— Совершенно верно! — воскликнул Филипп. — Мне очень хотелось бы, чтобы ты высказал свои соображения, и тогда мы сравним наши выводы. Лорд этот является основным ключом к разгадке. Для нас сейчас не так важно, кто орудует там, но мы должны признать несомненный факт, что здесь главное действующее лицо — английский аристократик! Мы должны считаться не с тем, кто писал, а с тем, кому писали! Очевидно, этого человека рассчитывали найти в Черчилле, потому что письмо именно туда и адресовано. Но, насколько мне удалось до сих пор выяснить, Фитцхьюг там никогда не был!
Грегсон стряхнул пепел с папиросы.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Я много дал бы за то, чтобы тут же на месте выяснить, кто такой в действительности этот самый лорд! Какой такой англичанин позволил себе втесаться в столь грязное дело!
— Ты начинаешь подходить к самой сути дела! — с более веселым выражением лица произнес Уайтмор. — Другими словами, ты задаешься тем же самым вопросом, который я лично в течение последних трех дней задавал себе по меньшей мере тысячу раз. Но пока что никакого ответа не нашел. Если бы это был какой-нибудь Том Броун или Билл Джонс, то мы прочли бы в письме только то, что в нем имеется, но имя «лорд Фитцхьюг» заставляет нас призадуматься и читать между строками. Каким образом, как ты выражаешься, сюда втесалась такая сволочь, как лорд?
Приятели в течение нескольких секунд пристально смотрели друг на друга.
— Я думаю… — начал Грегсон.
— Что ты думаешь?
— Я думаю, что за этим планом, который набросан в письме, скрывается нечто более важное, чем мы можем представить себе в первую минуту. Тут идет вопрос не только о том, чтобы поднять все население и заставить вас убраться отсюда подобру-поздорову! Вашим врагам не так важно и то, чтобы правительство отобрало свое разрешение на право эксплуатации речных и озерных богатств. Тут таится что-то другое и посерьезнее!
— Я вполне согласен с тобой! — спокойно ответил Уайтмор.
— А есть ли у тебя какие-нибудь предложения соответствующего рода?
— Нет, пока никаких! Я знаю, что английский капитал чрезвычайно заинтересован в минеральных богатствах, находящихся к востоку от предполагаемой дороги. Но Черчилл тут не входит в расчет, так как все операции связаны с Торонто и Монреалем.
— Писал ли ты что-нибудь Брокау об этом письме?
— Ты — первый человек, с которым я поделился его содержанием! — ответил Филипп. — Да, я позабыл сказать, что Брокау должен в самом скором времени приехать на север. Пароходы Гудзоновой Компании, которые приходят на север дважды в год и иногда поднимаются до Галифакса, сейчас находятся уже в пути, и возможно, что на одном из них находится мой компаньон. Мы ждем пароход через семь-десять дней. И кстати, — тут Филипп на секунду остановился, глубоко засунул руки в карманы и с полуулыбкой поглядел на Грегсона, — кстати, могу сообщить тебе одну более приятную новость. Вместе со стариком едет его дочь, мисс Брокау, изумительно красивая девушка.
Грегсон так долго держал в пальцах спичку, что огонь коснулся его ногтей.
— Что за чепуху ты порешь! Правда, я слышал…
— Да, дорогой мой, я думаю, что ты слышал о ее красоте. Правда, Грегги, я не такой энтузиаст, как ты, но я должен вполне согласиться с тобой, что мисс Брокау очень и очень красива. Ты сам убедишься в том, что она — самая красивая женщина, которую когда-либо видели твои глаза, и ты, конечно, немедленно загоришься желанием дать ее потрет на обложке «Burke's». Понимаю твое удивление, а также вопрос, который замер на твоих устах: чего ради она приезжает сюда? Ведь так, я не ошибся?
Странное выражение засветилось в глазах Уайтмора, и Грегсон легко мог бы заметить его, если бы в эту минуту не поднялся с места, не подошел к двери и не выглянул наружу.
— Почему здесь звезды больше и ярче, чем где-либо на свете? — спросил он.
