Картленд Барбара. Игра любви

   Она даже не знала его имени!
   Но девушка сказала себе, что обязана выполнить предсмертное желание отца. Для этого никакая жертва не может показаться чрезмерной.
   Отец не должен страдать больше, чем страдает сейчас.
   Она должна уберечь его и дать ему уйти с миром в душе.
   Но внутри нее все сжималось от страха.
   Как связать свою судьбу с незнакомым человеком? Как остаться наедине с ним?
   «Я боюсь, мама!» — подумала Бенита, и в тот же момент ей показалось, что мать рядом с ними. Как всегда, она поддерживала мужа.
   Она так любила его, что дочь иногда сомневалась, остается ли в сердце матери место и для нее.
   «Папа сейчас самое главное», — всем своим существом ощутила Бенита.
   Почувствовав, что приступ боли отпустил отца, она спросила:
   — Куда… ты… повезешь меня… венчаться?
   Майор Гренфел молчал, и Бенита повторила:
   — Ведь ты повезешь меня в церковь, папа?
   — Боюсь, что мне это не по силам. Если мне станет плохо, это испортит все торжество.
   Я попросил Доусона сопровождать тебя.
   Страх снова охватил девушку.
   Как она может выйти замуж, если папы не будет рядом?
   Неужели она впервые увидит человека, которого отец выбрал ей в мужья, только в церкви?
   И он действительно станет ее мужем?
   Затем Бенита благоразумно сказала себе, что это было решение отца, а она всегда могла положиться на него.
   Несомненно, так будет и на этот раз.
   Она только жалобно спросила:
   — И… когда я… выйду замуж, я уеду… с моим… м-мужем?
   — Конечно, вы поедете в его дом. Это всего в полутора часах езды от места вашей свадьбы.
   Бенита так сжала пальцы, что они хрустнули.
   Ей хотелось спросить, как же она может уехать одна с незнакомым человеком.
   Но, посмотрев на отца, девушка поняла, что, хотя ему немного лучше, он все еще страдает от боли и очень слаб.
   «Я не должна… расстраивать его», — повторяла Бенита сама себе.
   В то же время все в ней противилось плану отца.
   Ей хотелось хотя бы отложить свадьбу, пока она не узнает о женихе немного больше.
   И вновь Бенита заставила себя думать об отце, а не о себе.
   Без всяких докторов она знала, что его жизнь висит на волоске.
   Мать неоднократно повторяла Бените, как заботливо они должны к нему относиться.
   — Дело не только в его ранах, — говорила мать. — Его сердце страдает. Слишком много ему пришлось увидеть и пережить на войне и после нее.
   При этих словах она глубоко вздыхала.
   — На всей земле не было людей счастливее нас, пока твой отец не отбыл в свой полк. Теперь я расплачиваюсь за то, что была слишком счастлива!
   Когда отца привезли домой на носилках, Бенита вдруг осознала, что родители словно стали еще счастливее, чем прежде.
   Несмотря на безумное беспокойство за жизнь мужа, мать была счастлива.
   Он снова был с ней. Она могла видеть его, прикасаться к нему.
   Бенита помнила, как, когда отец, еще был на континенте, мать по полночи на коленях молилась всем святым, чтобы муж вернулся домой»
   Она читала каждое приходившее в Англию сообщение о событиях в Португалии и списки убитых и раненых. И каждое слово в них пронзало ее сердце, как тысячи острых клинков.
   Бенита была уверена, что только любовь матери вернула отцу здоровье.
   Ее любовь, а не доктора, излечила его раны.
   Любовь поставила его на ноги скорее, чем можно было ожидать.
   И именно любовь заставила майора найти применение своим незаурядным способностям.
   Она научила его, как вырваться из нужды.
   Бенита помнила плохие времена, когда ей приходилось ложиться спать голодной. Она не жаловалась матери, но, когда все уже спали, девочка спускалась вниз, в кухню, и искала забытую корочку хлеба или яблоко.
