Казанцев Кирилл. Ставок больше нет

   – Да, я слушаю!
   Прикрыв глаза, Василий следил за тем, как в процессе разговора меняется Анин голос, как появляется в нем какой-то напряг:
   – Так... Так... Хорошо... Хорошо... Уже выезжаю...
   Отключив трубку, женщина сделала несколько шагов в сторону Василия – он их хоть и не видел, но почувствовал.
   – Вася... Нам нужно ехать...
   – Куда еще?.. – лениво поинтересовался Василий, не открывая при этом глаз.
   – В УВД... Они освободили Мацкевича... Он страшно избит, у него нет документов, и они хотят, чтобы я его опознала... Без этого они не могут принять какое-то решение по делу...
   – Тогда поехали! – Василий резко подбросил свое тело. Сейчас такое развитие событий его вполне устраивало – это поможет избежать каких-то там тягостных и ненужных разговоров. А его миссия охранника, на которую он добровольно согласился, закончится. Как это ни странно, но только он ожидал этого с откровенным облегчением. Попытка отмотать назад прожитые годы оказалась неудачной. А общение с женщиной, которая все эти годы жила в его памяти, постепенно становилось тягостным.

3

   Димка опять пришел пьяным. Что называется, "на рогах". Слюняво целовался, многословно клялся в вечной любви. А потом уснул на диване, даже не раздеваясь.
   Погасив свет, Марина немного посидела в темноте, а потом решила выйти на улицу. Прихватила с собой и мусорное ведро. Вообще-то особой необходимости в походе на помойку не было – мусора в ведре было на самом донышке. Но уж очень не хотелось нюхать Димкин тошнотворный "выхлоп". А выходить просто так, от нечего делать... Этого никто не поймет. И в первую очередь она же сама...
   Марина осторожно спустилась по вытертым, старым ступенькам лестницы, вышла из подъезда и с наслаждением вдохнула прохладный ночной воздух. Хорошо! Постояв немного у подъезда, не спеша направилась в сторону мусорных баков, стоящих в загородке из побеленных известью бетонных блоков.
   Остановившись неподалеку от мусорки, поставила ведро на землю – сейчас она никуда не спешила. Не хотелось возвращаться в вонючую духоту тесной комнатушки, по сравнению с которой даже изрядно сдобренный запахами помойки, бензиновых испарений и разогретого за день асфальта воздух городской окраины казался амброзией.
   Молодая женщина думала о том, как изменился е е Димка за те полгода, что прошли со дня их свадьбы. И чем дальше, тем ближе подходило то время, когда на свет должен был появиться их ребенок, тем хуже все становилось...
   Женщина ласково провела ладонью по своему огромному – восьмой месяц как-никак! – животу. И в этот момент, как ей показалось, она вдруг услышала какое-то движение, негромкий шорох где-то за баками. "Крыса?.." – подумала Марина, отступая на пару шагов. Крыс она не боялась, в общепринятом смысле этого слова. Просто испытывала по отношению к этим пронырливым голохвостым зверюшкам брезгливое отвращение...
   Но только вслед за шорохами послышался очень тихий, но явно человеческий стон.
   Дитя городской окраины, Марина в свои неполные двадцать лет многое успела повидать. И знала, что в таких случаях лучше не лезть, не искать себе самой лишних проблем и приключений в жизни. Вот только невидимый ею человек стонал так жалобно.
   И все же... Марина быстро перевернула ведро над баком и уже собралась уйти от греха подальше, но... Стон опять повторился, на этот раз громче, протяжнее и... жалобнее.
   Молодая женщина поставила ведро на землю и, мысленно себя ругая, осторожно вытягивая шею и придерживая руками живот, заглянула за баки.
   – Ой, господи, да что же это!.. – воскликнула она.
   В неярком свете одинокого фонаря было видно тело мужчины – явно молодого и здорового, неплохо одетого.
   Мужчина ничком лежал на грязной замусоренной земле. Его затылок был залит чем-то темным, и Марина догадывалась, что именно это было...
   Неожиданно сильное мужское тело напряглось, голова чуть приподнялась, и, оттолкнувшись руками, человек попытался проползти немного вперед. Получилось у него это, правда, не ахти – руки подломились, и он тяжело ткнулся лицом в мусор. Раздался еще один стон, тоскливый и протяжный.
