Кертис (I) Джек. Заколдуй меня

   — Думаешь, они скажут, что его мать записала для него программы на видеопленку? А потом он пришел их просматривать?
   — Никакого видео нет, Джордж. Когда придет время, это подтвердит дневная сиделка. Никаких видеозаписей — ни купленных, ни взятых напрокат. Наверняка на тот момент у нее не было видеомагнитофона. — Раненая рука запульсировала, словно в ней тикали часы. Паскью умолк и подул на рану. — Нет, подробности с телевизором совершенно убийственные. На твоем месте я на этом бы и сыграл.
   — Значит, он звонил матери. И она по телефону рассказала ему о том, что видела.
   — Сомневаюсь. Описанные им подробности до того красочные, что он должен был это видеть собственными глазами.
   — Что же тогда?
   — Он оставил телевизор включенным, когда убивал ее.
   Молчание в трубке. Потом Роксборо то ли хмыкнул, то ли прочистил горло.
   — Ты думаешь?
   — Да. Какое-то время он смотрел телевизор, потом убил ее и продолжал смотреть.
   — Боже мой! Ты действительно так думаешь?
   — Тони Стюарт, — проговорил Паскью, — человечек весьма забавный.

* * *

   Паскью глотнул водки, поморщился, глотнул еще. В последнее время он много спал, как будто в снах видел выход из нынешнего положения. И еще в воспоминаниях о прошлом. Он вспоминал, как они проводили время всемером. Мужчину легче выследить, чем женщину, потому что женщина может изменить фамилию, стать миссис такой-то. Наверняка все они уже повыходили замуж. А кто-то успел и развестись.
   Если это не член их компании, значит, кто-то, кто слышал их историю. А это значит, что одна из женщин участвует в деле в качестве сообщницы. Но если речь идет о человеке из их компании, то это, конечно, мужчина — либо Чарли, либо Люк.
   Кто-то хочет извлечь выгоду из прошлого. Вполне рациональный подход. Паскью и раньше сталкивался с такой разновидностью алчности: необдуманные поступки или слова становятся предметом продажи, прошлые грехи отпускаются за полцены. Одним приходится платить всю жизнь, другим — какое-то время, а потом это начинает их злить. У таких, разозленных, Паскью дважды был адвокатом, стараясь объяснить суду присяжных, что убийца тоже может быть жертвой.
   Результатом подобного рационального подхода и явилась смерть Ника Говарда, если он был одним из разозлившихся. В прессе сообщалось о ножевых ранах. Но ведь ножевые раны могут свидетельствовать как о драке, так и о преднамеренном убийстве.
   Во всем этом Паскью видел определенный смысл. Но некоторые детали не укладывались в рациональную схему, стол, сервированный для одного, в пустом доме, размалеванное лицо, человек, выходящий из комнаты прямо через стену. Не оставляли сомнений и намерения — речь шла не о вымогательстве, а об убийстве.
   Письмо заставило его приехать в Лонгрок, размышлял Паскью, письмо с упоминанием о Лори Косгров. И если исходить из данного факта, то его послал кто-то из компании или близкий к компании.
   Кто-то убил Ника Говарда. Неизвестно, по какой причине и как именно, но Ник мертв. Это еще один факт.
   И, наконец, кто-то оставил Паскью визитную карточку с надписью: «Великий Зено, иллюзионист». Свечи, горящие в пустой комнате, неоткупоренная бутылка, неожиданное его появление — с ножами и ослепительной улыбкой. Магия. Какие-то немыслимые трюки.
   Мужчину легче выследить...
   Паскью набрал номер и снова отпил из стакана. С каждым разом он все меньше ощущал крепость водки. В трубке не смолкали гудки. Паскью сверился с часами — семь тридцать, в это время обычно отправляются на званый обед, торопятся на киносеанс или спектакль. Кто угодно, только не Роб Томас. Он был нелюдим, не любил развлечений и никуда не выходил.
   Гудки раздавались еще с минуту, потом трубку сняли. Голос Роба звучал скорее устало, чем недовольно.
   — Мне нужно отыскать двоих, — объяснил ему Паскью.
