Кэрролл Джонатан. Деревянное море

   – Ну, как вы сегодня, Фрэнни?
   Я перевел взгляд с ископаемых цыганок на одного из мужчин в костюмчике дня, стоявшего в нескольких футах от меня.
   – Это вы – Флоон?
   Ему это понравилось. Судя по всему. Он открыл рот и захохотал. Выглядело это так, словно он смеялся, не издавая при этом ни звука.
   – Нет, я Джерри Джатс. Помните, мы с вами беседовали вчера. «Десерты Джатса». А Каз вон где, флиртует с той крупной блондинкой.
   Женщина, на которую он указал, сложением походила на борца сумо. Не меньше двухсот фунтов веса, не говоря уже о прическе в стиле «Гранд-оул-опри»^[64], вздымавшейся над ее головой подобно замороженному желтому циклону.
   Я тихонько присвистнул.
   – Да, такую разве что кувалдой с ног сшибешь. Она что, в телохранителях при Флооне? Ни дать ни взять грузчик в юбке.
   – Это моя жена, – прошипел Джерри Джатс и зашагал прочь.
   Мне хотелось для начала прощупать Флоона, а уж потом взяться за остальное. Но Астопел говорил, я вернусь в настоящее неожиданно для себя. Значит, я и минуты не мог терять на слежку за ним – ведь меня могут вышвырнуть назад, прежде чем я успею обменяться с ним парой фраз.
   Вид у него был вполне нормальный. Лет шестидесяти, весь какой-то усредненный: рост, вес, лицо – ощущение такое, будто вы видели его прежде, только не можете вспомнить где. Первое впечатление было такое: бизнесмен, хорошо ухоженный, речь свою сопровождает непрестанной жестикуляцией. Его руки поднимались, описывали в воздухе круги и петли, пальцы то соединялись, то расходились, как у втолковывающего что-то итальянца.
   Джерри подошел к своей великанше жене. Оба с подчеркнутым вниманием слушали Флоона. Инцидент, который привлек к нему мое внимание, был незначительным, и его можно было бы не заметить, если бы я не наблюдал за ними так пристально. Мистер и миссис Джатс рта не раскрыли, пока Флоон держал речь. Руки его непрерывно двигались, лицо было очень оживленным. Он часто улыбался приятной улыбкой, обнажавшей массу белых зубов. Но улыбка исчезала с его лица столь же стремительно, как и появлялась. Истинного тепла в ней не было и быть не могло. Слушатели жадно ловили каждое его слово.
   Когда он закончил говорить, плечи его опустились и весь он как-то слегка сгорбился. Прошло несколько секунд, но никто из них не издал ни одного звука. Потом заговорила миссис Джатс, лицо ее выражало радостное предвкушение, как бывает у человека, когда ему кажется, что вот сейчас он произнесет что-то глубокомысленное или остроумное. Оба мужчины внимательно ее слушали. Она вряд ли успела произнести больше трех фраз – говорила она буквально несколько секунд. Когда она закончила, стало ясно: она сказала именно то, что, по ее мнению, было нужно. Улыбка Джерри говорила о том же. Он гордился своей половиной.
   Я не умею читать по губам, но без труда разобрал, что сказал ей Флоон:
   – Это очень глупо.
   Он выговаривал слова медленно, а «очень» так растянул, что оно превратилось в «о-о-о-о-о-о-о-очень». Лицо миссис Джатс опало, как палатка, у которой убрали центральную опору. Ее муж поспешно отвел глаза. Ни Флоон, ни выражение его лица больше ничего им не сказали. Последний гвоздь в гроб, где упокоилось ее самолюбие, он забил, когда, уходя, потрепал ее по плечу. Он шел по холлу, а чета Джатсов смотрела ему вслед с уничтоженным видом, будто это по их вине он решил удалиться.
   «Вот ведь хер моржовый».
   Я собрался было двинуться следом за ним, но тут ко мне подошел какой-то тип в моем костюме и протянул папку.
