Кэрол Джерина. Граф из Техаса

   Отчаяние и безнадежность наполнили душу Люсинды. Она упала на кровать и безудержно громко рыдала до тех пор, пока у нее уже не осталось слез.
 
   Удостоверившись, что багаж был надежно привязан на задках кареты и ничто не упадет по пути из Рейвенс Лэйера на железнодорожную станцию в Труро, Прескотт повернулся и одобрительно кивнул. Он уже хотел было позвать миссис Свит, которая тихо наблюдала за ним с террасы, но какое-то движение этажом выше привлекло его внимание. Он увидел, как в окне второго этажа всколыхнулись и потом сомкнулись шторы, и понял, что Люсинда смотрела на него. Он чувствовал это всей своей душой. Она стояла там, наблюдала за ним и думала…
   Нет, она не просто думала. Она вспоминала. Ведь как она могла не вспомнить? В эти короткие месяцы, что они прожили вместе, вошло так много! Чего стоила только их совместная борьба с жестоким и вороватым Гариком? А смерть в родах его кроткой жены, замученной побоями мужа? А безграничная привязанность и любовь к трем осиротевшим малышкам? И, наконец, зарождение, взаимное признание их любви и все ее недоразумения?! Или, может быть, она смотрела на него и мечтала, как бы они жили вместе, не будь она такой упрямой и несговорчивой?!
   — Но ничего, ей уже не слишком долго осталось думать, вспоминать или мечтать, — решил он.
   Прескотт перевел взгляд с окна на втором этаже на экономку на террасе.
   — Девочки уже готовы ехать, миссис Свит?
   — Да, мил… — она замолчала на полуслове, вытянувшись во весь свой рост, который составлял лишь пять футов два дюйма, вспомнив слишком поздно что ей уже больше не следует обращаться к нему как к титулованной особе. — Да, мистер Прескотт, они почти готовы. Урсула и Ровена сейчас в детской, помогают им одеваться.
   Прескотт начал подниматься по широким ступенькам центральной лестницы.
   — Тогда, я думаю, мы сразу тронемся в путь, как только они будут готовы.
   — Да, пожалуй, это верное решение.
   Он подошел туда, где стояла экономка и посмотрел ей в глаза.
   — Вы хотите, чтобы я что-нибудь передал Тому, как только доберусь до ранчо?
   — Тому?
   — Да, вашему внуку. Я на днях получил письмо от моего брата. Он пишет, что Том быстро обосновался в Техасе.
   — Хм!
   — Ему нравится жизнь на ранчо. Нравится работа. Нравятся люди. И более того, он тоже нравится там всем.
   Прескотт подумал, что будет благоразумнее с его стороны не упоминать другие новости, которыми Пайн поделился с ним в письме. Он не стал говорить, что как только Том прибыл на ранчо, работники взяли его с собой в карриганский салун в Вако, где он встретил карриганских девушек. И что они не только сделали из него мужчину в полном смысле этого слова, но и дали ему почувствовать, что такое настоящая ковбойская жизнь.
   Если бабушка Тома была хоть чем-то похожа на его тетушку Эмми, ей очень не понравилось бы, узнай она, что ее внук испробовал и до конца насладился одним из самых восхитительных плотских грехов. Собственно говоря, они понравились ему настолько, что Пайну теперь было трудно удержать парня на ранчо.
   — Лишь бы он был счастлив, — сказала миссис Свит.
   — О, он наверняка счастлив.
   — Ну… тогда хорошо.
   — Так вы ничего не хотите передать ему?
   — Мне нечего ему сказать, мил… мистер Прескотт. Совсем нечего. Он выбрал свою дорогу.
   — Да, мэм, похоже, что это так.
   — Тогда все кончено, — она повернулась, чтобы идти назад в замок, но, сделав несколько шагов, остановилась и обернулась к Пре-скотту. Суровое выражение ее лица теперь сменилось грустью. — Но, если это вас не затруднит…
   — Это меня совершенно не затруднит, миссис Свит.
