Страница:
– А ты помнишь их имена?
– Двух – да. Тельма Грейвени и Пэт Лоренсон.
– А откуда они были и куда потом делись, знаешь?
– Тельма откуда-то из Эссекса, кажется, из Вудфорда. Пэт из Элтема. Тельме было девятнадцать, Пэт – двадцать один.
– А куда они после родов отправились и где теперь они могут жить?
– Понятия не имею. Там все было анонимно. И мы шли каждая по своей дорожке.
– Куда же привела твоя?
Мэгги опять своим хорошо отрепетированным приемом удивленно подняла брови:
– В Голливуд, конечно. – И, посерьезнев, добавила, глядя прямо в глаза Барту: – Это для меня жизненно важно. Я и передать не могу, как мне нужно найти дочь.
– Я прекрасно понимаю, как это для тебя важно, – ответил Барт, решая про себя, стоит ли добавить – «и для твоей карьеры». – Ты перестала отличать жизнь от игры. Может, в этом состоит природа твоего искусства – притворяться не той, какая ты есть на самом деле. Беда в том, что ты заигрываешься, и твое искусство становится угрозой для реальной жизни.
Господи, как же все сложно в этом мире! Но без Мэгги жизнь его была бы невыносимо скучной. Мэгги отняла все его время, все мысли, Барт потерял из-за нее покой и равновесие. Но зато она предпочла его рвачам из Голливуда, которые могли бы прибавить несколько нулей к цифрам в ее контрактах. Однажды Мэгги сказала Барту: «Мне неважно, что ты ужасно избалован, эгоистичен, подчас жесток, но когда я подхватила в Австралии крупозное воспаление легких, ты сидел возле моей постели, обтирал меня холодной водой, умывал, кормил с ложечки, читал мне, переодевал меня, покуда погода не позволила вертолету приземлиться в той глухомани и меня не отправили в больницу. Ты был мне тогда нужен, и ты безотказно был рядом. И когда я стала на ноги, ты не ждал благодарности, а просто сказал: «Зови, когда надо».
Да, тогда Барт думал вовсе не о долге. Мэгги позвала именно его. Она доверяла ему, нуждалась именно в нем.
– О чем ты задумался? – полюбопытствовала Мэгги, поворачиваясь к нему лицом.
– О тебе, – ответил он, не кривя душой.
– Дорогой...
От тембра ее голоса его прохватил озноб.
– Нет, без тебя я бы определенно пропала, – сказала она, будто вещая высшую истину. – Ты не представляешь, как успокаивает одна мысль, что ты всегда рядом. Каждому необходимо знать, что есть в мире плечо, на которое можно опереться. – Ее глаза вновь стали невидящими. – Жаль, что тебя не было со мной в 1963 году...
ГЛАВА 6
– Двух – да. Тельма Грейвени и Пэт Лоренсон.
– А откуда они были и куда потом делись, знаешь?
– Тельма откуда-то из Эссекса, кажется, из Вудфорда. Пэт из Элтема. Тельме было девятнадцать, Пэт – двадцать один.
– А куда они после родов отправились и где теперь они могут жить?
– Понятия не имею. Там все было анонимно. И мы шли каждая по своей дорожке.
– Куда же привела твоя?
Мэгги опять своим хорошо отрепетированным приемом удивленно подняла брови:
– В Голливуд, конечно. – И, посерьезнев, добавила, глядя прямо в глаза Барту: – Это для меня жизненно важно. Я и передать не могу, как мне нужно найти дочь.
– Я прекрасно понимаю, как это для тебя важно, – ответил Барт, решая про себя, стоит ли добавить – «и для твоей карьеры». – Ты перестала отличать жизнь от игры. Может, в этом состоит природа твоего искусства – притворяться не той, какая ты есть на самом деле. Беда в том, что ты заигрываешься, и твое искусство становится угрозой для реальной жизни.
Господи, как же все сложно в этом мире! Но без Мэгги жизнь его была бы невыносимо скучной. Мэгги отняла все его время, все мысли, Барт потерял из-за нее покой и равновесие. Но зато она предпочла его рвачам из Голливуда, которые могли бы прибавить несколько нулей к цифрам в ее контрактах. Однажды Мэгги сказала Барту: «Мне неважно, что ты ужасно избалован, эгоистичен, подчас жесток, но когда я подхватила в Австралии крупозное воспаление легких, ты сидел возле моей постели, обтирал меня холодной водой, умывал, кормил с ложечки, читал мне, переодевал меня, покуда погода не позволила вертолету приземлиться в той глухомани и меня не отправили в больницу. Ты был мне тогда нужен, и ты безотказно был рядом. И когда я стала на ноги, ты не ждал благодарности, а просто сказал: «Зови, когда надо».
Да, тогда Барт думал вовсе не о долге. Мэгги позвала именно его. Она доверяла ему, нуждалась именно в нем.
– О чем ты задумался? – полюбопытствовала Мэгги, поворачиваясь к нему лицом.
– О тебе, – ответил он, не кривя душой.
– Дорогой...
От тембра ее голоса его прохватил озноб.
– Нет, без тебя я бы определенно пропала, – сказала она, будто вещая высшую истину. – Ты не представляешь, как успокаивает одна мысль, что ты всегда рядом. Каждому необходимо знать, что есть в мире плечо, на которое можно опереться. – Ее глаза вновь стали невидящими. – Жаль, что тебя не было со мной в 1963 году...
ГЛАВА 6
Но в то время опереться шестнадцатилетней девочке, мечтающей стать звездой сцены и экрана, было не на кого. Но она понимала, что без учебы о таком будущем она и мечтать не могла. И Мэгги решила воспользоваться единственной возможностью, которая ей была доступна: поступить на работу в кинотеатр. Огромный, набитый битком кинозал стал для нее школой актерского искусства. Просматривая по нескольку раз один и тот же фильм, она в конце концов постигала, что настоящее кино – не просто демонстрация талантов играющих в нем актеров, это произведение, складывающееся из многих слагаемых. Со второго, третьего просмотра становилось ясно, какую роль играют не только актерское мастерство, но сценарий, угол съемки, освещение – все то, на что не всегда удается обратить внимание, когда видишь фильм только раз ради интереса или для удовольствия. Покадровое знакомство с фильмом приносило ей новые открытия.
В течение первых нескольких недель Мэгги таяла от наслаждения, просто находясь в темном зале, следя за движущимися тенями на экране. Она злилась, когда приходилось отрываться от экрана и исполнять свои прямые обязанности – провожать на места запоздавших зрителей. Она следила за каждый движением, жестом, выражением лица Доррис Дей, Элизабет Тейлор или Деборы Керр. И только когда она уже могла предсказать их поведение на экране, взгляд начинал замечать то, что раньше ускользало от ее внимания.
