Кертис (I) Джек. Слава

   Это была сказка. Разумеется, сказка. И принц пришел в мрачную башню, где была заперта его возлюбленная.
    –...ты будешь в желтом платье? Странно, не правда ли? Ты меня совсем не знаешь, а я знаю о тебе очень много, я думаю о тебе, Лаура, я часто о тебе думаю и часто вижу тебя во сне. Мне снилось, совсем недавно, что ты заболела и пришла ко мне, я был хирургом, и я изменил тебя, ты изменилась в моих руках, мне надо было только коснуться тебя, только дотронуться, я ощущал свою силу, и я дотронулся до тебя там, где тебе было больно...
   Лаура положила трубку. Ее била дрожь. Она чувствовала себя опустошенной, словно была ужасно голодна или ужасно устала. По ее лицу текли слезы, она плакала, не подозревая об этом. Запястье и Плечо тупо ныли, а пальцы, державшие трубку, онемели и не разгибались, она не могла ими пошевелить. Она стояла неподвижно, ощущая наполнившее комнату напряжение, а от стены, словно от гигантской туго натянутой мембраны, отражалось несмолкаемое эхо шепота.
   Зазвонил телефон, и она машинально сняла трубку.
   – Я ведь думаю о тебе, Лаура, я часто думаю о тебе, я представляю себе, как ты ходишь из комнаты в комнату в своей квартире; в ту ночь, когда я стоял под окном, я знал, что увижу тебя, я знал, что одним своим присутствием я могу привлечь тебя к окну, я знал, что ты не обманешь мои ожидания, Лаура, и ты появилась, облокотилась о подоконник, и твои волосы мерцали в свете...
    Принц пришел в мрачную башню...
   – ...я видел тебя и потом, после того как ушел, я видел, как ты ходишь по комнате, из спальни в ванную; да, я думал о том, как в тот день ты вернулась и пошла в ванную, где лежала Кэйт...
   Какое-то время она слушала, потом отключилась. Очнувшись, она увидела, что трубка лежит на рычаге.
   Ее мотало из стороны в сторону. Обеими руками она нажимала на трубку, словно поймав некое смертоносное существо и сосредоточившись на том, чтобы не выпустить его из ловушки. Странным образом ее сознание сохранило ясность: она знала, что нужно делать. Она постояла в этом положении, как будто выжидая, пока зловредное существо не задохнется. Потом подняла трубку и протянула руку, чтобы набрать номер.
   – Я хотел знать, Лаура, я хотел знать, как она выглядела, ты можешь мне рассказать? Я хотел знать, неужели она была такой же, какой я ее оставил; я хотел знать, что ты сделала и что подумала; я наблюдал за тобой, мысленным взором я видел, как ты открываешь дверь ванной и входишь...
   – Кто вы? – Ее голос стал хриплым, она пыталась подавить свой страх. – Что вам от меня нужно?
   Она спросила, и голос ей ответил. Он рассказал ей все: что он хочет сделать и как сильно ему этого хочется. Он рассказал о желтом платье, о волосах, о ее теле и ее лице, и что произойдет, и что он будет ощущать при этом; рассказал во всех подробностях – дюйм за дюймом, минута за минутой, – не забывая ни малейшей детали; она слушала, ошеломленная безумными фантазиями, как ребенок, увлеченный страшной сказкой, а голос все шептал и шептал, то и дело повторяя ее имя – Лаура... Лаура... – точно Божье благословение.

* * *

   Когда раздался звук входного звонка, она сразу нажала на кнопку, чтобы открыть замок. Это не играло никакой роли. Кто бы ни пришел, ей нужна была хоть одна живая душа. У нее не осталось сил, чтобы контролировать происходящее.
   Когда Дикон вошел в комнату, она сначала посмотрела на него невидящим взглядом, потом приоткрыла рот и подняла руку, словно защищаясь от надвигавшейся и растущей на глазах фигуры.
   Из горла у нее вырвался глухой звук, потом другой, более резкий. Она была похожа на проснувшегося человека, пришедшего во сне на край высокого утеса. Дикон молчал и не приближался к ней.
   Она сделала неуверенный шаг к обрыву, потом еще один, вытянув руки в надежде, что он увидит, с какой высоты она упадет и как долго ей лететь. Потом она шагнула в никуда, словно взлетая с обрыва; члены ее обмякли, и она упала бы, если бы он не подхватил ее.

