Кендал Джулия. Портреты

   – Действительно откуда? – сказала я. Мы с Максом переглянулись, а Пег озадаченно на нас посмотрела.
   Через пять минут в кухне появился Льюис, и они с Максом приветливо пожали друг другу руки.
   – Я только что узнал все от инспектора Маллэвея, – сказал Льюис. – Он в общих чертах рассказал мне, что произошло. Я прошу вас извинить меня за допрос, который мы вам здесь учинили, мистер Лейтон.
   – Ничего страшного. Это вполне объяснимо. И прошу вас, зовите меня Максом.
   – Макс начнет вам пока рассказывать, – сказала я, – а мне надо подняться к Гастону.
   – Конечно, – согласился Льюис, второй раз за сегодняшний день доставая бутылку с коньяком, и, когда я уходила, Пег и Макс усаживались за стол.
   В комнате Гастона было темно и очень тихо. Он, вероятно, все же уснул от усталости, и я осторожно присела на край матраса. Гастон повернулся на спину и закинул руку за голову – движение, удивительно характерное для Макса, когда он спал. Я вдруг удивилась, что не заметила раньше сходства – темные ресницы, опустившиеся на высокие скулы, завиток волос на шее, четкий рисунок рта, правда, пока еще нежного и по-детски розового.
   Дэниел. Я погладила его по голове, ставшей чуть влажной во сне. Меня переполняло ощущение любви и покоя. Рука ребенка свободно лежала на одеяле, а дыхание было легким и свободным. Мой маленький художник! Завтрашний день принесет в его жизнь почти неправдоподобные перемены, к которым ему еще предстоит приспособиться, но он сумел это сделать однажды, а значит сумеет и теперь. А сейчас он спал, и я была этому рада. Я еще немного посидела возле него, но вдруг почувствовала, что кто-то появился у меня за спиной, и, повернув голову, увидела Макса.
   – Ну как? – прошептал он.
   – Выключился, будто свет. Я спущусь вниз.
   Я ушла, а Макс сел на кровать, чтобы впервые за шесть долгих лет одиночества посмотреть не на Гастона, а на своего сына.
   – Что вам успел рассказать Макс? спросила я, садясь к столу и берясь за большой сандвич с ветчиной, который приготовила для меня Пег.
   – В основном о первом убийстве и о том, что Роберт застрелился. Как ты думаешь, Клэр, Макс в порядке? Он сидел здесь как на иголках, а потом с каким-то странным видом поставил стакан и попросил извинения.
   – Он пошел наверх к Гастону, – объяснила я, улыбаясь, – думаю, он задержался здесь только чтобы выпить коньяку.
   – Инспектор сказал, что какие-то подробности вы хотели сообщить нам сами, – сказал Льюис.
   – Да, это правда, а кроме того, есть еще много такого, о чем не знает и никогда не узнает инспектор. Но начать стоит с весьма впечатляющей детали. Наш маленький французский друг – Гастон Клабортин, оказался англичанином. Он – Дэниел Лейтон, сын Макса, который считался утонувшим шесть лет назад.
   Последовала долгая пауза, – потрясенные Льюис и Пег даже не сразу начали задавать вопросы, но потом они заговорили, перебивая друг друга, и я рассказала им всю эту совершенно невероятную историю.
 
   Макс вскоре вернулся, мы перешли в гостиную, еще немного выпили и поговорили, а затем Пег и Льюис ушли, пожелав нам спокойной ночи. Несмотря на усталость, я была слишком возбуждена, чтобы заснуть.
   Я прилегла на плечо Макса.
   – Наверное, все теперь будет совсем по-другому.
   – Я тоже так думаю, дорогая. Но сегодняшний день еще не закончился, и я пока не хочу ничего менять.
   – Макс, нам надо еще кое о чем поговорить.
   – Да, – согласился он. – Вот о чем – в следующий раз, если ты во мне усомнишься, спрашивай сперва обо всем меня, договорились? Я боюсь состариться раньше времени, бегая за тобой сразу по двум континентам.
   – Ты все еще сердишься?
