Страница:
Мне хотелось обнять отца. Или хоть похлопать его по плечу, но в данной ситуации об этом не могло быть и речи. Мне нравилось то, что я узнал, и мне нравился он. Еще более странно, но из-за всего этого я вдруг почувствовал, что стал больше любить и свою мать, которая ошибалась на сто восемьдесят градусов насчет своего любимого спутника жизни. Ма, да он же настоящий кобель!
– Том, мне, пожалуй, пора. Рад был с вами познакомиться.
Мы встали и пожали друг другу руки. Я вспомнил, рукопожатие у него всегда было слабым – ничего за эти годы не изменилось. У меня слезы на глаза навернулись. Обменяться рукопожатием с собственным отцом. Если ты его любишь, то что может быть лучше? А я его любил. Я молча поблагодарил его за любовь и долготерпение. За то, что он мирился с жутким, невыносимым сыном, который причинял ему страдания и беспокойства без малого два десятка лет. Мне хотелось сказать Тому Маккейбу: я твой сынок, Фрэнни-воришка, отпетый негодяй, которого ты должен был возненавидеть, но ты до этого не дошел, потому что ты хороший человек. Но теперь со мной все в норме. Я не пошел по дурной дорожке, отец, и я в порядке.
Но вместо этого я улыбнулся Виктории Гарретсон («Вики» – никогда в жизни я так не обратился бы к этой женщине) и повернулся спиной к Томасу Маккейбу.
– Билл! Постойте, Билл!
Я был на полпути к кассе, когда он меня окликнул.
– Да, Том.
– Позвольте мне за вас заплатить. Мне очень этого хочется.
– Но почему? – И снова мне на глаза навернулись слезы. Я взглянул на Скрэппи.
– Вы так хорошо сказали о моем сыне. Потому что, может, вы правы и я зря так волнуюсь. Потому что, ну, не знаю, утро такое славное, и встреча с вами – приятный сюрприз.
Я протянул ему свой чек.
– Вы настоящий принц, Том.
Он переменился в лице. Я спросил, что с ним такое.
– Фрэнни, бывает, так говорит. «Ты настоящий принц, Том». Но в его голосе при этом столько сарказма.
Я произнес как можно более равнодушно и беззаботно:
– Ну, вы же сами сказали, что мы с ним похожи. Представьте на минуту, что я – это он, и я это произношу на полном серьезе. Вы настоящий принц, Том. И пусть у вас в жизни все будет отлично.
– И вам того же, Билл.
Я не мог устоять перед соблазном.
– Проголосуйте за меня, когда я буду баллотироваться в президенты.
Он рассмеялся и пошел к своей любовнице.
Каким образом сверхъестественное становится еще сверхъестественнее? Я вам расскажу. Все только что пережитое привело меня в прекрасное расположение духа, и из забегаловки я вышел с улыбкой, прямо-таки сияя от счастья. Длилось это, наверно, минут пять. Сразу за порогом поворот налево, к центру Крейнс-Вью, тут всего-то квартал. Ужасно любопытно было посмотреть, как там и что, и я стал припоминать, как выглядела в то время Мейн-стрит. Мой город тридцать лет назад. Сколько тогда стоил билет в кинотеатр «Эмбасси»? Почем был у них в буфете пакетик арахиса в шоколаде? Как назывались сласти, которыми тогда повсюду торговали? «Чарльстон чу», «Загнат», «Изюмки», «Много и вкусно», «Пятая авеню»… Слабоумный Джонни Петанглс знал наизусть все посвященные им рекламные ролики и готов был их цитировать до тошноты. Здание кинотеатра снесли пару лет назад и на его месте выстроили видеомагазин «Блокбастер», что меня изрядно посмешило. Большой экран уступил место малому. Пройдемся дальше по дорожке Маккейбовой памяти. В те времена рядом с кинотеатром «Эмбасси» стоял гриль-бар Дэна Поупа. Здесь все мы причащались легального алкоголя, когда нам исполнялось по восемнадцать. Я все еще помнил, чем пахло в зале – вареной капустой и сигаретным дымом. А возле заведения Поупа был…
Человек со шлемом на голове – точно такой чуть не зажарил мои мозги. Обучающие шлемы, которые я видел в Вене в последние деньки моей жизни. Ну да, в шестидесятые годы по главной улице городка Крейнс-Вью, штат Нью-Йорк, шествовал парень в сплошном черном шлеме. Зажав рот рукой, я издал какой-то приглушенный звук. Будто кто-то сунул мне за шиворот сырое яйцо и разбил его. Мало того, вокруг были люди, но они не обращали на него ровно никакого внимания. У городской библиотеки стояли и о чем-то болтали Брайан Липсон в куртке школьной спортивной команды Крейнс-Выо и Моника Ричардсон. Шлем прошагал мимо них, они проводили его безразличным взглядом и продолжили разговор. Городок у нас консервативный, здесь ничто не меняется. Всегда здесь так было. Если появляется что-то новое, его сразу замечают и бесконечно обсуждают. Если бы в сегодняшнем Крейнс-Вью или в Крейнс-Вью тридцатилетней давности кто-нибудь средь бела дня прогулялся по улице в этаком вот дурацком шлеме, черт бы его подрал, на него непременно обратили бы внимание. Но судя по тому, что эта юная парочка лишь равнодушно скользнула по нему глазами, зрелище было самое что ни. на есть привычное. От этой мысли у меня мороз подрал по коже. Выходит, хаос взял верх и теперь все стало возможно. В те давно прошедшие времена, когда мы с Липсоном сидели рядом на уроках геометрии и я списывал у него контрольные, никаких шлемов тут у нас не шлялось. Если бы я увидал хоть одного, уж всему свету об этом раззвонил бы.
Я решил пойти за этим парнем, посмотреть, как будут реагировать Другие горожане, когда его увидят. Будут ли они…
– Здорово, Фрэнни! – сказал юный Брайан Липсон, глядя на меня, сорокасемилетнего.
– Привет, Фрэнни Маккейб,– в тон ему произнесла красотка Моника Ричардсон, улыбнувшись такой недвусмысленной улыбкой, что у любого в штанах началось бы шевеление.
Будь я персонажем мультфильма, в следующее мгновение завизжали бы тормоза, а из-под моих ботинок вырвались бы клубы дыма.
Я так резко остановился, что чуть не потерял равновесие.