   С тех пор как отец стал ездить в Лондон, все изменилось.
   Когда он возвращался, по его виду чувствовалось, что ему сопутствует удача.
   Бенита понятия не имела, чем он занимался.
   В течение нескольких месяцев отец уезжал в Лондон каждый день и возвращался поздно вечером.
   Тогда и начались перемены.
   Появились хорошая еда, слуги, новые лошади.
   Затем они переехали, и мать призналась Бените, что именно о таком доме она всегда мечтала.
   Все было прекрасно, но одной очень холодной зимой мать внезапно умерла. Счастье Бениты померкло. Прошло немало времени, прежде чем темные тучи начали рассеиваться.
   У Бениты был отец, а у него — Бенита.
   Девушке казалось, хотя отец никогда не говорил об этом, что они становились все богаче и богаче.
   Она ни в чем не нуждалась.
   У нее были репетиторы, гувернеры и учителя музыки более опытные, чем прежде.
   Когда Бените исполнилось восемнадцать, учителя уже больше ей не требовались. И тогда, к несомненному удовольствию дочери, отец стал проводить с ней больше времени. Он мог уже не работать так много и упорно, оставаясь в Лондоне с раннего утра до позднего вечера.
   У них было столько денег, сколько им было нужно.
   В их конюшнях стояли лучшие лошади.
   Гардероб Бениты был полон нарядов.
   Они могли бы украсить любую леди, направляющуюся в Карлтон-Хаус или Букингемский дворец.
   «Все прекрасно!» — говорила себе Бенита только сегодня утром, отправляясь на прогулку верхом.
   И вот… словно гром среди ясного неба.
   Бенита была просто раздавлена, ее мысли путались.
   Отец сидел неподвижно, глядя в огонь.
   Они всегда были так близки друг другу, что сейчас Бенита, понимала, чего стоит отцу казаться спокойным.
   Он был убежден, что все, что он сделал, будет наилучшим для дочери.
   Она получит все, что он хотел бы для нее.
   Бенита опустилась возле отца на колени и, взглянув на него снизу вверх, сказала:
   — Я люблю тебя… папа? И я сделаю… все так… как ты хочешь. И все, же… мне нужны твои… советы и… твоя помощь.
   Майор взял ее руку в своя.
   — Я могу только молиться, чтобы Бог был милосерден и принял меня на небеса, но где бы я ни был, я буду присматривать за тобой и всегда буду рядом в трудную минуту.
   — Ты всегда будешь мне нужен, папа, так же, как нужен сейчас.
   Его пальцы сжали ее ладонь, но майор промолчал.
   Тогда еле слышным дрожащим голосом Бенита спросила:
   — Как… зовут… человека… за которого… я выйду замуж?
   — Его зовут, — медленно проговорил майор Гренфел, — граф Инчестер.

Глава 3

 
   Граф покинул темный офис Растуса Груна и медленно пошел назад к Пиккадилли.
   Он чувствовал, что мысли у него путаются, а ноги отказываются служить.
   Как это возможно?
   Как могло случиться, что он дал обещание жениться на дочери ненавистного ростовщика?
   Растус Грун производил столь зловещее впечатление, что это невозможно было описать.
   Граф не сомневался, что ростовщик невероятно хитер и проницателен. Ничто не могло укрыться от его глаз, что прятались за темными стеклами очков.
   Граф все еще видел перед собой длинные черные волосы, свисающие по обеим сторонам лица, и сгорбленную фигуру.
   Он заранее приходил в ужас, представляя себе, какова может быть дочь Растуса Груна.
   «Как мог я согласиться? Неужели мое положение столь безвыходно?» — мучился граф.
   Вопросы повторялись снова и снова, словно рождались под звук его шагов по грязной уличной брусчатке.
   Граф пробирался сквозь толпу на Пиккадилли обратно к Сент-Джеймс-стрит.
