Страница:
Мэгги повернула к нему лицо, на котором не было никакого выражения.
– Я была хороша, правда? – сказала она, явно не ожидая ответа на свой вопрос. – Не пускайте ко мне никого минут десять. Мне нужно принять холодный душ.
Когда наконец толпу восторженных поклонников допустили к королеве бала, она уже успела расслабиться. Просто кошечка, подумал Барт.
Успех всегда действовал на нее умиротворяюще, потому что подтверждал правильный порядок вещей, где она занимала место на самом верху. Глядя, как она общается со своими почитателями – этому улыбка, тому приветный жест, еще кому-то шутка, – Барт обратил внимание на экстатический румянец на ее великолепных скулах, почти маниакальный триумфальный блеск в глазах. В ее осанке, в посадке головы сквозило действительно нечто королевское. Примерно так бывало всегда после удачной премьеры. Это особое возбуждение держалось в ней несколько часов. И опять же, подумал он про себя, ради таких вот минут она и живет, и ни одно живое существо не способно доставить ей этого счастья своей одинокой любовью.
Конни внимательно следила, как развиваются события, чтобы не пропустить первых признаков утомления – в улыбке, голосе, взгляде. Едва заметив их, она безжалостно прерывала поток восхищенных словоизлияний, произнося тоном, от которого слова застревали в горле:
– Теперь мисс Кендал нужно отдохнуть.
При этом она ловко собирала прямо из-под рук бокалы и легонько подталкивала гостей к двери. Когда захлопнулась дверь за последним посетителем, Мэгги сладко потянулась, так что хрустнули кости, и воскликнула:
– Я голодна как волк!
Барт не замедлил откликнуться:
– Бекон, яйца, колбаса, грибы, помидоры и поджаренные хлебцы, идет?
– Ммммм, да, пожалуй.
– Увидимся дома.
Когда он еще жил в Беркли, отец после ссоры резко уменьшил ему денежное содержание, и Барт одно лето проработал поваром в заштатной забегаловке. Там всем подавали одно блюдо – омлет с грибами и колбасой. Мэгги вообще строго следила за своей диетой и перед спектаклем никогда не обедала, зато потом у нее разыгрывался волчий аппетит.
Приехав домой, Барт заглянул в холодильник и обнаружил, что предусмотрительная Конни закупила все, что нужно. Тут был брикет бекона, связка сарделек, свежие грибы, телячьи почки, корзиночка со свежими томатами, коробка яиц и батон свежего хлеба. Сняв пиджак, Барт закатал рукава и повязал фартук, который Дорис, приходящая домработница, всегда вешала возле кухонной двери. Потом он взял сковородку, зажег газ и принялся орудовать.
Он как раз ставил в духовку тарелки, чтобы подогреть перед подачей на стол, когда Мэгги вошла прямо на кухню – она всегда ела приготовленное Бартом прямо там – и сказала:
– Господи, у меня слюнки текут, как у собаки Павлова.
– А я готова и саму собаку слопать, – подхватила, входя следом, Конни.
Мэгги переоделась в огромный свитер и брючки и распустила волосы по плечам. Ее лицо и без грима сияло неизменно уверенной радостью успеха.
Господи, она в самом деле женщина без возраста, подумал Барт.
– Прошу к столу, все готово, – пригласил он. – Сколько тебе хлеба – кусок или два? – спросил он у Мэгги.
– С отрубями?
– Спрашиваешь!
– Тогда два.
– Мне тоже, – попросила Конни, подвигая к столу стул, на котором обычно сидела. Мэгги разлила по кружкам чай цвета красного дерева, который заварили в большом коричневом чайнике, а Барт водрузил перед каждой по огромной тарелке.
– Две тысячи калорий, – констатировала Конни.
– Экая беда! – беспечно отозвалась Мэгги. – Сегодня на сцене я потеряла не меньше пяти тысяч. Подвиньте-ка мне пиво, пожалуйста. – Она щедрой рукой налила себе пива, взяла в руки нож и вилку и провозгласила: – Если вам скажут, что величайшие изобретения, которые дала миру Англия, – это реактивный двигатель и «Роллс-Ройс», не верьте: на самом деле это – пиво.
И она приступила к ужину.
Воцарилось молчание. Все занялись едой. Потом Конни убрала пустые тарелки, а Мэгги налила всем еще по кружке чаю. Тогда и начался разговор. Они перебирали по косточкам всю пьесу, с начала и до конца. Мэгги просила прокомментировать ее игру, Барт и Конни с охотой это делали.
– Вы потрудились за целую бригаду профессиональных критиков, – похвалила она их. Мэгги действительно ценила их мнение выше суждений профессионалов.
Когда Конни посмотрела на настенные часы, они показывали почти час ночи.
– Господи, времени-то сколько! – всполошилась она. – Мне вставать завтра в семь. Я пошла.
– Поспи завтра подольше, – взмахнув на прощанье рукой, сказала Мэгги. – Я тоже буду отсыпаться.
Она всегда поступала так после премьеры, вознаграждая себя за изнурительную трату энергии, которой требовали от нее репетиции. Перед спектаклем она работала по двенадцать часов в день.
Когда Конни вышла, Мэгги вылила себе в чашку остатки чая, обвила пальцами теплый фарфор и удовлетворенно сказала:
– Как я люблю эти минуты... Только и отдыхаю, что за нашими кухонными трапезами. Они мне тем более приятны, что мы устраиваем их после удачных премьер.
– Неудачных у тебя и не было. Разве что в далеком прошлом.
– А два последних фильма – забыл?
– Я тебя предупреждал.
– Ладно, мистер Всезнайка, – укоризненно сказала она, но при этом ласково улыбнулась. – Жаль, что я не прислушалась к твоим мудрым советам. – Она положила ладонь ему на руку. – Я знаю, что часто манкирую твоими советами, но ты все равно не оставляй меня без них, хорошо? Я ведь знаю, что ты больше всех заботишься о моих интересах.
Это ты так думаешь, когда удается тебе угодить, подумал Барт. Он нежно взял ее ладонь в свою руку и поцеловал.
– Я вообще о тебе очень забочусь. Она поспешно отняла руку.
– И напрасно. Мы с тобой об этом уже говорили.
– Но это касается только меня.
– Тебе лучше всех известно, что все мои мысли и чувства подчинены единственной и самой важной для меня вещи. Моей карьере. Если бы мне предложили заключить сделку: забудь о любви до конца своих дней и станешь самой крупной звездой в истории кино, я бы согласилась, не раздумывая ни секунды. Да ты и это знаешь.
– Да.
– А зачем же время теряешь? Оглянись вокруг.
– Как раз это и было бы тратой времени.
