Страница:
– Фрэнни, вы в порядке?
– Ни в каком я не в порядке. Погодите минуту.
– Не проблема, приятель.
– В этом киоске хот-доги продают? Что такое wurstel?[59]– Малыш указывал на маленький ларек неподалеку, стекла которого были украшены изображениями всевозможных разновидностей хот-догов. – Есть хочу. Куплю себе один.
Борясь с одышкой, я спросил, есть ли у него деньги.
– Не-а. Может, у тебя найдутся?
Ни чуточки не удивляясь, я сунул руку в карман и нащупал там целую стопку пластиковых карточек. Вынул их и стал разглядывать.
– Воспользуйтесь «визой»,– подсказал Гас.
– Они что же, принимают карточки в киосках с хот-догами?
Он скорчил гримасу – не прикидывайся, мол, не настолько же ты глуп.
– Уж не пятидолларовой ли бумажкой хотите расплатиться? Когда вы в последний раз видели бумажные деньги?
– У меня тоже карточка есть. Такая же. Она у меня все время была. – Малыш помахал в воздухе розовой карточкой и двинул к киоску.
Я никак не мог перевести дыхание. Мой организм протестовал против такой быстрой и длительной прогулки. При этом я прекрасно понимал, что прошли мы совсем немного. Мало мне было всех прочих потрясений, вихрившихся вокруг меня множеством смерчей, так я еще никак не мог поверить, что внутри меня и вправду я – недужный, хнычущий, сварливый, обессилевший, старый… говнюк.
– Расскажите мне про своего внука, Фрэнни. Симпатичный малый.
Мы смотрели, как симпатичный малый покупает себе хот-дог – отчаянно жестикулируя, тыча пальцем в стекло, пока продавец наконец не понял, что тому нужно. Как давно я не бывал в местах, где говорят на чужих для меня языках. А теперь вот оказался в двух одновременно – в Австрии и в Старости.
Прикидывая, какую бы чушь рассказать Гасу Гулду о моем «внуке», я вдруг услыхал высокий резкий звук. Я сразу же его узнал, потому что столько раз сам его производил на моем «дукати» – так ревет мотоцикл, когда включаешь пониженную передачу. Повернувшись от Гаса в сторону улицы, я увидел последнее, что мне было суждено увидеть в жизни: великолепный, отливающий серебром мотоцикл, взмыв в воздух, летел прямо на меня. Конец.
ПРОРЕХИ В ПЕЛЕНЕ ДОЖДЯ
– Ни в каком я не в порядке. Погодите минуту.
– Не проблема, приятель.
– В этом киоске хот-доги продают? Что такое wurstel?[59]– Малыш указывал на маленький ларек неподалеку, стекла которого были украшены изображениями всевозможных разновидностей хот-догов. – Есть хочу. Куплю себе один.
Борясь с одышкой, я спросил, есть ли у него деньги.
– Не-а. Может, у тебя найдутся?
Ни чуточки не удивляясь, я сунул руку в карман и нащупал там целую стопку пластиковых карточек. Вынул их и стал разглядывать.
– Воспользуйтесь «визой»,– подсказал Гас.
– Они что же, принимают карточки в киосках с хот-догами?
Он скорчил гримасу – не прикидывайся, мол, не настолько же ты глуп.
– Уж не пятидолларовой ли бумажкой хотите расплатиться? Когда вы в последний раз видели бумажные деньги?
– У меня тоже карточка есть. Такая же. Она у меня все время была. – Малыш помахал в воздухе розовой карточкой и двинул к киоску.
Я никак не мог перевести дыхание. Мой организм протестовал против такой быстрой и длительной прогулки. При этом я прекрасно понимал, что прошли мы совсем немного. Мало мне было всех прочих потрясений, вихрившихся вокруг меня множеством смерчей, так я еще никак не мог поверить, что внутри меня и вправду я – недужный, хнычущий, сварливый, обессилевший, старый… говнюк.
– Расскажите мне про своего внука, Фрэнни. Симпатичный малый.
Мы смотрели, как симпатичный малый покупает себе хот-дог – отчаянно жестикулируя, тыча пальцем в стекло, пока продавец наконец не понял, что тому нужно. Как давно я не бывал в местах, где говорят на чужих для меня языках. А теперь вот оказался в двух одновременно – в Австрии и в Старости.
Прикидывая, какую бы чушь рассказать Гасу Гулду о моем «внуке», я вдруг услыхал высокий резкий звук. Я сразу же его узнал, потому что столько раз сам его производил на моем «дукати» – так ревет мотоцикл, когда включаешь пониженную передачу. Повернувшись от Гаса в сторону улицы, я увидел последнее, что мне было суждено увидеть в жизни: великолепный, отливающий серебром мотоцикл, взмыв в воздух, летел прямо на меня. Конец.
ПРОРЕХИ В ПЕЛЕНЕ ДОЖДЯ
А потом вдруг оказалось, что я снова смотрю на свои руки. В них был старомодный рифленый стакан с коктейлем из молока и клубники. Они опять стали «моими» прежними руками – никаких тебе пигментных пятен, никакой тебе кожи, которая, словно дрожжевое тесто, висит усталыми складками, ни выпирающих костяшек пальцев величиной с грецкий орех. Вместо всего этого – кожа здорового цвета, а не лоскутное одеяло, сшитое из светлых проплешин и темных пятен, какой она была в Вене.
Я был счастлив, как ребенок, когда медленно сжал одну из ладоней в кулак и ее не пронзила боль. Но я себя пока охолаживал – прежде нужно было медленно разжать руку и посмотреть, работает ли она в другую сторону. Успешно! Значит, я вернулся? Значит, я – снова я? Положив возрожденную ладонь на красную стойку, я ощутил прохладу пластика. Я повозил рукой по гладкой поверхности, потом приподнял руку на пару дюймов и исполнил пальцами маленький танец – отпраздновать наше возвращение.
– Будете пить свой коктейль или решили его загипнотизировать?
Я как чувствовал: все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я знал этот голос и не испытывал ни малейшего желания видеть того, кому он принадлежит. Но, невзирая на протесты, бушевавшие в каждой клеточке моего тела, я повернулся на вращающемся стуле, чтобы посмотреть.
Я находился в столовой Скрэппи в Крейнс-Вью. Заведение никогда не пустует – с самого своего открытия в шесть утра и до закрытия в полночь. Но сейчас тут никого не было. Кроме меня, разумеется, и старины Астопела, который устроился на другом конце стойки. Наблюдая за мной, он улыбался, как настоящий сукин сын.
