Страница:
– Но я все равно буду по тебе скучать. – Я тоже, но я постараюсь устроить так, чтобы приехать снова в начале следующего месяца.
– Правда? – обрадовалась я. – А мне это даже в голову не приходило! Тогда совсем другое дело. А я думала, мы не увидимся до ноября.
– Когда я просил тебя выйти за меня замуж, я вовсе не имел в виду длительной дружбы, дорогая. А поскольку у тебя нет телефона, то остается только непосредственное общение. – Он улыбнулся и поцеловал меня. – Может быть, я подарю тебе аппарат в качестве свадебного подарка.
– Спасибо, но я предпочитаю тебя живьем. Необходимость доверять свои мысли любимому с помощью куска пластмассы меня не устраивает.
Макс рассмеялся.
– Ты права. Не волнуйся, Клэр. Мы что-нибудь придумаем. В следующем году я поменяю свое расписание на летние месяцы. Я вполне могу здесь писать. Сейчас мне уже сложно что-то изменить, так что как получится, ладно?
Я почему-то вдруг успокоилась, как будто у нас началась устроенная, спокойная семейная жизнь.
– Договорились. И спасибо, что ты готов пойти мне навстречу.
– Для Персефоны я готов пойти хоть на край света.
– А кто это Персефона? – спросил Гастон, падая на одеяло, и без колебаний вторгаясь в чужой разговор.
Макс, подмигнув мне, сказал:
– Персефона – это богиня весны, красавица-дочь Деметры, богини плодородия. Это история из греческой мифологии, про то, как сменяются времена года.
– Ой... а вы мне не можете ее рассказать, месье? – Гастон устроился поудобнее и, подперев подбородок рукой, выжидающе поглядел на Макса.
– Ну что ж, попробую. Персефона как-то раз бродила по горам с друзьями и отстала от них, залюбовавшись прекрасным цветком нарцисса. Тут из-под земли в повозке, запряженной вороными конями, появился Гадес, властелин подземного царства, князь мертвых.
Гастон поежился и погрустнел.
– Он забрал с собой Персефону, а ее мать, услышав крики дочери, бросилась ее искать. Но она не смогла ее найти и страшно опечалилась. В тот год земля стала холодной и голой, и все ужасно страдали от того, что ничего не выросло. И вот, 3евс, главный из всех богов, понял, что надо что-то делать. И он послал своего гонца, Гермеса, в подземное царство, чтобы тот велел Гадесу отпустить Персефону.
– А почему же он сразу так не поступил? – поинтересовался Гастон, который любил справедливость.
– А-а, дело в том, что Гадес был его братом, и он хотел, чтобы тот был счастлив. Но все же он не мог допустить, чтобы вся земля мучилась только из-за того, чтоб его брат не был одинок.
– Этот Гадес, наверное, здорово рассердился, что ему надо отдать Персефону.
– Он очень опечалился, потому что любил ее. Но он заставил ее проглотить гранатовое зернышко, потому что знал, что тогда она обязательно вернется к нему. – Макс многозначительно посмотрел на меня, и я улыбнулась.
– Ну и дальше, месье? – нетерпеливо спросил Гастон.
– Персефона вернулась к матери, которая, конечно, страшно обрадовалась. Но когда она узнала, что Персефона съела зернышко, она снова огорчилась, поняв, что дочь снова ее покинет. Тогда Зевс послал нового гонца, на этот раз к своей матери, и попросил, чтобы та договорилась с Деметрой, что Персефона будет спускаться под землю на четыре месяца в году, и тогда природа будет умирать, но зато, когда она будет возвращаться к Деметре, земля снова будет становиться плодородной. И вот потому у нас бывает зима.
– Вот это да! – воскликнул Гастон, – значит, вот почему вы назвали мадемуазель Персефоной, – она приезжает сюда, когда хорошая погода, а когда холодно – живет в Англии. А я, как печальная мама, скучаю, пока ее нету, и жду, чтобы кончилась зима. А вы, месье...
Макс кивнул, а я рассмеялась и сказала:
– Перед тобой Гадес собственной персоной, но он еще не привык к своей роли. Может, искупаемся?
Мы провели почти полдня у реки, и потом поехали в Бомон и зашли в кафе «Табак», где я купила Гастону обещанное мороженое, а мы с Максом выпили кофе. Мы немного посидели там, болтая с Гастоном, а Макс с удовольствием курил, смотря и слушая. Потом он пошел посмотреть старую церковь тут же на площади, и, когда вернулся, мы заказали еще кофе, на этот раз с коньяком. Но как только тени стали длиннее и протянулись вдоль деревенской площади, мы все же заставили себя подняться и отвезли Гастона в Сен-Виктор.
Мы шли втроем по дорожке, которая вела к его дому. Гастон, идя между нами, нес свой самолет и напевал забавную песенку, когда я увидела мадам Клабортин. Она постояла у двери, а потом направилась к нам. Она явно спешила и была озабочена. Заметив нас, она замедлила шаг и остановилась.
– Boпjour, мадам, разрешите познакомить вас с месье Лейтоном. – Я следила за выражением ее лица, а она разглядывала нас.
– Гастон! – вдруг сказала она сердито. – Где ты пропадал целый день?
– Я как раз шел домой... – озадаченно ответил мальчик. – А что такое? Я был с...
– Сейчас же домой, Гастон.
– Oui, – кивнул он, недоуменно пожав плечами. День сразу перестал казаться веселым, как будто туча закрыла солнце и подул ледяной ветер. – Спасибо, мадемуазель, месье. Было очень весело.
Он хотел что-то еще добавить, но мадам Клабортин схватила его за предплечье и потащила за собой, не произнося больше ни слова.
Макс, вероятно, почувствовал, что я удивлена, потому что спросил:
– Что все это означает?
– Честно говоря, просто не представляю себе, – ответила я, – прежде она никогда не бывала грубой. Не понимаю. Ты думаешь, что-нибудь, правда, случилось?
– Не знаю. Может, она растерялась, увидев тебя с мужчиной?
Он произнес это спокойно, но я увидела, что он тоже озадачен.
– Возможно, ты прав. Но все же странно...
– Ничего, Клэр. Не стоит беспокоиться. Что бы там ни было, Гастон завтра нам все расскажет. Наверное, какие-то семейные проблемы. Поедем домой.
На следующий день Гастон не появился, и к вечеру я уже так беспокоилась, что не могла сосредоточиться на работе. Я подошла к Максу, который писал статью в graпde piece.
– Макс?
– Да? – он рассеянно поднял глаза, но потом заметил, что я взволнована, и спросил: – В чем дело, Клэр?
– Как ты думаешь, может, мне сходить к Гастону домой? Он ни разу не пропускал урока за все время, что мы с ним знакомы, во всяком случае без предупреждения.
– Послушай, милая, я не думаю, что стоит тревожиться, но, если тебе станет легче, конечно, сходи.