   — Тогда вы скажите ему писать свой бабушке почаще. Одно письмо за два месяца — это слишком мало. Нам хотелось бы получать от него весточки почаще.
   — Я обязательно передам ему это, мэм. Вы можете на меня положиться.
   — Спасибо вам, мистер Прескотт, — по привычке она присела в реверансе. — Я пойду потороплю детей.
   — Да мы особенно и не спешим. У меня еще осталось одно дело, которое я должен сделать перед отъездом.
 
   Люсинда сделала над собой усилие и поднялась на кровати, вытерев руками свои влажные от слез щеки. Она не должна позволять, и она себе не позволит, чтобы отъезд Прескотта так воздействовал на нее. У нее все еще была впереди жизнь, пусть не такая яркая и захватывающая, какой она была с…
   — Нет! Я не должна думать об этом, — сказала она себе. — Не должна думать и о Прескотте. Больше не надо.
   Он был частью ее прошлого. Или, по крайней мере, очень скоро станет ею. И как только он уедет, она займется своей собственной жизнью. Да, она все начнет сначала, с самого начала. Но не здесь, в Рейвенс Лэйере. И не в Сент Кеверне!
   Может быть, если в сердце кузена Эдварда найдется хоть капля сострадания к ней, он одолжит ей небольшую сумму денег. Ровно столько, чтобы ей хватило на то, чтобы добраться до Пензаса, или Бата, или, может быть, даже Лондона. Хотя что она будет делать, когда доберется туда… Нет, и об этом она сейчас не будет загадывать. Она была здоровой, сильной, работящей. Без всякого сомнения, ей не составит большого труда найти себе работу. Она очень любила детей, но сильно сомневалась, что семья высокого происхождения наймет ее в качестве няни или гувернантки. Чтобы получить подобного рода работу, ей были нужны рекомендации.
   Магазин! Да, это будет просто замечательно, устроиться на работу в магазине. Она могла шить и вязать, и она совсем не боялась замарать свои руки. Более того, ее с самого рождения учили говорить с классическим, а не с корнуолльским акцентом. Может быть, она сможет работать продавщицей, вместо того, чтобы быть просто помощницей портного.
   Сидя на краю кровати спиной к двери, Люсинда не услышала ни того, как дверь тихо отворилась, ни чьих-то осторожных шагов по толстому мягкому ковру. Она услышала, однако, как что-то зашуршало позади нее, но когда она обернулась, было уже слишком поздно.
   Неожиданно кто-то накинул ей на голову большой плотный мешок и вслед за этим обвязал толстой веревкой вокруг талии, плотно прижав ее руки к бокам. От сильного испуга из горла Люсинды вырвался громкий крик. Но голос тут же оборвался, потому что она почувствовала, как ее подняли с кровати и грубо перекинули через чье-то широкое плечо.
   — Вы не можете этого со мной делать! — закричала она.
   — Могу.
   Мгновенно узнав этот голос, она прекратила сопротивление.
   — Прескотт?
   — Нет, дорогая, я похититель.
   — Похититель? Прескотт, ты что, с ума сошел?
   — Я так не думаю, — он вышел из спальни и направился по холлу к лестнице. — Нет, собственно говоря, я наверняка знаю, что не сошел с ума. Наоборот, скорее даже можно сказать, что ко мне, наконец, вернулось ясное сознание. Возможно, немного поздновато, но если бы я ждал, пока придешь в сознание ты, мы, вероятно, застряли бы здесь до конца нашей жизни, а я не могу ждать так долго.
   — Ты сумасшедший!
   — Возможно. Ты делаешь странные вещи с мужчинами. То, что ты сводишь меня с ума, — только одна из них.
   — Отпусти меня сейчас же.
   — Не могу. Доброе утро, мисс Миранда.
   — Мил… э-э, мистер Прескотт.
