Кэрол Джерина. Граф из Техаса

   «Мы не сомневаемся, что это именно так. Любой женщине на земле гораздо лучше жилось бы с любым другим мужчиной, а не с этой неотесанной деревенщиной», — думал про себя Харгривс.
   — А теперь давайте-ка снимем эти штаны.
   Прескотт приподнял голову и осмотрел свое тело тем временем, как камердинер расстегивал ширинку его бриджей.
   — Знаете ли, он мой брат-близнец.
   — Этот Пайн, о котором вы говорите, милорд?
   — Да, мы с ним похожи, как две капли воды, — он продолжал смотреть на Харгривса, нахмурив брови. — Знаешь что? Ты немного даже похож на него. Черт! Это ты, Пайн?
   — Нет, милорд. Это мы, Харгривс, камердинер Вашей светлости, в будущем, пожалуйста, будьте так добры помнить это. Мы не Эд. Мы Харгривс!
   — Да, я знаю, — голова Прескотта опять упала на кровать, когда ужасное головокружение охватило его. — Я клянусь, Эд, этот червяк все-таки достал меня. Я думал, что он лежал мертвый на дне бутылки с мескалем, но это было не так — он был жив. Он и до сих пор жив. Я и сейчас чувствую, как это чертово создание ползает у меня в животе.
   Выражение лица Харгривса оставалось по-прежнему беспристрастным, но отвечать больше он не стал.
   Он знал, что этот грубый, неотесанный американец никогда не освоит норм достойного поведения, необходимых для принадлежащего к высокородной знати. Он, возможно, и был рожден в благородной семье, но в нем самом не было ни грамма величия. Такому понадобится сотня лет, а может, и того больше, чтобы стать настоящим джентльменом.
   «Но, — вспомнил он, — если удача улыбнется мне, этот деревенщина уедет отсюда в течение года».
   Выполнив свое самое отвратительное за все время службы задание, Харгривс накрыл молодого графа сверху одеялом и вышел из комнаты.
   Не зная, что его камердинер уже ушел, Прескотт продолжал бубнить сам себе о тех опасностях, которые грозят ему из-за этого проклятого червяка:
   — Если так будет продолжаться дальше, я ослепну и сойду с ума прежде, чем мне исполнится сорок. Боже, почему здесь так жарко? — он взбрыкнул ногой, стараясь скинуть с себя одеяло, но ему удалось вынуть из-под него только одну длинную волосатую ногу. — Кто-нибудь, погасите огонь или откройте окно. Не то я скоро просто растаю…
   Он забылся в беспокойном сне, желая, чтобы опять явилась к нему героиня его снов и успокоила боль, как это случалось раньше. Но даже своим затуманеным сознанием он понимал, что больше этого не произойдет, потому что она воплотилась в реальную женщину. И этой женщине так же хорошо, как и ему, знакомы боль, душевные терзания и одиночество.
   Правда, эта женщина чертовски рассердится за то, что он выпил так много мескаля и проглотил этого проклятого червяка.
   Ощущение чего-то теплого и мягкого, суетящегося над ним, вывело Прескотта из состояния полузабытья.
   «Эд, — сказал он сам себе, — начинает вести себя, как старая курица-наседка».
   Он чуть-чуть приоткрыл один глаз, намереваясь дать знать своему камердинеру, что ему не понравилось излишнее рвение: человека в его состоянии нужно оставить в покое, а не устраивать над ним суматоху.
   Туманная пленка, застилавшая его глаза, начала понемногу расходиться и, наконец, его взгляд остановился на предмете, который в одно и то же время и поразил его и доставил величайшее удовольствие. В нескольких дюймах^[8] перед своим носом он увидел пару округлых нежных розоватых грудей, едва прикрытых белоснежными кружевами сорочки. Прескотт широко распахнул оба глаза и с наслаждением вдохнул легкий аромат розы, струящийся из соблазнительной ямочки между ними. Его лицо расплылось в довольной улыбке.
   — Эд, ты везучий, негодяй. У тебя оказывается есть груди…
   Лицо Люсинды залилось краской от смущения, она резко выпрямилась и запахнула руками вырез своего пеньюара до самой шеи. О Боже, а она-то думала, что он крепко спит. Если бы знала, что это не так, то ни за что на свете не рискнула своей репутацией, вернувшись в эту комнату, чтобы собрать свои вещи и переодеться. И уж, конечно, не стала бы накрывать одеялом, когда увидела, что он лежит в кровати почти совсем раскрытым. Что он, должно быть, подумал?!
