Кэрол Джерина. Граф из Техаса

   — Э-э… еще не думал об этом. Честно говоря, у меня просто не было на это времени. Я нашел овечку только сегодня утром.
   — Но у нее должно быть имя, дядя Прескотт, — сказала Александра. — Мамочка говорила, что у всех божьих созданий должны быть имена.
   — Твоя мама права. Хочешь сама дать ей имя?
   — А можно?
   — Конечно, не сомневайся.
   Александра на мгновение задумалась, а потом улыбнулась.
   — Принцесса. Я назову ее Принцессой.
   — По-моему, это неплохое имя, — почувствовав чей-то пристальный взгляд на своей спине, Прескотт обернулся и увидел Харгривса, стоящего в двери. — Э, привет Эд.
   Харгривс слегка нахмурился в ответ на настойчивое употребление графом его имени вместо фамилии.
   — Милорд?
   — Девочки, это мистер Харгривс. Он работает здесь в замке. Эд, это Александра, Виктория, а вон та малышка, делающая лужу на моем ковре, — Элизабет.
   Безукоризненный слуга взглянул на детей со смешанным выражением пренебрежения и изумления на лице.
   — Леди…
   — Мы только что дали имя ягненку дяди Прескотта, — сообщила Александра.
   — Это действительно стоящее дело, мисс. Прошу прощения, милорд, но не можете ли вы уделить мне минутку времени?
   — Конечно. Девочки, как насчет того, чтобы докормить Принцессу, а потом отправиться в детскую? Но только не взбирайтесь по лестнице, пока мисс Миранда или мисс Ровена не придут за вами. Мне не хотелось, чтобы вы упали и ушиблись или что-то в этом роде.
   — О, мы не будем, дядя Прескотт.
   — Хорошо. А пока я пойду и посмотрю, смогу ли найти еще несколько пеленок для Элизабет.
   Оставив детей в комнате, он вышел с Харгривсом в холл.
   — Я думаю, нам понадобится няня, Эд. И чем скорее мы найдем ее, тем лучше. Менять пеленки, знаешь ли, не совсем мое занятие.
   — Это будет постоянное место, милорд?
   — Я не знаю, но они побудут здесь некоторое время.
   — А как долго «некоторое время», милорд?
   — Это зависит… Видишь ли, у их матери должен родиться еще один ребенок, и, как мне сказали, это может случиться не так скоро.
   — Мы понимаем, милорд.
   — А по какому поводу ты хотел меня видеть?
   — Миссис Свит послала меня спросить у вас, будут ли дети пить чай в детской пораньше, в соответствии с обычной традицией, или же они будут ужинать по-семейному за одним столом с Вашей светлостью, но в более поздний час.
   — О, черт побери, Эд, я не могу позволить, чтобы эти три маленькие девочки ели в одиночестве. К тому же Элизабет еще слишком мала, чтобы самой справиться с ложкой. Я считаю, будет лучше, если они поужинают со мной.
   — Конечно, как пожелает Ваша светлость. Но могу ли я сделать маленькое замечание?
   — Безусловно, давай выкладывай.
   — Ужинать с детьми такого возраста в столь поздний час, возможно, не совсем мудрое решение.
   — Да, ты прав. Я забыл, что детям надо рано ложиться спать.
   — Вот именно, милорд. И ужин в соответствии с традициями в столовой может стать трагедией, особенно что касается малышки Элизабет. Бархатные подушки на стульях уже довольно стары, и я сомневаюсь, что они выдержат, м-м-м, скажем, излишнюю сырость, которую она, почти наверняка, принесет им. Не говоря уже о всей той еде, которую они, вероятнее всего прольют.
   Прескотт почесал затылок, напряженно думая о том, как ему найти выход из сложившейся ситуации.
   — Похоже на то, что ты кое-что знаешь о детях, Эд.
   Харгривс вытянулся в струнку и с беспристрастным выражением лица кашлем прочистил себе горло.