   Услышав торопливый ответ, произнесенный женским голосом, Люсинда поняла, что кто-то из слуг встретил их и стал свидетелем безрассудного недостойного поведения Прескотта и ее позора и унижения. То, что толстая материя мешка скрывала ее лицо, было, как решила Люсинда, теперь очень кстати, потому что никто не мог видеть, каким густым румянцем зарделись ее щеки. Она точно не знала по какой это произошло причине — или от стыда, или от возмутительного поведения Прескотта, или просто от того, что кровь прилила у нее к голове. Вероятнее всего, это было сочетание всех трех причин.
   Но сейчас у нее не было времени думать об этом. Ей срочно требовалась чья-то помощь.
   — Миранда!
   Молодая служанка уже развернулась уходить, но звук знакомого голоса остановил ее.
   — Мисс Люсинда? Что вы делаете в этом мешке?
   — Мистер Прескотт…
   — Я похищаю ее, — Прескотт усмехнулся Миранде через плечо, и она одарила его в ответ, как всегда, заигрывающей улыбкой. — Только никому не говорите.
   — Нет, вы должны сказать, — закричала Люсинда. — Бегите и приведите сюда его светлость.
   — Его светлость, мисс?
   — Да, нового графа.
   — Но он…
   — Пожалуйста, Миранда. Найдите и приведите его ко мне побыстрее, пока этому сумасшедшему не удалось разрушить всю свою жизнь и то, что осталось от моей репутации.
   — Но мисс, его светлости здесь нет, — сказала Миранда. Ее голос: начал постепенно утихать, потому что Прескотт все дальше и дальше уходил от нее по холлу.
   — Его здесь нет? А где он?
   — Он уехал из замка рано утром, чтобы привезти ее светлость из Труро. Она приезжает сегодня полуденным поездом.
   — Черт побери!
   Прескотт слегка подбросил тело Люсинды на своем плече. Она что-то недовольно проворчала и начала с негодованием извиваться, пытаясь высвободиться.
   — Следи за своим языком, дорогая. Мы подходим к леди, которые могут обидеться на подобные выражения.
   — Кто? Кто это?
   — Мисс Люсинда? — сказал голос.
   — Миссис Свит! Благодарю тебя, Господи! Пожалуйста, помогите мне!
   — Не обращайте на нее внимания, — сказал Прескотт. — Она просто очень раздражена, вот и все.
   — Она едет с вами в Техас, мил… э-э, мистер Прескотт?
   — Конечно. Мы собираемся превосходно провести наш медовый месяц.
   — Медовый месяц? — повторила Люсинда. — Ха!
   — Примите наши поздравления, мистер Прескотт, — сказала миссис Свит.
   — Да, поздравляем вас, — нерешительно отозвалась Урсула.
   — Спасибо, леди.
   Как только он завернул за угол, оставив позади экономку и ее помощницу, глазевших им вслед с раскрытыми от удивления ртами, Прескотт встретился с женщиной, которую ему удавалось избегать со времени его приезда в Рейвенс Лэйер. Он тут же хотел развернуться и со всех ног побежать в противоположном направлении, но вдруг ему в голову пришла другая мысль, и он решил встретить старуху лицом к лицу вместо того, чтобы отступать.
   — Доброе утро, мисс Эсмеральда.
   Старая женщина с охапкой чистых, аккуратно сложенных простыней, которые будут определены только ей известно куда, прекратила бубнить себе под нос, выпрямила свое согнутое тело, насколько оно могло выпрямиться, и изогнула шею. Прищурившись, она посмотрела на Прескотта. Но вместо того, чтобы отбросить в сторону простыни, закричать, что ее насилуют и упасть в обморок, как это случилось при их первой встрече, на этот раз она сделала просто удивительную вещь. Как ни трудно было в это поверить, но она улыбнулась Прескотту.
   — Доброе утро, милорд.
   — Просто Прескотт. Я уже больше не лорд, мисс Эсмеральда.
   — Эсмеральда? — сказала Люсинда. — О, пожалуйста, Эсмеральда, вы моя последняя надежда. Вы должны помочь мне.