– Но на меня не рассчитывай. В наших отношениях статья о сердечной привязанности не предусмотрена.
– Будем откровенны. Допустим, я люблю тебя. Что это меняет? Разве я когда-нибудь скулил?
– Нет. Ты не такого сорта парень. И, между прочим, иногда я об этом жалею. Твои чувства осложняют наши отношения, а я, как ты знаешь, терпеть не могу осложнений. Как твой близкий друг, я сочувствую тебе, но не люблю и никогда не буду тебя любить. Романтические чувства не мой конек. Я только раз в жизни удосужилась влюбиться, зато навсегда. И предмет моей любви – актерство.
– А сколько тебе было, когда это произошло?
Ее глаза затуманились, словно вглядываясь в прошлое.
– Четырнадцать.
Барт оперся подбородком на руку.
– Какой же ты тогда была?
Черты лица ее словно смягчились, Мэгги задумалась. Такое с ней бывало редко, надо было ловить случай.
– Я была Мэри Маргарет Хорсфилд, – ответила она после паузы.
– Расскажи мне о ней, – не давая ей выпасть из этого элегического настроения, попросил он. Барт надеялся, что ему удастся заглянуть в приоткрывшуюся на миг дверь в ее прошлое. Пожалуй, другого случая придется ждать долго.
– Расскажи же мне о Мэри Маргарет, – повторил он. Мэгги не ответила. Она молчала так долго, что Барт уже начал подумывать, что спугнул ее. Вот сейчас она поднимет на него глаза, обдаст холодом и отрежет: «Это тебя не касается!» Но она по-прежнему сидела, опустив взгляд в чашку, будто искала там ответ. А потом произнесла, будто читая строчку сценария: «Она была несчастливой девочкой». И рассказала ему, почему.
Он слушал, боясь нечаянно прервать поток горьких слов, и сердце его наполнялось состраданием к одинокой, лишенной любви и заботы, погруженной в мир своих грез девочке-подростку, жизнь которой, как и жизнь ее родителей, была лишена всего, кроме жестких религиозных догм. Слава богу, что нашлась эта чудесная Грейс Кендал, которая помогла Мэри Маргарет осуществить ее смелые мечты. Грейс Кендал отозвалась на запросы ее ищущего ума, но ведь это было не все. Тело тоже требовало своего. Все радости, сопутствующие юности, были раз и навсегда изгнаны из дома номер 21 по Белвуд-кресент, поскольку дети конгрегационной церкви все радости считали греховными.
Барт припомнил годы своей юности. У него всегда было множество друзей-приятелей, они окружали его и в школе, и позднее в колледже; было много и подружек, с которыми он быстро сходился в автомобилях, припаркованных где-нибудь в укромном уголке, переходя от неуклюжих поначалу ласк к изощренным сексуальным экспериментам. Он всем насытился, все познал. Оставалось пожалеть Мэгги, которая ничего подобного не испытала. Не потому ли она так холодна? Да и могло ли быть иначе?
Боясь пропустить какую-нибудь важную деталь, Барт внимательно вслушивался в рассказ, проливающий свет на ее прошлое. Перед ним вставали картины безалаберного, но по-своему счастливого быта Уилкинсонов, злосчастная вечеринка, на которую Дорри из самых лучших побуждений пригласила девственницу Мэри Маргарет, чтобы немножко ее развеселить. Он вздрогнул, как от боли, когда Мэгги бесцветным голосом описала постигшее ее там несчастье, повлиявшее на всю ее жизнь, будто сам пережил отчаянную ярость, которую почувствовала она, обнаружив, что злодей оставил ее беременной, и понял всей кожей ту слепую ненависть, что может заставить человека отнять чужую жизнь.
Господи, подумал Барт, если мне так тяжко слушать все это тридцать лет спустя, каково же было ей тогда?
Но тут Мэгги перешла к истории про сестру Блэшфорд и Пэт, и Барт снова стал внимательно вслушиваться в каждое слово.
Он узнал про Пэт, которая столь многому научила Мэри Маргарет, узнал про гардинную фабрику, про печальную Тельму, глупенькую Эйлин, задаваку Беверли. Понял он и те чувства, которые испытывала Мэгги к «этому», к ребенку, которого она не желала, которого воспринимала как чужеродное тело, вселившееся в нее против ее воли. Что ж удивительного в том, подумал Барт, что она с готовностью приняла предложение сестры Блэшфорд освободить ее от этого обременительного создания, чтобы дать возможность начать жизнь так, как она хотела.
Барт восхищался ее стойкостью, слушая рассказ о том, как она устроилась работать официанткой, стала танцовщицей, потом статисткой. Мэгги поведала ему про случай с любвеобильным и бесцеремонным актером, из-за которого ее вышвырнули со студии, и про наглого продюсера, не постеснявшегося прямо связать ее будущее с сексуальными услугами... Господи, один другого чище, подумал Барт, с отвращением представляя себе этих мерзавцев. Но вот наконец речь зашла о Соле Мелчоре, который заметил молоденькую статистку, заключил с ней контракт и вывел на орбиту, где она смогла достичь цели, о которой всегда мечтала, – стать суперзвездой Мэгги Кендал.
То была долгая история, и она поведала ее бесцветным голосом, словно давала показания в суде. Лишь теперь Барт наконец смог понять, как глубоко травмирована Мэгги Кендал. Она смолкла. Повисло молчание, которое он боялся нарушить. Но скоро Мэгги, словно выходя из транса, глубоко вздохнув, откинулась на стуле и медленно выпустила воздух. Она вновь стала прежней Мэгги. Он видел, как это происходило, как постепенно обострились черты ее лица и Мэгги Кендал, будто очнувшись, удивленно сказала:
– Я рассказала тебе то, что никогда не говорила ни одной живой душе.
– Ты молчала об этом, потому что не приходила пора выговориться. Нарыв созрел и наконец прорвался. Он беспокоил тебя с тех пор, как ты впервые сказала мне о своей дочери. Сегодня ты окончательно освободилась от болезни. Разве не стало тебе легче?
– А у тебя есть такое, что ты хранишь за семью печатями? – спросила она, уходя от ответа.
– У каждого есть.
– А случалось тебе вот так выложить все?
– Как правило, нет. Но иногда мне трудно удержаться. У каждого хранится в памяти нечто такое, что хочется забыть, – событие, период в жизни, встреча. Кому-то это удается, кому-то нет. Но тогда это точит исподтишка, не дает покоя. Мне кажется, тебе нужно было кому-то все рассказать. И очень хорошо, что этим человеком оказался я. Мэгги пристально посмотрела на него.
