Кармайкл Эмили. Цветок Прерий

   – Кэл…
   Тогда Маккензи стала вспоминать отдельные фрагменты. Побег Кэла. Погоня. Натан Кроссби смеется над ней, говоря, что Кэл отомстит ей. Даже сейчас она слышала злобное торжество в голосе Кроссби. Но Маккензи никак не могла понять, почему лежит здесь, почему над ней склоняется Калифорния Смит, почему она так ослабела, что не в силах поднять руку, почему ее тело дрожит в лихорадке и жутко ноет от боли. Может быть, это и есть месть Кэла?
   – Маккензи, не смотри на меня так.
   У нее перехватило дыхание от страха. Хотелось дотронуться до Кэла, спрятаться в его объятиях и громко кричать от боли. И в то же время хотелось бежать куда глаза глядят, потому что ее отчаяние граничило с безумием.
   – Неужели ты думаешь, Мак, что я сделал бы тебе что-нибудь плохое? – печально спросил Кэл. – Тогда ты и в самом деле не знаешь меня.
   В голове Маккензи сразу немного прояснилось. Кэл смотрел на нее чистыми глазами, в которых не было ни враждебности, ни злобы, ни торжества. Маккензи не понимала, как взгляд таких кристально-голубых глаз может быть теплым, но именно таким он и был.
   – Я не собиралась предавать тебя, – зашептала она хрипло. – Ох, Кэл, я думала, они будут гоняться за тобой, как за диким зверем… Израэль сказал… – у нее не хватило сил продолжить. – Гремучая змея, – вдруг вспомнила она.
   – Я знаю, я нашел ее.
   – Кроссби… застрелил ее.
   – И бросил тебя здесь одну, – глухо сказал Кэл.
   – Он поехал сообщить Лу, что я умерла. Он хочет купить «Лейзи Би».
   – Не бойся, Мак, Лу не продаст ему ранчо. Даже если бы ты на самом деле умерла, она бы не продала его Кроссби.
   Маккензи не была в этом уверена, как не была уверена в том, что доживет до того времени, когда сможет узнать об этом.
   Кэл слегка встряхнул ее.
   – Маккензи, послушай, не смотри на меня так, будто собираешься отправиться на тот свет. Ты вернешься на «Лейзи Би» еще до того, как Лу начнет планировать твои похороны.
   Маккензи попыталась улыбнуться, но получилось это плохо: она очень боялась смерти.
   – Гремучая змея, – напомнила она Кэлу.
   – Хочешь я сниму с нее кожу и сделаю ремень для тебя? – предложил он.
   Дурак. Она умирает, а он пробует шутить.
   – Маккензи, ты не умрешь. Тебе будет так плохо, что захочется умереть, но я тебе не позволю. Я должен быть уверен в том, что ты находишься на ранчо и присматриваешь за Фрэнки, когда я буду пробираться в Мексику. Поэтому даже не пытайся умереть при мне.
   – Фрэнки, – прошептала Маккензи.
   – Да, Фрэнки. Думай о дочери и о том, как ей одиноко без тебя. Ты не умрешь, Мак. Я заставлю тебя выжить.
   Но самое худшее было впереди. К концу дня Маккензи была в ужасном состоянии. Кэл наложил жгут на укушенную руку, сделал новые чистые надрезы на ранках и попытался высосать яд, но прошло слишком много времени – он уже всосался в кровь. Маккензи не могла двинуться с места и плавилась от жара. Ее все время рвало, и мышцы живота болели от спазмов. Верхняя часть ее руки болела так сильно, что хотелось отрезать ее. Налитые кровью волдыри набухли, лопнули и снова набухли.
   Когда Кэл усадил Маккензи на Долли, она не могла удерживать равновесие, тогда он сам сел позади седла и, крепко держа Маккензи одной рукой, медленно пустил Долли вперед.
   – Холодно, – пожаловалась Маккензи.
   Сначала ей было жарко, потом холодно, потом опять жарко. Она погрузилась во тьму и плохо слышала.
   – Прислонись ко мне и расслабься, – посоветовал Кэл.
   Голова Маккензи свесилась на грудь.
   – Возвращаемся на ранчо? – с усилием выговорила она.