   Старуха перевела взгляд своих прищуренных глаз на большой сверток, который нес на плече Прескотт.
   — Кто это?
   — Это? — сказал Прескотт, поудобнее устроив на своем плече Люсинду. — О, это никто, мисс Эсмеральда. Не обращайте на это внимание.
   — Это? — сказала Люсинда. — Как смеешь ты называть меня «это»!?
   Смех Эсмеральды раздался по всему просторному коридору с высокими потолками.
   — Относитесь к ней по-доброму, милорд. Она хорошая девушка, поверьте мне.
   — Да, мэм.
   — И не вздумайте насиловать ее.
   — Нет, мэм, я не стану этого делать.
   — Хорошо, хорошо. Вы будете завтракать в столовой, как обычно?
   Прескотт усмехнулся и покачал головой.
   — Нет, сегодня утром нет. Видите ли, я уезжаю.
   — О, да. Тогда желаю вам благополучного путешествия.
   — Спасибо. До свидания, мэм. Приятно было познакомиться с вами.
   Эсмеральда улыбнулась еще один раз, затем ее тело вновь приняло свое обычное согнутое положение, и она зашаркала ногами по холлу, бубня себе под нос какую-то бессмыслицу.
   — Хорошая старуха, — сказал он, спустившись с лестницы и направляясь к центральному выходу, — когда она в своем уме.
   — Чего я в настоящий момент не могу сказать о тебе, — ответила Люсинда. — У тебя так просто ничего не получится, знаешь ли. Кто-нибудь обязательно остановит тебя.
   — Хочешь пари, дорогая?
   — С чем? Ты же знаешь, что у меня нет и фартинга^[14] за душой.
   — Черт, если ты беспокоишься только о деньгах, то я буду счастлив одолжить тебе немного.
   — Я не взяла бы и двух пенсов от тебя, Прескотт Трефаро.
   — А вот это я очень рад слышать. Жена, которая не собирается выжимать из своего мужа все деньги до последней монеты, — великое благо. Экономность, по-моему, это очень хорошая черта.
   — Я не экономная, и уж конечно я не твоя жена.
   — Пока нет.
   — И не стану ей никогда!
   Прескотт засмеялся.
   — Хочешь держать пари, дорогая?
   В ответ Люсинда могла только простонать от негодования.
 
   Люсинда почувствовала, как подогнулись ее колени и рухнула бы от волнения на пол, опозорив себя перед всеми, но рука Прескотта крепко удержала ее за талию. Боже всевышний, помоги ей. После долгих дней, когда он постоянно дразнил ее, намеренно не занимаясь с ней любовью, и всю дорогу через Английский канал из Дувра в Кале и затем в Париж все свои силы отдавал исключительно тому, чтобы сломить ее твердую волю и решимость, она, наконец, согласилась выйти за него замуж.
   — Властью, дарованной мне Всевышним, — сказал священник американского посольства, — я объявляю вас мужем и женой. Вы, сэр, теперь можете поцеловать свою невесту.
   Прескотт широко улыбнулся и, не обращая внимания на трех смотрящих на них во все глаза, хихикающих маленьких девочек, повернул Люсинду к себе лицом и крепко поцеловал ее.
   — Знаешь ли, это просто нелепо, — тихо сказала Люсинда через несколько мгновений, когда их губы наконец разомкнулись. Осмотревшись вокруг, она увидела, что священник незаметно вышел из маленького святилища, находившегося рядом с посольством, оставив ее и Прескотта наедине с девочками.
   — Что? То, что мы поженились?
   — Да.
   — Это вовсе не кажется мне нелепым, дорогая. Мы все делаем правильно.
   — Я надеюсь только, что ты никогда не пожалеешь об этом.
   — Единственное, чего я не смог бы простить себе всю свою оставшуюся жизнь, — это если бы оставил тебя в Англии, не взяв с собой. С нами, — добавил он, искоса взглянув на трех маленьких девочек, стоящих неподалеку. — Мы принадлежим друг другу. Все мы. Разве ты этого до сих пор не поняла?