– Сама не знаю почему, но слава богу, что действительно им оказался ты. Мне бы не хотелось, чтобы моя жизнь стала всеобщим достоянием. Может быть, когда-нибудь и в той мере, в какой сочту возможным. Перестав быть Мэри Маргарет Хорсфилд, я похоронила все, что было с ней связано. О ней знали только мисс Кендал и сестра Блэшфорд, но мисс Кендал уже нет в живых.
Мэгги поднялась и, сказав: «Подожди здесь», – вышла.
Барт ждал. Она отсутствовала всего минутку. Вернувшись, она протянула ему руку. На ладони лежали маленькие карманные часики.
– Я подарила их ей, когда уезжала в Голливуд. После ее смерти я узнала, что она просила вернуть их мне. Я куда-то их спрятала, напрочь про них забыла и однажды случайно нашла в старой коробке с безделушками. – Она присела возле стола, не спуская с них глаз. – Может быть, они и всколыхнули во мне все эти воспоминания...
– Она значила для тебя очень много, да?
– Грейс была единственным человеком на всем свете, кто верил в меня с самого начала. Мне хотелось, чтобы она приехала ко мне в Голливуд, пожила со мной, но она ни за что не хотела оставлять свою больную мать. Мы, правда, переписывались, разговаривали по телефону, приезжая в Англию, я всегда ездила к ней в Лидс, мы болтали. Она любила театр, но ни разу не видела меня на сцене, только в кино. Она была единственной, кто знал про меня все. Или то, что я решила ей рассказать. Даже Конни известны лишь малозначительные моменты. А ты теперь знаешь все.
– И рад этому. Теперь я могу объяснить себе то, что мучило меня долгие годы. И ты знаешь, что дальше меня это не пойдет.
– Да, – сказала Мэгги с ледяной улыбкой. – Спасибо и на том.
Она протянула ему руку, он взял ее в свои.
– А что касается сестры Блэшфорд... Он почувствовал, как напряглась ее рука.
– Ты ее нашел? Где?
Он подробно рассказал ей о визите к старой даме.
– Просто не верится! – рассмеялась Мэгги. – Хотя Пэт говорила, что она большая охотница до мужского пола...
Мэгги рассказала ему, как Пэт застала их с доктором.
– Шалая, видать, была бабенка сорок лет назад, – со смешком сказал Барт.
– Ну надо же – леди Дэвис! – недоверчиво протянула Мэгги. – Куда махнула!
– Она дала мне понять, что хотела бы повидаться с тобой.
Барт сунул руку в карман пиджака и достал оттуда второй сюрприз. Развернул на столе. Она прочла бумагу и взглянула на него.
– Я же говорила, что она все уладила.
– Но это незаконно.
– Какое это теперь имеет значение? Прошло тридцать лет.
– Я собираюсь все же поискать этих Бейли. Кто знает, что у них на уме.
– Есть какие-то соображения, где их искать?
– Пока нет, знаю только, что они хорошо замели следы. Информация сестры Блэшфорд, что они из Лафборо, не подтвердилась, надо начинать все сначала. Если Бейли не соврал ей, что он бухгалтер, значит, он должен числиться в списках их профсоюза. Завтра я это выясню.
– А потом найдешь его, то есть – их?
– Если мне дадут их адрес.
– Если дадут, я займусь этим делом сама. В конце концов, это мое дело, – решительно объявила Мэгги, входя в свой привычный образ.
– И мое тоже, – мягко поправил ее Барт.
Ее глаза остановились на нем, готовые вспыхнуть огнем, если ему вздумается настаивать на своем.
– Если я рассказала тебе о Мэри Маргарет Хорсфилд, это еще не значит, что передала тебе все полномочия, – жестко проговорила она. – Узнай, где находится моя дочь. Остальное – мое дело. Я сама им займусь.
– Этого я и боюсь, – сказал Барт.
– Тебе платят не за то, чтобы ты боялся. От тебя требуется лишь выполнять мои распоряжения.
Даже воспоминания о наивной и трогательной Мэри Маргарет были безжалостно растоптаны каблуком уверенной Мэгги Кендал.
– В ясный день зоркие люди видят далеко. Меня беспокоит то, что ты не видишь дальше своего носа, то есть дальше того, куда простираются твои желания. Давно пора тебе избавиться от необоснованных страхов, что тебе вот-вот грозит превратиться в «бывшую». Твой имидж незыблем. Ты одна из тех редких звезд, кто внушает обожание, о котором другие могут только мечтать. Такой была Мерилин Монро, такой была Ингрид Бергман. Чтобы ситуация изменилась, должно случиться нечто сверхъестественное.
И вот еще о чем подумай. Может быть, твоя одержимая решимость стала такой мощной, потому что в глубине твоей души до сих пор живет никому не ведомая малышка по имени Мэри Маргарет Хорсфилд.
Барт почувствовал вдруг, что между ними внезапно выросла стена.
Мэгги резко встала, отшвырнув от себя стул.
– Я знала, что не следовало тебе ничего говорить, – прошипела она. – Не забывай, с кем разговариваешь! Я тебе не актрисулька из «мыльной оперы», которая только и умеет, что лить слезы ведрами! Ты имеешь дело со звездой, которая получает семизначные гонорары! И не смей мне диктовать, что следует делать, а что нет. Я сама распоряжаюсь своей жизнью. Я, а не ты. Как бы тебе этого ни хотелось.
Дверь с грохотом захлопнулась за ней.
– О'кей. Значит, решено и подписано, – насмешливо крикнул ей вслед Барт. – Я в деле!
ГЛАВА 12
– Я была хороша, правда? – сказала она, явно не ожидая ответа на свой вопрос. – Не пускайте ко мне никого минут десять. Мне нужно принять холодный душ.
Когда наконец толпу восторженных поклонников допустили к королеве бала, она уже успела расслабиться. Просто кошечка, подумал Барт.
Успех всегда действовал на нее умиротворяюще, потому что подтверждал правильный порядок вещей, где она занимала место на самом верху. Глядя, как она общается со своими почитателями – этому улыбка, тому приветный жест, еще кому-то шутка, – Барт обратил внимание на экстатический румянец на ее великолепных скулах, почти маниакальный триумфальный блеск в глазах. В ее осанке, в посадке головы сквозило действительно нечто королевское. Примерно так бывало всегда после удачной премьеры. Это особое возбуждение держалось в ней несколько часов. И опять же, подумал он про себя, ради таких вот минут она и живет, и ни одно живое существо не способно доставить ей этого счастья своей одинокой любовью.
Конни внимательно следила, как развиваются события, чтобы не пропустить первых признаков утомления – в улыбке, голосе, взгляде. Едва заметив их, она безжалостно прерывала поток восхищенных словоизлияний, произнося тоном, от которого слова застревали в горле:
– Теперь мисс Кендал нужно отдохнуть.