   Он сказал сэру Антони, что вернется домой.
   Но теперь был просто не в состоянии оставаться один.
   «Неужели это действительно случилось со мной? — все повторял он про себя. — Может, мне все это просто привиделось?»
   Однако в его кармане лежали деньги, и только у Растуса Груна граф мог получить наличные в соверенах.
   — Уверен, — сказал ему ростовщик, прежде чем они расстались, — что вам понадобятся некоторые средства еще до свадьбы.
   Он открыл ящик стола и достал кошелек. В нем зазвенели монеты, когда кошелек ударился о стол.
   — Здесь тридцать соверенов.
   Прощаясь, Растус Грун объявил, что свадьба состоится в домашней часовне на следующий день.
   В стране еще существовало несколько таких часовен.
   Там можно было обойтись без соблюдения формальностей, указанных в специальной лицензии, как требовалось в приходских церквях.
   Капелланы могли совершить обряд венчания над кем им было угодно и тогда, когда их просили.
   Часовня, которую избрал для свадьбы дочери Растус Грун, принадлежала лорду Брэдфорду, который был вынужден бежать из страны.
   Сэр Антони Кесуик рассказывал, что лорд тоже был должником ростовщика.
   Граф никогда не симпатизировал Брэдфорду, но понимал, что, если бы ростовщики перестали ссужать того деньгами, лорду пришлось бы выбирать между тюрьмой и изгнанием.
   Граф взял соверены, не найдя, что ответить, а хриплый голос продолжал;
   — После венчания возле часовни вас будет ожидать экипаж, который доставит вас в Инч-Холл.
   Последовала пауза, а потом Растус Грун внезапно прибавил:
   — Вы прибыли в Лондон верхом, но, пожалуй, для свадьбы это не подходит. Я позабочусь, чтобы там, где вы остановились, вас ожидала карета.
   Похоже, это только что пришло ему в голову.
   Граф собирался вернуться домой этим же вечером, но из слов Растуса Груна явствовало, что от него ожидают появления на свадьбе в более приличном платье, чем было на нем.
   Однако остальные костюмы графа выглядели еще более плачевно, чем тот, в который он был одет.
   Видимо, придется попросить на время платье у сэра Антони.
   Раздраженный столь недвусмысленным принуждением, граф мрачно ответил:
   — Я остановился по адресу Хаф-Мунстрит, 95.
   — Очень хорошо. Карета будет ожидать вас завтра днем, без четверти три. Дорога до часовни займет у вас не больше, чем час с четвертью.
   Вашу лошадь приведут обратно в Инч-Холл.
   Граф шел по улице, вспоминая этот разговор и все больше убеждаясь, что только колдун или чернокнижник мог так хорошо знать обо всем.
   Откуда Растус Грун узнал, что он приехал в Лондон верхом?
   Или что у него нет выходной одежды?
   «Это не человек», — думал граф.
   Он чувствовал тяжесть золота у себя в кармане и горько размышлял о том, что тридцать соверенов, которые он получил, выглядят символически.
   Только эти монеты должны были бы быть серебряными.
   Он продал себя, свою свободу и гордость, как Иуда продал Учителя, за тридцать сребреников.
   — Швейцар почтительно приветствовал графа, когда тот вошел в двери Уайт-Клуба.
   Сэр Антони Кесуик еще не ушел и очень обрадовался появлению графа.
   — Ты вернулся. Гас! Я надеялся на это!
   Как все прошло?
   — Дай мне перевести дух, — ответил граф, садясь рядом.
   Сэр ан гони пристально посмотрел на него:
   — Он отказал тебе!
   Граф покачал головой.
   — Нет, мы пришли к согласию.
   — Так почему же ты словно в воду опущенный?
   Внезапно граф понял, что ни Антони, ни кому-нибудь другому он не может рассказать о позорной сделке.
   Слишком хорошо представилось ему выражение ужаса на его лице и слишком трудно было бы объяснить, что он решился на это не ради себя, а ради тех, кто зависел от него.