— Это объясняется чрезвычайно чистым воздухом, — ответил Филипп, пытаясь угадать, что происходит в мозгу его приятеля. — Местный воздух по сравнению с вашим похож на тонкое стекло, которое почистили от столетней грязи.
Грегсон тихо, продолжительно свистнул. Затем, не поворачиваясь, сказал:
— Мне очень интересно, Филь, знать, красивее ли она той девушки, которую я видел вчера вечером. На сколько голов она ее обгонит?
Филипп молчал. Грегсон повернулся к нему и с улыбкой произнес:
— Прости мне, дружище, мой жаргон. Я говорю о мисс Брокау как о лошади. Конечно, это глупо!
— Вообще говоря, я никогда не ставил на красоту той или иной девушки, — возразил Уайтмор, — но в данном случае я готов изменить себе и принять любое пари. Если твоя красавица окажется лучше мисс Брокау, то я куплю тебе самую лучшую и дорогую шляпу в Нью-Йорке.
— Идет! — воскликнул Грегсон. — Правду сказать, Филь, твой рассказ сильно взволновал меня, и я ничего не имею против перемены темы. Я слишком много слышал сегодня о делах, и поэтому разреши сейчас немного отдохнуть и, кстати, заняться эскизом, который надо закончить, пока еще память хранит очертания лица. Ты ничего не имеешь против?
— Абсолютно ничего! — сказал Филипп. — Я же тем временем подышу свежим воздухом. Хочу немного пройтись.
Он накинул на плечи пальто и снял шапку с гвоздя на стене, Грегсон уселся под самой лампой и начал чинить карандаш. Филипп готов был уже выйти из хижины, как вдруг Грегсон вынул из кармана конверт и положил его на стол.
— Если случайно, во время прогулки, встретишь девушку, похожую на эту, — он указал на конверт, — кланяйся ей от моего имени и вообще шепни два-три теплых слова. Я набросал этот эскиз второпях, так что большого сходства тут нет.
Филипп улыбнулся, взяв в руки конверт.
— Самая красивая девуш… — начал он, но мигом замолчал, как только взглянул на оборотную сторону конверта.
Он невольно вздрогнул и даже подался назад. Грегсон, подняв голову, заметил, что улыбка мигом сбежала с его уст и что на бронзовых щеках проступил яркий румянец. Уайтмор с полминуты глядел на эскиз, затем молча перевел взор на приятеля.
Теперь уже Грегсон многозначительно и вместе с тем невинно улыбался.
— Ну, так как же обстоит дело с нашим пари? — ехидно спросил он.
— Да, это очаровательная девушка! — пробормотал Филипп, положив конверт на стол и повернувшись к двери. — Ты, Грегги, не жди меня. Если я не скоро приду, ложись спать без меня.
Он слышал, как вслед ему Грегсон рассмеялся, и подумал, что сказал бы этот милый человек, узнай он, что на обороте конверта был набросан портрет мисс Айлин Брокау.
ГЛАВА V
ГЛАВА VI
Грегсон стряхнул пепел с папиросы.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Я много дал бы за то, чтобы тут же на месте выяснить, кто такой в действительности этот самый лорд! Какой такой англичанин позволил себе втесаться в столь грязное дело!
— Ты начинаешь подходить к самой сути дела! — с более веселым выражением лица произнес Уайтмор. — Другими словами, ты задаешься тем же самым вопросом, который я лично в течение последних трех дней задавал себе по меньшей мере тысячу раз. Но пока что никакого ответа не нашел. Если бы это был какой-нибудь Том Броун или Билл Джонс, то мы прочли бы в письме только то, что в нем имеется, но имя «лорд Фитцхьюг» заставляет нас призадуматься и читать между строками. Каким образом, как ты выражаешься, сюда втесалась такая сволочь, как лорд?
Приятели в течение нескольких секунд пристально смотрели друг на друга.
— Я думаю… — начал Грегсон.
— Что ты думаешь?