При этом она ловко собирала прямо из-под рук бокалы и легонько подталкивала гостей к двери. Когда захлопнулась дверь за последним посетителем, Мэгги сладко потянулась, так что хрустнули кости, и воскликнула:
– Я голодна как волк!
Барт не замедлил откликнуться:
– Бекон, яйца, колбаса, грибы, помидоры и поджаренные хлебцы, идет?
– Ммммм, да, пожалуй.
– Увидимся дома.
Когда он еще жил в Беркли, отец после ссоры резко уменьшил ему денежное содержание, и Барт одно лето проработал поваром в заштатной забегаловке. Там всем подавали одно блюдо – омлет с грибами и колбасой. Мэгги вообще строго следила за своей диетой и перед спектаклем никогда не обедала, зато потом у нее разыгрывался волчий аппетит.
Приехав домой, Барт заглянул в холодильник и обнаружил, что предусмотрительная Конни закупила все, что нужно. Тут был брикет бекона, связка сарделек, свежие грибы, телячьи почки, корзиночка со свежими томатами, коробка яиц и батон свежего хлеба. Сняв пиджак, Барт закатал рукава и повязал фартук, который Дорис, приходящая домработница, всегда вешала возле кухонной двери. Потом он взял сковородку, зажег газ и принялся орудовать.
Он как раз ставил в духовку тарелки, чтобы подогреть перед подачей на стол, когда Мэгги вошла прямо на кухню – она всегда ела приготовленное Бартом прямо там – и сказала:
– Господи, у меня слюнки текут, как у собаки Павлова.
– А я готова и саму собаку слопать, – подхватила, входя следом, Конни.
Мэгги переоделась в огромный свитер и брючки и распустила волосы по плечам. Ее лицо и без грима сияло неизменно уверенной радостью успеха.
Господи, она в самом деле женщина без возраста, подумал Барт.
– Прошу к столу, все готово, – пригласил он. – Сколько тебе хлеба – кусок или два? – спросил он у Мэгги.
– С отрубями?
– Спрашиваешь!
– Тогда два.
– Мне тоже, – попросила Конни, подвигая к столу стул, на котором обычно сидела. Мэгги разлила по кружкам чай цвета красного дерева, который заварили в большом коричневом чайнике, а Барт водрузил перед каждой по огромной тарелке.
– Две тысячи калорий, – констатировала Конни.
– Экая беда! – беспечно отозвалась Мэгги. – Сегодня на сцене я потеряла не меньше пяти тысяч. Подвиньте-ка мне пиво, пожалуйста. – Она щедрой рукой налила себе пива, взяла в руки нож и вилку и провозгласила: – Если вам скажут, что величайшие изобретения, которые дала миру Англия, – это реактивный двигатель и «Роллс-Ройс», не верьте: на самом деле это – пиво.
И она приступила к ужину.
Воцарилось молчание. Все занялись едой. Потом Конни убрала пустые тарелки, а Мэгги налила всем еще по кружке чаю. Тогда и начался разговор. Они перебирали по косточкам всю пьесу, с начала и до конца. Мэгги просила прокомментировать ее игру, Барт и Конни с охотой это делали.
– Вы потрудились за целую бригаду профессиональных критиков, – похвалила она их. Мэгги действительно ценила их мнение выше суждений профессионалов.
Когда Конни посмотрела на настенные часы, они показывали почти час ночи.
– Господи, времени-то сколько! – всполошилась она. – Мне вставать завтра в семь. Я пошла.
– Поспи завтра подольше, – взмахнув на прощанье рукой, сказала Мэгги. – Я тоже буду отсыпаться.
Она всегда поступала так после премьеры, вознаграждая себя за изнурительную трату энергии, которой требовали от нее репетиции. Перед спектаклем она работала по двенадцать часов в день.
Когда Конни вышла, Мэгги вылила себе в чашку остатки чая, обвила пальцами теплый фарфор и удовлетворенно сказала:
– Как я люблю эти минуты... Только и отдыхаю, что за нашими кухонными трапезами. Они мне тем более приятны, что мы устраиваем их после удачных премьер.
– Неудачных у тебя и не было. Разве что в далеком прошлом.
– А два последних фильма – забыл?
– Я тебя предупреждал.
– Ладно, мистер Всезнайка, – укоризненно сказала она, но при этом ласково улыбнулась. – Жаль, что я не прислушалась к твоим мудрым советам. – Она положила ладонь ему на руку. – Я знаю, что часто манкирую твоими советами, но ты все равно не оставляй меня без них, хорошо? Я ведь знаю, что ты больше всех заботишься о моих интересах.
Это ты так думаешь, когда удается тебе угодить, подумал Барт. Он нежно взял ее ладонь в свою руку и поцеловал.
– Я вообще о тебе очень забочусь. Она поспешно отняла руку.
– И напрасно. Мы с тобой об этом уже говорили.
– Но это касается только меня.
– Тебе лучше всех известно, что все мои мысли и чувства подчинены единственной и самой важной для меня вещи. Моей карьере. Если бы мне предложили заключить сделку: забудь о любви до конца своих дней и станешь самой крупной звездой в истории кино, я бы согласилась, не раздумывая ни секунды. Да ты и это знаешь.
– Да.
– А зачем же время теряешь? Оглянись вокруг.
– Как раз это и было бы тратой времени.
– Но на меня не рассчитывай. В наших отношениях статья о сердечной привязанности не предусмотрена.
– Будем откровенны. Допустим, я люблю тебя. Что это меняет? Разве я когда-нибудь скулил?
– Нет. Ты не такого сорта парень. И, между прочим, иногда я об этом жалею. Твои чувства осложняют наши отношения, а я, как ты знаешь, терпеть не могу осложнений. Как твой близкий друг, я сочувствую тебе, но не люблю и никогда не буду тебя любить. Романтические чувства не мой конек. Я только раз в жизни удосужилась влюбиться, зато навсегда. И предмет моей любви – актерство.
– А сколько тебе было, когда это произошло?
Ее глаза затуманились, словно вглядываясь в прошлое.
– Четырнадцать.
Барт оперся подбородком на руку.
– Какой же ты тогда была?
Черты лица ее словно смягчились, Мэгги задумалась. Такое с ней бывало редко, надо было ловить случай.
– Я была Мэри Маргарет Хорсфилд, – ответила она после паузы.
– Расскажи мне о ней, – не давая ей выпасть из этого элегического настроения, попросил он. Барт надеялся, что ему удастся заглянуть в приоткрывшуюся на миг дверь в ее прошлое. Пожалуй, другого случая придется ждать долго.