   – Да, мы скоро поедем туда. А пока мы направляемся вверх по ущелью к роднику. На прохладной траве возле воды тебе будет легче.
   – А ты не отравил этот ключ? – она попыталась улыбнуться.
   – Я никогда не повторяю один и тот же трюк дважды, – шутливо сказал он, а затем серьезно добавил, – та соль предназначалась не тебе, Мак.
   Она умудрилась слегка пожать его руку.
   – Я знаю.
   Кэл ухаживал за Маккензи четыре дня. Он варил на костре какие-то припарки, пахнущие овощами, после которых боль в руке значительно уменьшалась. Он бесконечно заставлял ее пить воду, есть ломтики сушеной оленины и свежеприготовленного кролика, даже если пища выходила из желудка обратно почти сразу. Он мыл ее и согревал теплом своего тела ночью. Когда Маккензи бредила, и вскрикивала от кошмарных видений, Кэл обнимал ее и говорил о своей любви, о Фрэнки и об их светлом будущем, о том, что они всегда будут вместе, хотя оба понимали, что это сладкая ложь.
   Но часто Маккензи не слышала его голоса, не ощущала прикосновений. Они не могли пробиться сквозь окружавший ее туман. Ее собственный мозг превратился в какое-то чудовище, изводившее ее. Маккензи вспоминала смерть отца, слышала свой голос, сначала прогонявший Кэла, потом звавший его обратно. Перед ней, как на параде, проходили самые тяжелые минуты ее жизни, все глупые ошибки, когда-то совершенные ею – все она переживала заново с мельчайшими подробностями.
   Даже в минуты просветления ее сознание оставалось больным – яд действовал не только на тело, но и на душу Маккензи. Она казнила себя за то, что на какое-то мгновение поверила в то, что Кэл убил Тони; бранила за то, что доверилась Израэлю и сказала, где выход из тоннеля. Маккензи убеждала себя в том, что все случилось по ее вине.
   Кэл пытался успокоить ее.
   – Когда Кроссби сообщил мне, что это ты сказала им, где меня искать, я не на шутку рассердился, – признался он. – А когда я увидел тебя среди преследователей, я чуть не рехнулся от злости и обиды. Чего только я не передумал о тебе, пока не понял, что ты имела полное право поверить в то, что я убил Тони. Все свидетельствовало против меня. Я не мог винить тебя за то, что ты почувствовала себя преданной. Я хотел, чтобы ты верила в меня больше, чем я в тебя.
   Маккензи фыркнула и вытерла слезы тыльной стороной ладони.
   – Мак, никто не может прожить жизнь, ни разу не ошибившись. Нужно научиться прощать себя за ошибки и меня тоже.
   – За те годы, что мы проживем вместе, нам придется многое простить друг другу.
   Оба знали, что такое будущее – лишь фантазия.
   Через четыре дня Маккензи стало намного лучше, и она начала жаловаться на то, что слишком грязна. Кэл делал все, что мог, протирая ее кожу, но все-таки ей явно требовалась ванна с мочалкой.
   – Если пройти вверх по течению ручья, то можно добраться до прудка, – предложил Кэл. – Думаешь, тебе пора искупаться?
   – Только попробуй удержать меня!
   Источник и маленький пруд выглядели, как драгоценные камни, среди грубых пластов известняка и гранита. Пруд был мелким, вода сверкала и переливалась на солнце, но имела какой-то странный цвет.
   – Это из-за минералов, – объяснил Кэл. – Если ты внимательно приглядишься, то увидишь их в воде.
   Кэл усадил Маккензи на краю пруда и указал туда, откуда из треснувшей скалы сочилась вода. На красноватом камне оседали грязно-белые частицы. Такие же отложения покрывали все дно этого водоема, образовавшегося в неглубокой впадине у подножия скалы. Из этого пруда вытекал ручей, который питал водой их лужок.
   – Бьющий из скалы источник несет в своих водах соли. Если ты выпьешь слишком много этой воды, то…
   – Это похоже на ванну из фарфора. Здесь прекрасно можно искупаться!
   Кэл помог Маккензи снять одежду, затем сбросил свою и помог женщине сойти в воду. Дно водоема было покрыто мягкой скользкой растительностью. Маккензи с удовольствием окунулась в чуть теплую воду, над поверхностью остались лишь ее голова и перевязанное предплечье.