– Хорошо. Может быть, мадам узнала, что ты живешь у меня, и не хочет, чтобы Гастон мешал?
– Скорее она не хочет, чтобы он был свидетелем того, что, как ей кажется, здесь происходит, – сказал он сухо.
Я улыбнулась.
– Сомневаюсь, чтобы у нее хватило воображения. И все же, если я узнаю, мне будет спокойнее. Я скоро.
– Не спеши.
– Спасибо, Макс. – Я быстро вымыла руки и ушла.
Я стучала в дверь Клабортинов, стараясь не волноваться, но когда мадам открыла, моя выдержка почему-то сразу же испарилась. Она смотрела на меня так, словно меня прислал сам сатана.
– Да, мадемуазель? – произнесла она тоже не очень уверенно.
– Простите, мадам, надеюсь, я вас не побеспокоила, но Гастон пропустил два урока подряд, и я разволновалась. Он не заболел?
– Нет.
– О, – только и сказала я, растерявшись еще больше. – Может быть, тогда я смогу с ним поговорить?
– Его нет.
– Нет? В таком случае можно мне оставить ему записку...
– Это исключено, мадемуазель. Его забрала к себе тетя.
– К себе? Не понимаю. Он ничего не говорил, а это так на него не похоже... Уехать, не предупредив меня, чтобы я ждала...
– Он не знал. Сестра приехала за ним. Она увезла его к себе на несколько месяцев.
– Понимаю. – Я изо всех сил старалась не показать, до чего я огорчена, но внутри у меня все дрожало. – Может быть, вы могли бы дать мне адрес? Я бы хотела написать...
3а спиной жены появился месье Клабортин. Его обычное добродушие сменила сдержанная любезность.
– Простите, мадемуазель, но лучше уж я скажу прямо. Мы подумали, что Гастон бывает с вами чересчур много. Такому ребенку, как он, совершенно ни к чему тратить попусту время на никчемные занятия, чтобы после только разочароваться.
– Но он очень талантлив! Он будет делать успехи, если ему помочь. Неужели вы хотите ему в этом отказать? – спросила я с испугом.
– Не для него все это. Мы против вас ничего не имеем, мадемуазель, но так лучше. Ему будет хорошо с тетей, и больше тут не о чем разговаривать.
– Погодите, быть может, это из-за месье Лейтона?
– Месье Лейтона... – переспросила мадам Клабортин, бросив беспомощный взгляд на мужа.
– Человека, который был вчера со мной. Он критик, понимаете, и он так же, как и я, считает, что Гастон подает большие надежды. Пожалуйста...
– Тут больше не о чем говорить, мадемуазель, – повторил отец Гастона и сделал шаг по направлению к двери.
– Да, конечно. Простите, что побеспокоила вас. Спокойной ночи.
Я повернулась и ушла, понимая, что оставила за спиной куда больше, чем просто-закрытую дверь.
Домой я ехала не спеша, глубоко задумавшись.
– Клэр? – Войдя в дом, я остановилась, прислонившись к толстой деревянной стене. Макс тут же подошел и обнял меня.
– Ну что? – спросил он с тревогой. – Я надеюсь, Гастон здоров?
– Да, Макс. Он в порядке. Но он уехал. Я просто ничего не могу понять!
– Что значит уехал? Что ты имеешь в виду? Ну-ка иди сюда, сядь и расскажи все как следует. – Он усадил меня на диван.
– Его увезла тетя. Они не хотят, чтобы он бывал со мной и занимался рисованием. Господи, мне надо было догадаться вчера, когда он сам говорил. Он ведь никогда раньше не произносил ничего подобного, ну, что ему нечего на многое замахиваться, и прочее. И он терпеть не может эту Жозефину, Макс, я тебе уже рассказывала. Называет ее противной.
Макс помолчал, обдумывая все то, что я сказала. Потом он встал и, держа руки в карманах, заходил по комнате.
– Ну, хорошо, а как ты сама можешь все это объяснить?
– Не знаю! Не знаю и все тут! – мне казалось, что мой собственный голос звенит у меня в ушах, и на меня все сильней накатывало волнение. – Я занимаюсь с ним третий год, и почему-то сейчас они вдруг стали возражать. Все были довольны, и только неделю назад Гастон впервые сказал, что тетя увидела его портрет и рассердилась. Насколько я помню, он вообще никогда о ней не упоминал. Ох, Макс, они теперь его насовсем куда-нибудь ушлют, и ему будет очень плохо! Он бы обязательно предупредил меня, что уезжает, если бы смог. Тут что-то не так, и я совершенно не представляю, что можно предпринять!
– Успокойся, дорогая. Ты права, история и в самом деле странная, но лучшее, что мы можем сейчас сделать – все как следует обдумать. Во-первых, пойми, Гастону может не нравиться его тетя, но ведь ему всего десять. Если они настаивали, то он был вынужден с ней уехать. Это объясняет вчерашнее поведение мадам Клабортин, помнишь, когда она нас увидела. Вероятно, тетушка уже была здесь, и мадам не хотела, чтобы она устроила сцену.
– Макс, это невыносимо! Бедняга Гастон страдает из-за меня. Ему там будет так плохо! – Слезы подступили к моим глазам, и я уткнулась ему в плечо.
– Я понимаю, Клэр. Слушай, все утрясется. Он очень быстро изведет тетку, а мать соскучится и заберет его домой. В следующем месяце начинаются занятия, и он все равно вернется.
– Так должно быть, но они же сказали, что отправили его на несколько месяцев.
– Я, точно также как ты, совершенно не понимаю, в чем дело, но сейчас мы с тобой совершенно бессильны.
– Если бы я хоть знала, где она живет, я бы написала, но они мне даже адреса не дают!
– Да? Но это в общем-то можно понять. Раз уж они решили, что ты на него дурно влияешь... Странная, конечно, реакция, но, поверь, все обязательно уладится. Выпей-ка вина, а я пойду приготовлю ужин.
Спокойствие Макса отчасти передалось и мне, поев, я почувствовала себя немного лучше, а мое огорчение сменилось ужасной злостью из-за того, что родные поступили с Гастоном так жестоко. Но Макс был прав мне оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Во всяком случае, так мне тогда казалось.
Утром я рано ушла в мастерскую и, поскольку мне хорошо работалось, не стала делать перерыва. Писать ту часть картины, где была Жозефина, было неприятно, но, с другой стороны, ярость, которая копилась во мне и не находила выхода, придавала мне силы. В одиннадцать Макс постучал и вошел, неся дымящийся кофейник.
– А ну-ка, отвлекись и выпей кофе. Ну, как ты?
– Спасибо, лучше. Я послушалась тебя и решила, что надо ждать. Но меня это все просто бесит, и, боюсь, Жозефине несдобровать, – во всяком случае на холсте.