   – Это программа на сегодня.
   Я, не глядя, ее взял, благодарно улыбнулся и, проигнорировав папку, стал искать глазами Флоона. Отлично: он стоял в одиночестве возле кадки с каким-то пышным растением и наблюдал за собравшимися. На мгновение мне вспомнился Джей Гэтсби^[65], глядящий в толпу гостей с верхней ступени крыльца своего особняка на Лонг-Айленде. Но они вольны были надевать что им вздумается, а Гэтсби, если снять с него искусно вылепленную маску, был человеком славным. Став свидетелем того, как Каз де Флоон обошелся с миссис Джатс, я сразу решил, что его-то славным человеком никак не назовешь, что бы о нем ни говорили другие.
   Ему явно нравилось стоять в одиночестве и смотреть на остальных. Временами он кому-то улыбался и приветственно помахивал рукой, но сама аура вокруг него словно предупреждала: приближаться не следует. Никто и не пытался к нему подойти. Я стал оглядывать помещение – мне было любопытно, как гости Флоона реагируют на него издалека. Одинаковые костюмы позволяли мне без труда отличить нас от прочих людей, находившихся в холле. Идея вырядить всех одинаково, казавшаяся поначалу просто глупой, теперь, после того как он унизил толстуху, виделась мрачной и извращенной. Большинство то и дело косились на него украдкой. Одни с нетерпением, другие просто любопытствовали, где он находится. Те, кто удостаивался его приветственных жестов, сияли от счастья, как если бы получили благословение. Те, на ком его взгляд не задерживался, воспринимали это как удар. Им надо было, чтобы он знал; они здесь. Его приветствия давали им некий статус, и те, к кому эти жесты были обращены, загорались как факелы. Наши взгляды неминуемо должны были встретиться. И когда это случилось, сердце у меня в груди словно кто-то зажал в тиски. Я не знал этого человека, но его взгляд поразил меня словно громом. Я выдавил из себя улыбку и поднял в знак приветствия папку. Боковым зрением увидел рисунок на обложке. Тиски снова сжались. На блестящей белой поверхности было крупными черными буквами напечатано: ФЛООН. Под ними красовалось изображение того самого пера.
   Я порылся в памяти и немедленно вспомнил, мне уже случилось видеть такую же самую картинк; в этом будущем: бредя вслед за Гасом в кафе на встречу со Сьюзен, я заметил на стене одного из домов большой постер среди множества других. На нем было напечатано слово «ФЛООН», под которым красовалось перо. И все, никаких призывов типа: «Куда вы хотите пойти сегодня?» или «Это то, что вам надо!» Только странная фамилия и переливающееся всеми цветами радуги перо на белом фоне. Увиденное чиркнуло мое сознание по касательной и не проникло в его глубины потому что я был просто потрясен всем другим, происходившим в тот момент.
   – «Цирк Территун»^[66]. – Это было первое, что сказал мне Каз де Флоон, когда вспышка воспоминания прожгла мне голову и погасла, а я понял, что передо мной стоит он – собственной персоной.
   – Простите?
   – «Цирк Территун». Кто у них был ведущий? – Вот теперь он улыбался искренне. Только я не мог взять в толк, о чем он меня спросил.
   – Простите, Каз, но вам придется дать мне контекст.
   Улыбка его сразу погасла, он поджал губы.
   – Я за честную игру, Фрэн. Признаю, вчера вы меня обставили с «Какао-топью»^[67] и чудо:собакой Могучим Манфредом^[68]. Но теперь отдайте и мне должное. Мне кажется, что с «Цирком Территун» здорово придумано. Так что, будьте добры, кто там был ведущий?
   Он говорил с легким акцентом европейца, долго жившего в Америке. «Территун» он произносил как «Террортон»^[69].
   – Так у нас, выходит, викторина о старых телешоу, Каз?
   – Телешоу, реклама и прочее периода пятидесятых-шестидесятых. Вы же знаете, это моя страсть. Так что отвечайте на вопрос.
