. Майя оделась и встала перед ним. Она видела перед собой тело пловца. Его грудь поднималась и опускалась, он спокойно дышал во сне. Он был таким соблазнительным и красивым и мог доставить удовольствие любой женщине. Майя откинула покрывало и посмотрела на его тело. Его член вяло лежал между ног. Почему она так боялась его, когда он становился большим и твердым? Она прикрыла Дэвида, и он во сне натянул покрывало до самых плеч.
   Майя прижалась лбом к холодному оконному стеклу его спальни. Она видела резкий свет уличных фонарей. Майя подумала: может ли где-нибудь быть более одиноко и мрачно, чем в Манхэттене в три часа ночи? Проехали такси и полицейская машина, спотыкаясь, тащился пьяный.
   «Филипп, Филипп, может быть, ты тоже не спишь в Париже и тоже думаешь обо мне?! Ты бы мог мне помочь…»
   На кухне она нашла блокнот и написала в нем: «Дэвид, дорогой, ты такой милый! Я всегда хочу оставаться тебе другом. Пожалуйста, прости меня, я не могу спать. Пошла домой. Увидимся. С любовью М.»
   Майя на цыпочках пошла в спальню и оставила записку у него на подушке. Она нашла свое пальто и шла к двери, когда ее плеча коснулась рука. Она вскрикнула и от испуга вздрогнула. Резко повернувшись, она увидела в темноте обнаженного Дэвида.
   — Как ты можешь убегать от меня подобным образом? — мрачно спросил он.
   — Я-я не могла спать, — заикалась она. — Я оставила тебе записку.
   — Ты что, стараешься, чтобы я снова почувствовал себя прокаженным?
   Майя вздохнула.
   — Нет, нет, ты же знаешь, что это не так. Я просто… Она беспомощно покачала головой.
   — Майя… — Он обнял ее. — Ты разрешишь мне любить тебя?
   Она застыла.
   — Было бы лучше, если бы ты не делал этого…
   — Но я ничего не понимаю! — воскликнул он. — Это же была твоя идея. Ты что, не помнишь?
   Она отошла от него, опустилась в кресло у двери и закрыла лицо руками.
   Он присел рядом с нею на корточки.
   — Неужели все было так ужасно? Неужели я настолько неуклюжий?
   Она подняла голову и посмотрела на него. Она видела обиду на его лице. Его сильное тело и широкие плечи белели в свете, проникавшем с улицы.
   — Дэвид, мне вообще не нравится секс! — вдруг выпалила Майя. — Мне бы так хотелось почувствовать что-то! Я так хотела этого сегодня. Я думала, что сегодня все будет по-иному. Мне казалось, если я сама захотела, то все станет менее… Я не знаю, как объяснить — менее страшным.
   Дэвид недоумевающе покачал головой.
   — Майя, я хотел доставить тебе удовольствие.
   — Я знаю. Я все понимаю!
   Она посмотрела на него, и у нее по щеке скатилась слеза.
   — У тебя так только со мной? Или со всеми мужчинами? — спросил он.
   — У меня не было мужчин…
   — Разве мы не можем найти какой-то выход? — Он взял ее за руку. — Майя, это ведь и моя жизнь. Если у тебя какие-то трудности, мне следует помочь тебе избавиться от них.
   Он некоторое время смотрел на ее грустное лицо, потом улыбнулся.
   — Нам, наверно, стоит попрактиковаться! Она отодвинулась от него.
   — Да, тебе бы это было приятно!
   Они оба встали, и его лицо помрачнело.
   — Ты до сих пор влюблена в Филиппа Ру, не так ли? Значит, все дело только в этом.
   Она устало прислонилась к стене.
   — Нет, ты ничего не слышал из того, что я сказала тебе, Дэвид. Я написала правду в записке. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Ты мне нравишься. Ты согласен? Но сейчас мне нужно идти домой.
   Сначала он как будто хотел остановить ее, но потом его лицо стало каменным. Он молча открыл дверь.