– Неужели нельзя было дать мне хоть тридцать секунд счастья без вашей компании? Разве не существует закона, ограничивающего ваше присутствие в чьей-либо жизни?
– Располагайте своим временем на здоровье, мистер Маккейб. Но помните, часики-то ваши тикают.
В горле у меня запершило, и я глотнул молочного коктейля, который в тот момент был не хуже секса. Я просто не мог от него оторваться и в несколько глотков опорожнил стакан. Даже моя глотка помолодела, она с радостной готовностью пропустила сквозь себя сладкую влагу и направила ее дальше по пути следования.
Я вытер рот тыльной стороной ладони.
– Ну, так что там за часы тикают?
– Как вам понравилась ваша смерть? Согласитесь, впечатляющее зрелище.
– Я и в самом деле вот так умру?
– Ну да, мотоцикл размозжит вам голову.
– Мне в Вене размозжит голову мотоцикл, когда я стану столетним старцем, жалкой развалиной, которой давным-давно следовало бы убраться на тот свет. Неплохая перспектива.
– Боюсь, до сотни вам все же будет далековато.
– Насколько?
– Не могу вам сказать. Все это вы сами должны выяснить. Но что-то вы не чешетесь – смотрите, а то и это узнать не успеете, прежде чем ваше время истечет.
– Объясните понятнее.
Соскользнув с табурета, он встал за стойку, взял мой стакан и снова наполнил его молочно-клубничным коктейлем из металлического шейкера. Он поставил стакан передо мной.
– Клубника, верно? Вам нравится ее вкус?
– Это вы готовили? Здорово.
– Благодарю. «Подумай о конце света и тогда ты перестанешь мечтать о нем». Знаете, откуда это? Из Корана. – Он вытащил из автомата стакан кока-колы и, к моему изумлению, сунул его в микроволновку. Поставил печь на максимальную температуру, дождался сигнального свистка. Достав стакан, он отхлебнул кока-колы, подогретой градусов до шестисот, и удовлетворенно облизнулся.
– Астопел, скажите, что мне это приснилось! Может, у вас язык асбестовый? Или вы сам дьявол и тогда все становится на свои места?
– Вы всё ищете простые ответы, мистер Маккейб. К сожалению, их не существует. Вам, видимо, следует искать иначе.
– Неужели? Всего минуту назад я был стариком с убийственным мотоциклом на голове вместо шляпы.
– Все это достойно сожаления. Потому что вы до конца недели сможете еще только четыре раза вернуться в свое будущее. Когда именно вам туда возвращаться, решайте сами, но в вашем распоряжении только эти шесть дней…
– Почему только шесть?! Вы сами сказали: семь! Обещали неделю!
– Посмотрите в окно. Снаружи было совсем темно.
– Сегодня уже прошло?
– Сегодня уже прошло.
– Сегодня вторник.
– Был.
– И я до следующего вторника должен обо всем этом узнать здесь или в моем будущем?
– Верно.
Я постучал кончиками ногтей по своему стакану.
– В противном случае?…
– Вспомните, что вам сказала Антония Корандо.
– Что она себя не убивала. Это сделал кто-то другой.
Астопел кивнул.
– Речь идет не только о вашем благополучии. А многих, многих других тоже. У вас есть семь дней, потому что у вас есть семь дней. Можете потратить оставшееся время на выяснение того, почему так, но я думаю, так вы потратите его впустую… Возможно, вас утешит, если вы узнаете, что в эту самую минуту в точно таком же положении находятся и другие, мистер Маккейб.
– И от них требуется то же, что и от меня?
– Да.
– Они в Крейнс-Вью?
– Нет, они разбросаны по всему миру.
Я допил вторую порцию клубничного коктейля. Он больше не казался мне таким уж вкусным.
– Еще два момента, мистер Маккейб. В течение нынешней недели вы можете возвращаться в свое будущее, когда пожелаете. Достаточно произнести фразу «Прорехи в пелене дождя» – и вы уже там. Но очутиться в настоящем времени по своему желанию вы не сможете. Это просто произойдет само по себе… И второе. Когда бы вы ни отправились в будущее, это окажется день, предшествовавший тому, в каком вы побывали в прошлый раз. Таким образом, ваш следующий визит придется на день накануне вашей смерти.
– Но это же бред какой-то!
– Надеюсь, что в конечном счете вы увидите в этом смысл.– Допив свою колу, он обогнул стойку. Не оглядываясь, он двинулся к двери.
– Погодите! Я вот о чем хотел спросить: почему я женился на Сьюзен Джиннети? С Магдой что-то случилось? С ней что-то случится?
Он поднял голову и скользнул взглядом по потолку.
– Со всеми что-то да случается, мистер Маккейб, – сказал он и исчез.
Я шел домой из закусочной по тихим, пустынным в этот час улицам Крейнс-Вью. Ночь держит свои звуки при себе – ведь большинство из них рождается по ту сторону тишины. После полуночи становится так тихо, что обострившийся слух с напряжением ловит любой самый слабый шум. Мы так привыкаем к дневному изобилию звуков, что даже не умеем расслабляться. Наши уши не без труда свыкаются с тишиной – это не их стихия. Потому они усиливают далекий рокот одномоторного самолета, гул автомобильного двигателя, доносящийся за несколько ночных кварталов. А когда к ним присоединяется писк кошки, подвернувшейся под ноги в ночной час, ощущение такое, что вам в уши сунули ножницы. Но все эти шумы раздаются здесь и сейчас, в этот самый момент, не в каком-то там будущем, а в настоящем. Я был им рад, я хотел, чтобы они стали громче, подтверждая тем самым, что я вернулся во время, где и хочу быть.
Как это часто происходит, когда я пребываю в замешательстве, я начал говорить сам с собой. Этой полезной привычкой я обзавелся во Вьетнаме – в тамошнем аду я все перепробовал, чтобы не сойти с ума.
С неподдельным участием я спросил сам у себя:
– Ты как?
Пауза. Морщится лоб.
– Как?! Жив. Вот и все. Жив, и понятия не имею, что делать. Что я, мать-перемать, должен делать? Не знаю ни хера, но за неделю должен разобраться во всей этой лабуде. Иначе – «Да будет земля ему пухом».
