Барбара Картленд
Песня синей птицы
Глава 1
Маркиз Алтон был не в духе, а это означало, что весь Алтон-Парк, начиная от личного камердинера маркиза, прибывшего с ним из Лондона, и кончая самым младшим из поварят, испытывали на себе последствия дурного расположения духа его светлости.
Он приехал неожиданно, далеко за полночь. В этом мрачном настроении угодить ему было невозможно.
Бесцеремонно разбуженный шеф-повар совершил чудеса, приготовив холодную закуску меньше чем за пятьдесят минут, но его светлость пренебрежительно оглядел ее, чуть прикоснулся к двум-трем блюдам, а остальные даже не отведал, отправив на кухню нетронутыми, чем вызвал тревогу и неуверенность всех работавших там.
Кроме того, войдя в огромную парадную столовую залу и критически оглядев сверкающее столовое серебро, с беспрецедентной скоростью извлеченное из зеленого сукна, чтобы украсить стол, маркиз кисло осведомился:
— У нас что, мало лакеев, Уэстхем? Старый дворецкий, служивший в Алтон-Парке с того самого дня, как поступил на службу к отцу его светлости в качестве младшего буфетчика, извиняющимся голосом проговорил:
— Поскольку я не знал о том, что ваша светлость удостоит нас посещением, я разрешил трем самым молодым лакеям отправиться в деревню, чтобы обучаться с волонтерами. Они так и рвались, милорд. Я счел своим долгом патриота не препятствовать им.
На это маркизу нечего было ответить, и через несколько мгновений Уэстхем осмелился спросить:
— Какие новости о войне, милорд? Мы здесь мало что знаем, но то, что слышали, кажется чрезвычайно серьезным.
Его светлость молчал, и дворецкий продолжил:
— Говорят, милорд, что этот год, 1803 — й, войдет в историю как год Вторжения.
— Если вторжение и произойдет, — произнес маркиз самым решительным голосом, — то могу уверить вас, Уэстхем, мы будем сражаться с Бонапартом всеми имеющимися у нас средствами.
Последовало недолгое молчание, во время которого его светлость без всякого энтузиазма взирал на сочную голову кабана, поданную со свежими персиками. Молчание это снова нарушил дворецкий:
— Волонтеры очень недовольны идеей вооружаться пиками, милорд.
Маркиз гневным жестом отодвинул от себя тарелку.
— Кремневых ружей на всех не хватает, Уэстхем, а пики могут оказаться опасным оружием, если их использовать с умом.
Эти слова даже самому маркизу казались не слишком убедительными, и то, что его люди, присоединившиеся к волонтерам, встречаются с такой беспечностью, еще усилило его гнев.
Говорить об этом не следовало, и его светлость мог только молча посылать проклятия правительству Эддингтона, как он делал это очень часто и раньше. Отвергнув остальные блюда, ожидавшие его внимания, он вышел из обеденной залы.
— Рюмку портвейна, милорд? — вскричал в отчаянии Уэстхем.
Тот не удостоил дворецкого ответом: этим вечером он выпил уже достаточно, чем отчасти и объяснялось его дурное настроение.
Конечно, все дело в непривычном количестве вина, сказал он себе на следующее утро, проведя беспокойную ночь. Именно оно, выпитое за обедом с принцем Уэльским, и было причиной всех его неприятностей.
В Карлтон-Хаусе всегда приходилось слишком много есть и пить, но на этот раз обед был из ряда вон выходящим: принц устроил прием еще более роскошный, чем обычно, и немалое число его гостей нетвердо держались на ногах, покидая Банкетный зал.
Маркиз не был нетверд на ногах, но, безусловно, был несколько размягчен и, наверное, по этой причине благосклонно слушал леди Леону Арлингтон, которая отыскала его, когда джентльмены присоединились к дамам, и одарила дразнящим взглядом из-под длинных ресниц.
— Ваша светлость уже давно не оказывали мне честь своим визитом, — проговорила она своим мягким манящим голосом, из-за которого бесчисленное множество мужчин совершило немало опрометчивых поступков.
— Вы по мне скучали? — спросил маркиз. Леди Леона повернула к нему лицо движением, которое ее обожатели сравнивали с грацией лебедя, выгибающего свою стройную белоснежную шею.
— Вы же знаете, что я скучала по вам, — мягко ответила она. — Юстин, что между нами произошло?
— Ничего, насколько мне известно — отозвался маркиз, но хотя он старался, чтобы слова его звучали искренне, они оба знали, что он лжет.
— Разве вы не бежите от неизбежного? — спросила она.
— Неизбежного? — повторил он.
— Вы же знаете, что я намерена выйти за вас замуж, — заявила Леона.
Даже в своем нынешнем, слегка одурманенном состоянии маркиз ощутил, что за мягкостью ее голоса скрывается железная решимость. Но из-за того, что он слишком хорошо пообедал, ее нахальство только позабавило его.
Только много, много позже он обнаружил, что сидит на удобном диванчике в салоне графини Арлингтон, а подле него — Леона.
На приеме, последовавшем за обедом в Карлтон-Хаусе, леди Леона не отходила от него, и маркиз понял, что она демонстрировала его в качестве своего кавалера, как мужчина мог бы демонстрировать трофеи, полученные в бою.
Они опять пили и ели, и хотя чувство осторожности подсказывало маркизу, что он сует голову в петлю, какая-то часть его бодрствующего сознания говорила, что Леона права — это неизбежно.
Они знали друг друга с детства. Повзрослев, маркиз стал одним из самых элегантных, красивых и популярных светских молодых людей. А Леона, выйдя в свет, сразу была признана красавицей света, «несравненной среди несравненных», и, несомненно, вызывала немало разговоров в Лондоне.
Даже принимая участие в военных действиях, маркиз слышал о ее выходках, ее дерзости, ее приключениях и о тысяче других вещей, за которые старшее поколение осуждало ее.
Когда между Францией и Англией был заключен мир, он вернулся в Лондон и увидел Леону в расцвете ее красоты.
Он находил забавным флиртовать с нею при встречах, но не пытался войти в круг очарованной ею молодежи, покорно следовавшей за нею.
У маркиза уже была репутация донжуана, и бесчисленное количество светских дам готовы были броситься в его объятия, по первому его взгляду открыть ему путь к себе в сердце и… в спальню.
Очень скоро интрижки маркиза стали предметом разговоров во всех клубах. Общество, всегда жадное до свежих сплетен, преувеличивало количество мужей, которым он наставил рога, и его сердечных увлечений, но, по правде говоря, преувеличивало не слишком сильно.