   Майя вышла, стараясь не прикоснуться к нему. В лифте она начала плакать. «Только не жалей себя, — приказала она сама себе. — У тебя есть все, о чем может мечтать любая девушка, но, наверное, с тобой не все в порядке. Что-то не срабатывает. Нет! Не следует так думать о себе. Просто ты до сих пор влюблена в Филиппа!»
   Наконец, пришло ей в голову, она хотя бы рассталась со своей девственностью. Чтобы как-то подбодрить себя, она дала клятву, что ни один мужчина не станет спать с ней, кроме Филиппа.
   Он просто околдовал ее. И это колдовство воздвигало непреодолимую стену между ней и любым другим мужчиной.
   Она почти убедила себя в том, что это никакая не проблема, а просто чудесный секрет между нею и Филиппом.
   Она схватила такси и приехала к дому Уэйленда в половине четвертого.
   Тихонько закрыв за собой входную дверь, она на цыпочках вошла в квартиру. Из его спальни доносился шум: крики, вопли и звук разбившегося стекла. Она слушала, широко раскрыв глаза, ей показалось, что кто-то избивает Уэйленда. Взволнованная, она постучала в дверь спальни. Наступила тишина. Наконец Уэйленд сказал:
   — Да?
   — Это я, Майя. У тебя все в порядке?
   Он открыл дверь и выглянул. Она поняла, что он голый.
   — Сегодня мальчики очень шумят, — шепнул он ей. — Прости, малышка, я скажу им, чтобы они вели себя потише.
   Он закрыл дверь, она почувствовала, что ее начало тошнить, и побежала в туалет. Ей показалось, что все это уже было когда-то. В смятении она встала под горячий душ, потом энергично растерлась полотенцем. Ею вдруг овладело сумасшедшее желание позвонить матери, потом заказать разговор с Филиппом, чтобы просто услышать его голос, сесть на самолет и улететь куда-нибудь, чтобы это был не Париж и не Нью-Йорк. Нужно просто вылезти из старой кожи.
   Майя легла и попыталась заснуть. Она погрузилась в полузабытье, ее мучили сексуальные кошмары. Она видела оргию, в которой участвовали все знакомые ей люди: Уэйленд с его обычными мальчиками-проститутками, Маккензи с огромным животом, Элистер, который трахался с безликой моделью, ее мать, пытающаяся соблазнить Филиппа. Дэвид щелкал огромным кнутом. Она сама тоже была обнаженной, и ей было страшно стыдно. Ее руки были привязаны к кольцу, торчавшему из стены. Внезапно очнувшись, вся в поту, она села в постели. Было 6:45 утра. Она дрожала и чувствовала сильную усталость. Майя поняла, что в Нью-Йорке есть только один человек, который может ей что-то посоветовать.
   В половине восьмого Майя медленно шла по Лексингтон-авеню к квартире Бомона. Она не могла объяснить себе, почему это делает. Она совершенно не отдохнула, в голове была путаница. Было ясно только одно — ей необходимо с кем-то поговорить и привести в порядок свои мысли. Она не так хорошо знала Колина, но о нем много говорили, сначала ее мать, а потом Уэйленд.
   Когда они встречались, он всегда интриговал ее, и ей хотелось побольше узнать о нем, задать ему много вопросов. Она слышала, что к нему часто обращаются за советом. Наверное, это происходило потому, что он такой маленький и талантливый. В нем существовало что-то, что притягивало к нему людей. Как и ее в это утро.
   Оно было ветреным, а улицы почти пусты. Нью-Йорк вдруг показался ей незнакомым городом. Было открыто несколько кафе. Она заглянула в одно: там завтракали угрюмо и молча.
   Майя не могла даже подумать о еде. Из автомата она позвонила Колину.
   Казалось, что он не удивился, услышав ее голос, хотя было еще очень рано, и она до этого никогда не звонила ему.
