— Скоро выглянет солнце, и через час или два оно подсушит землю, так что ты сможешь начать готовить свое барбекю. По-моему, ты больше всего этим сейчас озабочен, так?
   — Да, это одна из моих сегодняшних забот.
   Он опять обратил свое внимание на дождь за окном, а Люсинда начала задумчиво рассматривать его лицо в профиль.
   «Насколько он сложный, — подумала Люсинда. — Сразу он показался таким простоватым, но потом проявился удивительно многогранный характер».
   Этот человек с красивым мальчишеским лицом доказал, что обладает уникальным чувством справедливости, умом и сильным мужским характером, и главное — нежной и романтической душой. Он, возможно, много ругался и жаловался на свою семью, но она подозревала, что в тайниках своей души хотел заработать их одобрение. А если не одобрение, то, по крайней мере, уважение.
   Прескотт отвернулся от окна и, посмотрев на нее, увидел, что она пристально его рассматривает.
   — Что случилось?
   — Ничего. Я просто рассматривала тебя.
   — Увидела что-нибудь интересное?
   — О, очень много разных вещей.
   — Так, например, что?
   — Прежде всего то, что у тебя есть совесть.
   — Она есть у всех, дорогая. По крайней мере, почти у всех, — добавил Прескотт, подумав об Эмерсоне.
   — Но не такая, как твоя. И если я не ошибаюсь, она тебя чем-то беспокоит.
   — Нет.
   — По твоему виду я могу сказать, что ты о чем-то волнуешься, Прескотт.
   — О чем мне волноваться?
   — Возможно о том, как пройдет сегодняшний праздник?
   — Но ведь ты только что сказала мне, что дождь скоро прекратится, так что это не подходит.
   Она опять посмотрела на него, заглянув прямо в глубины его зеленых глаз.
   — Ты что-то задумал, не так ли? О чем никто не должен догадаться?
   Он повернулся, собираясь отойти от окна, но Люсинда все же успела заметить как краска залила его лицо.
   — Ну, теперь ты уже вытащила кота из мешка.
   — Так что это?
   Он усмехнулся и сел на край письменного стола, согнув одну ногу, а другой упершись в пол.
   — Я просто приготовил маленький сюрприз для своих родственников — вот и все.
   — Какого рода сюрприз?
   — Нет, я не могу сказать тебе. Это все испортит.
   Она подошла к нему и стала напротив.
   — Прескотт.
   — Просто оповести всех, что сегодня вечером они должны одеться в карнавальные костюмы.
   — Костюмы?
   Он обнял ее за талию и притянул к себе. Опустив голову ей на плечо, он вдохнул тонкий аромат мыла и туалетной воды.
   У Люсинды бешено забилось сердце, когда она почувствовала его теплое дыхание на своей шее.
   — Прескотт, я очень сомневаюсь, что твоя семья подумала о том, чтобы привезти с собой маскарадные костюмы. Они, по-моему, привезли все, что угодно, но только не костюмы.
   — Тогда им придется обойтись тем, что они смогут найти у нас на чердаке.
   — По-видимому так.
   — Посмотри и найди что-нибудь красивое и для себя.
   Люсинда смутно припомнила, что она видела прелестное старое платье в одном из сундуков на чердаке. Газовое, кремового цвета платье с высокой талией и глубоким, но не скандальным декольте. И все же, если она почувствует, что выглядит в нем недостаточно скромно, то кружевной платок решит эту проблему. Однако ей следовало поторопиться и поскорее найти это платье, пока другие не начали копаться в сундуках, выбирая себе костюмы из этих многовековых одежд. И туфли… ей нужно будет найти приличные…
   Но тут все мысли выветрились у нее из головы, потому что Прескотт начал нежно целовать ее в шею.
   — Ты не должен этого делать, — сказала она.
   — Почему нет?
   — Нам еще надо обсудить вопрос о бале с масками и костюмами.
   Он отодвинулся.