   Оставив ведро возле баков, Марина решительно направилась в сторону стоящего неподалеку общежития. Там, на вахте, был телефон, наверное, единственный работающий в округе. Этому несчастному нужна была помощь. И Марина собиралась ее вызвать.

4

   Дым, какой-то особенно едкий и вонючий, стелился низко над землей, медленно растекался по асфальту улицы, осторожно, крадучись заползая в подвалы и в разбитые окна первых этажей жилых домов, заставляя обитателей квартир-"неудачниц" громко чихать, кашлять и не менее громко материться.
   В развалинах того, что так недавно еще гордо и нахально называлось "Ведено", копошились какие-то люди. Сами развалины с разных точек освещались фарами многочисленных автомобилей, портативными аккумуляторными прожекторами и редкими сполохами постепенно затухающего пожара. Работали спасатели МЧС. Хотя спасать, по большому счету, было уже некого, и сейчас элитарные специалисты выступали в роли похоронной команды – отыскивали под завалами целые трупы и фрагменты тел тех, кто оказался слишком близко к эпицентру взрыва.
   Большая часть клочьев этого изорванного и раздавленного человеческого мяса принадлежала боевикам чеченской группировки. Им вообще-то и достался основной удар. Омоновцам, конечно, тоже пришлось несладко, но все же их тела были прикрыты не легкими летними рубашечками, а бронежилетами. На головах – каски, разработанные специалистами и способные выдержать прямой удар пули, а не то что какого-то там каменюки...
   Разумеется, без травм, и довольно тяжелых, все равно не обошлось. Сейчас тут же, неподалеку, на освещенном пятачке перекрытой для проезда городского транспорта улицы, было развернуто какое-то подобие полевого госпиталя. Между фигурами в изодранном и запыленном камуфляже суетились медики в белых халатах и с бинтами в руках, были слышны негромкие стоны, валялись на асфальте пропитанные человеческой кровью ватные тампоны и срезаемые с открытых ран обрывки камуфляжа. Именно к этому месту спасатели доставляли тех, кого им удавалось обнаружить, именно сюда подлетали с воем сирен и включенными мигалками кареты "Скорой", чтобы, приняв на борт "груз триста", опять исчезнуть в темноте...
   Майор, чье правое плечо, от локтя до ключицы, было помещено в белоснежный бинтовой кокон, сидел неподалеку, на бордюре. Просто сидел, опустив голову. Взгляд его, пустой и безжизненный, был устремлен к подошвам трех пар "берцев", в которые были обуты лежащие перед ним люди. Точнее, уже не люди, а трупы.
   Он не мог представить этих троих своих бойцов неживыми. Не получалось. Ему казалось, что это всего лишь розыгрыш. Пусть дурацкий и страшный, но только розыгрыш. Но в то же время он боялся отдернуть пропитавшиеся кровью простыни, которыми были с головой укрыты убитые. Понимал, ч т о он там увидит. Знал.
   Он сейчас не чувствовал боли в раненой руке. В смерти этих троих виновен был не кто-нибудь, а он, их командир. И осознание этого факта сжигало майора изнутри, заглушая боль собственной раны. Хотелось выть, по-волчьи страшно и тоскливо, кричать, плакать, биться на асфальте в истерике. Но майор прекрасно понимал, что это уже ничего не сможет изменить. Поэтому просто сидел и молча смотрел на стоптанные подошвы "берцев".
   – Что, доигрался? – послышалось откуда-то сверху. Майор неторопливо, почему-то опасаясь оторвать взгляд от этих подошв, поднял голову. Над ним, нависая, стоял начальник УВД. Сейчас в его внешности не было ничего такого героического – немолодой уже и смертельно усталый мужик с потухшими глазами.
   Неподалеку топтались те, кого майор про себя называл "пристяжью". Сейчас все эти люди думали Лишь о том, как сохранить занимаемые ими должности, не пыльные и не опасные, но при этом довольно денежные и позволяющие им "решать вопросы". Судьба бывшего начальника УВД была им совершенно неинтересна... Несомненно то, что уже завтра в области начнет свою работу комиссия из министерства. Крайним, разумеется, станет Карасев. Ну и кто-нибудь еще. И каждый не хотел оказаться этим "кем-нибудь"...