– Расскажи же мне о Мэри Маргарет, – повторил он. Мэгги не ответила. Она молчала так долго, что Барт уже начал подумывать, что спугнул ее. Вот сейчас она поднимет на него глаза, обдаст холодом и отрежет: «Это тебя не касается!» Но она по-прежнему сидела, опустив взгляд в чашку, будто искала там ответ. А потом произнесла, будто читая строчку сценария: «Она была несчастливой девочкой». И рассказала ему, почему.
Он слушал, боясь нечаянно прервать поток горьких слов, и сердце его наполнялось состраданием к одинокой, лишенной любви и заботы, погруженной в мир своих грез девочке-подростку, жизнь которой, как и жизнь ее родителей, была лишена всего, кроме жестких религиозных догм. Слава богу, что нашлась эта чудесная Грейс Кендал, которая помогла Мэри Маргарет осуществить ее смелые мечты. Грейс Кендал отозвалась на запросы ее ищущего ума, но ведь это было не все. Тело тоже требовало своего. Все радости, сопутствующие юности, были раз и навсегда изгнаны из дома номер 21 по Белвуд-кресент, поскольку дети конгрегационной церкви все радости считали греховными.
Барт припомнил годы своей юности. У него всегда было множество друзей-приятелей, они окружали его и в школе, и позднее в колледже; было много и подружек, с которыми он быстро сходился в автомобилях, припаркованных где-нибудь в укромном уголке, переходя от неуклюжих поначалу ласк к изощренным сексуальным экспериментам. Он всем насытился, все познал. Оставалось пожалеть Мэгги, которая ничего подобного не испытала. Не потому ли она так холодна? Да и могло ли быть иначе?
Боясь пропустить какую-нибудь важную деталь, Барт внимательно вслушивался в рассказ, проливающий свет на ее прошлое. Перед ним вставали картины безалаберного, но по-своему счастливого быта Уилкинсонов, злосчастная вечеринка, на которую Дорри из самых лучших побуждений пригласила девственницу Мэри Маргарет, чтобы немножко ее развеселить. Он вздрогнул, как от боли, когда Мэгги бесцветным голосом описала постигшее ее там несчастье, повлиявшее на всю ее жизнь, будто сам пережил отчаянную ярость, которую почувствовала она, обнаружив, что злодей оставил ее беременной, и понял всей кожей ту слепую ненависть, что может заставить человека отнять чужую жизнь.
Господи, подумал Барт, если мне так тяжко слушать все это тридцать лет спустя, каково же было ей тогда?
Но тут Мэгги перешла к истории про сестру Блэшфорд и Пэт, и Барт снова стал внимательно вслушиваться в каждое слово.
Он узнал про Пэт, которая столь многому научила Мэри Маргарет, узнал про гардинную фабрику, про печальную Тельму, глупенькую Эйлин, задаваку Беверли. Понял он и те чувства, которые испытывала Мэгги к «этому», к ребенку, которого она не желала, которого воспринимала как чужеродное тело, вселившееся в нее против ее воли. Что ж удивительного в том, подумал Барт, что она с готовностью приняла предложение сестры Блэшфорд освободить ее от этого обременительного создания, чтобы дать возможность начать жизнь так, как она хотела.
Барт восхищался ее стойкостью, слушая рассказ о том, как она устроилась работать официанткой, стала танцовщицей, потом статисткой. Мэгги поведала ему про случай с любвеобильным и бесцеремонным актером, из-за которого ее вышвырнули со студии, и про наглого продюсера, не постеснявшегося прямо связать ее будущее с сексуальными услугами... Господи, один другого чище, подумал Барт, с отвращением представляя себе этих мерзавцев. Но вот наконец речь зашла о Соле Мелчоре, который заметил молоденькую статистку, заключил с ней контракт и вывел на орбиту, где она смогла достичь цели, о которой всегда мечтала, – стать суперзвездой Мэгги Кендал.
То была долгая история, и она поведала ее бесцветным голосом, словно давала показания в суде. Лишь теперь Барт наконец смог понять, как глубоко травмирована Мэгги Кендал. Она смолкла. Повисло молчание, которое он боялся нарушить. Но скоро Мэгги, словно выходя из транса, глубоко вздохнув, откинулась на стуле и медленно выпустила воздух. Она вновь стала прежней Мэгги. Он видел, как это происходило, как постепенно обострились черты ее лица и Мэгги Кендал, будто очнувшись, удивленно сказала:
– Я рассказала тебе то, что никогда не говорила ни одной живой душе.
– Ты молчала об этом, потому что не приходила пора выговориться. Нарыв созрел и наконец прорвался. Он беспокоил тебя с тех пор, как ты впервые сказала мне о своей дочери. Сегодня ты окончательно освободилась от болезни. Разве не стало тебе легче?
– А у тебя есть такое, что ты хранишь за семью печатями? – спросила она, уходя от ответа.
– У каждого есть.
– А случалось тебе вот так выложить все?
– Как правило, нет. Но иногда мне трудно удержаться. У каждого хранится в памяти нечто такое, что хочется забыть, – событие, период в жизни, встреча. Кому-то это удается, кому-то нет. Но тогда это точит исподтишка, не дает покоя. Мне кажется, тебе нужно было кому-то все рассказать. И очень хорошо, что этим человеком оказался я. Мэгги пристально посмотрела на него.
– Сама не знаю почему, но слава богу, что действительно им оказался ты. Мне бы не хотелось, чтобы моя жизнь стала всеобщим достоянием. Может быть, когда-нибудь и в той мере, в какой сочту возможным. Перестав быть Мэри Маргарет Хорсфилд, я похоронила все, что было с ней связано. О ней знали только мисс Кендал и сестра Блэшфорд, но мисс Кендал уже нет в живых.
Мэгги поднялась и, сказав: «Подожди здесь», – вышла.
Барт ждал. Она отсутствовала всего минутку. Вернувшись, она протянула ему руку. На ладони лежали маленькие карманные часики.
– Я подарила их ей, когда уезжала в Голливуд. После ее смерти я узнала, что она просила вернуть их мне. Я куда-то их спрятала, напрочь про них забыла и однажды случайно нашла в старой коробке с безделушками. – Она присела возле стола, не спуская с них глаз. – Может быть, они и всколыхнули во мне все эти воспоминания...
– Она значила для тебя очень много, да?
– Грейс была единственным человеком на всем свете, кто верил в меня с самого начала. Мне хотелось, чтобы она приехала ко мне в Голливуд, пожила со мной, но она ни за что не хотела оставлять свою больную мать. Мы, правда, переписывались, разговаривали по телефону, приезжая в Англию, я всегда ездила к ней в Лидс, мы болтали. Она любила театр, но ни разу не видела меня на сцене, только в кино. Она была единственной, кто знал про меня все. Или то, что я решила ей рассказать. Даже Конни известны лишь малозначительные моменты. А ты теперь знаешь все.
