И вдруг произошла неожиданная перемена. Они как-то сразу вырвались из темноты, словно из длинного, узкого туннеля. Это произошло так тихо, что человек, находившийся на расстоянии нескольких шагов от них, не услышал бы шума капель, падающих с весел Пьера. Лодка бесшумно ударилась о песчаный берег. Пьер так же бесшумно выскочил на берег и за ним тотчас последовала Жанна. Филипп вышел последним.
Пьер вытащил лодку на сушу, а Жанна тем временем подошла к Филиппу и еще на расстоянии двух-трех шагов протянула ему обе руки. Снова сгустились тени, и на этом фоне чудесным пятном выделялось ее белое лицо. Она почти прижалась к молодому человеку, и в этот миг он уловил такое сияние в ее глазах, что сердце его остановилось. Не выпуская его рук, она сказала:
— Обратили ли вы, мсье Филипп, внимание на то, как тихо мы подошли к берегу? Мы даже собак не вспугнули! Ведь это замечательно! Я бегу к отцу, хочу поразить его нашим неожиданным приездом, а вы придете попозже вместе с Пьером. Мы скоро увидимся, не так ли?
Она поднялась на цыпочках и приблизила личико к Филиппу.
— Мсье Филипп, я не могу сказать вам, каким желанным гостем вы будете в нашем форте!
Она скользнула в темноту.
Посмотрев, в сторону, Филипп увидел Пьера, белые зубы которого странно сверкнули, когда он произнес мягким голосом:
— Мсье, впервые в жизни я слышу подобные слова! Ни единый человек вашей, расы и вашей цивилизации не был желанным гостем в Божьем Форте.
— Теперь я начинаю понимать! — воскликнул Филипп. — Жанна хочет, так сказать, подготовить дорожку для меня?
— Совершенно правильно! — искренне ответил Пьер. — Очень может быть, что без предварительного вступления со стороны Жанны хозяин нашего форта не встретил бы вас так ласково и радушно. Вот почему, в ожидании дорожки, как вы выразились, мы неторопливо направимся к нашему дому.
Он пошел вперед, а Филипп последовал за ним. Еще в тот момент, когда они причалили к берегу, Филипп обратил внимание на громадное строение, высившееся на значительном расстоянии. Теперь, по мере их продвижения вперед, очертания дома становились все яснее. Это было массивное деревянное здание в два этажа, нижняя часть которого скрывалась в непроницаемой тени, отбрасываемой большой скалой. Глаза Филиппа скользнули по этой скале. Он был уверен, что именно на ней скрывались последние багряные лучи заходящего солнца, когда они находились еще на реке.
Вокруг не было ни малейших признаков других строений и какой бы то ни было жизни, Пьер довольно быстро шел вперед, и они вскоре миновали небольшое освещенное окно, повернули за угол и снова очутились в кромешной тьме.
Пьер направился к какой-то двери и тихо и радостно крикнул, когда убедился, что она не заперта. Он открыл ее и протянул руку по направлению к Филиппу, желая помочь ему ориентироваться в незнакомом месте. Филипп вошел, и дверь немедленно без всякого шума закрылась за ними. Он почувствовал теплое дыхание, ударившее в лицо, и его ноги, обутые в мокасины, погрузились во что-то мягкое и бархатистое. Слабо, точно издали, доносился поющий голос. Это был женский голос, принадлежавший не Жанне.
Несмотря на то, что он старался сохранить полное самообладание, его сердце тревожно и возбужденно забилось. Тайна Божьего Форта, казавшаяся в этот миг похожей на нежный, мягкий дух, подошла так близко к нему, что он задрожал от ожидания, неуверенности и некоторого страха. Пьер, по-прежнему шедший впереди, вдруг остановился и тихо произнес несколько слов. Далекий голос перестал петь, и вместо него сначала послышался громкий лай собаки, затем какие-то нечленораздельные звуки, после чего наступила полнейшая тишина.
Филипп вывел из всего этого заключение, что Жанна уже сообщила об их прибытии.
Пьер направился к другой комнате.
— Тут будет ваша комната! — объяснил он. — Устраивайтесь как можно удобнее. Я не сомневаюсь, что хозяин Божьего Форта пожелает видеть вас очень скоро.
С этими словами он чиркнул спичкой, зажег лампу и через минуту вышел из комнаты.
Филипп посмотрел ему вслед, а затем оглянулся вокруг. Он был в довольно большой комнате, площадью в двадцать квадратных футов, обставленной так, что он не мог удержаться от крика изумления. На противоположном конце стояла массивная кровать красного дерева, слегка скрытая большим пологом с шелковыми шнурами. Около кровати помещался старомодный комод того же красного дерева с продолговатым зеркалом, а рядом стояло кресло с прямой спинкой, покрытое старинной тончайшей резьбой.
Все вокруг говорило о роскоши и старине. Большая лампа, разливающая много света по всей комнате, была из чеканной бронзы. Квадратная подставка частью была скрыта тяжелой камчатной скатертью, лежавшей на столе, который, в свою очередь, представлял собой типичный образец средневекового столярного искусства. Он был на журавлиных ножках и отливал лаковыми тонами, которые говорили о его весьма почтенном возрасте. Это была в полном смысле слова реликвия, прекраснейшая копия стола-причуды какой-нибудь избалованной и взбалмошной королевы.
Пол застилал мягкий, пушистый ковер. Со стен, покрытых самыми диковинными обоями, из больших золоченых рам на Филиппа смотрели бледные, утопающие в тенях, угрюмые лица: мужчины в Локонах, кружевных воротниках и манжетах, женщины — в пудреных париках. Те и другие надменно смотрели на человека, который неведомым путем и в столь странный час попал к ним.
Один из портретов был повернут лицом к стене.
Филипп тяжело опустился в кресло, обитое бархатом, и уронил свою шапку на пол. И это был Божий Форт! Он с трудом перевел дыхание. Глядя на все то, что окружало его, он представлял себе, что каким-то чудом перенесся на целых два столетия назад, и ежеминутно ждал проявления жизни, которое подтвердило бы, что он не ошибся. Ему казалось, что. он опять очутился на идиллическом, старинном кладбище под Черчиллом, и он снова взглянул на портреты, которым так недоставало дыхания, движения, трепета жизни, и нервно усмехнулся.