   — Условия прежние, Сэм. — Под этим Томас подразумевал: если их разыскивает полиция, пожалуйста, не сообщай мне об этом. Если они способны на насилие, предупреди. Если речь идет о пропавших детях, забудь и думать про это.
   — Чарльза Сингера и Лукаса Маллена.
   — Где их искать?
   — В местечке под названием Лонгрок — на юге Корнуолла. Нужно ехать все время на запад, пока не доберешься до самой воды. Стоит также посмотреть в городке под названием Клайдон, это...
   — Клайдон я знаю, — перебил его Томас. — Там одни деревья да поля. Спальный район, я имею в виду — погруженный в спячку.
   Деревья и поля, на окраине пасутся стада коров и овец. В центре — мощенная булыжником площадь, с аукционным залом и сточными отверстиями для передвижных загонов для скота, которые фермеры привозят сюда в последнюю пятницу каждого месяца. Новенькие торговые ряды. Площадка для танцев. Пацифистский лозунг на кирпичном здании полицейского участка.
   Паскью вспомнил, как они, то ли все семеро, то ли некоторые из них, в самый разгар лета отправились за город, захватив с собой вино, сыр и фрукты. Они пришли к конусовидному холму, где на одном из склонов, недалеко от подножия, зеленела роща, и расположились в тени деревьев. Птицы умолкали каждый раз, когда буквально у них над головой, громко стрекоча, пролетал вертолет с военно-воздушной базы, расположенной в десяти милях от этого места.
   — А кто они такие?
   — Я когда-то их знал, — сказал Паскью. — Они примерно моего возраста. Вот все, что я могу тебе сказать.
   — А их семейное положение, дети, профессия, предположительный круг общения, физические особенности, хобби, вероятность того, что они стоят на учете в полиции, — как насчет этого?
   — Подобными сведениями я, к сожалению, не располагаю, — ответил Паскью.
   — Да... Спасибо и на том, что ты мне подсовываешь не Смита с Джоном.
   Юристы нуждаются в такого рода услугах и обычно обращаются к бывшим полицейским — задания часто требуют конфиденциальности. У этих людей непременно должны быть друзья, все еще работающие в полиции. Одни хотят что-то продать, другие — приобрести. Торговля идет бойкая, причем торгуют абсолютно всем.
   — В одной из компьютерных программ ты на них наткнешься.
   — Я — нет, — ответил Томас. — А кто-то другой — возможно.
   — Попроси кого-нибудь о таком одолжении.
   — Одолжения требуют взаимности.
   — Сейчас в нашу контору поступило одно дело — о нелегальном сбыте наркотиков; не Бог весть что, материал не богатый. Но, если за это дело взяться с умом, обвиняемый выложит несколько имен.
   — Беседовать с ним будешь ты?
   — Нет. Джордж Роксборо. Парню ничего не светит — думаю, пока он этого еще не понял. А когда поймет, очень расстроится.
   — Я предлагаю бартер. Даже компьютеры вряд ли выручат тебя, Сэм. Чарльзов Сингеров и Лукасов Малленов наверняка полно. — Какое-то время он размышлял. — Хотя Малленов, пожалуй, поменьше.
   — По всей стране их немало. Но в тех районах, которые я называл, не так уж и много. Кроме того, возрастной признак тоже сужает круг поиска.
   — А если они уехали?
   — Ну, тогда... — Паскью задумался. — Если они уехали, это будет сложнее.
   — Да, это будет сложно, если только не нанять целую команду для проверки всех сорокалетних Сингеров и Малленов, какие только есть в стране. — Томас намекал, что такого рода услугу по бартеру не оплачивают. Чтобы ездить по стране, понадобятся деньги.
   Паскью понимал, как трудно выследить человека. В оставленной записке жена предупреждала его: «Ты все равно меня не найдешъ. Я сменила фамилию».И оказалась права. Он потратил на поиски год. Роб Томас ему помогал. Того, кто скрывается, вряд ли найдешь.
   — Давай попытаемся, — предложил Паскью. Поразмыслив, он продиктовал Томасу еще и женские имена. — А почему бы и нет? Компьютер от этого не развалится.
   — Я наведу справки, — пообещал Томас, — если имена внесены в компьютер, они — твои. Тебе домой позвонить или на работу?
   — Ни то, ни другое, — ответил Паскью. И оставил Томасу адрес и телефон отеля «Паллингз».