– И рад этому. Теперь я могу объяснить себе то, что мучило меня долгие годы. И ты знаешь, что дальше меня это не пойдет.
– Да, – сказала Мэгги с ледяной улыбкой. – Спасибо и на том.
Она протянула ему руку, он взял ее в свои.
– А что касается сестры Блэшфорд... Он почувствовал, как напряглась ее рука.
– Ты ее нашел? Где?
Он подробно рассказал ей о визите к старой даме.
– Просто не верится! – рассмеялась Мэгги. – Хотя Пэт говорила, что она большая охотница до мужского пола...
Мэгги рассказала ему, как Пэт застала их с доктором.
– Шалая, видать, была бабенка сорок лет назад, – со смешком сказал Барт.
– Ну надо же – леди Дэвис! – недоверчиво протянула Мэгги. – Куда махнула!
– Она дала мне понять, что хотела бы повидаться с тобой.
Барт сунул руку в карман пиджака и достал оттуда второй сюрприз. Развернул на столе. Она прочла бумагу и взглянула на него.
– Я же говорила, что она все уладила.
– Но это незаконно.
– Какое это теперь имеет значение? Прошло тридцать лет.
– Я собираюсь все же поискать этих Бейли. Кто знает, что у них на уме.
– Есть какие-то соображения, где их искать?
– Пока нет, знаю только, что они хорошо замели следы. Информация сестры Блэшфорд, что они из Лафборо, не подтвердилась, надо начинать все сначала. Если Бейли не соврал ей, что он бухгалтер, значит, он должен числиться в списках их профсоюза. Завтра я это выясню.
– А потом найдешь его, то есть – их?
– Если мне дадут их адрес.
– Если дадут, я займусь этим делом сама. В конце концов, это мое дело, – решительно объявила Мэгги, входя в свой привычный образ.
– И мое тоже, – мягко поправил ее Барт.
Ее глаза остановились на нем, готовые вспыхнуть огнем, если ему вздумается настаивать на своем.
– Если я рассказала тебе о Мэри Маргарет Хорсфилд, это еще не значит, что передала тебе все полномочия, – жестко проговорила она. – Узнай, где находится моя дочь. Остальное – мое дело. Я сама им займусь.
– Этого я и боюсь, – сказал Барт.
– Тебе платят не за то, чтобы ты боялся. От тебя требуется лишь выполнять мои распоряжения.
Даже воспоминания о наивной и трогательной Мэри Маргарет были безжалостно растоптаны каблуком уверенной Мэгги Кендал.
– В ясный день зоркие люди видят далеко. Меня беспокоит то, что ты не видишь дальше своего носа, то есть дальше того, куда простираются твои желания. Давно пора тебе избавиться от необоснованных страхов, что тебе вот-вот грозит превратиться в «бывшую». Твой имидж незыблем. Ты одна из тех редких звезд, кто внушает обожание, о котором другие могут только мечтать. Такой была Мерилин Монро, такой была Ингрид Бергман. Чтобы ситуация изменилась, должно случиться нечто сверхъестественное.
И вот еще о чем подумай. Может быть, твоя одержимая решимость стала такой мощной, потому что в глубине твоей души до сих пор живет никому не ведомая малышка по имени Мэри Маргарет Хорсфилд.
Барт почувствовал вдруг, что между ними внезапно выросла стена.
Мэгги резко встала, отшвырнув от себя стул.
– Я знала, что не следовало тебе ничего говорить, – прошипела она. – Не забывай, с кем разговариваешь! Я тебе не актрисулька из «мыльной оперы», которая только и умеет, что лить слезы ведрами! Ты имеешь дело со звездой, которая получает семизначные гонорары! И не смей мне диктовать, что следует делать, а что нет. Я сама распоряжаюсь своей жизнью. Я, а не ты. Как бы тебе этого ни хотелось.
Дверь с грохотом захлопнулась за ней.
– О'кей. Значит, решено и подписано, – насмешливо крикнул ей вслед Барт. – Я в деле!
ГЛАВА 12
Мэгги на ватных ногах вошла в спальню. Ярость ее не знала границ. Все, включая ее самое, вышло из-под ее бдительного контроля, все смешалось, а она терпеть не могла беспорядка и всегда старалась его избегать. Ее бесило, что она перестала управлять ходом событий. А в таком случае возможен самый непредсказуемый поворот. Дернул же ее черт на эти кухонные откровения! Она и вообще-то не склонна откровенничать, а уж насчет своего прошлого тем более, а тут – на тебе, язык развязался сам собой. Конечно, Барт никому ничего не сболтнет, но это плохое утешение.
И как это так сошло с катушек в последние полчаса или час! Правда, в последнее время она чувствовала себя неуютно, страшновато было возвращаться на сцену после долгого перерыва. Но тревожное состояние было даже кстати, оно помогало держаться в форме, не позволяло расслабляться, готовило к встрече с публикой. Но что хорошо для сцены, , , не годится для жизни. Когда премьера позади, ей нужен покой, абсолютный покой. Все из-за этих проклятых часов, вдруг подумала она. Мэгги вынула их из кармана. Эти часы взбаламутили стоячее болото, подняли со дна всю грязь.
Она раздраженно потерла шею, чувствуя там неприятное напряжение. Говорят, что исповедь полезна для души, подумала она, Ибсен выразился в том духе, что ночные слова отличаются от дневных, потому что с приходом ночи ослабляются узы дня и обычно подавляемые мысли и опасные признания находят наконец выход. Прав был старый мудрец, усмехнулась Мэгги. Он знал людей и их психологию, вот почему так великолепны его пьесы.
Это навело на воспоминание о другом мудреце и проницательном знатоке человеческих душ, который однажды сказал ей: «Знаешь, Мэгги, те, кто утверждает, что всегда контролируют ситуацию и никогда не теряют над собой власти, как правило, в глубине души чувствуют себя совершенно беспомощными». Солу Мелчору можно верить. Хитрый был лис, хотя и добрый. Его помаргивающие голубые глаза видели насквозь каждого, и если кто-то или что-то оказывалось для него неприемлемым, добрый дядюшка превращался в неуступчивого строптивца. В другой раз он сказал ей еще одну памятную фразу, которая в тот момент глубоко уязвила ее. Теперь она всплыла из глубин памяти, где была надежно погребена много лет. Они тогда о чем-то поспорили, спорили они часто и, как часто бывало, никак не могли договориться, нашла коса на камень. И вот Сол как бы ни с того ни с сего сказал: «Мэгги, не стоит набрасываться на каждого, кто не во всем с тобой согласен. Сдается мне, твоя готовность к атаке – результат того, что тебе пришлось научиться защищаться прежде, чем ты стала по-настоящему взрослеть».