Я поглядывал на лежащие в тишине знакомые окрестности, и от злобы и замешательства, соединившихся в моем сердце с любовью к тому, где я нахожусь, у меня чуть не закружилась голова.
– Вот что делает вся эта фиговина – у меня от нее кружится голова.
Мне в ту ночь, чтобы восстановить душевное равновесие, нужно было как можно больше Крейнс-Вью, а потому я, несмотря на поздний час, двинулся домой кружным путем. Я специально прошел мимо дома Скьяво, чтобы поглядеть, не стряслось ли там чего-нибудь еще. На пожарище было темно и тихо. Через несколько минут я стоял у дома Джорджа Дейлмвуда. Как всегда, внизу у него горела лампа, потому что Джордж не любит ночь. Говорит, зажженная лампа составляет ему компанию. Мне хотелось постучать и засидеться у него за долгим разговором, но я не сделал этого. Я знал, что, прежде чем обсуждать с ним это, мне надо хорошенько все обдумать самому. Я был уверен, что мне еще понадобится его помощь, значит, важно будет выложить ему все детали спокойно и доходчиво. Джордж был терпеливым малым, без всяких предрассудков, но, услышав мой рассказ в ту ночь, в особенности если бы я рассказал что-нибудь не так, даже мой добрый друг потянулся бы за сачком для бабочек.
– Шел бы ты домой, Фрэн,– вздохнул/сказал я. – Давай-ка домой, к семье.
Смит изваянием восседал на верхней ступени веранды нашего дома, словно в ожидании моего возвращения. Я от усталости даже не в силах был сказать ему «привет». Просто наклонился, погладил несколько раз по голове и открыл входную дверь.
Родной запах домашнего очага. Голландцы говорят, что дома самое милое – это звук тикающих часов. Но еще милее – домашние запахи. Втянул носом воздух, и душа уже знает, где ты находишься, хотя разумом еще и не успел это понять. Я остановился в холле и закрыл глаза, наслаждаясь запахами своего дома. После всего пережитого это был просто райский аромат. В этом воздухе была моя жизнь. Запах людей, с которыми я жил, вещей, которыми владел, запах моего кота, попкорна, приготовленного совсем недавно, одеколона «Си-Кей-один»[60], которым пользовалась Паулина; даже запах пыли был здесь знакомым.
Наверху спали две женщины: Магда в пижамных штанах и одной из моих футболок колледжа Макалестер, раскинувшись чуть ли не на всю постель; Паулина в ночной рубашке лежит, сжавшись в комок у края кровати, словно боится занять слишком много места. В отличие от матери спала она чутко, порой ее мучили кошмары, глаза ее под сомкнутыми веками дергались из стороны в сторону.
Я был вконец измотан и пуст, как почтовый ящик покойника. Мысль о том, что я сейчас скользну в теплую кровать, где спит моя жена, грела меня не меньше, чем и само это действо. Но стоило слову «жена» всплыть на поверхность моего сознания, как я представил себе Сьюзен Джиннети, которая через икс лет станет миссис Маккейб. От мысли об этом мезальянсе мои глаза открылись.
Кот мурлыкал у моих ног. Внезапно он как стрела пролетел через всю комнату и запрыгнул на подоконник. Раздался визгливый крик, с оконного карниза слетела потревоженная птица и взмыла ввысь. Два белых пера, падая вниз, неторопливо качнулись в воздухе и исчезли из виду. Я, глядя на них, подумал – перья. Теперь мне в голову стали приходить перья – татуировка над мягким местом Паулины, перо, которое я нашел и похоронил вместе с Олд-вертью, и… У меня в голове словно бомба разорвалась – я вспомнил кое-что из своего будущего. Это так на меня подействовало, что я не колеблясь произнес: «Прорехи в пелене дождя!» Надо было немедленно туда вернуться, чтобы найти перо, которое я где-то там видел,– ведь оно может оказаться ключом ко всем ответам.
Я был голый, я голый лежал в постели. Я голый лежал в постели с женщиной. Которая была голая. И старая. И это была не моя жена Магда. Ее рука прикасалась к моему телу, вовсю орудовала пальцами, старалась поставить моего старого бойца по стойке «смирно».
Я встал на кровати и прикрылся, успев, однако, заметить, что усилия ее оказались не вполне тщетны.
Старуха Сьюзен Джиннети посмотрела на меня с торжествующей улыбкой.
– Я же тебе говорила, что его подниму, Фрэнни! Иди ко мне. Хватит глупить!
Шестьдесят лет назад мы с этой женщиной занимались сексом в самых невероятных позах, какие только способны были принять два молодых гибких тела, я уж не говорю о том, что все имеющиеся у нас полости и отверстия использовались на всю катушку. Теперь же, возвышаясь над ней на подгибающихся старческих ногах, я чувствовал себя как монашка в мужской школьной раздевалке.
– Ну хватит в самом деле, Сьюзен! Ты в своем уме?
Она встала на своей стороне кровати, уперев ладони в тощие бедра и демонстрируя мне нагое тело, которое я не желал видеть.
– До сих пор я была терпелива, Фрэнни. Но я женщина. И у меня есть определенные потребности!
Стоит мне сейчас ошибиться, и я никогда не получу от нее ответов на мои вопросы.
– Да ты глаза-то разуй, Сьюзен! Ты хочешь заняться любовью с этим телом? С этим свитком Мертвого моря[61]?!
Она стояла не шелохнувшись.
– Зачем ты на мне женился, если знал, что так будет?
– Хороший вопрос,– не сдержался я.
Она стукнула меня по колену. Хорошо, что я стоял на кровати, – я рухнул на бок, а моя голова подпрыгнула на матрасе, как шарик для пинг-понга.
– Ублюдок! Ты сделал мне предложение! И зачем только я согласилась? Как я могла надеяться, что из этого хоть что-то получится?
Пока она ворчала, мое внимание было поглощено всемирным коленным катаклизмом. Даже когда боль опустилась чуть ниже опасной зоны, я все еще продолжал перекатываться по кровати с боку на бок и сдавленно стонать. Словно не старуха меня стукнула, а мафиози прострелили коленку.
Раздалось два отрывистых стука в дверь, и мы замерли. Мы переглянулись, будто нас поймали на чем-то зазорном. Через короткий промежуток раздались три новых стука. Я натянул одеяло до подбородка. Сьюзен завернулась в зеленый махровый халат, висевший на спинке стула.