Потом он устремил взор на противоположную стену. Один из портретов определенно двигался, и Филипп подумал, что, быть может, его мысль оживила портрет, который изображал молодую очаровательную женщину, то залитую ярким светом, то скрывающуюся в полном мраке. Молодой человек вскочил с кресла и решительно направился к таинственному портрету. Тотчас же с пола на него пахнуло теплым воздухом, и он понял, что именно это дуновение заставило портрет качаться из стороны в сторону. Он глянул вниз, и. то, что увидел, сразу разбило чары, которым он было поддался.
Вокруг него были многочисленные реликвии далекого, невозвратного прошлого и все проявления жизни, которая давным-давно и навсегда прекратилась. Если бы сюда заглянул Рубенс, он долго горевал бы, увидев, что его бессмертные произведения попали в столь пустынный, далекий край. Какой-нибудь из французских Людовиков сразу признал бы в столике на журавлиных ножках свое добро, которое он своевременно спустил, так как надо было покрыть долг государственной казне. Гобелен, несомненно, принял бы за один из своих шедевров, как и дивную ткань, красовавшуюся над кроватью. И Филипп нисколько не удивился бы, если бы из-за полога появился сам Гроселье.
Уайтмор понимал, что затесался в совершенно чуждый ему мир. Но струя теплого воздуха мгновенно перенесла его из восемнадцатого века в двадцатый. Под его ногами была печь!
Филипп почему-то представлял себе хозяина дома мрачным и неприятным стариком. И вот даже этот суровый человек улыбнулся бы при виде изумления, которое выразилось на лице Филиппа. Печь современного образца!
Он глубоко засунул руки в карманы, что делал всегда, когда желал убедиться в том, что видит какую-нибудь странную вещь наяву, и начал медленно расхаживать по комнате. Вдруг он обратил внимание на две книги, лежавшие на столе. Одна из них, в выцветшем красном веленевом переплете, была «Греческая Антология», другая — «Развитие человека» Дрюммона. Тотчас же он заметил множество других книг на резной полке, находившейся под портретом, который висел лицом к стене. Он быстро прочел заглавия: «Социализм» Элиса, «Утопия» Мора, «Павел и Виргиния» С.-Пьера. Кроме того тут было множество французских новелл, романы Бальзака, Гюго, «Божественная Комедия» Данте. Среди этого собрания, словно черная овца среди белоснежных ангелов, затесалась сильно потрепанная, выцветшая книга под названием «Камилла». Филипп не мог отдать себе точного отчета в ходе своих мыслей, но почему-то эта книга возбудила его крайнее любопытство. Заглавие книги отвечало тому имени, которое он заметил в уголке кружевного платочка Жанны. Он вздрогнул, увидев книгу, и почти бессознательно взял ее в руки. Открыв переплет, он прочел на титульной странице заглавие «The meaning of god», которое, очевидно, когда-то было написано черными чернилами, а теперь совершенно, выцвело. Тем не менее, можно было еще определить мужской почерк. Под заглавием тем же мужским почерком старинного образца была выписана следующая строка: «Темная кожа очень часто покрывает белую душу, а женская красота — ад!»
С чувством невольного ужаса он отбросил книгу. Что-то неведомое в этих словах, жестоких в своей правде, подсказало ему, что он подошел близко к трагедии, которая положила начало тайне, окружавшей Божий Форт. С полки с книгами он перевел взор на портрет, висевший лицом к стене. Искушение было слишком велико, и он немедленно повернул портрет, тотчас же отступил назад и вскрикнул от восторга.
С запретного холста на него глядело лицо совершенно неописуемой красоты и прелести. Это было лицо молодой женщины, представлявшей резкий контраст со всеми теми и со всем тем, что окружало ее: то была современная женщина! Филипп отошел несколько назад, дав возможность свету полностью озарить чудесное лицо, и подумал, что оно находилось в «ссылке» только потому, что изображало настоящее а не прошлое, как все остальные портреты на тех же стенах. Он подошел ближе, затем снова отступил, снова подошел, пока, наконец, не нашел фокуса, который позволил ему уловить мельчайшие детали и нюансы. С каждой минутой он находил все больше и больше сходства с Жанной. Глаза, волосы, нежнейшие линии рта, улыбка, — все это было от Жанны, и в Жанне. Женщина на полотне была старше Жанны, и поэтому Филипп в первую минуту подумал, что это — сестра или даже мать девушки, но тотчас же понял, что это невозможно, так как Жадна была найдена в снегу на груди матери. Между тем, портрет дышал жизнью, молодостью, красотой и радостью, а отнюдь не смертью и истощением.
Он повернул портрет в прежнее положение. Ему на минуту стало стыдно, точно он совершил какое-то запретное и нехорошее деяние, и во всем обвинил свое глупое любопытство. Но, не теряя времени на бесполезные угрызения совести, он решил прежде всего умыться и привести в порядок свое платье.
По истечении часа он услышал тихий стук в дверь, отозвался и впустил в комнату Пьера. За это время метис изменился почти до неузнаваемости. На нем был прекрасный камзол из тонкой желтой кожи, рукава которого были украшены такими же манжетами, какие Филипп видел на нем в первый день их встречи. Брюки из той же кожи с пряжками на коленях и высокие сапоги-мокасины с раструбами дополняли костюм. На поясе у него висела новая рапира. Лоснящиеся черные волосы были зачесаны назад и ниспадали на плечи. Это не метис, а придворный былых времен поклонился Филиппу.
— Вы готовы, мсье? — спросил он.
— Да! — ответил молодой человек.
— В таком случае мы можем отправиться к мсье Д'Аркамбалю, хозяину этого дома.
Они прошли в холл, который был теперь слабо освещен. Филипп, обратил внимание на несколько массивных дверей, открывавшихся в коридор, по которому они проходили. Вслед за тем они повернули в другой холл; в конце его виднелась открытая дверь, пропускавшая волну света; На пороге этой двери Пьер остановился и с низким поклоном пропустил вперед Филиппа. Молодой человек очутился в комнате, которая была в два раза больше той, что была отведена ему. Она была ярко освещена тремя или четырьмя лампами. Филипп едва только уловил глазами многочисленные полки с книгами, стены, покрытые картинами, и тяжелый стол у противоположной стены, как до его слуха донесся голос.