Не отказываясь от благосклонности ни одной из дам, маркиз становился все более циничным. Ему, наслаждавшемуся трудными военными победами, не в радость были победы без боя. По сравнению с военными действиями, эти мирные завоевания казались довольно пресными, а быть преследуемым, а не преследователем просто надоедало.
Кроме того, маркиз почувствовал, что многие считают, что брак между ним и Леоной не только положит конец ее чересчур вольным проделкам, но и будет выгоден им обоим.
Леоне пора было остепениться, пора было выходить замуж. И мало того, что, став маркизой Алтон, она становилась бы обладательницей высокого титула и немалого состояния, но ей льстило и то, что она заполучила бы при этом самого завидного жениха во всей Англии.
С точки зрения маркиза дело было еще проще. Он без излишней серьезности относился к браку. Его родня столько твердила ему об этом, что он начал ее избегать: тема эта вызывала у него зевоту. Но когда об этом же заговорил и мистер Питт, маркиз был поражен.
— Чего вам не хватает, Алтон, — почти агрессивно сказал ему бывший премьер-министр, — так это жены.
— Жены? — изумился маркиз.
— Да, жены, — повторил мистер Питт. — Прошел уже месяц с тех пор, как я, вернувшись в Палату общин, попросил вас поискать среди нас шпионов Наполеона — ив особенности одного из них. Но вы не продвинулись ни на шаг в поисках этого предателя. А женщинам в постели всегда выбалтывают секреты, которые они на следующее утро передают своим лучшим подругам.
— Уверяю вас, сэр, — сказал маркиз, чуть кривя губы, — я слышу немало женской болтовни.
— Охотно этому верю, — признал мистер Питт, — но все же мне кажется, что вы узнавали бы больше, если бы подле вас всегда находилась жена. Она, наверное, не тратила бы столько времени на разговоры о любви, как это делают ваши теперешние прелестницы.
Откинув назад голову, маркиз расхохотался, но потом совершенно серьезно сказал:
— Сударь, я готов ради вас пожертвовать своим временем, своими деньгами и всем, чего бы вы ни попросили, ради попытки помочь вам, но даже ради моего отечества я не согласен повесить себе на шею какую-нибудь пустоголовую болтушку, чью трескотню мне придется выносить потом, когда война окончится, до конца моих дней.
Мистер Питт, улыбнувшись, сказал:
— Я прекрасно понимаю вашу привязанность к холостяцкой жизни, но в то же время, Алтон, это чертовски серьезно. Я совершенно уверен, что шпион — человек, близкий к правительству, и находится в одном из наших важнейших министерств. Но одному Богу известно, где он — в Адмиралтействе, Военной коллегии или в Министерстве иностранных дел.
— Так вы все же признаете, что дали мне трудное задание, — улыбнулся маркиз.
— И не знаю никого, кто мог бы лучше с ним справиться, — объявил Питт. — Но все же я уверен, что жена была бы вам полезна.
Слова мистера Питта еще звучали у него в ушах, когда маркиз смотрел на сидящую подле него Леону. Ее темные манящие глаза были полузакрыты, но в них читалась глубокая страсть, которая, как он знал, не была полностью наигранной. Он прекрасно видел, что Леона использует все доступные ей женские уловки, чтобы заставить его сделать ей предложение.
— Ах, Юстин, — мягко проговорила она, — вы же знаете, что мы будем прекрасно ладить. В Лондоне мы будем давать роскошные вечера и сможем принимать гостей в Алтон-Парке. Не хочу, чтобы это прозвучало слишком самонадеянно, но мы будем самой красивой парой в светском обществе. Кроме того, я питаю к вам явную склонность, и вы прекрасно это знаете.
В ее манерах была какая-то кошачья чувственность, и чуть раскосые глаза Леоны смотрели из-под длинных ресниц по-кошачьи. В слегка надутых алых губках, обращенных к нему, читался откровенный призыв.
— Вы очень хороши, Леона, — хрипло сказал маркиз и протянул руку, прикоснувшись к округлой белизне ее изящной шеи.
Невозможно было сказать, кто из них сделал первое движение, но маркиз обнаружил, что целует ее — страстно и с какой-то жестокостью, которую непонятно почему пробудила в нем ее податливость.
Это был поцелуй двух опытных людей, в которых легко просыпается страсть, и, прижимая все крепче к себе Леону, маркиз невольно подумал: сколько же мужчин так целовали ее прежде, сколько мужчин держали в объятиях ее теплое, нежное, манящее тело и чувствовали, как дыхание их ускоряется при ощущении огненной страсти ее губ.
Руки Леоны обвивали его шею, и в порыве обуревавшего его желания он с такой силой сжал ее, что у нее почти прервалось дыхание. В эту минуту он мог бы произнести слова, которые она мечтала услышать от него — если бы им не помешали.
В холле, куда выходил салон, послышался шум, и мужской голос спросил:
— Леона, где ты?
Это ее брат, виконт Тэтфорд, возвратился домой с пирушки. Леона неохотно высвободилась из объятий маркиза.
— Это Перегрин, — произнесла она с ноткой раздражения в голосе.
Секундой позже, когда ее брат уже входил в комнату, она прошептала так тихо, что ее мог услышать один только маркиз:
— Приходите поговорить с отцом завтра утром — я буду вас ждать.
Именно эта фраза и была причиной того, что в мрачном расположении духа маркиз отправился в свое загородное поместье. Слишком хорошо все было спланировано, откровенно до цинизма. Он чувствовал, что попал в ловушку, что его принуждают сделать предложение прежде, чем он сам примет такое решение.
Да, конечно, он целовал Леону, но она намеренно обольщала его. Она выманила у него эти поцелуи, а потом сочла само собой разумеющимся, что он скажет слова, которых не говорил еще ни одной женщине.
Возвратись в свой дом на Беркли-стрит, маркиз приказал заложить свой самый быстрый фаэтон, переоделся и отправился в Алтон-Парк.
Ему внезапно захотелось уехать из Лондона, забыть о раздушенном атласе женской кожи, вдохнуть свежий воздух сельской местности, ощутить нежный аромат цветов, зная, что он один, — один, и не нуждается ни в чьем обществе.
К моменту своего приезда в Алтей-Парк он был слишком разгневан, чтобы получить удовольствие от того, в чем надеялся найти успокоение. Его мысли начали проясняться, и он понял, что это вино усыпило его здравый смысл. Все эти чертовы тосты, при которых нельзя было не пить: «За победу!», «За уничтожение наших врагов!», «Да падет Наполеон!», «За наш флот!», «За армию!», «За волонтеров!»… Их были многие десятки, и поскольку каждый провозглашался самим принцем, никто из гостей не мог не осушить своей рюмки.