Глава 16

   Лаура долго рыдала.
   Она ходила по квартире вместе с ним, боясь оставаться одна. Он пошел на кухню, чтобы приготовить кофе; она последовала за ним и стояла рядом, пока он доставал чашки и наполнял чайник. После, когда к ней начал возвращаться голос, Дикон подошел к окну и выглянул наружу; она пошла с ним и встала позади него – так, чтобы на нее не падал свет.
   Постепенно Лаура рассказывала ему все больше и больше, начиная и умолкая, собирая куски сказки, слышанной ею по телефону. Теперь она поняла, что это был не рассказ: рассказ уже в прошлом, и у него есть конец. А то, что слышала она, больше напоминает обещание.
   Дикон обнял ее, когда она рассказывала о том, что обещал голос. Истощенная воспоминаниями, она поспала с полчаса, уткнувшись ему в плечо. Проснувшись, Лаура сразу же схватила его за руку, будто испугавшись, что он отодвинулся от нее слишком далеко. Страх парализовал ее волю. Между ними все было сказано и сделано, и ему ничего не оставалось, как пойти в спальню. Она последовала за ним и спокойно дала себя раздеть, а потом прижималась к нему, когда он раздевался сам. Они легли в постель, и Лаура крепко обняла его, обвив ногами.
   Внезапно она вскрикнула и раздвинула бедра; стремясь к максимально тесному соитию, она скрестила ноги у него на спине и обхватила его руками. Казалось, они склеились намертво, но она вжималась в него все плотнее и плотнее, раскачиваясь из стороны в сторону, руководимая одновременно и страхом и страстью. Казалось, она была одержимой, а он – изгоняющим бесов.

* * *

   Лучи палящего зенитного солнца проникали сквозь шторы спальни и наполняли комнату каким-то подводным светом. Дикону снился дом.
   Этот дом стоял в чаще леса, в зарослях вереска. Сначала Дикон был снаружи, разглядывая каменный фронтон и переплеты оконных рам; потом он оказался внутри, где царил вечный полумрак и было так много пыли, что он почувствовал ее на зубах. Вокруг стоял слабый непрекращающийся шум. Прислушиваясь к нему, он понял, что это удары закрывающихся дверей; они хлопали одна за другой, словно звуки его прохода по дому где-то задержались и донеслись до него только сейчас. Как повторное воспроизведение записи, как напоминание. Перед ним встала еще одна дверь, но, еще не доходя до нее, он почувствовал что-то и остановился. Сначала это было просто предчувствие опасности, животный инстинкт, предшествующий знанию. Его насторожил резкий и горячий запах, раздражавший ему ноздри и горло. Дикон вернулся в ту сторону, откуда он пришел, и, хотя ничто не указывало на это, сразу же понял, в чем дело. Дом горел.
   От страха сон отлетел. Дикон проснулся и подпрыгнул на кровати, словно к его груди приложили электроды. С минуту он испуганно озирался вокруг, но мягкий зеленоватый свет успокоил его. Первой его разумной мыслью было: «Что теперь?»
   Женщины, которые были у него после смерти Мэгги, приходили и уходили из его жизни бесследно. Он не знал, как их звали, не помнил, как они выглядят и как говорят. Если бы ему потребовалось найти их, он долго бы вспоминал их голоса и лица.
   Его беспокоило то, что произошло между ним и Лаурой минувшей ночью. Он знал, что это можно рассматривать как случайность, причиной которой послужили телефонные звонки и страх Лауры, – все было как бы нереально, никто из них не собирался делать это и, следовательно, не может отвечать за свои действия. Надо сейчас же встать и уйти и никогда не упоминать о происшедшем; пару дней не встречаться с Лаурой, а потом – не холодность, конечно, а товарищеское отношение, дружба, но на расстоянии вытянутой руки. Конечно, это никак не будет связано с тем, что почувствует или в чем будет нуждаться Лаура, но исходить придется из принципа: боль других – это боль других. У тех, кого отвергли, есть свои методы – замкнутость, раскаяние, ненависть к себе.
   Дикона беспокоило не то, может ли он забыть о случившемся, а то, насколько ему этого хочется. Ему вспомнилось, как Лаура сидела на полу в спальне Кэйт с открыткой из Греции и ревела. Дикон обнимал ее, когда она плакала, хотя это было необязательно. Постель стала логическим продолжением, и он понимал, что не жалеет об этом. Но ему было трудно отделить жалость от желания: ведь он провел столько времени, жалея самого себя.

