Страница:
— Никто не будет там смотреть на тебя, Теола, — заявила она. — И чем меньше ты будешь обращать на себя внимание, тем лучше.
Поэтому герцогиня выбрала для ее платьев самые дешевые ткани уродливых и мрачных расцветок, от которых у Теолы портилось настроение всякий раз, когда она смотрела на них.
Хотя у них с матерью было не много денег, они обычно носили одежду мягких пастельных тонов, всегда восхищавших ее отца и, как Теола знала, особенно шедших ей.
Она не уступала ростом Кэтрин, но была гораздо изящнее, в основном потому, что много работала, а черты ее лица были гораздо тоньше.
Однажды, еще ребенком, Теола сказала отцу:
— Хотела бы я быть похожей на греческую богиню, папа! Тогда ты любил бы меня так же сильно, как любишь статую Афродиты.
Ричард Уоринг рассмеялся:
— Я люблю тебя гораздо больше, чем любую богиню, сделанную из мрамора или нарисованную на холсте.
Он обнял дочь, заглянул ей в лицо и сказал:
— Возможно, ты никогда не станешь похожей на греческую Афродиту, моя дорогая, но в одном я совершенно уверен: многие мужчины узнают, что ты так же, как она, способна завладеть их сердцами.
— Но я хочу быть похожей на гречанку, — настаивала Теола.
— Ты и похожа на гречанку, — утешил ее отец, — но не на греческую богиню, живущую на горе Олимп, а скорее на одну из нимф, которые обитали на острове Делос и выходили из моря, чтобы служить лучезарному богу.
— Расскажи мне о них! Расскажи! — попросила Теола.
И отец рассказал ей, как в девятом веке до нашей эры возникли легенды о молодом и прекрасном боге, вооруженном золотым луком, родившемся на острове Делос и освятившем его своим присутствием.
— Что это был за бог? — спросила Теола.
— Его звали Аполлон, — ответил отец. — И когда я побывал на Делосе, то обнаружил, что в воздухе этого острова до сих пор разлито» пляшущее, дрожащее пламя «.
— Я не понимаю.
— Это трудно объяснить, но там, где жили боги, особенно Аполлон, разлит особый свет, странный и мерцающий, а воздух светится и таинственно дрожит, в нем слышится биение золотых крыльев и вращение серебряных колес.
Ричард Уоринг рассказывал, словно в трансе, а Теола слушала, не все понимая, но внимая музыке его голоса и зная, что подобные воспоминания оказывают на отца волшебное действие.
— И всегда там, где жили боги, — продолжал отец, — жили и нимфы, рядом с ручьями, в тумане, который окутывал греческие острова ранним утром, и в морской пене.
Он вздохнул и продолжал:
— Аполлон покорил мир силой своей красоты.
У него не было земных средств — ни армии, ни флота, ни могущественного правительства, — но он принес человеческому разуму свет солнца, и люди поклонялись ему, когда он являлся им в свете рождающегося дня.
Ричард Уоринг умел сделать все, о чем говорил, реальным, так как сам в это верил, он открывал для Теолы мир красоты, который стал и ее миром.
С того времени она тоже начала поклоняться Аполлону, и в ее глазах он олицетворял любовь… ту любовь, которую она, когда подросла, мечтала испытать с мужчиной.
С течением времени она начала понимать, почему отец считал ее похожей на одну из греческих нимф. У нее было тонкое личико в форме сердечка, на котором выделялись огромные глаза. В глубине ее глаз, хоть она этого и не осознавала, таилась загадка, словно они смотрели в невидимый мир, так знакомый ее отцу. Волосы Теолы были светлыми, но не золотистыми, как у Кэтрин. Собственно говоря, они были настолько светлыми, что казались почти бесцветными, и все же временами переливались так, как будто были живыми. Ее кожа сверкала такой белизной, что из-за темных, мрачных цветов, в которые ее одевала тетка, она выглядела неестественно бледной.
Иногда Теола спрашивала себя, не старается ли герцогиня нарочно погасить в ней тот свет, о котором говорил отец и который, она это знала, горит в ее душе.
Живя в замке, подвергаясь грубому обращению, постоянным оскорблениям и физическим наказаниям, она с трудом вспоминала те дни, когда чувствовала себя так, будто танцевала, не касаясь земли, когда была частью того прекрасного мира, в котором всегда жил ее отец.
Ей было трудно вспомнить все, чему он ее научил, так как она постоянно куда-то спешила, выполняя одно приказание за другим.
Только оставшись одна в ночной темноте, она вспоминала, как отец говорил:
— В тишине можно услышать голос бога, призывающий человека искать в себе отблеск священного света.
— Какое платье вы наденете, фрейлейн? — спросила старшая горничная, прерывая мысли Теолы.
Теола подавила в себе желание ответить, что это не имеет значения, ведь они все так уродливы, что никто ее все равно не заметит.
Висящие в шкафу платья выглядели нелепыми, когда она вспомнила о сиянии солнца за стенами дворца, ослепительно белом снеге па горных вершинах и цветах, благодаря которым Кавония превратилась в ее глазах в земной рай.
Кэтрин предстояло надеть на прием белое платье, отделанное маленькими розовыми розочками и голубыми лентами. Это платье было специально сшито для того, чтобы оттенить ее бело-розовую красоту и золотистые волосы, чтобы она выглядела живым воплощением представления любой женщины об идеальной невесте.
Теола же могла выбирать между платьями из самого дешевого серого батиста, темно-коричневой шерсти и уродливым тускло-синим костюмом» полонез «, цветом напоминающим зимнее небо.
— Я надену серое, — машинально произнесла она. Когда горничные помогли ей надеть платье, она уложила волосы, едва взглянув при этом на себя в зеркало.
Как ни торопилась она вернуться в комнату Кэтрин, этого оказалось недостаточно, и ее кузина уже была вне себя.
— Скажи этим идиоткам, что я требую найти мои лучшие шелковые чулки, — сердито потребовала она, когда Теола вошла в комнату.
Она говорила по-английски, и хотя горничные не понимали ее слов, нельзя было ошибиться по поводу ее разгневанного голоса. Теола заметила, что женщины выглядели встревоженными и испуганными.
Она была уверена, что они изо всех сил стремились угодить своей новой хозяйке, но Кэтрин, как всегда, проявляла нетерпение и считала, что слуги должны сами догадаться, что ей угодно. Она даже не утруждала себя ясно объяснить, что ей надо.
Теола быстро нашла чулки и объяснила горничным на их языке, как угодить их новой госпоже, как обслужить ее.
