Картленд Барбара. Мольба о милосердии

   Мать поцеловала ее в щеку.
   — Я тоже на это надеюсь…
   Ее голос пресекся, и она поспешно вышла из комнаты, чтобы дочери не увидели ее слез.
   Гнетущее предчувствие сжимало сердце.
   Минуло несколько часов, а сэр Ричард не возвращался.
   Мариста пошла на пляж искать его.
   Она спустилась по извилистой тропинке, но отца нигде не было видно.
   Она посмотрела направо, туда, где в подножии утеса, на котором стоял замок, находились пещеры.
   Мариста знала, время от времени они используются контрабандистами.
   Порой местные рыбаки пересекали Ла-Манш и привозили с материка контрабандные товары — в небольшом количестве, чтобы не привлекать излишне пристального внимания таможенников.
   Впрочем, таможне доставало хлопот с крупными контрабандистами, увозившими во Францию доброе английское золото, в котором отчаянно нуждался Наполеон.
   Прилив уже начался, волны захлестывали пещеры, и Мариста решила, что отец вряд ли пойдет туда.
   Она посмотрела в другую сторону и заметила на пляже какой-то странный предмет.
   Мариста поспешила туда и обнаружила купальный халат.
   Отец обычно надевал его, когда шел на пляж.
   Девушка подняла халат и вся похолодела от страшной догадки.
   — О нет! Боже, только не это! — воскликнула она, выискивая взглядом среди волн голову отца, плывущего к берегу.
   Но сколько хватало глаз расстилалась лишь пустынная гладь моря, равнодушного к человеческой жизни.
   Мариста простояла на берегу почти два часа, уставясь в изумрудно-голубые волны, пребывающие в вечном движении, и только после этого отправилась домой с одеждой отца.
   Мать встретила ее в саду, и ей не пришлось задавать вопросов.
   Она поняла, что случилось, взглянув на лицо дочери и купальный халат у нее в руках.
   На мгновение леди Рокбурн застыла, не в силах пошевелиться.
   Потом она молча повернулась и ушла в дом, и Мариста поняла, что сегодня потеряла не только отца, но и мать.
   Тело Ричарда Рокбурна было выброшено на берег двумя неделями позже.
   Его принесли домой и похоронили на кладбище рядом с маленькой норманнской церковью, построенной одновременно с башней замка.
   На похороны пришли жители деревни, арендаторы, представители графства.
   Те же, кто не смог прийти, прислали цветы.
   Ничего не прислал и не явился только сам граф Стэнбрук, и Мариста, глядя на бледное лицо матери, на ее потемневшие от горя глаза, подумала, что отныне будет ненавидеть его еще больше.
   Именно из-за него умер отец, а когда спустя пять месяцев скончалась леди Рокбурн, больше не желавшая жить в мире, где нет того, кого она любила, в ее смерти Мариста вновь усмотрела вину графа.
   Ее возмущало не только то, что он обыграл отца в карты, — это всего лишь роковая случайность.
   Но его поведение после того, как он вступил во владение замком, казалось Маристе жестоким и бессердечным.
   Семья сэра Ричарда еще не успела переехать в Довкот-Хаус, как в замок прибыл представитель графа, средних лет адвокат.
   Он назначил двух смотрителей, в чьи обязанности входило жить в замке и отвечать за сохранность имущества, потом велел закрыть все ставни, запереть все двери и, не дав себе труда поговорить с кем-нибудь, включая сэра Ричарда и леди Рокбурн, уехал.
   Кроме смотрителей, в замке остались лишь два садовника.
   Всем прочим служащим, включая конюхов, выдали жалованье за две недели.
   Затем, не поблагодарив за то, что они сделали в прошлом, и не интересуясь их дальнейшей судьбой, уволили.
   — Неужели возможно быть таким бессердечным? — узнав об этом, печально спросила Летти.