   Любой человек в этом зале счел бы безумием жениться на женщине не своего круга да еще дочери ненавистного всем ростовщика. Людям из высшего общества приходилось обращаться к ростовщикам, но презрение к ним предполагалось чем-то само собой разумеющимся.
   Твердо решив сохранить свою позорную тайну, граф сделал усилие и произнес:
   — Ужасный Грун пошел мне навстречу!
   — Что ж, ты не напрасно молился! — воскликнул сэр Антони. — И я рад, что ты вернулся отпраздновать это событие.
   С этими словами он подал знак, чтобы им принесли новую бутылку шампанского.
   — За эту плачу я, т — сказал граф.
   — Ну уж нет! За все, что ты вытянул из Груна, придется расплачиваться тяжелым трудом. Да и прежний долг рано или поздно придется возвращать, Граф не отвечал.
   Он думал о том, что платить придется не наличными, а годами позора и унижений.
   У него будет жена, которую стыдно познакомить с друзьями.
   Жена, которую легче скрывать от всех, чем объяснять, кто ее отец.
   Стоит только упомянуть фамилию Грун, ста» нет ясно, что произошло.
   Нетрудно представить, с каким презрением будут говорить о нем в клубах.
   Графу так и слышались оскорбительные замечания о его жене и будущих детях.
   Если он не сохранит свою тайну, появятся карикатуры, на которых он будет изображен с весами в руках.
   На одной чаше весов будет женщина, которая носит его имя.
   И она будет так же толста, как мешок с золотом на другой чаше весов.
   С такими же соверенами, как те, что уже лежат в его кармане!
   «Я не могу сделать это! Как смею я запятнать имя, которым гордились мои предки, извалять его не просто в пыли, а в сточной канаве!»
   Сэр Антони протянул графу бокал шампанского.
   — Улыбнись! — сказал он. — Ты получил то, что хотел. И хотя, несомненно, наступит день расплаты, это будет не завтра!
   «Ошибаешься, — хотелось сказать графу, — именно завтра».
   Но он только молча выпил свой бокал.
   Постепенно Инчестер почувствовал, что его разум, если и не прояснился, то по крайней мере от вина одурманился настолько, что уже можно было не думать вовсе.
   Словно издалека до него донесся голос сэра Антони:
   — Когда ты последний раз ел?
   — Не помню, — отвечал граф, — наверное, за завтраком.
   — Так давай сейчас перекусим, а потом я угощу тебя обедом не хуже того, что подают в Карлтон-Хаус.
   Они заказали сандвичи с ветчиной.
   Поев, граф действительно почувствовал себя лучше.
   Они допили шампанское.
   Сэр Антони предложил отправиться к нему на квартиру, чтобы переодеться к обеду.
   — К счастью, у нас почти один и тот же размер, — заметил он, — только талия у тебя потоньше моей. Несомненно, из-за твоей тяжелой работы.
   И, засмеявшись, добавил:
   — Пока ты работал на земле, я-то трудился в постели!
   Граф знал, что сэр Антони очень гордится своим успехом у женщин. Не меньше, чем сам граф — своим искусством верховой езды и фехтования.
   Друзья сели в фаэтон сэра Антони, который ждал его возле клуба, и направились на ХафМун-стрит.
   У сэра Антони была большая квартира с удобной спальней, которую он мог предоставить в случае необходимости своим гостям.
   Сейчас сэр Антони приказал камердинеру приготовить ванну для графа.
   — И, — добавил он, — подбери вечерний костюм для его светлости.
   Граф с наслаждением погрузился «в горячую ванну, приготовленную для него рядом с растопленным камином.
   Он смыл с себя лондонскую грязь и почувствовал, что его ярость поутихла. Ему уже больше не казалось, что сердце в его груди окаменело от боли и унижения.