— Я думаю, что за этим планом, который набросан в письме, скрывается нечто более важное, чем мы можем представить себе в первую минуту. Тут идет вопрос не только о том, чтобы поднять все население и заставить вас убраться отсюда подобру-поздорову! Вашим врагам не так важно и то, чтобы правительство отобрало свое разрешение на право эксплуатации речных и озерных богатств. Тут таится что-то другое и посерьезнее!
— Я вполне согласен с тобой! — спокойно ответил Уайтмор.
— А есть ли у тебя какие-нибудь предложения соответствующего рода?
— Нет, пока никаких! Я знаю, что английский капитал чрезвычайно заинтересован в минеральных богатствах, находящихся к востоку от предполагаемой дороги. Но Черчилл тут не входит в расчет, так как все операции связаны с Торонто и Монреалем.
— Писал ли ты что-нибудь Брокау об этом письме?
— Ты — первый человек, с которым я поделился его содержанием! — ответил Филипп. — Да, я позабыл сказать, что Брокау должен в самом скором времени приехать на север. Пароходы Гудзоновой Компании, которые приходят на север дважды в год и иногда поднимаются до Галифакса, сейчас находятся уже в пути, и возможно, что на одном из них находится мой компаньон. Мы ждем пароход через семь-десять дней. И кстати, — тут Филипп на секунду остановился, глубоко засунул руки в карманы и с полуулыбкой поглядел на Грегсона, — кстати, могу сообщить тебе одну более приятную новость. Вместе со стариком едет его дочь, мисс Брокау, изумительно красивая девушка.
Грегсон так долго держал в пальцах спичку, что огонь коснулся его ногтей.
— Что за чепуху ты порешь! Правда, я слышал…
— Да, дорогой мой, я думаю, что ты слышал о ее красоте. Правда, Грегги, я не такой энтузиаст, как ты, но я должен вполне согласиться с тобой, что мисс Брокау очень и очень красива. Ты сам убедишься в том, что она — самая красивая женщина, которую когда-либо видели твои глаза, и ты, конечно, немедленно загоришься желанием дать ее потрет на обложке «Burke's». Понимаю твое удивление, а также вопрос, который замер на твоих устах: чего ради она приезжает сюда? Ведь так, я не ошибся?
Странное выражение засветилось в глазах Уайтмора, и Грегсон легко мог бы заметить его, если бы в эту минуту не поднялся с места, не подошел к двери и не выглянул наружу.
— Почему здесь звезды больше и ярче, чем где-либо на свете? — спросил он.
— Это объясняется чрезвычайно чистым воздухом, — ответил Филипп, пытаясь угадать, что происходит в мозгу его приятеля. — Местный воздух по сравнению с вашим похож на тонкое стекло, которое почистили от столетней грязи.
Грегсон тихо, продолжительно свистнул. Затем, не поворачиваясь, сказал:
— Мне очень интересно, Филь, знать, красивее ли она той девушки, которую я видел вчера вечером. На сколько голов она ее обгонит?
Филипп молчал. Грегсон повернулся к нему и с улыбкой произнес:
— Прости мне, дружище, мой жаргон. Я говорю о мисс Брокау как о лошади. Конечно, это глупо!
— Вообще говоря, я никогда не ставил на красоту той или иной девушки, — возразил Уайтмор, — но в данном случае я готов изменить себе и принять любое пари. Если твоя красавица окажется лучше мисс Брокау, то я куплю тебе самую лучшую и дорогую шляпу в Нью-Йорке.
— Идет! — воскликнул Грегсон. — Правду сказать, Филь, твой рассказ сильно взволновал меня, и я ничего не имею против перемены темы. Я слишком много слышал сегодня о делах, и поэтому разреши сейчас немного отдохнуть и, кстати, заняться эскизом, который надо закончить, пока еще память хранит очертания лица. Ты ничего не имеешь против?
— Абсолютно ничего! — сказал Филипп. — Я же тем временем подышу свежим воздухом. Хочу немного пройтись.
Он накинул на плечи пальто и снял шапку с гвоздя на стене, Грегсон уселся под самой лампой и начал чинить карандаш. Филипп готов был уже выйти из хижины, как вдруг Грегсон вынул из кармана конверт и положил его на стол.