– Вы меня знаете?
Они переглянулись. Липсон хохотнул.
– Почему бы нет, Фрэнни? Ведь мы ж сидим рядом на геометрии.
– Да, но…
Краем глаза я продолжал наблюдать за Шлемом, который исчез за углом. Бог с ним – главное сейчас происходило здесь.
– Вы знаете меня вот такого?
Моника чуть наклонила голову набок – ну прямо как пес, впервые услыхавший звуки гармоники.
– Какого – такого?
– Ну, такого, какой я сейчас.
Я ткнул пальцем себе в грудь, в лицо, в Маккейба без малого пятидесяти лет от роду.
– Ну да, а почему нет?
– Ну ладно, мне пора.
– Не забудь насчет завтрашнего вечера, Фрэнни. На Дайонн Уорвик[98],– пропела Моника, как сирена, завлекающая меня на свои скалы.
И тут моя память словно и в самом деле ударилась о скалу. За год до окончания школы я на уши вставал, чтобы уломать Монику. Но она была куда хитрей меня. Сколько раз мне уже казалось, что все, попалась птичка, но она всегда выскальзывала из моих когтей. В конце концов я решил обложить ее по полной программе и потратить серьезные деньги – три недели подряд воровал у матери из кошелька. План у меня был такой: концерт Дайонн Уорвик в Уайт-Плейнс, а потом «сёрф-энд-тёрф»[99] в ресторане. Все шло отлично, пока мы не оказались у нее дома. До этого я никогда у Моники не был. Когда она пригласила меня войти, я мысленно уже праздновал победу. Открывая парадную дверь, она походя сообщила:
– Родители, может, еще не легли, но это ничего. Они у меня продвинутые. Поздороваемся – и сразу ко мне.
Они сидели в небольшой уютной гостиной. Мистер Ричардсон курил трубку, а свободной рукой держал газету. Миссис Ричардсон вязала желтый свитер. Оба были абсолютно голые. Сцена эта так меня поразила, что я опрометью бросился прочь – в спасительную ночную тьму. После, встречаясь с Моникой в школе, я не знал, как себя с ней вести. Меня так смутило увиденное в ее доме, что я никому и словом об этом не обмолвился. И лишь годы спустя я понял, что родители ее были нудистами.
Глядя на нее и вспоминая ту минуту в ее доме, я не услышал, как подъехала машина и остановилась за моей спиной. Моника и Брайан взглянули поверх моего плеча и как по команде поджали губы.
Машина была сплошь черной с красным фонариком на крыше. И все – никаких мигалок, которые ослепляют тебя синим нервным мерцанием, никакой решетки между передним и задним сиденьями, чтобы изолировать за нею скотов в образе человеческом, пока везешь их в участок. Не было здесь и полки для дробовиков, закрепленной на торпеде, – в шестидесятые оружие находилось в кобуре у полицейского или безопасно укладывалось в багажник автомобиля. В багажник «шевроле-бискейна», чтобы быть точнее, потому что полицейские Крейнс-Вью ездили только на машинах этой марки. Начальник полиции доводился шурином единственному в городе дилеру «шевроле».
– Ми-Ми!
Я так обрадовался встрече с ним, что забыл, кто я, где я, когда и так далее. Просто подошел к кромке тротуара, чтобы пожать руку патрульному Мелвину Буччи. У меня с ним было давнее знакомство. Во времена моей юности в Крейнс-Вью было три полицейских, работавших на полную ставку, и два – на полставки. Ми-Ми поступил в полицию сразу после окончания школы, и в первые годы службы это был просто бездельник, ленивый и наглый. Потом он каким-то образом познакомился с Камиллой и женился на ней. Камилла была замечательная женщина – благодаря ей он совершенно преобразился и стал счастливым человеком. Когда я вернулся из Вьетнама и поступил в полицию, мы с ним подружились. Все мы в Крейнс-Вью, а особенно местные копы, здорово переживали, когда он внезапно умер от удара три года назад. Но вот теперь я снова (как и моего отца за несколько минут до этого) видел Ми-Ми – молодого, полного сил, а главное, живого.
Он сгреб мое лицо своей железной лапой и так сдавил щеки, что у меня открылся рот.
– Все умника из себя корчишь, Маккейб? У, дерьмо уголовное! За словом в карман не лезем, так?! Но знаешь, что я тебе скажу, хитрожопый? Ты сейчас же отправишься за решетку! Помаши ручкой своим приятелям и марш в машину!
– Ми-Ми…
Он еще сильней сдавил мне щеки. Еще чуть-чуть – и мои зубы посыпались бы на асфальт.
– Не сметь меня так называть! Только друзья зовут меня по имени, а с тобой мы даже не знакомы. Ты – дерьмо вонючее. Сопля зеленая, вот кто ты – харкнуть и растереть! А ну быстро в машину!
Интересно, как это выглядело со стороны: здоровенный детина лет двадцати пяти в форме полицейского, сидевшей на нем как на корове седло, ухватил пятерней лицо высокого, средних лет мужчину, который мог бы одним пинком зашвырнуть патрульного Буччи в следующую неделю.
Но я не стал этого делать. Как примерный, законопослушный мальчик, каким я никогда не был, я сел в патрульную машину и уставился прямо перед собой. Он обошел машину, крякнув, уселся на водительское место и заерзал на нем, выбирая для своего жирного зада положение поудобнее.
– Я сообщу твоему отцу, Фрэнни, хорошо?! – проорал Брайан.
Мог бы так не надрываться, я был от него всего в пяти футах. Я кивнул.
– А как же насчет Дайонн Уорвик, Фрэнни? Что мне прикажешь делать, если тебя оставят за решеткой?
– Пусть с тобой сходит твой папаша, только сначала пусть оденется.
– Что?!
Машина тронулась, и я не успел ничего Монике объяснить.
– Ну, теперь-то уж ты точно в жопе, Маккейб. На этот раз не миновать тебе исправительной школы. В этом пятизвездочном отеле для тебя забронирован номерок. – Ми-Ми смотрел на меня с улыбкой пираньи.
Я промолчал. Дорога до полицейского участка заняла пять минут. Мы могли бы дотопать туда и пешком, но ему, видно, нравилась процедура – хотелось усадить меня по всем правилам. Остановив машину перед участком, он заглушил мотор, но остался сидеть на месте. Когда я потянулся к дверной ручке, он пролаял:
– Я тебе скажу, когда можно, понял? Я положил руки назад – на колени.