   После ванны граф надел шикарный фрак с модным галстуком из гардероба сэра Антони и черные рейтузы, которые ввел в моду принц-регент.
   Теперь Инчестер чувствовал себя другим человеком.
   — Последняя ночь моей свободы, т — сказал он своему отражению в зеркале.
   И еще раз поклялся себе, что после возвращения в Инч-Холл никто не увидит его жену.
   Это означало, что и ему отныне предстояло превратиться в отшельника.
   Граф вошел в гостиную и увидел сэра Антони в вечернем великолепии.
   — Похоже на старые добрые времена, Тони, — заставил себя улыбнуться Инчестер, — когда мы вместе отправлялись на поиски приключений.
   — По-моему, не очень. — отвечал сэр Антони, — но все зависит от тебя.
   — Я полностью в твоем распоряжении.
   — Тем более все совсем по-другому! — засмеялся его друг.
   Первым делом он повел графа в таверну «Под соломенной крышей», которая славилась отменной кухней.
   — Не хуже, — повторил сэр Антони, — чем готовит шеф-повар принца-регента в Карлтон-Хаус.
   По мере того как одно блюдо сменяло другое, граф все больше утверждался во мнении, что только французский шеф-повар мог приготовить, создать такие кушанья.
   Им предложили на выбор мадеру, рейнвейн, шампанское, эрмитаж, бургундское, бордо и портвейн.
   К большому разочарованию официанта, граф отказался перепробовать все вина и вместо портвейна заказал небольшой бокал бренди.
   После обеда друзья отправились в Уайт-Хаус, где графу приходилось бывать прежде.
   С легким цинизмом он заметил, что это место совсем не изменилось. Разве что постоянные клиенты стали старше, а голос мадам еще пронзительнее.
   По-прежнему крупье призывал делать ставки, а возбужденный крик сопровождал чей-то выигрыш.
   Те же стоны раздавались, когда кому-то не везло.
   Возле богатых клиентов у игральных столов располагались самые известные лондонские проститутки.
   — Их называли по-разному: блудницы, монахини, нечистые голубки, весталки — все эти слова означали одно и то же.
   Все они казались похожи друг на друга и разговорами, и нескрываемой алчностью.
   При появлении графа и сэра Антони они завизжали от восторга.
   Те, кто еще не был занят, бросились навстречу друзьям. Они висли у мужчин на руках, призывно заглядывая им в глаза и подставляя губы для поцелуя. Одна из них что-то зашептала графу на ухо, видно с твердым намерением соблазнить его. Но он отрицательно покачал головой.
   Сэр Антони заказал вина для двух девушек, которые показались ему наиболее привлекательными.
   Немного поболтав и посмеявшись с ними, сэр Антони тихо спросил, так, что его никто не мог слышать, кроме графа:
   — Не хочешь ли ты подняться наверх с кем-нибудь из них?
   — Я — нет, — твердо ответил граф.
   — Тогда пойдем отсюда.
   Сэр Антони оставил девушкам несколько соверенов, и друзья направились к экипажу.
   — Куда теперь? — спросил сэр Антони.
   — Не имею ни малейшего представления.
   Это твой вечер.
   — Прекрасно, в таком случае мог отправляемся в Волвс-Клуб.
   Граф удивленно поднял брови.
   — Это что-то новенькое.
   — Тебе понравится. Все его члены связаны с театром.
   Сэр Антони рассказал, что этот клуб собирается в Харп-Гаверне, широко известной как «Театральный Дом» и расположенной рядом с театром Друри-Лейн.
   Там давалось представление, выступали два неплохих певца, все это в сопровождении забавных «превращений», грязных шуточек и множества красивых женщин.
   Там подвизались известные актрисы.
   Там, не обращая внимания на представление, продолжали партии заядлые картежники.
   Там женщины работали на грабителей-сутенеров, которые всеми правдами и не правдами проникали в любой клуб или таверну.
   Все это было очень забавно, и граф не удивился бы, увидев там членов Будл — или Уайт-Клубов.