Здоровье у маркиза было отменное, и наутро, когда он проснулся, голова у него не болела, но все равно его угнетала мысль, что Леона ждет его в Лондоне и что ее отец, граф Арлингтон, уже прикидывает, какую сумму маркиз закрепит за своей будущей женой. Еще противнее было представлять себе знакомых, их глубокомысленные улыбки и намеки на то, что они не сомневались в этом с самого начала…
— Будь проклят этот Уильям Питт! Это все он виноват! — пытался убедить себя маркиз, выходя из спальни и медленно спускаясь по великолепной лестнице с резными перилами, на каждом повороте которой, как стражи, были помещены геральдические изображения.
Однако он был человеком справедливым и вынужден был признать, что, по правде говоря, виноват во всем только он сам, и никто больше. Человек посторонний, какой бы важной персоной он ни был, не может принудить кого-то жениться, и ни один мужчина, если он не совсем дурак, не позволит себя заставить сделать это.
Леона была отнюдь не первой женщиной, пытавшейся заставить его сделать предложение, и, тем не менее, он оказался настолько глуп, что позволил ей поставить его в положение, которого всегда старался избегать. Он прекрасно знал, что она полна решимости его поймать, поэтому он намеренно уклонялся от встреч с нею, чтобы не оказаться в компрометирующей его ситуации. Но вчера он позволил себе расслабиться, и теперь она ждет его. На туповатом лице лорда Тэтфорда появилась довольная ухмылка, когда, зайдя в салон, он застал их вдвоем.
Судя по слухам, Тэтфорд шел ко дну: понятно, что перспектива заполучить богатого шурина заставила его повеселеть. Кредиторы, преследующие его, согласятся дать ему отсрочку, когда станет известно, что его сестра выходит замуж за одного из самых богатых аристократов Англии. Если даже его шурин не раскошелится, Тэтфорд позаботится о том, чтобы это сделала сестренка — в ней маркиз был уверен.
Леона несомненно прекрасна. Судя по разговорам, вся семья сделала ставку на ее красоту.
— И почему я был таким дураком? — вслух спросил себя маркиз.
Уэстхем, стоявший наготове за его стулом, осведомился:
— Вы что-то сказали, милорд?
— Только сам себе, — неприветливо ответил маркиз.
Старый дворецкий вздохнул. Он слишком давно знал своего хозяина, чтобы не понять, что приступ мрачного настроения, который не прошел за ночь, должен иметь какую-то серьезную причину. Меланхолия не в характере мистера Юстина (так он по-прежнему мысленно называл своего господина). Временами он может вспылить, но гнев его всегда быстро проходил. Мальчишкой он был неизменно весел. Возмужав, он стал человеком с нелегким характером, иногда даже деспотичным. Но одно свойство никогда не изменяло ему — чувство справедливости. Старый Уэстхем знал, что маркизу несвойственно быть беспричинно неприветливым даже с прислугой. Значит, случилась какая-то неприятность. Старик был достаточно умен, чтобы больше не пытаться завести разговор с господином, и молча подал на стол еду, от которой маркиз досадливо отмахнулся. Дворецкий с тревогой отметил, что, прежде чем выйти через застекленные двери на террасы, маркиз опрокинул в себя большую рюмку бренди. Не в характере его светлости было выпивать за завтраком. «Что-то произошло — какая-то крупная неприятность», — сказал себе старый Уэстхем.
Он приехал неожиданно, далеко за полночь. В этом мрачном настроении угодить ему было невозможно.
Бесцеремонно разбуженный шеф-повар совершил чудеса, приготовив холодную закуску меньше чем за пятьдесят минут, но его светлость пренебрежительно оглядел ее, чуть прикоснулся к двум-трем блюдам, а остальные даже не отведал, отправив на кухню нетронутыми, чем вызвал тревогу и неуверенность всех работавших там.
Кроме того, войдя в огромную парадную столовую залу и критически оглядев сверкающее столовое серебро, с беспрецедентной скоростью извлеченное из зеленого сукна, чтобы украсить стол, маркиз кисло осведомился:
— У нас что, мало лакеев, Уэстхем? Старый дворецкий, служивший в Алтон-Парке с того самого дня, как поступил на службу к отцу его светлости в качестве младшего буфетчика, извиняющимся голосом проговорил:
— Поскольку я не знал о том, что ваша светлость удостоит нас посещением, я разрешил трем самым молодым лакеям отправиться в деревню, чтобы обучаться с волонтерами. Они так и рвались, милорд. Я счел своим долгом патриота не препятствовать им.
На это маркизу нечего было ответить, и через несколько мгновений Уэстхем осмелился спросить:
— Какие новости о войне, милорд? Мы здесь мало что знаем, но то, что слышали, кажется чрезвычайно серьезным.
Его светлость молчал, и дворецкий продолжил:
— Говорят, милорд, что этот год, 1803 — й, войдет в историю как год Вторжения.
— Если вторжение и произойдет, — произнес маркиз самым решительным голосом, — то могу уверить вас, Уэстхем, мы будем сражаться с Бонапартом всеми имеющимися у нас средствами.
Последовало недолгое молчание, во время которого его светлость без всякого энтузиазма взирал на сочную голову кабана, поданную со свежими персиками. Молчание это снова нарушил дворецкий:
— Волонтеры очень недовольны идеей вооружаться пиками, милорд.
Маркиз гневным жестом отодвинул от себя тарелку.
— Кремневых ружей на всех не хватает, Уэстхем, а пики могут оказаться опасным оружием, если их использовать с умом.
Эти слова даже самому маркизу казались не слишком убедительными, и то, что его люди, присоединившиеся к волонтерам, встречаются с такой беспечностью, еще усилило его гнев.
Говорить об этом не следовало, и его светлость мог только молча посылать проклятия правительству Эддингтона, как он делал это очень часто и раньше. Отвергнув остальные блюда, ожидавшие его внимания, он вышел из обеденной залы.
— Рюмку портвейна, милорд? — вскричал в отчаянии Уэстхем.
Тот не удостоил дворецкого ответом: этим вечером он выпил уже достаточно, чем отчасти и объяснялось его дурное настроение.
Конечно, все дело в непривычном количестве вина, сказал он себе на следующее утро, проведя беспокойную ночь. Именно оно, выпитое за обедом с принцем Уэльским, и было причиной всех его неприятностей.