   Вот уж не на того напал. Мальчишкой я четыре сотни лет перед теликом провел. Моя телекарьера началась, когда цветного изображения и дистанционного пульта и в помине не было. На телевизорах громоздились двурогие антенны. Когда картинка ухудшалась, ты начинал крутить эти рога или стучать по ящику. Каналов было всего семь, и все черно-белые. Каждое утро начиналось с пропагандистского шоу об армии США под названием «Большая картина» и заканчивалось религиозной передачей «Светильник ноге моей»^[70]. Я знаю. Я там был.
   – Вы это серьезно, Каз? Хотите соревноваться со мной один на один на знание старых телешоу? Проиграете.
   – Вы тянете время. Отвечайте. – Странный у него был голос – в нем одновременно слышались угроза и насмешка.
   – Извольте. Клод Кирхнер^[71].– Я мог расслабиться. В эту игру я мог играть во сне и все равно утер бы ему нос. – Ну, это слишком просто. А как насчет вот этого: кто исполнял главную песню в «Уайетте Эрпе»^[72]?
   – «Кен Дарби Сингерс»^[73], – он выбросил вверх руку.– Как звали напарника Янси Дерринджера^[74]?
   Вокруг нас стали собираться люди. Флоон старался для них.
   – Паху. Кто его играл?
   – Экс Брандс. А кто играл напарника Циско-Кида^[75]? Я скрестил руки на груди.
   – Лео Карильо.
   Самодовольная улыбка. Еще раз. Мне хотелось дать ему прямо по этой самодовольной улыбке. Ему не было нужды карабкаться в горы – он мог бы спуститься на веревке с вершин своего собственного «я». По его предложению мы оставили телепрограммы и перешли к спорту. Он в этом чертовски хорошо разбирался. Когда наше состязание по футболу, баскетболу и бейсболу закончилось вничью, я решил повысить ставки.
   – А как насчет профессиональной борьбы, Каз? В те времена, когда Рэй Морган был диктором на Юлайн-арене?
   Флоон раскинул руки, этим театральным жестом предлагая мне начать.
   – Назовите имена Великолепных кенгуру.
   – Рой Хеффернан и Эл Костелло.
   – Кто был партнером Муза Чолака в рестлинге?
   – Могучий Атлас. Прошу вас, Фрэнни, за кого вы меня держите?
   – А Скулла Мерфи?
   – Брут Бернард.
   – А откуда родом был сам Скулл?
   – Из Ирландии.
   Вопросы следовали за ответами все быстрее и быстрее, наши голоса становились все громче. Два старца в одинаковых костюмах ценой по десять тысяч долларов выкрикивали друг другу имена Скулла Мерфи, Хэйстэкса Колхауна, Фаззи Кьюпида. Этот нелепый поединок продолжался, пока он не упомянул Кукурузного Боба.
   – Кто? – усмехнулся я, заслышав это глупое имя.
   Мистер де Флоон не привык, чтобы над ним зубоскалили. Губы его искривились и заплясали, а руки прекратили всякую пляску.
   – Кукурузный Боб. У него был такой мертвый захват, который называли «кукурузник».
   Обычно я бываю терпелив с лгунами, они меня забавляют, но Флоон уже столько раз погладил меня против шерсти, что я стал его воспринимать как кусок наждачной бумаги.
   – Врите больше!
   В нашем уголке Вселенной внезапно наступила мертвая тишина. Глаза Флоона вспыхнули, но он не произнес ни слова. Я же думал о том, как мне удастся узнать тут что-нибудь, если я буду таким вот образом всех заводить? Он потер нос.
   – Значит, вы не верите, что был такой борец – Кукурузный Боб?
   – Нет. Молчание.
   – Знаете, за что я вас люблю, Фрэнни?
   – Ну?
   – За то, что вы единственный мне перечите. У вас у одного духу хватает.