– Что я сделал?
– Что ты сделал?
Он наслаждался этими минутами, перед тем как отвести меня в участок. Пока я был в его власти, он намеревался получить от этого все, что можно. Это был Ми-Ми Буччи до встречи с Камиллой, наихудший его вариант.
Я медленно повернул голову и посмотрел на своего дружка, которому сейчас больше всего на свете хотелось двинуть мне в зубы.
– Ну да. За что вы меня задержали?
К моему удивлению, голос его задрожал от ярости.
– Я что, по-твоему, дурак? Я что, кажусь тебе идиотом, Маккейб?
Юный я, или Джи-Джи, ответил бы на это какой-нибудь грубостью и наверняка схлопотал бы по морде. Я поступил иначе: прикусив губу, помотал головой.
– Нет, сэр.
– «Сэр» – это уже получше, говнюк вшивый. Я тебе скажу, что ты сделал. Одно только слово – Дейлмвуд. Припоминаешь это имя своими трухлявыми мозгами, а? Забыл, как ты разукрасил дом этих Дейлмвудов?
За год до моего окончания школы у нас в Крейнс-Вью поселилось семейство по фамилии Дейлмвуд. У них было двое детей – оба немного того. Джордж был второкурсником, а сестра училась в выпускном классе. Необычные дети всегда обращают на себя внимание, хотят они того или нет. Но больше всего меня задело, когда я узнал, что они – свидетели Иеговы. Для меня этого было достаточно. Я об этой секте почти ничего не знал, кроме разве того, что они не доверяют врачам. Если дети у них заболевали, то родители скорее позволяли им умереть, чем обращались к врачу. У меня появился новый объект для ненависти. Требовались решительные действия. Я взял в нашем гараже баллончик с серебристой краской и написал трехфутовыми буквами на свежевыкрашенной белой стене дома Дейлмвудов: «СВИДЕТЕЛИ ИЕГОВЫ – ЕБАНЫЕ ДЕТОУБИЙЦЫ». Джордж меня увидел, сказал родителям, и я оказался в полиции. Отец явился меня выручать, но он к этому моменту был уже сыт мной по горло, так что они с шефом полиции пришли к соглашению. Я должен был сутки провести в камере и поразмыслить о своем поведении. Никакого действия это не возымело. Когда на следующий день меня выпустили, я отправился на свое роковое свидание с Моникой Ричардсон. Единственное, что меня встряхнуло, так это лицезрение ее голых родителей.
Но если именно это предстоит мне теперь, то плохи мои дела. Если меня запрут в участке на двадцать четыре часа, то я потеряю еще один из отпущенных мне семи дней.
– Пошевеливайся, художник хренов. Пора наведаться в наш подвал.
Камеры тогда находились в подвале, а подвал был самой мрачной частью здания, уж вы мне поверьте. Позднее, став начальником полиции, я первым делом нанял архитектора и строителей, чтобы придали этим помещениям более гуманный вид. Но тридцать лет назад подвал был большим и мрачным подземельем с тремя камерами и тремя шестидесятиваттными лампочками.
Почему я, сорокасемилетний, заново переживал свою семнадцатилетнюю юность? По крайней мере один ее день? В прошлый раз, когда я возвратился из своего будущего в свое настоящее, все шло как полагается. Что же случилось теперь? В моем доме все было в порядке (за исключением Джи-Джи), но за порогом – прошлое тридцатилетней давности. Почему я вернулся в тот день, когда попал в лапы Буччи? Похоже, у меня будет целых двадцать четыре часа, чтобы поразмыслить об этом в камере. Но я не мог тратить время на всякую такую херню. У меня в запасе было всего-навсего пять дней, а может, и четыре. Оставалось прибегнуть к последнему средству, хотя мне это и было поперек горла.
Закрыв глаза, я произнес:
– Прорехи в пелене дождя. – Фраза, которая снова отправляла меня в будущее.
Во всяком случае, так я думал.
Но когда я снова открыл глаза, рассчитывая оказаться в Вене, встретившей новое тысячелетие, я увидел все ту же патрульную машину и Ми-Ми. Разница была лишь в том, что ни он, ни вообще ничто не двигалось. Точно то же случилось в Вене, когда Астопел сказал мне, что я не смогу поговорить с Джорджем, который, как выяснилось позднее, превратился из моего друга в древнего пса, восседавшего на гостиничной кровати.
– Как грести, если плывешь в лодке по деревянному морю, мистер Маккейб?
Хотя я и оглядывался смущенно вокруг, но не заметил, что делается на заднем сиденье машины, – там оказалась недавно умершая школьница Антония Корандо. Сегодня она выглядела очень неплохо.
– Что здесь происходит, Антония?
– Сперва ответьте на мой вопрос. Это важно. Уперев локоть в сиденье, я смотрел на нее в зеркало заднего вида.
– Понятия не имею, как грести в таком море. Сказать по правде, не так уж много мне встречалось деревянных морей.
– Мне тоже. Похоже на дзенский коан[100]. Я их очень любила, когда была жива. От них в мозгах такая щекотка, что хочется поскрести. Вот, например: «Я выключаю свет. Куда он девается?»
Я полез в нагрудный карман Ми-Ми, вытащил из пачки сигарету и прикурил от автомобильной зажигалки.
– Как грести в деревянном море? Ну, если вода в нем деревянная, то и лодка не понадобится. Можно из нее выйти и пешком дойти куда надо.
Она улыбнулась, и я увидел, что у нее красивый рот и большие белые зубы.
– Не знаю, правильный ли это ответ, но по мне так он вполне годится.
– Почему ты здесь, Антония?
– К вам хотел прийти Астопел, но ему не разрешили, он слишком многое тут напортил. Он и меня убил. Это он сделал так, что я завела этот конспект, где рисовала вас. Я не понимала, что делаю. Рука двигалась сама, помимо моей воли. Другого тебя, молодого, тоже Астопел прислал.
– Джи-Джи?
– Да.
Она захихикала, и я смутился еще больше.
– Над чем ты смеешься, Антония?
– Над всеми этими «и-и» в вашей жизни. То Джи-Джи, то Ми-Ми Буччи…– Теперь она уже смеялась громко, по-настоящему звонким девичьим смехом, при звуках которого понимаешь, что жизнь может быть тебе другом.