   — С масками? Я как-то не додумался. Теперь же, когда ты упомянула об этом, мне кажется, что это неплохая идея. Мы даже будем давать призы за лучшую маску.
   Усмехнувшись, он вернулся к удовольствию, которое получал, целуя длинную шею Люсинды и чувствительные места у нее за ухом, при прикосновении к которым она издала легкий стон наслаждения.
   — А потом? — спросила она, тяжело дыша.
   — Потом?
   — Да, позже. После бала.
   — Мы пойдем спать. Вместе.
   — А что это за ящики, которые ты получил несколько дней назад?
   — Какие ящики?
   — Без всяких меток. Те, которые ты хранишь на улице возле конюшни.
   — А, те ящики…
   — Разве они не для сегодняшнего праздника.
   — Нет, не беспокойся о них. Лучше подумай о постели, о том, как мы с тобой вдвоем заберемся под теплое мягкое одеяло.
   — Ты наверно, забыл, что я сплю в детской? Как я могу забраться в твою кровать, когда я буду спать наверху в своей собственной?
   — Оставь это мне, — сказал он. — Я найду способ.
   Люсинда сдалась в битве со своим самообладанием и позволила взять верх своему желанию. Она взяла в ладони голову Прескотта, пробежав пальцами по его густым волосам, и овладела его губами. Взяв на себя более агрессивную роль, чем когда-либо раньше, она стала делать с ним то, что уже давно хотела сделать, но до сих пор не находила в себе для этого достаточно смелости. Ее язык проник в глубину его рта, слегка коснувшись неровной поверхности его зубов, и, наконец, встретился с его языком. Боже, это было такое блаженство!
   Слегка удивленный энергией ее неожиданного натиска, Прескотт не протестовал. Он расслабился и позволил ей на этот раз делать все по-своему. Когда она с силой прижалась к нему, он лег на спину на крышке стола, крепко держа ее в своих руках. Какой-то острый предмет вонзился ему в спину, и он на мгновение изогнулся, чтобы рукой смахнуть его с поверхности стола.
   Люсинда взобралась на него сверху и своими ногами обвила его бедра. Она так приятно покусывала зубами мочку его уха, что у него в жилах взыграла кровь, и все тело напряглось от страсти. Не в силах больше сдерживать себя, она уже собиралась начать расстегивать пуговицы его брюк, и Прескотт был готов помочь ей в этом, когда дверь в библиотеку неожиданно растворилась и кто-то кашлянул. Они оба словно окаменели. Прескотт, прижав голову Люсинды к своей груди, повернулся, чтобы посмотреть, кто поймал их.
   — Прошу прощения, милорд.
   — Черт побери, что тебе нужно, Эд? Разве ты не видишь, что мы заняты?
   — Э-э, да, милорд, мы просто подумали, что Ваша светлость пожелает узнать, что приехал итальянец.
   — Итальянец?
   — Да, милорд. Сеньор Луиджи Манетти. Нам кажется, что он так назвал свое имя.
   — Манетти, Манетти. Да! Э-э… э-э… пусть он подождет минуточку.
   — Очень хорошо, милорд.
   Дверь закрылась, и Люсинда вскочила на ноги. Ее лицо заливал густой румянец смущения.
   — Я так и знала, что кто-нибудь обязательно поймает нас. Разве я не говорила тебе, если мы будем продолжать в том же духе, то это обязательно случится?
   — Да, но это был только Эд.
   — О Боже, Прескотт.
   — По крайней мере все могло быть и хуже.
   — Куда уж хуже?!
   — Например, Эсмеральда могла войти сейчас, увидеть нас в таком положении, и ее бы хватил удар.
   — Больше никогда, — сказала Люсинда, поправляя свою одежду. — Ты слышишь меня? Пока все гости и посетители не покинут этот дом, ты никогда больше не будешь делать ничего подобного.
   — Я? Но ведь это ты начала все, дорогая, а не я.