Вскоре они уже улыбались и спешили выполнить ее инструкции, а Кэтрин, разглядывая свое отражение в зеркалах, тоже пришла в хорошее настроение.
— Это платье мне, несомненно, идет, — заявила она — Не думаю, чтобы у какой-нибудь придворной дамы нашлось равное ему.
— Ты затмишь их всех, — сказала Теола искренне.
— Именно это я и собираюсь сделать, — ответила Кэтрин. — А в будущем я намереваюсь все платья выписывать из Парижа.
— Это может оказаться очень дорого, — заметила Теола.
Кэтрин пожала плечами.
— Деньги найдутся — в этом можешь быть уверена! Хотя премьер-министр и говорил мне, что у них большой государственный долг…
— Надеюсь, что это не так! — быстро воскликнула Теола.
Кэтрин удивленно взглянула на нее.
— Почему тебя это волнует? — осведомилась она. — Меня это уж точно не касается!
— Это будет означать повышение налогов, — ответила Теола. — Можешь представить себе, сколько им уже пришлось заплатить за строительство этого огромного дворца?
— А почему бы и нет? — спросила Кэтрин. — Не могли же они ожидать, что их король будет жить в землянке!
В ее голосе прозвучали агрессивные нотки.
Теола с трудом удержалась от ответа, что такая экстравагантность кажется ей несовместимой с тем фактом, что у государства, по-видимому, нет денег на постройку больницы.
Но она знала: нет смысла говорить подобные вещи Кэтрин, так как ее волнует только она сама и ее собственная внешность.
Теола поневоле вспомнила нищую комнату в том доме, куда она отнесла раненую девочку.
В этой комнате не было и следов какой-либо роскоши. Единственными предметами обстановки являлись два жестких деревянных стула, кухонный стол и кровать в углу, а внешний вид и матери, и дочери свидетельствовал о том, что они редко едят досыта.
Ей было совершенно ясно, почему в Кавонии, как выразился капитан Петлос, » неспокойно «.
Не удивительно ли в подобной ситуации, что их король тратит громадные средства на строительство своего дворца и явно очень мало или вообще ничего не делает для самых бедных из своих подданных?
Теола поймала себя на том, что молит бога помочь Алексису Василасу укрыться от солдат, которых послали на его поиски.
Он смотрел на нее с презрением, потому что считал ее частью того правления, против которого он восстал. Но сам он был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо встречала в жизни. Он мог бы служить моделью для самого Аполлона, каким его описывал ее отец.
— Ничто из созданного древними греками не может сравниться по великолепию с этим юношей, вырвавшим из души человека тьму и зажегшим ее божественным светом, — сказал однажды Ричард Уоринг.
» Не это ли пытается сделать Алексис Василас для народа Кавонии?«— подумала Теола, но сама себя одернула, упрекнув в том, что у нее разыгралось воображение.
Возможно, он всего лишь анархист, который ненавидит закон и порядок и хочет вызвать хаос, ничего не создав на его месте.
Затем она сказала себе, что человек не может быть таким красивым, иметь внешность Аполлона и не принадлежать к тем, кто несет миру» славу богов «.
» Может быть, когда-нибудь он добьется успеха во всем, к чему стремится «, — подумала Теола и поймала себя на мысли: суждено ли ей снова его увидеть?
Несомненно, это было маловероятно, к тому же позже, оказавшись среди сановников всех сортов и видов, она обнаружила, что они все австрийцы.
— Вы уже давно здесь живете? — спросила Теола у одной дамы.
— Я приехала в Кавонию десять лет назад, — ответила та. — Его величество желает видеть в своем окружении соотечественников.
— И вы не сожалеете о покинутой Австрии? — поинтересовалась Теола.
— Раньше я скучала по дому, — ответила дама, — но теперь нас здесь много, и многие состоят в той или иной степени в родстве друг с другом. В Кавонии превосходный климат. Это, как я часто повторяю своему мужу, одно из величайших ее достоинств!
Теола узнала, что раз или два в неделю устраиваются балы, которые дает либо король, либо кто-либо из придворных. Был и театр, где пьесы разыгрывали местные актеры, а иногда в Зантос приезжали иностранные артисты из Греции и Италии.
— У нас очень веселое тесное общество, — сказал Теоле позже вечером один придворный, — и я уверен, мисс Уоринг, вы найдете здесь для себя много увлекательных занятий.
— Надеюсь, у меня будет возможность осмотреть всю страну, — ответила Теола.
— Все сколько-нибудь важные события происходят в столице, — заявил тот. — Конечно, есть еще охота на дикого вепря, хотя сомневаюсь, чтобы вам она понравилась, охота на оленей и диких коз в определенное время года. Но для дам и при дворе полно развлечений, и уверяю вас, мисс Уоринг, новые лица, да еще такие хорошенькие, как ваше, и конечно, как нашей будущей королевы, очень ценятся при дворе.
Она познакомилась с несколькими молодыми холостыми австрийцами, офицерами армии, но нашла их чопорными и малоприятными собеседниками.
Теола догадалась, что, хотя они выказывают ей определенное уважение, поскольку она племянница герцога и кузина Кэтрин, на них не произвела особого впечатления ее внешность и то, как с ней обращаются ее родственники.
Поэтому она была убеждена, что ее скоро сбросят со счетов как лицо, не имеющее никакого значения.
Этому пророчеству суждено было исполниться.
Резкие приказы, которые Кэтрин отдавала Теоле, и граничащие с оскорблениями выговоры герцога в присутствии посторонних вскоре были замечены снобами-австрийцами, очень чувствительными к классовым различиям.
В Вене они славились своей приверженностью протоколу, настолько чрезмерной, что даже стакан воды к губам нельзя было поднести, не подвергаясь опасности нарушить какое-нибудь из особых правил этикета.
— Мне говорили, — сказала однажды Кэтрин Теоле, — что в Вене женщинам полагается не снимать перчаток даже во время еды.
— Как это нелепо! — воскликнула Теола. — Даже представить себе невозможно более неудобного обычая! Наверное, это придумала королева, у которой были уродливые руки!
— Мне говорили, что нечто подобное заявила королева Елизавета, — заметила Кэтрин, — и тем самым шокировала весь двор!
— Ну, я надеюсь, ты не собираешься ввести подобное новшество здесь, — улыбнулась Теола. — Уверена, никому бы это не понравилось при такой жаре.
— Я еще подумаю об этом, — уклончиво ответила Кэтрин.