В Карлтон-Хаусе всегда приходилось слишком много есть и пить, но на этот раз обед был из ряда вон выходящим: принц устроил прием еще более роскошный, чем обычно, и немалое число его гостей нетвердо держались на ногах, покидая Банкетный зал.
Маркиз не был нетверд на ногах, но, безусловно, был несколько размягчен и, наверное, по этой причине благосклонно слушал леди Леону Арлингтон, которая отыскала его, когда джентльмены присоединились к дамам, и одарила дразнящим взглядом из-под длинных ресниц.
— Ваша светлость уже давно не оказывали мне честь своим визитом, — проговорила она своим мягким манящим голосом, из-за которого бесчисленное множество мужчин совершило немало опрометчивых поступков.
— Вы по мне скучали? — спросил маркиз. Леди Леона повернула к нему лицо движением, которое ее обожатели сравнивали с грацией лебедя, выгибающего свою стройную белоснежную шею.
— Вы же знаете, что я скучала по вам, — мягко ответила она. — Юстин, что между нами произошло?
— Ничего, насколько мне известно — отозвался маркиз, но хотя он старался, чтобы слова его звучали искренне, они оба знали, что он лжет.
— Разве вы не бежите от неизбежного? — спросила она.
— Неизбежного? — повторил он.
— Вы же знаете, что я намерена выйти за вас замуж, — заявила Леона.
Даже в своем нынешнем, слегка одурманенном состоянии маркиз ощутил, что за мягкостью ее голоса скрывается железная решимость. Но из-за того, что он слишком хорошо пообедал, ее нахальство только позабавило его.
Только много, много позже он обнаружил, что сидит на удобном диванчике в салоне графини Арлингтон, а подле него — Леона.
На приеме, последовавшем за обедом в Карлтон-Хаусе, леди Леона не отходила от него, и маркиз понял, что она демонстрировала его в качестве своего кавалера, как мужчина мог бы демонстрировать трофеи, полученные в бою.
Они опять пили и ели, и хотя чувство осторожности подсказывало маркизу, что он сует голову в петлю, какая-то часть его бодрствующего сознания говорила, что Леона права — это неизбежно.
Они знали друг друга с детства. Повзрослев, маркиз стал одним из самых элегантных, красивых и популярных светских молодых людей. А Леона, выйдя в свет, сразу была признана красавицей света, «несравненной среди несравненных», и, несомненно, вызывала немало разговоров в Лондоне.
Даже принимая участие в военных действиях, маркиз слышал о ее выходках, ее дерзости, ее приключениях и о тысяче других вещей, за которые старшее поколение осуждало ее.
Когда между Францией и Англией был заключен мир, он вернулся в Лондон и увидел Леону в расцвете ее красоты.
Он находил забавным флиртовать с нею при встречах, но не пытался войти в круг очарованной ею молодежи, покорно следовавшей за нею.
У маркиза уже была репутация донжуана, и бесчисленное количество светских дам готовы были броситься в его объятия, по первому его взгляду открыть ему путь к себе в сердце и… в спальню.
Очень скоро интрижки маркиза стали предметом разговоров во всех клубах. Общество, всегда жадное до свежих сплетен, преувеличивало количество мужей, которым он наставил рога, и его сердечных увлечений, но, по правде говоря, преувеличивало не слишком сильно.
Не отказываясь от благосклонности ни одной из дам, маркиз становился все более циничным. Ему, наслаждавшемуся трудными военными победами, не в радость были победы без боя. По сравнению с военными действиями, эти мирные завоевания казались довольно пресными, а быть преследуемым, а не преследователем просто надоедало.
Кроме того, маркиз почувствовал, что многие считают, что брак между ним и Леоной не только положит конец ее чересчур вольным проделкам, но и будет выгоден им обоим.
Леоне пора было остепениться, пора было выходить замуж. И мало того, что, став маркизой Алтон, она становилась бы обладательницей высокого титула и немалого состояния, но ей льстило и то, что она заполучила бы при этом самого завидного жениха во всей Англии.
С точки зрения маркиза дело было еще проще. Он без излишней серьезности относился к браку. Его родня столько твердила ему об этом, что он начал ее избегать: тема эта вызывала у него зевоту. Но когда об этом же заговорил и мистер Питт, маркиз был поражен.
— Чего вам не хватает, Алтон, — почти агрессивно сказал ему бывший премьер-министр, — так это жены.
— Жены? — изумился маркиз.
— Да, жены, — повторил мистер Питт. — Прошел уже месяц с тех пор, как я, вернувшись в Палату общин, попросил вас поискать среди нас шпионов Наполеона — ив особенности одного из них. Но вы не продвинулись ни на шаг в поисках этого предателя. А женщинам в постели всегда выбалтывают секреты, которые они на следующее утро передают своим лучшим подругам.
— Уверяю вас, сэр, — сказал маркиз, чуть кривя губы, — я слышу немало женской болтовни.
— Охотно этому верю, — признал мистер Питт, — но все же мне кажется, что вы узнавали бы больше, если бы подле вас всегда находилась жена. Она, наверное, не тратила бы столько времени на разговоры о любви, как это делают ваши теперешние прелестницы.
Откинув назад голову, маркиз расхохотался, но потом совершенно серьезно сказал:
— Сударь, я готов ради вас пожертвовать своим временем, своими деньгами и всем, чего бы вы ни попросили, ради попытки помочь вам, но даже ради моего отечества я не согласен повесить себе на шею какую-нибудь пустоголовую болтушку, чью трескотню мне придется выносить потом, когда война окончится, до конца моих дней.
Мистер Питт, улыбнувшись, сказал:
— Я прекрасно понимаю вашу привязанность к холостяцкой жизни, но в то же время, Алтон, это чертовски серьезно. Я совершенно уверен, что шпион — человек, близкий к правительству, и находится в одном из наших важнейших министерств. Но одному Богу известно, где он — в Адмиралтействе, Военной коллегии или в Министерстве иностранных дел.
— Так вы все же признаете, что дали мне трудное задание, — улыбнулся маркиз.
— И не знаю никого, кто мог бы лучше с ним справиться, — объявил Питт. — Но все же я уверен, что жена была бы вам полезна.
Слова мистера Питта еще звучали у него в ушах, когда маркиз смотрел на сидящую подле него Леону. Ее темные манящие глаза были полузакрыты, но в них читалась глубокая страсть, которая, как он знал, не была полностью наигранной. Он прекрасно видел, что Леона использует все доступные ей женские уловки, чтобы заставить его сделать ей предложение.