* * *

   Лауры не было слышно, но он предполагал, что она где-то в квартире. С улицы доносился приглушенный шум машин, внутри же царила тишина. Дикон вспомнил свой сон и снова ощутил тот запах, который разбудил его. Запах гари.
   Он быстро прошел через коридор в гостиную. Лаура сидела, голая, на корточках перед открытым камином. Сквозняк задувал в трубу большие языки желтого пламени, которому Лаура помогала разгореться при помощи чего-то, похожего на керосин или спирт. Она потыкала огонь кухонным ножом, не замечая Дикона, – то ли была слишком занята, то ли слишком поглощена своим занятием, чтобы узнать его. Он подошел ближе и посмотрел в камин через ее плечо; она не обернулась.
   В камине горело платье, хотя поначалу было трудно сказать это с уверенностью, потому что оно было того же цвета, что и языки пламени.

Глава 17

   На одной стороне улицы находился лучший лондонский магазин деликатесов. На другой располагался автомат «Загляни в глазок».
   Мужчины, которым было нечего вспомнить, бросали туда монетки и жадно смотрели в щелку пустыми немигающими глазами. Зажигался свет, и включалась музыка. В кабинке появлялась усталая девушка и широко расставляла ноги, демонстрируя промежность, потом поворачивалась, наклонялась вперед и виляла попой. После этого она покачивала грудями и совала палец между ног. Проделав все это, девушка озиралась по сторонам и смотрела, в какой из кабинок зажжется свет. Мужчины фантазировали; они были грубы и неуемны в своих фантазиях, веря, что девушка на самом деле их хочет. Им действительно было нечего вспомнить.
   Между рестораном и мясным рынком стоял небольшой домик. За его узкой дверью возвышалась лестница из пяти пролетов. Контора «Спрус» находилась на последнем этаже. В маленькой приемной на столе стояли пишущая машинка, телефон, лак для ногтей, лежала пачка сигарет, бумага и номер «Космополитена». Дикон прошел сквозь приемную и открыл дверь в кабинет. За письменным столом сидел мужчина и ел принесенный из ресторана сандвич с соленой говядиной. Он посмотрел мимо Дикона в приемную и вздохнул, потом отложил сандвич и встал, протягивая руку. «Коттерел», – назвал он себя. Это был довольно высокий мужчина, хотя полнота скрадывала рост. Его светлые волосы уже начинали редеть, улыбка обнажала немногие оставшиеся зубы. Он показал на пустую приемную:
   – Она приходит и уходит, когда ей вздумается. Ее поведение – загадка для меня.
   Дикон присел на стоявший у стола обтянутый черной кожей стул с прямой спинкой.
   – Клиенты обычно звонят, – продолжал Коттерел, – и наши работники выезжают к ним на дом, чтобы подписать договор. Сколько у вас квадратных метров?
   – У меня нет квадратных метров, и я не собираюсь подписывать договор, – ответил Дикон.
   Коттерел снова вздохнул.
   – Вы кто? Коп?
   Дикон подал ему визитную карточку. На ней под фамилией было написано: Расследования.
   Коттерел бегло на нее взглянул и вернул Дикону.
   – Я не обязан разговаривать с вами.
   – Правильно. А я не обязан разговаривать с полицией.
   – Дьявольщина! – Коттерел взял со стола сандвич и откусил от него, потом сделал рукой неопределенный жест, который должен был означать: «Ну, продолжайте». Он, казалось, не подверг сомнению то, что Дикону есть о чем поговорить с полицией.
   – Где вы нанимаете своих работников?
   – По объявлению.
   – Вы проводите собеседование?
   Коттерел кивнул.
   – У вас хранятся какие-нибудь сведения о них?
   – На них заводятся карточки: адрес, иногда номер телефона, номер страхового свидетельства.
   – В самом деле? – Дикон удивленно поднял брови.
   – Ну ладно, изредканомер страховки. А в чем проблема?
   – Они к вам приходят и уходят, я полагаю.
   Коттерел пожал плечами.
   – Некоторые работают давно, но есть и новички. У меня есть люди, которые работают больше пяти лет.
   – Но таких не много?
   – Это приработок, а не основная работа. Здесь работают по совместительству или если кому-то понадобились позарез наличные. Заплатят кредит за купленную вещь или долг букмекеру – и уходят. Разве можно сделать карьеру, моя чужие унитазы?
   – Как вы ищете клиентов?
   – Через рекламу.
   – Кто вас проверяет?
   – Никто. Я показываю безупречные рекомендации на бланках одного солидного учреждения. Парни приходят и убирают: пылесосят, вытирают пыль, выносят мусор, моют туалеты. Для этого не нужна квалификация. Вы когда-нибудь видели доктора филологических наук со шваброй? Так в чем же дело, позвольте спросить?