   — Мы состояли на службе в других домах, где присутствовали дети.
   — Такие же малыши их возраста? — спросил Прескотт, кивнув головой на дверь спальни.
   — Дети всех возрастов, милорд.
   — Тогда, раз у тебя гораздо больше опыта с ними, чем у меня, посоветуй мне, что я должен делать?
   — Это очень просто, милорд, вам следует ужинать вместе с ними в детской.
   — Да, теперь, когда ты упомянул это, я удивляюсь, как такая прекрасная идея — есть с ними в детской — не пришла мне в голову. И даже если они прольют что-нибудь, это не будет иметь никакого значения, — Прескотт сердечно хлопнул слугу по спине. — Ты молодец, Эд. Сначала ты показался мне очень напыщенным, но теперь я вижу, что у тебя есть голова на плечах.
   — Спасибо, милорд.
   — Не нужно благодарностей. И, пожалуйста, передай мои распоряжения миссис Свит.
   — Конечно, милорд.
   Когда Прескотт развернулся и вошел в спальню, плотно закрыв за собой дверь, камердинер тихо сказал:
   — И меня зовут Харгривс, милорд. Не Эд. Харгривс.

Глава 12

   Легкий шум пробудил Прескотта ото сна. В этот же момент он почувствовал теплую влажность, распространяющуюся в кровати рядом с ним. «Элизабет, — подумал он, — опять намочила пеленки».
   Он очень осторожно освободил себя из сплетения маленьких рук и ног и тихо слез с кровати, не желая беспокоить детей, которые мирно продолжали спать. Он на цыпочках пересек покрытый ковром пол, снял свой махровый халат со спинки стула и, натянув его на себя, открыл дверь. Тот легкий шум, который он слышал, произвела Люсинда, входя в его гостиную.
   — О, извините, — сказала она, держа в руке высоко перед собой лампу. — Я не хотела будить вас.
   — Вы не разбудили меня. Все равно я не спал.
   Несмотря на тусклый свет от лампы, он заметил печаль и усталость на ее прекрасном лице. Что-то подсказало ему, что она пришла к нему в столь поздний час с недобрыми вестями.
   — С девочками все в порядке?
   — У них все прекрасно, — сказал он. — Мы почти весь день играли с куклами и с ягненком, а потом они поели так, как будто их не кормили неделю, и уснули в моей кровати.
   — В вашей кровати?
   — Да, в моей кровати.
   — Но им следует спать наверху в детской.
   — Я старался уложить их в кровать там, но из этого ничего не вышло. Они хотели, чтобы я рассказал им сказку. Но дело в том, что я поведал им все истории, какие только мог вспомнить, а они хотели еще. Так что пришлось привести их вниз и читать сказки до тех пор, пока они не уснули.
   Почувствовав холодок под халатом, он оттянул махровую ткань от мокрого места на ноге.
   — Элизабет опять намочила пеленки.
   Люсинда взглянула в чуть приоткрытую дверь за его спиной, и выражение страшной душевной боли исказило ее черты.
   — Бедняжки.
   — А как их мама?
   — Анна… — Люсинда прервалась. Ее охватила дрожь. Последние силы разом покинули ее.
   — О Боже, дорогая.
   Прескотт подошел, взял лампу из ее пальцев и заключил в свои объятия, прижав крепко к себе, когда она разразилась неудержимыми рыданиями.
   «Боже, спаси и помоги невинным в этом мире, — думал он. — Особенно трем маленьким, лишенным матери ангелочкам, спящим сейчас в его кровати».
   Спустя некоторое время, когда плач ее стал понемногу утихать, Люсинда снова набралась сил заговорить.
   — Анна была настоящая леди. Такая изысканная, такая утонченная и такая прекрасная мать. У нее не было шансов, Прескотт. Ни малейших шансов.
   — Ну-ну, не корите теперь себя. Вы сделали все, что могли, чтобы помочь ей.
   — Я знаю, я знаю. Доктор Гудэйкер сказал мне то же самое, но это ничуть не уменьшает страшную пустоту в моей душе.