Из соседней двери вышел человек, и, повернувшись, Филипп встретился с ним лицом к лицу.
ГЛАВА XVII
Пьер вытащил лодку на сушу, а Жанна тем временем подошла к Филиппу и еще на расстоянии двух-трех шагов протянула ему обе руки. Снова сгустились тени, и на этом фоне чудесным пятном выделялось ее белое лицо. Она почти прижалась к молодому человеку, и в этот миг он уловил такое сияние в ее глазах, что сердце его остановилось. Не выпуская его рук, она сказала:
— Обратили ли вы, мсье Филипп, внимание на то, как тихо мы подошли к берегу? Мы даже собак не вспугнули! Ведь это замечательно! Я бегу к отцу, хочу поразить его нашим неожиданным приездом, а вы придете попозже вместе с Пьером. Мы скоро увидимся, не так ли?
Она поднялась на цыпочках и приблизила личико к Филиппу.
— Мсье Филипп, я не могу сказать вам, каким желанным гостем вы будете в нашем форте!
Она скользнула в темноту.
Посмотрев, в сторону, Филипп увидел Пьера, белые зубы которого странно сверкнули, когда он произнес мягким голосом:
— Мсье, впервые в жизни я слышу подобные слова! Ни единый человек вашей, расы и вашей цивилизации не был желанным гостем в Божьем Форте.
— Теперь я начинаю понимать! — воскликнул Филипп. — Жанна хочет, так сказать, подготовить дорожку для меня?
— Совершенно правильно! — искренне ответил Пьер. — Очень может быть, что без предварительного вступления со стороны Жанны хозяин нашего форта не встретил бы вас так ласково и радушно. Вот почему, в ожидании дорожки, как вы выразились, мы неторопливо направимся к нашему дому.
Он пошел вперед, а Филипп последовал за ним. Еще в тот момент, когда они причалили к берегу, Филипп обратил внимание на громадное строение, высившееся на значительном расстоянии. Теперь, по мере их продвижения вперед, очертания дома становились все яснее. Это было массивное деревянное здание в два этажа, нижняя часть которого скрывалась в непроницаемой тени, отбрасываемой большой скалой. Глаза Филиппа скользнули по этой скале. Он был уверен, что именно на ней скрывались последние багряные лучи заходящего солнца, когда они находились еще на реке.
Вокруг не было ни малейших признаков других строений и какой бы то ни было жизни, Пьер довольно быстро шел вперед, и они вскоре миновали небольшое освещенное окно, повернули за угол и снова очутились в кромешной тьме.
Пьер направился к какой-то двери и тихо и радостно крикнул, когда убедился, что она не заперта. Он открыл ее и протянул руку по направлению к Филиппу, желая помочь ему ориентироваться в незнакомом месте. Филипп вошел, и дверь немедленно без всякого шума закрылась за ними. Он почувствовал теплое дыхание, ударившее в лицо, и его ноги, обутые в мокасины, погрузились во что-то мягкое и бархатистое. Слабо, точно издали, доносился поющий голос. Это был женский голос, принадлежавший не Жанне.
Несмотря на то, что он старался сохранить полное самообладание, его сердце тревожно и возбужденно забилось. Тайна Божьего Форта, казавшаяся в этот миг похожей на нежный, мягкий дух, подошла так близко к нему, что он задрожал от ожидания, неуверенности и некоторого страха. Пьер, по-прежнему шедший впереди, вдруг остановился и тихо произнес несколько слов. Далекий голос перестал петь, и вместо него сначала послышался громкий лай собаки, затем какие-то нечленораздельные звуки, после чего наступила полнейшая тишина.
Филипп вывел из всего этого заключение, что Жанна уже сообщила об их прибытии.
Пьер направился к другой комнате.
— Тут будет ваша комната! — объяснил он. — Устраивайтесь как можно удобнее. Я не сомневаюсь, что хозяин Божьего Форта пожелает видеть вас очень скоро.
С этими словами он чиркнул спичкой, зажег лампу и через минуту вышел из комнаты.
Филипп посмотрел ему вслед, а затем оглянулся вокруг. Он был в довольно большой комнате, площадью в двадцать квадратных футов, обставленной так, что он не мог удержаться от крика изумления. На противоположном конце стояла массивная кровать красного дерева, слегка скрытая большим пологом с шелковыми шнурами. Около кровати помещался старомодный комод того же красного дерева с продолговатым зеркалом, а рядом стояло кресло с прямой спинкой, покрытое старинной тончайшей резьбой.
Все вокруг говорило о роскоши и старине. Большая лампа, разливающая много света по всей комнате, была из чеканной бронзы. Квадратная подставка частью была скрыта тяжелой камчатной скатертью, лежавшей на столе, который, в свою очередь, представлял собой типичный образец средневекового столярного искусства. Он был на журавлиных ножках и отливал лаковыми тонами, которые говорили о его весьма почтенном возрасте. Это была в полном смысле слова реликвия, прекраснейшая копия стола-причуды какой-нибудь избалованной и взбалмошной королевы.
Пол застилал мягкий, пушистый ковер. Со стен, покрытых самыми диковинными обоями, из больших золоченых рам на Филиппа смотрели бледные, утопающие в тенях, угрюмые лица: мужчины в Локонах, кружевных воротниках и манжетах, женщины — в пудреных париках. Те и другие надменно смотрели на человека, который неведомым путем и в столь странный час попал к ним.
Один из портретов был повернут лицом к стене.
Филипп тяжело опустился в кресло, обитое бархатом, и уронил свою шапку на пол. И это был Божий Форт! Он с трудом перевел дыхание. Глядя на все то, что окружало его, он представлял себе, что каким-то чудом перенесся на целых два столетия назад, и ежеминутно ждал проявления жизни, которое подтвердило бы, что он не ошибся. Ему казалось, что. он опять очутился на идиллическом, старинном кладбище под Черчиллом, и он снова взглянул на портреты, которым так недоставало дыхания, движения, трепета жизни, и нервно усмехнулся.
Потом он устремил взор на противоположную стену. Один из портретов определенно двигался, и Филипп подумал, что, быть может, его мысль оживила портрет, который изображал молодую очаровательную женщину, то залитую ярким светом, то скрывающуюся в полном мраке. Молодой человек вскочил с кресла и решительно направился к таинственному портрету. Тотчас же с пола на него пахнуло теплым воздухом, и он понял, что именно это дуновение заставило портрет качаться из стороны в сторону. Он глянул вниз, и. то, что увидел, сразу разбило чары, которым он было поддался.