   – Честно говоря, у меня нет сил. Слишком много мы сегодня пережили. И кроме того, ты так замечательно вела себя с Софией и Робертом! Кстати, а почему ты мне не сказала, что он так ужасно поступил с тобой в Холкрофте?
   – А зачем? Ты бы рассердился и расстроился, а Роберт был бы доволен. Он все и затеял, чтобы еще раз тебя разозлить.
   – Да, это верно. Кажется, ты сумела дать ему отпор?
   – Еще как. Только меня огорчает, что твой брат поцеловал меня первым.
   – А я зато поцелую последним, – и он подтвердил свои слова действием.
   – О, – вздохнула я. – Ты знаешь, ты ведь ни разу не целовал меня с той минуты, как увидел портрет Жозефины.
   – Неужели? Это ужасное упущение, но ты должна понять, почему я немного отвлекся. – Он снова поцеловал меня и заставил подняться.
   – Пойдем, Клэр, я хочу рассказать тебе на ночь сказку, ты такой прежде наверняка не слышала, это будет подходящим завершением дня.
   Мы разделись и скользнули под прохладные простыни. Лежа на боку, я ясно различала лицо Макса в лунном свете. Я не знала, что мне предстоит услышать, но чувствовала, что что-то важное.
   – Это история о человеке, полюбившем очень красивую женщину, – начал Макс. Он никогда еще не любил по-настоящему и не был уверен, что сумеет полюбить. Сердце его стремилось к ней, как и его тело, но она была недосягаема. И вот он издали смотрел на нее, думая о том, как ему хочется дотрагиваться до ее волос, целовать ее губы, которые так часто смеялись и произносили то, что его трогало. Он представлял себе, что бы почувствовал, если бы она обвила его своими руками и прижала к себе. И чем больше он думал, тем больнее ему становилось. Никогда в жизни ему еще ничего не хотелось так сильно.
   Макс вздохнул, повернулся на спину и стал смотреть в потолок. Я решила, что он выбрал такой способ рассказать мне о своих отношениях с Софией, и, глядя на него, ожидала, что будет дальше.
   – И вот, в один прекрасный день, случилось чудо. Она улыбнулась ему таинственной женской улыбкой, которая говорила о том, что она благоволит ему. Он собрал все свое мужество и повел ее в спальню. Теперь-то ты можешь понять этого несчастного, который несколько месяцев был в ужасном состоянии, но боялся напугать ее, действуя поспешно. Она стояла посреди комнаты и ждала. Естественно, он боялся обидеть ее или испугать, но он и не желал упустить своего шанса. И вот он осторожно обнял ее, поцеловал прохладные губы, и они немного приоткрылись в ответ. Он так часто мечтал о том, как будет ее целовать, и вот их губы встретились, а ее руки сомкнулись у него за спиной. Он стал немного смелее. Он уложил ее на кровать, целовал в шею, и рука его коснулась ее груди. Она прошептала его имя, и он понял, что она довольна, и сердце его забилось еще сильнее.
   Макс снова лег на бок и всмотрелся в меня. Я покраснела и разволновалась. Это не был рассказ о Софии. Макс вспоминал о том, как мы с ним впервые за нимались любовью, и это возбуждало меня сильнее его прикосновений.
   – О, Макс, – прошептала я, чувствуя, что внутри у меня начинает бушевать пламя.
   Теперь его руки обвились вокруг меня, он прижал меня к себе очень крепко, а я целовала его снова и снова.
   – Разве ты не говорила, что плохо разбираешься в подобных вещах? – пробормотал он, чуть покусывая мои губы.
   – Я толковая ученица, – выдохнула я, чувствуя, как его рука ласкает меня.
   – Очень толковая, – подтвердил он, целуя мою шею и прикрытые веки, – а почему ты плачешь?
   – Сама не знаю. Макс, я еще никогда не чувствовала себя так, как сейчас.
   – Я тоже. Наверное, это еще из-за того, что мы сегодня пережили.
   – Да, но ты напрасно скромничаешь. Ты очень хороший рассказчик.