– А, ты ее пишешь? Я не знал. Не разрешишь хоть одним глазом взглянуть на эту ведьму?
– Если хочешь. Она еще совсем не закончена, но кое-какое представление получить можно. – Макс подошел, и я взяла у него чашку. – Надеюсь, она не получится у меня слишком злющей, но намек есть... Макс? Ну как тебе? Что, очень плохо?
Его лицо стало вдруг почему-то белым как мел, и он схватился руками за мольберт.
– Макс, что с тобой? – изумленно спросила я.
Взгляд его стал тяжелым, и он смотрел мимо меня.
– Это Жозефина?
– Ну да! А что? – я еще больше удивилась. – Боже... Погоди, Клэр, не говори ничего... Мне надо подумать.
Он подошел к открытому окну и, беспомощно уронив руки на подоконник, наклонился, чтобы глотнуть воздуха. Я снова подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину, пытаясь понять, что могло его так глубоко потрясти, но не увидела ничего, кроме Жозефины, едва намеченного силуэта ее сестры и набросков фона.
Макс, не поворачиваясь ко мне, спросил:
– Так в каком городе, ты говоришь, живет Жозефина?
– Кажется, в Ницце. Я же сказала тебе, что точно не знаю... – мне почему-то становилось страшно. – Послушай, я не понимаю, что происходит?
Он повернулся, и теперь я испугалась всерьез. Макс сейчас напоминал профессионального убийцу, и это было малоприятное зрелище.
– Я и сам не знаю, но я только что понял, что просто обязан ее разыскать. Я вернусь сразу же, как смогу, Клэр. Дай мне несколько дней.
– Но Макс, куда ты поедешь? Прошу тебя, объясни, в чем дело!
– Я был когда-то давно и при весьма необычных обстоятельствах знаком с этой женщиной. Если она полагает, что ей удалось от меня спрятаться... она очень сильно ошибается.
– Что? Макс, о чем ты?
– Пожалуйста, не спрашивай больше. Не сейчас. – Он поднялся наверх и, прихватив с собой сумку, тут же спустился и направился к «Мерседесу». Я вышла вслед за ним, не в силах вымолвить ни слова от удивления. Пока он открывал дверцу и, наклонившись, забрасывал сумку на сиденье, мне казалось, что он вообще не замечает меня, но он выпрямился и сказал:
– Послушай, Клэр, мне ужасно неприятно, что так вышло, но я все обязательно тебе объясню, когда вернусь.
Глаза его сузились от гнева, я никогда не видела его таким прежде.
К концу следующего дня после внезапного отъезда Макса, мои нервы были напряжены до предела. Я ужасно старалась хоть в чем-то разобраться. Макс откуда-то знал Жозефину, и это заставило его ринуться в Ниццу. Больше я так ни до чего и не додумалась. Меня безумно беспокоило, что он так зол, но теперь я сама начала сердиться на него за то, что он оставил меня в неведении.
Неожиданно мне показалось, что кто-то скребется в окно мастерской, и я чуть не вскрикнула от испуга. Крепко сцепив руки, я уговаривала себя, что мне мерещатся страхи там, где их нет, но все же сердце у меня ушло в пятки. Я поднялась и дрожа подошла к окну.
– Мадемуазель... – донесся до меня едва слышный голос Гастона.
– Гастон! – я распахнула окно настежь.
– Ох, мадемуазель, – едва выговорил он, залезая, и, оказавшись в комнате, бросился ко мне в объятия. Я не выпускала его несколько мгновений, затем немного отодвинула от себя и пристально всмотрелась в его лицо.
– Гастон, что стряслось? – вид у него был ужасный, темные круги залегли под глазами, а кожа казалась восковой.
Он молча мотал головой, и только крупные слезы капали из огромных глаз.
– Малыш, ты удрал?
Он кивнул.
– Пойдем на кухню, выпьем горячего какао, и ты мне все расскажешь.
– Вы одна, мадемуазель? – с опаской спросил Гастон.
– Да, как всегда, а что собственно? И почему ты не захотел войти в дверь?
– Я все объясню. А можно мне какао и чего-нибудь поесть? Я страшно голодный и устал.
Он говорил по-французски, что тоже являлось доказательством того, что он по-настоящему измучен. Я ответила ему на его языке.
– Я сделаю тебе омлет, и ты будешь рассказывать и есть.
Он только кивнул и пошел за мной, не выпуская моей руки. Я быстро принялась за дело, а Гастон уселся напротив и молча смотрел на меня. Видимо, его успокаивали мои размеренные движения. Я болтала с ним, рассказывала о том, как я о нем беспокоилась, и о том, как рада, что он вернулся, уговаривая больше ни о чем не волноваться. Он ничего мне не отвечал. Что бы с ним ни случилось, но он был явно ужасно огорчен, и ему нужно было время, чтобы прийти в себя.
Омлет с толстым куском ветчины и большой ломоть хлеба, с помощью которого он помогал себе уничтожать все это, помогли ему восстановить силы, и он стал менее бледным. Бормоча слова благодарности, Гастон допил свое какао, и я, сделав ему вторую чашку, усадила его на диван.
– А теперь, малыш, расскажи мне все с самого начала.
Было похоже, что я открыла шлюзы, и на меня хлынул поток. Тетя, которая приехала, чтобы увезти его подальше от меня, его протест, потом долгое путешествие в машине на юго-восток. Он сказал, что в Ницце его заставили сидеть почти все время взаперти и что он собирался добыть денег, чтобы удрать, но прошлой ночью был вынужден убежать, ничего не дожидаясь.
– Потому что понимаете, мадемуазель, я ужасно перепугался, просто ужасно... Я такое увидел и услышал...
– Чего же ты испугался? – спросила я, начиная что-то подозревать.
– Я спал, но меня разбудил крик, и я услышал мужской голос. Мне показалось, что я его знаю, я пошел вниз и стал слушать из-за двери. Слышно было не очень хорошо, но я смотрел в замочную скважину.
– И о чем они говорили, Гастон? – впервые я не могла его отругать за то, что он подслушивал.
– Они говорили по-английски, мадемуазель. Я даже не знал, что тетя знает английский. Но это точно.
– Да, да. Так что же заставило тебя удрать среди ночи?
– Они дрались. Вообще-то я почти ничего не понял. Тетя Жозефина сказала, что она сделала то, что надо, что она знала, что собирается сделать он, и что ей бы тогда не поздоровилось. А он ответил, что она совершенно права, и что если она думает, что земля может сейчас носить их обоих, то ошибается. Что это значит, а, мадемуазель?
Я нахмурилась.
– Только то, что они должны быть друг от друга подальше. Продолжай.
– Он закричал, что хватит того, что она уже выиграла от своего вранья, и что он не допустит, чтобы через столько лет все вылезло наружу. И еще сказал, чтобы она даже не пыталась скрыться, и чтобы знала, что он ее все равно разыщет. А потом они стали спорить насчет других людей и денег. Это все я не очень хорошо разобрал. Я думаю, он ругался. Но я не понял, мадемуазель!