* * *

   Паскью взял выпивку и, подойдя к окну, бросил взгляд на парк, тянущийся от противоположной стороны улицы: там обычно развлекались местные подростки с тюбиками растворителя и порциями крэка. На прошлой неделе в зарослях, густых, как джунгли, было совершено групповое изнасилование. Из парка постоянно доносился треск рации. Полиция хватала всех, кто попадется под руку. Но от этого ничего не менялось. В окрестных районах резерв трудных подростков казался неисчерпаемым.
   Паскью мало кого приглашал к себе в квартиру. Те немногие, кто бывал у него, обычно спрашивали, почему он поселился в этом окаянном месте. А он каждый раз отшучивался, отвечая, что ему нравится жить в доме с магазином на первом этаже.
   Окончательно убедившись, что Карен к нему не вернется, Паскью продал дом и переселился ближе к парку. Вырученная сумма была переведена на банковский счет — на всякий случай, если Карен вдруг захочет получить свою долю. Паскью вполне мог приобрести что-то получше — ему достаточно было просто работать, чтобы иметь кучу денег. Но он остался здесь. Не то что ему нравился этот район, или он находил эти места живописными, не то чтобы он ленился. Просто он считал, что ничего лучшего не заслуживает.

Глава 8

   Зено стоял в глубине сцены, в темноте, и смотрел, как они заходят в зал — его зрители, верные поклонники его таланта. Их было несколько.
   С правой стороны сцены находился деревянный сундук. Слева — большая афиша, водруженная на подставку: «ВЕЛИКИЙ ЗЕНО», — дальше шел перечень номеров, ровными черными буквами, в обрамлении узоров и завитушек. Все это было похоже на плохой водевиль.
   Освещение убогое, как всегда: тусклый свет, просачивающийся из-за кулис, и прожектор, установленный позади Зено. Санитар, добровольно взявшийся за работу электрика, никогда не помнил очередности номеров. Когда-то это помещение использовали под склад, потом — как комнату отдыха, а сейчас здесь устроили зал для представлений. Глубина сцены оставалась в полумраке, к великому неудовольствию Зено. Ведь зрители могли подумать, что это сделано нарочно, что в темноте легче показывать разные трюки. Но, так или иначе, Зено получил возможность выступать...
   Им что, больше нечего делать? Или некуда пойти? Или и то, и другое вместе? Некоторые смотрели на сцену горящими глазами, с нетерпением ожидая представления, другие — безразлично, третьи — с недоверием, за которым таилась злость.
   Многие зрители уже примелькались, и Зено сразу заметил их, стоило им усесться в кресла: Дама с Цветком, Кашляющий Мак, Пташка, Удивленная Челюсть, Собачья морда, Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой... Завсегдатаи приносили с собой нитки для вязания, бутерброды, газеты с новостями спорта. Иногда казалось, что они приходят сюда повидаться друг с другом. Ведь они не пропускали ни единого представления. Быть может, они уже как-то сроднились между собой на почве регулярного посещения выступлений Зено? Ведь не от дождя они пришли сюда укрыться, как какие-нибудь случайные прохожие. Они были постоянны в своем увлечении, ни дождь, ни снег, ни палящий зной не в силах были им воспрепятствовать. Ему представлялось, как они обмениваются взглядами и печально улыбаются, вдруг обнаружив, что кто-то из этой маленькой семьи не пришел. Но ничего подобного он не заметил, как ни приглядывался. Они никогда не смотрели по сторонам, никогда не улыбались и не переговаривались между собой. Взоры их были прикованы к сцене, они устраивались поудобнее и ждали, пока им покажут что-нибудь, поражающее воображение.