   Он рассмеялся и взглянул на меня.
   – Правда? Тебе понравилось? Я старался. – Я видела. И ты бесстыдник. Я первый раз слышала такое.
   – Но я же говорил только правду. Конечно, я сомневаюсь, что у Найджела так же развито воображение...
   – Макс, я не позволю тебе до конца наших дней поминать Найджела каждый раз, когда тебе захочется похвастаться своими физическими достоинствами.
   Он рассмеялся.
   – Не позволишь? Жаль. Я бы хотел когда-нибудь взглянуть на беднягу Найджела. Я очень хорошо его себе представляю.
   – Боюсь, ты будешь разочарован. Он красив и хорошо сложен.
   – Да, но зато только я знаю, что ты можешь вздыхать с удовлетворением. Послушай, дорогая, мы, по-моему, не только открыли бутылку шампанского, но и выплеснули все ее содержимое. Я должен написать моему приятелю, ему будет очень интересно.
   – Ты ужасный нахал, Макс Лейтон, сказала я, смеясь.
   – Я знаю, – он снова привлек меня к себе и обнял, – давай немного поспим.
 
   Мы поздно проснулись на следующее утро, и, открыв глаза, я увидела, что солнце уже высоко в небе. В доме было очень тихо. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, но потом я все вспомнила. Макс лежал рядом со мной, и Дэниел сегодня вновь обретет отца.
   Макс вздохнул.
   – Господи, который час?
   – Одиннадцатый, – ответила я, зевая и глядя на часы.
   Макс мигом вскочил на ноги.
   – Хватит валяться, женщина. У нас уйма дел!
   Заметив у него в глазах волнение, я сказала:
   – Дай только проснуться, ладно?
   – Прости, дорогая. Наверное, я немного беспокоюсь.
   – Что вполне объяснимо, учитывая сложившиеся обстоятельства.
   Я заставила себя встать и натянуть платье.
   Умывшись, мы спустились вниз.
   – Мадемуазель! – Дэниел летел ко мне со скоростью пули, – мадемуазель, я ждал и ждал, а потом заснул, хотя и поклялся себе вас дождаться... Здравствуйте, месье, – смущенно произнес он, когда Макс вошел за мной на кухню.
   – 3дравствуй, Гастон, – ответил он. Дэниел снова обратился ко мне:
   – Я ужасно волновался, что вы не вернетесь, – и дальше он разразился целым потоком французских слов, из которых можно было понять, что его заставили пойти спать против его воли, но что он понял, что Макс совсем не опасный человек, и что я вернусь домой целая и невредимая, хотя он, конечно, считает, что я должна была его разбудить, поскольку его это все тоже касается.
   – Милый, как выяснилось, именно тебя-то все и касается больше, чем других, – поглядывая на Макса, ответила я по-английски, – но, видишь ли, тебе должен все рассказать Макс, потому что его это касается не меньше.
   Гастон взглянул на Макса из-под длинных ресниц:
   – Правда, месье?
   – Гастон, – очень отчетливо произнес Макс, называя его последний раз этим именем, – как ты посмотришь на то, чтобы прогуляться, пока Клэр завтракает? Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине.
   – Как хотите, месье, если мадемуазель не против.
   – Конечно, малыш. Иди с Максом, а мы поговорим потом.
   Их долго не было, и я ждала, волнуясь. Пег была настолько предупредительна, что с утра увезла близнецов, чтобы дать нам побыть одним, а Льюис работал в библиотеке. Я сидела, пила кофе и ждала, поглядывая в окно.
   Через час я увидела их на лужайке. Дэниел держал Макса за руку.
   Я пошла их встречать. Кажется, они заметили, как я выходила из дома, и потому ускорили шаг. Я понимала, что волноваться сейчас глупо, но ничего не могла с собой поделать. Это был решающий миг, – я должна была обрести новую семью.
   Макс отпустил руку Дэниела, что-то шепнул ему, и мальчик бегом бросился ко мне.
   – Мадемуазель, – повторял он, – мадемуазель...