– А знаешь что? Я бы сейчас не прочь сделать «пи-пи», слишком много кофе утром выпил. Вот и еще одно «и-и» – всего три-и.
Услышав это, она снова расхохоталась, а я купался в звуках ее громкого привольного смеха, как в лучах итальянского солнца. Весь окружающий мир замер. Я покуривал «пэлл-мэлл» Ми-Ми и оглядывался по сторонам. Рядом с нашей машиной стоял красный, как леденец, «шевроле~эл-камино», за рулем которого под неменяющимся красным светом светофора сидел толстый Расселл Пратт в ожидании зеленого сигнала. И это мне напомнило…
– Антония, поскольку ты уже умерла, то должна знать: что нас там ждет? Бог есть?
Ее новый взрыв смеха был похож на приливную волну. После того как эта волна омыла все вокруг, Антонии пришлось отереть глаза. Потом она снова поймала мой взгляд в зеркале заднего вида и опять рассмеялась. Что такого смешного я сказал, черт побери?
– Что такого смешного я сказал, черт побери? Я ведь только спросил, есть ли Бог.
– Но вы это сказали таким тоном, как будто спрашивали, который час. Словно о пустяке каком.
Я потер макушку.
– В моей жизни столько случилось необычного – дальше уже просто некуда. Как оно все происходило, так я не удивлюсь, если окажется, что ты-то и есть Бог, переодевшийся в мертвую школьницу, которая рисовала картинки из моей будущей жизни. Не знаю. Моя жизнь больше не подчиняется никаким правилам.
Словно в ответ на эти слова дверь машины с моей стороны распахнулась и кто-то схватил меня за плечо. Больно схватил.
– Вылезай! Давай быстро из машины! – Джи-Джи. Голос и вид у него были жутко испуганные.
– В чем дело? Что еще случилось?
– Вылезай из машины и пошли скорее.
– Привет, Джи-Джи! – прощебетала Антония со своего заднего сиденья.
Он метнул на нее настороженный взгляд, не переставая тащить меня за рубаху.
– Вылезай ты в жопу отсюда! Идем! Выбираясь из машины, я напоследок взглянул в зеркало. Антония все еще улыбалась. Странно, но выражение ее лица было в точности таким, как и минуту назад, когда она смеялась надо мной. Казалось, таким оно и останется навсегда.
– Пока, Фрэнни.
– Беги, мудила! Беги во всю свою мудацкую мочь! Джи-Джи припустил, как гепард. Где мне было за ним угнаться на моих пятидесятилетних ногах да с прокуренными легкими. Он мигом проскочил полквартала и остановился, чтобы посмотреть, где я. Бешено жестикулируя, он звал меня за собой, кричал: Шевелись, двигайся, скорей. Я старался как мог, но что толку? Пытаясь его догнать, я понял: мне уже не нестись стрелой по этой земле. К тому же я не знал, почему это мы несемся как идиоты. И почему я пошел за ним, вместо того чтобы, может, узнать у Антонии что-нибудь важное? О смерти, о Боге да мало ли о чем еще. Но нет же, выскочил из машины и как полоумный пустился вдогонку за самим собой. Эй, я, подожди меня!
На пороге третьего инфаркта я собрал последние силы и крикнул ему:
– Куда мы бежим?
– Домой! Нам надо успеть домой, прежде чем они сюда доберутся!
– Кто – они?
– Да беги ты. Беги что есть сил.
Назад тем же путем, что и сюда, – мимо столовой Скрэппи, мимо школы, мимо домов, где жили старые друзья и враги. Еще один знакомый пес обнюхивал землю в чьем-то саду. Остановившись перевести дыхание, я подумал, что бегу мимо своей жизни в обратном направлении. Но каким бы странным ни было это движение, воспоминания продолжали проноситься в моей голове, как предметы, захваченные смерчем. И я при всем желании не мог их остановить.
Но Джи-Джи что-то остановило. Это произошло футах в двадцати от меня – он вдруг подпрыгнул, а потом как-то странно, боком, грохнулся оземь. Упал он с таким шумом, что я слышал, как стукнулись об асфальт его кости. Я бежал, а все мои мысли были о нем. Мальчик… мальчик… как он упал, бедняга, не расшибся ли?
– Обо мне не беспокойся. Быстро дуй домой! Он смотрел мне вслед, держась за бедро, потом оглядывался с испуганным видом. На нем просто лица не было от страха.
– Джи-Джи, в чем, наконец, дело? Что происходит?
– Астопел все изгадил! Сунулся куда не след. В твою жизнь сунулся, а не должен был. Я только теперь наконец допер. А прежде думал, это хорошо, что он с нами. Я думал, это хорошо, что он послал меня сюда, к тебе, а после отправил нас обоих в будущее. Но он ничего такого не должен был делать! Понял? И Антонию он не должен был убивать. Не должен он был здесь появляться и влиять на тебя. Но он появился, и тебе теперь придется выпутываться. Если что не сложится, то все это его дерьмо польется на твою голову, так уж оно устроено. Так что давай домой, прошу тебя. Доберешься до дома – наверно, останешься цел. А нет – ты в жопе, это я тебе гарантирую.
– А что с Астопелом?
– Был, да весь вышел. Они его сцапали. Ты этого засранца больше не увидишь.
– Кто – они?
Он попытался встать на ноги, но из этого ничего не получилось. Он снова упал и принялся ругаться. Я хотел было помочь ему встать, но он оттолкнул мою руку.
– Мотай отсюда! Беги скорее, черт тебя побери! – И вдруг он разревелся.
Я знал, откуда эти слезы. Потаенный и секретный адрес: улица семнадцатилетнего Маккейба. В это место никто не допускался, никто его не видел, даже о существовании его никто не знал. Это место было за семью замками, за высокими стенами жестокости, бравады, злости. Там обитали любовь – слишком хрупкая или изуродованная, а еще всепроникающий страх: а вдруг все твои мечты обернутся каким-нибудь говном, выставят тебя идиотом или закончатся полным провалом.
Я промешкал всего какую-то секунду, потом подхватил его на руки и закинул на плечо, как делают пожарники. Он был такой легкий. Я чуть не расхохотался оттого, что он так мало весит. Он заорал на меня, чтобы я немедленно опустил его на землю, но я-то знал, что ему этого вовсе не хочется. Абсолютно. И потом, я уже двигался к дому, а он в своем беспомощном положении мало чем мог мне помешать.