Она уже научилась различать конец одного плана и начало следующего – иногда даже на полуслове. Насколько плавным был этот переход, зависело от мастерства монтажера, который резал пленку. Она примечала, как освещаются лица актрис, чтобы подчеркнуть их очарование, обращала внимание на то, что если ноги исполнительницы были далеки от совершенства, то ее старались показывать в основном по пояс. Мэгги поняла, что кинокамера может быть или другом, или врагом; если она тебя любит, то обеспечит бессмертие. Если же нет, то, как ни старайся, все равно провалишься. Она обнаружила, что в фильме всегда бывает такой актер или актриса, за которым твой взгляд следует неотступно, независимо от того, сколько еще людей в кадре. Эти актеры могут стоять молча и ничего не делать, а все равно ты будешь смотреть на них как зачарованный. Они обладают даром приковывать к себе внимание. Вот чему ей хотелось бы научиться! Излучать вот такую почти осязаемую ауру! И когда-нибудь она непременно этого достигнет. А пока что она стояла и смотрела, как это получается у других.
Когда подошел срок месячных, а это случалось регулярно каждые двадцать восемь дней, но на этот раз ничего не началось, она припомнила школьный курс биологии и объяснила это нервными и физическими перегрузками, которые нарушили привычное течение жизни. Но когда это повторилось во второй раз, Мэгги отправилась в местную библиотеку, в которую записалась при первой возможности, и, найдя в медицинском справочнике термин «аменорея», прочла, что если перемены в режиме продолжаются, то отсутствие месячных дело довольно обычное. Потом все должно наладиться.
Но не наладилось. Наступил октябрь, она по-прежнему жила у Уилкинсонов, имела постоянную работу, у нее в кармане завелись кое-какие деньжата, но планы Мэгги не именились – она по-прежнему стремилась попасть в театр. Мэгги твердила себе, что уже исчерпала запас неприятностей и теперь надо ждать перемен к лучшему. Колесо жизни крутится неустанно, и пора ей уже очутиться где-нибудь наверху удачи, это несомненно. Пока что ее больше всего беспокоило то, что у нее что-то не в порядке со здоровьем.
Ей в голову не приходило, что она могла быть беременной. Она знала, что для этого должно произойти. Л. Г. Лоуренс на примере леди Чаттерли показал, как это бывает. С ней ничего такого не случалось, так что и вопроса нет., Значит, что-то неладно. Наконец она решила поговорить с Рини.
– Тебе нужен доктор? Зачем тебе, лапа? Тебе что – нездоровится?
– Нет, я себя прекрасно чувствую, но с тех пор, как я приехала в Лондон, у меня ни разу не было месячных.
Рини цепким взглядом окинула фигуру и лицо Мэгги.
– А когда они были последний раз?
– 25 июля. А сегодня 26 октября.
– А никаких неприятных ощущений нет? Тебя не подташнивает?
– Нет. Все хорошо.
И на вид все в порядке, подумала Рини. Девочка, можно сказать, цветет. И постоялица она замечательная, у них таких жильцов еще не было. Хорошо, что Дорри ее тогда привела. Да вот только все это гроша ломаного не стоит, если девчонка вляпалась. Рини по опыту знала, что столь долгое отсутствие месячных вызывается одной-единствен-ной причиной.
– Я так хорошо себя чувствую, – продолжила Мэгги, незаметно для себя ставя все точки над i, – что даже стала набирать вес. Уже юбка еле сходится на талии.
Рини взглянула в ее невинное личико и почувствовала прилив жалости и гнева. Ах, эта проклятая вечеринка! Вот сукин сын, он оставил ей на память не одни только «блошиные укусы», но и кое-что похлеще!
– Я посмотрела медицинские справочники, – сказала Мэгги, – там сказано, что при нервных переживаниях или срывах менструация может задержаться, но три месяца – это, наверно, слишком долго, правда же? Лучше посоветоваться с доктором.
– Я уверена, что ничего страшного нет, – солгала Рини, пытаясь выглядеть беззаботно. – Если, конечно, ничего такого не произошло раньше... А больше никаких изменений в себе не заметила?
– Ну, – краснея, добавила Мэгги, – лифчик тоже становится маловат, и здесь немножко побаливает.
Рини закрыла глаза. Месячных нет третий месяц, талия расползается, груди увеличиваются и болят. Налицо все признаки. А тошнит далеко не всякую, хотя сама она страдала от этого ужасно. Сомнений не оставалось. Мэгги беременна.
– Ну что ж, – беспечным тоном произнесла она, – пойдем к доктору Харгривзу. Он такой смешной старомодный человечек. Я наблюдалась у него, когда носила Кэти и Билли, и детишек у него лечила от краснухи, свинки и всего такого. Я тебя сама к нему отведу на первый раз – не возражаешь?
– Ну что ты! Отлично! – радостно откликнулась Мэгги. – Я сама с докторами дела никогда не имела. В школе, только. А так я и не болела никогда.
– Повезло тебе, – рассеянно ответила Рини, думая о том, что же будет с Мэгги дальше. – Лучше всего пойти прямо завтра с утра, – твердо сказала она. – Вечером народу много, все с работы идут. Ты завтра в вечернюю смену?
– Да.
– Значит, завтра. Чем скорей, тем лучше.
Вечером, когда Мэгги ушла спать, Рини сказала Дорри:
– Расскажи-ка поподробнее, на этой вашей вечеринке где ты нашла Мэгги?
– В туалете. Голова над унитазом. Ее наизнанку выворачивало.
– Ты еще говорила, что у нее трусы были спущены?
– Ага! И колготки! Надралась до бесчувствия.
– А танцевала она с долговязым каким-то?
– Все время с ним. А чего тебе вздумалось ворошить эту историю? Все уж забыто давно...
– Да, видно, не все. Привет нам из прошлого. Сестры встретились глазами, и Рини со значением кивнула головой.
– Господи... – выдохнула Дорри.
– У нее месячные кончились три месяца назад. Август прошел, сентябрь, октябрь. Юбка на нее еле влезает, груди болят. Яснее ясного – она залетела. Мне ли не знать после двух-то беременностей. Она собирается к врачу, думает, дело в том, что у нее от всяких расстройств такая задержка. У меня-то сомнений нет, но пускай доктор подтвердит, может, еще что-то можно сделать. – И, осуждающе глядя на сестру, Рини добавила: – Надо было присмотреть за ней, Дорри. Первая в жизни вечеринка у этого ягненка!
– Я, что ли, виновата, что ей водки плеснули в сок, а она выдула как ни в чем не бывало! – огрызнулась Дор-ри. – Есть у нее хоть капля соображения? Если никогда раньше не пила, должна была почувствовать, что пить горько.