   — И доктор был там?
   — Он подъехал к дому за несколько мгновений до того, как Анна, наконец, родила. Доктор сделал все, что было в его силах, но даже он не смог спасти ее. Гарик избил ее настолько жестоко на этот раз, что у нее просто не осталось сил, чтобы выжить. Смерть, возможно, явилась для нее самым большим облегчением в жизни.
   — Так сказал доктор?
   — О, ему ничего не надо было говорить. В тот момент, когда я увидела синяки у Анны на животе, ее тяжелое состояние стало очевидным для меня.
   — А младенец?
   Люсинда покачала головой.
   — Как сказал доктор Гудэйкер, он, должно быть, умер еще во время избиения.
   Невыносимая ярость захлестнула душу Прескотта. Он не мог понять, как человек мог быть настолько жестоким, чтобы избить ногами свою беременную жену и ребенка в ее чреве, убив их обоих. Значит, Эмерсон не был человеком, по крайней мере, в истинном смысле этого слова. Он был подлецом и должен так или иначе ответить за свои преступления.
   — Ты будешь в порядке? — спросил он.
   — У меня все будет нормально.
   Но Люсинда знала, что пройдут дни, недели, а может даже месяцы, прежде чем яркие картины страданий Анны Эмерсон и ее мученические крики поблекнут в памяти. Эти пытки будут продолжаться еще долго.
   Не в силах стоять на месте и чувствуя потребность сделать что-то немедленно, Прескотт высвободился из объятий Люсинды, отступил назад и направился к спальне.
   — Вы не могли бы остаться с девочками на некоторое время?
   — Конечно. Но куда вы идете?
   — Мне нужно выйти.
   — Выйти? В такой час?
   — Да. У меня плохой привкус во рту. Может быть, свежий воздух поможет мне избавиться от него.
   — Но на улице кромешная тьма. И начинается дождь. Вы потеряетесь и схватите простуду.
   — Не беспокойтесь, я буду в порядке. Я не собираюсь идти туда, где не был раньше.
   Видя его непреклонный решительный вид, Люсинда больше не сомневалась насчет того, куда он идет и каковы его намерения.
   — О, ради Бога, Прескотт, вы не можете сейчас помышлять о том, чтобы сделать этот необдуманный поступок.
   — Нет, это не необдуманный поступок. Я должен был сделать это уже давно.
   — Вы имеете в виду — вершить правосудие собственными руками, не так ли?
   — Как только я приехал сюда, и вы, и все остальные твердили мне, что владельцу этих мест принадлежит вся власть. Настало время воспользоваться своим правом. Вам так не кажется?
   Он тихо проскользнул в свою затемненную спальню, где тусклый свет, пробивавшийся от лампы Люсинды из гостиной, едва освещал три крошечные фигурки, лежащие посередине его кровати. Но и этого взгляда было достаточно, чтобы болезненно сжалось его сердце, и он вспомнил о своем детстве. Он знал, что значит расти без матери, все время думать, как она выглядит, и постоянно мечтать о том, чтобы хоть раз услышать ее голос и смех. Тетушка Эмми прекрасно заменяла ему мать. Она была любящей, доброй, а при необходимости строгой. Но факт оставался фактом: она была только его тетей, а не настоящей матерью.
   Он остановился у кровати, чтобы накрыть детей одеялами, которые они скинули с себя во сне, а затем направился в гардеробную. Но собираясь закрыть дверь, он обнаружил Люсинду, стоящую у него за спиной.
   — Это безумство, Прескотт. То, что вы задумали сделать, — совершеннейшее безумство.
   — Эмерсон забил ногами свою жену и ребенка до смерти. Он заслужил дозу своего собственного лекарства, Люсинда. И мы оба знаем об этом.
   — Вы хотите сказать — око за око, не так ли?
   — Да, пожалуй, это так, — он стянул с себя халат и начал было расстегивать ширинку брюк, но Люсинда смотрела на него. — Вы не могли бы отвернуться? Мне надо вылезти из этих мокрых штанов.