   Я опустилась на колени, протянула к нему руки и прижала к себе.
   – Мадемуазель, спасибо, что вернули меня моему папе, – сказал он, а потом его плечики затряслись, он начал всхлипывать и уткнулся мне в шею. Я почувствовала, что тоже плачу, и беспомощно залепетала всякую чепуху. Спустя несколько минут к нам подошел Макс, и у него тоже были влажные глаза. Я поцеловала Дэниела и заставила себя встать.
   – Ну вот, малыш, – сказала я, глядя на него с улыбкой, – как ты себя чувствуешь теперь, когда знаешь правду?
   – Меня зовут Дэниелом, мадемуазель, – ответил он, беря Макса за руку и заглядывая ему в глаза. – Я Дэниел Лейтон. Хорошее имя, да?
   – Даже очень, – подтвердила я.
 
   Я так и не узнала, что произошло между Дэниелом и Максом за этот час, и никогда не спрашивала. Но потом мы еще немного поговорили втроем и обсудили кое-какие подробности. Дэниел несколько раз сказал что-то резкое о Софии, заметив, что, может быть, было бы лучше, если бы его матерью оказалась все-таки Жозефина.
   – И прекрасно, что она уезжает, и я ее не увижу, потому что я могу ей нагрубить и сказать, что я ее ненавижу.
   Мы с Максом переглянулись, и он сказал:
   – Я тебя вполне понимаю, Дэниел. Но она твоя мама, и ты должен с этим смириться. Может быть, когда-нибудь ты постараешься понять, почему она так ужасно поступила.
   – Ладно, – милостиво согласился Дэниел, и мы засмеялись. – Только вот одно мне не нравится, – продолжил он.
   – Что, малыш.
   – Мне вовсе не десять, оказывается, и мне вовсе не хочется возвращаться назад, это несправедливо, хотя месье и говорит, что так можно возвратить упущенное время.
   – Так и есть. И потом, осталось всего два месяца. Как я понимаю, на самом деле ты родился в октябре.
   – Пятого октября, мадемуазель. Смешно, когда у тебя меняется день рождения, да? Мне всегда будет грустно четырнадцатого апреля, когда никто не будет дарить мне подарков.
   – Да-а, это действительно серьезная проблема. Но мы постараемся помнить, и, подумай сам, в этом году у тебя будет второй день рождения и гости и подарки.
   – Мадемуазель, я подумал... месье... мой папа говорит, мы будем жить вместе, и я буду вашим ребенком тоже.
   – Да, малыш, тебя это устраивает?
   – Да... по-моему, неплохая идея, вы будете хорошей мамой, лучше тех, что были у меня до сих пор.
   – Спасибо. А ты, я уверена, будешь прекрасным сыном, правда, ты у меня будешь первым.
   – Я только вот что хотел сказать, – не надо меня мерить для школы, я не хочу, чтобы меня увозили, даже в «Мерседесе».
   Макс вздохнул и обнял его.
   – Милый мой мальчик, никто не собирается тебя никуда увозить. Мы уже достаточно долго были друг без друга. Но послушайте, я ведь как-то не подумал, что кончатся каникулы...
   – И начнутся занятия, и...
   – Дэниел, а тебе делали всякие там прививки, и чем ты болел?
   – У меня была оспа.
   – Ветрянка, – поспешила я его поправить, заметив, что глаза Макса расширились от ужаса. – 3наешь, не стоит всего перечислять, а то твой папа упадет в обморок.
   – Да, – согласился Макс. – А еще, я думаю, мне надо как следует посмотреть твои зубы.
   – Мои зубы, – твердо сказал Дэниел, в полном порядке. И на них совсем не нужно смотреть.
   – Правда? Когда-то ты, помню, укусил меня за большой палец, и я подумал тогда, что они у тебя очень крепкие. Клэр, а что мы будем делать, пока не кончились каникулы?
   – А что нам собственно надо делать? Проведем остаток лета в Грижьере, ты, я думаю, не против, Дэниел?
   – Конечно, – ответил он, удивляясь, что его спрашивают об этом. – Почему бы и нет?