– Конечно, девочек теперь не в вате держат. Они уже в школе все прекрасно знают.
– Вот видишь! А этот был прямо здоровенный мужик, не из наших.
– Теперь нам его все равно не найти. А хуже всего, что Мэгги вообще ничего не помнит и думает, с ней ничего не случилось. Да и мы не уверены, что именно он виноват, а не кто другой.
– Да они там так обжимались...
– А где же это могло произойти? Ведь надо было какой-то укромный уголок найти.
Дорри нахмурилась, напрягая память.
– Там была боковая комнатушка, где все раздевались.
– Он, конечно, был уже готов, ему много времени не понадобилось. Пять минут, и все дела. А теперь ей нести крест всю жизнь.
Дорри ничего не ответила. «Вот телка тупая, – думала она. – Могла бы мне сказать, что не пила никогда. Вот и делай людям добро после этого. Зря я ее в дом привела».
– Надо, чтобы она от этого избавилась, – буркнула Дорри. – Как ты от своего последнего.
– У меня выбора не было – за Билли надо было смотреть, а тут эта шлюха мужика у меня увела. Но Энни уехала в Холлоуэй, а больше я никого не знаю, кто этим занимается, кроме...
– Кого?
– Энни дала мне адресок. Погоди-ка...
Рини подошла к буфету, открыла средний ящик и пошарила в куче бумаг.
– Тут где-то был... Ага, вот.
Она вытащила смятый листок из тетради в полоску.
– То, что нужно. Одна баба интересуется девушками в таком положении. Если аборт сделать нельзя, она их берет к себе в приют, они там рожают и ребеночка тут же отдают приемным родителям. Никаких вопросов, все тихо-мирно. По-моему, это то, что надо. Куда Мэгги с дитем! Она сама еще ребенок, хоть иной раз рассуждает куда как мудро. Дорри шумно вдохнула через нос.
– Артистка она! Спит и видит свое имя в огнях. На кой ей этот ублюдок!
– Да. Но сначала надо все же убедиться, что она в положении.
Доктор Харгривз подтвердил диагноз Рини. Ребенок должен появиться на свет 20 апреля.
– Но я никак не могла забеременеть! – запротестовала Мэгги. Голос у нее от волнения сделался высоким и тонким. – Я девственница! У меня никакого секса не было!
Доктор Харгривз, с которым Рини успела перемолвиться словечком наедине, мягко сказал:
– Боюсь, что это не так. Ты уже не девушка, дорогая. Девственная плева нарушена, причем грубо, возможно, это было сделано большим пальцем. Края рваные...
Мэгги промокнула глаза платком.
– Царапина! – невольно вырвалось у нее. Она в отчаянии закрыла глаза, кляня свою наивность. – Это тот парень, он меня изнасиловал! Господи! А я ничегошеньки не помню! Как же это? – Она закрыла лицо руками и затряслась от рыданий. Что же с ней сделали! Слава богу, родители ничего не знают. – Но как же он мог! – истерично выкрикнула она. – Я пьяная была. Ничего не помню. Господи, что же мне делать-то?
– Рожать, – ласково ответил доктор, пытаясь справиться с ее истерикой.
– Не хочу я рожать! – дико заорала Мэгги. – Я хочу быть актрисой. Как я справляюсь с этим ребенком? Я и подступиться к нему не умею!
Доктор посмотрел на ее заплаканные глаза, распухшее лицо и вздохнул. Конечно, плохо, когда ребенок должен родить ребенка. По инструкции он обязан доложить в полицию о случае изнасилования – по словам миссис Уилкинсон, это именно такой случай, девочку подпоили, – но какой в этом теперь смысл? Сколько воды утекло. Парня этого она не знает, даже узнать не сможет. Да и какие у нее аргументы против него? Не раз выступая в суде при разбирательстве подобных дел, доктор знал, насколько отвратительна эта процедура, как она травмирует молодых женщин. А девочка и так довольно настрадалась. Нет, от полиции лучше держаться подальше. У нее хватит силенок справиться с бедой.
– К счастью, ты абсолютно здорова, беременность протекает нормально, но на всякий случай я советую время от времени показываться врачу. Тебя поставят на учет. Надо заранее зарегистрироваться, чтобы получить направление в родильный дом. А то теперь с этим проблемы. – Доктор выписал справку, вложил в конверт и подал Мэгги. – Если хочешь, я могу связаться с организациями, которые оказывают помощь девушкам, попавшим в такое положение, как ты.
– Надо сперва оправиться от шока, – вмешалась Рини, взяв из дрожащих рук Мэгги конверт. – Она сейчас не в состоянии что-либо решать.
– Вы, пожалуй, правы. Когда она успокоится, зайдите ко мне, я с ней подробно побеседую.
– Обязательно, – уверила его Рини. – Огромное вам спасибо, доктор. Я знала, что вы подскажете верный путь...
Мэгги проплакала весь день и всю ночь, отказывалась есть и пить. Она никак не могла поверить в то, что с ней произошло. Это было похоже на кошмар. Вот она проснется, и все будет по-прежнему. Но время шло, а кошмар не рассеивался. И наконец до нее стало доходить, что никакого пробуждения не будет. Это не сон. Это ужасная, отвратительная явь.
На следующий день она не пошла на работу. Была не в состоянии. Рини позвонила и сказала, что Мэгги больна. Это было правдой: Мэгги была совсем разбита.
– Я же была пьяная, – всхлипывая, снова и снова приговаривала она, не понимая, как мог взрослый мужчина воспользоваться беззащитностью молоденькой девчонки. – Каким же надо быть чудовищем, чтобы такое сотворить! И за что же я страдаю? Ни за что ни про что потерять невинность! Что же я буду делать с этим ребенком! Я с ним не справлюсь! Не знаю даже, чей он. – Ее голос снова и снова срывался в рыдания.
– Ты уверена, что не хочешь его сохранить? – осторожно спросила Рини.
– А как же? Со мной-то что будет?! В следующем месяце мне исполнится семнадцать, а я работаю контролершей в кинотеатре! Что мне делать с ребенком? Я даже его отца не знаю!
– Ну тогда я знаю, как тебе помочь, – сказала Рини. Мэгги подняла на нее глаза, как побитая собака, увидевшая, что жестокий хозяин отложил свою палку.
– Ради бога, Рини, сделай что-нибудь, все, что угодно...
– Хорошо. Я сейчас кое-куда позвоню.
Когда Рини вернулась, Мэгги, не спавшая почти сутки, лежала в постели, но уже не плакала, а только всхлипывала в немом отчаянии. Рини привела с собой симпатичную полную женщину лет сорока. На ней было синее пальто и шляпка, в которых обычно ходят медицинские сестры.