   — Нет, я не отвернусь. Я не позволю вам переодеться. Может, хотя бы это остановит вас от совершения необдуманного поступка.
   — Ну и прекрасно. Пусть будет по-вашему.
   Он расстегнул две верхние пуговицы и был уже готов сделать то же самое с третьей, когда Люсинда глубоко вздохнула и быстро повернулась к нему спиной.
   — Это несерьезно. Вы не можете устроить разбирательство с Гариком сегодня ночью.
   — И могу, и сделаю. Выбить дух из этого подлеца будет достойным для него наказанием. На этот раз ему придется иметь дело с таким же мужчиной, как и он сам, а не с хрупкой болезненной женщиной.
   — Прескотт, из двух неправд правды не получится. Даже если вы изобьете Гарика, это все равно не воскресит его жену и ребенка. Они все так же будут мертвы.
   — Но я не могу оставить это безнаказанным, а тем более забыть, — произнес он с раздражением, доставая чистые брюки из комода.
   — Но это вовсе не то, что я прошу вас сделать. Я просто думаю, что вам следует остановиться и еще раз обдумать свои действия, прежде чем расправляться с человеком без суда.
   — Но кто-то должен наказать Эмерсона, и это с успехом могу сделать я. К тому же я слышал, что шериф в этих краях немногим лучше пустого места.
   — Нет, он не пустое место. Это порядочный человек. Возможно, он знает свое дело не так хорошо, как чиновники в Лондоне, но он справляется со своей работой.
   — Согласен. Может быть, он и старается делать все, что в его силах, но знает ли он, что делать в случае убийства?
   — Убийства?
   — Да, убийства. Когда человек избивает свою жену и ребенка в ее чреве, и та умирает от побоев при родах, он становится убийцей, как на это ни посмотри. Так вот, я не знаю, как вы здесь, в Англии, наказываете своих убийц, но у меня дома мы их вешаем.
   — Мы наших тоже вешаем, — сказала она. — Но мы делаем это законным путем.
   — Да, но ведь мы с вами знаем, как действуют эти законы? Они вступают в силу не так быстро, как следовало бы.
   — Однако, несмотря ни на что, именно шериф должен арестовать Гарика и заключить его в тюрьму до тех пор, пока он не предстанет перед судом за свои преступления. Так делают все цивилизованные люди.
   — Цивилизованные? К черту! К тому времени, когда этого грязного мерзавца Эмерсона соберутся судить, он может быть уже далеко отсюда. Нет, на этот раз ему все так просто не сойдет с рук.
   — Вы, конечно, граф Сент Кеверна, но и вы не всесильны.
   — Может быть, — сказал он, натягивая на себя теплую чистую рубашку. — Но у меня в руках власть.
   — О, ради Бога, Прескотт, неужели мне нужно постоянно напоминать вам, что вы уже не в Техасе? Теперь вы в Англии. Ваше правосудие дикого Запада просто-напросто не подходит для здешней жизни.
   — А вот это мы еще посмотрим.
   — Прислушайтесь к самому себе. Вы говорите, как какой-то варвар из темных веков. Вы не можете назначить сами себя и судьей и присяжным Гарика Эмерсона, вы в одиночку не можете, подобно разъяренной толпе, расправиться с ним самосудом, повесив на каком-нибудь дереве.
   Не получив немедленного едкого ответа на свое воззвание, Люсинда поняла, что пришло время предпринять другой подход и обратиться к доброй и нежной стороне его натуры.
   — Ради Бога, Прескотт, хотя бы на секунду задумайтесь о детях. Они потеряли свою мать, и их отец — это… это… Словом, очевидно, что он совершенно не заботится о них. Он, скорее всего, никогда этого не делал. Но все родственники Анны мертвы также как и родственники Гарика. У трех маленьких девочек, что спят сейчас в вашей кровати, нет ни тетушек, ни дядюшек, ни кузенов. Никого, Прескотт. Совсем никого.