   – Наверное, Клэр беспокоится, что тебе неловко возвращаться, – мягко сказал Макс.
   – Вы имеете в виду из-за моих прежних родителей?
   – Из-за воспоминаний, малыш.
   – Ну во-первых, у меня появятся новые воспоминания, а месье рассказал мне совсем старые, и потом я очень даже хочу их всех увидеть, и друзей, и месье Шеналя, и Паскаль мне будет завидовать...
   – Договорились, – согласилась я, – я просто на всякий случай спросила. Я очень рада, что у нас останется Грижьер. Нам надо поехать туда и привести все в порядок. Я думаю, Макс, я закончу Жозефину и ее сестру, попрошу у Клабортинов разрешения выставить картину, а потом подарю ее им.
   – Отличная идея. Думаю, им это будет приятно.
   – И не беспокойтесь насчет школы. Я уже много успела сделать и могу вернуться из деревни раньше.
   Я не успела договорить, потому что послышался шум, из-за угла вылетел Хьюго и, увидев нас, застыл как вкопанный.
   – Ох, простите, – начал он, но тут вслед за ним появился Кристофер.
   Я услышала, как Пег открывает окно и зовет их домой.
   Макс поднялся.
   – Здравствуйте, – сказал он. – Вы э-ээ...
   – Я – Хьюго, сэр.
   – Хьюго. Таким образом, вы – Кристофер. Насколько мне известно, вы очень интересуетесь машинами.
   Кристофер покраснел до корней волос.
   – Мне ужасно стыдно, мистер Лейтон. Мы... думали...
   – Ничего страшного, – любезно сказал Макс. – Вы удивительно кстати сумели меня задержать.
   И тут Дэниел с гордостью произнес:
   – Хьюго, Кристофер, – это мой папа.
   – Мы уже слышали, – ответил Хьюго. – Это все здорово! А еще лучше, что ты теперь будешь жить в Англии. Слушай, мама разрешила нам устроить пикник в форте, может, пойдешь с нами, она, наверное, даст нам много всего вкусного!
   Макс кивнул, и Гастон вскочил на ноги.
   – Можно мне пойти, мадемуазель, месье?
   – Конечно, беги, Дэниел, – сказал
   Макс, – и все трое убежали в сторону кухни.
 
   В этот раз Холкрофт показался мне совершенно другим, когда мы к нему подъезжали. Дэниел сидел сзади и всю дорогу не закрывал рта. Он был невероятно возбужден, и сдерживал его сейчас, пожалуй, только ремень безопасности. С тех пор как он узнал всю правду, прошло два дня, и с присущей ему тонкостью, он сумел не только принять новый порядок вещей, но и вел себя так, будто ничего не изменилось. С поразительной легкостью он стал называть Макса «папой», и мы убедили его, что он должен звать меня Клэр, объяснив, что я вот-вот перестану быть мадемуазель, и что будет странно, если он будет говорить мне «мадам», и ему наши доводы показались логичными.
   Макс тоже обращался с ним так, словно они никогда не расставались. Клабортинам мы позвонили, и, хотя было много слез и испуга, они вели себя примерно, как и предсказывал Макс. Они согласились с тем, что будут постоянно видеть Дэниела, а он поговорил с ними очень ласково и тактично.
   – Какой большой и красивый, – сказал Дэниел, завидев вдалеке дом, – мне всегда хотелось такой. Наверное это, как говорить по-английски, – воспоминание, о котором я и сам не знал.
   – Думаю, да, – согласился Макс. – И когда-нибудь он станет твоим.
   – Моим? – удивился он. – Вот так подарок!
   – Этот подарок многие отцы передавали своим сыновьям. А ты – мой старший сын, и значит, будешь моим наследником.
   – А у тебя с Клэр будут еще сыновья? – поинтересовался Дэниел, совершенно не думая о том, что задевает мои сокровенные чувства.
   – Я на это очень рассчитываю, – ответил Макс, столь же непосредственно. – И дочки тоже, надеюсь. У тебя будут братья и сестры, и ты будешь ими командовать.