   Мариста навсегда запомнила, что ответил отец:
   — По-моему, чувства ему вообще незнакомы. Поистине он человек без сердца, и теперь я думаю, все, услышанное мною о нем — чистая правда.
   Разумеется, от того, что граф, вступив во владение, даже не соизволил посоветоваться с бывшим хозяином, оскорбление, нанесенное сэру Ричарду, становилось еще более тяжелым.
   Он старался не подавать виду, но Мариста, обожествлявшая отца, понимала гораздо лучше, чем Энтони и Летти, как тяжело ему жить, утратив то, что он считал частью своей души.
   По ночам она часто лежала без сна, представляя себе, о чем думал отец, когда с совершенно определенной целью уплывал все дальше и дальше в море: он не должен оставлять себе ни малейшего шанса вернуться.
   Ла-Манш изобиловал коварными подводными течениями, и пловцу, оказавшемуся вне защиты прибрежных скал, справиться с ними было почти невозможно.
   Маристе оставалось утешиться тем, что отец умер быстро и перед смертью не раскаивался в своем отчаянном решении.
   Лишь когда маменька присоединилась к нему на небесах и Мариста положила цветы на ее могилу, она поняла, что теперь должна занять место матери и заботиться о семье.
   Энтони уже не находил себе места: он мечтал о деньгах, чтобы уехать в Лондон, и ненавидел крошечный дом, в котором чувствовал себя как в тюрьме.
   Он унаследовал титул и стал седьмым баронетом, но без гроша в кармане не мог ощутить это в полной мере.
   — Хорошо еще, что граф сюда не приезжает и ты можешь кататься верхом по нашим бывшим владениям, — пыталась хоть как-то умиротворить его сестра.
   — На чем? — огрызнулся Энтони.
   — У нас остались две лошади.
   — Те старые клячи, которых никто не хочет покупать! — с ухмылкой произнес он.
   — Ах, милый, мне так жаль! — безнадежно воскликнула Мариста.
   Энтони обнял сестру одной рукой и привлек к себе.
   — Прости, что я рычу как медведь, — извинился он. — Я знаю, тебе так же тяжело, как и мне. Вместо того чтобы каждую ночь танцевать на балах в Лондоне, ты вынуждена торчать в этом болоте без денег, потому что никто не проявляет к нам интереса с тех пор, как мы потеряли замок.
   Мариста сама с прискорбием замечала, как на глазах тает круг друзей, некогда тесно общавшихся с ее родителями.
   Она пыталась избавиться от тягостных мыслей, но не могла не понимать: это происходит не только из-за того, что они бедны, но еще и потому, что все члены их семьи слишком красивы и обаятельны.
   Ни одна честолюбивая мамаша не хотела бы, чтоб ее дочь была очарована Энтони.
   Ему исполнился двадцать один год, и при взгляде на него девичьи сердца начинали биться в учащенном ритме.
   Из-за смерти отца ему пришлось оставить Оксфорд, и теперь, не зная, чем заняться, он бесцельно бродил по землям, совсем недавно принадлежавшим его семье, и ездил на двух лошадях, которые остались у них только потому, что были слишком стары.
   Мариста при всей своей скромности не могла не сознавать: они обе — и Летти, и она — так прелестны, что затмили бы собой всех ровесниц.
   Поэтому их неизменно вычеркивали из списков приглашенных — из опасения, что они вступят в состязание в том виде спорта, который проще всего назвать рынком невест.
   Постигнувшее их несчастье заставило Маристу тревожиться не столько о себе, сколько о Летти и Энтони.
   Всей душой любя брата, она усердно чистила его костюм, а туфли Энтони благодаря ее усилиям сверкали не менее ослепительно, чем у любого богатого юноши в Сент-Джеймсе.
   Однако денег от этого у него не прибавлялось, а они были нужны ему, чтобы ездить, в Лондон, о чем он всегда мечтал.