   — Прескотт? — тихо произнесла она его имя, желая немедленно опровергнуть те ошибочные заключения, которые он, возможно, сделал.
   Но веки с густыми длинными ресницами уже сомкнулись над его зелеными глазами, подернутыми краснотой, и тихий храп раздался из его чуть приоткрытого рта.
   Уверенная, что он, наконец, заснул, Люсинда тихо собрала свою одежду. Через несколько минут она на цыпочках направилась к выходу, но какая-то необъяснимая сила заставила ее остановиться и еще раз взглянуть на Прескотта, спящего в ее кровати. Он выглядел таким прекрасным и казался таким близким и родным. Наверное, приятно лежать рядом с ним, чувствовать мужской запах его тела и спать в теплом объятии его сильных рук всю ночь. «Должно быть, это просто замечательно», — думала она. Как жаль, что ей никогда не придется испытать такого наслаждения!

Глава 14

   — А почему дядя Прескотт не пошел с нами? — спросила Александра.
   «Потому что этот дуралей осушил за одну ночь бутылку виски и теперь пьян в стельку», — в тот же момент, когда Люсинде в голову пришла эта мысль, она осознала, что не может доверить эту информацию девочкам. В их впечатлительном возрасте они этого просто не поймут.
   — Боюсь, что ваш дядя Прескотт немного перепил сегодня.
   Одной рукой придерживая на бедре малышку Элизабет, а другой крепко взяв за руку Викторию, Люсинда пропустила Александру вперед, и та первой прокладывала дорогу вверх по узкой лестнице на чердак.
   И она, и дети чрезвычайно нуждались в одежде. Те немногочисленные вещи, что были у нее, сгорели в огне вместе с ее домом. И детям для их нового положения в жизни нужна была более подходящая одежда, чем те, пусть чистые, но отрепья, которые были на них.
   Но так как Прескотт находился в «выпившем» состоянии, из которого только Бог знает когда он сможет выйти, и у них совершенно не было денег, чтобы купить себе новые платья, единственным решением проблемы, которое видела для себя Люсинда, было совершить экскурсию по ящикам со старой одеждой на чердаке.
   — А что это значит «немного перепил», тетя Люсинда?
   — Э-э, значит, что он себя неважно чувствует, — сказала она. — Но вы не беспокойтесь. Через несколько дней он будет здоров, как огурчик.
   — У него будет ребенок, как у нашей мамочки?
   — Ребенок. Конечно, нет! Мужчины не могут рожать детей, Александра. Это могут делать только женщины.
   — А когда ты собираешься родить ребенка, тетя Люсинда?
   «Ах, это неиссякаемое невинное детское любопытство», — думала Люсинда, пытаясь скрыть улыбку.
   — Я не знаю.
   — Разве ты не хочешь детей?
   — Может быть, попозже.
   Если бы только она могла найти подходящего человека, который принял бы ее такой, какая есть, прежде чем она станет слишком стара, чтобы рожать детей. Во многих отношениях Прескотт казался ей почти идеальным мужчиной для этого. Он, безусловно, был хорошим, добрым и чрезвычайно деликатным и с ней, и с детьми, и с прислугой. Эти качества всегда восхищали ее в мужчинах. Конечно, у него был мужской характер, но он проявлял его только тогда, когда того требовала ситуация, а это, слава Богу, случалось не так уж часто.
   Незаметно для себя, Люсинда размечталась и представила себя и Прескотта в будущем. Она вообразила, что они поженятся, что у них появятся дети, потом внуки, и они будут счастливо жить вместе до конца своих дней.
   Но через мгновение она встряхнула головой, как бы стараясь избавиться от этих бесплодных мечтаний, которые оставляли лишь горечь и боль в сердце.
   — А сейчас, — сказала она, — мы должны подумать о том, чтобы найти всем нам какую-нибудь одежду. Не детей — одежду, хорошо?
   — Хорошо, — сказала Александра. — Я хочу красное платье.
   — Красное? Виктория, дорогая, смотри себе под ноги. Эта последняя ступенька довольно высокая. Вот так, хорошая девочка!
   — Да, я люблю красный цвет, тетя Люсинда.
   Они прошли по короткому узкому коридору и подошли к двери. Она на мгновение высвободила из своей руки руку Виктории, чтобы найти в кармане юбки ключ от чердака, который она положила туда раньше.