   – Ничего страшного не случится, если ты намочишь руку, – сказал Кэл, – давай снимем повязку. После купания я снова наложу ее.
   Маккензи вся сжалась, когда Кэл стал отмачивать в воде присохшую к ране ткань. Наконец, повязка, которую он сделал из куска своей рубашки, мягко отделилась от руки. Кэл поднял плечо Маккензи вверх и критическим взором осмотрел руку.
   – Фу! – Маккензи отвернулась.
   Змеиный яд действовал на кожу так, будто ее разъедала кислота.
   – Мак, все это заживет. Гноя нет, рана чистая. Ничего страшного здесь нет.
   Маккензи осторожно взглянула на руку еще раз.
   – Ничего ужаснее этого я еще не видела.
   Она уже достаточно поправилась, чтобы оценивать свой внешний вид.
   – Здесь будет жуткий шрам.
   – Твой муж не будет возражать против этого, – сказал Кэл с улыбкой. – Он считает тебя самой красивой женщиной в мире даже со шрамом.
   Маккензи позволила себе помечтать, что скоро они вместе отправятся домой и поженятся, но почти сразу очнулась от своих грез: она выздоровела и должна ехать домой, а Кэлу придется бежать в Мексику, и одному богу известно, увидятся ли они снова.
   – О, я совсем забыл, – Кэл вылез из воды, и его мокрая кожа засверкала на солнце.
   Он вытащил нож, вскарабкался вверх по склону и вонзил его в алоэлистную юкку. Крепкий и худощавый, покрытый бронзовым загаром Кэл был словно кто-то из греческих богов, о которых было написано в книге из библиотеки дяди Гарольда, за чтением которой как-то поймала Маккензи тетушка Пруденс. Мускулы его тела переливались, как звуки симфонии Бетховена. Маккензи ощутила прилив какой-то первобытной гордости за то, что ее любит этот мужчина.
   Через несколько минут Кэл вернулся в водоем и с довольным видом протянул Маккензи свою добычу.
   – Что это? – удивилась она. Кэл улыбнулся.
   – Это мыло. Ты будешь мыться соком этого растения.
   Маккензи побаивалась, но Кэл оказался прав. Это «мыло» не пенилось, как изысканное мыло, которым пользовалась ее тетушка Пруденс, и не ело глаза, как то щелочное мыло, которым они пользовались на «Лейзи Би», но кожа и волосы оставались после него мягкими и чистыми.
   Кэл очень осторожно вымыл ее больную руку, мягко натирая и ополаскивая ее, пока не убедился в том, что рана совершенно чистая. Маккензи морщилась и сжимала зубы, но мужественно вынесла это. Зато потом Кэл компенсировал причиненные страдания, аккуратно и бережно вымыв все остальные участки тела Маккензи. Он массажировал ее мышцы сильными руками, ласкал ее груди, рисуя на них мыльные круги, потом усадил женщину на гладкий край пруда, чтобы вымыть живот, бедра, икры, ступни и пальцы ног. Она улыбалась, видя, как вздымается грудь Кэла, понимая, что он так усиленно дышит не от усталости. Маккензи наслаждалась его ласками с закрытыми глазами и думала – неужели ей суждено испытать такое удовольствие в последний раз в жизни?
   – Смой мыло, – велел Кэл.
   Маккензи послушно съехала в воду.
   – А теперь вымоем волосы. Кэл окунул ее в воду с головой и принялся намыливать плотную массу огненных волос. Он так изумительно массировал кожу головы, что от удовольствия у Маккензи стало пощипывать даже пальцы ног.
   – Ну, что, тебе стало лучше? – спросил Кэл с лукавой улыбкой.
   Маккензи открыла глаза.
   – Ох, – она мечтательно улыбнулась. – Кажется, ты чего-то хочешь?
   Он потянулся к Маккензи, но она увернулась.
   – По-моему, тебе тоже нужно принять ванну.
   Он терпеливо ждал, пока ее пальцы намыливали соком растения его шею, спину, грудь, живот и волосы. Когда она дошла до ягодиц и бедер, Кэл схватил ее за запястья.