   Пару раз после смерти матери Энтони каким-то таинственным способом все же нашел средства съездить на неделю в столицу — «ублажить себя», как он сам выразился.
   — Откуда у тебя деньги? — спросила Мариста.
   Энтони замялся.
   — Кое-кто мне помогает, — ответил он наконец, стараясь не смотреть на сестру.
   — Кто же это? — поинтересовалась Мариста, но Энтони сделал, вид, что не услышал вопроса.
   Впрочем, возвращаясь из Лондона в их унылую жизнь, Энтони еще больше мрачнел, и в конце концов он нанялся к соседнему фермеру объезжать лошадей.
   Мариста сочла этот его поступок отважным и похвальным.
   Сам Энтони не любил говорить о своей работе — она представлялась ему слишком холопской, но деньги, которые он зарабатывал, были единственным доходом, позволяющим им прокормить себя.
   Мариста каждый день думала, удастся ли им когда-нибудь выплыть из моря долгов, которых, как она ни старалась, накапливалось все больше и больше.
   И вот теперь это ошеломляющее письмо, воистину подобное бомбе!
   — 250 фунтов! — воскликнула она. — О Летти, Летти, что же мне делать?
   — Тебе остается только одно, — молвила сестра.
   — Что именно? — безнадежно взглянула на нее Мариста.
   — Ты должна нанести визит графу и заявить ему, что мы не можем столько платить.
   — Нанести графу.., визит? — в ужасе переспросила Мариста.
   — Бесполезно говорить об этом с кем бы то ни было, — объяснила Летти. — Именно он потребовал арендной платы за дом, который мы считали своим, и ты должна заставить его понять, что дом принадлежит нам.
   — Я не могу этого сделать! — запротестовала девушка.
   — Тогда; — продолжала убеждать ее Летти, — тот ужасный человек, который написал это письмо, вышвырнет нас на улицу!
   Мариста потрясенно уставилась на сестру.
   — Неужели он это сделает?
   — Еще как сделает! Все стряпчие таковы, и я не сомневаюсь, он даже не удосужится рассказать графу об этом.
   — Я не могу… Летти! Я не могу говорить с ним!
   — Значит, придется мне!
   — Нет-нет, только не это! — вскричала Мариста.
   Она вспомнила истории о графе и о дамах, любивших его до безумия, о женщинах, которых он брал на содержание, и подумала, что ни в коем случае не должна допустить, чтобы он увидел Летти.
   Все в деревне только и говорили о красоте ее сестры.
   Когда они по воскресеньям бывали в церкви, певчие не могли оторвать взгляд от розовых щечек, белоснежной кожи и золотистых волос Летти.
   Маристе казалось, что сама Летти не осознает своей прелести, даже не подозревает о том, что люди смотрят на нее как на чудесное видение, а не как на девушку из плоти и крови.
   Мариста отвернулась от окна и сказала изменившимся голосом:
   — Нет, теперь я вижу, что именно мне необходимо поговорить с графом. Возможно, ко мне он проявит больше уважения, чем к Энтони.
   — Я совершенно уверена, если Энтони поедет к нему, все закончится ссорой. Ты ведь знаешь, как он ненавидит его за то, что мы вынуждены влачить такое нищенское существование, и, кроме того, он не может простить ему смерть папеньки.
   «Я тоже его ненавижу», — подумала Мариста.
   Впрочем, у нее хватит выдержанности, чтобы не сказать об этом вслух, тем более ей придется умолять графа о милосердии.
   Даже мысль о том, чтобы приблизиться к графу, была для нее оскорбительна, но Мариста понимала, матушка на ее месте сделала бы то же самое, ибо в такой ситуации не оставалось ничего иного, как просить о милости человека, которого она ненавидит.
   Мариста взглянула на Летти и сказала дрожащим голосом:
   — А вдруг, когда я приду в замок, граф.., откажется меня принять?