   Напряжение исчезло из его голоса и из воздуха. Те из нашей группы, кто слышал, смотрели на меня с восхищением или завистью.
   – Как звали собаку Бастера Брауна в рекламе обуви^[76]?
   Он не собирался сдаваться, но мне это надоело.
   – Тайг. Послушайте, у меня есть другой вопросик – что это за перо у вас на логотипе? Я его повсюду вижу.
   – Ха-ха! Я должен отнестись к этому вопросу серьезно?
   – Ну да. Хотелось бы это узнать.
   – Вам хочется узнать, откуда взялось перо Флоона? – Ему все никак не верилось, что это не шутка. – Фрэнни, вы меня разыгрываете, да?
   – Нет.
   К моему немалому удивлению, отвечать он не стал, вместо этого пощелкал пальцами, привлекая чье-то внимание. К нам быстро подошла хорошенькая молодая женщина в костюме цыганки.
   – Нора, боюсь, мистер Маккейб нынче не вполне здоров. У него проблемы с памятью. Попытайся ему помочь. Фрэнни, вы знакомы с Норой Путнам? Она наш врач.
   – Мистер Маккейб, вас не тошнит? Голова не кружится?
   – Флоон, ответьте на мой вопрос: откуда взялось это перо?
   – Вы знаете, откуда оно.
   – Напомните, пожалуйста.
   Доктор Путнам протянула было ко мне руку, но почему-то передумала.
   – Мы с вами можем пройти туда и присесть, мистер Маккейб. Сегодня дует этот венский ветерок, он иногда влияет на людей самым странным образом, в том числе физически.
   – Оставьте меня. Флоон…
   Но он увидел что-то такое за моей спиной, от чего остолбенел. Это было удивительно. За каких-нибудь пару секунд сердобольное участие сменилось на его лице выражением неистовой ярости.
   Мы с доктором повернулись, чтобы узнать, что привело его в такое состояние. Это было необходимо – его гнев переходил все рамки. Я увидел все тех же людей – они двигались по вестибюлю и разговаривали. Какая муха его укусила? Я собрался было повернуться к нему и спросить, что, мол, за черт, но тут мой взгляд упал на Сьюзен в ее миленьком голубом платье – она как раз направлялась к нам.
   – Где ее костюм? Почему она его не надела?
   – Не захотела.
   – Не захотела? Вот это уже интересно. Сьюзен не хочет носить платье, которое я ей подарил? – Флоон выплюнул эти слова в доктора Путнам, которая в ответ только моргала и при этом явно мечтала поскорее удрать. Потом его рентгеновский взгляд обратился ко мне. – Я вам многим обязан, Фрэн. Без вас моя жизнь была бы другой. Но вы здесь вместе с вашей женой. Вы приняли мое приглашение. Взамен я только об одном просил: чтобы вы в дружеском духе потрудились выполнять мои просьбы. Это называется дружеский дух?
   – Добрый день. – Сьюзен подошла с улыбкой, которая не исчезла, когда она увидела испепеляющий взгляд Флоона. Приятный запах ее духов приободрил меня.
   – Где ваше платье, Сьюзен? С ним что-то не так?
   – Да нет, Каз, просто мне не нравится, как я в нем выгляжу. Думала, вы не будете возражать.
   – Я возражаю.
   – Жаль.
   – Вы вполне успеете переодеться. Времени достаточно.
   – Да не хочу я его надевать, Каз.
   – Так заставьте себя захотеть. Завтрак подождет.
   – Но она не желает надевать это платье, Флоон, так почему бы вам не оставить ее в покое?
   – Спасибо, Фрэнни.– И Сьюзен впервые мне улыбнулась.
   – Мне, пожалуй, тоже надоел этот костюм. – Я стащил с себя пиджак и швырнул на пол. Потом стал развязывать узел галстука.
   – Что вы делаете?