   – Мак, ты дразнишься, – сказал он слегка охрипшим голосом.
   – Вовсе нет, – ответила Маккензи невинно, – дразнится тот, кто не выполняет своего обещания, – и она нежно прижалась к нему всем телом. – Ты же больна… – Уже не настолько, любовь моя… – О, боже… Маккензи!
   Кэл вытащил ее из воды и уложил на поросший травой берег.
   – Женщина, ты всегда так возбуждаешь меня, что я не могу сдержаться, как подобает мужчине. – Я не хочу, чтобы ты сдерживался, – сказала Маккензи, – ни одной минуты.
   Она обхватила ногами его талию, и Кэл исполнил ее желание. Бурная радость охватила обоих, они вскрикивали и задыхались от восторга и наслаждения. Все произошло очень быстро: они слишком долго были в разлуке, чтобы позволить себе роскошь постепенного разжигания страсти, да и времени до расставания оставалось немного, поэтому они торопились утолить жажду, мучившую тела, и получить удовольствие от общения друг с другом.
   Они лежали рядом до тех пор, пока солнце не скрылось за гребнем ущелья. День начал угасать, и тени стали превращаться в сумерки. Кэл поцеловал Макензи и поднялся, чтобы выстирать их одежду. Маккензи не стыдилась своей наготы, когда Кэл отнес ее на их лужок и завернул в легкое одеяло. После ужина из белки, орешков и жареного корня какого-то растения они спокойно улеглись и стали разговаривать. Кэл сказал, что через пару дней отвезет Маккензи обратно на ранчо, к тому времени она окончательно окрепнет для такого путешествия. – И что тогда? – она знала ответ, но надеялась на то, что найдется другой выход.
   – Я отправлюсь в Мексику, – печально произнес Кэл. – Здесь мне ничего не светит, кроме виселицы или пули какого-нибудь преследователя.
   Это был тот ответ, которого она ждала и боялась. Путешествие в горы начиналось, как ночной кошмар, а заканчивалось, как волшебный сон, и Маккензи совершенно не хотелось просыпаться.
   – Я хочу нанять детектива, который докажет, что ты невиновен.
   – Сомневаюсь, что он сможет доказать мою невиновность.
   – Ты хочешь сказать, что в самом деле убил Тони?
   – Нет, Мак. Мне не раз хотелось это сделать, но я не убивал.
   – Тогда я не отступлюсь.
   Оба замолчали, задумавшись над тем, что поставленная задача почти невыполнима.
   – Хотел бы я знать, каким образом моя сумочка с амулетами очутилась в том овраге, – задумчиво сказал Кэл.
   – А она была на тебе, когда ты отправлялся в город?
   – Нет. Я потерял ее несколько недель назад. Просто однажды заметил, что она исчезла.
   – Подумай, где ты мог потерять ее?
   – Это могло случиться где угодно.
   – Я уверена, что тут не обошлось без Кроссби, – твердо произнесла Маккензи. – Он фактически похвастался этим, когда бросил меня здесь. Первое, что я сделаю, когда вернусь домой, это постараюсь засадить его за решетку за то, что он оставил меня здесь умирать.
   – Не очень-то надейся на то, что это у тебя получится. Кроссби дружит с законом, вернее, с теми, кто делает вид, что представляет Закон.
   – Но он хотел убить меня! И это ему вполне удалось бы, если бы не ты.
   – Когда-нибудь он заплатит за это, – пообещал Кэл, – но не думаю, что в этом деле поможет закон.
   Помолчав немного, Маккензи сказала:
   – Я бы тоже поехала с тобой в Мексику, – она вздохнула, – но Фрэнки…
   – Фрэнки нечего делать там, куда я поеду, так же, как и тебе.
   – Если бы я была одна, я бы обязательно поехала, – стала уверять Маккензи, – я бы продала «Лейзи Би» и купила ранчо где-нибудь в Сопоре. Джон Слотер говорил, что в некоторых местах там есть хорошие пастбища. Если бы мы смогли купить место, где устроились бы нормально…
   – Может быть, может быть…
   Они заснули, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, как две души, которые пытаются выбраться из ада.