– Том, мне, пожалуй, пора. Рад был с вами познакомиться.
Мы встали и пожали друг другу руки. Я вспомнил, рукопожатие у него всегда было слабым – ничего за эти годы не изменилось. У меня слезы на глаза навернулись. Обменяться рукопожатием с собственным отцом. Если ты его любишь, то что может быть лучше? А я его любил. Я молча поблагодарил его за любовь и долготерпение. За то, что он мирился с жутким, невыносимым сыном, который причинял ему страдания и беспокойства без малого два десятка лет. Мне хотелось сказать Тому Маккейбу: я твой сынок, Фрэнни-воришка, отпетый негодяй, которого ты должен был возненавидеть, но ты до этого не дошел, потому что ты хороший человек. Но теперь со мной все в норме. Я не пошел по дурной дорожке, отец, и я в порядке.
Но вместо этого я улыбнулся Виктории Гарретсон («Вики» – никогда в жизни я так не обратился бы к этой женщине) и повернулся спиной к Томасу Маккейбу.
– Билл! Постойте, Билл!
Я был на полпути к кассе, когда он меня окликнул.
– Да, Том.
– Позвольте мне за вас заплатить. Мне очень этого хочется.
– Но почему? – И снова мне на глаза навернулись слезы. Я взглянул на Скрэппи.
– Вы так хорошо сказали о моем сыне. Потому что, может, вы правы и я зря так волнуюсь. Потому что, ну, не знаю, утро такое славное, и встреча с вами – приятный сюрприз.
Я протянул ему свой чек.
– Вы настоящий принц, Том.
Он переменился в лице. Я спросил, что с ним такое.
– Фрэнни, бывает, так говорит. «Ты настоящий принц, Том». Но в его голосе при этом столько сарказма.
Я произнес как можно более равнодушно и беззаботно:
– Ну, вы же сами сказали, что мы с ним похожи. Представьте на минуту, что я – это он, и я это произношу на полном серьезе. Вы настоящий принц, Том. И пусть у вас в жизни все будет отлично.
– И вам того же, Билл.
Я не мог устоять перед соблазном.
– Проголосуйте за меня, когда я буду баллотироваться в президенты.
Он рассмеялся и пошел к своей любовнице.
Каким образом сверхъестественное становится еще сверхъестественнее? Я вам расскажу. Все только что пережитое привело меня в прекрасное расположение духа, и из забегаловки я вышел с улыбкой, прямо-таки сияя от счастья. Длилось это, наверно, минут пять. Сразу за порогом поворот налево, к центру Крейнс-Вью, тут всего-то квартал. Ужасно любопытно было посмотреть, как там и что, и я стал припоминать, как выглядела в то время Мейн-стрит. Мой город тридцать лет назад. Сколько тогда стоил билет в кинотеатр «Эмбасси»? Почем был у них в буфете пакетик арахиса в шоколаде? Как назывались сласти, которыми тогда повсюду торговали? «Чарльстон чу», «Загнат», «Изюмки», «Много и вкусно», «Пятая авеню»… Слабоумный Джонни Петанглс знал наизусть все посвященные им рекламные ролики и готов был их цитировать до тошноты. Здание кинотеатра снесли пару лет назад и на его месте выстроили видеомагазин «Блокбастер», что меня изрядно посмешило. Большой экран уступил место малому. Пройдемся дальше по дорожке Маккейбовой памяти. В те времена рядом с кинотеатром «Эмбасси» стоял гриль-бар Дэна Поупа. Здесь все мы причащались легального алкоголя, когда нам исполнялось по восемнадцать. Я все еще помнил, чем пахло в зале – вареной капустой и сигаретным дымом. А возле заведения Поупа был…
Человек со шлемом на голове – точно такой чуть не зажарил мои мозги. Обучающие шлемы, которые я видел в Вене в последние деньки моей жизни. Ну да, в шестидесятые годы по главной улице городка Крейнс-Вью, штат Нью-Йорк, шествовал парень в сплошном черном шлеме. Зажав рот рукой, я издал какой-то приглушенный звук. Будто кто-то сунул мне за шиворот сырое яйцо и разбил его. Мало того, вокруг были люди, но они не обращали на него ровно никакого внимания. У городской библиотеки стояли и о чем-то болтали Брайан Липсон в куртке школьной спортивной команды Крейнс-Выо и Моника Ричардсон. Шлем прошагал мимо них, они проводили его безразличным взглядом и продолжили разговор. Городок у нас консервативный, здесь ничто не меняется. Всегда здесь так было. Если появляется что-то новое, его сразу замечают и бесконечно обсуждают. Если бы в сегодняшнем Крейнс-Вью или в Крейнс-Вью тридцатилетней давности кто-нибудь средь бела дня прогулялся по улице в этаком вот дурацком шлеме, черт бы его подрал, на него непременно обратили бы внимание. Но судя по тому, что эта юная парочка лишь равнодушно скользнула по нему глазами, зрелище было самое что ни. на есть привычное. От этой мысли у меня мороз подрал по коже. Выходит, хаос взял верх и теперь все стало возможно. В те давно прошедшие времена, когда мы с Липсоном сидели рядом на уроках геометрии и я списывал у него контрольные, никаких шлемов тут у нас не шлялось. Если бы я увидал хоть одного, уж всему свету об этом раззвонил бы.
Я решил пойти за этим парнем, посмотреть, как будут реагировать Другие горожане, когда его увидят. Будут ли они…
– Здорово, Фрэнни! – сказал юный Брайан Липсон, глядя на меня, сорокасемилетнего.
– Привет, Фрэнни Маккейб,– в тон ему произнесла красотка Моника Ричардсон, улыбнувшись такой недвусмысленной улыбкой, что у любого в штанах началось бы шевеление.
Будь я персонажем мультфильма, в следующее мгновение завизжали бы тормоза, а из-под моих ботинок вырвались бы клубы дыма.
Я так резко остановился, что чуть не потерял равновесие.
– Вы меня знаете?
Они переглянулись. Липсон хохотнул.
– Почему бы нет, Фрэнни? Ведь мы ж сидим рядом на геометрии.