– Я тоже не понимаю, малыш, – ответила я, стараясь казаться спокойной, хотя чувствовала, что кровь стынет в моих жилах. Меньше всего Гастону сейчас нужна была женская истерика. – Вспомни все-все, что помнишь, и, может быть, мы вдвоем сумеем разобраться. Все, Гастон, понимаешь? – торопливо добавила я.
– Ну, она ответила, что если бы только могла, то сообщила бы про него в полицию, и если он еще что-нибудь попробует сделать, то сообщит, пусть даже ей придется рассказать про то, что она тоже участвовала. А потом он сказал, что убийство, так он и сказал, мадемуазель, что убийство совершить легче, чем многие думают, и что, если она не глупая, то лучше ей его послушаться. А она сказала, что он, наверное, ненормальный, если хочет решиться на такое, и что на этот раз он точно окажется на веревке, где ему и место. И еще она сказала, что ей положена ее доля – я правильно говорю по-английски? Я точно не знаю.
– Да, Гастон, правильно. – Мне казалось, что вокруг меня все рухнуло в одно мгновенье.
– Что ей положена ее доля, если он не хочет, чтобы она пошла в полицию. А он ответил, что давным-давно с ней расплатился, и что лучше умрет, чем даст ей еще хоть один пенс, и что он не позволит ей ему мешать. А потом он сказал, что увезет меня, мадемуазель! Тетя ответила, что я для него никто, а он не согласился и сказал, что она не должна была меня забирать, потому что так только хуже, и что это глупейшая ошибка и что он бы никогда не узнал, если бы не картина. А она сказала, что даже не подозревала о ней. Потом она начала плакать и повторять, что я принадлежу ей, и что он не может меня у нее отнять, иначе она вправду позвонит в полицию. Они кричали друг другу просто жуткие слова, и он очень сильно ее ударил...
Голос Гастона дрогнул, и он жалобно всхлипнул.
– И что потом, малыш? – осторожно спросила я.
– Не знаю, мадемуазель. Я не удержался на ногах и шлепнулся возле двери. Получился ужасный грохот, и он снова выругался. Наверное, он понял, вот я и дунул из дому. Не знаю, видел ли он меня или нет.
– И что же ты сделал дальше? – спросила я, уже почти не слыша его.
– Побежал на железнодорожную станцию. У меня не было денег, понимаете, и я пошел к начальнику. Я объяснил, что ехал на поезде с мамой и пошел искать туалет, но с моей стороны оказалось занято и пришлось идти в другую. А в Марселе поезд поделили, и я попал в неправильную часть, ту, которую отправили в Ниццу, и у меня нет билета и багажа, а мою маму увезла другая половина. Ну он и дал мне обратный билет, потому что он решил, что я храбрый и смогу сам найти маму, если доеду. А я правда храбрый, да?
– Да, Гастон, конечно. Даже очень. И очень изобретательный, раз придумал такую историю.
– А потом я подошел со своим билетом к другому окошку и поменял на такой, с которым я мог ехать в нашу сторону, докуда хватало денег. Мне пришлось подождать утреннего поезда, а потом я останавливал проходящие машины, пока не добрался сюда. Мадемуазель, что нам теперь делать?
Он с полным доверием возлагал на меня всю ответственность, а я сама чувствовала себя совершенно больной и растерянной.
– Честно говоря, не знаю. Скажи мне еще вот что, Гастон, – я из последних сил молилась, чтобы мое подозрение не подтвердилось. – А ты разглядел этого мужчину? Ты знаешь, кто это?
– Но я думал, вы сами поняли, мадемуазель! Это был месье Макс.
– Гастон, – еле выговорила я, – ты точно не ошибся?
– Ну да, мадемуазель, точно. Правда, я видел его в замочную скважину, но я его узнал. И потом тетя называла его по фамилии.
– Я понимаю. – От волнения я почти не могла думать. Мне казалось, что Гастон обращается ко мне откуда-то издалека.
– Почему, мадемуазель, почему он говорил так странно с моей тетей Жозефиной?
– Не знаю, Гастон, правда, не знаю. Но зато он сейчас уже знает, что ты сбежал, и наверняка заподозрит, что ты придешь прямо сюда.
– Он, конечно, ужасно разозлился, что я все слышал.
– Да, я тоже так думаю.
– Но я ведь правильно поступил, да, мадемуазель? Я жутко перепугался и думал, что попаду в беду.
– Да, малыш, ты правильно поступил.
– 3начит, он приезжал в Сен-Виктор, чтобы найти мою тетю?
– Если бы только знать... – я тяжело вздохнула. – Нам бы с тобой было хоть чуточку легче. Думаю, приехал он все же ко мне, а остальное вышло случайно. Весь вопрос, какое отношение твоя тетя имеет к Максу. Он ничего не говорил, пока два дня назад не увидел картину, которую я писала. Вот тут-то он и уехал в Ниццу.
– Но зачем он хотел забрать меня, мадемуазель? Я же ему никто, зачем я ему понадобился?
– Да, но ты много значишь для меня, и он знал, что я очень без тебя скучаю. Я должна поговорить с твоими родителями, Гастон. Ты останешься здесь, пока я не вернусь.
9
Я как следует устроила Гастона, еще раз заверив его, что скоро вернусь. Он не хотел оставаться, но я не могла рисковать, боясь снова поставить его под удар, потому что поведение его родителей во всей этой истории по-прежнему оставалось для меня загадкой. Я поехала прямо к ним.
– Мадемуазель? – дверь мне открыла мадам Клабортин. Ее круглое лицо опухло от слез, и даже стекла очков не скрывали воспаленных глаз. Я поняла, что она знает об исчезновении Гастона.
– Мадам, простите, что беспокою вас так поздно, но у меня для вас хорошая новость.
– Хорошая? – переспросила она, хлюпая носом.
– Да. Гастон у меня.
– Ох, спасибо, что сказали, – поблагодарила она и поднесла к носу платок. – Слава Богу, а то я ужасно волновалась.
Муж подошел к ней и обнял за плечи.
– Вы должны простить мою жену, мадемуазель, у нас в семье большое горе.
Страх захлестнул меня ледяной волной.
– О, я сочувствую, но что...
– Мне послышалось, вы говорили, что Гастон вернулся?
– Да. Он убежал из Ниццы. Он у меня. Месье, он страшно расстроен, и только поэтому он не пришел сразу домой.
– Зайдите, пожалуйста, мадемуазель. Не годится нам толковать обо всем этом вот так, в дверях.
Я вошла вслед за ними в их grапd piece, не слишком красивую, но очень чистую комнату. Месье выдвинул для меня из-за неполированного соснового стола стул с тяжелой толстой спинкой, и я села, плохо соображая, что делаю. Затем он усадил жену.