   Зено дождался, пока стихнет шум, потом вышел из темноты и под несмолкающие аплодисменты стал показывать свой первый фокус.
   Он разложил веером колоду карт, потом карты исчезли и снова появились уже в другой руке, рука взметнулась вверх — и веер превратился в трость с красным шелковым вымпелом, который он связывал узлом и развязывал легким движением кисти.
   Трость превратилась в веревку, а на месте вымпела вспыхнуло пламя.
   Он стал раскручивать веревку с петлей на конце, словно ковбой — лассо, внутри петли, слегка потрескивая, пылал огонь, похожий на флаг, реющий на ветру.
   Потом петля стала увеличиваться и повисла перед Зено огромным пылающим нулем, он раз-другой прошел сквозь нее, затем подбросил ее вверх — и оттуда посыпались золотые брызги.
   «Паскью, — мысленно произнес он, — ты стал опасным для меня. И для Карлы тоже. Для нашей совместной жизни. Ты — как тень, как грязное пятно на ней. Ты — часть прошлого, а мне прошлое не нужно, будь оно заключено в тебе или в ком-то другом; мне хочется взять тряпку и стереть это пятно. И Эллвуд мне не нужен. Ждать осталось недолго — я сделаю все, что он хочет, и вычеркну его из своей жизни, как старый адрес или неправильный телефонный номер. Однажды ночью мы с Карлой уедем. Я ей скажу, что умер мой брат, и деньги достались мне. Мы уедем под покровом темноты, как беглецы, сменим адрес и номер телефона».
   Он начал работать с сундуком, для начала показав, что он пуст. Потом по поднятой крышке прокатились три шара и заскочили ему в руки. Он стал жонглировать этими шипящими шарами, наполненными бледно-зеленым светом, кто-то спохватился и погасил лампы, но пятно прожектора продолжало метаться по сцене, стараясь отыскать Зено.
   Карла вошла в его жизнь несчастным созданием, нуждающимся в заботе. Другие сочли бы ее пресной, но на самом деле это было не так. Да, она действительно не так заботилась о своей внешности, как другие женщины. Светлые волосы, просто расчесанные на пробор, падали на плечи; она не пользовалась ни помадой, ни тушью для ресниц, не красила ногти, одежду всегда подбирала практичную и неброскую. Многие сразу обращали внимание на ее ноги и походку — она покачивалась при ходьбе, особенно когда болела нога.
   Однажды ночью они просто исчезнут, и никто их никогда не найдет. Пропадут, как будто их и не было, как по волшебству.
   Он наткнулся на нее на пляже, у самой воды, словно на обломок, выброшенный на сушу после кораблекрушений. Позже она рассказала ему, что остановилась на берегу океана, потому что дальше идти было некуда. Она оставила все сознательно, но вряд ли это можно было расценить как жертву, потому что потеряла она совсем немного. Капли дождя текли по ее лицу, смешиваясь со слезами, она вымокла до нитки. Он повел ее к себе, ничего другого не оставалось. Они прошли по пляжу, ступая по острым камням и рыхлому песку, и ее хромота становилась все заметней. «Я в детстве болела полиомиелитом», — объяснила она и взяла его под руку, как старого знакомого.