– Да, но…
Краем глаза я продолжал наблюдать за Шлемом, который исчез за углом. Бог с ним – главное сейчас происходило здесь.
– Вы знаете меня вот такого?
Моника чуть наклонила голову набок – ну прямо как пес, впервые услыхавший звуки гармоники.
– Какого – такого?
– Ну, такого, какой я сейчас.
Я ткнул пальцем себе в грудь, в лицо, в Маккейба без малого пятидесяти лет от роду.
– Ну да, а почему нет?
– Ну ладно, мне пора.
– Не забудь насчет завтрашнего вечера, Фрэнни. На Дайонн Уорвик[98],– пропела Моника, как сирена, завлекающая меня на свои скалы.
И тут моя память словно и в самом деле ударилась о скалу. За год до окончания школы я на уши вставал, чтобы уломать Монику. Но она была куда хитрей меня. Сколько раз мне уже казалось, что все, попалась птичка, но она всегда выскальзывала из моих когтей. В конце концов я решил обложить ее по полной программе и потратить серьезные деньги – три недели подряд воровал у матери из кошелька. План у меня был такой: концерт Дайонн Уорвик в Уайт-Плейнс, а потом «сёрф-энд-тёрф»[99] в ресторане. Все шло отлично, пока мы не оказались у нее дома. До этого я никогда у Моники не был. Когда она пригласила меня войти, я мысленно уже праздновал победу. Открывая парадную дверь, она походя сообщила:
– Родители, может, еще не легли, но это ничего. Они у меня продвинутые. Поздороваемся – и сразу ко мне.
Они сидели в небольшой уютной гостиной. Мистер Ричардсон курил трубку, а свободной рукой держал газету. Миссис Ричардсон вязала желтый свитер. Оба были абсолютно голые. Сцена эта так меня поразила, что я опрометью бросился прочь – в спасительную ночную тьму. После, встречаясь с Моникой в школе, я не знал, как себя с ней вести. Меня так смутило увиденное в ее доме, что я никому и словом об этом не обмолвился. И лишь годы спустя я понял, что родители ее были нудистами.
Глядя на нее и вспоминая ту минуту в ее доме, я не услышал, как подъехала машина и остановилась за моей спиной. Моника и Брайан взглянули поверх моего плеча и как по команде поджали губы.
Машина была сплошь черной с красным фонариком на крыше. И все – никаких мигалок, которые ослепляют тебя синим нервным мерцанием, никакой решетки между передним и задним сиденьями, чтобы изолировать за нею скотов в образе человеческом, пока везешь их в участок. Не было здесь и полки для дробовиков, закрепленной на торпеде, – в шестидесятые оружие находилось в кобуре у полицейского или безопасно укладывалось в багажник автомобиля. В багажник «шевроле-бискейна», чтобы быть точнее, потому что полицейские Крейнс-Вью ездили только на машинах этой марки. Начальник полиции доводился шурином единственному в городе дилеру «шевроле».
– Ми-Ми!
Я так обрадовался встрече с ним, что забыл, кто я, где я, когда и так далее. Просто подошел к кромке тротуара, чтобы пожать руку патрульному Мелвину Буччи. У меня с ним было давнее знакомство. Во времена моей юности в Крейнс-Вью было три полицейских, работавших на полную ставку, и два – на полставки. Ми-Ми поступил в полицию сразу после окончания школы, и в первые годы службы это был просто бездельник, ленивый и наглый. Потом он каким-то образом познакомился с Камиллой и женился на ней. Камилла была замечательная женщина – благодаря ей он совершенно преобразился и стал счастливым человеком. Когда я вернулся из Вьетнама и поступил в полицию, мы с ним подружились. Все мы в Крейнс-Вью, а особенно местные копы, здорово переживали, когда он внезапно умер от удара три года назад. Но вот теперь я снова (как и моего отца за несколько минут до этого) видел Ми-Ми – молодого, полного сил, а главное, живого.
Он сгреб мое лицо своей железной лапой и так сдавил щеки, что у меня открылся рот.
– Все умника из себя корчишь, Маккейб? У, дерьмо уголовное! За словом в карман не лезем, так?! Но знаешь, что я тебе скажу, хитрожопый? Ты сейчас же отправишься за решетку! Помаши ручкой своим приятелям и марш в машину!
– Ми-Ми…
Он еще сильней сдавил мне щеки. Еще чуть-чуть – и мои зубы посыпались бы на асфальт.
– Не сметь меня так называть! Только друзья зовут меня по имени, а с тобой мы даже не знакомы. Ты – дерьмо вонючее. Сопля зеленая, вот кто ты – харкнуть и растереть! А ну быстро в машину!
Интересно, как это выглядело со стороны: здоровенный детина лет двадцати пяти в форме полицейского, сидевшей на нем как на корове седло, ухватил пятерней лицо высокого, средних лет мужчину, который мог бы одним пинком зашвырнуть патрульного Буччи в следующую неделю.
Но я не стал этого делать. Как примерный, законопослушный мальчик, каким я никогда не был, я сел в патрульную машину и уставился прямо перед собой. Он обошел машину, крякнув, уселся на водительское место и заерзал на нем, выбирая для своего жирного зада положение поудобнее.
– Я сообщу твоему отцу, Фрэнни, хорошо?! – проорал Брайан.
Мог бы так не надрываться, я был от него всего в пяти футах. Я кивнул.
– А как же насчет Дайонн Уорвик, Фрэнни? Что мне прикажешь делать, если тебя оставят за решеткой?
– Пусть с тобой сходит твой папаша, только сначала пусть оденется.
– Что?!
Машина тронулась, и я не успел ничего Монике объяснить.
– Ну, теперь-то уж ты точно в жопе, Маккейб. На этот раз не миновать тебе исправительной школы. В этом пятизвездочном отеле для тебя забронирован номерок. – Ми-Ми смотрел на меня с улыбкой пираньи.
Я промолчал. Дорога до полицейского участка заняла пять минут. Мы могли бы дотопать туда и пешком, но ему, видно, нравилась процедура – хотелось усадить меня по всем правилам. Остановив машину перед участком, он заглушил мотор, но остался сидеть на месте. Когда я потянулся к дверной ручке, он пролаял:
– Я тебе скажу, когда можно, понял? Я положил руки назад – на колени.
– Что я сделал?
– Что ты сделал?