— Ах, Юстин, — мягко проговорила она, — вы же знаете, что мы будем прекрасно ладить. В Лондоне мы будем давать роскошные вечера и сможем принимать гостей в Алтон-Парке. Не хочу, чтобы это прозвучало слишком самонадеянно, но мы будем самой красивой парой в светском обществе. Кроме того, я питаю к вам явную склонность, и вы прекрасно это знаете.
В ее манерах была какая-то кошачья чувственность, и чуть раскосые глаза Леоны смотрели из-под длинных ресниц по-кошачьи. В слегка надутых алых губках, обращенных к нему, читался откровенный призыв.
— Вы очень хороши, Леона, — хрипло сказал маркиз и протянул руку, прикоснувшись к округлой белизне ее изящной шеи.
Невозможно было сказать, кто из них сделал первое движение, но маркиз обнаружил, что целует ее — страстно и с какой-то жестокостью, которую непонятно почему пробудила в нем ее податливость.
Это был поцелуй двух опытных людей, в которых легко просыпается страсть, и, прижимая все крепче к себе Леону, маркиз невольно подумал: сколько же мужчин так целовали ее прежде, сколько мужчин держали в объятиях ее теплое, нежное, манящее тело и чувствовали, как дыхание их ускоряется при ощущении огненной страсти ее губ.
Руки Леоны обвивали его шею, и в порыве обуревавшего его желания он с такой силой сжал ее, что у нее почти прервалось дыхание. В эту минуту он мог бы произнести слова, которые она мечтала услышать от него — если бы им не помешали.
В холле, куда выходил салон, послышался шум, и мужской голос спросил:
— Леона, где ты?
Это ее брат, виконт Тэтфорд, возвратился домой с пирушки. Леона неохотно высвободилась из объятий маркиза.
— Это Перегрин, — произнесла она с ноткой раздражения в голосе.
Секундой позже, когда ее брат уже входил в комнату, она прошептала так тихо, что ее мог услышать один только маркиз:
— Приходите поговорить с отцом завтра утром — я буду вас ждать.
Именно эта фраза и была причиной того, что в мрачном расположении духа маркиз отправился в свое загородное поместье. Слишком хорошо все было спланировано, откровенно до цинизма. Он чувствовал, что попал в ловушку, что его принуждают сделать предложение прежде, чем он сам примет такое решение.
Да, конечно, он целовал Леону, но она намеренно обольщала его. Она выманила у него эти поцелуи, а потом сочла само собой разумеющимся, что он скажет слова, которых не говорил еще ни одной женщине.
Возвратись в свой дом на Беркли-стрит, маркиз приказал заложить свой самый быстрый фаэтон, переоделся и отправился в Алтон-Парк.
Ему внезапно захотелось уехать из Лондона, забыть о раздушенном атласе женской кожи, вдохнуть свежий воздух сельской местности, ощутить нежный аромат цветов, зная, что он один, — один, и не нуждается ни в чьем обществе.
К моменту своего приезда в Алтей-Парк он был слишком разгневан, чтобы получить удовольствие от того, в чем надеялся найти успокоение. Его мысли начали проясняться, и он понял, что это вино усыпило его здравый смысл. Все эти чертовы тосты, при которых нельзя было не пить: «За победу!», «За уничтожение наших врагов!», «Да падет Наполеон!», «За наш флот!», «За армию!», «За волонтеров!»… Их были многие десятки, и поскольку каждый провозглашался самим принцем, никто из гостей не мог не осушить своей рюмки.
Здоровье у маркиза было отменное, и наутро, когда он проснулся, голова у него не болела, но все равно его угнетала мысль, что Леона ждет его в Лондоне и что ее отец, граф Арлингтон, уже прикидывает, какую сумму маркиз закрепит за своей будущей женой. Еще противнее было представлять себе знакомых, их глубокомысленные улыбки и намеки на то, что они не сомневались в этом с самого начала…
— Будь проклят этот Уильям Питт! Это все он виноват! — пытался убедить себя маркиз, выходя из спальни и медленно спускаясь по великолепной лестнице с резными перилами, на каждом повороте которой, как стражи, были помещены геральдические изображения.
Однако он был человеком справедливым и вынужден был признать, что, по правде говоря, виноват во всем только он сам, и никто больше. Человек посторонний, какой бы важной персоной он ни был, не может принудить кого-то жениться, и ни один мужчина, если он не совсем дурак, не позволит себя заставить сделать это.
Леона была отнюдь не первой женщиной, пытавшейся заставить его сделать предложение, и, тем не менее, он оказался настолько глуп, что позволил ей поставить его в положение, которого всегда старался избегать. Он прекрасно знал, что она полна решимости его поймать, поэтому он намеренно уклонялся от встреч с нею, чтобы не оказаться в компрометирующей его ситуации. Но вчера он позволил себе расслабиться, и теперь она ждет его. На туповатом лице лорда Тэтфорда появилась довольная ухмылка, когда, зайдя в салон, он застал их вдвоем.
Судя по слухам, Тэтфорд шел ко дну: понятно, что перспектива заполучить богатого шурина заставила его повеселеть. Кредиторы, преследующие его, согласятся дать ему отсрочку, когда станет известно, что его сестра выходит замуж за одного из самых богатых аристократов Англии. Если даже его шурин не раскошелится, Тэтфорд позаботится о том, чтобы это сделала сестренка — в ней маркиз был уверен.
Леона несомненно прекрасна. Судя по разговорам, вся семья сделала ставку на ее красоту.
— И почему я был таким дураком? — вслух спросил себя маркиз.
Уэстхем, стоявший наготове за его стулом, осведомился:
— Вы что-то сказали, милорд?
— Только сам себе, — неприветливо ответил маркиз.
Старый дворецкий вздохнул. Он слишком давно знал своего хозяина, чтобы не понять, что приступ мрачного настроения, который не прошел за ночь, должен иметь какую-то серьезную причину. Меланхолия не в характере мистера Юстина (так он по-прежнему мысленно называл своего господина). Временами он может вспылить, но гнев его всегда быстро проходил. Мальчишкой он был неизменно весел. Возмужав, он стал человеком с нелегким характером, иногда даже деспотичным. Но одно свойство никогда не изменяло ему — чувство справедливости. Старый Уэстхем знал, что маркизу несвойственно быть беспричинно неприветливым даже с прислугой. Значит, случилась какая-то неприятность. Старик был достаточно умен, чтобы больше не пытаться завести разговор с господином, и молча подал на стол еду, от которой маркиз досадливо отмахнулся. Дворецкий с тревогой отметил, что, прежде чем выйти через застекленные двери на террасы, маркиз опрокинул в себя большую рюмку бренди. Не в характере его светлости было выпивать за завтраком. «Что-то произошло — какая-то крупная неприятность», — сказал себе старый Уэстхем.