– Правда? – обрадовалась я. – А мне это даже в голову не приходило! Тогда совсем другое дело. А я думала, мы не увидимся до ноября.
– Когда я просил тебя выйти за меня замуж, я вовсе не имел в виду длительной дружбы, дорогая. А поскольку у тебя нет телефона, то остается только непосредственное общение. – Он улыбнулся и поцеловал меня. – Может быть, я подарю тебе аппарат в качестве свадебного подарка.
– Спасибо, но я предпочитаю тебя живьем. Необходимость доверять свои мысли любимому с помощью куска пластмассы меня не устраивает.
Макс рассмеялся.
– Ты права. Не волнуйся, Клэр. Мы что-нибудь придумаем. В следующем году я поменяю свое расписание на летние месяцы. Я вполне могу здесь писать. Сейчас мне уже сложно что-то изменить, так что как получится, ладно?
Я почему-то вдруг успокоилась, как будто у нас началась устроенная, спокойная семейная жизнь.
– Договорились. И спасибо, что ты готов пойти мне навстречу.
– Для Персефоны я готов пойти хоть на край света.
– А кто это Персефона? – спросил Гастон, падая на одеяло, и без колебаний вторгаясь в чужой разговор.
Макс, подмигнув мне, сказал:
– Персефона – это богиня весны, красавица-дочь Деметры, богини плодородия. Это история из греческой мифологии, про то, как сменяются времена года.
– Ой... а вы мне не можете ее рассказать, месье? – Гастон устроился поудобнее и, подперев подбородок рукой, выжидающе поглядел на Макса.
– Ну что ж, попробую. Персефона как-то раз бродила по горам с друзьями и отстала от них, залюбовавшись прекрасным цветком нарцисса. Тут из-под земли в повозке, запряженной вороными конями, появился Гадес, властелин подземного царства, князь мертвых.
Гастон поежился и погрустнел.
– Он забрал с собой Персефону, а ее мать, услышав крики дочери, бросилась ее искать. Но она не смогла ее найти и страшно опечалилась. В тот год земля стала холодной и голой, и все ужасно страдали от того, что ничего не выросло. И вот, 3евс, главный из всех богов, понял, что надо что-то делать. И он послал своего гонца, Гермеса, в подземное царство, чтобы тот велел Гадесу отпустить Персефону.
– А почему же он сразу так не поступил? – поинтересовался Гастон, который любил справедливость.
– А-а, дело в том, что Гадес был его братом, и он хотел, чтобы тот был счастлив. Но все же он не мог допустить, чтобы вся земля мучилась только из-за того, чтоб его брат не был одинок.
– Этот Гадес, наверное, здорово рассердился, что ему надо отдать Персефону.
– Он очень опечалился, потому что любил ее. Но он заставил ее проглотить гранатовое зернышко, потому что знал, что тогда она обязательно вернется к нему. – Макс многозначительно посмотрел на меня, и я улыбнулась.
– Ну и дальше, месье? – нетерпеливо спросил Гастон.
– Персефона вернулась к матери, которая, конечно, страшно обрадовалась. Но когда она узнала, что Персефона съела зернышко, она снова огорчилась, поняв, что дочь снова ее покинет. Тогда Зевс послал нового гонца, на этот раз к своей матери, и попросил, чтобы та договорилась с Деметрой, что Персефона будет спускаться под землю на четыре месяца в году, и тогда природа будет умирать, но зато, когда она будет возвращаться к Деметре, земля снова будет становиться плодородной. И вот потому у нас бывает зима.
– Вот это да! – воскликнул Гастон, – значит, вот почему вы назвали мадемуазель Персефоной, – она приезжает сюда, когда хорошая погода, а когда холодно – живет в Англии. А я, как печальная мама, скучаю, пока ее нету, и жду, чтобы кончилась зима. А вы, месье...
Макс кивнул, а я рассмеялась и сказала:
– Перед тобой Гадес собственной персоной, но он еще не привык к своей роли. Может, искупаемся?
Мы провели почти полдня у реки, и потом поехали в Бомон и зашли в кафе «Табак», где я купила Гастону обещанное мороженое, а мы с Максом выпили кофе. Мы немного посидели там, болтая с Гастоном, а Макс с удовольствием курил, смотря и слушая. Потом он пошел посмотреть старую церковь тут же на площади, и, когда вернулся, мы заказали еще кофе, на этот раз с коньяком. Но как только тени стали длиннее и протянулись вдоль деревенской площади, мы все же заставили себя подняться и отвезли Гастона в Сен-Виктор.
Мы шли втроем по дорожке, которая вела к его дому. Гастон, идя между нами, нес свой самолет и напевал забавную песенку, когда я увидела мадам Клабортин. Она постояла у двери, а потом направилась к нам. Она явно спешила и была озабочена. Заметив нас, она замедлила шаг и остановилась.
– Boпjour, мадам, разрешите познакомить вас с месье Лейтоном. – Я следила за выражением ее лица, а она разглядывала нас.
– Гастон! – вдруг сказала она сердито. – Где ты пропадал целый день?
– Я как раз шел домой... – озадаченно ответил мальчик. – А что такое? Я был с...
– Сейчас же домой, Гастон.
– Oui, – кивнул он, недоуменно пожав плечами. День сразу перестал казаться веселым, как будто туча закрыла солнце и подул ледяной ветер. – Спасибо, мадемуазель, месье. Было очень весело.
Он хотел что-то еще добавить, но мадам Клабортин схватила его за предплечье и потащила за собой, не произнося больше ни слова.
Макс, вероятно, почувствовал, что я удивлена, потому что спросил:
– Что все это означает?
– Честно говоря, просто не представляю себе, – ответила я, – прежде она никогда не бывала грубой. Не понимаю. Ты думаешь, что-нибудь, правда, случилось?
– Не знаю. Может, она растерялась, увидев тебя с мужчиной?
Он произнес это спокойно, но я увидела, что он тоже озадачен.
– Возможно, ты прав. Но все же странно...
– Ничего, Клэр. Не стоит беспокоиться. Что бы там ни было, Гастон завтра нам все расскажет. Наверное, какие-то семейные проблемы. Поедем домой.
На следующий день Гастон не появился, и к вечеру я уже так беспокоилась, что не могла сосредоточиться на работе. Я подошла к Максу, который писал статью в graпde piece.
– Макс?
– Да? – он рассеянно поднял глаза, но потом заметил, что я взволнована, и спросил: – В чем дело, Клэр?
– Как ты думаешь, может, мне сходить к Гастону домой? Он ни разу не пропускал урока за все время, что мы с ним знакомы, во всяком случае без предупреждения.
– Послушай, милая, я не думаю, что стоит тревожиться, но, если тебе станет легче, конечно, сходи.
– Хорошо. Может быть, мадам узнала, что ты живешь у меня, и не хочет, чтобы Гастон мешал?