– Мэгги, это сестра Блэшфорд, – слегка заискивая, представила Рини. – Она хочет поговорить насчет передачи твоего будущего ребенка приемным родителям.
Услышав ненавистное слово, Мэгги опять чуть не разрыдалась.
– Но до этого еще несколько месяцев, – прошептала она. – И не хочу я иметь никакого ребенка. Не хочу.
– Плачет, не переставая, – извиняющимся тоном сказала Рини. – Никогда не видела, чтобы так убивались. Но я уверена, она согласится...
– А не выпить ли нам по чашечке чайку? – предложила сестра Блэшфорд. Рини поспешила поставить чайник.
Оставшись наедине с Мэгги, сестра придвинула стул к кровати и спокойно села.
– А теперь, – сказала она, протягивая Мэгги бумажный платок, – послушай меня. Я понимаю твое огорчение. Поверь, я перевидала много девушек, попавших в беду. Мое дело – приходить им на помощь. И сюда я пришла, чтобы тебе помочь. Ты носишь ребенка, который тебе не нужен. А я знаю одну пару, которая мечтает иметь дитя, но не может. Они будут счастливы принять к себе твоего малыша и воспитать как родного. Неважно, кто это будет, мальчик или девочка. Был бы ребеночек здоровенький. Как тебе такое предложение?
– Да я вообще не хочу его рожать! Я думала, вы меня от беременности избавите. Я читала, есть такой способ...
– Аборт запрещен законом, – строго сказала сестра Блэшфорд. – Кроме того, это очень опасно, особенно если делается неквалифицированно. – Она помолчала. – И стоит уйму денег, которых у тебя наверняка нет. А я предлагаю вполне законный вариант и абсолютно безопасный и для тебя, и для ребенка.
Мэгги промокнула глаза и высморкнулась.
– А как это?
Сестра Блэшфорд улыбнулась.
– Сейчас объясню.
На следующий день Рини и Дорри посадили Мэгги в «Моррис» сестры Блэшфорд и простились с ней.
– Сколько она тебе отвалила? – спросила Дорри, когда они вернулись в дом.
Рини сунула руку в карман передника и вытащила пять хрустящих пятифунтовых бумажек.
– Черт возьми, неплохо!
– А если я ей еще кого-нибудь подкину, даст еще больше.
– Хлебное, видать, дело.
– Можешь не сомневаться. Энни посвятила меня в ее тайны. У этой бабенки всегда в работе три девчонки. Она предоставляет им стол и кров, следит за рационом, витаминами, отдыхом, а когда появляется маленький, его тут же передают какой-нибудь бездетной паре. У которой, конечно, деньжата водятся. Мать своего ребенка не видит ни разу, чтобы потом никаких слез. Будто тяжелый сон стряхнула. Как выражается эта дамочка, «у матери не возникает физически реального образа» – и никаких проблем. А приемные родители подбираются из тех, кому официальные органы отказали – либо из-за возраста, либо еще почему. Словом, все делается шито-крыто, никто лишних вопросов не задает.
– А кто сколько получает?
– Насчет этого она держит язык за зубами, но я думаю, ей достается немалый куш. Сотни фунтов. Последние два месяца перед родами она содержит девочек за свой счет, они не работают и готовятся к родам.
– Она профессиональная сестра?
– Да. И акушерка. Я сама видела у нее на карточке. Она почти все делает сама, но у нее есть еще несколько доверенных людей, которых она привлекает, если понадобится. Все, конечно, тайком. А потом девчонке суют какие-нибудь жалкие гроши и выставляют за дверь: ступай куда хочешь.
– Да, у нее все отлажено, – задумчиво заметила Дорри и спросила: – А сколько она Мэгги отстегнет?
– Из нее не вытянешь. Но раз уж мне отвалила четвертак только за наводку, ей-то, наверно, побольше перепадет. Не меньше сотни, думаю.
– Сотня! – Дорри чуть не задохнулась от зависти. – Вот так гроши! Мне бы так подфартило!
Да, правду говорят, подумала она, выходя запереть входную дверь, что деньги любые слезы осушат. Интересно, удастся ли Мэгги выйти в артистки? Если силы воли хватит, пожалуй что, и выйдет. Хотя, как говорила наша мамочка, одно дело – чего хочешь, другое – что получишь...
...Но Мэгги пока что получила то, чего хотела: нашелся человек, который готов был освободить ее от кошмара. Теперь у нее будет надежное место, где за ней приглядят и не оставят один на один с «этим». Жаль, что нельзя было немедленно избавиться от «этого», но спасибо и за то, что сестра Блэшфорд позаботится, чтобы никаких следов этой ужасной беды не осталось. Как же она ненавидела этого безликого негодяя, который сотворил с ней такое! Она ненавидела его с кипящей, но бессильной яростью и рисовала себе жуткие картины наказаний, которые должны были бы его постичь, – хоть бы его повесили, четвертовали, отрезали ему его мерзкие яйца и в пасть запихнули!
То, что росло и развивалось в ней день ото дня, было ей враждебно. «Это» не имело к ней никакого отношения. Она же не хотела, чтобы так случилось, никто ведь ее не спрашивал, и как только она от «этого» освободится, будет рада отдать «это» в чужие руки, чтобы никогда больше не видеть. Как только «это» уйдет из нее, уйдет и из ее жизни. Навсегда.
Надо подождать шесть месяцев, думала она по дороге в Брикстон, куда везла ее сестра Блэшфорд. Уж как-нибудь переживем. Если шестнадцать лет сумела прожить в оболочке Мэри Маргарет Хорсфилд, то проживешь и эти полгода. Надо только представить, что играешь роль, что это пьеса, на участие в которой у тебя заключен длительный контракт. Надо отстраниться, смотреть на все со стороны, как привыкла поступать в Йетли. Присутствовать, но не участвовать. Быть самой по себе.
Дом номер 17 по Пемберли-клоуз был построен в начале девятнадцатого века, когда Брикстон был еще деревушкой, и стоял в тупичке в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Он остался единственным уцелевшим в округе после бомбежки. Теперь на месте домов были маленькие огородики с сарайчиками или тепличками, которые расплодились во время войны.
– Всегда свежие овощи под рукой, – пояснила сестра Блэшфорд, – очень удобно было, но теперь этому скоро конец. Городской совет принял решение строить здесь жилой квартал. – Она дернула плечом: – Вот жуть-то будет!
Свежевыкрашенная блестящая черная дверь с отполированной медной ручкой отворилась. На пороге стояла молоденькая девушка с большим животом. Она была невысокая, с каштановыми волосами, румяными щечками и милой улыбкой. И на вид очень робкая.
– Привет, – сказала она. – Я Тельма.
– А это Мэри Маргарет, – представила сестра Блэшфорд. – Можно для краткости просто Мэри.