   Оттуда друзья перебрались в Коул-Холл, который содержал Роде.
   Эдмунд Кин, гениальный актер, посещал это заведение каждую ночь, пока не открылся Волвс-Клуб.
   Вне сцены Кин был человеком со странностями.
   Но в этот вечер друзья его не встретили.
   Сэр Антони разузнал, что после представления Кин ненадолго заходил в Коул-Холл, но быстро ушел.
   — Одному Богу известно, чем он занимается, — сказал сэр Антони. — Он часто седлает свою любимую лошадь и сломя голову несется через весь ночной Лондон и дальше — прочь из города.
   — Почему он это делает? — спросил граф.
   — Он перескакивает через шлагбаумы на заставах, как разбойник с большой дороги, пугая всех дикими возгласами. А ранним утром возвращается к себе домой, покрытый пылью и полумертвый от усталости.
   Граф подумал, что скорее всего актеру необходима такая разрядка после особенно трудных ролей.
   Ему представилось, что наступит такой день, когда и ему придется в бешеной скачке искать забвения от ненависти к жене и мыслей об унизительной зависимости от ее денег., — Ну вот, ты снова помрачнел, — заметил сэр Антони. — Куда еще тебя отвести?
   — Никуда. Давай вернемся к тебе и ляжем спать.
   — Сейчас только три часа. Может, вернемся в Уайт и сыграем несколько раздач? А хочешь, можем отправиться в Уоттьер.
   — Ни то, ни другое.
   Тридцать соверенов, которые вручил ему Растус Грун, граф оставил в запертом ящике на квартире сэра Антони.
   У него не было ни малейшего желания: тратить хоть часть этих денег в Лондоне.
   Каждый пенни он был твердо намерен использовать, чтобы помочь тем людям, которые трудились на его земле.
   Инчестер, не стесняясь, позволил сэру Антони заплатить за обед. Его друг был очень богат, и, предлагая помочь графу, он был совершенно искренен. Пять сотен фунтов мало что значили для него.
   Графу было известно, что многие молодые люди спокойно паразитируют на своих богатых друзьях, но сам он поклялся много лет назад, что никогда не позволит себе этого, Друзья вернулись на Хаф-Мун-стрит, и граф сказал:
   — Спасибо, Тони. Сегодняшний вечер доставил мне огромное удовольствие, и я его запомню надолго.
   — Ради Бога, Гас! Ты молод, здоров! Не надо хоронить себя в деревне. В этом мире столько интересного, кроме твоего дома, твоего хозяйства и твоих людей, которые так надоедливы и о которых ты так беспокоишься.
   — Возможно, ты прав, но я в ответе за них.
   — Навязчивая идея делает человека скучным! — съязвил сэр Антони.
   Граф рассмеялся.
   — В таком случае я уже давно такой и есть.
   Сэр Антони положил руку на плечо друга.
   — Ты же знаешь, я просто шучу, Гас! Нет человека более интересного, разностороннего и глубокого, чем ты.
   Он помолчал и добавил:
   — Но пока ты молод, ты должен наслаждаться жизнью. Потом ты так долго будешь мертв!
   — Ты искушаешь меня, — засмеялся граф, — мне остается только сказать «Сгинь, Сатана!» и оставаться скучным.
   — Надеюсь, ты по крайней мере будешь наслаждаться небесной музыкой, — вздохнул сэр Антони. — Тебе на небесах, бесспорно, уже уготовано место. Только боюсь, что мне, не пройдет и часа, наскучит игра на арфе на берегу сапфирового моря!
   Граф засмеялся.
   — Будь спокоен, я пошлю немного воды туда, где окажешься ты. Говорят, там здорово горячо!
   — Думаю, у меня там будет большая компания, и у всех глотки пересохнут!
   Так перешучиваясь, они поднялись в свои спальни.
   Если бы даже Тони знал, что для графа это последняя ночь холостяцкой жизни, он вряд ли сумел бы лучше развлечь своего друга.