   Осветитель вспомнил наконец, что нужно выключить прожектор. В неярком золотистом свете шары, посвистывая, летали по воздуху, вычерчивая зелеными, красными линиями башни, деревья, колонны, изгибы арок, громады небоскребов — словом, изображая все то, что мелькает перед глазами, когда смотришь на огонь. Зрители застыли в напряжении, как дикие ночные звери, окружившие лагерь с людьми.
   Карла так и осталась у него. Она ни о чем его не расспрашивала, как и Зено ее. По молчаливому согласию оба относились к прошлому, как к ночи без слов. Когда они впервые занялись любовью, она вся дрожала, но умоляла его продолжать, будто страшилась и желала этого. Она вцепилась в него, словно ей дали последний шанс выбраться из бескрайней водной пустыни.
   На другой день Карла приготовила ему поесть, словно само собой подразумевалось, что это ее обязанность. Потом собрала его грязную одежду и постирала. Навела порядок в доме...
   Он подбросил шары, и они взметнулись высоко, под самую крышу, потом один за другим стали падать, все еще излучая сияние, будто тысячи ламп, и сливаясь с ним. Свет ослепил зрителей, как в свое время — Ника Говарда.
   Зено дожидался, пока включат освещение. Он решил после представления отыскать осветителя и дать ему пару подзатыльников, чтобы впредь не зевал. Лампы медленно загорались, световое пятно прожектора словно нехотя перемещалось вслед за ним по сцене.
   Зено сжал в кулаке яйцо, снова достал, потер руки — и яйцо исчезло. Потом снова появилось — увеличившись вдвое. Он обернул яйцо красным шелковым платком, бережно, как что-то ценное и хрупкое.
   А когда снял платок, под ним оказался белый голубь. Приподняв левую лапку, голубь облетел сцену и вернулся. В дальнем углу стоял щит — четыре вертикальные доски высотой в шесть футов. Зено выдвинул его вперед, на освещенное место, и поставил посреди сцены, безо всякой опоры. Теперь щит походил на закрытую дверь. На уровне глаз к нему были приделаны две деревянные жердочки.
   Зено привязал голубя к жердочкам красным кожаным ремешком, но они были расположены так, что лишь частично давали голубю точку опоры, и ему приходилось удерживать равновесие взмахами крыльев. Зено взял платок, закрутил его штопором, платок вспыхнул — и голубь оказался в желто-оранжевом огненном кольце.
   Казалось, птица взлетела над щитом, но на самом деле она лишь сдвинулась дюйма на два, не больше, и стала взмахами крыльев раздувать пламя, приподняв голову и расправив грудь. Зено оставил голубя и стал спускаться к зрителям. Теперь голубь хлопал крыльями у него за спиной, застыв в воздухе.
   Улыбнувшись, Зено обернулся, и в руках у него появился нож. Он метнул его и рассек ремешок. Казалось, голубь неминуемо устремится ввысь, но это была всего лишь иллюзия. Птица помнила больше о пище, чем о страхе, и, пролетев по кругу, кротко уселась на руку Зено. Зено накрыл голубя ладонью, завернул в шелк, и тот исчез.
   «Ты сотворил меня из ничего, словно в фокусе», — говорила ему Карла.