Мэгги решила, что в Брикстоне никто не должен знать про Мэгги Кендал. Если какой-нибудь будущий биограф станет разузнавать про начало жизненного пути знаменитой актрисы, сюда ему ходу быть не должно. Поэтому она назвалась своим прежним именем и, тепло улыбнувшись Тельме, сказала приветливо: «Привет!»
Они вошли в высокую квадратную прихожую, из которой крытая красным ковром лестница вела наверх.
– Эта дверь ведет в рабочую комнату, там – комната отдыха, а в конце коридора моя гостиная. Стеклянная дверь – в подвал.
Сестра Блэшфорд повела ее наверх. Мэгги бросились в глаза зеркально отполированные перила. Интересно, кто это их так начищает, подумала она.
– Здесь моя спальня и ванная, – сказала сестра Блэшфорд, преодолев один пролет лестниц. – А это ваша ванная и туалет, – сказала она, поднявшись выше. – И прошу не путать – это негигиенично. А вот здесь ты будешь жить с Тельмой и Пэт.
Комната была квадратная, светлая, оклеенная веселенькими обоями. На окнах красивые занавески под цвет обоев. В комнате было тихо, дом.стоял вдалеке от дороги. Три кровати с покрывалами, на полу розовый ковер. У изголовья каждой кровати тумбочка с настольной лампой. Возле окна стоял громоздкий шкаф, рядом трюмо. Мэри здесь понравилось. По сравнению с обшарпанным жилищем Уилкинсонов тут было просто роскошно.
– Твоя кровать у того окна, – сказала сестра Блэшфорд. Мэри почувствовала себя уютно и спокойно. А тут совсем не так плохо!
– Нижний ящик шкафа свободен. Тут все уместится. Разбери свои вещи и спускайся вниз, выпьем чаю, и я тебе расскажу, как мы тут живем. Кухня в подвале.
Оставшись одна, Мэри присела на кровать. Она была жестковата, но вполне удобна. Тумбочка запиралась на ключ. Здесь уважали право на личную жизнь. Мэри выложила в ящик, проложенный душистой вощеной бумагой, свое белье, недавно купленное в универмаге «Макс и Спенсер», повесила на плечики халат, миленький, но не такой шикарный, как чей-то висевший рядом – из черного бархата с золотой отделкой. Да, кто-то тут обзавелся роскошным гардеробом. Кроме халата, в шкафу висели элегантные блузки, несколько пар брюк ярко-розового, зеленого, черного и белого цветов, алое пальто с меховым воротником. Это, наверно, вещи Пэт, они висели подальше от других, попроще: голубого платья, простых темных юбок, синего шерстяного костюмчика, явно принадлежавших Тельме.
Места и для ее вещей было предостаточно. Она закончила складывать одежду и взглянула на себя в зеркало. Изменилась она мало. Живот чуть округлился, груди увеличились, а в остальном все как прежде. Во всяком случае, старая одежда была ей впору: костюм в стиле Шанель с прямой юбкой из твида, а верхнюю пуговку можно не застегивать. Мэри осталась довольна своим видом. Со стороны нипочем не скажешь, как она одинока и несчастна.
В течение первых нескольких недель Мэгги таяла от наслаждения, просто находясь в темном зале, следя за движущимися тенями на экране. Она злилась, когда приходилось отрываться от экрана и исполнять свои прямые обязанности – провожать на места запоздавших зрителей. Она следила за каждый движением, жестом, выражением лица Доррис Дей, Элизабет Тейлор или Деборы Керр. И только когда она уже могла предсказать их поведение на экране, взгляд начинал замечать то, что раньше ускользало от ее внимания.
Она уже научилась различать конец одного плана и начало следующего – иногда даже на полуслове. Насколько плавным был этот переход, зависело от мастерства монтажера, который резал пленку. Она примечала, как освещаются лица актрис, чтобы подчеркнуть их очарование, обращала внимание на то, что если ноги исполнительницы были далеки от совершенства, то ее старались показывать в основном по пояс. Мэгги поняла, что кинокамера может быть или другом, или врагом; если она тебя любит, то обеспечит бессмертие. Если же нет, то, как ни старайся, все равно провалишься. Она обнаружила, что в фильме всегда бывает такой актер или актриса, за которым твой взгляд следует неотступно, независимо от того, сколько еще людей в кадре. Эти актеры могут стоять молча и ничего не делать, а все равно ты будешь смотреть на них как зачарованный. Они обладают даром приковывать к себе внимание. Вот чему ей хотелось бы научиться! Излучать вот такую почти осязаемую ауру! И когда-нибудь она непременно этого достигнет. А пока что она стояла и смотрела, как это получается у других.
Когда подошел срок месячных, а это случалось регулярно каждые двадцать восемь дней, но на этот раз ничего не началось, она припомнила школьный курс биологии и объяснила это нервными и физическими перегрузками, которые нарушили привычное течение жизни. Но когда это повторилось во второй раз, Мэгги отправилась в местную библиотеку, в которую записалась при первой возможности, и, найдя в медицинском справочнике термин «аменорея», прочла, что если перемены в режиме продолжаются, то отсутствие месячных дело довольно обычное. Потом все должно наладиться.
Но не наладилось. Наступил октябрь, она по-прежнему жила у Уилкинсонов, имела постоянную работу, у нее в кармане завелись кое-какие деньжата, но планы Мэгги не именились – она по-прежнему стремилась попасть в театр. Мэгги твердила себе, что уже исчерпала запас неприятностей и теперь надо ждать перемен к лучшему. Колесо жизни крутится неустанно, и пора ей уже очутиться где-нибудь наверху удачи, это несомненно. Пока что ее больше всего беспокоило то, что у нее что-то не в порядке со здоровьем.
Ей в голову не приходило, что она могла быть беременной. Она знала, что для этого должно произойти. Л. Г. Лоуренс на примере леди Чаттерли показал, как это бывает. С ней ничего такого не случалось, так что и вопроса нет., Значит, что-то неладно. Наконец она решила поговорить с Рини.
– Тебе нужен доктор? Зачем тебе, лапа? Тебе что – нездоровится?
– Нет, я себя прекрасно чувствую, но с тех пор, как я приехала в Лондон, у меня ни разу не было месячных.
Рини цепким взглядом окинула фигуру и лицо Мэгги.
– А когда они были последний раз?
– 25 июля. А сегодня 26 октября.
– А никаких неприятных ощущений нет? Тебя не подташнивает?
– Нет. Все хорошо.
И на вид все в порядке, подумала Рини. Девочка, можно сказать, цветет. И постоялица она замечательная, у них таких жильцов еще не было. Хорошо, что Дорри ее тогда привела. Да вот только все это гроша ломаного не стоит, если девчонка вляпалась. Рини по опыту знала, что столь долгое отсутствие месячных вызывается одной-единствен-ной причиной.