   — Ну, если мы сможем найти красное платье приблизительно твоего размера, Александра, оно, без сомнения, достанется тебе. Так, Виктория, ты пришла сюда не для того, чтобы бродить по чердаку в одиночку и совать свой любопытный нос куда не следует, ты меня поняла? Ты должна находиться все время рядом со мной.
   Малышка посмотрела на нее снизу вверх своими большими голубыми глазами с выражением невинного удивления.
   — Почему?
   — Потому что здесь на чердаке много коробок и ящиков, и мне бы не хотелось, чтобы ты, лазая по ним, упала и ушиблась.
   — Я присмотрю, чтобы она не лазала там, где не надо, — со взрослой рассудительностью сказала Александра.
   — Ты — хорошая девочка. Я знала, что могу рассчитывать на тебя, Александра.
   Люсинда открыла двери, и они вступили в просторный и пыльный мир чердаков Рейвенс Лэйера, где собравшиеся за несколько веков реликвии, вышедшие из пользования вещи и предметы, когда-то такие дорогие для семьи Трефаро, лежали, сваленные в кучи и позабытые всеми. Первая, самая большая комната была до потолка уставлена мебелью. Вторая, смежная с ней комната поменьше стала последним пристанищем для пейзажей, натюрмортов и портретов членов семьи, которые были сочтены недостаточно ценными, чтобы висеть в пустынной галерее на втором этаже. Здесь же находились различные безделушки и ящики с книгами и журналами.
   Люсинда уже однажды приходила на чердак замка в поисках одежды в то утро, когда сгорел дотла ее дом, и, поднявшись сюда опять, не могла не заметить перемен, произошедших в комнатах.
   Теперь там царил страшный беспорядок, многие ящики и сундуки были раскрыты, а их содержимое валялось разбросанным на голом деревянном полу.
   «Странно», — подумала она, просматривая страницы какого-то журнала. Она не могла припомнить, чтобы этот беспорядок был здесь раньше. Возможно, так тут все и было, но она просто не заметила этого. Может быть, она была так потрясена пожаром, уничтожившим ее дом, что не обратила внимания на этот, так бросившийся в глаза сейчас, разгром в чердачных комнатах. Любой человек на ее месте, потерявший только что свой дом и все самое дорогое, что у него было в жизни, тоже находился бы первое время в состоянии шока.
   — Мы будем прибираться здесь, тетя Люсинда?
   — Нет, Александра, — она посмотрела вниз в широко открытые, вопросительно глядящие на нее голубые глаза девочки и улыбнулась. — Это должен сделать человек, который навел здесь такой беспорядок.
   — А привидения могут убирать комнаты?
   — Привидения? — неожиданный вопрос Александры заставил Люсинду засмеяться. — С чего ты взяла, что привидение навело этот беспорядок?
   — Мы его слышали.
   — Вы слышали привидение здесь на чердаке? — Александра и Виктория кивнули. — Когда?
   — Прошлой ночью, — сказала Александра.
   Люсинда решила, что это сообщение детей было ничем иным, как плодом их яркого воображения. В конце концов, они вчера только приехали в замок и прошлой ночью спали в комнате Прескотта.
   — Половицы скрипели, как будто кто-то ходил наверху, — добавила Александра. — Оно ходило из одного конца комнаты в другой и обратно и наделало много шума. Правда, Виктория?
   Когда трехлетняя девочка кивнула, Люсинда почувствовала, что у нее все похолодело внутри. Веками существовали сказки о привидениях, бродящих по ночам в Рейвенс Лэйере, она даже рассказала их Прескотту, но это были не больше, чем просто сказки. И в то же время эти две впечатлительные маленькие девочки действительно думали, что слышали, как эти бесплотные призраки ходили по чердаку.
   «Нелепо, — сказала она сама себе. — Такая вещь абсолютно нелепа, потому что привидений вообще не существует. Существуют только старые рассеянные служанки, которые берут украшения и женские наряды в одной комнате только для того, чтобы оставить их в другой, но Эсмеральда — это не привидение».
   — Мы закричали очень громко, — сказала Александра.
   — Да?
   — Да. Вот тогда-то и пришел дядя Прескотт и взял нас в свою кровать к себе в комнату.
   — Тогда дядя Прескотт, должно быть, тоже слышал привидение, — сказала Люсинда.
   — Нет, он не слышал. Мы рассказали ему о нем, но он ответил, что наши крики скорее всего его отпугнули.
   Чем больше Люсинда думала об этом, тем больше она склонялась к мысли, что Александра, должно быть, говорила правду, а не просто давала выход своему буйному детскому воображению, как она предположила сначала.