   Выпрямив спину и высоко подняв подбородок Люсинда гордо направилась к двери.
   — Ты это все выдумываешь.
   — Черт, ничего подобного. Еще пару минут, и ты бы наверняка изнасиловала меня.
   Она бросила на него удивленный взгляд и затем рассмеялась.
   — Изнасиловала тебя?
   — Ну, ты знаешь, что я имел в виду.
   — Да, я знаю, и я, возможно, сделала бы это… Хотя там было бы видно, ведь так?
   — Хочешь попробовать снова?
   — Может быть.
   — Для меня «может быть» не пойдет.
   — Хорошо. Позже.
   — Обещаешь?
   — Даю тебе слово.
   И взгляд, которым она одарила его на прощание, еще раз заверил его, что она была женщиной, которая не бросала слов на ветер. Как ему повезло!

Глава 21

   — Что? — прошептал кузен Гарольд кузине Крессиде.
   — Я думаю, он сказал — барбекю.
   — О Боже, я надеюсь, это не один из ритуальных обрядов краснокожих индейцев. Знаешь ли, я слышал о них. Они привязывают людей на жернова и зажаривают живьем, и затем…
   — Ты отвратителен. Кузен Прескотт вовсе не собирается никого зажаривать. Но даже если бы это было и так, я бы поставила твое имя первым в списке кандидатов!
   — Довольно вам, — тетя Чарити наклонила зонтик от солнца так, чтобы солнечный свет не попадал ей в лицо, молясь Богу о том, чтобы эта натянутая ткань могла защитить ее тонкий нюх от этого ужасного запаха горящего дерева. — Раз уж кузен был настолько великодушен, что позволил погостить у него, вам следует безропотно принять его довольно странную форму гостеприимства.
   За исключением одного или двух человек все Кандервуды сидели на травяном склоне перед замком, наблюдая за тем, как Прескотт занимался разведением костра в яме.
   — Но мы никогда не слышали о барбекю, тетушка, — сказала Крессида. — Во всяком случае, не о таком, как у кузена Прескотта.
   — Тогда, возможно, вы узнаете кое-что о его происхождении, — сказала старая леди. — Если только раскроете пошире глаза, а свои неугомонные рты хотя бы на некоторое время закроете.
   — Но он не мог услышать нас, — сказал Гарольд. — А впрочем, если и слышал, я сомневаюсь, чтобы он стал что-то делать по этому поводу. Мне он кажется не настолько умным.
   — Au contraire![10] — Крессида взглянула как играют мускулы загорелых предплечий Прескотта и на движение его широких плеч под рубашкой. — Наш графствующий кузен с одной стороны может показаться полуцивилизованным дикарем, но с другой стороны, мне кажется, ты мог и поучиться некоторым его американским манерам.
   И кроме того, она подумала, что этот американец, похоже, знает, как удовлетворить женщину в постели, но вовсе не собиралась говорить об этом глупому щепетильному Гарольду. Это могло его шокировать.
   — Ты права в том, что он — полуцивилизованный дикарь, но говорить о его манерах? У этого неотесанного американца нет вообще никаких манер, насколько я могу судить.
   Люсинда, которая шла к Прескотту, неся большой кувшин лимонада, уловила краем уха только маленькую часть произносимого шепотом разговора, но уже этого было достаточно, чтобы поднять в ее душе бурю негодования.
   — Он гораздо лучше всех вас вместе взятых, — тихо сказала Люсинда, быстро пройдя мимо этого трио.
   — Что она сказала? — спросила тетушка Чарити.
   — Я не знаю. Я не совсем поняла, — ответила Крессида.
   — Интересно, наверное, считает себя чрезвычайно воспитанной леди, — сказал Гарольд. — Она и ведет себя соответствующе.
   — Она может вести себя как угодно, но все равно никогда не станет ею, — сказала Крессида. — Она просто одна из бедных родственниц кузена Прескотта. Незаконнорожденная, насколько я поняла.