   Проснувшись, Маккензи увидела над собой ярко-голубое утреннее небо. Ущелье было еще в тени, над лугом стелился легкий туман. Она снова закрыла глаза, не желая начинать день, который приближал их расставание, но через несколько секунд почувствовала какую-то напряженность в ущелье.
   Маккензи открыла глаза и огляделась. То, что она увидела, заставило ее сесть так резко, что закружилась голова, ведь женщина была еще не совсем здорова.
   – Улыбайся, – мягко сказал Кэл, – ты рада видеть их.
   Он ободряюще пожал ее руку, но страх Маккензи не прошел.
   В десяти шагах от них находилась небольшая группа всадников-апачей под предводительством Джеронимо. Он хмуро промычал какое-то краткое приветствие. Даже не зная их языка, Маккензи поняла, что он недоволен. Морщины на его суровом лице слились в жесткую гримасу, когда он стал что-то сердито говорить Кэлу.
   Да, эта встреча не предвещала ничего хорошего.

ГЛАВА XVIII

   Проклиная про себя свою судьбу, Кэл неторопливо встал на ноги, чтобы не выдать беспокойства, Маккензи поднялась вместе с ним.
   – За то время, что ты прожил с белыми, ты сделался слепым, глухим и ленивым, – отчитывал Кэла Джеронимо, – разве это тот воин, которого я воспитывал? Глупый мальчишка, ты спал, как убитый, и не думал, что к тебе может подойти кто угодно!
   Кэл понимал, что заслужил эти упреки. В заботах о Маккензи и в мыслях об их будущем он совершенно потерял бдительность.
   – Ты прав, дядя. Живя с белыми, я стал мягким, как воск. Хорошо, что эти воины оказались моими братьями, а не врагами.
   Маккензи изо всех сил сжала руку Кэла. Он подумал, что она еще здорово держится. Джеронимо говорил на языке апачей, и Маккензи не могла понять, что он сказал – слова дружеского приветствия или приказ готовиться к смерти, для нее все звучало одинаково. Но все же она стоит рядом с ним, гордо выпрямившись, и спокойно рассматривает пришельцев.
   – На этот раз тебе повезло, – успокоил Кэла Джеронимо, и его морщинистое лицо преобразилось в подобие улыбки. – Исти и Бей-чен-дей-сен сказали мне, что какой-то белый выгнал тебя за то, что ты убил одного из них.
   Еще один сюрприз. Кэл внимательно вгляделся в лица людей, расположившихся на площадке за Джеронимо. Исти и Бей находились в заднем ряду отряда. Когда он встретился с ними взглядом, выражение их лиц не изменилось, но Кэл почувствовал, что они хотят попросить прощения за что-то.
   – Я встретил их, когда они возвращались в резервацию, – продолжал Джеронимо, – и сказал, что они должны бороться, как мужчины, а не убегать, как маленькие дети. Я знал, что ты тоже захочешь бороться, поэтому искал тебя.
   Вдруг Кэл заметил еще одно знакомое лицо. Он постарался не выдать своего изумления, когда узнал Йанозу, своего брата, которому он сохранил жизнь шесть лет назад и который, видимо, убил Фрэнка Батлера.
   Джеронимо заметил, куда смотрит Кэл.
   – Твой брат будет рад приветствовать тебя. Он тоже лишился всего из-за белых. Его первая жена заболела и умерла в резервации, его вторую жену изнасиловал солдат, и она не захотела больше жить. Его сын предпочел остаться в резервации со старухами и бездельниками. Он будет счастлив сражаться бок о бок со своим братом.
   – Я тоже рад приветствовать своего брата. И я рад, что великий воин Джеронимо дозволяет мне присоединиться к его отряду.
   Это были единственные слова, которые мог произнести Кэл, если хотел остаться в живых. Джеронимо удовлетворенно кивнул.
   – Хорошо! – он одобрительно посмотрел на Маккензи. – Прекрасно, что у твоей жены хватило смелости ехать с тобой. Жена Гошк-ана не такая слабая и глупая, как другие белые женщины. Она мудра и сильна, как жены апачей. Она понимает, что мужчине нужна жена даже тогда, когда он идет воевать.