   – Среди них бывают проходимцы?
   – Конечно.
   – Люди, не брезгующие средствами?
   – Безусловно. – И, не дожидаясь следующего вопроса, энергично мотнул головой: – Ну нет, у меня все чисто. Что касается левого заработка – не без этого, но меня не волнует, если парень работает здесь и получает пособие по безработице.
   – Вас это волнует, потому что вы на этом делаете деньги: пониже зарплата, поменьше бумаг, никакого налога на рабочую силу. Коттерел махнул рукой.
   – Так или иначе... если я вычисляю мошенника, я указываю ему на дверь.
   – А вы всегда вычисляете его?
   – Пока никто не жаловался. – Коттерел положил в рот остатки сандвича, свернул из бумаги зубочистку и начал ковырять ею в передних зубах. – Вот так, парень. Теперь говори, в чем дело, или выметайся ко всем чертям.
   Когда Дикон упомянул про банк, Коттерел явно насторожился.
   – Опять этот чертов банк! – проворчал он. Бумажная зубочистка осталась торчать из-под верхней губы – казалось, он забыл про нее. – Я думал, вы скажете мне, что кто-нибудь из моих парней ворует канцелярские принадлежности или отдал концы, прихватив редактор текстов.
   Дикон отрицательно покачал головой.
   Коттерел подумал с минуту.
   – Не похоже на это. – Теперь он уже выглядел спокойнее. – Если бы это было так, то я бы имел дело с полицией, верно? – Он смотрел на Дикона и продолжал ковырять в зубах, пытаясь оценить Дикона и те неприятности, которые может повлечь его приход. Потом он сказал: – Ну, давайте выкладывайте начистоту.
   – Тебе этого лучше не знать, приятель, – сказал Дикон. – Если бы я изложил тебе суть дела, ты бы напустил в штаны. Ты говоришь со мной только потому, что мне известнооб этом. Мне, а не полиции и не банку. И все может остаться между нами, поскольку это касается только меня. По правде говоря, тебе надо молить Бога, чтобы так и случилось, а то твой паршивый бизнес проживет не дольше, чем снежок в духовке, не говоря уже о том, что вскроется в твоей бухгалтерии. Ты забудешь, что видел меня, а я буду счастлив сказать то же самое про тебя. Сколько в этом банке постоянных уборщиков?
   – Все до одного. Какие-нибудь проблемы с ними?
   – У тебя много таких договоров?
   – Ну, есть.
   – В банке всегда убирают постоянные уборщики?
   – Всегда. Я не посылаю в банк временных рабочих – они моют супермаркеты, лавки и прочее. Кроме того, я никогда не посылаю новичков на работу одних. С ними всегда идут опытные парни, которые знают, как и что.
   – А если кому-то надоест?
   Коттерел покрутил во рту зубочистку, вполголоса бормоча ругательства.
   – Дерьмо собачье... – Теперь это звучало примирительно, как если бы он о чем-то вспомнил. Вытащив из стола папку с нарядами, он начал их перелистывать. Внезапно он остановился на одном листе, не доходя до конца. Потом начал сначала и снова остановился на том же месте. – Мы говорим про этот год?
   – Да, – подтвердил Дикон.
   Коттерел заложил пальцем страницу. Посмотрев на нее еще раз, он вытащил узкий деревянный ящик с картотекой и долго перебирал карточки, пока не нашел то, что искал. Наконец он вынул карточку и передал ее Дикону.
   Эмброз Джексон. Адрес. Телефона нет.
   – Он у нас работал одну неделю, – сказал Коттерел. – Я не помню этого парня в лицо, но помню, как все произошло. Один из постоянных уборщиков был приятелем этого Джексона, и они пошли вместе в бар. Тот уборщик напился, упал и приложился головой о бордюр. Джексон удосужился сказать мне об этом только на следующий вечер. – Коттерел усмехнулся. – Я подумал, что уже поздно срывать людей с другой работы, а Джексон сказал, что хочет немного подработать втихую – надо заплатить взнос за машину или что-то в этом роде. Когда он от меня ушел, я подумал, что он, должно быть, выиграл на собачьих бегах или вроде того. В любом случае, это в порядке вещей – одни остаются, но многие и уходят.
   Дикон запомнил адрес и протянул ему карточку.
   – Да оставьте вы ее себе, ради Бога, – сказал Коттерел. – Я больше никогда не встречал этого сукина сына.
   Секретарши в приемной все еще не было. Когда Дикон открывал дверь на улицу, Коттерел крикнул ему вслед:
   – Желаю успеха, земляк.
   Ответа не требовалось. Пожелание было вполне издевательским, и Дикон знал почему.
   Судя по адресу, Эмброз Джексон жил в гетто.