– Я так хорошо себя чувствую, – продолжила Мэгги, незаметно для себя ставя все точки над i, – что даже стала набирать вес. Уже юбка еле сходится на талии.
Рини взглянула в ее невинное личико и почувствовала прилив жалости и гнева. Ах, эта проклятая вечеринка! Вот сукин сын, он оставил ей на память не одни только «блошиные укусы», но и кое-что похлеще!
– Я посмотрела медицинские справочники, – сказала Мэгги, – там сказано, что при нервных переживаниях или срывах менструация может задержаться, но три месяца – это, наверно, слишком долго, правда же? Лучше посоветоваться с доктором.
– Я уверена, что ничего страшного нет, – солгала Рини, пытаясь выглядеть беззаботно. – Если, конечно, ничего такого не произошло раньше... А больше никаких изменений в себе не заметила?
– Ну, – краснея, добавила Мэгги, – лифчик тоже становится маловат, и здесь немножко побаливает.
Рини закрыла глаза. Месячных нет третий месяц, талия расползается, груди увеличиваются и болят. Налицо все признаки. А тошнит далеко не всякую, хотя сама она страдала от этого ужасно. Сомнений не оставалось. Мэгги беременна.
– Ну что ж, – беспечным тоном произнесла она, – пойдем к доктору Харгривзу. Он такой смешной старомодный человечек. Я наблюдалась у него, когда носила Кэти и Билли, и детишек у него лечила от краснухи, свинки и всего такого. Я тебя сама к нему отведу на первый раз – не возражаешь?
– Ну что ты! Отлично! – радостно откликнулась Мэгги. – Я сама с докторами дела никогда не имела. В школе, только. А так я и не болела никогда.
– Повезло тебе, – рассеянно ответила Рини, думая о том, что же будет с Мэгги дальше. – Лучше всего пойти прямо завтра с утра, – твердо сказала она. – Вечером народу много, все с работы идут. Ты завтра в вечернюю смену?
– Да.
– Значит, завтра. Чем скорей, тем лучше.
Вечером, когда Мэгги ушла спать, Рини сказала Дорри:
– Расскажи-ка поподробнее, на этой вашей вечеринке где ты нашла Мэгги?
– В туалете. Голова над унитазом. Ее наизнанку выворачивало.
– Ты еще говорила, что у нее трусы были спущены?
– Ага! И колготки! Надралась до бесчувствия.
– А танцевала она с долговязым каким-то?
– Все время с ним. А чего тебе вздумалось ворошить эту историю? Все уж забыто давно...
– Да, видно, не все. Привет нам из прошлого. Сестры встретились глазами, и Рини со значением кивнула головой.
– Господи... – выдохнула Дорри.
– У нее месячные кончились три месяца назад. Август прошел, сентябрь, октябрь. Юбка на нее еле влезает, груди болят. Яснее ясного – она залетела. Мне ли не знать после двух-то беременностей. Она собирается к врачу, думает, дело в том, что у нее от всяких расстройств такая задержка. У меня-то сомнений нет, но пускай доктор подтвердит, может, еще что-то можно сделать. – И, осуждающе глядя на сестру, Рини добавила: – Надо было присмотреть за ней, Дорри. Первая в жизни вечеринка у этого ягненка!
– Я, что ли, виновата, что ей водки плеснули в сок, а она выдула как ни в чем не бывало! – огрызнулась Дор-ри. – Есть у нее хоть капля соображения? Если никогда раньше не пила, должна была почувствовать, что пить горько.
– Конечно, девочек теперь не в вате держат. Они уже в школе все прекрасно знают.
– Вот видишь! А этот был прямо здоровенный мужик, не из наших.
– Теперь нам его все равно не найти. А хуже всего, что Мэгги вообще ничего не помнит и думает, с ней ничего не случилось. Да и мы не уверены, что именно он виноват, а не кто другой.
– Да они там так обжимались...
– А где же это могло произойти? Ведь надо было какой-то укромный уголок найти.
Дорри нахмурилась, напрягая память.
– Там была боковая комнатушка, где все раздевались.
– Он, конечно, был уже готов, ему много времени не понадобилось. Пять минут, и все дела. А теперь ей нести крест всю жизнь.
Дорри ничего не ответила. «Вот телка тупая, – думала она. – Могла бы мне сказать, что не пила никогда. Вот и делай людям добро после этого. Зря я ее в дом привела».
– Надо, чтобы она от этого избавилась, – буркнула Дорри. – Как ты от своего последнего.
– У меня выбора не было – за Билли надо было смотреть, а тут эта шлюха мужика у меня увела. Но Энни уехала в Холлоуэй, а больше я никого не знаю, кто этим занимается, кроме...
– Кого?
– Энни дала мне адресок. Погоди-ка...
Рини подошла к буфету, открыла средний ящик и пошарила в куче бумаг.
– Тут где-то был... Ага, вот.
Она вытащила смятый листок из тетради в полоску.
– То, что нужно. Одна баба интересуется девушками в таком положении. Если аборт сделать нельзя, она их берет к себе в приют, они там рожают и ребеночка тут же отдают приемным родителям. Никаких вопросов, все тихо-мирно. По-моему, это то, что надо. Куда Мэгги с дитем! Она сама еще ребенок, хоть иной раз рассуждает куда как мудро. Дорри шумно вдохнула через нос.
– Артистка она! Спит и видит свое имя в огнях. На кой ей этот ублюдок!
– Да. Но сначала надо все же убедиться, что она в положении.
Доктор Харгривз подтвердил диагноз Рини. Ребенок должен появиться на свет 20 апреля.
– Но я никак не могла забеременеть! – запротестовала Мэгги. Голос у нее от волнения сделался высоким и тонким. – Я девственница! У меня никакого секса не было!
Доктор Харгривз, с которым Рини успела перемолвиться словечком наедине, мягко сказал:
– Боюсь, что это не так. Ты уже не девушка, дорогая. Девственная плева нарушена, причем грубо, возможно, это было сделано большим пальцем. Края рваные...
Мэгги промокнула глаза платком.
– Царапина! – невольно вырвалось у нее. Она в отчаянии закрыла глаза, кляня свою наивность. – Это тот парень, он меня изнасиловал! Господи! А я ничегошеньки не помню! Как же это? – Она закрыла лицо руками и затряслась от рыданий. Что же с ней сделали! Слава богу, родители ничего не знают. – Но как же он мог! – истерично выкрикнула она. – Я пьяная была. Ничего не помню. Господи, что же мне делать-то?
– Рожать, – ласково ответил доктор, пытаясь справиться с ее истерикой.