Как заметила Теола, Кэтрин с каждым днем приобретала все более неприятные замашки, и она понимала, что причиной тому — подражание манерам короля.
Всякий раз, встречая его величество, Теола находила его помпезным, нудным и невероятно самовлюбленным.
Бывали моменты, когда она не без злорадства замечала, что герцогу очень трудно выносить привычки своего будущего зятя смотреть на него свысока и полностью игнорировать его замечания, словно они не имели никакого значения.
Было очевидно, что все придворные боятся короля Фердинанда, и Теола была уверена, что в правлении он проявляет крайнюю жестокость. По тому, как он обращался со слугами и младшими офицерами, которые ему прислуживали, легко было заметить, что это автократ, не считающийся ни с чьими чувствами, кроме своих собственных.
Теола могла бы пожалеть Кэтрин, если бы не понимала, что ее кузина находит поведение короля Фердинанда достойным всяческого восхищения и полна решимости поступать точно так же.
Входя в спальню, Теола часто заставала горничных в слезах и, хотя никогда не видела этого своими глазами, подозревала, что Кэтрин может их ударить щеткой для волос или чем-нибудь еще точно так же, как герцогиня била Теолу, когда они жили в Англии.
Так как Кэтрин слишком торопилась выучить своих служанок всему необходимому, она требовала от Теолы прислуживать ей постоянно, не оставляя ни одной свободной минуты.
Если у Теолы было мало свободного времени для себя в замке у дяди, то во дворце его оказалось еще меньше. В то же время она была уверена, что теперь ее вряд ли отправят обратно в Англию вместе с герцогом после свадьбы. Она не могла себе представить, что Кэтрин сможет без нее справиться, и это само по себе приносило облегчение.
Однако Теола начала бояться, что у нее так и не появится возможности увидеть что-либо, кроме покрытых безвкусной лепниной комнат дворца и раскинувшегося вокруг него английского парка.
— Двор когда-нибудь выезжает в город или за пределы Зантоса? — спросила она капитана Петлоса.
— Очень редко, — ответил тот, — и не в это время года. Дамы считают, что сейчас слишком жарко.
— Мне бы так хотелось проехаться верхом по красивым местам Кавонии, — с улыбкой произнесла Теола.
— Возможно, после бракосочетания у вас появится такая возможность, — сказал капитан. — Но если вы предложите подобное сейчас, это вызовет кривотолки, потому что другие дамы не ездят.
Теола вздохнула, а затем призналась:
— Я, наверное, покажусь вам очень избалованной, но я чувствую себя словно в тюрьме из-за того, что мы никогда не выезжаем из дворца.
— Я и сам часто чувствую себя так же. Но мне все же удается выезжать отсюда, когда фельдмаршал инспектирует войска в других частях страны.
— Мне так много хочется посмотреть, — с тоской вздохнула Теола.
Она думала о горах и цветах, долинах и обширных лесах, в которых, как она узнала, водились бурые медведи, рыси и дикие кошки.
— Вам только надо будет убедить свою кузину, когда она станет королевой, устраивать пикники или даже смелые вылазки, — предложил капитан Петлос.
Теола была уверена, он хорошо понимает: Кэтрин не захочется делать ничего подобного. Ей будет вполне достаточно властвовать над небольшим королевским двором и развлекаться интригами, сплетнями и искусственными увеселениями, устраиваемыми во дворце изо дня в день.
» Нехорошо с моей стороны жаловаться, — говорила себе Теола, — ведь мне так повезло, что я вообще попала сюда и таким образом избавилась от необходимости жить в замке дяди «.
Она мало виделась с ним, так как очень многие вельможи были рады принимать его у себя. Но за два дня до свадьбы он послал за ней.
Войдя в гостиную будущей королевы, где ее ждал дядя, Теола ощутила внезапный страх при мысли о том, что он, наверное, решил забрать ее с собой в Англию.
— Я хочу поговорить с тобой, Теола, — произнес герцог, когда она робко закрыла за собой дверь.
— Да, дядя Септимус?
— Я уезжаю отсюда через день после бракосочетания, — сказал он, — и так как Кэтрин требуются твои услуги, то у меня не будет возможности до отъезда поговорить с тобой еще раз.
— Да, дядя Септимус.
Не похоже было по его словам, чтобы он намеревался взять ее с собой, и Теола, про себя вздохнув с облегчением, ждала продолжения, уже не так пугаясь того, что он может ей сказать.
— Ты останешься в Кавонии до тех пор, пока Кэтрин будет нуждаться в твоих услугах, — продолжал дядя, — но я хочу, чтобы ты ясно поняла одну вещь.
— Какую, дядя Септимус?
— Ты должна вести себя очень достойно и ни в коем случае не интересоваться мужчинами и не позволять им интересоваться тобой.
Теола посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Я… не понимаю.
— Тогда я скажу тебе без каких-либо околичностей, — ответил герцог. — Независимо от того, живешь ли ты в Кавонии или в Англии, ты все равно находишься под моей опекой и не можешь выйти замуж без моего согласия. А я не намерен его давать!
— Пока я… здесь, дядя Септимус?
— Где бы ты ни была, — заявил герцог. — Как я уже говорил тебе раньше, твоя мать навлекла позор на нашу семью.
Теола не ответила, и он продолжал еще более настойчиво:
— Я не намерен объяснять какому-либо мужчине, который может пожелать вступить с тобой в брак, что моя сестра — моя единственная сестра, в жилах которой текла благородная кровь многих поколений, — опозорила себя, вступив в брак с человеком много ниже себя, с человеком, который был почти что слугой!
Отвращение в голосе герцога вынести было даже труднее, чем его слова. Теола сжала руки, чтобы не броситься на защиту своего отца.
— Здесь тебя приняли как мою племянницу и кузину Кэтрин, — продолжал герцог, — и нет никаких причин рассказывать кому бы то ни было о мезальянсе твоей матери.
Он помолчал и многозначительно произнес:
— Но ты об этом знаешь — и я тоже. Вот почему ты останешься старой девой, Теола, искупая грехи твоих родителей служением моей семье и смирением до самой смерти!
— Д-дядя… Септимус… — начала было Теола, но замолчала, так как герцог обрушился на нее с криком:
— Не смей со мной спорить! И нечего больше говорить об этом, кроме того, что ты должна вести себя достойно и поступать так, как я тебе сказал. Один намек на неверное поведение, и Кэтрин получила от меня приказ немедленно отправить тебя домой!