   Она пристально посмотрела в его зеленые глаза, ожидая заметить там разочарование или насмешку, но почувствовала величайшее облегчение, увидев в глубине их только искреннюю любовь. Если она и сомневалась еще в том, что он любит ее, его взгляд навсегда рассеял все сомнения. Она до конца доверилась ему, и в ее душе уже больше не было ни страха, ни сожалений.
   — Теперь, когда мы стали мужем и женой, — начала она, — я думаю, что мне надо кое-что тебе сказать.
   — Только не говори мне, что ты не любишь коров!
   — Что?
   — Коров. Больших созданий, которые мычат «му-му» и дают молоко.
   — Нет! Я к ним не испытываю никакой неприязни.
   — Хорошо, потому что любовь к коровам — это одно из качеств, которое я ожидаю от своей жены. Они — мое дело, мое средство к существованию. Без коров мы, техасские Трефаро…
   — Клянусь Богом, Прескотт, то, что я хотела сказать, не имеет ни малейшего отношения к домашнему скоту, — нетерпеливо прервала она его. — Я хотела поговорить с тобой вовсе не о коровах, или овцах или кого там еще ты собираешься разводить на этом своем ранчо.
   — Лошадей. Мы также разводим лошадей.
   — Хорошо, лошадей.
   — Несколько свиней время от времени мы тоже откармливаем, но только не овец.
   — А как же Принцесса? — спросила Александра. — Ведь она овечка.
   — Принцесса, конечно, — сказал Прескотт. — Но она особенная.
   Удовлетворенная его ответом, Александра взобралась на церковную скамью, чтобы получше видеть и слышать сцену, разыгравшуюся между ее родителями.
   — Я могу продолжать? — спросила Люсинда.
   — Я весь превратился в слух, — сказал он с усмешкой.
   — Хотя, я знаю, это может показаться довольно странным, но я, — о Боже! — мне кажется, что знала тебя раньше.
   Ухмылка тут же исчезла с его лица.
   — Что?
   — Может быть, в другой жизни.
   — В другой жизни?
   — Да, по-моему, это называют перевоплощением. Понимаешь, я знаю об этом только понаслышке, но это единственное правдоподобное объяснение, которое я могла найти.
   — У-гу.
   — Если я знаю тебя не из другой жизни, то как тогда я могу объяснить то, что ты приходил так часто в моих снах?
   Прескотт даже поперхнулся.
   — В твоих снах?!
   — Да. Я часто видела тебя во сне.
   — Часто, хм?
   — Сначала ты напугал меня. Я не знаю почему, ведь ты совсем не страшный. Временами ты можешь быть грозным и даже ужасно разъяренным, когда у тебя в голове засядет какая-нибудь упрямая идея, но страшным — никогда. Но тогда, конечно же, я не знала, какой ты, так, как я знаю тебя сейчас.
   — А что я делал в этих твоих, снах? Или я ничего не делал там вообще?
   — Ты смотрел на меня. Улыбался. Протягивал ко мне руки.
   — И это напугало тебя?
   — Очень.
   — И что ты делала?
   — Ничего, — ответила она. — Я ведь сказала, что боялась тебя.
   — Ты не пыталась убежать, позвать кого-нибудь на помощь?
   Люсинда на мгновение задумалась, затем покачала головой.
   — Я не знаю почему, но мысль о том, чтобы бежать за помощью, должно быть, никогда не приходила мне в голову. Я только знаю, что всегда просыпалась с каким-то чувством страха.
   — Понятно.
   — О, я знала, что ты не поймешь меня. Я же предупреждала тебя, что это может показаться странным. Теперь ты, наверно, думаешь, что я сошла с ума.
   — Ну, если ты сошла с ума, дорогая, тогда, мне кажется, что мы с тобой два сапога пара.
   — Что?
   — Я никогда не говорил тебе об этом, но я тоже часто видел тебя во сне.