Я впервые, с тех пор как «проснулся» здесь, бросил взгляд по сторонам. Мы находились в одном из самых роскошных гостиничных номеров, какие мне когда-либо доводилось видеть. Такой впору занимать главе государства или, на худой конец, парню, которого ожидает в аэропорту собственный самолет «гольфстрим», но уж никак не бывшему начальнику полиции из Крейнс-Вью. Моя первая жена (первая? а эта, стало быть, третья!) любила пожить шикарно, так что роскошных гостиниц я повидал немало. Но все они в сравнении с этими покоями были залами ожидания на вокзалах в какой-нибудь Верхней Вольте. Как же, черт побери, вышло, что я в конце концов оказался здесь в компании со столетней нимфоманкой? А главное – кто за все это платит?
– Привет, Гас,– мрачно сказала она.
Это был совсем не тот Гас Гулд, каким я его видел в прошлый раз. Джентльмен, вошедший в наш номер, был похож на главу государства – вполне под стать таким хоромам. На нем был черный костюм, так безупречно облегавший его фигуру, что с первого взгляда было ясно – пошил его портной, которому потребовалось не меньше четырех примерок, чтобы закончить работу. Белоснежная рубашка, запонки, тонкий черный галстук, отливавший дорогим шелком. Я приподнялся на локте – посмотреть на его обувку. Она сразу же испортила картину. На нем были черные ковбойские ботинки из змеиной кожи, хотя и довольно стильные.
– Что ж это вы, ребята, до сих пор валяетесь в постели? У нас впереди горячий денек, столько надо успеть!
– Мы с мужем тут заболтались. – Сьюзен бросила на меня взгляд, который наверняка мог бы испепелить змей на голове Медузы.
– Ну, так теперь пора уж и вылезти из-под одеяла. Знаете же, как Флоон не любит, если кто опаздывает.
– Кто такой Флоон?
– Не прикидывайся идиотом, Фрэнни.– Сьюзен, скользнув в ванную, захлопнула за собой дверь – чуть громче, нежели полагается.
– Замечательная женщина, Фрэнни. Вам повезло.
– Угу. Я готов уступить ее в обмен на несколько ответов.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего.
Гас подошел к одному из больших стенных шкафов и раздвинул дверцы. Он вытащил костюм – такой же, какой был на нем: черный, дорогущий, элегантный. Целое состояние, вложенное в тряпку.
– Давайте-ка я вам помогу. Надо поторапливаться. Где у вас рубашка и туфли?
– Мы будем одеты одинаково?
Он оглядел костюм, снял с лацкана пылинку и сказал:
– Я и не представлял, что мужской костюм может стоить десять тысяч долларов. До этого путешествия не представлял. – Он выставил вперед ногу. – Джон Уэйн тоже носил ботинки «лукчиз» вроде этих[62]. Раз Флоон хочет, чтобы я сегодня был в этой одежде, так тому и быть. Он за нее заплатил, но она останется нам после поездки.
Я встал с постели голым. А что мне оставалось? Прикрыть срам подушкой?
– Гас, у меня сегодня что-то неладно с памятью. Так что извините, если я задам вам пару дурацких вопросов.
– Валяйте. Вот ваше исподнее.– Он протянул мне коричневую коробку.
Я ее открыл, развернул превосходную белую оберточную бумагу и уставился на содержимое.
– Я не ношу боксерских трусов.
– Но сегодня вы их наденете, дружище. В этом весь Флоон – все до мельчайшей детали. Не удивлюсь, если эти трусишки стоят больше, чем мой первый автомобиль.
С тяжелым вздохом я влез в них. Натянул на себя белую сорочку, черные кашемировые носки, потом костюм. «Лючано Барбера»[63]. Всегда хотел иметь его костюмчик. Да, я был стариком, но качество материала, прикасавшегося к моему телу, оценить вполне мог.
– Этот костюм и вправду стоит десять тысяч зеленых?
– Да. А Флоон купил дюжину – для мужчин. Трудно даже представить, во сколько ему обошлись наряды для дам. Знаете, что он мне сказал? Что уплатил за все в нгултрумах.
– Это что такое?
– Денежная единица Бутана.
Он снова полез в шкаф и вытащил оттуда мои ковбойские ботинки. Когда я в последний раз видел такие, это были те самые, оранжевые. Эти, по крайней мере, были черными. Повертев один из этих ботинков, я подумал: «Если уж носить обувь из кожи ящерицы, то только такую».
Одевшись, я оглядел себя в зеркале в полный рост.
– Мы похожи на разбогатевших техасских рейнджеров.
– Не знаю, что затеял на сегодня Каз, но уверен, это будет забавно.
– Каз? Каз Флоон? Что за странное имя.
– Каз де Флоон. Голландец. Фрэнни, если вы забыли его имя, у вас действительно проблемы с памятью. Эй, Сьюзен, вы готовы?
– Минутку!
Эта ее минута тянулась довольно долго, зато когда моя третья жена появилась, выглядела она великолепно. В голубом летнем платье без рукавов она выглядела моложе и как бы сексуально – для старухи.
– Что это на вас, Сьюзен? – Голос Гаса звучал враждебно.
– Не занудничайте, Гас. Не нравится мне платье, что прислал Флоон. Я в нем похожа на хиромантку из дешевого балагана. Мадам Зузу. Но сумочку я все же возьму. Она такая милая.
Гас поджал губы и, глубоко вздохнув, сказал:
– Прошу вас, не делайте этого, Сьюзен. Вы же знаете, чем это кончится.
Взгляды их скрестились. Я услышал явственный лязг.
– Оставим это. Мне нравится мое платье. Каз де Флоон слишком много на себя берет. Он хочет все контролировать. Приглашает «друзей» попутешествовать, но потом одевает их по своему вкусу и дергает за ниточки, словно Барби и Кена. Мне это не нравится. Поначалу мне казалось, что, мол, ничего страшного, но это не так. Извращение. Он извращенец.
– Пусть так, но вы же знаете, что он сделает, когда увидит вас в этом платье. Зачем провоцировать неприятности? Не так уж трудно надеть то, что он просит.
– Может, вам и не трудно, а мне трудно. Я ему не марионетка. Устала я от его истерик и капризов. Все и всегда должно быть только так, как хочет он. Если нет, он дуется, как дитя малое. Боже, и это один из самых могущественных людей мира! Да знай я, как он себя будет вести, никуда бы не поехала.