   — Неправда, — сказал он. — У них есть я.
   Люсинда резко повернулась к нему лицом и посмотрела на него с удивлением, почувствовав некоторое облегчение при виде того, что он был уже одет и натягивал на себя толстый, отделанный кожей камзол.
   — Вы хотите взять на себя ответственность за их воспитание?
   — А почему бы и нет? Моя тетушка Эмми говорила, что я всегда отличался тем, что притаскивал домой каждого бездомного щенка, который попадался на моем пути…
   — Но Александра, Виктория и Элизабет не щенки. Это маленькие девочки.
   — Я это знаю. Но они немногим отличаются от маленьких щенков, если обстоятельно и хорошенько подумать об этом. Им нужен дом и кто-нибудь, кто бы любил и заботился о них. Видит Бог, у меня есть дом. И этот дом достаточно большой, он может вместить целую армию таких маленьких девочек. Я думаю, что смогу дать им любовь и тепло. К черту, теперь у меня даже есть достаточно денег, чтобы нанять кого-нибудь ухаживать за ними.
   — Вы говорите так, как будто собираетесь удочерить их.
   — Если дойдет до этого, да. Почему бы и нет?
   — Из-за одной вещи. Вы не женаты. Холостяки не могут брать на воспитание детей. Особенно маленьких девочек.
   — Хорошо, тогда я не буду удочерять их, я найму адвоката, чтобы оформить опекунство над ними. Александра уже зовет меня дядя Прескотт. Как бы то ни было, я буду нести ответственность за них, а не Эмерсон. Чем меньше они будут иметь общего с этим куском дерьма, тем лучше. А сейчас присмотрите за ними, пока меня не будет дома, слышите? Это дело не займет у меня слишком много времени.
   Люсинда стояла и смотрела в молчаливом удивлении, как Прескотт проскользнул в дверь, соединяющую его гардеробную с внешним холлом. Неужели этот мужчина никогда не перестанет удивлять ее? С первого же момента, когда они встретились, он стал для нее постоянным источником изумления. Он был так не похож на любого другого мужчину, которого она когда-либо знала. Прескотт протянул руку помощи и открыл свое сердце для осиротевшего ягненка, для троих детей, лишившихся матери, и для нее — бедной бездомной родственницы.
   Но в то же время он хотел безжалостно избить человека, чтобы отомстить за его умершую жену, хотя видел ее только два раза в своей жизни. Его характер заключал в себе такое сочетание разнообразных черт! Вряд ли она когда-нибудь узнает его до конца. Но из того, что она уже видела, было ясно, что нежность и заботливость с лихвой перевешивали его пугающую мстительность. Она поняла, что встретила человека, который попадается единожды на миллион.
   Несмотря на ветер и моросящий дождь, который бил ему в лицо, Прескотт чувствовал, как пот тонкими струйками стекает у него по спине, когда он, спустя полчаса, прискакал в Сент Кеверн. При мысли о том, что опять придется иметь дело с Эмерсоном, ему стало не по себе. Но он был уверен, что это нужно было сделать. Эмерсон и другие подобные ему подлецы в этих краях должны знать, что новый граф не будет смотреть сквозь пальцы на тех, кто избивает жен. Или, еще хуже, своих детей. Если кто-то хочет подраться с кем-то, то может найти достойного соперника и в нем, а не избивать беспомощных детей и женщин. Это просто выходит за всякие рамки.
   В доме Эмерсона все уже мирно спали, когда Прескотт придержал свою лошадь у центральных ворот. Он осмотрелся, надеясь увидеть кого-нибудь из местных жителей, все еще шатающихся по улице, которые могли пригодиться в случае, если бы ему понадобилась помощь. Однако в десять часов в эту дождливую ночь на улице не было ни души.
   «Но это ненадолго», — сказал он сам себе, перекинув ногу через седло и спрыгнув с лошади. Он намеревался наделать с Эмерсоном достаточно шума, чтобы пробудить ото сна даже самых тугих на ухо.