* * *

   «БМВ» можно было выкидывать на свалку: крайний левый ряд, тяжелый грузовик – от машины мало что осталось. Дикон мог купить любую машину, какую захочет, но он выбрал непритязательный «судзуки». Размышляя о своем выборе, он понял, что этот джип меньше всего походит на роскошную машину, зато выглядит куда более надежным. Дикон запарковался на унылой улице в ничейной полосе, недалеко от того паба, где он встречался с Мэйхью, а дальше пошел пешком.
   Вокруг гетто не было стены, но ее легко было себе представить. Сначала шел узкий пояс буферных улиц, которые получили у полицейских название «передовая». Здесь часто бывали облавы и перестрелки. Здесь торговали кокаином, крэком, травкой. В любое время суток здесь можно было встретить человек пятьдесят торговцев наркотиками, пройдя всего три-четыре улицы. Полиция хватала в основном тех, кто покупал, выводила их за пределы района и только потом арестовывала. Любая акция, в которой оказывались замешанными продавцы, вполне могла закончиться расовыми волнениями, а этого никто не хотел, потому что тогда в районе появились бы люди из внешнего мира, которых не желали видеть ни обитатели гетто, ни полиция, – репортеры, телевизионщики, социологи, политики. Война на «передовой» была частным делом тех, кто ее вел. Обе стороны предпочитали тайно зализывать раны и хоронить своих мертвецов. Правда, время от времени не в меру пьяные новички, у которых было больше звездочек на погонах, чем мозгов в голове, пытались наводить там порядок. В последний раз полицейский джип, набитый ирландцами, начал с дюжины арестов и проломленной головы или двух, что вылилось в массовые беспорядки, бомбы, избиения дубинкой и четыре трупа-
   После буферной зоны начинались первые улицы гетто. Там стояли дома из красного кирпича, которые некогда были частью престижного викторианского пригорода. От того благословенного времени сохранились названия улиц – плод трудов какого-то давно почившего любителя поэзии – Милтон, Спенсер, Драйден, Коупер. Это была окраина, но отсюда уже был виден центр гетто – комплекс высоченных панельных домов, связанных лабиринтом переходов, которые располагались на высоте от первого до десятого этажа.
   Эти здания стояли на бетонных опорах. Иногда ветер создавал там эффект тоннеля, и людей попросту выдувало. По ночам под домами происходили разборки, грабежи и собачьи драки, после которых псы носились с лаем по всему кварталу.
   Квартиры начали разваливаться уже через пять лет после постройки. Штукатурка трескалась и осыпалась, от металлических рам по стенам расползалась ржавчина; потолки плесневели от избытка влаги, лифты не работали. Лестницы стали ненадежными, точно строительные леса. Сквозь тонкие стены доносился из соседней квартиры любой самый слабый звук.
   Эти дома сконструировали архитекторы, которые сами жили в окруженных садами домах с пятью спальнями. Архитекторы были белыми. Если белые люди и жили в гетто, то их никто никогда здесь не видел.
   В гетто царили свои законы, не применявшиеся вне его. По этому же принципу законы внешнего мира не имели силы внутри гетто. Дикон знал, что он сейчас в чужой стране. Его единственным преимуществом было иррациональное поведение. Если бы он был любознательным туристом, плохо ориентирующимся в городе, он был бы соответствующе одет; покупатель не отважился бы сунуть нос дальше ничьей земли, дилер из другого района сообщил бы о себе кому надо; полицейский пришел бы не один. Шансы Дикона остаться в живых были равны вероятности того, что обитатели гетто не будут знать, что с ним делать.
   Квартира Эмброза Джексона находилась невдалеке от высоченных домов в центре гетто. Крыши в большинстве домов уже давно протекали, и городским властям пришлось отселить людей из верхних квартир. Пустые комнаты были прекрасным укрытием для снайперов во время облавы. В мирное время пацаны развлекались там стрельбой из самострелов. В гетто действовала не одна армия, а несколько. То и дело возникали междоусобные войны, и эти пустые квартиры служили удобными наблюдательными и оборонительными пунктами. Дикон изо всех сил старался не смотреть наверх. Он шел – не слишком быстро и не слишком медленно – с видом человека, который точно знает, куда идет.