«Как он догадался?» – пораженная его проницательностью, думала она тогда. Очень не скоро и только после того, как она узнала его получше, ей открылось, что в том, что касалось человеческой природы, господь, видно, уполномочил Сола переписать десять заповедей для современного употребления. Дорогой Сол. Мэгги тепло улыбнулась. Жаль, что его нет сейчас рядом. Он нашел бы, что посоветовать. Он был добр и внимателен к ней с той самой минуты, когда она сошла с поезда в Лос-Анджелесе. Она тогда специально просила, чтобы ее отправили поездом, а не самолетом. Улыбаясь своим воспоминаниям, она представила, как юная Мэгги с широко раскрытыми глазами умоляет: «Пожалуйста, мистер Мелчор, позвольте мне приехать в Голливуд, как это делалось в тридцатые годы, как приезжали Гарбо, Дитрих, Хепберн и Дэвис. Ну пожалуйста, мистер Мелчор. Мне так хочется ехать на поезде, смотреть в окно, спать на верхней полке. Ну пожалуйста, мистер Мелчор. Можно мне приехать поездом?»
Он посмотрел на ее горящие от волнения щеки, на умоляюще сложенные у груди руки, встретил взгляд тигриных глаз, в которых так явственно горело честолюбие. Да, эта девочка знает, чего хочет, и если он поможет ей добиться своего, тень ее славы упадет и на него. Может быть, это его последний шанс.
Сол усмехнулся, нежно похлопал ее по щеке и добродушно ответил: «Почему бы нет?»
Когда Мэгги сошла со ступенек экспресса «XX век лимитед», ее встречал ассистент Сола с букетом цветов. Он проводил Мэгги к огромному черному «Бьюику». Потом выяснилось, что Сол специально арендовал его. И еще он нанял для нее домик, спрятавшийся в садах Голливудских холмов. В доме была гостиная, спальня, кухня и ванная, а еще роскошный сад и плавательный бассейн. Мэгги отважилась попросить его снять для нее не квартиру, а дом. «Я так мечтала о своем домике, – тем же умоляющим тоном обратилась она к Солу, считая его чем-то вроде своего персонального Санта-Клауса. – Всю жизнь жила в каких-то клетушках, надоело уже. Неужели я не могу пожить в своем гнездышке, за которое смогу сама заплатить?»
– Посмотрим, что можно сделать, – ответил он.
Только после его смерти она узнала, что этот дом принадлежал самому Солу. Это был один из тех домов, где много лет назад жили старлетки, за которыми Сол приударял. За тридцать лет до его встречи с Мэгги Сол Мелчор был известным донжуаном, но для Мэгги он стал отцом, которого у нее, по существу, никогда не было. Его твердая рука и бесценный опыт помогли ей ступить на первую ступеньку профессиональной лестницы.
Ей не нравилось, когда Сол «одалживал» ее другим студиям на исполнение небольших, тщательно отобранных ролей. «Поднабраться опыта, – объяснял он. – Ты новичок, тебе надо многому научиться». И поскольку вслед за другими она безоговорочно доверяла его знаниям и опыту, Мэгги терпеливо молчала и делала, что ей велели. В конце концов, разве не он создал целую дюжину суперзвезд? На двух из них он даже был женат.
Кроме того, было достаточно такого, что компенсировало некоторые неудобства. Например, жизнь в тихом уединенном домике, собственная уютная спальня и душ. И еще было так удобно и приятно ездить по Голливуду и Беверли-Хиллз в маленьком собственном «Шевроле» с откидным верхом.
Каждое воскресенье Мэгги писала письма Грейс Кендал, на четырех-пяти страницах, и, отдыхая у кромки своего бассейна, внимательно читала ее ответы в счастливом неведении относительно того, что болтают о ней, о ее молодости и возрасте ее продюсеры на студиях, где она проходила под маркой «последней милашки Сола Мелчора».
Когда она приехала, он дал ей несколько дней на устройство и однажды утром прислал за ней автомобиль, чтобы доставить на студию. Подъезжая к заветным воротам, она чувствовала тревогу, возбуждение, но не страх. Это была земля обетованная. И самое начало ее собственного пути.
Она слышала, как шофер сказал охраннику: «Мэгги Кендал к мистеру Мелчору».
Охранник сверился со списком. «О'кей», – сказал он, поднимая шлагбаум. Мэгги, сидя на заднем сиденье, обняла себя руками. Сколько раз видела она подобные сцены в кино? Сколько раз воображала себя героиней этих фильмов, перед которой подымается шлагбаум киностудии! И вот мечты сбываются. А еще говорят, такого не бывает!
Когда она вошла в его офис, Сол разговаривал по телефону. Она окинула глазами стены комнаты, сплошь увешанные фотографиями знаменитостей. Каждая была с автографом. «Солу, моему учителю», – подписано было в углу одной из них, изображающей всем известную знаменитость. «Я твой должник, Сол», – прочитала она на другой. У нее перехватило дыхание от невольного восхищения. Она медленно обошла комнату с белыми стенами, устланную белым ковром, и вернулась к двери.
– У тебя еще будет время все здесь рассмотреть, – улыбнулся он, по обыкновению часто помаргивая ресницами, – а пока что я хочу познакомить тебя с режиссером, который готовится к съемкам нового фильма. Именно это я имел в виду для тебя. Там есть небольшая роль для молодой девушки, твоя роль.
– А кто режиссер? – спросила Мэгги, сразу взяв быка за рога.
– Слоан Китридж.
Мэгги открыла рот, чтобы что-то сказать, и не смогла.
И как это так сошло с катушек в последние полчаса или час! Правда, в последнее время она чувствовала себя неуютно, страшновато было возвращаться на сцену после долгого перерыва. Но тревожное состояние было даже кстати, оно помогало держаться в форме, не позволяло расслабляться, готовило к встрече с публикой. Но что хорошо для сцены, , , не годится для жизни. Когда премьера позади, ей нужен покой, абсолютный покой. Все из-за этих проклятых часов, вдруг подумала она. Мэгги вынула их из кармана. Эти часы взбаламутили стоячее болото, подняли со дна всю грязь.
Она раздраженно потерла шею, чувствуя там неприятное напряжение. Говорят, что исповедь полезна для души, подумала она, Ибсен выразился в том духе, что ночные слова отличаются от дневных, потому что с приходом ночи ослабляются узы дня и обычно подавляемые мысли и опасные признания находят наконец выход. Прав был старый мудрец, усмехнулась Мэгги. Он знал людей и их психологию, вот почему так великолепны его пьесы.