   – Помнишь про мое желание, Клэр? – спросил Дэниел гордо. – Ты думала, оно не может исполниться! Это же куда лучше, чем лошадь! А когда, папа?
   Макс расхохотался.
   – Я думаю приступить к делу без промедленья. Ты согласна, Клэр?
   – Ну что мне вам обоим ответить? Что завтра я выйду замуж, а через месяц рожу?
   – А собственно мы завтра и поженимся, – сообщил Макс, залезая в карман, отчего машина чуть вильнула. – У меня все с собой, и кольцо и брачный договор, а твои родители, Пег, Льюис, близнецы, Люсинда, в общем все, согласились завтра приехать...
   – Макс! Ты когда-нибудь кого-нибудь спрашиваешь хоть о чем-то? – Я не могла прийти в себя от изумления.
   – Редко. Но я же просил тебя выйти за меня замуж, и я хорошо помню, что ты охотно согласилась.
   – Кажется, да.
   – Ну вот и все. – Он остановил машину возле входа и, подняв Дэниела на руки, вытащил его и поставил на землю. – Тут живет человек, с которым тебе обязательно нужно увидеться, и я уверен, что он будет очень рад вам обоим. Но побудьте, пожалуйста, несколько минут одни, я скоро.
   – Конечно, мы пойдем посмотрим на твой заброшенный сад.
   Макс появился через пятнадцать минут, мы подошли к нему, но он только, молча улыбнувшись, взял нас за руки и ввел в дом.
   – Дед, – сказал он, – вот и они.
   Мы стояли втроем в дверях гостиной. Дэниел крепко держал Макса за руку, но вдруг отпустил ее и пошел к старику. Мы с Максом наблюдали за ним, и я помню, как восхитили тогда меня его смелость и независимость.
   – Прадедушка? – обратился к нему Дэниел ласково, опускаясь на колени возле инвалидного кресла. – Я знаю, что ты меня помнишь маленьким, правда, я тебя не помню, но я знаю, что ты меня любил и очень огорчался, что я умер. Но я живой, видишь, и приехал, и папа сказал, что нам всем надо забыть про то, что было. И ты теперь не должен расстраиваться, потому что Клэр, и мой папа, и я твоя семья и мы будем часто навещать тебя.
   Старик попытался что-то ответить ему, но не смог и жестом попросил его встать. Он долго смотрел на Дэниела, и по щекам его текли слезы, а потом прижал к себе.
   – Мальчик мой, – еле выговорил он, мой дорогой мальчик...
   Макс подошел к ним, и я незаметно выскользнула из комнаты.
 
   Позже Макс пришел за мной. Я была в теплице и занималась тем, что обрывала увядшие головки цветов, чтобы успокоиться. Я испуганно повернулась, когда он меня окликнул.
   – Клэр, я тебя всюду ищу! Почему ты так странно исчезла?
   Мне показалось, вам надо побыть одним.
   – Правда? Я и не догадался. Послушай, дед теперь знает все, и про Роберта тоже. Он держится молодцом, хотя, конечно, его это все потрясло. Но встреча с Дэниелом смягчила удар. Сейчас он лег, волнение утомило его, он просил у тебя извинения.
   – Ну что ты, могу себе представить, до чего он устал. А где Дэниел?
   – Дэниел, моя милая, отправился изучать свой дом. По-моему он уже ощутил себя собственником.
   – У него это в крови. Тут все так тесно связано с прошлым, все эти портреты предков, и потом работы твоего дяди Джеймса. Знаешь, по-моему не удивительно, что Дэниел такой способный, у него в роду столько людей искусства.
   Макс улыбнулся.
   – Он любил рисовать, когда был еще совсем малышом, носил с собой цветные мелки и оставлял повсюду забавные каракули. Знаешь, Клэр, годами мысли о Дэниеле причиняли мне ужасную боль, и вот теперь я могу спокойно вспоминать, каким он был тогда. Временами мне это все еще кажется неправдоподобным.