– Но, Сьюзен, ведь он за все платит! Он дал всем вам, женщинам, одинаковые наряды, чтобы никто никому не завидовал. Согласитесь, в этом есть смысл. Плюс, мы во все время путешествия живем как боги.
– Божки. – Сьюзен подложила плечико под платье.– Божки Флоона, которыми он помыкает, как Зевс. Принять приглашение в эту поездку – все равно что продать душу дьяволу. Да, мы знакомимся с достопримечательностями и прекрасно питаемся, но должны делать только то, что хочет Флоон, иначе он звереет. Не верю, что его «друзья» мирятся с этими безумиями. В жопу это его путешествие – я больше не играю. Прав был Фрэнни, не нужно было никуда ехать. Это я его уговорила, а теперь жалею.
Когда я впервые побывал в будущем, Сьюзен, помнится, отчитывала меня по телефону за мое недовольство поездкой. Сегодня она жалела, что поехала. А завтра будет говорить, чтобы я прекратил нытье. Что же случилось между сегодня и завтра, что она передумала? А главное, что случилось сегодня – месячные?
Кто такой этот Каз де Флоон помимо того, что он один из самых могущественных людей в мире? И что у меня с ним может быть общего? И где искать столь знакомое мне перо? Я знал, что видел его где-то здесь. Я был в этом уверен.
Внизу в холле собрались шуты Флоона. В мире полно людей, страдающих от безделья. Мы все к этому причастны и привыкли с этим сталкиваться. Но время от времени встречаешь людей, бездельничающих до того странным образом, что мозг резко жмет на тормоза и начинает вовсю сигналить.
Внизу в холле шуты Флоона были одеты совершенно одинаково, но, поскольку ростом и статью не походили друг на друга, это сборище произвело на меня впечатление, которое пребудет со мной, пока мотоцикл не разнесет мою голову.
Разумеется, среди них нашелся коротышка. Или, может, он был карлик. Во всяком случае это был маленький человечек, или как уж там они себя сейчас называют. Костюм сидел на нем безупречно, но ковбойские ботинки делали его и без того странноватую походку еще более странной. Увидев, что я выхожу из лифта, он приветствовал меня таким широким жестом, словно мы с ним были закадычными приятелями. Наряд гадалки, который пришелся не по вкусу Сьюзен, можно было увидеть здесь повсюду. Большинство женщин были стары. Такое платье подошло бы двадцатилетней девчонке с идеальной кожей, телом и постельным взглядом, от которых в штанах у вас становится тесно. Но на этих жирных и тощих седовласых птичках они в лучшем случае казались безвкусными, а в худшем – жестокой шуткой. Я потом сказал Сьюзен, что это напоминало хор из какой-нибудь допотопной любительской постановки «Кармен», прости меня господи.
Я был счастлив, как ребенок, когда медленно сжал одну из ладоней в кулак и ее не пронзила боль. Но я себя пока охолаживал – прежде нужно было медленно разжать руку и посмотреть, работает ли она в другую сторону. Успешно! Значит, я вернулся? Значит, я – снова я? Положив возрожденную ладонь на красную стойку, я ощутил прохладу пластика. Я повозил рукой по гладкой поверхности, потом приподнял руку на пару дюймов и исполнил пальцами маленький танец – отпраздновать наше возвращение.
– Будете пить свой коктейль или решили его загипнотизировать?
Я как чувствовал: все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я знал этот голос и не испытывал ни малейшего желания видеть того, кому он принадлежит. Но, невзирая на протесты, бушевавшие в каждой клеточке моего тела, я повернулся на вращающемся стуле, чтобы посмотреть.
Я находился в столовой Скрэппи в Крейнс-Вью. Заведение никогда не пустует – с самого своего открытия в шесть утра и до закрытия в полночь. Но сейчас тут никого не было. Кроме меня, разумеется, и старины Астопела, который устроился на другом конце стойки. Наблюдая за мной, он улыбался, как настоящий сукин сын.
– Неужели нельзя было дать мне хоть тридцать секунд счастья без вашей компании? Разве не существует закона, ограничивающего ваше присутствие в чьей-либо жизни?
– Располагайте своим временем на здоровье, мистер Маккейб. Но помните, часики-то ваши тикают.
В горле у меня запершило, и я глотнул молочного коктейля, который в тот момент был не хуже секса. Я просто не мог от него оторваться и в несколько глотков опорожнил стакан. Даже моя глотка помолодела, она с радостной готовностью пропустила сквозь себя сладкую влагу и направила ее дальше по пути следования.
Я вытер рот тыльной стороной ладони.
– Ну, так что там за часы тикают?
– Как вам понравилась ваша смерть? Согласитесь, впечатляющее зрелище.
– Я и в самом деле вот так умру?
– Ну да, мотоцикл размозжит вам голову.
– Мне в Вене размозжит голову мотоцикл, когда я стану столетним старцем, жалкой развалиной, которой давным-давно следовало бы убраться на тот свет. Неплохая перспектива.
– Боюсь, до сотни вам все же будет далековато.
– Насколько?
– Не могу вам сказать. Все это вы сами должны выяснить. Но что-то вы не чешетесь – смотрите, а то и это узнать не успеете, прежде чем ваше время истечет.
– Объясните понятнее.
Соскользнув с табурета, он встал за стойку, взял мой стакан и снова наполнил его молочно-клубничным коктейлем из металлического шейкера. Он поставил стакан передо мной.
– Клубника, верно? Вам нравится ее вкус?
– Это вы готовили? Здорово.
– Благодарю. «Подумай о конце света и тогда ты перестанешь мечтать о нем». Знаете, откуда это? Из Корана. – Он вытащил из автомата стакан кока-колы и, к моему изумлению, сунул его в микроволновку. Поставил печь на максимальную температуру, дождался сигнального свистка. Достав стакан, он отхлебнул кока-колы, подогретой градусов до шестисот, и удовлетворенно облизнулся.
– Астопел, скажите, что мне это приснилось! Может, у вас язык асбестовый? Или вы сам дьявол и тогда все становится на свои места?
– Вы всё ищете простые ответы, мистер Маккейб. К сожалению, их не существует. Вам, видимо, следует искать иначе.
– Неужели? Всего минуту назад я был стариком с убийственным мотоциклом на голове вместо шляпы.
– Все это достойно сожаления. Потому что вы до конца недели сможете еще только четыре раза вернуться в свое будущее. Когда именно вам туда возвращаться, решайте сами, но в вашем распоряжении только эти шесть дней…
– Почему только шесть?! Вы сами сказали: семь! Обещали неделю!