Это навело на воспоминание о другом мудреце и проницательном знатоке человеческих душ, который однажды сказал ей: «Знаешь, Мэгги, те, кто утверждает, что всегда контролируют ситуацию и никогда не теряют над собой власти, как правило, в глубине души чувствуют себя совершенно беспомощными». Солу Мелчору можно верить. Хитрый был лис, хотя и добрый. Его помаргивающие голубые глаза видели насквозь каждого, и если кто-то или что-то оказывалось для него неприемлемым, добрый дядюшка превращался в неуступчивого строптивца. В другой раз он сказал ей еще одну памятную фразу, которая в тот момент глубоко уязвила ее. Теперь она всплыла из глубин памяти, где была надежно погребена много лет. Они тогда о чем-то поспорили, спорили они часто и, как часто бывало, никак не могли договориться, нашла коса на камень. И вот Сол как бы ни с того ни с сего сказал: «Мэгги, не стоит набрасываться на каждого, кто не во всем с тобой согласен. Сдается мне, твоя готовность к атаке – результат того, что тебе пришлось научиться защищаться прежде, чем ты стала по-настоящему взрослеть».
«Как он догадался?» – пораженная его проницательностью, думала она тогда. Очень не скоро и только после того, как она узнала его получше, ей открылось, что в том, что касалось человеческой природы, господь, видно, уполномочил Сола переписать десять заповедей для современного употребления. Дорогой Сол. Мэгги тепло улыбнулась. Жаль, что его нет сейчас рядом. Он нашел бы, что посоветовать. Он был добр и внимателен к ней с той самой минуты, когда она сошла с поезда в Лос-Анджелесе. Она тогда специально просила, чтобы ее отправили поездом, а не самолетом. Улыбаясь своим воспоминаниям, она представила, как юная Мэгги с широко раскрытыми глазами умоляет: «Пожалуйста, мистер Мелчор, позвольте мне приехать в Голливуд, как это делалось в тридцатые годы, как приезжали Гарбо, Дитрих, Хепберн и Дэвис. Ну пожалуйста, мистер Мелчор. Мне так хочется ехать на поезде, смотреть в окно, спать на верхней полке. Ну пожалуйста, мистер Мелчор. Можно мне приехать поездом?»
Он посмотрел на ее горящие от волнения щеки, на умоляюще сложенные у груди руки, встретил взгляд тигриных глаз, в которых так явственно горело честолюбие. Да, эта девочка знает, чего хочет, и если он поможет ей добиться своего, тень ее славы упадет и на него. Может быть, это его последний шанс.
Сол усмехнулся, нежно похлопал ее по щеке и добродушно ответил: «Почему бы нет?»
Когда Мэгги сошла со ступенек экспресса «XX век лимитед», ее встречал ассистент Сола с букетом цветов. Он проводил Мэгги к огромному черному «Бьюику». Потом выяснилось, что Сол специально арендовал его. И еще он нанял для нее домик, спрятавшийся в садах Голливудских холмов. В доме была гостиная, спальня, кухня и ванная, а еще роскошный сад и плавательный бассейн. Мэгги отважилась попросить его снять для нее не квартиру, а дом. «Я так мечтала о своем домике, – тем же умоляющим тоном обратилась она к Солу, считая его чем-то вроде своего персонального Санта-Клауса. – Всю жизнь жила в каких-то клетушках, надоело уже. Неужели я не могу пожить в своем гнездышке, за которое смогу сама заплатить?»
– Посмотрим, что можно сделать, – ответил он.
Только после его смерти она узнала, что этот дом принадлежал самому Солу. Это был один из тех домов, где много лет назад жили старлетки, за которыми Сол приударял. За тридцать лет до его встречи с Мэгги Сол Мелчор был известным донжуаном, но для Мэгги он стал отцом, которого у нее, по существу, никогда не было. Его твердая рука и бесценный опыт помогли ей ступить на первую ступеньку профессиональной лестницы.
Ей не нравилось, когда Сол «одалживал» ее другим студиям на исполнение небольших, тщательно отобранных ролей. «Поднабраться опыта, – объяснял он. – Ты новичок, тебе надо многому научиться». И поскольку вслед за другими она безоговорочно доверяла его знаниям и опыту, Мэгги терпеливо молчала и делала, что ей велели. В конце концов, разве не он создал целую дюжину суперзвезд? На двух из них он даже был женат.
Кроме того, было достаточно такого, что компенсировало некоторые неудобства. Например, жизнь в тихом уединенном домике, собственная уютная спальня и душ. И еще было так удобно и приятно ездить по Голливуду и Беверли-Хиллз в маленьком собственном «Шевроле» с откидным верхом.
Каждое воскресенье Мэгги писала письма Грейс Кендал, на четырех-пяти страницах, и, отдыхая у кромки своего бассейна, внимательно читала ее ответы в счастливом неведении относительно того, что болтают о ней, о ее молодости и возрасте ее продюсеры на студиях, где она проходила под маркой «последней милашки Сола Мелчора».
Когда она приехала, он дал ей несколько дней на устройство и однажды утром прислал за ней автомобиль, чтобы доставить на студию. Подъезжая к заветным воротам, она чувствовала тревогу, возбуждение, но не страх. Это была земля обетованная. И самое начало ее собственного пути.
Она слышала, как шофер сказал охраннику: «Мэгги Кендал к мистеру Мелчору».
Охранник сверился со списком. «О'кей», – сказал он, поднимая шлагбаум. Мэгги, сидя на заднем сиденье, обняла себя руками. Сколько раз видела она подобные сцены в кино? Сколько раз воображала себя героиней этих фильмов, перед которой подымается шлагбаум киностудии! И вот мечты сбываются. А еще говорят, такого не бывает!
Когда она вошла в его офис, Сол разговаривал по телефону. Она окинула глазами стены комнаты, сплошь увешанные фотографиями знаменитостей. Каждая была с автографом. «Солу, моему учителю», – подписано было в углу одной из них, изображающей всем известную знаменитость. «Я твой должник, Сол», – прочитала она на другой. У нее перехватило дыхание от невольного восхищения. Она медленно обошла комнату с белыми стенами, устланную белым ковром, и вернулась к двери.
– У тебя еще будет время все здесь рассмотреть, – улыбнулся он, по обыкновению часто помаргивая ресницами, – а пока что я хочу познакомить тебя с режиссером, который готовится к съемкам нового фильма. Именно это я имел в виду для тебя. Там есть небольшая роль для молодой девушки, твоя роль.
– А кто режиссер? – спросила Мэгги, сразу взяв быка за рога.
– Слоан Китридж.
Мэгги открыла рот, чтобы что-то сказать, и не смогла.