Он помолчал и прибавил:
— А там тебя ждет суровое наказание, и ты пожалеешь о том, что ослушалась меня! Поняла?
— Поняла… дядя Септимус.
— Тогда мне больше нечего тебе сказать, — закончил герцог. — Тебе необычайно повезло, что Кэтрин не может обойтись без твоих услуг. Иначе тебя бы уже здесь не было. Свою благодарность можешь выразить на деле, и попробуй только этого не сделать!
С этими словами герцог повернулся и вышел из королевской гостиной.
Он закрыл за собой дверь, а Теола, оставшись одна, приложила руки к щекам.
Не может быть, чтобы сказанное им было правдой; ей не хотелось верить, что она никогда не выйдет замуж, никогда не узнает той радости и счастья, которые ее отец и мать нашли друг с другом.
Ей казалось невероятным, что дядя не в состоянии понять, каким исключительным человеком был ее отец.
Все в Оксфорде считали Ричарда Уоринга человеком блестящего ума. Его избрали почетным студентом колледжа, и в университете не было никого, кто не уважал бы его, не восхищался им за его образованность и не любил его ради него самого.
Когда он умер, Теола получила сотни писем с выражением соболезнования, с признанием его прекрасных качеств, но она не посмела показать эти письма дяде. Она была уверена, что он откажется их прочесть и, конечно же, лишит ее счастья хранить эти письма.
Все, что принадлежало ей в ее доме и что она считала своим, после смерти отца и матери было либо продано, либо выброшено. Герцог не позволил ей взять с собой в замок ничего, кроме ее одежды, и более того, деньги, оставшиеся после родителей, хотя их было совсем немного, тоже отобрали.
Когда они собирались уезжать в Кавонию, она обратилась к дяде:
— Дайте мне, пожалуйста, денег, дядя Септимус. Мне может понадобиться немного на личные нужды.
— И на какие же? — враждебно спросил ее герцог.
— Я… я… Возможно, мне понадобится иногда купить некоторые… некоторые предметы одежды… — ответила Теола, — или дать на чай слугам.
— Поскольку ты и сама едва ли больше, чем служанка, они не станут от тебя этого ожидать, — ответил герцог, — а что касается одежды, Кэтрин, несомненно, обеспечит тебя всем необходимым.
— Но я не могу ехать с пустым кошельком, — запротестовала Теола.
— В таком случае могу предложить тебе оставить кошелек дома, — отрезал герцог.
Теола оказалась в очень унизительном положении, и единственным ее утешением были три драгоценных золотых соверена, спрятанных в шкатулке с дешевыми украшениями. Ей их подарил отец в один из дней рождения, потому что каждый знаменовал один из важных моментов ее жизни. Один был датирован 1855 годом — годом ее рождения. Другой был отчеканен в 1868 году, в год ее конфирмации, а третий — в тот год, когда она получила в подарок все три монеты, год, когда ей исполнилось пятнадцать лет.
— Когда их наберется достаточно, дорогая, — сказала мама, — мы сделаем из них браслет.
— Это будет чудесно, мама, — ответила Теола.
Но больше золотых соверенов не было, и теперь это оказались единственные оставшиеся в ее распоряжении деньги.
Теола полагала, что никогда их не потратит, только в случае крайней необходимости. И все же, повинуясь порыву, исполненная глубокой жалости к раненой девочке, она оставила один из своих драгоценных соверенов в том доме при въезде в город, где царила нищета.
Теола об этом не жалела. И в то же время она спрашивала себя, что бы произошло, если бы она вынуждена была попросить у Кэтрин новое платье — ведь ее кузина была такой же скрягой, как и герцог с герцогиней.
» Вероятно, она даст мне одно из своих старых платьев «, — с надеждой подумала Теола.
Интересно, каково носить эти красивые, изысканные, элегантные платья с длинными шлейфами, которыми Кэтрин явно потрясла местных придворных дам.
Кринолины вышли из моды пять лет назад; теперь платья шили с турнюром, который ниспадал за спиной женщин каскадом оборок, рюшечек, складок и бантов, плавно переходящих в шлейф. Плечи оголялись по вечерам, а плотно облегающий корсаж обливал тело, и Теола часто думала, что отец бы восхитился почти греческой манерой оставлять открытой грудь и подчеркивать тонкую талию женщины.
Но ее собственные платья, сшитые по указаниям герцогини, не облегали фигуру и не имели шлейфов. Поскольку украшения обходились дорого, то сама строгость этих платьев заставляла Теолу ощущать себя невзрачной и униженной, что явно входило в намерения тетки.» Вот если бы явилась фея и взмахнула надо мной волшебной палочкой, — думала она, одеваясь к обеду, — и превратила бы мое платье в одно из тех, что облегают плечи, воздушно, словно облако, чтобы оно летело следом за мной подобно белой пене на волнах!«
Но, идя в салон вслед за разодетой Кэтрин, сверкающей драгоценностями, подаренными ей королем, она знала, что выглядит в своем мрачном платье темной тенью.
— Осталось всего два дня! — произнесла Кэтрин, когда они поднимались наверх в свои комнаты в конце вечера, после театрального представления и танцев.
— Ты с нетерпением ждешь свадьбы? — спросила Теола.
— Я буду королевой! — ответила Кэтрин.
— И ты будешь счастлива с… королем Фердинандом?
Теола задала этот вопрос неуверенно, надеясь, что Кэтрин не сочтет его дерзким.
— Я нахожу его весьма приятным, — после секундной паузы ответила Кэтрин. — Потом помолчала, словно обдумывала свои слова. — И меня восхищает то, как он правит этой страной.
— Он говорил с тобой об этом?
— Он говорил мне, что народу нужна твердая рука, его надо держать под контролем, — сказала Кэтрин. — В них течет греческая кровь, поэтому они очень легко возбуждаются.
В ее словах звучал сарказм, поэтому Теола выпалила не задумываясь:
— Но это их страна!
— Вовсе нет, это страна Фердинанда, — возразила Кэтрин, — и он рассказывал мне, сколько уже сделал для того, чтобы улучшить международный статус Кавонии.
— Каким же образом? — удивилась Теола.
— Другие монархи относятся к нему с уважением. В конце концов, он правит всего двенадцать лет, и посмотри, что он сделал за такое короткое время.
— И что же он… сделал? — осторожно спросила Теола.
— Ты видела дворец? — спросила Кэтрин. — Когда он приехал, это было совершенно невзрачное, ветхое здание, а сам город — просто кучка бедных домишек, в нем даже не было приличного магазина. Дамам даже приходилось посылать в Неаполь или Афины, сели им требовались кружева и ленты!