– Посмотрите в окно. Снаружи было совсем темно.
– Сегодня уже прошло?
– Сегодня уже прошло.
– Сегодня вторник.
– Был.
– И я до следующего вторника должен обо всем этом узнать здесь или в моем будущем?
– Верно.
Я постучал кончиками ногтей по своему стакану.
– В противном случае?…
– Вспомните, что вам сказала Антония Корандо.
– Что она себя не убивала. Это сделал кто-то другой.
Астопел кивнул.
– Речь идет не только о вашем благополучии. А многих, многих других тоже. У вас есть семь дней, потому что у вас есть семь дней. Можете потратить оставшееся время на выяснение того, почему так, но я думаю, так вы потратите его впустую… Возможно, вас утешит, если вы узнаете, что в эту самую минуту в точно таком же положении находятся и другие, мистер Маккейб.
– И от них требуется то же, что и от меня?
– Да.
– Они в Крейнс-Вью?
– Нет, они разбросаны по всему миру.
Я допил вторую порцию клубничного коктейля. Он больше не казался мне таким уж вкусным.
– Еще два момента, мистер Маккейб. В течение нынешней недели вы можете возвращаться в свое будущее, когда пожелаете. Достаточно произнести фразу «Прорехи в пелене дождя» – и вы уже там. Но очутиться в настоящем времени по своему желанию вы не сможете. Это просто произойдет само по себе… И второе. Когда бы вы ни отправились в будущее, это окажется день, предшествовавший тому, в каком вы побывали в прошлый раз. Таким образом, ваш следующий визит придется на день накануне вашей смерти.
– Но это же бред какой-то!
– Надеюсь, что в конечном счете вы увидите в этом смысл.– Допив свою колу, он обогнул стойку. Не оглядываясь, он двинулся к двери.
– Погодите! Я вот о чем хотел спросить: почему я женился на Сьюзен Джиннети? С Магдой что-то случилось? С ней что-то случится?
Он поднял голову и скользнул взглядом по потолку.
– Со всеми что-то да случается, мистер Маккейб, – сказал он и исчез.
Я шел домой из закусочной по тихим, пустынным в этот час улицам Крейнс-Вью. Ночь держит свои звуки при себе – ведь большинство из них рождается по ту сторону тишины. После полуночи становится так тихо, что обострившийся слух с напряжением ловит любой самый слабый шум. Мы так привыкаем к дневному изобилию звуков, что даже не умеем расслабляться. Наши уши не без труда свыкаются с тишиной – это не их стихия. Потому они усиливают далекий рокот одномоторного самолета, гул автомобильного двигателя, доносящийся за несколько ночных кварталов. А когда к ним присоединяется писк кошки, подвернувшейся под ноги в ночной час, ощущение такое, что вам в уши сунули ножницы. Но все эти шумы раздаются здесь и сейчас, в этот самый момент, не в каком-то там будущем, а в настоящем. Я был им рад, я хотел, чтобы они стали громче, подтверждая тем самым, что я вернулся во время, где и хочу быть.
Как это часто происходит, когда я пребываю в замешательстве, я начал говорить сам с собой. Этой полезной привычкой я обзавелся во Вьетнаме – в тамошнем аду я все перепробовал, чтобы не сойти с ума.
С неподдельным участием я спросил сам у себя:
– Ты как?
Пауза. Морщится лоб.
– Как?! Жив. Вот и все. Жив, и понятия не имею, что делать. Что я, мать-перемать, должен делать? Не знаю ни хера, но за неделю должен разобраться во всей этой лабуде. Иначе – «Да будет земля ему пухом».
Я поглядывал на лежащие в тишине знакомые окрестности, и от злобы и замешательства, соединившихся в моем сердце с любовью к тому, где я нахожусь, у меня чуть не закружилась голова.
– Вот что делает вся эта фиговина – у меня от нее кружится голова.
Мне в ту ночь, чтобы восстановить душевное равновесие, нужно было как можно больше Крейнс-Вью, а потому я, несмотря на поздний час, двинулся домой кружным путем. Я специально прошел мимо дома Скьяво, чтобы поглядеть, не стряслось ли там чего-нибудь еще. На пожарище было темно и тихо. Через несколько минут я стоял у дома Джорджа Дейлмвуда. Как всегда, внизу у него горела лампа, потому что Джордж не любит ночь. Говорит, зажженная лампа составляет ему компанию. Мне хотелось постучать и засидеться у него за долгим разговором, но я не сделал этого. Я знал, что, прежде чем обсуждать с ним это, мне надо хорошенько все обдумать самому. Я был уверен, что мне еще понадобится его помощь, значит, важно будет выложить ему все детали спокойно и доходчиво. Джордж был терпеливым малым, без всяких предрассудков, но, услышав мой рассказ в ту ночь, в особенности если бы я рассказал что-нибудь не так, даже мой добрый друг потянулся бы за сачком для бабочек.
– Шел бы ты домой, Фрэн,– вздохнул/сказал я. – Давай-ка домой, к семье.
Смит изваянием восседал на верхней ступени веранды нашего дома, словно в ожидании моего возвращения. Я от усталости даже не в силах был сказать ему «привет». Просто наклонился, погладил несколько раз по голове и открыл входную дверь.
Родной запах домашнего очага. Голландцы говорят, что дома самое милое – это звук тикающих часов. Но еще милее – домашние запахи. Втянул носом воздух, и душа уже знает, где ты находишься, хотя разумом еще и не успел это понять. Я остановился в холле и закрыл глаза, наслаждаясь запахами своего дома. После всего пережитого это был просто райский аромат. В этом воздухе была моя жизнь. Запах людей, с которыми я жил, вещей, которыми владел, запах моего кота, попкорна, приготовленного совсем недавно, одеколона «Си-Кей-один»[60], которым пользовалась Паулина; даже запах пыли был здесь знакомым.
Наверху спали две женщины: Магда в пижамных штанах и одной из моих футболок колледжа Макалестер, раскинувшись чуть ли не на всю постель; Паулина в ночной рубашке лежит, сжавшись в комок у края кровати, словно боится занять слишком много места. В отличие от матери спала она чутко, порой ее мучили кошмары, глаза ее под сомкнутыми веками дергались из стороны в сторону.