– Скорее она не хочет, чтобы он был свидетелем того, что, как ей кажется, здесь происходит, – сказал он сухо.
Я улыбнулась.
– Сомневаюсь, чтобы у нее хватило воображения. И все же, если я узнаю, мне будет спокойнее. Я скоро.
– Не спеши.
– Спасибо, Макс. – Я быстро вымыла руки и ушла.
Я стучала в дверь Клабортинов, стараясь не волноваться, но когда мадам открыла, моя выдержка почему-то сразу же испарилась. Она смотрела на меня так, словно меня прислал сам сатана.
– Да, мадемуазель? – произнесла она тоже не очень уверенно.
– Простите, мадам, надеюсь, я вас не побеспокоила, но Гастон пропустил два урока подряд, и я разволновалась. Он не заболел?
– Нет.
– О, – только и сказала я, растерявшись еще больше. – Может быть, тогда я смогу с ним поговорить?
– Его нет.
– Нет? В таком случае можно мне оставить ему записку...
– Это исключено, мадемуазель. Его забрала к себе тетя.
– К себе? Не понимаю. Он ничего не говорил, а это так на него не похоже... Уехать, не предупредив меня, чтобы я ждала...
– Он не знал. Сестра приехала за ним. Она увезла его к себе на несколько месяцев.
– Понимаю. – Я изо всех сил старалась не показать, до чего я огорчена, но внутри у меня все дрожало. – Может быть, вы могли бы дать мне адрес? Я бы хотела написать...
3а спиной жены появился месье Клабортин. Его обычное добродушие сменила сдержанная любезность.
– Простите, мадемуазель, но лучше уж я скажу прямо. Мы подумали, что Гастон бывает с вами чересчур много. Такому ребенку, как он, совершенно ни к чему тратить попусту время на никчемные занятия, чтобы после только разочароваться.
– Но он очень талантлив! Он будет делать успехи, если ему помочь. Неужели вы хотите ему в этом отказать? – спросила я с испугом.
– Не для него все это. Мы против вас ничего не имеем, мадемуазель, но так лучше. Ему будет хорошо с тетей, и больше тут не о чем разговаривать.
– Погодите, быть может, это из-за месье Лейтона?
– Месье Лейтона... – переспросила мадам Клабортин, бросив беспомощный взгляд на мужа.
– Человека, который был вчера со мной. Он критик, понимаете, и он так же, как и я, считает, что Гастон подает большие надежды. Пожалуйста...
– Тут больше не о чем говорить, мадемуазель, – повторил отец Гастона и сделал шаг по направлению к двери.
– Да, конечно. Простите, что побеспокоила вас. Спокойной ночи.
Я повернулась и ушла, понимая, что оставила за спиной куда больше, чем просто-закрытую дверь.
Домой я ехала не спеша, глубоко задумавшись.
– Клэр? – Войдя в дом, я остановилась, прислонившись к толстой деревянной стене. Макс тут же подошел и обнял меня.
– Ну что? – спросил он с тревогой. – Я надеюсь, Гастон здоров?
– Да, Макс. Он в порядке. Но он уехал. Я просто ничего не могу понять!
– Что значит уехал? Что ты имеешь в виду? Ну-ка иди сюда, сядь и расскажи все как следует. – Он усадил меня на диван.
– Его увезла тетя. Они не хотят, чтобы он бывал со мной и занимался рисованием. Господи, мне надо было догадаться вчера, когда он сам говорил. Он ведь никогда раньше не произносил ничего подобного, ну, что ему нечего на многое замахиваться, и прочее. И он терпеть не может эту Жозефину, Макс, я тебе уже рассказывала. Называет ее противной.
Макс помолчал, обдумывая все то, что я сказала. Потом он встал и, держа руки в карманах, заходил по комнате.
– Ну, хорошо, а как ты сама можешь все это объяснить?
– Не знаю! Не знаю и все тут! – мне казалось, что мой собственный голос звенит у меня в ушах, и на меня все сильней накатывало волнение. – Я занимаюсь с ним третий год, и почему-то сейчас они вдруг стали возражать. Все были довольны, и только неделю назад Гастон впервые сказал, что тетя увидела его портрет и рассердилась. Насколько я помню, он вообще никогда о ней не упоминал. Ох, Макс, они теперь его насовсем куда-нибудь ушлют, и ему будет очень плохо! Он бы обязательно предупредил меня, что уезжает, если бы смог. Тут что-то не так, и я совершенно не представляю, что можно предпринять!
– Успокойся, дорогая. Ты права, история и в самом деле странная, но лучшее, что мы можем сейчас сделать – все как следует обдумать. Во-первых, пойми, Гастону может не нравиться его тетя, но ведь ему всего десять. Если они настаивали, то он был вынужден с ней уехать. Это объясняет вчерашнее поведение мадам Клабортин, помнишь, когда она нас увидела. Вероятно, тетушка уже была здесь, и мадам не хотела, чтобы она устроила сцену.
– Макс, это невыносимо! Бедняга Гастон страдает из-за меня. Ему там будет так плохо! – Слезы подступили к моим глазам, и я уткнулась ему в плечо.
– Я понимаю, Клэр. Слушай, все утрясется. Он очень быстро изведет тетку, а мать соскучится и заберет его домой. В следующем месяце начинаются занятия, и он все равно вернется.
– Так должно быть, но они же сказали, что отправили его на несколько месяцев.
– Я, точно также как ты, совершенно не понимаю, в чем дело, но сейчас мы с тобой совершенно бессильны.
– Если бы я хоть знала, где она живет, я бы написала, но они мне даже адреса не дают!
– Да? Но это в общем-то можно понять. Раз уж они решили, что ты на него дурно влияешь... Странная, конечно, реакция, но, поверь, все обязательно уладится. Выпей-ка вина, а я пойду приготовлю ужин.
Спокойствие Макса отчасти передалось и мне, поев, я почувствовала себя немного лучше, а мое огорчение сменилось ужасной злостью из-за того, что родные поступили с Гастоном так жестоко. Но Макс был прав мне оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Во всяком случае, так мне тогда казалось.
Утром я рано ушла в мастерскую и, поскольку мне хорошо работалось, не стала делать перерыва. Писать ту часть картины, где была Жозефина, было неприятно, но, с другой стороны, ярость, которая копилась во мне и не находила выхода, придавала мне силы. В одиннадцать Макс постучал и вошел, неся дымящийся кофейник.
– А ну-ка, отвлекись и выпей кофе. Ну, как ты?
– Спасибо, лучше. Я послушалась тебя и решила, что надо ждать. Но меня это все просто бесит, и, боюсь, Жозефине несдобровать, – во всяком случае на холсте.
– А, ты ее пишешь? Я не знал. Не разрешишь хоть одним глазом взглянуть на эту ведьму?