   — Что?
   Он кивнул головой.
   — Черт возьми, ты начала являться в мои сны с того времени, когда я впервые узнал, чем мальчики отличаются от девочек. А это, я должен сказать тебе, было очень-очень давно.
   — Прескотт?
   — Это правда. Помнишь, первый раз, когда я увидел тебя, в тот день, когда я поймал твою глупую шляпу?
   — Да.
   — Так вот, тогда я подумал, что у меня начались видения — ведь ты как две капли воды походила на ту, что являлась ко мне в снах. И про себя я назвал тебя тогда подругой моих снов, потому что я еще не знал твоего имени. Спустя некоторое время, когда мне посчастливилось получше познакомиться с тобой, когда я узнал, какая ты добрая, какая ты милая, заботливая и веселая, если не бываешь упрямой, а это самая ужасная вещь, я уже не мог ничего с собой поделать. Я влюбился в тебя, дорогая. Влюбился по уши, без оглядки.
   — О, Прескотт?..
   Она прильнула к нему, обняла и положила голову на его широкую грудь. Последние из ее сожалений и сомнений канули в небытие.
   — Знаешь, похоже на то, что мы были предназначены друг для друга…
   — Да, я знаю. Я старалась противостоять этому…
   — Уж мне-то это известно лучше всех!
   — Но у меня ничего не вышло. Совсем ничего…
   — Теперь тебе больше уже не нужно противостоять. Мы вместе, так, как это и должно быть.

Глава 27

   Пайн вошел на кухню, небрежно бросил почту на стол и проследовал через заднюю дверь на крыльцо. Тетушка Эмми сидела в кресле-качалке, очищая от шелухи зеленые бобы к ужину. Хлоя стояла тут же на коленях перед большим тазом, уже не в первый раз за день купая их маленькую дочь. Несмотря на то, что на вид это была очень милая и нежная девочка с густыми золотыми волосами и огромными голубыми глазами, и ей исполнился только один год, она обладала поразительной способностью всегда и везде найти грязь и хорошенько вымазаться. Только вчера, когда Пайн посадил ее к себе на колени, чтобы прочитать сказку перед сном, его пальцы нечаянно коснулись ее маленьких коленей, и он обнаружил, что они были так же грубы, как шифер на крыше конюшни. Подобно своей матери в прошлом, она уже выказывала безграничную любовь к лошадям, предпочитая их любым куклам. Пайну надо было смириться с фактом, что у него росла еще одна девочка-сорванец.
   — Пришло что-нибудь интересное по почте? — спросила Хлоя.
   — Прескотт написал нам еще одно письмо, но я не назвал бы его интересным.
   Пайн сделал шаг назад и засмеялся, когда малышка, весело хихикая, расплескала мыльную воду из таза, промочив до нитки Хлою и сделав большую лужу на заднем крыльце.
   — Он уже вернулся в Англию или все еще шляется по Европе? — спросила тетушка Эмми.
   — Его письмо было отправлено из Венеции, — ответил Пайн.
   — Из Венеции? Черт возьми, что же он там делает?
   — Мне кажется, практически то же самое, что он делал и в Париже, Берлине и Риме, — сказал Пайн. — Совершает экскурсии, осматривая мировые достопримечательности, и наслаждается жизнью.
   — Этому мальчишке следует сейчас быть здесь и помогать тебе со всеми работами, которые надо сделать, вместо того, чтобы разъезжать по Европе, тратя деньги, которых у него нет, — ворчала Эмми.
   — О, пусть Прескотт хоть немного отдохнет и повеселится, — сказала Хлоя. — Ты должна признать, что ему редко выдавалась такая возможность в течение долгих лет, когда он работал в Трипле.
   — Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, — сказала Эмми. — И кроме того, работа может быть приятным занятием, смотря как к ней подходить.