– Не хочу я рожать! – дико заорала Мэгги. – Я хочу быть актрисой. Как я справляюсь с этим ребенком? Я и подступиться к нему не умею!
Доктор посмотрел на ее заплаканные глаза, распухшее лицо и вздохнул. Конечно, плохо, когда ребенок должен родить ребенка. По инструкции он обязан доложить в полицию о случае изнасилования – по словам миссис Уилкинсон, это именно такой случай, девочку подпоили, – но какой в этом теперь смысл? Сколько воды утекло. Парня этого она не знает, даже узнать не сможет. Да и какие у нее аргументы против него? Не раз выступая в суде при разбирательстве подобных дел, доктор знал, насколько отвратительна эта процедура, как она травмирует молодых женщин. А девочка и так довольно настрадалась. Нет, от полиции лучше держаться подальше. У нее хватит силенок справиться с бедой.
– К счастью, ты абсолютно здорова, беременность протекает нормально, но на всякий случай я советую время от времени показываться врачу. Тебя поставят на учет. Надо заранее зарегистрироваться, чтобы получить направление в родильный дом. А то теперь с этим проблемы. – Доктор выписал справку, вложил в конверт и подал Мэгги. – Если хочешь, я могу связаться с организациями, которые оказывают помощь девушкам, попавшим в такое положение, как ты.
– Надо сперва оправиться от шока, – вмешалась Рини, взяв из дрожащих рук Мэгги конверт. – Она сейчас не в состоянии что-либо решать.
– Вы, пожалуй, правы. Когда она успокоится, зайдите ко мне, я с ней подробно побеседую.
– Обязательно, – уверила его Рини. – Огромное вам спасибо, доктор. Я знала, что вы подскажете верный путь...
Мэгги проплакала весь день и всю ночь, отказывалась есть и пить. Она никак не могла поверить в то, что с ней произошло. Это было похоже на кошмар. Вот она проснется, и все будет по-прежнему. Но время шло, а кошмар не рассеивался. И наконец до нее стало доходить, что никакого пробуждения не будет. Это не сон. Это ужасная, отвратительная явь.
На следующий день она не пошла на работу. Была не в состоянии. Рини позвонила и сказала, что Мэгги больна. Это было правдой: Мэгги была совсем разбита.
– Я же была пьяная, – всхлипывая, снова и снова приговаривала она, не понимая, как мог взрослый мужчина воспользоваться беззащитностью молоденькой девчонки. – Каким же надо быть чудовищем, чтобы такое сотворить! И за что же я страдаю? Ни за что ни про что потерять невинность! Что же я буду делать с этим ребенком! Я с ним не справлюсь! Не знаю даже, чей он. – Ее голос снова и снова срывался в рыдания.
– Ты уверена, что не хочешь его сохранить? – осторожно спросила Рини.
– А как же? Со мной-то что будет?! В следующем месяце мне исполнится семнадцать, а я работаю контролершей в кинотеатре! Что мне делать с ребенком? Я даже его отца не знаю!
– Ну тогда я знаю, как тебе помочь, – сказала Рини. Мэгги подняла на нее глаза, как побитая собака, увидевшая, что жестокий хозяин отложил свою палку.
– Ради бога, Рини, сделай что-нибудь, все, что угодно...
– Хорошо. Я сейчас кое-куда позвоню.
Когда Рини вернулась, Мэгги, не спавшая почти сутки, лежала в постели, но уже не плакала, а только всхлипывала в немом отчаянии. Рини привела с собой симпатичную полную женщину лет сорока. На ней было синее пальто и шляпка, в которых обычно ходят медицинские сестры.
– Мэгги, это сестра Блэшфорд, – слегка заискивая, представила Рини. – Она хочет поговорить насчет передачи твоего будущего ребенка приемным родителям.
Услышав ненавистное слово, Мэгги опять чуть не разрыдалась.
– Но до этого еще несколько месяцев, – прошептала она. – И не хочу я иметь никакого ребенка. Не хочу.
– Плачет, не переставая, – извиняющимся тоном сказала Рини. – Никогда не видела, чтобы так убивались. Но я уверена, она согласится...
– А не выпить ли нам по чашечке чайку? – предложила сестра Блэшфорд. Рини поспешила поставить чайник.
Оставшись наедине с Мэгги, сестра придвинула стул к кровати и спокойно села.
– А теперь, – сказала она, протягивая Мэгги бумажный платок, – послушай меня. Я понимаю твое огорчение. Поверь, я перевидала много девушек, попавших в беду. Мое дело – приходить им на помощь. И сюда я пришла, чтобы тебе помочь. Ты носишь ребенка, который тебе не нужен. А я знаю одну пару, которая мечтает иметь дитя, но не может. Они будут счастливы принять к себе твоего малыша и воспитать как родного. Неважно, кто это будет, мальчик или девочка. Был бы ребеночек здоровенький. Как тебе такое предложение?
– Да я вообще не хочу его рожать! Я думала, вы меня от беременности избавите. Я читала, есть такой способ...
– Аборт запрещен законом, – строго сказала сестра Блэшфорд. – Кроме того, это очень опасно, особенно если делается неквалифицированно. – Она помолчала. – И стоит уйму денег, которых у тебя наверняка нет. А я предлагаю вполне законный вариант и абсолютно безопасный и для тебя, и для ребенка.
Мэгги промокнула глаза и высморкнулась.
– А как это?
Сестра Блэшфорд улыбнулась.
– Сейчас объясню.
На следующий день Рини и Дорри посадили Мэгги в «Моррис» сестры Блэшфорд и простились с ней.
– Сколько она тебе отвалила? – спросила Дорри, когда они вернулись в дом.
Рини сунула руку в карман передника и вытащила пять хрустящих пятифунтовых бумажек.
– Черт возьми, неплохо!
– А если я ей еще кого-нибудь подкину, даст еще больше.
– Хлебное, видать, дело.
– Можешь не сомневаться. Энни посвятила меня в ее тайны. У этой бабенки всегда в работе три девчонки. Она предоставляет им стол и кров, следит за рационом, витаминами, отдыхом, а когда появляется маленький, его тут же передают какой-нибудь бездетной паре. У которой, конечно, деньжата водятся. Мать своего ребенка не видит ни разу, чтобы потом никаких слез. Будто тяжелый сон стряхнула. Как выражается эта дамочка, «у матери не возникает физически реального образа» – и никаких проблем. А приемные родители подбираются из тех, кому официальные органы отказали – либо из-за возраста, либо еще почему. Словом, все делается шито-крыто, никто лишних вопросов не задает.
– А кто сколько получает?
– Насчет этого она держит язык за зубами, но я думаю, ей достается немалый куш. Сотни фунтов. Последние два месяца перед родами она содержит девочек за свой счет, они не работают и готовятся к родам.