   – Снимаю с себя свою одежду. Вашу одежду. Узел никак не поддавался. Я потянул сильнее. Но когда и это не помогло, я сказал: хер с ним – и начал расстегивать брючный ремень. Мне понравилась мысль предстать нагишом перед Флооном и его гостями. Сьюзен в своем нелегальном голубом платье, а рядом я в морщинистом одеянии, которое получил при рождении.
   – Гас! – проревел Флоон.
   И мистер Гулд явился как из-под земли.
   – Чем я могу помочь?
   – Выставить их прочь отсюда! Долой с моих глаз! Не позволю им все испортить! Это мое путешествие! Я так долго его планировал!
   – Но Каз…
   Флоон тряхнул головой и побрел прочь. Я крикнул ему в спину:
   – Пока!
   Сьюзен все это развеселило.
   – Как думаешь, он теперь вызовет моих родителей?
   Но Гасу происходящее вовсе не казалось забавным.
   – Ничего смешного, Сьюзен. Вы допустили большую ошибку!
   – Я так не считаю. Идем, муженек. Похоже, у нас будет свободный денек в Вене.
   – Пойдем прогуляемся, – сказал я, поднимая с пола пиджак.
   – Не делайте этого! – попытался остановить нас Гас. – Может, мне удастся все уладить…
   Сьюзен подхватила меня под руку.
   – Не хочу ничего улаживать, Гас. Я ни в чем не виновата. Ужин сегодня на дунайском речном трамвайчике, если не ошибаюсь? И мы можем одеться, как захотим? Вот там и встретимся. Нам с Фрэнни просто необходимо отдохнуть от Флоона и всего этого путешествия.– И она потащила меня к выходу.
   – Но, мистер Маккейб, вы ведь, кажется, больны? – неуверенно спросила доктор Путнам.
   – Ничего, не помру. Уж чего-чего, а смерти я сегодня точно могу не опасаться.
   Мы долго молча шли по великолепной, широкой, обсаженной деревьями улице. Погода стояла чудесная. Деревья были в полном цвету, и даже проезжавшие мимо во множестве машины, казалось, производили меньше шума, чем бывает обычно при таком интенсивном движении. Сьюзен держала меня под руку. Я рассудил, что мне лучше помалкивать, пока она не заговорит.
   Я искал в окружающей обстановке признаки тех изменений, которые произошли в жизни за тридцать (?) лет. Одежда осталась такой же, разве что изредка проходил кто-нибудь, одетый, как ребятишки в футуристических музыкальных видеоклипах, которые любила смотреть Паулина по MTV. Машины были сплошь обтекаемой формы и как на подбор малолитражки – больших вроде «мерседесов» и БМВ я почти не видел. Я долго на них глядел, прежде чем заметил: они ездили так бесшумно, потому что из их выхлопных труб не валил смрадный дым. У них вообще отсутствовали выхлопные трубы!
   – Электрические, – пробормотал я сквозь зубы.
   – Что?
   – Ничего.
   – Фрэнни, что имела в виду та женщина, когда спрашивала, не болен ли ты?
   Мимо нас прошел какой-то тип в черном пластиковом шлеме, закрывавшем всю его голову. Непонятно было, как он видит через него. Но он уверенно шагал по тротуару и ни разу ни на что не наткнулся.
   – Что это с парнем?
   Сьюзен скользнула по нему взглядом.
   – Учится.
   – Учится? С шаром для боулинга на голове?
   – Не уходи от разговора, Фрэнни. Ты плохо себя чувствуешь?
   Динь-дон! Меня как осенило. Теперь я точно знал, как узнать то, что мне нужно.
   – Может, присядем на минутку?
   Вдоль всего тротуара были установлены скамейки. Мы подошли к ближайшей, и я медленно и тяжело опустился на нее, издав для пущего эффекта стон средней громкости. Отдышавшись, я взял ее за руку.
   – Сьюзен, мне надо тебе кое-что сказать. Истинная причина того, что случилось утром…
   – Ты имеешь в виду, в постели?