Поэтому герцогиня выбрала для ее платьев самые дешевые ткани уродливых и мрачных расцветок, от которых у Теолы портилось настроение всякий раз, когда она смотрела на них.
Хотя у них с матерью было не много денег, они обычно носили одежду мягких пастельных тонов, всегда восхищавших ее отца и, как Теола знала, особенно шедших ей.
Она не уступала ростом Кэтрин, но была гораздо изящнее, в основном потому, что много работала, а черты ее лица были гораздо тоньше.
Однажды, еще ребенком, Теола сказала отцу:
— Хотела бы я быть похожей на греческую богиню, папа! Тогда ты любил бы меня так же сильно, как любишь статую Афродиты.
Ричард Уоринг рассмеялся:
— Я люблю тебя гораздо больше, чем любую богиню, сделанную из мрамора или нарисованную на холсте.
Он обнял дочь, заглянул ей в лицо и сказал:
— Возможно, ты никогда не станешь похожей на греческую Афродиту, моя дорогая, но в одном я совершенно уверен: многие мужчины узнают, что ты так же, как она, способна завладеть их сердцами.
— Но я хочу быть похожей на гречанку, — настаивала Теола.
— Ты и похожа на гречанку, — утешил ее отец, — но не на греческую богиню, живущую на горе Олимп, а скорее на одну из нимф, которые обитали на острове Делос и выходили из моря, чтобы служить лучезарному богу.
— Расскажи мне о них! Расскажи! — попросила Теола.
И отец рассказал ей, как в девятом веке до нашей эры возникли легенды о молодом и прекрасном боге, вооруженном золотым луком, родившемся на острове Делос и освятившем его своим присутствием.
— Что это был за бог? — спросила Теола.
— Его звали Аполлон, — ответил отец. — И когда я побывал на Делосе, то обнаружил, что в воздухе этого острова до сих пор разлито» пляшущее, дрожащее пламя «.
— Я не понимаю.
— Это трудно объяснить, но там, где жили боги, особенно Аполлон, разлит особый свет, странный и мерцающий, а воздух светится и таинственно дрожит, в нем слышится биение золотых крыльев и вращение серебряных колес.
Ричард Уоринг рассказывал, словно в трансе, а Теола слушала, не все понимая, но внимая музыке его голоса и зная, что подобные воспоминания оказывают на отца волшебное действие.
— И всегда там, где жили боги, — продолжал отец, — жили и нимфы, рядом с ручьями, в тумане, который окутывал греческие острова ранним утром, и в морской пене.
Он вздохнул и продолжал:
— Аполлон покорил мир силой своей красоты.
У него не было земных средств — ни армии, ни флота, ни могущественного правительства, — но он принес человеческому разуму свет солнца, и люди поклонялись ему, когда он являлся им в свете рождающегося дня.
Ричард Уоринг умел сделать все, о чем говорил, реальным, так как сам в это верил, он открывал для Теолы мир красоты, который стал и ее миром.
С того времени она тоже начала поклоняться Аполлону, и в ее глазах он олицетворял любовь… ту любовь, которую она, когда подросла, мечтала испытать с мужчиной.
С течением времени она начала понимать, почему отец считал ее похожей на одну из греческих нимф. У нее было тонкое личико в форме сердечка, на котором выделялись огромные глаза. В глубине ее глаз, хоть она этого и не осознавала, таилась загадка, словно они смотрели в невидимый мир, так знакомый ее отцу. Волосы Теолы были светлыми, но не золотистыми, как у Кэтрин. Собственно говоря, они были настолько светлыми, что казались почти бесцветными, и все же временами переливались так, как будто были живыми. Ее кожа сверкала такой белизной, что из-за темных, мрачных цветов, в которые ее одевала тетка, она выглядела неестественно бледной.
Иногда Теола спрашивала себя, не старается ли герцогиня нарочно погасить в ней тот свет, о котором говорил отец и который, она это знала, горит в ее душе.
Живя в замке, подвергаясь грубому обращению, постоянным оскорблениям и физическим наказаниям, она с трудом вспоминала те дни, когда чувствовала себя так, будто танцевала, не касаясь земли, когда была частью того прекрасного мира, в котором всегда жил ее отец.
Ей было трудно вспомнить все, чему он ее научил, так как она постоянно куда-то спешила, выполняя одно приказание за другим.
Только оставшись одна в ночной темноте, она вспоминала, как отец говорил:
— В тишине можно услышать голос бога, призывающий человека искать в себе отблеск священного света.
— Какое платье вы наденете, фрейлейн? — спросила старшая горничная, прерывая мысли Теолы.
Теола подавила в себе желание ответить, что это не имеет значения, ведь они все так уродливы, что никто ее все равно не заметит.
Висящие в шкафу платья выглядели нелепыми, когда она вспомнила о сиянии солнца за стенами дворца, ослепительно белом снеге па горных вершинах и цветах, благодаря которым Кавония превратилась в ее глазах в земной рай.
Кэтрин предстояло надеть на прием белое платье, отделанное маленькими розовыми розочками и голубыми лентами. Это платье было специально сшито для того, чтобы оттенить ее бело-розовую красоту и золотистые волосы, чтобы она выглядела живым воплощением представления любой женщины об идеальной невесте.
Теола же могла выбирать между платьями из самого дешевого серого батиста, темно-коричневой шерсти и уродливым тускло-синим костюмом» полонез «, цветом напоминающим зимнее небо.
— Я надену серое, — машинально произнесла она. Когда горничные помогли ей надеть платье, она уложила волосы, едва взглянув при этом на себя в зеркало.
Как ни торопилась она вернуться в комнату Кэтрин, этого оказалось недостаточно, и ее кузина уже была вне себя.
— Скажи этим идиоткам, что я требую найти мои лучшие шелковые чулки, — сердито потребовала она, когда Теола вошла в комнату.
Она говорила по-английски, и хотя горничные не понимали ее слов, нельзя было ошибиться по поводу ее разгневанного голоса. Теола заметила, что женщины выглядели встревоженными и испуганными.
Она была уверена, что они изо всех сил стремились угодить своей новой хозяйке, но Кэтрин, как всегда, проявляла нетерпение и считала, что слуги должны сами догадаться, что ей угодно. Она даже не утруждала себя ясно объяснить, что ей надо.
Теола быстро нашла чулки и объяснила горничным на их языке, как угодить их новой госпоже, как обслужить ее.