Глава 2
С непокрытой головой маркиз брел по залитому солнцем розарию, не видя цветочных клумб, которые с таким вкусом распланировала его мать за несколько лет до своей смерти, не замечая ни широких цветочных бордюров, где масса бутонов обещала будущее многоцветье, ни пламенеющих азалий на фоне лиловой, фиолетовой и белой сирени.
Сады Алтон-Парка по праву считались знаменитыми, но маркиз шел через них, глядя перед собой невидящими глазами, погруженный в свои мысли, полный смятения и дурных предчувствий; такого уныния он не испытывал с тех времен, когда ему предстояло возвращение в Итон после очередных школьных каникул.
— Проклятье! Проклятье! Проклятье! — бормотал он.
Он твердил эти слова в такт шагам, но облегчения это ему не приносило.
Так он шел и шел, погруженный в свои мысли, не замечая, куда направляется, пока внезапно не услышал отчаянный крик. Он остановился, прислушиваясь. Крик донесся снова. Он понял, что зашел далеко от дома и находится в лесу — и тут из-за деревьев выбежала девушка.
— Помогите! Помогите! — кричала она. Заметив стоящего на дорожке маркиза, она бросилась к нему.
Удивленный ее неожиданным стремительным появлением, он успел только заметить заостренное личико и слезы, струящиеся из огромных, полных страха глаз.
— Помогите мне… ax, помогите мне! — задыхаясь, умоляла она. — Мой песик… он попал в капкан… Я не могу его освободить… пожалуйста… пожалуйста, пойдемте!
— Конечно, — сразу же согласился маркиз. Он почувствовал в своей руке крошечную ладошку. Девушка побежала сквозь деревья, заставляя спешить и его. Он не бегал так уже давно — с тех пор, как окончил школу.
— Он… здесь, — с трудом выговорила она, когда они очутились на вырубке. В дальнейших объяснениях не было нужды.
Маленький черно-белый спаниель лапой попал в ржавый ловчий капкан. Песик совершенно обезумел от страха, тявкал и подвывал, пытаясь вытянуть лапу, из которой обильно сочилась кровь.
Девушка бросилась было к собаке, но маркиз удержал ее за руку.
— Не трогайте его, — повелительно сказал он. — Он испуган и может вас укусить. Сейчас он испуган и не понимает, кто ему друг, а кто — враг.
Умело взяв собаку и крепко удерживая ее на месте, маркиз ногой надавил на капкан, так что проржавевшие железные зубья раздвинулись.
— Благодарю… благодарю вас, — выдохнула девушка, протягивая руки к собачонке.
Но маркиз не сразу отдал ей пса, а сначала внимательно осмотрел его израненную и кровоточащую лапу. Собака как будто поняла, кто ее спаситель: повернув голову, она пыталась лизать руки, державшие ее.
— У него сломана лапка? — спросила незнакомка.
— Не знаю, — ответил маркиз. — Нам следует сейчас же отнести его кому-нибудь, у кого есть опыт обращения с животными. Рану надо промыть, потому что, как видите, капкан старый и ржавый.
— Как могут люди быть такими злыми… такими жестокими и ставить эти штуки в лесу? Никакое животное не заслуживает таких страданий.
— Не думаю, чтобы в этих лесах было много капканов, — ответил маркиз: он прекрасно помнил, что пять лет назад отдал приказ, чтобы на его землях не ставили капканы.
— Надеюсь, — отозвалась девушка. — Нам с Колумбом было так хорошо, пока… пока это не случилось.
— Колумб? — переспросил маркиз, глядя на песика, которого держал на руках.
— Я назвала его так за любопытство, — пояснила его хозяйка. — И вот смотрите, до чего это любопытство его довело!
При этих словах она тихонько всхлипнула и, вытащив носовой платок из-за пояса своего бледно-зеленого платья, начала утирать слезы.
— Вы читаете по-гречески? — спросил маркиз, невольно улыбаясь. — Или кто-то сказал вам, что «колумбус» по-гречески значит «любопытный»?
— Я немного знаю греческий, — просто ответила она. — Как мне благодарить вас, сэр, за то, что вы спасли Колумба?
— Пока еще рано так говорить, — ответил маркиз. — Я уже сказал, что его надо отнести к кому-то, кто знает собак и сможет обработать его рану.
— О Боже! — беспомощно воскликнула девушка. — Может, в деревне есть кто-нибудь? Я могу спросить.
— У меня есть идея получше, — отозвался маркиз. — Я знаю одного человека, очень опытного, неподалеку отсюда. Может, мы отнесем Колумба к нему?
— Мне совестно затруднять вас, сэр. Вы и так уже были слишком добры.
— Меня это не затруднит.
Глядя на незнакомку, маркиз вдруг понял, что она очень красива — какой-то необычной волшебной красотой эльфа. На ее маленьком заостренном личике сияли огромные глаза (зеленые, почему-то с удивлением отметил он), а вокруг головки вились, в полном пренебрежении к моде, очень светлые волосы. На ней была шляпка, которую она, по-видимому, сбросила, пытаясь освободить своего песика. Теперь она подняла ее и сказала:
— Можно, я понесу Колумба?
— Мне кажется, у меня ему будет удобнее, — ответил маркиз. — Видите, он уже почти не боится, кроме того, я ведь сильнее вас.
— Вы так добры! Если бы не вы, не знаю, что бы я делала. Я и не надеялась, что в лесу окажется кто-то, кто мне поможет.
— Вы могли бы встретить лесника-смотрителя. Но, несомненно, он обвинил бы вас в нарушении границ частного владения.
Ее глаза широко раскрылись.
— Нарушении границ частного владения? Я совсем об этом не подумала. Видите ли, раньше я с отцом гуляла по венскому лесу, который был открыт для всех. Я забыла, что в Англии леса принадлежат частным, жадным владельцам.
— Ну, не всегда «жадным», — возразил маркиз, — но в Англии для каждого его дом — это его крепость, и собственность — это часть его мира.
— Если человеку повезло и у него есть собственность, — заметила незнакомка.
— Так вы были счастливы, гуляя в лесу до этого происшествия? — спросил маркиз.
— Да, очень, очень счастлива, — ответила она с легким вздохом. — Вы не представляете себе, что значит для меня снова оказаться среди деревьев, забыть… — Она замолчала и, вместо того чтобы закончить, сказала:
— Вспомнить то, что рассказывала мне мама, когда я была маленькой. Тогда леса для меня были населены нимфами, драконами и странствующими рыцарями.