   Он сказал:
   — На углу Лексингтон и Пятьдесят первой улицы есть кафе. Давайте там встретимся? Я буду через пятнадцать минут…
   Майя нашла это кафе и ждала там, заказав кофе. Она не представляла, что же ему скажет?
   Он влетел через десять минут и сел напротив Майи. Он, как обычно, был в черных вельветовых брюках и черной водолазке.
   — Какой чудесный сюрприз!
   Перегнувшись через столик, он поцеловал ее в щеку.
   — Я волновался о тебе — ты живешь в одной квартире с Уэйлендом и не поддерживаешь никаких отношений со своей матерью.
   — Как она? — вырвалось у Майи. — Мне нужно о многом спросить вас.
   Колин серьезно посмотрел на нее. Подошла официантка. Она приняла его заказ и подлила кофе Майе.
   — Ты хочешь услышать голую правду? — спросил он. — Ты готова ее выслушать? Я знаю, что тебе самой сейчас очень нелегко…
   — Откуда вы знаете? Он тихо засмеялся.
   — Ну, я не настолько самоуверен, чтобы принять звонок от чудесной девушки, да еще так рано утром, только на свой счет. Ты позвонила мне потому, что у тебя какие-то неприятности, не так ли? Если судить по твоему лицу, то они — эмоционального плана…
   Майя отвела свой взгляд от его добрых, но проницательных глаз.
   — Мне действительно нужно поговорить с кем-то, — пробормотала она. — Я понимаю, что у нас не те отношения, но… вы всегда казались мне нормальным и милым человеком. Я имею в виду, если судить по тому, что я слышала о вас.
   Колин улыбнулся.
   — Кажется, у меня создалась репутация человека, который может помочь людям разобраться в их проблемах. Я не могу понять, почему. Моя собственная жизнь не такая уж примерная…
   — Потому что вы такой хороший! — выпалила Майя.
   Он высоко поднял бровь. В это время официантка поставила перед ним яичницу. Он начал очень медленно есть и, погодя, ответил:
   — Я почти всегда был как бы наблюдателем жизни. Может быть, именно поэтому я со стороны вижу все гораздо ярче и точнее.
   Он сделал глоток кофе.
   — Послушай, Майя. Мне нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты помогла кое-кому, кто медленно, но верно убивает себя! Это тот человек, которого я люблю и уважаю настолько, что не могу спокойно наблюдать, как он просто губит себя.
   — Вы говорите о моей матери? Он утвердительно кивнул.
   — Она в очень плохом состоянии. Все связано с наркотиками. Эти чертовы уколы витаминов у шарлатана, которого зовут Доктор Приятных Ощущений! Уколы стали плохо влиять на ее работу. Если она не перестанет их делать, то через год или два потеряет работу! И ее вообще никуда больше не возьмут!
   — Боже мой!
   Майя подперла подбородок рукой.
   — Я ничего об этом не знала. Уэйленд с ней больше не встречается, и у меня не было о ней никаких сведений.
   — С тех пор, как он перестал общаться с ней, она стала еще хуже. Но, Майя, еще есть лучик надежды.
   Он улыбнулся ей.
   — Она просто без ума от нового дизайнера, считает, что именно она открыла это дарование. Анаис Дю Паскье…
   — Вы все знаете? — спросила Майя.
   — Не беспокойся, я не выдам твой секрет. Уэйленд показал мне твои модели, и я понял, что только ты могла быть их автором. Ты удивительно талантливый дизайнер, Майя. Ты создала модели для того участка рынка, для которого еще не работал никто. И сделала это великолепно.
   — Просто забавно, что ей нравятся эти модели… — Майя грустно улыбнулась. — Мне всегда казалось, что моей матери понравятся мои модели, если только она не будет знать, что их придумала я.
   Колин наклонился к ней.
   — Майя, ты сможешь кое-что сделать для нее?
   — Что? Она не желает видеть меня!