   Внезапно он перешел на английский и обратился непосредственно к Маккензи:
   – Жена Гошк-ана, твоя дочь Фрэнки здорова? Кэл почувствовал, что Маккензи страшно удивилась, и успокаивающе сжал ее руку, не заботясь о том, что этот жест не был похож на то, к чему привыкли апачи.
   – Фрэнки здорова, – спокойно и четко ответила Маккензи, – она со своей бабушкой.
   Джеронимо кивнул.
   – Хорошо!
   Он повернулся к своим людям и приказал что-то. Индейцы спрыгнули с лошадей и повели их к источнику.
   – Пока мы будем есть, твоя жена сможет приготовить лошадей к отъезду, – сказал Джеронимо Кэлу.
   – Мою жену укусила змея, – начал Кэл, – она еще слишком слаба, чтобы ехать, дядя.
   Джеронимо внимательно посмотрел на Маккензи.
   – Ты сказал правду. Женщина больна.
   Он позвал одного индейца, тот вскочил на коня и ускакал. Через пять минут он вернулся, ведя за собой двух юношей – почти мальчиков, шестерых женщин и одного малыша, такого же, как Фрэнки. Когда они спешились, Джеронимо подозвал к себе одну из женщин и представил ее Маккензи:
   – Это Бай-я-нета. Ты больна, жена Гошк-ана. Бай-я-нета будет присматривать за тобой.
   Бай-я-нета оглядела Маккензи черными суровыми глазами, потом дотронулась до ее предплечья. Маккензи испуганно оглянулась на Кэла, когда женщина повела ее к своим подругам. Он постарался, чтобы его улыбка выглядела более уверенной, чем он чувствовал себя на самом деле.
   Женщины-апачи окружили Маккензи сплошной стеной. Они смотрели на нее надменно и враждебно, пока Бай-я-нета не бросила пару коротких фраз. Тогда их лица смягчились и просветлели. Мальчик лет пяти с важным видом изучал Маккензи, прижимаясь к юбкам матери.
   – Я сказала им, что ты – жена племянника Джеронимо, – отчетливо произнесла Бай-я-нета.
   – Ты говоришь по-английски! – удивленно воскликнула Маккензи.
   Женщина кивнула.
   – Я хорошо понимаю по-английски. Я жила в резервации и часто разговаривала с белыми людьми.
   – Это хорошо.
   – Маккензи – странное имя. Что оно означает?
   – Ну, это… Это означает «шотландская женщина». Мои дедушка с бабушкой приехали из-за океана.
   – В той земле у всех женщин такие огненные волосы, как у тебя?
   – У некоторых. Бай-я-нета призадумалась.
   – Должно быть, это странное место… Муж сказал, что тебя укусила змея, – сменила она тему разговора, – ты больна?
   – Уже не так, как раньше. Просто еще чувствую слабость.
   – Змея укусила в руку? Покажи.
   Другие женщины подошли еще ближе, когда Бай-я-нета стала осматривать руку Маккензи, принюхалась к ее дыханию, надавила на кожу и послушала, как бьется сердце. Женщины быстро говорили о чем-то, видимо, обсуждали состояние здоровья Маккензи. Наконец, Бай-я-нета остановила разговоры решительным жестом.
   – Ты выздоравливаешь, – объявила она.
   – Да, – согласилась Маккензи.
   Она могла бы сказать это и сама без всякой суеты.
   – Я буду присматривать за тобой, когда мы поедем.
   – Спасибо…
   Поедем. Сердце Маккензи упало. Неужели их будут сторожить? Она надеялась, что Джеронимо просто навестил их, как тогда на ранчо, и вскоре отправится по своим делам, предоставив им заниматься своими.
   Бай-я-нета покачала головой, будто прочла мысли Маккензи.
   – Мы все едем с Джеронимо, хотим мы этого или нет.
   Маккензи изумилась:
   – Ты делаешь это не по своей воле?
   – Джеронимо побывал у нас в резервации. Он очень злился, что мы жили в резервации и не боролись. Он убил много мужчин, женщин и детей. Нас он забрал с собой, чтобы сделать женами своих воинов. Он взял даже мальчишек, чтобы «учиться сражаться».