Глава 2

   Подъезжая к замку, Мариста волновалась все больше.
   Сначала она хотела отправиться туда пешком через их нынешний крошечный садик, а далее через сад и парк возле замка.
   Это был самый короткий путь.
   В коляске пришлось бы ехать почти полчаса.
   Но Летти сказала:
   — Пешком идти нельзя. Это будет выглядеть так, словно ты деревенская попрошайка. Я поеду с тобой.
   — На чем? — вскинула брови Мариста.
   Фаэтон, коляска и даже легкий экипаж, который обычно посылали за слугами и багажом гостей, приезжающих в замок, давно были проданы, чтобы оплатить долги, оставшиеся после смерти сэра Ричарда.
   Все, что имело хоть малейшую ценность, тоже пришлось продать, в том числе драгоценности и меха леди Рокбурн.
   И хотя вырученных денег все равно не хватило, кредиторы, рассудив, что это лучше, чем вообще ничего, удовольствовались малым и перестали досаждать семье Рокбурнов.
   Внезапно Мариста вспомнила, что есть еще старая коляска гувернантки. В детстве они с Летти обожали на ней кататься.
   За эти годы коляска изрядно обветшала, и никто не захотел ее покупать"
   Мариста и Летти пошли к конюшне и чистили коляску до тех пор, пока она не приобрела более или менее приличный вид.
   Потом они запрягли в нее лучшую из двух оставшихся лошадей.
   После самоубийства сэра Ричарда для Энтони было непереносимо оставаться в доме, поэтому он с утра до вечера ездил на них по поместью, пока бедные животные не начинали валиться с ног.
   Но с тех пор, как он нанялся к Доусону, усталость не позволяла ему по вечерам ездить верхом, и лошади, стоя в конюшне, разжирели и обленились.
   Что касается Маристы и Летти, то им было проще при необходимости дойти до деревни, чем звать конюха и просить оседлать лошадей.
   Мариста вообще любила ходить пешком, нередко спускалась к морю и гуляла по берегу.
   Иногда она думала об отце, но чаще сочиняла на ходу всякие истории.
   У этих историй всегда был счастливый конец, потому что ей неизменно удавалось отыскать таинственное сокровище при помощи русалок, лесных нимф или ангелов.
   Обладая богатым воображением, Мариста настолько погружалась в собственные выдумки, что порой ей было трудно понять, где заканчивается фантазия и начинается реальная жизнь.
   И вот сейчас она оказалась перед жестокой необходимостью на коленях просить о милосердии ненавистного ей человека.
   — Если он откажет нам, что тогда будет? — спросила Мариста, заранее опасаясь ответа.
   Словно прочитав ее мысли, Летти сказала:
   — Я уверена, все будет не так плохо, как ты думаешь.
   — Что может быть хуже, чем необходимость встретиться с графом?
   — Почему ты так говоришь? — пожала плечами Летти. — Откуда ты знаешь, может, он вовсе не такой плохой, как мы о нем думаем.
   — Однажды я говорила с папенькой о графе, — тихо вымолвила Мариста. — Это было после обеда, когда ты и маменька вышли из комнаты и мы остались вдвоем. Он выпил много кларета и против обыкновения не был молчалив.
   — О чем же ты его спрашивала? — живо поинтересовалась Летти.
   — Я спросила: «Во время той ужасной партии, когда граф Стэнбрук выиграл все, что принадлежало нам, он подстрекал вас делать такие высокие ставки?» Папенька на миг задумался, а потом ответил: «Не совсем так. Я постараюсь быть честным, Мариста. Дело не в том, что он говорил, а в том, как он себя держал. Понимаешь, он был настолько уверен в себе, был так убежден в своей победе, что это выглядело как вызов, которого ни я, ни любой другой спортсмен не мог бы не принять».
   Голос Маристы прервался.