   — Уэйленд сказал мне, что ты никому не даешь интервью. Анонимность и тайна Анаис утвердилась в мире моды. Почему бы тебе не дать твоей матери эксклюзивное интервью? Позволь, чтобы «Хедквотерз» организовал его. Когда она приедет, ты будешь ждать ее.
   — И вы считаете, что мы упадем друг другу в объятья и поклянемся в вечной любви и преданности?
   Майя грустно посмотрела на него.
   — Колин, она просто повернется и выйдет из комнаты!
   — Может быть, ты и права, — признал Колин. — Но нам нужно попытаться сделать хоть что-нибудь или, скорее, все что угодно, чтобы как-то помочь ей.
   Он попросил у официантки счет.
   — Тебе не хотелось бы посмотреть, каким может стать полуразрушенное, грязное и убогое помещение, если над ним немного поработать?
   Войдя в его просторную комнату, Майя оглянулась и села на диван, предварительно сбросив с него множество журналов. На стенах висели последние рисунки Колина. Это были прекрасные красочные воплощения моделей Билла Бласса, Холстона и Джеффри Бина.
   — Вам удалось придать им роскошный, почти скульптурный вид, — восхитилась она.
   Колин придвинул к дивану кресло. У него были такие озабоченные и серьезные глаза.
   — Почему ты захотела повидать меня? — спросил он. Майя откинулась на мягкие подушки и глубоко вздохнула.
   — Я знаю, что мне нужно пойти к врачу-психотерапевту, но я не могу заставить себя сделать это. Мне показалось, что лучше всего поговорить с вами — если только у вас есть время.
   Он внимательно слушал ее. Она рассказала ему все. Никогда и никто не слушал ее так, как сейчас Колин.
   У него было такое выражение лица, что Майя чувствовала: она говорит что-то важное и умное, даже если и немного путано. Она казалась себе такой интересной собеседницей, что решила вспомнить всю свою жизнь.
   Ей было не стыдно описывать ему сексуальные подробности. Майя говорила о своих ощущениях, как будто это были чьи-то, а не ее клинические симптомы. Внимание Колина делало ее жизнь важной и открывало какие-то перспективы. Его сочувственное спокойствие гасило ее чувство стыда и страх, успокаивало ее, снимая панику и истерию.
   Когда она закончила, он сжал ее крепко сцепленные руки. Это был жест симпатии и сочувствия.
   — Я все прекрасно понял, — тихо сказал он. — Я не специалист, Майя. Может быть, врач-психотерапевт мог бы обсудить с тобой твое детство и выяснить причину твоего страха. Я не могу поставить тебе диагноз…
   — Это все неважно. — Майя встала и широко развела руки. — Мне уже гораздо лучше. Я все рассказала вам и избавилась от тяжкого гнета. Может быть, я научусь жить с этим и не ждать слишком многого от этой сферы жизни.
   — Но почему ты хочешь прожить свою жизнь в состоянии эмоциональной недостаточности? — неожиданно взорвался Колин. — Ты — такая красивая и талантливая…
   Она удивленно посмотрела на него. Он покачал головой.
   — Не обращай на меня внимание, дорогая. У меня есть свои комплексы. Мне всегда казалось, что красивые, высокие люди должны быть очень счастливыми. Я не понимаю, почему тебе должно недоставать какого-нибудь аспекта интересной и полной жизни и, в особенности, любви или сексуальных отношений?! Но обещай мне, что, если тебе станет совсем плохо, ты пойдешь к врачу, или хотя бы встретишься снова со мной!
   Майя села и начала тщательно разглаживать свою длинную и пышную юбку.
   — Что, если я и Филипп по-настоящему влюблены друг в друга? — спросила она. — Может, он единственный мужчина в моей жизни? Вы что, не верите в любовь?
   Колин задумчиво улыбнулся ей.
   — Да, я верю в любовь, — тихо ответил он. — Я много лет люблю твою мать. Но я не позволил, чтобы это стало для меня наваждением. Тебе легче считать, что твоя любовь к Филиппу мешает тебе быть счастливой — это так легко все объясняет!