Вскоре они уже улыбались и спешили выполнить ее инструкции, а Кэтрин, разглядывая свое отражение в зеркалах, тоже пришла в хорошее настроение.
— Это платье мне, несомненно, идет, — заявила она — Не думаю, чтобы у какой-нибудь придворной дамы нашлось равное ему.
— Ты затмишь их всех, — сказала Теола искренне.
— Именно это я и собираюсь сделать, — ответила Кэтрин. — А в будущем я намереваюсь все платья выписывать из Парижа.
— Это может оказаться очень дорого, — заметила Теола.
Кэтрин пожала плечами.
— Деньги найдутся — в этом можешь быть уверена! Хотя премьер-министр и говорил мне, что у них большой государственный долг…
— Надеюсь, что это не так! — быстро воскликнула Теола.
Кэтрин удивленно взглянула на нее.
— Почему тебя это волнует? — осведомилась она. — Меня это уж точно не касается!
— Это будет означать повышение налогов, — ответила Теола. — Можешь представить себе, сколько им уже пришлось заплатить за строительство этого огромного дворца?
— А почему бы и нет? — спросила Кэтрин. — Не могли же они ожидать, что их король будет жить в землянке!
В ее голосе прозвучали агрессивные нотки.
Теола с трудом удержалась от ответа, что такая экстравагантность кажется ей несовместимой с тем фактом, что у государства, по-видимому, нет денег на постройку больницы.
Но она знала: нет смысла говорить подобные вещи Кэтрин, так как ее волнует только она сама и ее собственная внешность.
Теола поневоле вспомнила нищую комнату в том доме, куда она отнесла раненую девочку.
В этой комнате не было и следов какой-либо роскоши. Единственными предметами обстановки являлись два жестких деревянных стула, кухонный стол и кровать в углу, а внешний вид и матери, и дочери свидетельствовал о том, что они редко едят досыта.
Ей было совершенно ясно, почему в Кавонии, как выразился капитан Петлос, » неспокойно «.
Не удивительно ли в подобной ситуации, что их король тратит громадные средства на строительство своего дворца и явно очень мало или вообще ничего не делает для самых бедных из своих подданных?
Теола поймала себя на том, что молит бога помочь Алексису Василасу укрыться от солдат, которых послали на его поиски.
Он смотрел на нее с презрением, потому что считал ее частью того правления, против которого он восстал. Но сам он был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо встречала в жизни. Он мог бы служить моделью для самого Аполлона, каким его описывал ее отец.
— Ничто из созданного древними греками не может сравниться по великолепию с этим юношей, вырвавшим из души человека тьму и зажегшим ее божественным светом, — сказал однажды Ричард Уоринг.
» Не это ли пытается сделать Алексис Василас для народа Кавонии?«— подумала Теола, но сама себя одернула, упрекнув в том, что у нее разыгралось воображение.
Возможно, он всего лишь анархист, который ненавидит закон и порядок и хочет вызвать хаос, ничего не создав на его месте.
Затем она сказала себе, что человек не может быть таким красивым, иметь внешность Аполлона и не принадлежать к тем, кто несет миру» славу богов «.
» Может быть, когда-нибудь он добьется успеха во всем, к чему стремится «, — подумала Теола и поймала себя на мысли: суждено ли ей снова его увидеть?
Несомненно, это было маловероятно, к тому же позже, оказавшись среди сановников всех сортов и видов, она обнаружила, что они все австрийцы.
— Вы уже давно здесь живете? — спросила Теола у одной дамы.
— Я приехала в Кавонию десять лет назад, — ответила та. — Его величество желает видеть в своем окружении соотечественников.
— И вы не сожалеете о покинутой Австрии? — поинтересовалась Теола.
— Раньше я скучала по дому, — ответила дама, — но теперь нас здесь много, и многие состоят в той или иной степени в родстве друг с другом. В Кавонии превосходный климат. Это, как я часто повторяю своему мужу, одно из величайших ее достоинств!
Теола узнала, что раз или два в неделю устраиваются балы, которые дает либо король, либо кто-либо из придворных. Был и театр, где пьесы разыгрывали местные актеры, а иногда в Зантос приезжали иностранные артисты из Греции и Италии.
— У нас очень веселое тесное общество, — сказал Теоле позже вечером один придворный, — и я уверен, мисс Уоринг, вы найдете здесь для себя много увлекательных занятий.
— Надеюсь, у меня будет возможность осмотреть всю страну, — ответила Теола.
— Все сколько-нибудь важные события происходят в столице, — заявил тот. — Конечно, есть еще охота на дикого вепря, хотя сомневаюсь, чтобы вам она понравилась, охота на оленей и диких коз в определенное время года. Но для дам и при дворе полно развлечений, и уверяю вас, мисс Уоринг, новые лица, да еще такие хорошенькие, как ваше, и конечно, как нашей будущей королевы, очень ценятся при дворе.
Она познакомилась с несколькими молодыми холостыми австрийцами, офицерами армии, но нашла их чопорными и малоприятными собеседниками.
Теола догадалась, что, хотя они выказывают ей определенное уважение, поскольку она племянница герцога и кузина Кэтрин, на них не произвела особого впечатления ее внешность и то, как с ней обращаются ее родственники.
Поэтому она была убеждена, что ее скоро сбросят со счетов как лицо, не имеющее никакого значения.
Этому пророчеству суждено было исполниться.
Резкие приказы, которые Кэтрин отдавала Теоле, и граничащие с оскорблениями выговоры герцога в присутствии посторонних вскоре были замечены снобами-австрийцами, очень чувствительными к классовым различиям.
В Вене они славились своей приверженностью протоколу, настолько чрезмерной, что даже стакан воды к губам нельзя было поднести, не подвергаясь опасности нарушить какое-нибудь из особых правил этикета.
— Мне говорили, — сказала однажды Кэтрин Теоле, — что в Вене женщинам полагается не снимать перчаток даже во время еды.
— Как это нелепо! — воскликнула Теола. — Даже представить себе невозможно более неудобного обычая! Наверное, это придумала королева, у которой были уродливые руки!
— Мне говорили, что нечто подобное заявила королева Елизавета, — заметила Кэтрин, — и тем самым шокировала весь двор!
— Ну, я надеюсь, ты не собираешься ввести подобное новшество здесь, — улыбнулась Теола. — Уверена, никому бы это не понравилось при такой жаре.
— Я еще подумаю об этом, — уклончиво ответила Кэтрин.
Как заметила Теола, Кэтрин с каждым днем приобретала все более неприятные замашки, и она понимала, что причиной тому — подражание манерам короля.