   Было очевидно, что в этих ящиках и сундуках кто-то копался. А так как человеку, которому понадобилось что-то искать в них, пришлось передвинуть некоторые вещи, не удивительно, что его присутствие на чердаке было услышано в комнатах внизу. Ведь детские комнаты находились прямо под чердаком.
   — Дядя сказал, что мы всегда должны дать кому-нибудь знать, если чего-то боимся.
   — В этом дядя Прескотт прав, — сказала Люсинда, желая, чтобы дети знали, что они будут в полной безопасности под неустанным присмотром Прескотта. — Каждый раз, когда чего-нибудь испугаетесь, вы должны позвать на помощь. Вы поняли?
   — Даже поздно ночью? — спросила Александра.
   — Время не имеет значения. Кто-нибудь обязательно поспешит, чтобы отпугнуть все ваши страшные сны. И больше не беспокойтесь, если услышите еще какие-нибудь странные звуки, подобные тем, которые слышали прошлой ночью.
   — А мы действительно напугали привидение?
   — То, что вы слышали, было вовсе не привидение, Александра.
   — Не привидение?
   — Нет. Это, вероятно, была одна из служанок, которая копалась в вещах здесь наверху и что-то искала.
   — Она тоже хотела себе красивое новое платье?
   «Нет, вероятнее всего какие-то бумаги или документы», — думала Люсинда, оглядывая вырванные листы, разбросанные по полу.
   — Но если она приходила за платьем, то не нашла его? Правда, мисс Люсинда? Ведь здесь нет сундуков с одеждой, да? — спросила Александра.
   — Да, сундуки с одеждой в соседней комнате, — ответила ей Люсинда. — А сейчас давайте-ка пойдем посмотрим, что сможем найти мы.
 
   Результатом утреннего посещения чердаков стало то, что каждая девочка приобрела дюжину платьев и несколько необходимых комплектов нижнего белья, которые, хотя и носились много-много лет назад юными обитательницами замка, но до сих пор выглядели относительно новыми. Люсинда даже нашла несколько вещей в дополнение к своему небогатому гардеробу. Конечно же, все они требовали некоторых изменений. Большинство маленьких платьиц были сшиты для детей, живших много лет назад, но Люсинда была уверена, что работа по переделыванию одежды будет ей по плечу. Она просто должна будет справиться с ней, потому что в замке со времени кончины жены последнего графа, около тридцати лет назад, не было постоянной портнихи.
   После возвращения с чердака Люсинда остановилась у комнаты для шитья, расположенной около детской на третьем этаже. Маленькие ткацкие станки и шкафы, когда-то заваленные тканями, шелковыми нитками и пряжей, теперь были покрыты толстым слоем пыли. Хотя комната выглядела так, словно в нее не входили годами, Люсинду захлестнула волна воспоминаний о своем невеселом детстве. Здесь она провела бесчисленные часы в одиночестве, прячась от всех. Здесь она шила одежду своим куклам и мечтала о том, какой будет ее жизнь, когда она станет женщиной. Так вот, теперь она уже женщина, но все так же приходится гадать, что еще уготовила ей судьба впереди.
   — Мы просто оставим все здесь, — сказала она, положив охапку платьев на широкий рабочий стол посреди комнаты. — Я начну их перешивать, как только появится возможность.
   — Почему мы не можем надеть их сейчас? — Александра провела своими маленькими ручонками по темно-красной бархатной юбке, которую она сама себе выбрала.
   — Потому что сейчас как раз время пообедать. Кроме того, тебе тут ничего не подходит должным образом. Это платье слишком длинное, да и все другие надо будет перешивать для тебя и твоих сестер.
   — Но я хотела, чтобы дядя Прескотт увидел меня в новом красном платье.
   — Для этого у тебя еще будет время. Сейчас он спит, понимаешь?
   — Ах, да, я забыла, — сказала Александра. — Он «немного перепил», не так ли?
   — Да.
   «А когда он проснется, то скорее всего будет страшно страдать от того, что пошел на поводу у своих слабостей», — подумала Люсинда с сочувствующей улыбкой. Она не знала, почему хочется сочувствовать человеку, который выпил такое количество виски, что лишился сознания, но ей было его очень жаль. Она считала, что у Прескотта, как и у каждого другого, есть свои демоны, с которыми он должен постоянно бороться. На этот раз он предпочел бороться с ними при помощи бутылки.
   — Когда ему станет лучше, тетя Люсинда?
   — Это трудно сказать, Александра.