   — Но я чувствую любовь Филиппа! — запротестовала Майя. — Даже сейчас я знаю, что когда-нибудь мы будем вместе!
   Колин пожал плечами.
   — Многие люди живут надеждой, Майя! Мне кажется, что так жить невозможно. Надежда убивает радость настоящего! Если ты живешь надеждой, ты лишаешься радости от сегодняшнего дня!
   — Вы сказали, что любите мою мать, — резко возразила она. — Разве вы не живете надеждой?
   — О нет! — Он пристально смотрел на нее. — У меня нет никакой надежды, и я не жду, что будет что-то хорошее. Я превратил мою любовь в любящую дружбу. И она всегда будет именно такой.
   — Моей матери повезло, что у нее есть такой друг, — сказала Майя. — По ее щекам покатились слезы от жалости к себе и к матери. — Спасибо, что вы пытаетесь мне помочь, и спасибо вам за мою мать.
   Она глянула на часы.
   Колин встал, и Майя наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.
   — Я всегда верила в вас, — сказала она.
   Майя пошла на Лексингтон-авеню в свой банк, чтобы выяснить положение с финансами. На ее счетах собрались чеки из «Хедквотерз». Уэйленд предоставлял ей квартиру и наряды, и Майя тратила совсем мало наличности. Колин помог ей понять: для нее настало время начать свою собственную жизнь.
   Через месяц она переехала в квартиру на Шестидесятой улице. Сначала она работала в гостиной, поставив там длинный стол. Она сидела в кресле с высокой спинкой, делала наброски и готовила лекала. Ей было приятно готовить новую коллекцию из двенадцати вещей. Майя представила себе эту коллекцию как основу гардероба молодой работающей и модной женщины. Он вполне мог годиться ей на разные случаи жизни.
   Все вещи должны великолепно сидеть на фигуре и быть прекрасно сшиты. Майя выбрала красивые и мягкие ткани, какие она только смогла найти. Уэйленд представил ей новых мастеров и изготовителей образцов. Майя показала им методику конструирования, которой она научилась в Париже, и они выполнили прекрасные наряды, которые стоили гораздо дешевле своих парижских аналогов.
   Майе нравилось работать. Она представляла себе Филиппа в его студии на Авеню Марсо — как он выбирал ткани, как проводил примерки, волновался по поводу воротников, пуговиц. Их жизни шли параллельно друг другу.
   Она не стала сближаться ни с кем. Несколько раз ей звонил Дэвид. Маккензи так и не извинилась перед ней. Ей показалось, что Уэйленд был слегка обижен на нее за то, что она переехала от него. Она ужинала с ним раз в неделю и иногда встречалась с Колином. Она была одна, но не одинока.
   После разговора с Колином что-то успокоилось в ее душе. Пока она была довольна жизнью. Иногда жаркими и беспокойными весенними ночами она пыталась лучше узнать свое тело. Лежа в постели, она трогала свои груди, ее рука забиралась между ног, и Майя представляла, что это рука Дэвида или Филиппа. Ей хотелось достичь оргазма и понять, наконец, почему ее тело отвергало сексуальное наслаждение. Все было так сложно. Она решила, что лучше всего с головой уйти в работу.
   Майя оформила свою квартиру в любимых тонах — синих и серых.
   Все выглядело мягким и женственным. Если бы кто-нибудь проник в ее спальню с кружевными подушками и белоснежным покрывалом, он никогда не поверил бы, что эта красавица блондинка изгнала секс из своей жизни.
   Маккензи Голд стала леди Брайерли в результате тихой церемонии в церкви Британского консульства в Нью-Йорке. Был июль, и к тому времени она, по словам Уэйленда, стала огромной, как бочка. Срок ее родов был настолько близок, что в ближайшей клинике для нее была зарезервирована палата, ожидавшая ее сразу после бракосочетания. На короткой церемонии присутствовали только ее родители и братья. Была и сестра Элистера Хилари, которая прилетела из Шропшира. На ней, конечно же, был костюм из твида!