Всякий раз, встречая его величество, Теола находила его помпезным, нудным и невероятно самовлюбленным.
Бывали моменты, когда она не без злорадства замечала, что герцогу очень трудно выносить привычки своего будущего зятя смотреть на него свысока и полностью игнорировать его замечания, словно они не имели никакого значения.
Было очевидно, что все придворные боятся короля Фердинанда, и Теола была уверена, что в правлении он проявляет крайнюю жестокость. По тому, как он обращался со слугами и младшими офицерами, которые ему прислуживали, легко было заметить, что это автократ, не считающийся ни с чьими чувствами, кроме своих собственных.
Теола могла бы пожалеть Кэтрин, если бы не понимала, что ее кузина находит поведение короля Фердинанда достойным всяческого восхищения и полна решимости поступать точно так же.
Входя в спальню, Теола часто заставала горничных в слезах и, хотя никогда не видела этого своими глазами, подозревала, что Кэтрин может их ударить щеткой для волос или чем-нибудь еще точно так же, как герцогиня била Теолу, когда они жили в Англии.
Так как Кэтрин слишком торопилась выучить своих служанок всему необходимому, она требовала от Теолы прислуживать ей постоянно, не оставляя ни одной свободной минуты.
Если у Теолы было мало свободного времени для себя в замке у дяди, то во дворце его оказалось еще меньше. В то же время она была уверена, что теперь ее вряд ли отправят обратно в Англию вместе с герцогом после свадьбы. Она не могла себе представить, что Кэтрин сможет без нее справиться, и это само по себе приносило облегчение.
Однако Теола начала бояться, что у нее так и не появится возможности увидеть что-либо, кроме покрытых безвкусной лепниной комнат дворца и раскинувшегося вокруг него английского парка.
— Двор когда-нибудь выезжает в город или за пределы Зантоса? — спросила она капитана Петлоса.
— Очень редко, — ответил тот, — и не в это время года. Дамы считают, что сейчас слишком жарко.
— Мне бы так хотелось проехаться верхом по красивым местам Кавонии, — с улыбкой произнесла Теола.
— Возможно, после бракосочетания у вас появится такая возможность, — сказал капитан. — Но если вы предложите подобное сейчас, это вызовет кривотолки, потому что другие дамы не ездят.
Теола вздохнула, а затем призналась:
— Я, наверное, покажусь вам очень избалованной, но я чувствую себя словно в тюрьме из-за того, что мы никогда не выезжаем из дворца.
— Я и сам часто чувствую себя так же. Но мне все же удается выезжать отсюда, когда фельдмаршал инспектирует войска в других частях страны.
— Мне так много хочется посмотреть, — с тоской вздохнула Теола.
Она думала о горах и цветах, долинах и обширных лесах, в которых, как она узнала, водились бурые медведи, рыси и дикие кошки.
— Вам только надо будет убедить свою кузину, когда она станет королевой, устраивать пикники или даже смелые вылазки, — предложил капитан Петлос.
Теола была уверена, он хорошо понимает: Кэтрин не захочется делать ничего подобного. Ей будет вполне достаточно властвовать над небольшим королевским двором и развлекаться интригами, сплетнями и искусственными увеселениями, устраиваемыми во дворце изо дня в день.
» Нехорошо с моей стороны жаловаться, — говорила себе Теола, — ведь мне так повезло, что я вообще попала сюда и таким образом избавилась от необходимости жить в замке дяди «.
Она мало виделась с ним, так как очень многие вельможи были рады принимать его у себя. Но за два дня до свадьбы он послал за ней.
Войдя в гостиную будущей королевы, где ее ждал дядя, Теола ощутила внезапный страх при мысли о том, что он, наверное, решил забрать ее с собой в Англию.
— Я хочу поговорить с тобой, Теола, — произнес герцог, когда она робко закрыла за собой дверь.
— Да, дядя Септимус?
— Я уезжаю отсюда через день после бракосочетания, — сказал он, — и так как Кэтрин требуются твои услуги, то у меня не будет возможности до отъезда поговорить с тобой еще раз.
— Да, дядя Септимус.
Не похоже было по его словам, чтобы он намеревался взять ее с собой, и Теола, про себя вздохнув с облегчением, ждала продолжения, уже не так пугаясь того, что он может ей сказать.
— Ты останешься в Кавонии до тех пор, пока Кэтрин будет нуждаться в твоих услугах, — продолжал дядя, — но я хочу, чтобы ты ясно поняла одну вещь.
— Какую, дядя Септимус?
— Ты должна вести себя очень достойно и ни в коем случае не интересоваться мужчинами и не позволять им интересоваться тобой.
Теола посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Я… не понимаю.
— Тогда я скажу тебе без каких-либо околичностей, — ответил герцог. — Независимо от того, живешь ли ты в Кавонии или в Англии, ты все равно находишься под моей опекой и не можешь выйти замуж без моего согласия. А я не намерен его давать!
— Пока я… здесь, дядя Септимус?
— Где бы ты ни была, — заявил герцог. — Как я уже говорил тебе раньше, твоя мать навлекла позор на нашу семью.
Теола не ответила, и он продолжал еще более настойчиво:
— Я не намерен объяснять какому-либо мужчине, который может пожелать вступить с тобой в брак, что моя сестра — моя единственная сестра, в жилах которой текла благородная кровь многих поколений, — опозорила себя, вступив в брак с человеком много ниже себя, с человеком, который был почти что слугой!
Отвращение в голосе герцога вынести было даже труднее, чем его слова. Теола сжала руки, чтобы не броситься на защиту своего отца.
— Здесь тебя приняли как мою племянницу и кузину Кэтрин, — продолжал герцог, — и нет никаких причин рассказывать кому бы то ни было о мезальянсе твоей матери.
Он помолчал и многозначительно произнес:
— Но ты об этом знаешь — и я тоже. Вот почему ты останешься старой девой, Теола, искупая грехи твоих родителей служением моей семье и смирением до самой смерти!
— Д-дядя… Септимус… — начала было Теола, но замолчала, так как герцог обрушился на нее с криком:
— Не смей со мной спорить! И нечего больше говорить об этом, кроме того, что ты должна вести себя достойно и поступать так, как я тебе сказал. Один намек на неверное поведение, и Кэтрин получила от меня приказ немедленно отправить тебя домой!
Он помолчал и прибавил:
— А там тебя ждет суровое наказание, и ты пожалеешь о том, что ослушалась меня! Поняла?