   Маккензи никогда в жизни не слышала ничего более отвратительного. Она еще могла понять, почему Джеронимо убивает белых – в конце концов, они выгнали апачей с их земель, разрушили их жизнь. Но теперь он начал убивать своих соплеменников…
   – Это чудовищно! Сколько же тебе пришлось пережить!
   Бай-я-нета ответила:
   – Наши женщины научились переносить все. Теперь ты одна из нас, будь сильной.
   Она пошла вперед, расталкивая окружавших их женщин.
   – Пошли. Я помогу тебе подготовить лошадей. Мужчины скоро захотят ехать.
   Маккензи взглянула на Кэла, который беседовал о чем-то с Джеронимо, и поняла, что он испытывает не больше радости от такого поворота событий, чем она, и так же, как она, ничего не может изменить.
   К тому времени, когда Бай-я-нета скрутила одеяла Маккензи и приторочила их к седлу Долли, отряд был готов тронуться в путь. Кэл помог Маккензи взобраться на гнедую кобылицу.
   – Может быть, тебе лучше ехать со мной? – спросил он.
   – Со мной все будет в порядке. Кэл с тревогой посмотрел на нее.
   – Не бойся, я справлюсь, – пообещала она.
   Кэл оседлал лошадь, принадлежавшую раньше Израэлю Поттсу.
   – Пока нам придется смириться с этим, – сказал он тихо, когда они поехали рядом. – Джеронимо круто обходится с людьми. Отказаться ехать с ним означало оскорбить его. Мы не могли так рисковать, Мак.
   – Я знаю, что мы вынуждены были так поступить.
   – Я придумаю, как отправить тебя на ранчо к Фрэнки.
   Сердце Маккензи болезненно сжалось. Бедняжка Фрэнки… Возможно, ей уже сказали, что ее мать умерла. А Лу, наверное, проклинает Маккензи за опрометчивый поступок и ужасно переживает. Сколько же времени пройдет, прежде чем Маккензи сможет вернуться домой?
   Или дело обстоит еще серьезнее: возвратится ли она вообще когда-нибудь на «Лейзи Би»?
   К полудню горы остались позади, и отряд вышел на равнину, по которой можно было добраться до Мексики и суровой Сьерра-Мадре. Соратники Джеронимо были непревзойденными наездниками. Большинство белых людей не поверило бы, что за такой короткий отрезок времени можно покрыть такое расстояние.
   Маккензи хотела сидеть в седле прямо, чтобы показать этим изгнанникам, что белые женщины не менее выносливы, чем их жены. Однако, еще вчера она едва стояла на ногах, а для того, чтобы скакать на лошади, требовалось много сил, гораздо больше, чем было у нее сейчас. Мышцы стали, как резиновые, и ужасно ныли, но Маккензи умудрялась держаться так же гордо, как и апачи.
   После двух часов непрерывных мучений в седле, Маккензи очень обрадовалась, когда Кэл перетащил ее на свою лошадь и усадил перед собой. Его сильная рука обнимала ее за талию и надежно удерживала в седле, а широкая грудь служила прекрасной опорой.
   – Спасибо, – прошептала она, доверчиво прислонившись к нему.
   В ответ Кэл наклонился и поцеловал ее лохматую макушку. Несколько мужчин с удивлением посмотрели на такое странное, по их мнению, поведение, но Кэла это не волновало. За те несколько дней, которые он провел в горах, Кэл вспомнил привычки своего детства, но теперь – в компании товарищей-апачей – чувствовал себя неловко. Слушая их разговоры и беседуя с Джеронимо, он понял, как верно они называют себя – «мертвецы». Они ни о чем не думали и не говорили, кроме смерти – о тех, кого они убили, и о том, что скоро наступит и их черед. Больше не было тех добродушных шуток, того товарищества и грубого мужского юмора – того, что он с детства привык связывать с воинами-апачами. Эти люди были мрачны, как палачи, а в черных глазах Джеронимо горел огонь фанатизма. Даже Йаноза, постоянный товарищ детства и юности Кэла, превратился в человека, у которого осталось только два чувства: ненависть и печаль. После первого приветствия они ни разу не поговорили друг с другом. Когда-то они были братьями, а сейчас стали чужими, им нечего было сказать друг другу.