   — Однако очень привлекательная, — сказал Гарольд.
   — Ведь ты не станешь без памяти влюбляться в нее, не так ли, кузен Гарольд?
   — Очень даже может быть.
   Крессида запрокинула голову назад и рассмеялась.
   — Она совершенно тебе не подходит, Гарольд.
   — Вот-вот, — согласилась тетя Чарити.
   — Почему же это не подходит?
   — По одной причине — ей не хватает высокого происхождения.
   — Дорогая кузина, любой человек, рожденный в семье Трефаро, имеет достаточно высокое происхождение.
   — Хорошо, тогда она просто не подходящего для тебя пола.
   — Ты опять за свое? Ты, лицемерное животное, порочишь мою мужественность?
   — Какую мужественность?
   — О, с меня довольно, — сказала тетушка Чарити, поднимаясь. — Вы вдвоем своими спорами вызвали у меня страшнейшую головную боль. Теперь мне понадобится по крайней мере три часа отдыха, прежде чем я смогу с кем-то опять приятно общаться.
   — Три часа? — повторил Гарольд, когда старуха отошла на порядочное расстояние и не могла уже его услышать. — Она не сможет ни для кого стать приятной и через три года.
   — И об этом говоришь ты!
 
   Стоя у края ямы для костра в ожидании, когда языки пламени превратят дубовые поленья в единую массу пышущих жаром углей, Прескотт выпил лимонад, который налила для него Люсинда. Он взглянул на вершину холма и увидел своих кузенов, которые с трудом тащились назад к замку, при этом опять о чем-то споря по дороге.
   — Я и не думал, что их хватит надолго, — сказал он. — Они выглядят так, как будто ни один из них не видел за всю свою жизнь и луча солнечного света. Им похоже стало слишком жарко.
   — Жарко или скучно, — сказала Люсинда.
   — Если ты права, то я, к черту, отменю сегодняшнее маленькое торжество и предоставлю им самим развлекать друг друга. Не сомневаюсь, что они в скором времени перегрызут друг другу глотки. Таким образом мы очень быстро избавимся от них.
   — Тогда ты возьмешь на себя грех двойного убийства! Твоя кузина Крессида, кажется, недолюбливает твоего кузена Гарольда.
   — И я тоже, но не думаю, что мог бы прибегнуть к убийству, чтобы избавиться от него.
   — Тогда, возможно, ты убьешь ее?
   — А вот это неплохая идея, — Прескотт подсмотрел на костер и очень обрадовался тому, что увидел. — Теперь уже совсем недолго. Еще несколько минут, и мы сможем начать готовить мясо. Как идут дела на кухне?
   — Я думаю, у них все идет наилучшим образом. Миссис Свит приготовила соус в точном соответствии с твоим рецептом, но она отказалась попробовать его.
   — Почему?
   — Сказала, что выглядит, как отрава.
   Прескотт засмеялся.
   — Нет, им нельзя отравиться. В худшем случае он может вызвать у тебя переворот в желудке где-то ближе к полуночи, но никак не убьет тебя.
   «Переворот в желудке», — повторила про себя Люсинда, улыбнувшись. В речи Прескотта встречались порою такие интересные и забавные выражения.
   — Тебе удалось найти тот костюм, который ты хотела, прежде, чем мои родственнички вычистили наш чердак? — спросил он.
   — Да, спасибо.
   — Могу побиться об заклад, что он очень красив.
   — Я тоже так думаю.
   — Не могу дождаться, чтобы увидеть его.
   — Мне кажется, ты будешь приятно удивлен, — сказала она. — А ты нашел себе костюм на сегодняшний карнавал?
   — Да. У меня он был на примете с самого начала, когда мне впервые в голову пришла мысль о том, чтобы мы все оделись в карнавальные костюмы.
   — И какой исторический период будет представлять твой костюм?
   — Недавний.