Вокруг него были многочисленные реликвии далекого, невозвратного прошлого и все проявления жизни, которая давным-давно и навсегда прекратилась. Если бы сюда заглянул Рубенс, он долго горевал бы, увидев, что его бессмертные произведения попали в столь пустынный, далекий край. Какой-нибудь из французских Людовиков сразу признал бы в столике на журавлиных ножках свое добро, которое он своевременно спустил, так как надо было покрыть долг государственной казне. Гобелен, несомненно, принял бы за один из своих шедевров, как и дивную ткань, красовавшуюся над кроватью. И Филипп нисколько не удивился бы, если бы из-за полога появился сам Гроселье.
Уайтмор понимал, что затесался в совершенно чуждый ему мир. Но струя теплого воздуха мгновенно перенесла его из восемнадцатого века в двадцатый. Под его ногами была печь!
Филипп почему-то представлял себе хозяина дома мрачным и неприятным стариком. И вот даже этот суровый человек улыбнулся бы при виде изумления, которое выразилось на лице Филиппа. Печь современного образца!
Он глубоко засунул руки в карманы, что делал всегда, когда желал убедиться в том, что видит какую-нибудь странную вещь наяву, и начал медленно расхаживать по комнате. Вдруг он обратил внимание на две книги, лежавшие на столе. Одна из них, в выцветшем красном веленевом переплете, была «Греческая Антология», другая — «Развитие человека» Дрюммона. Тотчас же он заметил множество других книг на резной полке, находившейся под портретом, который висел лицом к стене. Он быстро прочел заглавия: «Социализм» Элиса, «Утопия» Мора, «Павел и Виргиния» С.-Пьера. Кроме того тут было множество французских новелл, романы Бальзака, Гюго, «Божественная Комедия» Данте. Среди этого собрания, словно черная овца среди белоснежных ангелов, затесалась сильно потрепанная, выцветшая книга под названием «Камилла». Филипп не мог отдать себе точного отчета в ходе своих мыслей, но почему-то эта книга возбудила его крайнее любопытство. Заглавие книги отвечало тому имени, которое он заметил в уголке кружевного платочка Жанны. Он вздрогнул, увидев книгу, и почти бессознательно взял ее в руки. Открыв переплет, он прочел на титульной странице заглавие «The meaning of god», которое, очевидно, когда-то было написано черными чернилами, а теперь совершенно, выцвело. Тем не менее, можно было еще определить мужской почерк. Под заглавием тем же мужским почерком старинного образца была выписана следующая строка: «Темная кожа очень часто покрывает белую душу, а женская красота — ад!»
С чувством невольного ужаса он отбросил книгу. Что-то неведомое в этих словах, жестоких в своей правде, подсказало ему, что он подошел близко к трагедии, которая положила начало тайне, окружавшей Божий Форт. С полки с книгами он перевел взор на портрет, висевший лицом к стене. Искушение было слишком велико, и он немедленно повернул портрет, тотчас же отступил назад и вскрикнул от восторга.
С запретного холста на него глядело лицо совершенно неописуемой красоты и прелести. Это было лицо молодой женщины, представлявшей резкий контраст со всеми теми и со всем тем, что окружало ее: то была современная женщина! Филипп отошел несколько назад, дав возможность свету полностью озарить чудесное лицо, и подумал, что оно находилось в «ссылке» только потому, что изображало настоящее а не прошлое, как все остальные портреты на тех же стенах. Он подошел ближе, затем снова отступил, снова подошел, пока, наконец, не нашел фокуса, который позволил ему уловить мельчайшие детали и нюансы. С каждой минутой он находил все больше и больше сходства с Жанной. Глаза, волосы, нежнейшие линии рта, улыбка, — все это было от Жанны, и в Жанне. Женщина на полотне была старше Жанны, и поэтому Филипп в первую минуту подумал, что это — сестра или даже мать девушки, но тотчас же понял, что это невозможно, так как Жадна была найдена в снегу на груди матери. Между тем, портрет дышал жизнью, молодостью, красотой и радостью, а отнюдь не смертью и истощением.
Он повернул портрет в прежнее положение. Ему на минуту стало стыдно, точно он совершил какое-то запретное и нехорошее деяние, и во всем обвинил свое глупое любопытство. Но, не теряя времени на бесполезные угрызения совести, он решил прежде всего умыться и привести в порядок свое платье.
По истечении часа он услышал тихий стук в дверь, отозвался и впустил в комнату Пьера. За это время метис изменился почти до неузнаваемости. На нем был прекрасный камзол из тонкой желтой кожи, рукава которого были украшены такими же манжетами, какие Филипп видел на нем в первый день их встречи. Брюки из той же кожи с пряжками на коленях и высокие сапоги-мокасины с раструбами дополняли костюм. На поясе у него висела новая рапира. Лоснящиеся черные волосы были зачесаны назад и ниспадали на плечи. Это не метис, а придворный былых времен поклонился Филиппу.
— Вы готовы, мсье? — спросил он.
— Да! — ответил молодой человек.
— В таком случае мы можем отправиться к мсье Д'Аркамбалю, хозяину этого дома.
Они прошли в холл, который был теперь слабо освещен. Филипп, обратил внимание на несколько массивных дверей, открывавшихся в коридор, по которому они проходили. Вслед за тем они повернули в другой холл; в конце его виднелась открытая дверь, пропускавшая волну света; На пороге этой двери Пьер остановился и с низким поклоном пропустил вперед Филиппа. Молодой человек очутился в комнате, которая была в два раза больше той, что была отведена ему. Она была ярко освещена тремя или четырьмя лампами. Филипп едва только уловил глазами многочисленные полки с книгами, стены, покрытые картинами, и тяжелый стол у противоположной стены, как до его слуха донесся голос.
Из соседней двери вышел человек, и, повернувшись, Филипп встретился с ним лицом к лицу.
ГЛАВА XVII
Это был старый человек. Его волосы и борода отливали снегом. Он был одного роста с Филиппом, но несколько пошире в плечах. Когда он остановился под ярким светом одной из висячих ламп, озарившей его бледное лицо, и когда он одну руку положил на грудь, а другую протянул вперед, то Филиппу показалось, что он видит перед собой воплощенное величие и всю былую славу Божьего Форта, хотя он и не знал, что собой представлял в прошлом этот форт.