Во время этого разговора они шли по лесной тропинке. Вдруг незнакомка остановилась.
— Конечно, вот вы кто! — воскликнула она. — Вы странствующий рыцарь, явившийся спасти меня — вернее, Колумба. Как чудесно, совсем как в книжке!
— Для меня большая честь, что вы так считаете, — с улыбкой отозвался маркиз, — Разве вы не понимаете? Все и вправду происходит словно в одном из рассказов моей матери, которые она читала мне на ночь. Последнее время я часто их вспоминаю. Я отчаянно испугалась за Колумба, и вдруг появились вы! Рыцарь, явившийся на помощь. Только вам следовало быть верхом.
— Извините за промах, — ответил маркиз. — Мой конь… э-э… занемог.
— А так как вы ищете славы и счастья, у вас нет денег купить нового! — Тут она вздохну ла. — Но вы поспешили на помощь — в латах это было бы трудно!
— И, несомненно, шумно! — сухо заметил маркиз.
Тут оба рассмеялись. Алтон заметил на щеках у нее очаровательные ямочки, в ее глазах загорелись проказливые искорки.
— Сэр, я запрещаю вам портить мой рассказ! — решительно сказала она.
— Обещаю не делать этого, — ответил маркиз. — Но скажите, почему вы так любите леса?
Она склонила голову набок, как будто обдумывала его вопрос.
— Думаю, потому, что у каждого есть на свете место, где ему хорошо. Одни наслаждаются близостью моря, других тянет в горы: это дает им что-то, что они не могут объяснить. Это что-то, наверное, духовного свойства. Она промолчала, потом продолжила:
— Но я всегда чувствую себя спокойной и счастливой, когда я в лесу. Среди деревьев я чувствую себя дома. А этот лес просто волшебный!
Маркиз огляделся. Вокруг росли в основном серебристые березы. Светлая зелень молодой листвы смыкалась над их головами; солнечный свет проникал сквозь нее лишь местами, ложась яркими золотыми пятнами на поросшую мхом дорожку.
— Вы и сами напоминаете лесную нимфу, — сказал маркиз. — В этом зеленом платье и без шляпки вы похожи на лесное существо.
Она улыбнулась. Алтон увидел, что улыбка осветила ее лицо, сделав его таким прекрасным, что захватывало дух.
— Наверное, мои родители это знали, когда выбирали мне имя.
— И что же это за имя?
— Меня зовут Сильвина. Вы знаете, что это значит?
Маркиз наморщил лоб:
— Это не по-гречески?
— Нет.
— По-латыни? Она кивнула.
— Вы отгадали правильно. А дальше можете догадаться?
— Это нетрудно, — улыбнулся он. — Лесная девушка?
Она по-детски весело рассмеялась.
— А, вы знали заранее! — обвиняющим тоном сказала она. — Или вы слишком хорошо отгадываете?
— А как ваше полное имя? — осведомился Алтон.
К его глубокому удивлению, она отвернулась и ответила не сразу. Потом чуть неуверенно проговорила:
— Вы не могли бы не спрашивать меня об этом? Пожалуйста? Хотя бы на сегодня я хочу забыть обо всем, кроме окружающего. Я не хочу вспоминать, почему я здесь, откуда я. Я хочу быть просто Сильвиной.
— Конечно, так оно и должно быть, — согласился маркиз. — Здесь, в волшебном лесу, мы не связаны с внешним миром. А если вас это интересует, то меня зовут Юстином.
Сады Алтон-Парка по праву считались знаменитыми, но маркиз шел через них, глядя перед собой невидящими глазами, погруженный в свои мысли, полный смятения и дурных предчувствий; такого уныния он не испытывал с тех времен, когда ему предстояло возвращение в Итон после очередных школьных каникул.
— Проклятье! Проклятье! Проклятье! — бормотал он.
Он твердил эти слова в такт шагам, но облегчения это ему не приносило.
Так он шел и шел, погруженный в свои мысли, не замечая, куда направляется, пока внезапно не услышал отчаянный крик. Он остановился, прислушиваясь. Крик донесся снова. Он понял, что зашел далеко от дома и находится в лесу — и тут из-за деревьев выбежала девушка.
— Помогите! Помогите! — кричала она. Заметив стоящего на дорожке маркиза, она бросилась к нему.
Удивленный ее неожиданным стремительным появлением, он успел только заметить заостренное личико и слезы, струящиеся из огромных, полных страха глаз.
— Помогите мне… ax, помогите мне! — задыхаясь, умоляла она. — Мой песик… он попал в капкан… Я не могу его освободить… пожалуйста… пожалуйста, пойдемте!
— Конечно, — сразу же согласился маркиз. Он почувствовал в своей руке крошечную ладошку. Девушка побежала сквозь деревья, заставляя спешить и его. Он не бегал так уже давно — с тех пор, как окончил школу.
— Он… здесь, — с трудом выговорила она, когда они очутились на вырубке. В дальнейших объяснениях не было нужды.
Маленький черно-белый спаниель лапой попал в ржавый ловчий капкан. Песик совершенно обезумел от страха, тявкал и подвывал, пытаясь вытянуть лапу, из которой обильно сочилась кровь.
Девушка бросилась было к собаке, но маркиз удержал ее за руку.
— Не трогайте его, — повелительно сказал он. — Он испуган и может вас укусить. Сейчас он испуган и не понимает, кто ему друг, а кто — враг.
Умело взяв собаку и крепко удерживая ее на месте, маркиз ногой надавил на капкан, так что проржавевшие железные зубья раздвинулись.
— Благодарю… благодарю вас, — выдохнула девушка, протягивая руки к собачонке.
Но маркиз не сразу отдал ей пса, а сначала внимательно осмотрел его израненную и кровоточащую лапу. Собака как будто поняла, кто ее спаситель: повернув голову, она пыталась лизать руки, державшие ее.
— У него сломана лапка? — спросила незнакомка.
— Не знаю, — ответил маркиз. — Нам следует сейчас же отнести его кому-нибудь, у кого есть опыт обращения с животными. Рану надо промыть, потому что, как видите, капкан старый и ржавый.
— Как могут люди быть такими злыми… такими жестокими и ставить эти штуки в лесу? Никакое животное не заслуживает таких страданий.
— Не думаю, чтобы в этих лесах было много капканов, — ответил маркиз: он прекрасно помнил, что пять лет назад отдал приказ, чтобы на его землях не ставили капканы.