   — Насколько недавний? Георгианский? Регентство?
   — Нет, еще ближе к нашим дням.
   Что-то в его тоне насторожило ее, и она почувствовала беспокойство и озабоченность.
   — Прескотт?
   — Да?
   — Что за плутовство ты замышляешь в своей бедовой голове?
   — Ничего, дорогая. И с чего это тебе пришла подобная мысль?
   — Из-за дьявольского блеска в твоих глазах.
   Его сияющее озорством лицо тотчас приняло выражение притворной невинности.
   — Ты все это просто выдумываешь. Во всем моем теле не найдется ни одной плутовской косточки.
   — Ты задумал что-то нехорошее, не так ли? Я чувствую это.
   — Просто стараюсь, чтобы мои родственнички не скучали и чувствовали себя, как дома, вот и все.
   — Да? Тогда я — Мыльная Герцогиня[11].
   Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
   — Беги-ка в дом и скажи миссис Свит, что можно подавать мясо и соус.
   И когда она повернулась уходить, он игриво хлопнул ее по попке. Мужчина, помогавший ему разводить костер, громко рассмеялся, когда она взвизгнула и бегом бросилась к замку.
   — Хорошая девица, милорд.
   Прескотт просто усмехнулся.
 
   — Стараешься, чтобы они почувствовали себя, как дома? — повторила его слова Люсинда, когда наконец, увидела вечером костюм Прескотта. — Я думала, что ты имел в виду их дом, а не свой.
   Прескотт наклонился, чтобы застегнуть кожаные ремни своей кобуры, висящей у него на бедре. Выпрямившись, он поправил на своей талии ремень, на котором висели две кобуры с тяжелыми револьверами. На Прескотте были синие потертые джинсы «Левайс», выцветшая голубая рубашка, сбитые ботинки со шпорами, которые цеплялись друг за друга и довольно помятый платок, обвязанный вокруг шеи.
   — Все, что остается сделать, — подумала Люсинда, — это нацепить этот платок на нос, и тогда он вполне сойдет за грабителя с большой дороги».
   — Дорогая, если человек берется за дело, он должен вложить в него всю свою душу. Знаешь, если бы я смог, то сделал бы здесь все точно так же как в Трипле, и тогда это место могло бы стать моим домом.
   — И коров бы тоже стал пасти перед замком?
   — Может быть. Однако для начала я бы немного изменил здесь обстановку. Прежде всего я хочу выбросить эти чертовы доспехи из холла и заменить их на несколько больших рогов от моих техасских молодых бычков.
   — И будешь для развлечения по ночам устраивать револьверные перестрелки в гостиной?
   — Если это взбредет мне в голову, то почему бы и нет.
   Она взглянула на два револьвера, висящие на его бедрах.
   — Надеюсь, эти штуки не заряжены?
   — Мужчина носит с собой оружие только в том случае, если обойма барабана полностью заряжена патронами, и его в любую минуту можно пустить в ход. Меня этому учил отец.
   — И ты собираешься застрелить всякого, кто сегодня вечером станет на твоем пути?
   — Возможно. Эти Калдервуды совсем распустились, но вид оружия быстренько приструнит их.
   — Честно, Прескотт, ты неисправим!
   — А ты прекрасна, дорогая. По-моему, это самое красивое платьице, которое я когда-либо видел в жизни.
   — Тебе оно действительно нравится? — она растянула веером широкую муслиновую юбку и сделала перед ним быстрый пируэт.
   — Я просто потрясен. Но боюсь, что твоей красотой сегодня вечером будут покорены все мужчины. Ты действительно думаешь, что тебе следует так показывать свою грудь?
   Ее руки тут же взлетели к груди. Когда она в первый раз примерила это платье и увидела себя в зеркале, декольте показалось ей довольно скромным, лишь с легким намеком на соблазн, но сейчас она совсем не была в этом уверена.