   Прескотт подошел к парадной двери и постучался, молясь о том, чтобы никто не открыл ему, и у него был бы предлог выбить эту чертову заслонку ногой. Но кто-то все-таки отозвался — та самая маленькая служанка, которая открывала ему в первый раз.
   — Милорд!
   — Я пришел повидаться с Эмерсоном, — сказал он.
   — Но, милорд, мистер Эмерсон в этот час уже в постели.
   — Тогда вам, девушка, лучше пойти и разбудить его, потому что если вы этого не сделаете, то это сделаю я сам.
   — Да, милорд, — она сделала быстрый реверанс и моментально исчезла в темноте дома.
   Стоя под дождем и хорошенько поразмыслив — а у него было на это время, — Прескотт пожалел, что не сказал горничной найти себе место, где можно было бы спрятаться, тем временем, как он сам пойдет и разбудит мистера Эмерсона. Он был готов поспорить, что если бы Эмерсон увидел его, ворвавшегося посреди ночи в спальню, то у этого негодяя наверняка душа ушла бы в пятки. Скорее всего новый граф был человеком, которого бывший управляющий менее всего ожидал увидеть в такую ночь.
   Через мгновение служанка появилась опять, уже слегка покрасневшая и запыхавшаяся от того, что ей пришлось подниматься по лестнице.
   — Мистер Эмерсон велел передать Вашей светлости, что он спустится через минуту. Мисс Изабель просила вас, если пожелаете, пройти и подождать в гостиной.
   — В гостиной? Прекрасно, я так и сделаю. А сейчас почему бы вам не сбегать и не позвать сюда шерифа.
   — Шерифа, милорд?
   — Именно. Скажите ему, что его хочет видеть граф.
   — Да, милорд. Я только сбегаю за плащом.
   — Нет, этого не нужно делать. Вот, возьмите мой камзол. Я не думаю, что он понадобится мне, пока вы не вернетесь назад.
   Он накинул камзол на хрупкие плечи служанки и увидел, как у нее слегка подогнулись колени под его тяжестью.
   — А теперь идите. И, э-э, можете не спешить.
   — Да, милорд.
   Прескотт, прежде чем войти в дом, подождал пока она, идя вдоль по улице, не скрылась из вида. Он уже было закрыл за собой дверь, но в последний момент решил оставить ее открытой. Может быть, кое-кому понадобится быстро выйти из дома в эту ночь.
   Гостиная в доме Эмерсона, как и холл, была прекрасно обставлена. В ней стояла отличная мебель: обтянутые бархатом диваны и стулья, изящные маленькие столики, крышки которых были инкрустированы маркетри^[6], а стены ее украшали картины модных художников.
   «На деньги, которые он годами прикарманивал в Рейвенс Лэйере, этот подлец купил все самое лучшее», — решил Прескотт. Кроме того ему стало совершенно ясно, что Эмерсон и не собирался распродавать свое добро и возвращать назад хоть один украденный шиллинг.
   — Никчемный негодяй, — тихо сказал он.
   — Прошу прощения, милорд?
   Прескотт обернулся и увидел Эмерсона, стоявшего в дверном проеме и завязывающего пояс своего длинного парчового халата.
   «Его жена и дети вынуждены были ходить в обносках в то время как Эмерсон и его шлюха одеваются в лучшее, что только можно купить за деньги. За деньги, украденные в Рейвенс Лэйере!» — Прескотт снова разгневался.
   — Я сказал, что ты никчемный негодяй, Эмерсон. Я встречал сукиных сынов в свое время, но должен сказать, что ни один из них не годится тебе в подметки.
   — Так вы пришли в столь поздний час, чтобы бросить мне в лицо оскорбления? Разве это не могло подождать до утра?
   — Боюсь, что нет. Это должно быть сделано сейчас. А до конца этой ночи я собираюсь не только высказать все, что я думаю о тебе, Эмерсон, но и сделать кое-что большее.