— Надеюсь, — отозвалась девушка. — Нам с Колумбом было так хорошо, пока… пока это не случилось.
— Колумб? — переспросил маркиз, глядя на песика, которого держал на руках.
— Я назвала его так за любопытство, — пояснила его хозяйка. — И вот смотрите, до чего это любопытство его довело!
При этих словах она тихонько всхлипнула и, вытащив носовой платок из-за пояса своего бледно-зеленого платья, начала утирать слезы.
— Вы читаете по-гречески? — спросил маркиз, невольно улыбаясь. — Или кто-то сказал вам, что «колумбус» по-гречески значит «любопытный»?
— Я немного знаю греческий, — просто ответила она. — Как мне благодарить вас, сэр, за то, что вы спасли Колумба?
— Пока еще рано так говорить, — ответил маркиз. — Я уже сказал, что его надо отнести к кому-то, кто знает собак и сможет обработать его рану.
— О Боже! — беспомощно воскликнула девушка. — Может, в деревне есть кто-нибудь? Я могу спросить.
— У меня есть идея получше, — отозвался маркиз. — Я знаю одного человека, очень опытного, неподалеку отсюда. Может, мы отнесем Колумба к нему?
— Мне совестно затруднять вас, сэр. Вы и так уже были слишком добры.
— Меня это не затруднит.
Глядя на незнакомку, маркиз вдруг понял, что она очень красива — какой-то необычной волшебной красотой эльфа. На ее маленьком заостренном личике сияли огромные глаза (зеленые, почему-то с удивлением отметил он), а вокруг головки вились, в полном пренебрежении к моде, очень светлые волосы. На ней была шляпка, которую она, по-видимому, сбросила, пытаясь освободить своего песика. Теперь она подняла ее и сказала:
— Можно, я понесу Колумба?
— Мне кажется, у меня ему будет удобнее, — ответил маркиз. — Видите, он уже почти не боится, кроме того, я ведь сильнее вас.
— Вы так добры! Если бы не вы, не знаю, что бы я делала. Я и не надеялась, что в лесу окажется кто-то, кто мне поможет.
— Вы могли бы встретить лесника-смотрителя. Но, несомненно, он обвинил бы вас в нарушении границ частного владения.
Ее глаза широко раскрылись.
— Нарушении границ частного владения? Я совсем об этом не подумала. Видите ли, раньше я с отцом гуляла по венскому лесу, который был открыт для всех. Я забыла, что в Англии леса принадлежат частным, жадным владельцам.
— Ну, не всегда «жадным», — возразил маркиз, — но в Англии для каждого его дом — это его крепость, и собственность — это часть его мира.
— Если человеку повезло и у него есть собственность, — заметила незнакомка.
— Так вы были счастливы, гуляя в лесу до этого происшествия? — спросил маркиз.
— Да, очень, очень счастлива, — ответила она с легким вздохом. — Вы не представляете себе, что значит для меня снова оказаться среди деревьев, забыть… — Она замолчала и, вместо того чтобы закончить, сказала:
— Вспомнить то, что рассказывала мне мама, когда я была маленькой. Тогда леса для меня были населены нимфами, драконами и странствующими рыцарями.
Во время этого разговора они шли по лесной тропинке. Вдруг незнакомка остановилась.
— Конечно, вот вы кто! — воскликнула она. — Вы странствующий рыцарь, явившийся спасти меня — вернее, Колумба. Как чудесно, совсем как в книжке!
— Для меня большая честь, что вы так считаете, — с улыбкой отозвался маркиз, — Разве вы не понимаете? Все и вправду происходит словно в одном из рассказов моей матери, которые она читала мне на ночь. Последнее время я часто их вспоминаю. Я отчаянно испугалась за Колумба, и вдруг появились вы! Рыцарь, явившийся на помощь. Только вам следовало быть верхом.
— Извините за промах, — ответил маркиз. — Мой конь… э-э… занемог.
— А так как вы ищете славы и счастья, у вас нет денег купить нового! — Тут она вздохну ла. — Но вы поспешили на помощь — в латах это было бы трудно!
— И, несомненно, шумно! — сухо заметил маркиз.
Тут оба рассмеялись. Алтон заметил на щеках у нее очаровательные ямочки, в ее глазах загорелись проказливые искорки.
— Сэр, я запрещаю вам портить мой рассказ! — решительно сказала она.
— Обещаю не делать этого, — ответил маркиз. — Но скажите, почему вы так любите леса?
Она склонила голову набок, как будто обдумывала его вопрос.
— Думаю, потому, что у каждого есть на свете место, где ему хорошо. Одни наслаждаются близостью моря, других тянет в горы: это дает им что-то, что они не могут объяснить. Это что-то, наверное, духовного свойства. Она промолчала, потом продолжила:
— Но я всегда чувствую себя спокойной и счастливой, когда я в лесу. Среди деревьев я чувствую себя дома. А этот лес просто волшебный!
Маркиз огляделся. Вокруг росли в основном серебристые березы. Светлая зелень молодой листвы смыкалась над их головами; солнечный свет проникал сквозь нее лишь местами, ложась яркими золотыми пятнами на поросшую мхом дорожку.
— Вы и сами напоминаете лесную нимфу, — сказал маркиз. — В этом зеленом платье и без шляпки вы похожи на лесное существо.
Она улыбнулась. Алтон увидел, что улыбка осветила ее лицо, сделав его таким прекрасным, что захватывало дух.
— Наверное, мои родители это знали, когда выбирали мне имя.
— И что же это за имя?
— Меня зовут Сильвина. Вы знаете, что это значит?
Маркиз наморщил лоб:
— Это не по-гречески?
— Нет.
— По-латыни? Она кивнула.
— Вы отгадали правильно. А дальше можете догадаться?
— Это нетрудно, — улыбнулся он. — Лесная девушка?
Она по-детски весело рассмеялась.
— А, вы знали заранее! — обвиняющим тоном сказала она. — Или вы слишком хорошо отгадываете?
— А как ваше полное имя? — осведомился Алтон.
К его глубокому удивлению, она отвернулась и ответила не сразу. Потом чуть неуверенно проговорила:
— Вы не могли бы не спрашивать меня об этом? Пожалуйста? Хотя бы на сегодня я хочу забыть обо всем, кроме окружающего. Я не хочу вспоминать, почему я здесь, откуда я. Я хочу быть просто Сильвиной.
— Конечно, так оно и должно быть, — согласился маркиз. — Здесь, в волшебном лесу, мы не связаны с внешним миром. А если вас это интересует, то меня зовут Юстином.