На старике был такой же кожаный костюм, как и на Пьере. Его волосы и борода находились в диком беспорядке, а из-под косматых бровей горела пара глубоко посаженных глаз, отливавших синей сталью. В первую минуту он внушал страх. Он был стар и в то же время молод. Беловолосый, серолицый, он тем не менее производил впечатление богатыря.
— Филипп Уайтмор! — сказал он. — Я — Анри Д'Аркамбаль! Пусть вознаградит вас всевышний за все то, что вы сделали!
Железная рука сдавила пальцы Филиппа. И вдруг, еще до того, как молодой человек успел ответить, старик опустил свои руки на его плечи и обнял его. Их плечи соприкоснулись, а лица почти слились в одно. Два человека, которые любили Жанну Д'Аркамбаль больше всего на свете, с минуту пристально смотрели друг другу в глаза.
— Они все рассказали мне! — мягко произнес старик. — Вы избавили мою Жанну от смерти. Примите отцовскую благодарность, а вместе с ней и — это!
Он отступил назад и сделал широкий жест, который обнял, казалось, всю комнату.
— Все, все, что вы видите здесь, принадлежит ей! — сказал он. — Если бы она умерла, то вслед за ней умер бы и я! И подумать только, какой опасности она подверглась! Спасая ее, вы тем самым спасли меня. Поэтому будьте желанным гостем в этом доме, который готов принять вас, как родного. Должен вам сказать, что впервые с тех пор, как моя Жанна крохотным ребенком вошла в форт, наш дом принимает, как родного, чужого человека, а это значит, что вы можете рассчитывать на наше гостеприимство до тех пор, пока захотите.
Он снова крепко пожал руки Филиппа, и две крупные слезы потекли по его землистым щекам. Эти слова, которые сорвались с уст отца Жанны, произвели на молодого человека такое сильное впечатление, что он снова почувствовал себя во власти самых радужных и смелых надежд. По многим причинам он никак не мог ждать подобного приема. Он сам не мог найти причины и объяснения, но ему почему-то чудились всевозможные страхи и ужасы. И вдруг владелец Божьего Форта оказал ему такой любезный прием!
С Пьером трудно было говорить, так как он все время избегал лишних слов. Что касается Жанны, то и она представляла собой сплошную тайну, которая то наполняла его сердце надеждами, то повергала его в отчаяние. Д'Аркамбаль принял его, как родного сына. И вот почему, как он ни старался, он не мог выразить те чувства, которые в настоящую минуту обуревали его.
— Я думаю, что каждый мужчина на моем месте сделал бы то же самое для вашей дочери! — сказал он наконец. — Я счастлив, что простой случай дал мне возможность оказать ей услугу!
— О, вы жестоко ошибаетесь! — ответил старик, взяв его за руку. — Вы — один из тысячи! Надо быть настоящим мужчиной для того, чтобы выйти живым по другую сторону Громовых Порогов! Я лично могу указать только на одного человека, который за последние двадцать лет совершил этот подвиг, и этот человек был сам Анри Д'Аркамбаль! Только мы трое, — вы, Жанна и я, — можем похвастать тем, что вырвались из цепких объятий этого чудовища! Все остальные поплатились жизнью за свою смелую попытку. Я вижу в этом перст судьбы!
Филипп задрожал.
— Мы трое! — воскликнул он.
— Да, мы трое! И вот почему я отныне считаю вас членом нашего дома!
Он увел Филиппа в глубь комнаты, и молодой человек только теперь обратил внимание на то, что почти все стены большой комнаты заняты полками с книгами, всевозможными бумагами и географическими картами, а также рисунками. Точно так же и массивный стол был завален книгами и журналами, которые валялись даже на кожаных креслах и на полу, затянутом шкурами диких зверей. Многочисленные полки с книгами находились и на противоположном конце комнаты, где в свете лампы виднелись также колбы, странные стальные инструменты и стеклянные приборы.
Каким-то чудом в Пустыню попал ученый! Вот какова была заключительная мысль Филиппа, который понял, что здесь Жанна получила свое образование. Именно здесь, среди этих стен, насчитывающих несколько веков существования, в этой угрюмой тишине девушка знакомилась с миром.
Старик указал Филиппу на кресло близ большого стола и сел почти рядом с ним. У его ног стоял невысокий стул, крытый кожей серебристой рыси, и, когда Д'Аркамбаль глянул на него, его суровое лицо сразу смягчилось, выразив нечто вроде нежной улыбки.
— Вот где обычно сидит Жанна! — объяснил он. — У моих ног! Уже бог знает сколько лег она занимает это место! Когда ее нет здесь, я сам не свой! Мне кажется тогда, что вся жизнь кончилась. Ведь эта комната — наш мир! Сегодня вечером вы находитесь в Божьем Форте, завтра же вы увидите Дом Д'Аркамбаля! Вы, быть может, слышали о втором, но понятия не имели, и не имеете о первом, который отныне принадлежит Жанне, мне, Пьеру и — вам! Потому что — вы должны запомнить это — форт есть сердце Дома Д'Аркамбаля и состоит из комнаты, в которой мы сейчас находимся, и еще двух-трех комнат. Дом Д'Аркамбаля — наша граница. Когда к нам приходят чужие, они видят Дом, то есть несколько простых, грубо отделанных комнат, ничем не отличающихся от всех прочих поселковых домов, и никто не догадывается о существовании этой половины. Для остального мира мы живем там, для себя Мы существуем здесь.
Он добавил через несколько секунд:
— Я разрешил Жанне рассказать вам все. Но я — очень любопытный человек; и, как старика, вы должны меня раньше всех остальных побаловать. Я почти дрожу от волнения, так мне хочется знать, что случилось с Жанной.
Они беседовали около часа, и Филипп очень подробно изложил все события, начиная с момента первой встречи. Он предпочел не касаться тех вопросов, которые, по его мнению, Жанна и Пьер считали необходимым до поры до времени скрывать. К концу рассказа он не сомневался, что старик не имеет никакого представления о том горе, которое в настоящее время мучило девушку. Д'Аркамбаль сурово наморщил лоб и стиснул свои могучие челюсти, когда Филипп стал рассказывать о нападении неизвестных, о ранении Пьера и об их бегстве от насильников.