   Майору на все эти игрища чиновников от правоохранения было совершенно наплевать. Он все еще силился понять – как же так могло получиться, что в мирное время, в родном городе, при проведении рядовой операции он получил троих "двухсотых" и полтора десятка "трехсотых"? Здесь, можно сказать, на пороге собственных домов, а не где-нибудь в диких чеченских горах нашли свою смерть его люди...
   Командир отряда ничего не ответил на слова генерала. И даже с места не попытался приподняться. Посмотрев на начальника УВД невидящим взглядом, вернулся к своему занятию – созерцанию ботинок погибших.
   – Любуешься на дело рук своих? – Карасев прекрасно видел, что омоновцу сейчас очень плохо. Больно. Но только он хотел причинить еще большую боль. Если уж не физически, то хотя бы морально. – Ну что же... Любуйся, гер-рой! Тебе есть чем гордиться...
   Майор сначала не понял смысла сказанного. А когда наконец до него дошло и он вскинул голову, генерала уже возле него не было – он, устало загребая ногами, брел в сторону соседнего переулка, где уже ждала его персональная машина. Вслед за ним потянулись к своим транспортным средствам и "сопровождающие лица". Им еще рано было ехать домой. Сейчас надо было направляться на службу, проверять сейфы и столы, пролистать многотомные дела с перепиской. Короче, надо было готовиться к проверке. Никто из них даже не взглянул в сторону командира отряда. Вроде как его тут и не было вовсе.
   А в это время майор, глядя на них, пытался понять – как же такая простая, но в то же время очень верная мысль не пришла в голову ему самому?! Ведь действительно, во всем, что тут сегодня произошло, виноват только он и никто другой! И именно с него надо было чинить весь спрос! Он, и только он должен быть наказан! Но не людьми. Все их звания, должности, чины – не больше чем обычная мишура, которая чего-то стоит только в стенах УВД или М ВД. Майор же хотел отдать себя на высший суд...
   Командир отряда попытался пошевелить правой рукой, но тут же его лицо исказила гримаса боли. Эта рука перестала быть рабочей.
   Тогда он начал расстегивать висящую на поясе кобуру левой рукой. Потом долго выковыривал застрявший в негнущемся кожаном футляре пистолет. Штатное снаряжение – это, знаете ли, не для слабонервных... И с двумя руками приходится помучаться... А уж с одной...
   И все же майор пусть и не сразу, но справился с поставленной перед самим собой задачей. Рукоятка пистолета привычно легла в ладонь. Большой палец опустил вниз флажок предохранителя. Все. Оружие было готово к стрельбе. Патрон в патронник был дослан майором заранее, перед тем как он подал команду на штурм.
   Не спеша, но в то же время совершенно спокойно, не испытывая какой-то там внутренней дрожи, майор поднял Пистолет к виску. Дульный срез приятно холодил разгоряченную кожу. Майор не боялся смерти. Наоборот, он жаждал ее как избавления. Его бойцы лишились жизни по еговине. Ну что же... он готов сполна заплатить за это своей собственной.
   Указательный палец привычно прикоснулся к спусковому крючку, чуть погладил его. И в этот момент запястье майора обожгла острая боль. Оружие вылетело из ладони и повисло на вытяжном ремешке. Майор как-то отстранение удивился происшедшему, но подхватить пистолет не попытался – недоуменно посмотрел сначала на пустую ладонь, потом на болтающееся немного ниже колена оружие. И только потом поднял голову.
   На него в упор смотрела женщина-психолог. И глаза у нее были... очень злые и одновременно просматривалась в их глубине какая-то истинно бабья жалость...
   "Шустрая, – почему-то подумал майор. – Это она меня так каблучком приложила. А у нее серые глаза. Красивые..."
   – Ну ты и муди-ила-а, – с чувством сказала женщина, продолжая смотреть в глаза командира отряда. – И так уже мужиков почти не осталось. Через одного – то педики, то просто козлы. И ты тут еще...
   Не зная, что на это можно сказать, майор просто попытался пожать плечами, но тут же скривился от боли. Опять забыл о раненой руке.
   – Подвинься! – не попросила, а потребовала женщина. Вообще-то улица имени Александра Матросова была вытянута в длину почти на пять километров. И высокий бетонный бордюр шел одной, почти непрерывной линией на всем ее протяжении. Так что это требование женщины-психолога выглядело по меньшей мере странно.