   Нужный ему дом отстоял от центра на две улицы. Аляповатое трехэтажное здание из выкрошившегося кирпича оживляли только рисунки и надписи на стенах на уровне первого этажа: черные рыцари, обвешанные оружием, силуэты в разных позах, лозунги, чьи-то клички. Искусно изображенная узкая бутылка сужалась кверху и превращалась в шприц, а внизу кто-то аккуратно приписал: «Жизнь пойдет лучше с кокаином».
   Искать дверной звонок было бы бессмысленно: с таким же успехом можно было ждать в джунглях мажордома, чтобы вручить ему визитную карточку. Дикон открыл дверь и вошел. Он знал, что его уже заметили. На всех перекрестках маячили группы подростков, ведающих порядком в гетто. Они не ходили в школу. Впрочем, ее здесь и не было – городу нечему было их учить. К десяти годам они знали все, что требовалось.
   Войдя внутрь, Дикон будто попал в джунгли: жаркий зловонный воздух отдавал плесенью и чем-то прогорклым, кухонные запахи плавали, как облака тумана. В конце темного коридора виднелись две двери: одна сломанная, другая целая. Дикон не успел дойти до них, как сломанная дверь отворилась, оттуда вышел мужчина и облокотился о косяк. На нем были обрезанные выше колен джинсы, на груди блестела тоненькая золотая цепочка. Он поднес ко рту банку с пивом, отчего вздулись бицепсы на его руках.
   – Эмброз Джексон, – произнес Дикон.
   – Чего?
   – Ты знаешь Эмброза Джексона?
   – Знаю, но его здесь нет.
   – Это правда? – сказал Дикон.
   Человек отпил пива из банки.
   – Я же сказал.
   – Где мне его найти?
   – А ты знаешь, куда ты забрел, парень? – Он рассмеялся. – Что ты здесь делаешь?
   – Ищу твоего дружка Эмброза.
   – Зачем?
   – Как мне найти его? – настаивал Дикон.
   – Он больше здесь не живет. Здесь живу я.
   – Кто ты такой?
   Человек придвинулся и посмотрел на Дикона; на его лице было написано удивление.
   – Что тебе надо, парень?
   Ответа не было.
   Наконец человек, похоже, принял какое-то решение.
   – Ты один?
   – Да.
   – У нас здесь бывали такие, как ты. Чего ты хочешь нам сбагрить?
   Джон не ответил. Мужчина продолжал потягивать пиво, не сводя с Дикона глаз. Откуда-то сверху доносился звук текущей воды – забыли закрыть кран. Дикон ощущал, как вонь и жара с каждым вдохом проникают в его легкие. Человек повернулся и вошел внутрь, оставив дверь открытой.
   Довольно опрятная комната была сильно загромождена: телевизор, магнитофон, кровать, превращенная в диван при помощи покрывала, стул; одну стену полностью закрывала одежда, висевшая на железной планке. В углу были спортивные снаряды. На глаз штанга весила фунтов под двести.
   – Меня зовут Вив.
   На низеньком столике у кровати лежала набитая до половины сигарета, рядом на куче бумаг была рассыпана травка. Вив взял сигарету и начал ее закатывать.
   – Я не тот человек, который тебе нужен.
   – А кто – тот? – спросил Дикон, подстраиваясь под собеседника.
   – Это зависит от того, что у тебя есть и чего ты хочешь, парень. "Итак, – подумал Дикон, – я вполне могу сойти за полицейского.
   Не заблудившийся турист, не посланец какого-нибудь синдиката, а продажный и жадный полицейский". Он сказал:
   – Дилер дилеру рознь. Тот, которого ты видишь перед собой, верит в Бога и дорожит семьей. Если коротко: ответственное поручение должно вознаграждаться, лояльность – поощряться, а предательство должно быть наказуемо.
   – Какой такой Бог! – засмеялся Вив. По комнате пополз густой запах наркотика. – Какого цвета у него кожа?
   – Тот, который считает, что идет война.
   – Он чертовски прав.
   – Разве плохо иметь кого-нибудь в стане врага?
   – Н-да... – Он выпустил дым, и на его лице отобразилось презрение. Будто подтверждая самому себе то, что уже знал, Вив негромко произнес: – Белый полицейский...