Старик был уверен, что бандитами руководили исключительно материальные соображения. Эту мысль внушил ему сын, а Жанна всячески старалась поддержать эту версию. Какие еще причины могли толкнуть людей на такое подлое нападение? Он сообщил Филиппу, что такие случаи имели место и раньше, и не мог успокоиться до тех пор, пока молодой человек не сообщил ему всех деталей касательно второй схватки и жестокой борьбы со стихией у Громовых Порогов, Он не выразил никакого волнения даже в тот момент, когда Филипп подробно описывал ему то ужасное положение, в котором он очутился вместе с девушкой, и только время от времени мрачные огоньки пробегали в его глубоко посаженных глазах.
Вдруг его лицо на один миг просветлело: под столом послышался нежный звон.
— Ах, господи, я совсем позабыл! — воскликнул он. — Простите, Филипп, старика! Ведь обед уже свыше получаса ждет нас. Кроме того…
Он подался вперед и нажал маленькую кнопку, на которую Филипп до сих пор не обратил никакого внимания.
— Я — страшный эгоист!
Едва старик произнес эти слова, в коридоре послышались шаги, и, несмотря на то, что Филипп всячески старался владеть собой и ничем не выдавать своего волнения, он вскочил на ноги. Вошла Жанна и остановилась в круге света, отбрасываемого лампами, на расстоянии нескольких шагов от стола. Она была до того прекрасна, что он не смотрел на тех, кто вошел после нее, и не слышал радостного, тихого смеха Д'Аркамбаля. На одну минуту ему показалось, что он увидел чудесное лицо на портрете, повернутом к стене, но перед ним находился живой образ из плоти и крови. Но его поразило нечто более сильное, чем это сходство. В этот момент он увидел воплощение своей мечты, существо, которое словно пришло из другого мира.
На Жанне было белоснежное платье старинного покроя и до того легкое, что подчеркивало гибкость ее стройного тела. Белые плечи, как цветы, выступали над массой нежнейших кружев, падавших на грудь. Безупречные, почти детские, руки были обнажены. Волосы она собрала в виде короны и украсила единственным цветком на затылке.
После первой минуты изумления, Филипп сделал над собой усилие и вполне овладел собой. Он тотчас же низко склонился, желая скрыть краску, выступившую на лице. Жанна сделала глубокий реверанс, прошла мимо него и с детской стремительностью упала в объятия отца.
Невыразимая радость засветилась в глазах старика, когда он поверх головки Жанны посмотрел на Филиппа.
— Теперь вы видите, кого вы спасли для меня! — воскликнул он.
Старик оглянулся, и Филипп только теперь заметил, что, кроме них, в комнате есть и другие люди: Пьер, очаровательная темнолицая девушка с волосами цвета воронова крыла.
Жанна выпустила руку отца и протянула обе руки Филиппу.
— Мсье Филипп! — воскликнула она, — разрешите представить вам мою сестру, мадемуазель Куше!
Сестра Жанны поздоровалась с молодым человеком, а старик тем временем усмехнулся в бороду и сказал:
— Завтра в Доме Д'Аркамбаля вы сможете называть ее просто Отилл, но сегодня мы находимся в Форте, а поэтому… Но, Жанна! — неожиданно произнес он: — какая ты прелесть!
— Ангел! — так тихо произнес Филипп, что никто не расслышал этого слова.
— И эту прелестную девушку, мсье Филипп, вам придется сегодня повести к столу. Я полагаю, что завтра, когда я натяну на ноги штиблеты, а на голову — кожаную шапку, я буду величать вас Томом, Анри, Диком, Гарри или как-нибудь иначе, но сегодня вы — мсье Филипп! Так вот, мсье Филипп, имейте в виду, что никто до сих пор, кроме меня и Пьера, не имел чести вести Жанну к столу. Вот почему я, по правде сказать, немного ревную. Пожалуйте вперед!
Когда Филипп почувствовал прикосновение руки Жанны, он не мог совладать с собой и в коридоре произнес совсем тихо:
— Я так рад, так рад, что и сказать на могу!
— А как вам нравится это платье, мсье Филипп? — продолжал Д'Аркамбаль, который все время шел позади них и говорил теперь с чисто юношеским восторгом. — Большая честь заключается уже в том, чтобы эскортировать такое платье, — я уже не говорю о глупенькой девочке, которая носит этот наряд. Я хочу сообщить вам, что это платье в свое время принадлежало прекрасной леди по имени Камилла, которая умерла свыше ста лет назад.
— Ну, папа! — капризно произнесла Жанна. — Неужели же ты забыл?
— Ах, да! Ну, больше не буду! Я, действительно, забыл, что ты сама расскажешь обо всем этом мсье Филиппу.
Они вошли в другую комнату, освещенную только одной висячей лампой. Филипп тотчас же обратил внимание на прекрасно сервированный стол и только после того отдал себе отчет в том, что эта комната еще удивительнее тех двух, в которых он уже был. Во-первых, в ней не было стульев. Вдоль стола тянулись какие-то скамьи с зелеными кожаными сидениями. Такие же оригинальные сидения имелись и в других частях комнаты. Все здесь, начиная с картин на стенах и кончая шлемом и панцирем в углу, говорило о старине. Над большим камином, в котором ярко горели березовые дрова, висело средневековое оружие: кремневое ружье, негодные к употреблению старые французские пистолеты, короткая рапира, вроде той, которую Филипп видел на Пьере, и две длинных сабли. Филипп обратил внимание на то, что рукоятки обоих пистолетов были украшены выцветшими бантами.
Во время обеда Филипп не мог не заметить, что Жанна находится в возбужденном состоянии. Ее щеки пылали, а в глазах сверкали такие огни, каких он никогда до сих пор не замечал. Их блеск носил определенно лихорадочный характер. Несколько раз он заметил, как легкая судорога, словно от холода, пробегала по ее плечам. От его внимания не укрылось, что и Пьер заметил это, и ему показалось, что веселость молодого человека — деланная, вынужденная. Только старик и Отилл вели себя по-прежнему и выражали непритворную радость. Филипп по ассоциации вспомнил о своем недавнем ужине с Айлин Брокау и ее отцом. И мисс Брокау вела себя тогда так же странно и так же боролась с собой, как сейчас Жанна.