   – Могу себе представить. Наверное, Дэниелу удалось приспособиться лучше, чем нам. Я все еще ловлю себя на том, что думаю о нем как о Гастоне. Но все же наступит день, когда существование Гастона станет для всех чем-то неправдоподобным. Он изменился даже за эти дни. Ты понимаешь, о чем я?
   – Да. По-моему, он перестал чувствовать себя одиноким. Наверное, все эти годы его не покидало подсознательное ощущение, что с ним происходит что-то не то. Интересно, каким бы он стал, если бы все осталось по-прежнему?
   – Теперь мы уже не узнаем. Но ты права. Вероятно, ранние воспоминания не стерлись без остатка. Смотри, как он быстро привязался к тебе. – Слава Богу, что у него была ты, Клэр, и причем целых три года.
   – И слава Богу, что он был у меня. Только подумай, если бы я не написала его, ты бы не увидел его портрета, и мы бы не оказались здесь сегодня.
   – Ты права, пожалуй, все это заставляет поверить в судьбу. Но хватит об этом, а то еще сглазим. Давай лучше поищем Дэниела, пока он не перевернул весь дом вверх дном.
   Мы обнаружили его в столовой, сидящим верхом на стуле, напротив портрета надменного господина в охотничьем костюме, окруженного любимыми гончими.
   – Кто это, папа? – спросил Дэниел, – У него не очень-то приятная физиономия, мне кажется.
   – Это твой прапрадед Филипп, – ответил Макс, подходя к нему. – Он был большой повеса и в конце концов сломал себе шею, перескакивая верхом через изгородь.
   – А что это значит, повеса? – заинтересовался Дэниел.
   – Человек, который ничего не делает и только развлекается. Филипп был отличный наездник, но на этом все его достоинства заканчиваются. В основном, он занимался тем, что пил вино, играл и доставлял неприятности другим людям, так что понятно, почему окружающие не слишком огорчились, когда он умер в канаве.
   – Так, может, он стал этим самым повесой, потому, что у него обе ноги были левыми?
   Макс засмеялся.
   – Так, кажется, но скорее всего, тут что-то не то с художником, а не с ним. Согласно предположению, когда Филиппа начали писать, он скрестил ноги, а потом незаметно встал прямо.
   Я присмотрелась внимательней и убедилась в том, что башмаки Филиппа в самом деле смотрят в одну сторону. Дэниел покатился со смеху.
   – Ну и глупый же, наверное, был художник! Он даже не знал, как натягивать холст. Клэр меня научила, и ее картины никогда не морщат.
   Макс снова посмотрел на картину.
   – Как странно, – произнес он. – Что тут странного, Макс? – Я заметила, что холст и в самом деле немного топорщится, но в общем-то едва заметно.
   – Странно, что Дэниел заметил. Раньше этого не было. 3начит, картина отсырела. Это очень неприятно.
   Макс быстро прошел по комнате, окидывая опытным взглядом другие картины, и снова приблизился к прапрадедушке Филиппу. К счастью, кажется, только одна. Быть может, дело в раме.
   Привычным движением он легко приподнял тяжелый портрет и, поставив его на пол, ощупал позолоченную раму, потом встал на колени и повернул его.
   – Вот это уже интересно. Посмотри, Клэр, полотно почти не держится на подрамнике. Сказав это, он осторожно стал снимать раму.
   «Художник действительно плохо знал свое дело», – подумала я, глядя как двигаются его опытные руки.
   – Макс... – он окончательно освободил картину, и я заметила, что у нее двойные края. Макс тоже это сразу увидел, и я почувствовала, что у него перехватило дыханье. Он бережно отделил то, что казалось на первый взгляд оборотной стороной портрета Филиппа.
   Между настоящим портретом и прикрывавшим его сзади пустым полотном была другая, потемневшая и потрескавшаяся от времени картина.
   – Что это, папа? – с любопытством спросил Дэниел. – Как она сюда попала?
   – Это он, Макс? – прошептала я.
   Он не отвечал, его пальцы осторожно, очень осторожно освобождали холст.