   — И все равно это не идет ни в какое сравнение с большим путешествием по Европе, — сказал Пайн, вспоминая месяцы, проведенные им на континенте, когда он путешествовал из одного города в другой — обычно за счет одной из своих состоятельных подруг женского пола, — ужиная, распивая вина, танцуя все ночи напролет и возвращаясь домой только на рассвете, чтобы проспать несколько часов и проснуться за полдень с ужасной головной болью и с незнакомой женщиной в кровати рядом с собой. Боже, спаси Пре-скотта, если он пошел по его следам. Но с другой стороны, возможно, подобный стиль жизни больше подходил Прескотту, чем ему.
   «Это может быть самым большим приключением в его жизни, которое он будет с радостью вспоминать всегда. Или же наоборот постарается забыть, как в моем случае», — добавил он про себя.
   — А ты когда-нибудь ездил в большое путешествие по Европе? — спросила Хлоя.
   — Конечно. Но я был тогда гораздо моложе и намного глупее.
   — Свободен, как вольная пташка, так?
   — Можно и так сказать.
   Пайн понял, в каком направлении шли мысли его жены, и очень хотел, чтобы она сменила тему разговора. Он был не против обсудить с ней его прошлое наедине в их комнате, но ему совершенно не хотелось шокировать тетушку Эмми.
   — И к тому же, наверное, вдоволь позабавился с девушками, — сказала Эмми, разделавшись со своим последним бобом.
   — Э-э…
   Его тетушка захохотала и поднялась на ноги.
   — Неважно. Ты можешь не отвечать на это. Так; куда еще собирается съездить Прескотт? Или он не сказал?
   — Нет, не сказал, — ответил Пайн. — Он только написал, что Большой канал не идет ни в какое сравнение с нашей речушкой Брэнзос. К тому же он порядком пахнет.
   — И как же пахнет этот большой канал? — спросила Хлоя.
   Пайн на мгновение задумался.
   — Насколько я помню, плохо.
   — Все похоже на то, что Прескотт начинает скучать, — сказала Эмми.
   — Скучать по Англии или по своему дому здесь, в Техасе? — спросил Пайн.
   — По Техасу, конечно, — ответила Эмми. — Я пойду в дом и поставлю варить эти бобы. Ужин должен быть готов, как только зайдет солнце. Хлоя, не держи малышку слишком долго в воде, слышишь? На улице уже начинает холодать.
   — Не беспокойтесь, тетушка Эмми. Мы уже прямо сейчас собираемся вылезать. Не так ли, мисс Присси?
   Пайн протянул руку и, взяв полотенце, висящее на перилах крыльца, подал его Хлое.
   — Присей — вряд ли подходящее имя для нашей дочери, любовь моя. Я никогда не пойму, и как это мы остановились на нем. Она все что угодно, но только не Присси. Может быть, нам следовало бы назвать ее «Юниор»?
   — Такое имя для девочки? Вряд ли. Просто дай ей немного времени, Пайн, и Присцилла вырастет в одну из самых прекрасных девушек в Вако. А может быть и во всем Техасе. Кто знает?
   — Будем надеяться, что ты окажешься права, однако я в этом сильно сомневаюсь. На днях, когда я взял ее с собой на конюшню, с ней чуть не случилась истерика. Я знаю, что она хотела покататься на лошади.
   — Ведь ты не позволил ей, не так ли?
   — Боже мой. Конечно нет. Ну уж во всяком случае — не одной.
   — У-гу. Ты, возможно, и притворяешься, что беспокоишься о том, чтобы она не выросла сорванцом, но каждый раз, когда я вижу вас двоих вместе на улице, ты всегда разрешаешь ей ездить с собой в седле.
   — Я просто хотел научить ее с ранних лет искусству верховой езды, в чем, согласись, нет ничего плохого. А уж учить ее быть настоящей леди — это твое дело, а не мое.
   Пайн взял у Хлои завернутую в полотенце дочку к себе на руки и нежно прижал ее к груди, испытывая почти такое же неимоверное наслаждение от ее свежего младенческого запаха, какое он испытывал от той безграничной любви, которую она всегда дарила ему.