На старике был такой же кожаный костюм, как и на Пьере. Его волосы и борода находились в диком беспорядке, а из-под косматых бровей горела пара глубоко посаженных глаз, отливавших синей сталью. В первую минуту он внушал страх. Он был стар и в то же время молод. Беловолосый, серолицый, он тем не менее производил впечатление богатыря.
— Филипп Уайтмор! — сказал он. — Я — Анри Д'Аркамбаль! Пусть вознаградит вас всевышний за все то, что вы сделали!
Железная рука сдавила пальцы Филиппа. И вдруг, еще до того, как молодой человек успел ответить, старик опустил свои руки на его плечи и обнял его. Их плечи соприкоснулись, а лица почти слились в одно. Два человека, которые любили Жанну Д'Аркамбаль больше всего на свете, с минуту пристально смотрели друг другу в глаза.
— Они все рассказали мне! — мягко произнес старик. — Вы избавили мою Жанну от смерти. Примите отцовскую благодарность, а вместе с ней и — это!
Он отступил назад и сделал широкий жест, который обнял, казалось, всю комнату.
— Все, все, что вы видите здесь, принадлежит ей! — сказал он. — Если бы она умерла, то вслед за ней умер бы и я! И подумать только, какой опасности она подверглась! Спасая ее, вы тем самым спасли меня. Поэтому будьте желанным гостем в этом доме, который готов принять вас, как родного. Должен вам сказать, что впервые с тех пор, как моя Жанна крохотным ребенком вошла в форт, наш дом принимает, как родного, чужого человека, а это значит, что вы можете рассчитывать на наше гостеприимство до тех пор, пока захотите.
Он снова крепко пожал руки Филиппа, и две крупные слезы потекли по его землистым щекам. Эти слова, которые сорвались с уст отца Жанны, произвели на молодого человека такое сильное впечатление, что он снова почувствовал себя во власти самых радужных и смелых надежд. По многим причинам он никак не мог ждать подобного приема. Он сам не мог найти причины и объяснения, но ему почему-то чудились всевозможные страхи и ужасы. И вдруг владелец Божьего Форта оказал ему такой любезный прием!
С Пьером трудно было говорить, так как он все время избегал лишних слов. Что касается Жанны, то и она представляла собой сплошную тайну, которая то наполняла его сердце надеждами, то повергала его в отчаяние. Д'Аркамбаль принял его, как родного сына. И вот почему, как он ни старался, он не мог выразить те чувства, которые в настоящую минуту обуревали его.
— Я думаю, что каждый мужчина на моем месте сделал бы то же самое для вашей дочери! — сказал он наконец. — Я счастлив, что простой случай дал мне возможность оказать ей услугу!
— О, вы жестоко ошибаетесь! — ответил старик, взяв его за руку. — Вы — один из тысячи! Надо быть настоящим мужчиной для того, чтобы выйти живым по другую сторону Громовых Порогов! Я лично могу указать только на одного человека, который за последние двадцать лет совершил этот подвиг, и этот человек был сам Анри Д'Аркамбаль! Только мы трое, — вы, Жанна и я, — можем похвастать тем, что вырвались из цепких объятий этого чудовища! Все остальные поплатились жизнью за свою смелую попытку. Я вижу в этом перст судьбы!
Филипп задрожал.
— Мы трое! — воскликнул он.
— Да, мы трое! И вот почему я отныне считаю вас членом нашего дома!
Он увел Филиппа в глубь комнаты, и молодой человек только теперь обратил внимание на то, что почти все стены большой комнаты заняты полками с книгами, всевозможными бумагами и географическими картами, а также рисунками. Точно так же и массивный стол был завален книгами и журналами, которые валялись даже на кожаных креслах и на полу, затянутом шкурами диких зверей. Многочисленные полки с книгами находились и на противоположном конце комнаты, где в свете лампы виднелись также колбы, странные стальные инструменты и стеклянные приборы.
Каким-то чудом в Пустыню попал ученый! Вот какова была заключительная мысль Филиппа, который понял, что здесь Жанна получила свое образование. Именно здесь, среди этих стен, насчитывающих несколько веков существования, в этой угрюмой тишине девушка знакомилась с миром.
Старик указал Филиппу на кресло близ большого стола и сел почти рядом с ним. У его ног стоял невысокий стул, крытый кожей серебристой рыси, и, когда Д'Аркамбаль глянул на него, его суровое лицо сразу смягчилось, выразив нечто вроде нежной улыбки.
— Вот где обычно сидит Жанна! — объяснил он. — У моих ног! Уже бог знает сколько лег она занимает это место! Когда ее нет здесь, я сам не свой! Мне кажется тогда, что вся жизнь кончилась. Ведь эта комната — наш мир! Сегодня вечером вы находитесь в Божьем Форте, завтра же вы увидите Дом Д'Аркамбаля! Вы, быть может, слышали о втором, но понятия не имели, и не имеете о первом, который отныне принадлежит Жанне, мне, Пьеру и — вам! Потому что — вы должны запомнить это — форт есть сердце Дома Д'Аркамбаля и состоит из комнаты, в которой мы сейчас находимся, и еще двух-трех комнат. Дом Д'Аркамбаля — наша граница. Когда к нам приходят чужие, они видят Дом, то есть несколько простых, грубо отделанных комнат, ничем не отличающихся от всех прочих поселковых домов, и никто не догадывается о существовании этой половины. Для остального мира мы живем там, для себя Мы существуем здесь.
Он добавил через несколько секунд:
— Я разрешил Жанне рассказать вам все. Но я — очень любопытный человек; и, как старика, вы должны меня раньше всех остальных побаловать. Я почти дрожу от волнения, так мне хочется знать, что случилось с Жанной.
Они беседовали около часа, и Филипп очень подробно изложил все события, начиная с момента первой встречи. Он предпочел не касаться тех вопросов, которые, по его мнению, Жанна и Пьер считали необходимым до поры до времени скрывать. К концу рассказа он не сомневался, что старик не имеет никакого представления о том горе, которое в настоящее время мучило девушку. Д'Аркамбаль сурово наморщил лоб и стиснул свои могучие челюсти, когда Филипп стал рассказывать о нападении неизвестных, о ранении Пьера и об их бегстве от насильников.