* * *

   Они поднялись и, шаркая, пошли к выходу: Собачья Морда, Кашляющий Мак, Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой... Оставаясь в темноте, Зено приглядывался к ним. Но они, как всегда, его не заметили. Окончилось представление — перестал существовать и сам Зено; волшебство рассеивалось, все в мире возвращалось на свои места. Но почему-то на сей раз в глубине зала стоял некто, с таким видом, словно ждал продолжения, словно сейчас снова вспыхнет огонь и прилетит голубь.
   Зено пригляделся — и его словно ударили в грудь. Он покачнулся, перед глазами все поплыло, в ушах зашумел прибой.
   Вот он — самый лучший фокус за весь вечер. Трудно поверить, но перед Зено предстал Преподобный Отец Том Кэри, именно такой, каким он сохранился у него в памяти: в сером облачении священника, с приподнятой то ли в приветствии, то ли в благословении рукой.

Глава 9

   Паскью вспотел еще до того, как перед ними распахнулась решетка. Роксборо прошел внутрь и кивком поприветствовал тюремщика. В Лондоне уже несколько дней стояла настоящая индийская жара, поэтому все носили рубашки с короткими рукавами, а в приемной, не смолкая, стрекотали вентиляторы.
   На спине у Паскью сквозь рубашку проступило темное влажное пятно, и ему казалось, что он давно не мылся. Кожа зудела под хирургической перчаткой и резиновым манжетом, которые от пота из серых стали темно-серыми. Чемоданчик Роксборо раскачивался, словно маятник.
   — Я снова виделся с его матерью, — рассказывал он, понизив голос, потому что тюремщик опережал их всего на пару шагов. — И я ей поверил.
   — Неужели? — Паскью старался подстроиться под поступь коллеги. В груди у него как будто камень застрял, затрудняя дыхание.
   — Знаешь, я попробовал поставить себя на место присяжных, когда слушал ее.
   — И надеешься, что они также поверят?
   — Я не усомнился ни в едином ее слове.
   — Плохо, когда тебе не верят, но еще хуже, когда тебя опровергают.
   — Она знает все наизусть. Говорит не очень бойко, но не дрожит от страха.
   Паскью остановился, чтобы глотнуть воздух. Остальные тоже остановились. Он ответил:
   — Это мой тебе подарок, Джордж.
   Стюарт пожал ему руку и застенчиво улыбнулся. Но стоило Паскью сообщить ему, что дело теперь будет вести Джордж Роксборо, как Стюарт тотчас же забыл о Паскью, будто его вообще больше не существовало, и все внимание переключил на Джорджа.
   — Вы уже виделись? С моей мамой? — Отрывистые предложения делали его речь почтительной, словно он был готов к тому, что его прервут.
   Роксборо улыбался ему понимающе и подбадривающе. Пока Паскью сидел чуть поодаль, он слушал то и дело прерывающийся, но вполне правдоподобный рассказ Стюарта сочувственно и благосклонно, как слушают присяжные.
   ...Выйдя наружу, Паскью забрался в машину Роксборо и открыл окно, чтобы рубашка, обдуваемая ветром, быстрее просохла. Время близилось к ленчу, они отыскали паб недалеко от реки и расположились с пивом в тени зубчатого навеса-гриба.
   — Что им сказать, когда ты вернешься? — спросил Роксборо.
   — Скажи, что через неделю или через две, как тебе больше нравится. Я буду звонить время от времени.
   — Они называют это очередным отпуском.
   — Да? Неплохо.
   — Но объясняют его депрессией или запоем. — Роксборо глотнул пива. — Могу им сказать, что запой здесь ни при чем.
   — Скажи, что хочешь, — ответил Паскью и добавил: — Я не собирался тебя обидеть, Джордж. — Он пожал плечами. — Мне нужно на какое-то время отойти от дел. Не могу сказать почему.
   — А что с тобой случилось там, в каталажке?
   — Я вспотел. Стал задыхаться. Руки дрожали. — Такие приступы уже не раз случались с Паскью, но Роксборо этого не знал и мог подумать, его коллега просто нуждается в отдыхе. Это даже к лучшему. — Временами я очень плохо себя чувствую. — Он говорил вполне искренне. — С тех пор, как от меня ушла Карен, я... — Он запнулся и пожал плечами. — Мне стало трудно ходить по тюрьмам.
   — Именно по тюрьмам?
   — Пожалуй, да. А больше я нигде и не бываю.
   Паскью понимал, что это не связано непосредственно с уходом Карен; и хотя с тех пор, как она покинула его, чувство это обострилось, первопричина все-таки была другая. Но ему только на руку, если Роксборо объяснит это уходом жены.
   — Звонил Роб Томас. Сказал, что ты хочешь бросить Пауля Артура Мэнарда на съедение волкам. — Полли Мэнард — тот самый торговец наркотиками, пойманный с поличным, когда сбывал крэк темным личностям в трущобах.
   — Все было наоборот. Я предложил ему сделку. Немного поработать на пару имен.
   — И что Роб должен для тебя сделать? — Роксборо допил пиво и задумчиво смотрел в стакан. Хлопья пены постепенно оседали на дно. — Карен не вернется к тебе, даже если ты ее отыщешь. Ведь прошли годы.
   Паскью снова пожал плечами, оставив его при своих заблуждениях.
   — Что сказать Полли? — спросил Роксборо.
   — Разозли его. Скажи, что его подставили.
   — А его действительно подставили?
   — Наверняка когда-нибудь подставили. Как и каждого из нас — разве нет?