   Но майор, мысленно уже шагнувший за ту грань, что разделяет жизнь и смерть, уже отрешившийся от всего земного, ничего странного в этом требовании не увидели послушно подвинулся. Болтавшийся под коленом пистолет при этом глухо брякнул о бордюрный камень.
   Женщина грациозно опустилась рядом с майором. При этом оказалась настолько близко, что майор через свой и ее камуфляж почувствовал горячую упругость молодого налитого женского тела. "А у нее и фигура ничего... – не смог не отметить командир отряда. – Ей бы не эту корявую формягу, для гермафродитов пошитую, а платьице, с открытой шеей, с открытыми руками..."
   – Тебя как зовут-то? – деловито поинтересовалась женщина.
   – Матвей, – отозвался майор.
   – Матвей... Мотя, значит. Ну а меня – Тоня.
   – Очень приятно, – вежливо сказал омоновец.
   – Мне – тоже. – Женщина вытащила из кармана початую пачку "Явы", протянула майору. – Угощайся.
   Он неловко выковырял сигарету из пачки, покатал между пальцев, после чего вставил фильтр в губы.
   Тоня в это время извлекла из нагрудного кармана кителя простенькую зажигалку, поднесла трепещущий огонек сначала майору, потом прикурила сама. Со вкусом затянулась.
   Глядя на нее, Матвей тоже втянул в себя терпковатый табачный дымок. И тут же, уронив горящую сигарету на землю, согнулся пополам, сотрясаемый жесточайшим, удушающим приступом кашля.
   – Что с тобой?! – встревоженно наклонилась к нему сидящая рядом женщина.
   – Я... не... курю... – задыхаясь, пробормотал Матвей, вытирая выступившие на глазах слезы здоровой рукой.
   – Во как! – удивилась женщина. Оценивающе посмотрела на майора, смерила его взглядом с головы до ног, подумала и сообщила: – Нет, Матвей, ты все-таки конченый мудак!
   И сказано это было таким деловым тоном, с такой уверенностью в собственной правоте, что не могло не прозвучать смешно. И по лицу Матвея легкой тенью скользнула вымученная усталая улыбка.

5

   – И как же намбыть?.. – Молодой старший лейтенант милиции, звездочки которого просвечивали сквозь тонкую ткань когда-то белого больничного халата, наброшенного ему на плечи, требовательно смотрел на сидящего напротив него врача.
   – А это уже ваши сложности. – Доктор развел руками. Он не собирался облегчать жизнь ментам, которых, как и всякий русский человек, терпеть не мог. Нет и не может быть каких-то там "нас". Каждый занимается своим делом. И у доктора, дежурного нейрохирурга больницы скорой медицинской помощи, была не самая простая ночь. Она была очень "урожайной" на разного рода травмы головы. Больных подвозили каждые две-три минуты. И среди них – много коллег теперешнего собеседника.
   – Так когда я смогу с нимпобеседовать? – продолжал гнуть свое милиционер.
   – Вы, видимо, не совсем представляете себе то, о чем я вам только что говорил, – тяжело вздохнул врач. – Состояние больного – критическое. Диагноз – закрытая черепно-мозговая травма, перелом основания черепа...
   – Это я знаю! – перебил врача старлей. – У меня это написано...
   Не смущаясь многозначительно недовольным взглядом доктора, он полез в лежащую у него на коленях папку, откуда вытащил небольшой, с четвертушку листа, бланк, заполненный шариковой ручкой.
   – Вот! "Неизвестный №2. Диагноз: 34МТ, перелом основания черепа. Обстоятельства получения травмы не установлены", – прочитал он и опустил листок. – Меня интересует другое. Первое – откуда он был доставлен. И второе... Мог ли он такие телесные повреждения получить при падении с высоты собственного роста?
   Врач, уловив в глазах своего собеседника жадное ожидание, недовольно отвернулся. Этот милиционер ему не понравился с самого начала. Своей нахрапистостью, самоуверенностью, какой-то воинствующей малограмотностью. А теперь весь этот разговор начинал врача тяготить.
   Милиционеру не нужна была истина. Ему нужно было любой ценой спихнуть это спецсообщение, списать на несчастный случай, пока еще пациент не умер. Старлей не хотел получить "темнуху" – нераскрытое преступление – в свои дежурные сутки. А на жизнь и здоровье человека, что сейчас находился в реанимационной палате, ему было просто наплевать.