– Если хочешь. Она еще совсем не закончена, но кое-какое представление получить можно. – Макс подошел, и я взяла у него чашку. – Надеюсь, она не получится у меня слишком злющей, но намек есть... Макс? Ну как тебе? Что, очень плохо?
Его лицо стало вдруг почему-то белым как мел, и он схватился руками за мольберт.
– Макс, что с тобой? – изумленно спросила я.
Взгляд его стал тяжелым, и он смотрел мимо меня.
– Это Жозефина?
– Ну да! А что? – я еще больше удивилась. – Боже... Погоди, Клэр, не говори ничего... Мне надо подумать.
Он подошел к открытому окну и, беспомощно уронив руки на подоконник, наклонился, чтобы глотнуть воздуха. Я снова подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину, пытаясь понять, что могло его так глубоко потрясти, но не увидела ничего, кроме Жозефины, едва намеченного силуэта ее сестры и набросков фона.
Макс, не поворачиваясь ко мне, спросил:
– Так в каком городе, ты говоришь, живет Жозефина?
– Кажется, в Ницце. Я же сказала тебе, что точно не знаю... – мне почему-то становилось страшно. – Послушай, я не понимаю, что происходит?
Он повернулся, и теперь я испугалась всерьез. Макс сейчас напоминал профессионального убийцу, и это было малоприятное зрелище.
– Я и сам не знаю, но я только что понял, что просто обязан ее разыскать. Я вернусь сразу же, как смогу, Клэр. Дай мне несколько дней.
– Но Макс, куда ты поедешь? Прошу тебя, объясни, в чем дело!
– Я был когда-то давно и при весьма необычных обстоятельствах знаком с этой женщиной. Если она полагает, что ей удалось от меня спрятаться... она очень сильно ошибается.
– Что? Макс, о чем ты?
– Пожалуйста, не спрашивай больше. Не сейчас. – Он поднялся наверх и, прихватив с собой сумку, тут же спустился и направился к «Мерседесу». Я вышла вслед за ним, не в силах вымолвить ни слова от удивления. Пока он открывал дверцу и, наклонившись, забрасывал сумку на сиденье, мне казалось, что он вообще не замечает меня, но он выпрямился и сказал:
– Послушай, Клэр, мне ужасно неприятно, что так вышло, но я все обязательно тебе объясню, когда вернусь.
Глаза его сузились от гнева, я никогда не видела его таким прежде.
К концу следующего дня после внезапного отъезда Макса, мои нервы были напряжены до предела. Я ужасно старалась хоть в чем-то разобраться. Макс откуда-то знал Жозефину, и это заставило его ринуться в Ниццу. Больше я так ни до чего и не додумалась. Меня безумно беспокоило, что он так зол, но теперь я сама начала сердиться на него за то, что он оставил меня в неведении.
Неожиданно мне показалось, что кто-то скребется в окно мастерской, и я чуть не вскрикнула от испуга. Крепко сцепив руки, я уговаривала себя, что мне мерещатся страхи там, где их нет, но все же сердце у меня ушло в пятки. Я поднялась и дрожа подошла к окну.
– Мадемуазель... – донесся до меня едва слышный голос Гастона.
– Гастон! – я распахнула окно настежь.
– Ох, мадемуазель, – едва выговорил он, залезая, и, оказавшись в комнате, бросился ко мне в объятия. Я не выпускала его несколько мгновений, затем немного отодвинула от себя и пристально всмотрелась в его лицо.
– Гастон, что стряслось? – вид у него был ужасный, темные круги залегли под глазами, а кожа казалась восковой.
Он молча мотал головой, и только крупные слезы капали из огромных глаз.
– Малыш, ты удрал?
Он кивнул.
– Пойдем на кухню, выпьем горячего какао, и ты мне все расскажешь.
– Вы одна, мадемуазель? – с опаской спросил Гастон.
– Да, как всегда, а что собственно? И почему ты не захотел войти в дверь?
– Я все объясню. А можно мне какао и чего-нибудь поесть? Я страшно голодный и устал.
Он говорил по-французски, что тоже являлось доказательством того, что он по-настоящему измучен. Я ответила ему на его языке.
– Я сделаю тебе омлет, и ты будешь рассказывать и есть.
Он только кивнул и пошел за мной, не выпуская моей руки. Я быстро принялась за дело, а Гастон уселся напротив и молча смотрел на меня. Видимо, его успокаивали мои размеренные движения. Я болтала с ним, рассказывала о том, как я о нем беспокоилась, и о том, как рада, что он вернулся, уговаривая больше ни о чем не волноваться. Он ничего мне не отвечал. Что бы с ним ни случилось, но он был явно ужасно огорчен, и ему нужно было время, чтобы прийти в себя.
Омлет с толстым куском ветчины и большой ломоть хлеба, с помощью которого он помогал себе уничтожать все это, помогли ему восстановить силы, и он стал менее бледным. Бормоча слова благодарности, Гастон допил свое какао, и я, сделав ему вторую чашку, усадила его на диван.
– А теперь, малыш, расскажи мне все с самого начала.
Было похоже, что я открыла шлюзы, и на меня хлынул поток. Тетя, которая приехала, чтобы увезти его подальше от меня, его протест, потом долгое путешествие в машине на юго-восток. Он сказал, что в Ницце его заставили сидеть почти все время взаперти и что он собирался добыть денег, чтобы удрать, но прошлой ночью был вынужден убежать, ничего не дожидаясь.
– Потому что понимаете, мадемуазель, я ужасно перепугался, просто ужасно... Я такое увидел и услышал...
– Чего же ты испугался? – спросила я, начиная что-то подозревать.
– Я спал, но меня разбудил крик, и я услышал мужской голос. Мне показалось, что я его знаю, я пошел вниз и стал слушать из-за двери. Слышно было не очень хорошо, но я смотрел в замочную скважину.
– И о чем они говорили, Гастон? – впервые я не могла его отругать за то, что он подслушивал.
– Они говорили по-английски, мадемуазель. Я даже не знал, что тетя знает английский. Но это точно.
– Да, да. Так что же заставило тебя удрать среди ночи?
– Они дрались. Вообще-то я почти ничего не понял. Тетя Жозефина сказала, что она сделала то, что надо, что она знала, что собирается сделать он, и что ей бы тогда не поздоровилось. А он ответил, что она совершенно права, и что если она думает, что земля может сейчас носить их обоих, то ошибается. Что это значит, а, мадемуазель?
Я нахмурилась.
– Только то, что они должны быть друг от друга подальше. Продолжай.
– Он закричал, что хватит того, что она уже выиграла от своего вранья, и что он не допустит, чтобы через столько лет все вылезло наружу. И еще сказал, чтобы она даже не пыталась скрыться, и чтобы знала, что он ее все равно разыщет. А потом они стали спорить насчет других людей и денег. Это все я не очень хорошо разобрал. Я думаю, он ругался. Но я не понял, мадемуазель!