   — Не терзай себя, дорогая, — сказала Летти. — Мне кажется, если ты заплачешь, графу это не понравится. Мужчины ненавидят женские слезы. Просто вежливо попроси его и постарайся сделать так, чтобы он почувствовал себя виноватым.
   Мариста хотела возразить, что у нее это не получится, но тут впереди показался замок.
   С тех пор, как им пришлось покинуть родной дом, она не могла без волнения смотреть на него.
   Вот и сейчас при виде его красоты у нее сжалось сердце.
   Замок был таким романтичным, и она так глубоко с ним сроднилась, что ей казалось, будто ее имя выбито на каждом камне.
   Старый Руфус, и в былые времена не отличавшийся лихостью, медленно протащил коляску по аллее столетних дубов, через мостик над озером и, наконец, по склону, ведущему во внутренний дворик, откуда каменные ступени поднимались к окованной железом парадной двери.
   Почти бессознательно Мариста отметила, что стекла в окнах отмыты до блеска, гравий перед входом тщательно разровнен, а ступени чисты, словно шейные платки, которые она стирала и гладила для Энтони.
   — Бери поводья, и жди меня здесь, — сказала Мариста. — В разговоры ни с кем не вступай. Поняла? Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в это дело, заводила какие-то отношения с графом или его друзьями.
   Летти ничего не ответила, а Мариста вдруг поняла, что не следовало брать ее с собой.
   Даже в простеньком ситцевом платье, которое ей сшила Ханна, и дешевой соломенной шляпке на золотистых волосах она выглядела так чарующе и трогательно, что, казалось, сошла с небес или явилась из цветущего сада.
   Летти взяла поводья в свои маленькие ручки без перчаток, а Мариста открыла дверцу коляски, и спрыгнула на землю.
   Сделав глубокий вдох, она гордо вскинула подбородок и Зашагала к парадному входу.
   Вероятно, внутри кто-то услышал хруст гравия под колесами, потому что, когда Мариста поднялась по ступенькам, дверь была уже отворена.
   В просторном холле она увидела четырех лакеев и дворецкого, который держался с важностью архиепископа.
   Дворецкий выступил вперед и вежливо произнес:
   — Доброе утро, госпожа!
   — Я хотела бы видеть графа Стэнбрука.
   Мариста с удовольствием отметила, что ее голос звучит спокойно и уверенно.
   — — Я доложу о вас его светлости, госпожа, — ответил дворецкий. — Могу ли я узнать ваше имя?
   — Мисс Мариста Рокбурн!
   В эту минуту ей почудилось, будто предки с портретов на лестнице смотрят на нее с укоризной.
   И все же на душе стало как-то теплее от того, что они остались на прежнем месте, что граф не выбросил их или не отправил на чердак как ненужный хлам.
   Древние знамена тоже висели по обе стороны; большой каминной полки. , Это были трофеи, выигранные Рокбурнами в битвах, и они придали девушке храбрости.
   Дворецкий провел ее через холл и открыл дверь маленькой гостиной.
   Эту комнату очень любила леди Рокбурн, потому что окна ее выходили на розарий.
   Здесь все было такое знакомое и родное, что дымка воспоминаний на, миг заслонила происходящее.
   Мариста прошла к дивану и села, не видя его, но зная, что он должен там быть.
   Лишь когда дверь за дворецким закрылась, девушка стала разглядывать комнату.
   Как сильно она изменилась!
   Новые занавески, новый ковер.
   Старая мебель сменилась новой, французской, по всей видимости, дорогой.
   На стенах — новые полотна кисти Фрагонара и Буше, но портрет матери, написанный сэром Джошуа Рейнолдсом, по-прежнему на почетном месте над каминной полкой.
   Сходство с оригиналом было столь поразительным, что Мариста невольно произнесла:
   — Помогите мне, маменька… Если он откажет мне в просьбе, нам некуда будет идти, и я даже.., боюсь думать о худшем.