   — Почему, разве ты не знаешь?
   — Нет не знаю. Понимаешь, я никогда не перепивала, как твой дядя Прескотт, поэтому могу об этом только догадываться. Он, возможно, будет на ногах уже сегодня днем и придет пить с. нами чай, но может случиться и так, что появится только завтра.
   — Мне кажется, что перепить — это не очень хорошо.
   Люсинда с любовью погладила Александру рукой по голове.
   — Да, дорогая, совсем даже нехорошо.
 
   Кровь безжалостно пульсировала у него в висках, когда Прескотт медленно спускался по центральной лестнице. Он думал о том, как все же хорошо, что яркий свет дня уже сменили легкие сумерки раннего вечера. В том состоянии, в котором он находился сейчас, яркий свет, наверное, убил бы его, так как у него не только раскалывалась голова, но и, казалось, пульсировали глаза, так и норовя выпрыгнуть из орбит каждый раз, когда он перемещал свой вес с одной ноги на другую, чтобы сделать новый шаг. Но помимо той физической боли, что не покидала его ни на секунду, перед глазами постоянно стояла одна и та же картина и крутилась одна и та же мысль, которая не только не давала ему покоя, но даже пугала его. Эта мысль была связана с Харгривсом, который каким-то непонятным образом в его полусне появлялся с женской грудью!
   — Вы решили пить чай с мисс Люсиндой и детьми, милорд?
   Прескотт вздрогнул, услышав голос своего камердинера прямо у себя за спиной. Он так внезапно остановился, что биение крови в висках стало еще невыносимее, и это заставило осознать, что не следует делать столь резких движений в его теперешнем состоянии.
   Медленно повернувшись, Прескотт постарался сосредоточить свой взгляд на лице камердинера, но он испытывал непреодолимое желание посмотреть ниже, на грудь Харгривса. Опустив глаза, он увидел, что грудь Эда была такой же плоской, как и у любого другого мужчины, и что у него не было слишком большого живота, который мог испортить вид его складного мускулистого торса. Пре-скотту пришлось удивиться, откуда, к дьяволу, у него в голове появилась мысль, что у Харгривса есть груди?
   — Чай? — хотя он пытался говорить тихо, звук его собственного голоса громко отразился в голове Прескотта.
   — Да, милорд. Мы знаем, что уже довольно поздно, но Ваша светлость пропустили ленч.
   — Я это знаю, Эд. Все равно спасибо, но я не хочу никакого чая. Мне нужен кофе. Крепкий горячий кофе. Чем чернее, тем лучше. И целый кофейник.
   — Ничего не хотите есть, милорд?
   — Боже мой, нет!
   От одной мысли, что нужно положить кусок любой пищи в рот, все переворачивалось у Прескотта внутри. Он до сих пор чувствовал вкус червяка, которого съел прошлой ночью. Или это червяк проглотил его? Он не был уверен.
   — Очень хорошо, милорд. Мы сообщим миссис Свит, что Ваша светлость просит только кофе.
   — Да, сделай это для меня, Эд.
   Глубоко вздохнув, чтобы остановить внезапный приступ тошноты, Прескотт направился к библиотеке. Его ждала работа, и хотя в настоящий момент он был совсем не в форме, чтобы энергично взяться за нее, но надо, по крайней мере, попробовать.
   Он не успел сделать и двух шагов, когда Харгривс опять окликнул его:
   — Милорд?
   Остановившись, на этот раз медленно Прескотт обернулся к камердинеру.
   — Да?
   — Мисс Люсинда и дети очень беспокоились по поводу, э-э, скажем, состояния Вашей светлости. Ваша светлость желает, чтобы мы сообщили им, что вы уже встали и готовы принять посетителей?
   «Увидеть Люсинду было бы совсем неплохо», — подумал Прескотт. Звук ее тихого успокаивающего голоса, возможно, остановит головную боль или, по крайней мере, сделает более сносной. Но он был совсем не уверен, что сможет сейчас вынести трех маленьких девочек. Как и все дети, они имели привычку говорить слишком громко, а в настоящее время ему нужны были покой и тишина.
   — Может быть, позже, Эд. Когда я почувствую себя более способным к общению.
   — Как пожелаете, Ваша светлость.
   Прескотт видел, как камердинер развернулся и направился прочь, но мысль, внезапно пришедшая ему в голову, заставила его окликнуть Харгривса.
   — Э-э, ты можешь сделать кое-что для меня, если, конечно, это тебя не затруднит.