– Я тоже не понимаю, малыш, – ответила я, стараясь казаться спокойной, хотя чувствовала, что кровь стынет в моих жилах. Меньше всего Гастону сейчас нужна была женская истерика. – Вспомни все-все, что помнишь, и, может быть, мы вдвоем сумеем разобраться. Все, Гастон, понимаешь? – торопливо добавила я.
– Ну, она ответила, что если бы только могла, то сообщила бы про него в полицию, и если он еще что-нибудь попробует сделать, то сообщит, пусть даже ей придется рассказать про то, что она тоже участвовала. А потом он сказал, что убийство, так он и сказал, мадемуазель, что убийство совершить легче, чем многие думают, и что, если она не глупая, то лучше ей его послушаться. А она сказала, что он, наверное, ненормальный, если хочет решиться на такое, и что на этот раз он точно окажется на веревке, где ему и место. И еще она сказала, что ей положена ее доля – я правильно говорю по-английски? Я точно не знаю.
– Да, Гастон, правильно. – Мне казалось, что вокруг меня все рухнуло в одно мгновенье.
– Что ей положена ее доля, если он не хочет, чтобы она пошла в полицию. А он ответил, что давным-давно с ней расплатился, и что лучше умрет, чем даст ей еще хоть один пенс, и что он не позволит ей ему мешать. А потом он сказал, что увезет меня, мадемуазель! Тетя ответила, что я для него никто, а он не согласился и сказал, что она не должна была меня забирать, потому что так только хуже, и что это глупейшая ошибка и что он бы никогда не узнал, если бы не картина. А она сказала, что даже не подозревала о ней. Потом она начала плакать и повторять, что я принадлежу ей, и что он не может меня у нее отнять, иначе она вправду позвонит в полицию. Они кричали друг другу просто жуткие слова, и он очень сильно ее ударил...
Голос Гастона дрогнул, и он жалобно всхлипнул.
– И что потом, малыш? – осторожно спросила я.
– Не знаю, мадемуазель. Я не удержался на ногах и шлепнулся возле двери. Получился ужасный грохот, и он снова выругался. Наверное, он понял, вот я и дунул из дому. Не знаю, видел ли он меня или нет.
– И что же ты сделал дальше? – спросила я, уже почти не слыша его.
– Побежал на железнодорожную станцию. У меня не было денег, понимаете, и я пошел к начальнику. Я объяснил, что ехал на поезде с мамой и пошел искать туалет, но с моей стороны оказалось занято и пришлось идти в другую. А в Марселе поезд поделили, и я попал в неправильную часть, ту, которую отправили в Ниццу, и у меня нет билета и багажа, а мою маму увезла другая половина. Ну он и дал мне обратный билет, потому что он решил, что я храбрый и смогу сам найти маму, если доеду. А я правда храбрый, да?
– Да, Гастон, конечно. Даже очень. И очень изобретательный, раз придумал такую историю.
– А потом я подошел со своим билетом к другому окошку и поменял на такой, с которым я мог ехать в нашу сторону, докуда хватало денег. Мне пришлось подождать утреннего поезда, а потом я останавливал проходящие машины, пока не добрался сюда. Мадемуазель, что нам теперь делать?
Он с полным доверием возлагал на меня всю ответственность, а я сама чувствовала себя совершенно больной и растерянной.
– Честно говоря, не знаю. Скажи мне еще вот что, Гастон, – я из последних сил молилась, чтобы мое подозрение не подтвердилось. – А ты разглядел этого мужчину? Ты знаешь, кто это?
– Но я думал, вы сами поняли, мадемуазель! Это был месье Макс.
– Гастон, – еле выговорила я, – ты точно не ошибся?
– Ну да, мадемуазель, точно. Правда, я видел его в замочную скважину, но я его узнал. И потом тетя называла его по фамилии.
– Я понимаю. – От волнения я почти не могла думать. Мне казалось, что Гастон обращается ко мне откуда-то издалека.
– Почему, мадемуазель, почему он говорил так странно с моей тетей Жозефиной?
– Не знаю, Гастон, правда, не знаю. Но зато он сейчас уже знает, что ты сбежал, и наверняка заподозрит, что ты придешь прямо сюда.
– Он, конечно, ужасно разозлился, что я все слышал.
– Да, я тоже так думаю.
– Но я ведь правильно поступил, да, мадемуазель? Я жутко перепугался и думал, что попаду в беду.
– Да, малыш, ты правильно поступил.
– 3начит, он приезжал в Сен-Виктор, чтобы найти мою тетю?
– Если бы только знать... – я тяжело вздохнула. – Нам бы с тобой было хоть чуточку легче. Думаю, приехал он все же ко мне, а остальное вышло случайно. Весь вопрос, какое отношение твоя тетя имеет к Максу. Он ничего не говорил, пока два дня назад не увидел картину, которую я писала. Вот тут-то он и уехал в Ниццу.
– Но зачем он хотел забрать меня, мадемуазель? Я же ему никто, зачем я ему понадобился?
– Да, но ты много значишь для меня, и он знал, что я очень без тебя скучаю. Я должна поговорить с твоими родителями, Гастон. Ты останешься здесь, пока я не вернусь.
9
Я тебя не оставлю.
Антуан де Сент-Экзюneри
Я как следует устроила Гастона, еще раз заверив его, что скоро вернусь. Он не хотел оставаться, но я не могла рисковать, боясь снова поставить его под удар, потому что поведение его родителей во всей этой истории по-прежнему оставалось для меня загадкой. Я поехала прямо к ним.
– Мадемуазель? – дверь мне открыла мадам Клабортин. Ее круглое лицо опухло от слез, и даже стекла очков не скрывали воспаленных глаз. Я поняла, что она знает об исчезновении Гастона.
– Мадам, простите, что беспокою вас так поздно, но у меня для вас хорошая новость.
– Хорошая? – переспросила она, хлюпая носом.
– Да. Гастон у меня.
– Ох, спасибо, что сказали, – поблагодарила она и поднесла к носу платок. – Слава Богу, а то я ужасно волновалась.
Муж подошел к ней и обнял за плечи.
– Вы должны простить мою жену, мадемуазель, у нас в семье большое горе.
Страх захлестнул меня ледяной волной.
– О, я сочувствую, но что...
– Мне послышалось, вы говорили, что Гастон вернулся?
– Да. Он убежал из Ниццы. Он у меня. Месье, он страшно расстроен, и только поэтому он не пришел сразу домой.
– Зайдите, пожалуйста, мадемуазель. Не годится нам толковать обо всем этом вот так, в дверях.
Я вошла вслед за ними в их grапd piece, не слишком красивую, но очень чистую комнату. Месье выдвинул для меня из-за неполированного соснового стола стул с тяжелой толстой спинкой, и я села, плохо соображая, что делаю. Затем он усадил жену.