   Но только как бы то ни было, а на вопросы врач ответил:
   – О том, откуда был доставлен больной, вы можете узнать в приемном покое. Вам там смогут сообщить и фамилию доставившего его врача, и бортовой номер автомашины. А что касается второго вашего вопроса... я, молодой человек, не эксперт. Я – нейрохирург.
   – Ну, у вас же есть какое-то собственное мнение? – недовольно протянул мент. И тут же попытался грубовато "кинуть леща" врачу: – Вы же такой опытный доктор.
   – Ну, если вас интересует мое личное мнение... Пациент на момент получения травмы был трезв. При осмотре какой-либо врожденной или приобретенной патологии не выявлено. Физически развит очень хорошо, я бы сказал, великолепно.
   – И?.. – чуть поторопил милиционер.
   – Объективно травма была получена явно криминальным путем, – четко и ясно произнес врач.
   Старлей недовольно поморщился. Если бы доктор на его второй вопрос ответил: "Да, мог!", он тут же взял бы с него объяснение и быстренько спулил материал участковому инспектору. Пусть тот ноги бьет. А так придется возиться самому...
   – Ну ладно. Спасибо, доктор! – Старлей аккуратно уложил бумажку в свою папку. Встал с места, поправил сползающий с плеч халат.
   – Не за что, – ухмыльнулся доктор.
   Уже у самых дверей ординаторской милиционер вдруг остановился и спросил:
   – Скажите, доктор... Вот наш – "неизвестный № 2", так? А кто "неизвестный № 1"?
   – Юноша-кавказец, – ответил врач. Он не хотел затягивать разговор – устал. – Чеченец. Но только его личность уже установлена. В приемном отделении родственники толкаются. Переживают...
   – А что с ним?
   – Огнестрельное ранение головы. Поврежден мозг. – Врач покосился на милиционера и многозначительно добавил: – У его палаты – охрана... Вроде как был ранен в перестрелке с вашими...
   – Вот же сука! – злобно оскалился милиционер. – И выживет?..
   – Выживет. – Врач кивнул головой. – Теперьвыживет. Но только лучше бы было ему умереть...
   И, наткнувшись на недоумевающий взгляд милиционера, пояснил:
   – Это будет уже не человек... Так, растение какое-то...
   – Ну, так ему, животному, и надо! – окончательно вызверился мент. – Не будет больше в наших стрелять!

Глава 20

1

   Несмотря на позднее время, в здании УВД области наблюдалось нездоровое оживление – почти во всех кабинетах светились окна, а к самому зданию то подъезжали, то отъезжали различные машины. Все работали... Уже всем, вплоть до самого последнего постового на проходной, было известно, что в столице, в министерстве спешно формируется комиссия для проведения внеочередной комплексной проверки оперативной и служебной деятельности всех подразделений УВД.
   Готовились к приезду высоких гостей старательно – писали и печатали бумаги, распихивали их по делам, заполняли различные карточки. Хотя люди более или менее опытные прекрасно понимали – этой "штурмовщиной" ничего не добьешься. Комиссия едет с определенными установками, полученными с выше. И в соответствии с этими установками будут либо «копать» по полной, либо позволят свозить себя на рыбалку, на охоту, на какую-нибудь пригородную турбазу и отправятся восвояси, усталые, но довольные впечатлениями, которые были получены во время инспекции.
   Сейчас ни на рыбалку, ни на охоту никто не собирался. Не до того как-то. В этом конкретном случае никто ничего хорошего не ждал и иллюзий не строил. Комиссия направляется для того, чтобы выявить вопиющие недостатки и промахи в организации службы. И выявит. Проще говоря, найдут "крайних", поменяют руководителей ведущих служб и торопливо доложат в стольный град, что теперь-то в Красногорске будет все куда как хорошо! Это знали все. Но только бумаги к проверке все равно готовили. Не спали.
   Сам генерал заперся в своем кабинете. Он вовсе не собирался стреляться. Для него жизнь еще не закончилась. Хотя милицейская карьера – да. Но на свете, а тем более в этой стране много сфер, где может пригодиться предприимчивый человек. Например, политика. Там вообще ни за что отвечать не надо – знай себе болтай!