– Она профессиональная сестра?
– Да. И акушерка. Я сама видела у нее на карточке. Она почти все делает сама, но у нее есть еще несколько доверенных людей, которых она привлекает, если понадобится. Все, конечно, тайком. А потом девчонке суют какие-нибудь жалкие гроши и выставляют за дверь: ступай куда хочешь.
– Да, у нее все отлажено, – задумчиво заметила Дорри и спросила: – А сколько она Мэгги отстегнет?
– Из нее не вытянешь. Но раз уж мне отвалила четвертак только за наводку, ей-то, наверно, побольше перепадет. Не меньше сотни, думаю.
– Сотня! – Дорри чуть не задохнулась от зависти. – Вот так гроши! Мне бы так подфартило!
Да, правду говорят, подумала она, выходя запереть входную дверь, что деньги любые слезы осушат. Интересно, удастся ли Мэгги выйти в артистки? Если силы воли хватит, пожалуй что, и выйдет. Хотя, как говорила наша мамочка, одно дело – чего хочешь, другое – что получишь...
...Но Мэгги пока что получила то, чего хотела: нашелся человек, который готов был освободить ее от кошмара. Теперь у нее будет надежное место, где за ней приглядят и не оставят один на один с «этим». Жаль, что нельзя было немедленно избавиться от «этого», но спасибо и за то, что сестра Блэшфорд позаботится, чтобы никаких следов этой ужасной беды не осталось. Как же она ненавидела этого безликого негодяя, который сотворил с ней такое! Она ненавидела его с кипящей, но бессильной яростью и рисовала себе жуткие картины наказаний, которые должны были бы его постичь, – хоть бы его повесили, четвертовали, отрезали ему его мерзкие яйца и в пасть запихнули!
То, что росло и развивалось в ней день ото дня, было ей враждебно. «Это» не имело к ней никакого отношения. Она же не хотела, чтобы так случилось, никто ведь ее не спрашивал, и как только она от «этого» освободится, будет рада отдать «это» в чужие руки, чтобы никогда больше не видеть. Как только «это» уйдет из нее, уйдет и из ее жизни. Навсегда.
Надо подождать шесть месяцев, думала она по дороге в Брикстон, куда везла ее сестра Блэшфорд. Уж как-нибудь переживем. Если шестнадцать лет сумела прожить в оболочке Мэри Маргарет Хорсфилд, то проживешь и эти полгода. Надо только представить, что играешь роль, что это пьеса, на участие в которой у тебя заключен длительный контракт. Надо отстраниться, смотреть на все со стороны, как привыкла поступать в Йетли. Присутствовать, но не участвовать. Быть самой по себе.
Дом номер 17 по Пемберли-клоуз был построен в начале девятнадцатого века, когда Брикстон был еще деревушкой, и стоял в тупичке в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Он остался единственным уцелевшим в округе после бомбежки. Теперь на месте домов были маленькие огородики с сарайчиками или тепличками, которые расплодились во время войны.
– Всегда свежие овощи под рукой, – пояснила сестра Блэшфорд, – очень удобно было, но теперь этому скоро конец. Городской совет принял решение строить здесь жилой квартал. – Она дернула плечом: – Вот жуть-то будет!
Свежевыкрашенная блестящая черная дверь с отполированной медной ручкой отворилась. На пороге стояла молоденькая девушка с большим животом. Она была невысокая, с каштановыми волосами, румяными щечками и милой улыбкой. И на вид очень робкая.
– Привет, – сказала она. – Я Тельма.
– А это Мэри Маргарет, – представила сестра Блэшфорд. – Можно для краткости просто Мэри.
Мэгги решила, что в Брикстоне никто не должен знать про Мэгги Кендал. Если какой-нибудь будущий биограф станет разузнавать про начало жизненного пути знаменитой актрисы, сюда ему ходу быть не должно. Поэтому она назвалась своим прежним именем и, тепло улыбнувшись Тельме, сказала приветливо: «Привет!»
Они вошли в высокую квадратную прихожую, из которой крытая красным ковром лестница вела наверх.
– Эта дверь ведет в рабочую комнату, там – комната отдыха, а в конце коридора моя гостиная. Стеклянная дверь – в подвал.
Сестра Блэшфорд повела ее наверх. Мэгги бросились в глаза зеркально отполированные перила. Интересно, кто это их так начищает, подумала она.
– Здесь моя спальня и ванная, – сказала сестра Блэшфорд, преодолев один пролет лестниц. – А это ваша ванная и туалет, – сказала она, поднявшись выше. – И прошу не путать – это негигиенично. А вот здесь ты будешь жить с Тельмой и Пэт.
Комната была квадратная, светлая, оклеенная веселенькими обоями. На окнах красивые занавески под цвет обоев. В комнате было тихо, дом.стоял вдалеке от дороги. Три кровати с покрывалами, на полу розовый ковер. У изголовья каждой кровати тумбочка с настольной лампой. Возле окна стоял громоздкий шкаф, рядом трюмо. Мэри здесь понравилось. По сравнению с обшарпанным жилищем Уилкинсонов тут было просто роскошно.
– Твоя кровать у того окна, – сказала сестра Блэшфорд. Мэри почувствовала себя уютно и спокойно. А тут совсем не так плохо!
– Нижний ящик шкафа свободен. Тут все уместится. Разбери свои вещи и спускайся вниз, выпьем чаю, и я тебе расскажу, как мы тут живем. Кухня в подвале.
Оставшись одна, Мэри присела на кровать. Она была жестковата, но вполне удобна. Тумбочка запиралась на ключ. Здесь уважали право на личную жизнь. Мэри выложила в ящик, проложенный душистой вощеной бумагой, свое белье, недавно купленное в универмаге «Макс и Спенсер», повесила на плечики халат, миленький, но не такой шикарный, как чей-то висевший рядом – из черного бархата с золотой отделкой. Да, кто-то тут обзавелся роскошным гардеробом. Кроме халата, в шкафу висели элегантные блузки, несколько пар брюк ярко-розового, зеленого, черного и белого цветов, алое пальто с меховым воротником. Это, наверно, вещи Пэт, они висели подальше от других, попроще: голубого платья, простых темных юбок, синего шерстяного костюмчика, явно принадлежавших Тельме.
Места и для ее вещей было предостаточно. Она закончила складывать одежду и взглянула на себя в зеркало. Изменилась она мало. Живот чуть округлился, груди увеличились, а в остальном все как прежде. Во всяком случае, старая одежда была ей впору: костюм в стиле Шанель с прямой юбкой из твида, а верхнюю пуговку можно не застегивать. Мэри осталась довольна своим видом. Со стороны нипочем не скажешь, как она одинока и несчастна.