   Эти слова прозвучали как молитва, и девушка почувствовала благоговейный трепет.
   Возможно, у нее просто разыгралось воображение, но в это мгновение она могла бы поклясться, что мать улыбнулась ей и взгляд ее серых глаз дает утешение.
   Всецело поглощенная картиной, Мариста не слышала, как открылась дверь, и, лишь почувствовав чье-то присутствие, обернулась.
   Она оцепенела от неожиданности, потому что граф был точь-в-точь таким, каким она его себе представляла, и даже более того.
   Высокий, широкоплечий, он производил сильное впечатление.
   Однако причиной тому была не только импозантная внешность.
   Во всем его облике чувствовалась такая властность, что Мариста сразу поняла, почему отец видел в нем вызов своей гордости.
   Этот удачливый, непомерно уверенный в себе человек смотрел таким взглядом, словно все вокруг были ничтожны, а он спустился на землю с горних высей.
   Мариста пребывала в чрезвычайном ошеломлении, и лишь когда граф сухим и насмешливым тоном осведомился:
   — Вы хотели меня видеть? — она торопливо поднялась и сделала реверанс.
   — Я благодарю.., вашу светлость за то, что вы меня приняли, — вымолвила она тихо и неуверенно, почти шепотом.
   — Полагаю, вы дочь или еще какая-нибудь родственница сэра Ричарда Рокбурна, — сказал граф.
   — Я его старшая дочь, милорд.
   — И он послал вас ко мне?
   Мариста непонимающе уставилась на него.
   — Мой.., отец.., умер, — с трудом осознав вопрос, ответила она.
   Граф приподнял бровь.
   — Сожалею. Меня не поставили в известность, я не знал, что он умер.
   Девушка молчала.
   Вероятно, странное выражение ее глаз и внезапная бледность несколько озадачили графа.
   — Что произошло? — спросил он. — Когда я видел его в последний раз, он выглядел совершенно здоровым.
   Превозмогая душевную боль, Мариста произнесла упавшим голосом:
   — Вскоре после того, как нам пришлось покинуть замок, мой отец ушел на море и.., не вернулся.
   Во взгляде графа читалось удивление, словно он не мог поверить в услышанное.
   Потом насмешливость и удивление сменились искренней заинтересованностью, и граф мягко промолвил:
   — Может, вы присядете, мисс Рокбурн, и расскажете мне, почему вы здесь.
   Мариста примостилась на краю дивана, опустив руки на колени.
   Однако сам граф не сел; он остался стоять, прислонясь спиной к каминной полке.
   Мариста вынуждена была смотреть на него снизу вверх, но, к счастью, над ним возвышался портрет матери, и она почувствовала, что картина придает ей смелости.
   Девушка нисколько не удивилась, когда граф сказал:
   — Вероятно, на портрете у меня за спиной изображена ваша мать?
   — Да, милорд.
   — Вы очень похожи на нее. Она приехала с вами?
   — Нет, милорд… Она тоже.., умерла.
   — Но вы по-прежнему живете поблизости?
   Мариста в изумлении распахнула глаза и воскликнула:
   — Разве вы не знаете?
   При этом она вспомнила слова Летти: если бы поверенный графа прогнал их из дома, то вряд ли сказал бы об этом хозяину.
   — Я.., я приехала, чтобы поговорить с вами, милорд, — совершенно растерявшись, произнесла она, — потому что сегодня утром за завтраком мы получили очень… неприятное письмо.., адресованное моей.., матери.
   Граф молчал.
   — Письмо было от вашего поверенного, — продолжала Мариста, — и он.., велел нам платить арендную плату.., за.., дом, в котором мы живем…
   — Что это за дом?
   — Он называется Довкот-Хаус, милорд. Я думала и не сомневаюсь, маменька тоже была в этом уверена, когда мы покинули замок.., что он принадлежит нам, и мы не должны.., платить за него.