   – Ну да, это все одно к одному. Не хотел тебе говорить, потому как, понимаешь, это меня пугает и я не хотел и тебя пугать. Тем более во время путешествия.
   – Что случилось, Фрэнни, ты это о чем?
   – Я стал все забывать. Большое и малое – все вылетает из головы. У меня там ничего нет. Боюсь, это болезнь Альцгеймера. Я от страха чуть не обосрался.
   – Ну и что? – Голос у нее был спокойный, на лице выражение: «Ну и что такого?»
   – «Ну и что?» Это все, что ты можешь сказать? Память вытекает из меня, как вода из треснувшей банки, а ты говоришь «ну и что»?
   – Надо зайти в аптеку и купить тебе тапсодил. Всего-то и проблем.
   – А что такое тапсодил?
   – Лекарство от болезни Альцгеймера. После трехдневного курса наступает полное излечение.
   – Черт! – Я скроил постную мину.
   – Что?
   – Альцгеймера теперь можно вылечить?
   – Ну да. Я сама этим переболела два года назад. Ничего серьезного, Фрэнни. Даже рецепт не требуется.
   – Но…
   – Что «но»? Ты из-за этого так беспокоился?
   Как назло, ничего путного мне больше не приходило на ум. Мой блестящий план по выуживанию из Сьюзен нужной информации возник и исчез, как ветерок. Я озадаченно проводил глазами еще одного типа с полноохватным шлемом на голове. На этот раз желтым.
   – Что это за херня – пришельцы какие, что ли? Послушай, Сьюзен, прежде чем я начну принимать этот эспадрил…
   – Тапсодил.
   – Тапсодил. Ну, в общем, ты должна мне помочь. Не хочу я идти по собственной жизни, натыкаясь на стены, не зная, где надо свернуть. Ответь мне на кое-какие вопросы. Идет?
   – Идет.
   – Кто такой Флоон? Что это за перо на его рекламных плакатах?
   – Он владелец самой большой в мире фармацевтической компании. Они выпускают тапсодил и сотни других лекарств. Перо – торговая марка фирмы. Неужели ты и этого не помнишь?
   – Нет. Но почему именно это перо?
   – Ты же сам его Флоону подарил. Ты и Джордж.
   – Джордж Дейлмвуд?
   – Ну да.
   – А где он теперь?
   – Боже мой, Фрэнни, ты что, и этого не помнишь?
   – Представь себе, не помню. Так где Джордж? Она взглянула на свои руки, сложенные на коленях.
   – Он исчез тридцать лет назад.
   – То есть как?
   – Так и исчез. Исчез из Крейнс-Вью, и никто не знает, что с ним случилось. Ты много лет пытался его отыскать, но все было напрасно.
   – Исчез? Джордж?
   – Да.
   Значит, это я подарил Флоону перо Олд-вертью? А Джордж – надежный, неизменный Джордж Дейлмвуд исчез, словно его и не было? Таким было мое будущее? Пока я пытался мысленно переварить эти две новости, до меня донеслась песня Ареты Франклин «Уважение»^[77]. Ее выводили два голоса, один из которых звучал как-то уж больно чудно. Потому что принадлежал собаке.
   Парень в линялых джинсах и футболке с надписью «Dropkick Murphys»^[78] прогуливался со своим ротвейлером. Хозяин шел с приличной скоростью, пес трусил не отставая и время от времени поглядывал на парня, словно выпрашивая что-нибудь вкусненькое. И при этом оба напевали «Уважение» и почти не фальшивили. Голос у собаки был грубоватый и немного хриплый, то ли низкий, то ли нет. Я сам не понимаю, что говорю,– как, черт возьми, в точности описать голос поющей собаки?
   Я резко повернулся к Сьюзен, но она смотрела в другую сторону. Я толкнул ее локтем, и она вскрикнула.
   – Сьюзен! Эй, Сьюзен!
   – Что? Ты в своем уме? Больно же!
   – Да ты смотри! Смотри туда!
   – Ну и что? Ты зачем меня ударил?