   После многих звонков через океан и встреч с адвокатами всем стало ясно, что Элистер унаследовал титул и некоторые долги. Это и стало его вкладом в их брак.
   Маккензи считала, что все это неважно — она зарабатывает достаточно для них двоих, а теперь уже и троих. Ее работа обеспечивала им огромные доходы, торговля в магазинах «Голд!» процветала. Отделение в Лос-Анджелесе тоже расширялось.
   Ее наимоднейшее свадебное платье, изготовленное из белого кружева со шнуровкой на корсаже, было необычайно сексуальным. Создавалось впечатление, что невесту застали в нижнем белье. Это платье пользовалось огромным успехом у самых записных модниц. Маккензи сделала тактический маневр и хитро поделилась своим замыслом с прессой за два месяца до намеченной даты!
   «Лейблз» радостно назвали платье первым дизайнерским нарядом для беременных новобрачных. «УУД» поместил рисунок с подписью:
   ««Голд!» убивает двух птичек одним ударом. Свадебный наряд, который можно носить девять месяцев до брака».
   На бракосочетании пресса резвилась от души. «Лейблз» разместил своих фотографов у входа и у задних дверей клиники на Парк-авеню. Обычно еврейские невесты не проводили свое бракосочетание с английскими аристократами в церкви, но влиятельные друзья отца Элистера сумели помочь молодым.
   «Лорд и леди Брайерли обменялись кольцами, — написал в статье репортер «Лейблз», — а потом прямо из церкви отправились в модную клинику на Парк-авеню. Роскошная палата была полна родственников. Там и состоялся прием с шампанским».
   Когда они выходили из лимузина перед клиникой, фотограф из «Лейблз» смог сделать снимок.
   Родственники Маккензи ждали их. На лице матери было знакомое Маккензи осуждающее выражение, но она предпочла его не замечать. Мать надела на себя маску страдания в тот момент, когда Маккензи отказалась пригласить Эдди Шрайбера на свадьбу.
   Тост провозгласил Элистер. По лицу Эстер текли слезы, когда она с бокалом шампанского в руке чокалась с дочерью, лежавшей огромной глыбой на постели. Все чувствовали себя неловко, собравшись вместе и принимая Элистера в свою семью.
   — Теперь мне придется называть вас мамочка и папочка, — попытался он пошутить с Эстер.
   — А нам придется называть вас лорд Элистер? — ответила она.
   Эйб Голдштайн пребывал в прострации. Из того, что говорила сестра Элистера, он не понимал ни слова из-за ее английского акцента. Он предпочел, чтобы она общалась с Реджи и Максом. Молодые пили шампанское, хихикали и шептались.
   Через два дня родился достопочтенный Джордан Аквариус Брайерли. «Лейблз» назвали его «первым дитя аристократа и дизайнера: младенцем родителей — богатых хиппи!»
   Маккензи умолила репортеров, чтобы они не писали о том, что когда родился ребенок, его отец был «в отключке», наглотавшись наркотиков.
   — Он в шоке от того, что потерял отца и брата, — шепнула она им. Фотограф, тоже попробовавший наркоты, которую ему предложил Элистер, понимающе кивнул. В журнале «Дивайн» семейный портрет появился спустя два месяца.
   Маккензи получила огромный букет белых роз от Корал Стэнтон. Были цветы от всех поставщиков материалов для империи «Голд!», букеты от служащих всех бутиков «Голд!» и горшок цветов от семейства Голдштайн, приветствовавшего появление на свет своего первого внука.
   После четырех дней, проведенных в клинике, Маккензи вернулась домой. На головке сына была повязка, которую прислали ее друзья из Виллидж. В квартире Маккензи вынула младенца из вышитой и украшенной лентами переносной колыбельки, которую презентовал поставщик тканей. Она поднесла малыша к зеркалу.