   — Полагаю, мой стряпчий счел бы это предположение слишком оптимистичным, — сухо сказал граф.
   Мариста почувствовала, что ее страх вновь сменяется ненавистью, пылавшей в ее сердце с тех пор, как умер отец.
   Она неожиданно осознала, сколь незначительны были они в глазах человека, который имел все, что только мог пожелать, и, даже сам факт, что он пренебрегал замком более двух лет, воспринимался как оскорбление, и это оскорбление казалось еще сильнее оттого, что, за два года не вспомнив о существовании семьи бывшего владельца, граф все же требовал от нее арендной платы.
   Мариста гордо вскинула голову.
   — Так как вы выиграли замок и поместье моего отца, милорд, и нам было велено выехать немедленно, мы не имели возможности поговорить с кем-нибудь из ваших представителей.
   — На самом деле я забыл, что этот замок вообще есть на белом свете, и не вспоминал об этом вплоть до последнего месяца, — признался граф.
   Безразличие в его голосе для Маристы было подобно пощечине.
   Ее серые глаза, точная копия материнских глаз, вспыхнули гневом.
   — Но мы не забыли, милорд! — выпалила она. — Мы стараемся выжить, и хотя вы..", убили моего отца и Мою мать, от нашей семьи остались еще.., три человека!
   Граф окинул девушку странным взглядом, как будто говорившим: возможно ли, чтобы кто-нибудь столь ничтожный и мелкий осмеливался говорить с ним в такой манере?
   Мариста, поняв, что зашла слишком далеко и граф сейчас прогонит ее, не желая продолжать разговор, поспешила промолвить:
   — Прошу простить меня… Я не должна была так… горячиться. Я приехала сюда.., просить милосердия, а не оскорблять вашу светлость…
   — Вы действительно обвиняете меня в смерти ваших родителей? — спросил граф.
   Мариста беспомощно развела руками.
   — Я не думаю, что вы.., хотели убить папеньку преднамеренно… Но он уехал в Лондон, чтобы выиграть денег, ибо мы были в отчаянном положении, и он сказал, что вы.., сами по себе представляете вызов, который он не мог не принять.
   Граф подошел к креслу, стоявшему напротив дивана, и сел.
   — Что ваш отец имел в виду?
   — Он говорил, что… — молвила девушка и запнулась," — Нет… Вы, ваша светлость сочтете меня.., невежливой. Может быть, нам лучше вернуться к началу беседы?
   — Мне, любопытно, — настаивал граф. — До сих пор никто не заявлял мне, что я сам по себе представляю вызов.
   Мариста с надеждой посмотрела на портрет матери.
   — То, о чем говорил папенька, не имеет отношения к вашему опыту или спортивному мастерству. Он имел в виду, что вы держитесь так уверенно, будто.., заранее не сомневаетесь в своей победе.
   — Я полагаю, это комплимент.
   — Я вовсе не намерена вам польстить, ваша светлость, — торопливо сказала Мариста, — но теперь, когда я увидела вас воочию, я могу.., определенно понять, что имел в виду папенька.
   — Вы подразумеваете, что я бросаю вызов и вам?
   — Мне бы этого совсем не хотелось, — покачала головой Мариста. — Мне бы хотелось, чтоб вы проявили.., великодушие, ибо мы не в состоянии платить ренту, и если вы.., выгоните нас из дома, мой брат, моя сестра, Летти, и я будем.., голодать.
   — У вас есть брат?
   — Да.
   — И сколько ему лет?
   — Энтони двадцать один.
   — А чем он занимается?
   — После того, как папенька потерял все, что имел, ему пришлось оставить Оксфорд, и теперь он объезжает лошадей для местного.., фермера и зарабатывает пятнадцать шиллингов в неделю. Это весь наш доход, если не считать приблизительно пятидесяти фунтов в год, которые мы получаем из наследства, оставленного маменьке одним из ее родственников.