   — Видишь ли, фасон этого платья и предназначен для того, чтобы показать красоту женской груди, но если ты считаешь, что оно открывает слишком много…
   — Нет, я думаю, что все нормально.
   Он пододвинулся к ней поближе, вытянувшись, встал на носки рядом с ней и постарался заглянуть ей за корсет.
   — Просто слишком низко не наклоняйся.
   — Может, мне следует накинуть на плечи кружевную шаль?
   — Да, тебе не помешает взять ее с собой. Просто на всякий случай, ведь ты понимаешь? Сегодня вечером на улице может быть довольно прохладно.
   — На улице? Мы будем ужинать на улице?
   Прескотт засмеялся.
   — Дорогая, никто не ест барбекю в доме — его едят на свежем воздухе.
   — Это что, пикник?
   — Что-то вроде этого. Знаешь ли, барбекю очень трудно есть аккуратно и не испачкавшись, зато оно отменно вкусное.
   — О Боже. Я не думаю, что твоя семья придет в восторг, узнав, что им придется ужинать на траве.
   — Но ведь мы не будем ужинать на траве. Мы будем на крыльце. Э-э, я имел ввиду, на террасе. Там уже поставлены столы и стулья, и все готово для сегодняшнего праздника. Миссис Свит по моей просьбе даже нашла нам салфетки. Их нам до конца ночи понадобится немало.
   Люсинда покачала головой и собралась было уходить.
   — Куда ты идешь?
   — Собираюсь подняться в детскую и проверить, что делают дети.
   — В этот час они должны уже быть в кроватях.
   — Однако это вовсе не значит, как ты прекрасно знаешь, что они действительно спят. Сегодня весь день они были непослушными.
   — Это все потому, что им скучно.
   — Скучно?
   — Да, им совершенно нечем заняться. Я знаю, что мы катали их верхом на лошади пару раз, но большую часть времени они просто сидят в детской, играя друг с другом, иногда им кто-нибудь читает сказки или же они спят. Если бы ты проводила так все дни напролет, я уверен, что тоже бы заскучала.
   — Но ведь я стараюсь изо всех сил, чтобы…
   — О, это не твоя вина, дорогая. Ты делаешь все, что возможно, и прекрасно справляешься со своей работой. Но все дело в том, что они — маленькие дети. У них очень много энергии, которую необходимо израсходовать, чтобы они быстро засыпали и хорошо спали ночью. А для этого нужно побольше места, где они могли бы побегать, несколько деревьев — полазать, и лужа, где они под настроение могли искупнуться нагишом. Или что там делают маленькие девочки, когда их оставляют одних около лужи с водой? Будь у них все это, они бы так уставали за день, что клевали носами над столом за ужином.
   — Ну, здесь много открытого места, но деревьев маловато. А что касается купания нагишом, то они скорее всего моментально подхватят простуду в лужах, находящихся поблизости Рейвенс Лэйера. Ведь ты не хочешь, чтобы они заболела, не так ли?
   — Нет, конечно нет. Но большинство детей на деле гораздо крепче, чем выглядят со стороны.
   — Но ведь они маленькие девочки, не забывай об этом. Ты не можешь применять к ним жизненный опыт своего детства — ведь ты был маленьким мальчиком. А маленькие девочки и маленькие мальчики устроены по-разному.
   — И это делает вас такими особенными, — Прескотт поцеловал ее в кончик носа и развернул лицом к двери. — А теперь беги и посмотри, что там делают наши малышки, я подожду тебя внизу, пока не вернешься.
   Люсинда поднялась в детскую и обнаружила, что ее беспокойство за девочек было беспочвенным. Все крепко спали, свернувшись клубком в своих кроватках, и во сне походили на маленьких светловолосых ангелочков. Урсула, которая сама вызвалась присмотреть за детьми вместо того, чтобы прислуживать на «варварском пиру его светлости», как она назвала праздник, организуемый этим вечером, сидела у мерцающей лампы и вязала.