   «Хорошо бы забыть, хоть на время, обо всем, что тревожит меня! Вот тогда я бы повеселился!», — думал граф.
   Он действительно был молод. Ему слышались песни, аплодисменты, которые сопровождают окончание спектакля, смех и шутки, чудился голос красотки, который обещал невероятные наслаждения.
   Но за этим маячила зловещая фигура Растуса Груна.
   Если дочь похожа на отца, пожалуй, ее мужу лучше поскорее обзавестись темными очками.
   Граф не надеялся заснуть.
   Не одну ночь он провел без сна, гадая, как разжалобить жестокосердного ростовщика.
   И вот он получил то, что хотел, но какой ценой!
   Оказалось, он слишком устал, чтобы думать об этом. Неожиданно для себя самого граф провалился в глубокий сон, без сновидений.
 
   Проснувшись, Инчестер с ужасом обнаружил, что уже одиннадцать часов.
   Он открыл дверь и позвал камердинера сэра Антони. Тот не замедлил явиться.
   — Почему вы не разбудили меня? — спросил граф.
   — Я слышал, когда ваша светлость и хозяин; вернулись прошлой ночью, и подумал, что вам не мешает отдохнуть. — Он раздвинул занавески и добавил:
   — Ваша светлость могут снова лечь, а я принесу вам завтрак через несколько минут.
   — Сэр Антони еще спит?
   — Да, сэр, и, если его сейчас разбудить, он будет в ужасном расположении духа, уж я-то знаю!
   Камердинер вышел, а граф рассмеялся.
   Этот человек служил у сэра Антони многие годы.
   Когда сэр Антони был еще младенцем, камердинер ухаживал за ним вместо няньки.
   Одежда графа была вычищена, выглажена и починена.
   Это избавляло его от необходимости заезжать в Шеферд-Маркет.
   Он позавтракал и уже читал утренние газеты, когда в комнату, зевая, вошел сэр Антони.
   — Ну, как тебе спалось? — спросил он.
   — На удивление хорошо.
   — А я так чувствую, себя просто ужасно! — пожаловался сэр Антони.
   — Я же предупреждал тебя: не стоило столько пить за обедом, хотя вина были великолепны!
   — Знаю. — простонал сэр Антони, — но, как я всегда говорил, Гас, за все, что имеешь в этой жизни, приходится платить.
   Его шутка напомнила графу, какую цену должен заплатить он.
   Ужас надвинулся на него, как черная туча.
   На мгновение у него мелькнула мысль довериться другу, разделить с ним свои страшные предчувствия.
   Но граф подавил минутную слабость.
   Его друг все равно не смог бы помочь ему.
   Тем временем сэр Антони приказал принести завтрак для себя в комнату графа.
   Завтрак накрыли на маленьком столике возле кровати, и сэр Антони, присев рядом с графом, медленно принялся за еду, запивая ее черным кофе.
   — Теперь мне намного лучше! — заметил он.
   — Если ты столько пьешь каждую ночь, — укоризненно произнес граф, — ты недолго протянешь.
   — Конечно, — отвечал сэр Антони, — зато, сколько удовольствия я получу за те годы, что мне отпущены!
   Он засмеялся и продолжал:
   — А ты, мой дорогой Гас, своим воздержанием только продлишь агонию.
   «В каждой шутке есть доля правды.» — подумал граф.
   Но, может быть, когда он восстановит хозяйство, а подвалы Инч-Холла наполнятся, он сможет напиваться до бесчувствия, чтобы не замечать жену, которая будет занимать свое законное место на другом конце стола.
   С этими невеселыми мыслями граф взглянул на часы и понял, что у него осталось всего несколько часов свободы.
   — . Не стоит так торопиться с возвращением в деревню, — говорил в это время сэр Антони. — Я мог бы пригласить тебя куда-нибудь на ленч до твоего отъезда.