— Поняла… дядя Септимус.
— Тогда мне больше нечего тебе сказать, — закончил герцог. — Тебе необычайно повезло, что Кэтрин не может обойтись без твоих услуг. Иначе тебя бы уже здесь не было. Свою благодарность можешь выразить на деле, и попробуй только этого не сделать!
С этими словами герцог повернулся и вышел из королевской гостиной.
Он закрыл за собой дверь, а Теола, оставшись одна, приложила руки к щекам.
Не может быть, чтобы сказанное им было правдой; ей не хотелось верить, что она никогда не выйдет замуж, никогда не узнает той радости и счастья, которые ее отец и мать нашли друг с другом.
Ей казалось невероятным, что дядя не в состоянии понять, каким исключительным человеком был ее отец.
Все в Оксфорде считали Ричарда Уоринга человеком блестящего ума. Его избрали почетным студентом колледжа, и в университете не было никого, кто не уважал бы его, не восхищался им за его образованность и не любил его ради него самого.
Когда он умер, Теола получила сотни писем с выражением соболезнования, с признанием его прекрасных качеств, но она не посмела показать эти письма дяде. Она была уверена, что он откажется их прочесть и, конечно же, лишит ее счастья хранить эти письма.
Все, что принадлежало ей в ее доме и что она считала своим, после смерти отца и матери было либо продано, либо выброшено. Герцог не позволил ей взять с собой в замок ничего, кроме ее одежды, и более того, деньги, оставшиеся после родителей, хотя их было совсем немного, тоже отобрали.
Когда они собирались уезжать в Кавонию, она обратилась к дяде:
— Дайте мне, пожалуйста, денег, дядя Септимус. Мне может понадобиться немного на личные нужды.
— И на какие же? — враждебно спросил ее герцог.
— Я… я… Возможно, мне понадобится иногда купить некоторые… некоторые предметы одежды… — ответила Теола, — или дать на чай слугам.
— Поскольку ты и сама едва ли больше, чем служанка, они не станут от тебя этого ожидать, — ответил герцог, — а что касается одежды, Кэтрин, несомненно, обеспечит тебя всем необходимым.
— Но я не могу ехать с пустым кошельком, — запротестовала Теола.
— В таком случае могу предложить тебе оставить кошелек дома, — отрезал герцог.
Теола оказалась в очень унизительном положении, и единственным ее утешением были три драгоценных золотых соверена, спрятанных в шкатулке с дешевыми украшениями. Ей их подарил отец в один из дней рождения, потому что каждый знаменовал один из важных моментов ее жизни. Один был датирован 1855 годом — годом ее рождения. Другой был отчеканен в 1868 году, в год ее конфирмации, а третий — в тот год, когда она получила в подарок все три монеты, год, когда ей исполнилось пятнадцать лет.
— Когда их наберется достаточно, дорогая, — сказала мама, — мы сделаем из них браслет.
— Это будет чудесно, мама, — ответила Теола.
Но больше золотых соверенов не было, и теперь это оказались единственные оставшиеся в ее распоряжении деньги.
Теола полагала, что никогда их не потратит, только в случае крайней необходимости. И все же, повинуясь порыву, исполненная глубокой жалости к раненой девочке, она оставила один из своих драгоценных соверенов в том доме при въезде в город, где царила нищета.
Теола об этом не жалела. И в то же время она спрашивала себя, что бы произошло, если бы она вынуждена была попросить у Кэтрин новое платье — ведь ее кузина была такой же скрягой, как и герцог с герцогиней.
» Вероятно, она даст мне одно из своих старых платьев «, — с надеждой подумала Теола.
Интересно, каково носить эти красивые, изысканные, элегантные платья с длинными шлейфами, которыми Кэтрин явно потрясла местных придворных дам.
Кринолины вышли из моды пять лет назад; теперь платья шили с турнюром, который ниспадал за спиной женщин каскадом оборок, рюшечек, складок и бантов, плавно переходящих в шлейф. Плечи оголялись по вечерам, а плотно облегающий корсаж обливал тело, и Теола часто думала, что отец бы восхитился почти греческой манерой оставлять открытой грудь и подчеркивать тонкую талию женщины.
Но ее собственные платья, сшитые по указаниям герцогини, не облегали фигуру и не имели шлейфов. Поскольку украшения обходились дорого, то сама строгость этих платьев заставляла Теолу ощущать себя невзрачной и униженной, что явно входило в намерения тетки.» Вот если бы явилась фея и взмахнула надо мной волшебной палочкой, — думала она, одеваясь к обеду, — и превратила бы мое платье в одно из тех, что облегают плечи, воздушно, словно облако, чтобы оно летело следом за мной подобно белой пене на волнах!«
Но, идя в салон вслед за разодетой Кэтрин, сверкающей драгоценностями, подаренными ей королем, она знала, что выглядит в своем мрачном платье темной тенью.
— Осталось всего два дня! — произнесла Кэтрин, когда они поднимались наверх в свои комнаты в конце вечера, после театрального представления и танцев.
— Ты с нетерпением ждешь свадьбы? — спросила Теола.
— Я буду королевой! — ответила Кэтрин.
— И ты будешь счастлива с… королем Фердинандом?
Теола задала этот вопрос неуверенно, надеясь, что Кэтрин не сочтет его дерзким.
— Я нахожу его весьма приятным, — после секундной паузы ответила Кэтрин. — Потом помолчала, словно обдумывала свои слова. — И меня восхищает то, как он правит этой страной.
— Он говорил с тобой об этом?
— Он говорил мне, что народу нужна твердая рука, его надо держать под контролем, — сказала Кэтрин. — В них течет греческая кровь, поэтому они очень легко возбуждаются.
В ее словах звучал сарказм, поэтому Теола выпалила не задумываясь:
— Но это их страна!
— Вовсе нет, это страна Фердинанда, — возразила Кэтрин, — и он рассказывал мне, сколько уже сделал для того, чтобы улучшить международный статус Кавонии.
— Каким же образом? — удивилась Теола.
— Другие монархи относятся к нему с уважением. В конце концов, он правит всего двенадцать лет, и посмотри, что он сделал за такое короткое время.
— И что же он… сделал? — осторожно спросила Теола.
— Ты видела дворец? — спросила Кэтрин. — Когда он приехал, это было совершенно невзрачное, ветхое здание, а сам город — просто кучка бедных домишек, в нем даже не было приличного магазина. Дамам даже приходилось посылать в Неаполь или Афины, сели им требовались кружева и ленты!