Старик был уверен, что бандитами руководили исключительно материальные соображения. Эту мысль внушил ему сын, а Жанна всячески старалась поддержать эту версию. Какие еще причины могли толкнуть людей на такое подлое нападение? Он сообщил Филиппу, что такие случаи имели место и раньше, и не мог успокоиться до тех пор, пока молодой человек не сообщил ему всех деталей касательно второй схватки и жестокой борьбы со стихией у Громовых Порогов, Он не выразил никакого волнения даже в тот момент, когда Филипп подробно описывал ему то ужасное положение, в котором он очутился вместе с девушкой, и только время от времени мрачные огоньки пробегали в его глубоко посаженных глазах.
Вдруг его лицо на один миг просветлело: под столом послышался нежный звон.
— Ах, господи, я совсем позабыл! — воскликнул он. — Простите, Филипп, старика! Ведь обед уже свыше получаса ждет нас. Кроме того…
Он подался вперед и нажал маленькую кнопку, на которую Филипп до сих пор не обратил никакого внимания.
— Я — страшный эгоист!
Едва старик произнес эти слова, в коридоре послышались шаги, и, несмотря на то, что Филипп всячески старался владеть собой и ничем не выдавать своего волнения, он вскочил на ноги. Вошла Жанна и остановилась в круге света, отбрасываемого лампами, на расстоянии нескольких шагов от стола. Она была до того прекрасна, что он не смотрел на тех, кто вошел после нее, и не слышал радостного, тихого смеха Д'Аркамбаля. На одну минуту ему показалось, что он увидел чудесное лицо на портрете, повернутом к стене, но перед ним находился живой образ из плоти и крови. Но его поразило нечто более сильное, чем это сходство. В этот момент он увидел воплощение своей мечты, существо, которое словно пришло из другого мира.
На Жанне было белоснежное платье старинного покроя и до того легкое, что подчеркивало гибкость ее стройного тела. Белые плечи, как цветы, выступали над массой нежнейших кружев, падавших на грудь. Безупречные, почти детские, руки были обнажены. Волосы она собрала в виде короны и украсила единственным цветком на затылке.
После первой минуты изумления, Филипп сделал над собой усилие и вполне овладел собой. Он тотчас же низко склонился, желая скрыть краску, выступившую на лице. Жанна сделала глубокий реверанс, прошла мимо него и с детской стремительностью упала в объятия отца.
Невыразимая радость засветилась в глазах старика, когда он поверх головки Жанны посмотрел на Филиппа.
— Теперь вы видите, кого вы спасли для меня! — воскликнул он.
Старик оглянулся, и Филипп только теперь заметил, что, кроме них, в комнате есть и другие люди: Пьер, очаровательная темнолицая девушка с волосами цвета воронова крыла.
Жанна выпустила руку отца и протянула обе руки Филиппу.
— Мсье Филипп! — воскликнула она, — разрешите представить вам мою сестру, мадемуазель Куше!
Сестра Жанны поздоровалась с молодым человеком, а старик тем временем усмехнулся в бороду и сказал:
— Завтра в Доме Д'Аркамбаля вы сможете называть ее просто Отилл, но сегодня мы находимся в Форте, а поэтому… Но, Жанна! — неожиданно произнес он: — какая ты прелесть!
— Ангел! — так тихо произнес Филипп, что никто не расслышал этого слова.
— И эту прелестную девушку, мсье Филипп, вам придется сегодня повести к столу. Я полагаю, что завтра, когда я натяну на ноги штиблеты, а на голову — кожаную шапку, я буду величать вас Томом, Анри, Диком, Гарри или как-нибудь иначе, но сегодня вы — мсье Филипп! Так вот, мсье Филипп, имейте в виду, что никто до сих пор, кроме меня и Пьера, не имел чести вести Жанну к столу. Вот почему я, по правде сказать, немного ревную. Пожалуйте вперед!
Когда Филипп почувствовал прикосновение руки Жанны, он не мог совладать с собой и в коридоре произнес совсем тихо:
— Я так рад, так рад, что и сказать на могу!
— А как вам нравится это платье, мсье Филипп? — продолжал Д'Аркамбаль, который все время шел позади них и говорил теперь с чисто юношеским восторгом. — Большая честь заключается уже в том, чтобы эскортировать такое платье, — я уже не говорю о глупенькой девочке, которая носит этот наряд. Я хочу сообщить вам, что это платье в свое время принадлежало прекрасной леди по имени Камилла, которая умерла свыше ста лет назад.
— Ну, папа! — капризно произнесла Жанна. — Неужели же ты забыл?
— Ах, да! Ну, больше не буду! Я, действительно, забыл, что ты сама расскажешь обо всем этом мсье Филиппу.
Они вошли в другую комнату, освещенную только одной висячей лампой. Филипп тотчас же обратил внимание на прекрасно сервированный стол и только после того отдал себе отчет в том, что эта комната еще удивительнее тех двух, в которых он уже был. Во-первых, в ней не было стульев. Вдоль стола тянулись какие-то скамьи с зелеными кожаными сидениями. Такие же оригинальные сидения имелись и в других частях комнаты. Все здесь, начиная с картин на стенах и кончая шлемом и панцирем в углу, говорило о старине. Над большим камином, в котором ярко горели березовые дрова, висело средневековое оружие: кремневое ружье, негодные к употреблению старые французские пистолеты, короткая рапира, вроде той, которую Филипп видел на Пьере, и две длинных сабли. Филипп обратил внимание на то, что рукоятки обоих пистолетов были украшены выцветшими бантами.
Во время обеда Филипп не мог не заметить, что Жанна находится в возбужденном состоянии. Ее щеки пылали, а в глазах сверкали такие огни, каких он никогда до сих пор не замечал. Их блеск носил определенно лихорадочный характер. Несколько раз он заметил, как легкая судорога, словно от холода, пробегала по ее плечам. От его внимания не укрылось, что и Пьер заметил это, и ему показалось, что веселость молодого человека — деланная, вынужденная. Только старик и Отилл вели себя по-прежнему и выражали непритворную радость. Филипп по ассоциации вспомнил о своем недавнем ужине с Айлин Брокау и ее отцом. И мисс Брокау вела себя тогда так же странно и так же боролась с собой, как сейчас Жанна.