Я был вконец измотан и пуст, как почтовый ящик покойника. Мысль о том, что я сейчас скользну в теплую кровать, где спит моя жена, грела меня не меньше, чем и само это действо. Но стоило слову «жена» всплыть на поверхность моего сознания, как я представил себе Сьюзен Джиннети, которая через икс лет станет миссис Маккейб. От мысли об этом мезальянсе мои глаза открылись.
Кот мурлыкал у моих ног. Внезапно он как стрела пролетел через всю комнату и запрыгнул на подоконник. Раздался визгливый крик, с оконного карниза слетела потревоженная птица и взмыла ввысь. Два белых пера, падая вниз, неторопливо качнулись в воздухе и исчезли из виду. Я, глядя на них, подумал – перья. Теперь мне в голову стали приходить перья – татуировка над мягким местом Паулины, перо, которое я нашел и похоронил вместе с Олд-вертью, и… У меня в голове словно бомба разорвалась – я вспомнил кое-что из своего будущего. Это так на меня подействовало, что я не колеблясь произнес: «Прорехи в пелене дождя!» Надо было немедленно туда вернуться, чтобы найти перо, которое я где-то там видел,– ведь оно может оказаться ключом ко всем ответам.
Я был голый, я голый лежал в постели. Я голый лежал в постели с женщиной. Которая была голая. И старая. И это была не моя жена Магда. Ее рука прикасалась к моему телу, вовсю орудовала пальцами, старалась поставить моего старого бойца по стойке «смирно».
Я встал на кровати и прикрылся, успев, однако, заметить, что усилия ее оказались не вполне тщетны.
Старуха Сьюзен Джиннети посмотрела на меня с торжествующей улыбкой.
– Я же тебе говорила, что его подниму, Фрэнни! Иди ко мне. Хватит глупить!
Шестьдесят лет назад мы с этой женщиной занимались сексом в самых невероятных позах, какие только способны были принять два молодых гибких тела, я уж не говорю о том, что все имеющиеся у нас полости и отверстия использовались на всю катушку. Теперь же, возвышаясь над ней на подгибающихся старческих ногах, я чувствовал себя как монашка в мужской школьной раздевалке.
– Ну хватит в самом деле, Сьюзен! Ты в своем уме?
Она встала на своей стороне кровати, уперев ладони в тощие бедра и демонстрируя мне нагое тело, которое я не желал видеть.
– До сих пор я была терпелива, Фрэнни. Но я женщина. И у меня есть определенные потребности!
Стоит мне сейчас ошибиться, и я никогда не получу от нее ответов на мои вопросы.
– Да ты глаза-то разуй, Сьюзен! Ты хочешь заняться любовью с этим телом? С этим свитком Мертвого моря[61]?!
Она стояла не шелохнувшись.
– Зачем ты на мне женился, если знал, что так будет?
– Хороший вопрос,– не сдержался я.
Она стукнула меня по колену. Хорошо, что я стоял на кровати, – я рухнул на бок, а моя голова подпрыгнула на матрасе, как шарик для пинг-понга.
– Ублюдок! Ты сделал мне предложение! И зачем только я согласилась? Как я могла надеяться, что из этого хоть что-то получится?
Пока она ворчала, мое внимание было поглощено всемирным коленным катаклизмом. Даже когда боль опустилась чуть ниже опасной зоны, я все еще продолжал перекатываться по кровати с боку на бок и сдавленно стонать. Словно не старуха меня стукнула, а мафиози прострелили коленку.
Раздалось два отрывистых стука в дверь, и мы замерли. Мы переглянулись, будто нас поймали на чем-то зазорном. Через короткий промежуток раздались три новых стука. Я натянул одеяло до подбородка. Сьюзен завернулась в зеленый махровый халат, висевший на спинке стула.
Я впервые, с тех пор как «проснулся» здесь, бросил взгляд по сторонам. Мы находились в одном из самых роскошных гостиничных номеров, какие мне когда-либо доводилось видеть. Такой впору занимать главе государства или, на худой конец, парню, которого ожидает в аэропорту собственный самолет «гольфстрим», но уж никак не бывшему начальнику полиции из Крейнс-Вью. Моя первая жена (первая? а эта, стало быть, третья!) любила пожить шикарно, так что роскошных гостиниц я повидал немало. Но все они в сравнении с этими покоями были залами ожидания на вокзалах в какой-нибудь Верхней Вольте. Как же, черт побери, вышло, что я в конце концов оказался здесь в компании со столетней нимфоманкой? А главное – кто за все это платит?
– Привет, Гас,– мрачно сказала она.
Это был совсем не тот Гас Гулд, каким я его видел в прошлый раз. Джентльмен, вошедший в наш номер, был похож на главу государства – вполне под стать таким хоромам. На нем был черный костюм, так безупречно облегавший его фигуру, что с первого взгляда было ясно – пошил его портной, которому потребовалось не меньше четырех примерок, чтобы закончить работу. Белоснежная рубашка, запонки, тонкий черный галстук, отливавший дорогим шелком. Я приподнялся на локте – посмотреть на его обувку. Она сразу же испортила картину. На нем были черные ковбойские ботинки из змеиной кожи, хотя и довольно стильные.
– Что ж это вы, ребята, до сих пор валяетесь в постели? У нас впереди горячий денек, столько надо успеть!
– Мы с мужем тут заболтались. – Сьюзен бросила на меня взгляд, который наверняка мог бы испепелить змей на голове Медузы.
– Ну, так теперь пора уж и вылезти из-под одеяла. Знаете же, как Флоон не любит, если кто опаздывает.
– Кто такой Флоон?
– Не прикидывайся идиотом, Фрэнни.– Сьюзен, скользнув в ванную, захлопнула за собой дверь – чуть громче, нежели полагается.
– Замечательная женщина, Фрэнни. Вам повезло.
– Угу. Я готов уступить ее в обмен на несколько ответов.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего.
Гас подошел к одному из больших стенных шкафов и раздвинул дверцы. Он вытащил костюм – такой же, какой был на нем: черный, дорогущий, элегантный. Целое состояние, вложенное в тряпку.
– Давайте-ка я вам помогу. Надо поторапливаться. Где у вас рубашка и туфли?
– Мы будем одеты одинаково?
Он оглядел костюм, снял с лацкана пылинку и сказал:
– Я и не представлял, что мужской костюм может стоить десять тысяч долларов. До этого путешествия не представлял. – Он выставил вперед ногу. – Джон Уэйн тоже носил ботинки «лукчиз» вроде этих[62]. Раз Флоон хочет, чтобы я сегодня был в этой одежде, так тому и быть. Он за нее заплатил, но она останется нам после поездки.