* * *

   Летний зной сопутствовал ему до самого побережья. Паскью отправился туда на «сааб-автоматик», не имеющий себе равных в мире, если на дороге нет заторов. Он выехал из города перед заходом солнца и прибыл в Лонгрок около десяти. Голубое море искрилось на солнце, приобретая бирюзовый оттенок там, где омывало скалу, отлого спускавшуюся к воде. Он поставил автомобиль на стоянке, принадлежащей «Паллингзу», и направился к входу в отель без всяких дурных предчувствий; утреннее солнце чуть припекало спину. Но увиденное там заставило его громко вскрикнуть.
   «Пежо» голубого цвета как раз тронулся с места на стоянке поближе к отелю. За рулем сидела Софи Ланнер. Она огляделась, потом резко крутанула руль и поехала вниз по Дьюэр-стрит, в направлении лодочной станции.
   Паскью еще бежал какое-то время за ней, подняв руку, как полицейский. На него оглядывались, автомобиль, едущий навстречу, резко затормозил, но он махнул рукой водителю, чтобы двигался дальше. «Пежо» въехал на холм в том месте, где дамба заканчивалась, и, добравшись до самой вершины, скрылась за гребнем. Он бросился было к своей машине, но понял, что уже поздно. А немного поостыв, подумал, что это вовсе не Софи, а что он просто стал жертвой самообмана. Вспоминая о прошлом, он вызвал к жизни призрака. Женщина, сидевшая в машине, лишь была похожа на Софи Ланнер, точнее на ту Софи, чей образ сохранился у него в памяти.
   Когда он регистрировался в отеле, клерк поинтересовался, как его рука, словно у ближайшего родственника.
   — Уже лучше, — ответил он.
   Клерк помнил, как Паскью появился в вестибюле. Вид у него был такой, словно он только что выбрался из-под цепной пилы. Ботинки, одежда, волосы — все было в крови. Она стекала с поднятой вверх руки.
   — Намного лучше, — добавил Паскью.
   Его поселили в том же номере, что и в прошлый раз, с видом на океан. Справа — длинная красноватая полоска суши, тонкая, как усохшая рука, с разбросанными повсюду зарослями красно-коричневого папоротника.
   Возвращение сюда сулило много неожиданностей. Возможность того, что Ров Томас сможет увязать Лонгрок с одним из сообщенных ему имен. Различные сюрпризы. Шанс возобновить старые знакомства. Шанс умереть. Начнет он с посещения одного-двух излюбленных мест.
   Бармен только и делал, что улыбался: в первый раз — когда Паскью вошел, потом — когда наливал заказанное пиво и в третий раз — когда положил рядом с выпивкой очередное письмо.
   — Как вы скоро вернулись!
   — Нужно успеть кое-что сделать.
   — Появились записки, — предположил бармен, — по которым можно на кого-то выйти?
   — Вроде того.
   — Вы знаете что-то, чего не знают другие, да? Тот парень, которого вынесло в расщелину, — почему он оказался там, с кем встречался?
   — А разве он с кем-то встречался?
   — Ну, он ехал в такую даль! Зачем, если не для встречи? — Бармен играл теперь в репортера-ищейку, и на этот случай у него была припасена уже совсем другая улыбка, понимающая, хитроватая.