   — Конечно, все что угодно, милорд. В конце концов, прислуживать вам — моя работа.
   — Видишь ли, твои услуги нужны не мне.
   — Милорд?
   — Понимаешь, Эд, мы взяли в замок, э-э, гостя, я думаю, мы можем так его назвать.
   — Гостя, милорд?
   — Да. Он находится внизу, в темнице.
   Харгривс удивленно посмотрел на графа.
   — В темнице?
   — Это слишком долгая история, которую мне сейчас не объяснить. Но я буду тебе очень признателен, если ты проследишь, чтобы ему дали что-нибудь поесть до конца вечера. Не надо готовить что-то изысканное — будет вполне достаточно хлеба и воды.
   — Хлеб и вода для гостя? — Харгривс едва поборол в себе желание покачать головой в неодобрении. Конечно, милорд. Будут еще какие-нибудь приказания?
   В ответ Прескотт только махнул рукой и шатаясь вошел в библиотеку, тихо закрыв за собой дверь.
   Он знал, что если сможет дожить до конца этого дня, не опозорив себя или не свалившись где-нибудь замертво, то любые другие дальнейшие испытания в жизни преодолеет наверняка. Он должен будет как-нибудь вытерпеть эти ужасные физические страдания, которыми Всевышний решил наказать его. Но когда придет в себя, то никогда больше даже не притронется к солодовому виски из Шотландии. С червяками или без червяков, но эта дрянь была для него губительнее любого мескаля, который он когда-либо пробовал.
   Неуверенно сев за свой письменный стол, он увидел несколько писем, поступивших на его имя.
   — Дьявол, и каким же образом я должен их сейчас читать? — у него все расплывалось перед глазами. — И вообще, кто может еще мне писать?
   — Наверное, опять счета, — пробурчал он и отбросил конверты в сторону. Но, заметив знакомый почерк на одном из писем, он схватил их опять.
   — Хлоя?
   Молясь, чтобы с его семьей дома, в Техасе, не случилось ничего плохого, он быстро вскрыл конверт, вытащил из него письмо. После прочтения двух первых строчек он начал расслабляться, и все его страхи постепенно рассеялись. Как писала Хлоя, все у всех было хорошо. Пайн делал большие успехи в управлении ранчо, хотя ему пришлось довольно поздно получать подобного рода образование. Он выезжал на первый весенний загон скота со своими помощниками и вернулся домой с рассказами о том, как он, заклеймив более ста голов молодых телят, при этом ни разу не заклеймил себя самого!
   Прескотт рассмеялся, ясно представляя себе Пайна.
   — Вопрос в том, братишка, сколько раз ты упал с лошади, пытаясь набросить лассо на этих глупых созданий?
   Читая дальше, он узнал, что тетушка Эмми посадила свой огород, и этим летом они соберут самый большой урожай кукурузы, картофеля и зеленых бобов по сравнению с тем, что им удавалось вырастить раньше.
   «Боже, что бы только я не отдал сейчас за один приготовленный тетушкой Эмми обед, который обычно был таким вкусным, что пальчики оближешь!» — вспомнил Прескотт и продолжил читать.
   Сестры Камбелл спрашивали о нем каждый раз, когда Хлоя приезжала в Вако. Они все еще не замужем, если Прескотту интересно это знать. Возможно, ему следует написать им и рассказать в письме, как ему живется в Англии.
   — Ну уж нет! Сейчас в моей жизни достаточно женщин! И даже слишком. И я чертовски уверен, что мне совершенно не нужно взваливать на свои плечи лишние беспокойства.
   Хотя Хлоя ничего не писала о самой себе, она зато никак не могла остановиться, рассказывая о своей дочери. Было похоже на то, что пятимесячная племянница Прескотта росла не по дням, а по часам, что у нее была ангельская улыбка и смех, и почти каждый день прорезались новые зубы.
   Он отложил письмо в сторону, чувствуя, как его боль из головы перемещается ниже, концентрируясь преимущественно в области сердца.
   Боже, как он скучал по своей семье! Что бы он только ни сделал, чего бы ни отдал, чтобы опять увидеть их, опять оказаться с ними! Возможно, поместье Рейвенс Лэйер и принадлежало ему, но оно никогда не было и никогда не станет его домом. Домом для него были невысокие горы, раздольные зеленые равнины Западного Техаса и маленькая извилистая речушка Брэнзос. Домом для него был тот, где жили самые любимые в мире люди, а не этот старый замок, который скрипел и стонал каждый раз, когда поднимался ветер.