   Генерал усмехнулся... А почему бы и нет?! Пользоваться всевозможными мыслимыми и немыслимыми льготами, жить в столице, где жена сможет щеголять туалетами и драгоценностями без боязни, что найдется какой-нибудь умник, желающий сопоставить стоимость прицепленного к ней с размерами генеральской зарплаты, а дочка-троечница, шестнадцатилетний прыщавый переросток, сможет поступить в заветное МГИМО – кузницу кадров для всевозможных светских тусовок.
   Генерал лениво перелистывал страницы протоколов многочисленных коллегий УВД, а сам уже на полном серьезе прикидывал, к кому обратиться, с кем поговорить, к какой партии примкнуть, чтобы его фамилия "украсила" какой-нибудь из избирательных списков. Неважно какой...
   Господин Карасев не отчаивался и надеялся еще послужить Отчизне.
   Зато все остальные руководители в этот вечер трудились, как пчелки. Им свои места терять никак не хотелось.
   "Кадры" в срочном порядке готовили приказ об увольнении командира ОМОНа как не соответствующего занимаемой должности. Кто-то, правда, заикнулся было, что майор во время штурма был ранен и увольнять его сейчас, до окончания лечения, нельзя. Запрещено и наказуемо. Но начальник отделения, старый и не раз битый жизнью ветеран кадровой службы, некоторое время поразмыслив, заявил уверенно:
   – Я его знаю – он мужик порядочный... По судам и по прокуратурам ходить не будет. Делаем приказ!
   В собственной порядочности этот деятель не сомневался тоже.
   Попутно готовился еще один, но только с другой формулировкой: "...За поведение, несовместимое с высоким званием работника российской милиции..." "Героем" второго приказа стал участковый инспектор, на участке которого располагалось кафе "Ведено".
   Сам участковый в это время находился в кабинете УСБ. С форменной курточки его грубо, что называется "с мясом", были сорваны офицерские погоны. Под глазом старлея, теперь уже бывшего, потихоньку наливался яркой багровостью свежий синяк, а сам он, облизывая разбитые губы, торопливо что-то писал, время от времени поглядывая на стоящего за его спиной здоровенного оперативника в гражданском.
   "Сотрудник очистки" периодически перегибался через плечо недавнего коллеги и, заглядывая в текст, приговаривал:
   – Все пиши, все! Как у чеченов бабки брал, как во время рейдов их не проверял... Все, сука, пиши! Пока тебя по-хорошему просят!
   Вообще-то такие вот зубодробительные методы сотрудниками "очистки рядов" не используются. Как правило. Но ведь в большинстве правил есть исключения?..
   Уже бывший участковый, испуганно втянув голову в плечи, строчил страницу за страницей. Ему было в чем покаяться.
   По коридорам управления из кабинета в кабинет заполошенно метались какие-то растрепанные молодые люди с бумагами в руках, не замечая идущих им навстречу коллег. Пепельницы в кабинетах были полны окурков, время от времени кто-нибудь забегал в туалет, чтобы в который уже раз за последние несколько часов набрать чайник: принято считать, что растворимый кофе – лучший друг ночных бдений.
   Всеобщая нервозность не миновала и уголовный розыск. Сумин, переживший на своем милицейском веку не одну проверку, тоже знал, что эта станет для него последней. И вовсе не потому, что он настолько плох и не справляется со своими обязанностями. Причины уже перечислялись. Кроме того, десятилетие чеченских войн привело к тому, что в структурах МВД оказалось слишком много молодых полковников и подполковников, получивших свои звезды досрочно, но не имеющих достойных их званий должностей. А ведь среди них были чьи-то сыновья, племянники и зятья. И сейчас покровители могли "организовать" продвижение своим близким.
   Полковник Сумин был полностью готов к тому, чтобы перейти в число пенсионеров. А нервничал из-за того, что представлял себе, как завтра какой-нибудь министерский хлыщ, не имеющий опыта работы "на земле", но зато знающий почти наизусть все приказы и наставления, а также обладающий московской пропиской, будет назидательно выговаривать ему за "развал работы", брезгливо перебирать старые дела и многозначительно поучать, повторяя когда-то однажды заученные прописные истины. Такое старый опер считал для себя унизительным.
   А еще это дело Мацкевича... Вроде бы и преступники пойманы, и сам заложник освобожден – вон сидит в углу кабинета, кутаясь в принесенный кем-то из ребят шерстяной плед, глазами заплывшими хлопает. Одно опознание – и все. Дальше уже начинаются проблемы Борисова. Допросы, опознания, очные ставки.