Он наслаждался этими минутами, перед тем как отвести меня в участок. Пока я был в его власти, он намеревался получить от этого все, что можно. Это был Ми-Ми Буччи до встречи с Камиллой, наихудший его вариант.
Я медленно повернул голову и посмотрел на своего дружка, которому сейчас больше всего на свете хотелось двинуть мне в зубы.
– Ну да. За что вы меня задержали?
К моему удивлению, голос его задрожал от ярости.
– Я что, по-твоему, дурак? Я что, кажусь тебе идиотом, Маккейб?
Юный я, или Джи-Джи, ответил бы на это какой-нибудь грубостью и наверняка схлопотал бы по морде. Я поступил иначе: прикусив губу, помотал головой.
– Нет, сэр.
– «Сэр» – это уже получше, говнюк вшивый. Я тебе скажу, что ты сделал. Одно только слово – Дейлмвуд. Припоминаешь это имя своими трухлявыми мозгами, а? Забыл, как ты разукрасил дом этих Дейлмвудов?
За год до моего окончания школы у нас в Крейнс-Вью поселилось семейство по фамилии Дейлмвуд. У них было двое детей – оба немного того. Джордж был второкурсником, а сестра училась в выпускном классе. Необычные дети всегда обращают на себя внимание, хотят они того или нет. Но больше всего меня задело, когда я узнал, что они – свидетели Иеговы. Для меня этого было достаточно. Я об этой секте почти ничего не знал, кроме разве того, что они не доверяют врачам. Если дети у них заболевали, то родители скорее позволяли им умереть, чем обращались к врачу. У меня появился новый объект для ненависти. Требовались решительные действия. Я взял в нашем гараже баллончик с серебристой краской и написал трехфутовыми буквами на свежевыкрашенной белой стене дома Дейлмвудов: «СВИДЕТЕЛИ ИЕГОВЫ – ЕБАНЫЕ ДЕТОУБИЙЦЫ». Джордж меня увидел, сказал родителям, и я оказался в полиции. Отец явился меня выручать, но он к этому моменту был уже сыт мной по горло, так что они с шефом полиции пришли к соглашению. Я должен был сутки провести в камере и поразмыслить о своем поведении. Никакого действия это не возымело. Когда на следующий день меня выпустили, я отправился на свое роковое свидание с Моникой Ричардсон. Единственное, что меня встряхнуло, так это лицезрение ее голых родителей.
Но если именно это предстоит мне теперь, то плохи мои дела. Если меня запрут в участке на двадцать четыре часа, то я потеряю еще один из отпущенных мне семи дней.
– Пошевеливайся, художник хренов. Пора наведаться в наш подвал.
Камеры тогда находились в подвале, а подвал был самой мрачной частью здания, уж вы мне поверьте. Позднее, став начальником полиции, я первым делом нанял архитектора и строителей, чтобы придали этим помещениям более гуманный вид. Но тридцать лет назад подвал был большим и мрачным подземельем с тремя камерами и тремя шестидесятиваттными лампочками.
Почему я, сорокасемилетний, заново переживал свою семнадцатилетнюю юность? По крайней мере один ее день? В прошлый раз, когда я возвратился из своего будущего в свое настоящее, все шло как полагается. Что же случилось теперь? В моем доме все было в порядке (за исключением Джи-Джи), но за порогом – прошлое тридцатилетней давности. Почему я вернулся в тот день, когда попал в лапы Буччи? Похоже, у меня будет целых двадцать четыре часа, чтобы поразмыслить об этом в камере. Но я не мог тратить время на всякую такую херню. У меня в запасе было всего-навсего пять дней, а может, и четыре. Оставалось прибегнуть к последнему средству, хотя мне это и было поперек горла.
Закрыв глаза, я произнес:
– Прорехи в пелене дождя. – Фраза, которая снова отправляла меня в будущее.
Во всяком случае, так я думал.
Но когда я снова открыл глаза, рассчитывая оказаться в Вене, встретившей новое тысячелетие, я увидел все ту же патрульную машину и Ми-Ми. Разница была лишь в том, что ни он, ни вообще ничто не двигалось. Точно то же случилось в Вене, когда Астопел сказал мне, что я не смогу поговорить с Джорджем, который, как выяснилось позднее, превратился из моего друга в древнего пса, восседавшего на гостиничной кровати.
– Как грести, если плывешь в лодке по деревянному морю, мистер Маккейб?
Хотя я и оглядывался смущенно вокруг, но не заметил, что делается на заднем сиденье машины, – там оказалась недавно умершая школьница Антония Корандо. Сегодня она выглядела очень неплохо.
– Что здесь происходит, Антония?
– Сперва ответьте на мой вопрос. Это важно. Уперев локоть в сиденье, я смотрел на нее в зеркало заднего вида.
– Понятия не имею, как грести в таком море. Сказать по правде, не так уж много мне встречалось деревянных морей.
– Мне тоже. Похоже на дзенский коан[100]. Я их очень любила, когда была жива. От них в мозгах такая щекотка, что хочется поскрести. Вот, например: «Я выключаю свет. Куда он девается?»
Я полез в нагрудный карман Ми-Ми, вытащил из пачки сигарету и прикурил от автомобильной зажигалки.
– Как грести в деревянном море? Ну, если вода в нем деревянная, то и лодка не понадобится. Можно из нее выйти и пешком дойти куда надо.
Она улыбнулась, и я увидел, что у нее красивый рот и большие белые зубы.
– Не знаю, правильный ли это ответ, но по мне так он вполне годится.
– Почему ты здесь, Антония?
– К вам хотел прийти Астопел, но ему не разрешили, он слишком многое тут напортил. Он и меня убил. Это он сделал так, что я завела этот конспект, где рисовала вас. Я не понимала, что делаю. Рука двигалась сама, помимо моей воли. Другого тебя, молодого, тоже Астопел прислал.
– Джи-Джи?
– Да.
Она захихикала, и я смутился еще больше.
– Над чем ты смеешься, Антония?
– Над всеми этими «и-и» в вашей жизни. То Джи-Джи, то Ми-Ми Буччи…– Теперь она уже смеялась громко, по-настоящему звонким девичьим смехом, при звуках которого понимаешь, что жизнь может быть тебе другом.
– А знаешь что? Я бы сейчас не прочь сделать «пи-пи», слишком много кофе утром выпил. Вот и еще одно «и-и» – всего три-и.