   — Что вы имеете в виду?
   — Я имею в виду то, что собираюсь выбить из тебя дух так же, как ты это сделал со своей женой и сыном.
   Испуганное выражение на лице Эмерсона сказало Прескотту, что это известие явилось для него полнейшей неожиданностью.
   — Сын? У меня есть сын?
   — Нет, — сказал Прескотт, грозно приближаясь к нему, — у тебя был сын. Но ты убил его вместе со своей женой, избив ее ногами до смерти.
   — Нет, я… — Эмерсон замолчал, потрясенный тем, что сказал Прескотт. — Анна умерла?
   — Разве ты не слышал, что я сейчас сказал? Или ты, кроме того, что глуп, еще и глух?
   — Она упала. Анна упала, вы меня понимаете? Она всегда падает. Я не бил ее ногами.
   — Однако я видел совсем другое.
   — Клянусь, я не бил ее. Она упала!
   — Но ведь ты не можешь отрицать, что частенько поднимал на нее руку, не так ли?
   — Я… я… Со мной, возможно, такое иногда случалось. Видите ли, мы поругались с ней. Мы всегда ссорились, когда были вместе. Вот почему я живу с Изабель, э-э, мисс Мартине. Я не могу выносить женщин, которые дерзят своим мужьям так, как Анна дерзила мне. Сегодня днем, когда она повысила на меня голос, я…
   — Дал ей пощечину?
   — Да.
   — Затем, когда она попыталась защитить себя, ударил ее в лицо кулаком. И ударил ты ее так сильно, Эмерсон, что сломал ей челюсть.
   — Нет!
   — Да! Не лги мне, сукин сын, я видел ее лицо. На своем веку я попортил достаточно челюстей, чтобы по виду узнать ту, которая сломана. А ее челюсть была не просто сломана, она была, к чертовой матери, раздроблена на кусочки.
   — О-она впала в истерику.
   — Неудивительно, когда ты ее так избил.
   — Она не переставала изводить меня своими просьбами вернуться домой к ней и детям. Я не могу жить в той лачуге вместе с ними. Мне надо поддерживать свое положение. И у меня есть потребности — я мужчина, а Анна никогда не могла удовлетворить их.
   — И тебя совершенно не волновало, что твоя жена и дети ходили в обносках и не имели порою куска хлеба тем временем как ты наслаждался здесь в обществе своей шлюхи?
   — Изабель не…
   — Черт возьми, это правда. Она живет с тобой в этом доме, спит в твоей кровати, носит одежду, которую ты ей покупаешь, и она — не твоя жена. Если это не делает ее шлюхой, то не знаю, чего еще для этого не хватает?
   — Она моя любовница. Все английские джентльмены высокого происхождения имеют любовниц.
   — Я знаю некоторых людей, которые могут не согласиться с тобой на этот счет, Эмерсон. И к тому же никакой ты не джентльмен, и все абсолютно знают, что ты вовсе не высокого происхождения.
   — Я должен возразить, милорд.
   — Ну что же, это твое право.
   — Да, у меня есть право защищать себя против столь несправедливых заявлений.
   — Защищать себя? Вот в этом ты прав.
   Прескотт так резко и неожиданно нанес удар, что у Эмерсона просто не было времени увернуться. Тяжелый кулак Прескотта звучно опустился на челюсть Эмерсона, сломав ее и с силой откинув того к стенке. Несмотря на то, что Прескотт сильно ушиб костяшки своих пальцев, он не обратил на боль ни малейшего внимания.
   — Так какие ощущения ты испытываешь, Эмерсон, когда предстаешь перед человеком, который больше и сильнее тебя, и который не собирается слушать твои оправдания? Не слишком хорошо, не правда ли? Должно быть и твоя жена чувствовала себя не слишком хорошо, когда ты использовал ее вместо боксерской груши.
   Струйка крови потекла из уголка рта Эмерсона, и ярость сверкнула в его глазах.