   — Вы дадите мне знать, — спросила Люсинда, — если они проснутся?
   — M-м, — ответила женщина, не поднимая прищуренных глаз от своего вязания, лишь кивнув головой.
   — Спасибо, Урсула.
   — М-м.
   — Эти дети так дороги его светлости. Будь он сейчас здесь, я уверена, поблагодарил бы вас тоже.
   Женщина искоса посмотрела на нее.
   — Все дети дороги сердцу, мисс.
   — Да, я думаю, что ты права. Я приду еще попозже, чтобы проверить, как у вас идут дела.
   — М-м.
   Не отвлекая больше Урсулу от ее вязания, Люсинда начала спускаться вниз, чтобы присоединиться к Прескотту. Музыка, смех и звон бокалов донеслись до ее слуха, когда она только достигла второго этажа. Она заподозрила, что Кандервуды или были уже настолько пьяны, что проигнорировали приглашение Прескотта на ужин, который должен был проходить на свежем воздухе, или еще просто не были оповещены об этом. Но, в любом случае, празднество Прескотта этим вечером началось с многообещающего шумного веселья.
   Спустившись по лестнице на первый этаж, она направилась к гостиной, где были распахнуты большие двери на широкую каменную террасу. Но какое-то движение под лестницей привлекло ее внимание. Она оглянулась и увидела Харгривса, намеревающегося спуститься вниз в подвал. Было ясно, что он шел туда не за вином. Он уже принес наверх достаточно бутылок, чтобы гостям Прескотта хватило его до конца ночи.
   Она уже хотела было окликнуть его, но остановилась, когда увидела, что шел он по-воровски, крадучись и время от времени озираясь через плечо по сторонам, желая убедиться, что его никто не видит. Затем проскользнул в дверь и закрыл ее за собой.
   «Что это он собирается делать?» — подумала Люсинда, инстинктивно догадываясь, что тут было что-то неладное. Она решила, что нужно немедленно оповестить Прескотта о подозрительных действиях его камердинера.
   Она нашла его на террасе, следящего за рубкой огромного коровьего окорока.
   — Я должна поговорить с тобой, Прескотт.
   — Сейчас?
   — Да, это важно.
   Яркая вспышка света внезапно озаряла небо, за ней последовала еще одна и еще, что заставило всех гостей, находящихся в гостиной, выбежать на террасу.
   — Как тебе это нравится, дорогая? Разве это не прекрасно?
   — Фейерверк? Так вот что было в тех больших ящиках! Для этого-то ты и пригласил сюда итальянца?
   Прескотт сиял от радости.
   — Сегодня четвертое июля[12], дорогая. Я не могу праздновать независимость моего народа без старого доброго барбекю и традиционных фейерверков.
   — Четвертое июля? — тетушка Чарити, одетая в костюм времен королевы Виктории из жесткой черной тафты и в головном уборе из страусиных перьев, подошла к Прескотту, и он заметил, что хмурый вид сменился на ее лице выражением откровенной злости.
   — Ты оскорбляешь нас этим выставлением напоказ того, что может быть названо только как… как колониальная дерзость.
   — Я никого не оскорбляю, тетя Чарити, и уж меньше всего вас. Я просто отмечаю праздник, как это сделал бы любой обыкновенный американец, в жилах у которого течет красная кровь, окажись он на моем месте.
   — Но ведь это Англия, ты, дерзкий мальчишка, а не Америка.
   — Однако я американец, а не англичанин. Пора бы уже вам всем уяснить себе это.
   — Я думаю, это просто замечательно, — сказал кузен Гарольд, одетый под лорда Байрона в атласные бриджи и рубашку с кружевным жабо. — Прекрасное представление, старик. Просто удивительное представление!
   — Да-да… — согласилась кузина Крессида.
   Как и Люсинда, она была одета в платье периода Возрождения, однако ее декольте было еще более глубоким, оставляя мало простора для воображения.