Услышав это, она снова расхохоталась, а я купался в звуках ее громкого привольного смеха, как в лучах итальянского солнца. Весь окружающий мир замер. Я покуривал «пэлл-мэлл» Ми-Ми и оглядывался по сторонам. Рядом с нашей машиной стоял красный, как леденец, «шевроле~эл-камино», за рулем которого под неменяющимся красным светом светофора сидел толстый Расселл Пратт в ожидании зеленого сигнала. И это мне напомнило…
– Антония, поскольку ты уже умерла, то должна знать: что нас там ждет? Бог есть?
Ее новый взрыв смеха был похож на приливную волну. После того как эта волна омыла все вокруг, Антонии пришлось отереть глаза. Потом она снова поймала мой взгляд в зеркале заднего вида и опять рассмеялась. Что такого смешного я сказал, черт побери?
– Что такого смешного я сказал, черт побери? Я ведь только спросил, есть ли Бог.
– Но вы это сказали таким тоном, как будто спрашивали, который час. Словно о пустяке каком.
Я потер макушку.
– В моей жизни столько случилось необычного – дальше уже просто некуда. Как оно все происходило, так я не удивлюсь, если окажется, что ты-то и есть Бог, переодевшийся в мертвую школьницу, которая рисовала картинки из моей будущей жизни. Не знаю. Моя жизнь больше не подчиняется никаким правилам.
Словно в ответ на эти слова дверь машины с моей стороны распахнулась и кто-то схватил меня за плечо. Больно схватил.
– Вылезай! Давай быстро из машины! – Джи-Джи. Голос и вид у него были жутко испуганные.
– В чем дело? Что еще случилось?
– Вылезай из машины и пошли скорее.
– Привет, Джи-Джи! – прощебетала Антония со своего заднего сиденья.
Он метнул на нее настороженный взгляд, не переставая тащить меня за рубаху.
– Вылезай ты в жопу отсюда! Идем! Выбираясь из машины, я напоследок взглянул в зеркало. Антония все еще улыбалась. Странно, но выражение ее лица было в точности таким, как и минуту назад, когда она смеялась надо мной. Казалось, таким оно и останется навсегда.
– Пока, Фрэнни.
– Беги, мудила! Беги во всю свою мудацкую мочь! Джи-Джи припустил, как гепард. Где мне было за ним угнаться на моих пятидесятилетних ногах да с прокуренными легкими. Он мигом проскочил полквартала и остановился, чтобы посмотреть, где я. Бешено жестикулируя, он звал меня за собой, кричал: Шевелись, двигайся, скорей. Я старался как мог, но что толку? Пытаясь его догнать, я понял: мне уже не нестись стрелой по этой земле. К тому же я не знал, почему это мы несемся как идиоты. И почему я пошел за ним, вместо того чтобы, может, узнать у Антонии что-нибудь важное? О смерти, о Боге да мало ли о чем еще. Но нет же, выскочил из машины и как полоумный пустился вдогонку за самим собой. Эй, я, подожди меня!
На пороге третьего инфаркта я собрал последние силы и крикнул ему:
– Куда мы бежим?
– Домой! Нам надо успеть домой, прежде чем они сюда доберутся!
– Кто – они?
– Да беги ты. Беги что есть сил.
Назад тем же путем, что и сюда, – мимо столовой Скрэппи, мимо школы, мимо домов, где жили старые друзья и враги. Еще один знакомый пес обнюхивал землю в чьем-то саду. Остановившись перевести дыхание, я подумал, что бегу мимо своей жизни в обратном направлении. Но каким бы странным ни было это движение, воспоминания продолжали проноситься в моей голове, как предметы, захваченные смерчем. И я при всем желании не мог их остановить.
Но Джи-Джи что-то остановило. Это произошло футах в двадцати от меня – он вдруг подпрыгнул, а потом как-то странно, боком, грохнулся оземь. Упал он с таким шумом, что я слышал, как стукнулись об асфальт его кости. Я бежал, а все мои мысли были о нем. Мальчик… мальчик… как он упал, бедняга, не расшибся ли?
– Обо мне не беспокойся. Быстро дуй домой! Он смотрел мне вслед, держась за бедро, потом оглядывался с испуганным видом. На нем просто лица не было от страха.
– Джи-Джи, в чем, наконец, дело? Что происходит?
– Астопел все изгадил! Сунулся куда не след. В твою жизнь сунулся, а не должен был. Я только теперь наконец допер. А прежде думал, это хорошо, что он с нами. Я думал, это хорошо, что он послал меня сюда, к тебе, а после отправил нас обоих в будущее. Но он ничего такого не должен был делать! Понял? И Антонию он не должен был убивать. Не должен он был здесь появляться и влиять на тебя. Но он появился, и тебе теперь придется выпутываться. Если что не сложится, то все это его дерьмо польется на твою голову, так уж оно устроено. Так что давай домой, прошу тебя. Доберешься до дома – наверно, останешься цел. А нет – ты в жопе, это я тебе гарантирую.
– А что с Астопелом?
– Был, да весь вышел. Они его сцапали. Ты этого засранца больше не увидишь.
– Кто – они?
Он попытался встать на ноги, но из этого ничего не получилось. Он снова упал и принялся ругаться. Я хотел было помочь ему встать, но он оттолкнул мою руку.
– Мотай отсюда! Беги скорее, черт тебя побери! – И вдруг он разревелся.
Я знал, откуда эти слезы. Потаенный и секретный адрес: улица семнадцатилетнего Маккейба. В это место никто не допускался, никто его не видел, даже о существовании его никто не знал. Это место было за семью замками, за высокими стенами жестокости, бравады, злости. Там обитали любовь – слишком хрупкая или изуродованная, а еще всепроникающий страх: а вдруг все твои мечты обернутся каким-нибудь говном, выставят тебя идиотом или закончатся полным провалом.
Я промешкал всего какую-то секунду, потом подхватил его на руки и закинул на плечо, как делают пожарники. Он был такой легкий. Я чуть не расхохотался оттого, что он так мало весит. Он заорал на меня, чтобы я немедленно опустил его на землю, но я-то знал, что ему этого вовсе не хочется. Абсолютно. И потом, я уже двигался к дому, а он в своем беспомощном положении мало чем мог мне помешать.