Я встал с постели голым. А что мне оставалось? Прикрыть срам подушкой?
– Гас, у меня сегодня что-то неладно с памятью. Так что извините, если я задам вам пару дурацких вопросов.
– Валяйте. Вот ваше исподнее.– Он протянул мне коричневую коробку.
Я ее открыл, развернул превосходную белую оберточную бумагу и уставился на содержимое.
– Я не ношу боксерских трусов.
– Но сегодня вы их наденете, дружище. В этом весь Флоон – все до мельчайшей детали. Не удивлюсь, если эти трусишки стоят больше, чем мой первый автомобиль.
С тяжелым вздохом я влез в них. Натянул на себя белую сорочку, черные кашемировые носки, потом костюм. «Лючано Барбера»[63]. Всегда хотел иметь его костюмчик. Да, я был стариком, но качество материала, прикасавшегося к моему телу, оценить вполне мог.
– Этот костюм и вправду стоит десять тысяч зеленых?
– Да. А Флоон купил дюжину – для мужчин. Трудно даже представить, во сколько ему обошлись наряды для дам. Знаете, что он мне сказал? Что уплатил за все в нгултрумах.
– Это что такое?
– Денежная единица Бутана.
Он снова полез в шкаф и вытащил оттуда мои ковбойские ботинки. Когда я в последний раз видел такие, это были те самые, оранжевые. Эти, по крайней мере, были черными. Повертев один из этих ботинков, я подумал: «Если уж носить обувь из кожи ящерицы, то только такую».
Одевшись, я оглядел себя в зеркале в полный рост.
– Мы похожи на разбогатевших техасских рейнджеров.
– Не знаю, что затеял на сегодня Каз, но уверен, это будет забавно.
– Каз? Каз Флоон? Что за странное имя.
– Каз де Флоон. Голландец. Фрэнни, если вы забыли его имя, у вас действительно проблемы с памятью. Эй, Сьюзен, вы готовы?
– Минутку!
Эта ее минута тянулась довольно долго, зато когда моя третья жена появилась, выглядела она великолепно. В голубом летнем платье без рукавов она выглядела моложе и как бы сексуально – для старухи.
– Что это на вас, Сьюзен? – Голос Гаса звучал враждебно.
– Не занудничайте, Гас. Не нравится мне платье, что прислал Флоон. Я в нем похожа на хиромантку из дешевого балагана. Мадам Зузу. Но сумочку я все же возьму. Она такая милая.
Гас поджал губы и, глубоко вздохнув, сказал:
– Прошу вас, не делайте этого, Сьюзен. Вы же знаете, чем это кончится.
Взгляды их скрестились. Я услышал явственный лязг.
– Оставим это. Мне нравится мое платье. Каз де Флоон слишком много на себя берет. Он хочет все контролировать. Приглашает «друзей» попутешествовать, но потом одевает их по своему вкусу и дергает за ниточки, словно Барби и Кена. Мне это не нравится. Поначалу мне казалось, что, мол, ничего страшного, но это не так. Извращение. Он извращенец.
– Пусть так, но вы же знаете, что он сделает, когда увидит вас в этом платье. Зачем провоцировать неприятности? Не так уж трудно надеть то, что он просит.
– Может, вам и не трудно, а мне трудно. Я ему не марионетка. Устала я от его истерик и капризов. Все и всегда должно быть только так, как хочет он. Если нет, он дуется, как дитя малое. Боже, и это один из самых могущественных людей мира! Да знай я, как он себя будет вести, никуда бы не поехала.
– Но, Сьюзен, ведь он за все платит! Он дал всем вам, женщинам, одинаковые наряды, чтобы никто никому не завидовал. Согласитесь, в этом есть смысл. Плюс, мы во все время путешествия живем как боги.
– Божки. – Сьюзен подложила плечико под платье.– Божки Флоона, которыми он помыкает, как Зевс. Принять приглашение в эту поездку – все равно что продать душу дьяволу. Да, мы знакомимся с достопримечательностями и прекрасно питаемся, но должны делать только то, что хочет Флоон, иначе он звереет. Не верю, что его «друзья» мирятся с этими безумиями. В жопу это его путешествие – я больше не играю. Прав был Фрэнни, не нужно было никуда ехать. Это я его уговорила, а теперь жалею.
Когда я впервые побывал в будущем, Сьюзен, помнится, отчитывала меня по телефону за мое недовольство поездкой. Сегодня она жалела, что поехала. А завтра будет говорить, чтобы я прекратил нытье. Что же случилось между сегодня и завтра, что она передумала? А главное, что случилось сегодня – месячные?
Кто такой этот Каз де Флоон помимо того, что он один из самых могущественных людей в мире? И что у меня с ним может быть общего? И где искать столь знакомое мне перо? Я знал, что видел его где-то здесь. Я был в этом уверен.
Внизу в холле собрались шуты Флоона. В мире полно людей, страдающих от безделья. Мы все к этому причастны и привыкли с этим сталкиваться. Но время от времени встречаешь людей, бездельничающих до того странным образом, что мозг резко жмет на тормоза и начинает вовсю сигналить.
Внизу в холле шуты Флоона были одеты совершенно одинаково, но, поскольку ростом и статью не походили друг на друга, это сборище произвело на меня впечатление, которое пребудет со мной, пока мотоцикл не разнесет мою голову.
Разумеется, среди них нашелся коротышка. Или, может, он был карлик. Во всяком случае это был маленький человечек, или как уж там они себя сейчас называют. Костюм сидел на нем безупречно, но ковбойские ботинки делали его и без того странноватую походку еще более странной. Увидев, что я выхожу из лифта, он приветствовал меня таким широким жестом, словно мы с ним были закадычными приятелями. Наряд гадалки, который пришелся не по вкусу Сьюзен, можно было увидеть здесь повсюду. Большинство женщин были стары. Такое платье подошло бы двадцатилетней девчонке с идеальной кожей, телом и постельным взглядом, от которых в штанах у вас становится тесно. Но на этих жирных и тощих седовласых птичках они в лучшем случае казались безвкусными, а в худшем – жестокой шуткой. Я потом сказал Сьюзен, что это напоминало хор из какой-нибудь допотопной любительской постановки «Кармен», прости меня господи.