— Если случайно, во время прогулки, встретишь девушку, похожую на эту, — он указал на конверт, — кланяйся ей от моего имени и вообще шепни два-три теплых слова. Я набросал этот эскиз второпях, так что большого сходства тут нет.
Филипп улыбнулся, взяв в руки конверт.
— Самая красивая девуш… — начал он, но мигом замолчал, как только взглянул на оборотную сторону конверта.
Он невольно вздрогнул и даже подался назад. Грегсон, подняв голову, заметил, что улыбка мигом сбежала с его уст и что на бронзовых щеках проступил яркий румянец. Уайтмор с полминуты глядел на эскиз, затем молча перевел взор на приятеля.
Теперь уже Грегсон многозначительно и вместе с тем невинно улыбался.
— Ну, так как же обстоит дело с нашим пари? — ехидно спросил он.
— Да, это очаровательная девушка! — пробормотал Филипп, положив конверт на стол и повернувшись к двери. — Ты, Грегги, не жди меня. Если я не скоро приду, ложись спать без меня.
Он слышал, как вслед ему Грегсон рассмеялся, и подумал, что сказал бы этот милый человек, узнай он, что на обороте конверта был набросан портрет мисс Айлин Брокау.
ГЛАВА V
Отойдя на дюжину шагов, Филипп остановился в тени большой сосны и решил вернуться в хижину. С того места, где он стоял, он видел Грегсона, склонившегося над столом и готового приступить к работе.
Уайтмор не скрывал от себя, что эскиз поразил его. Не отрицал и того, что он вызвал краску на его лице, но боялся, что Грегсон, по случайному совпадению обстоятельств, припишет весь эффект чему-нибудь, не имеющему ничего общего с правдой.
Мисс Брокау находилась на расстоянии тысячи миль или еще больше того. В настоящее время она проезжала Северную Атлантику, если пароход уже вышел из Галифакса. До сих пор ей никогда не приходилось бывать на севере. Мало того, Уайтмор знал, что Грегсон никогда не видел, да и не мог видеть эту девушку. Слышал он о ней только от него, Уайтмора, или же иногда читал о мисс Айлин Брокау в газетном отделе «В городе и свете».
Чем же объяснить ее портрет на обороте конверта?
Он сделал два-три шага по направлению к двери и круто остановился. Если он вернется, Грегсон засыплет его вопросами и вынудит признаться в том, что он предпочитал держать в секрете даже от своего самого интимного друга. В конце концов, это было случайное сходство, не больше, несмотря на то, что это сходство поразило и даже потрясло его. Ему стоило больших усилий не выдать своего волнения.
Он прислонился к большому камню, облокотился на густой зеленый куст и устремил свой взор в загадочные дали. Над его головой плавно колыхалось море сосновых крон. Из глубины листвы доносились голоса сов, изредка нарушавшие волшебное, сосредоточенное молчание ночи.
Чем больше он разбирался в своих мыслях, тем ярче вспоминал картины прошлого, прожитую жизнь… Стремительно развернулся свиток воспоминаний, и он увидел того Филиппа Уайтмора, который некогда жил и своевременно скончался. Вместе с призраками былого им снова овладело чувство одиночества, тяжести которого он не мог выдержать. Он вздрогнул, как человек, проснувшийся после кошмарного сна. Над черными соснами, в серых туманных далях, над горами и лесами его мысль поднялась так высоко, что он увидел тот период своей жизни, когда, казалось, она только-только начиналась. Одно время эта жизнь была прекрасна. Была полна надежд и прекрасных перспектив. Пред ним раскрывалось замечательное будущее, — и вдруг все резко изменилось.
Машинально он крепко сжал руки, когда вспомнил о том, что случилось, когда вспомнил о черных днях полного крушения надежд, о днях смерти и разочарования. Все его мечты и надежды потерпели жестокое крушение. Он боролся, ибо по природе своей был настоящим борцом, отважно поднимался после каждого падения, как бы глубоко оно ни было. Но результаты были все те же. Вначале он смеялся и говорил о «случайных неудачах». Но неудачи эти следовали с такой настойчивостью и неустанностью, что мало-помалу развили в нем новый взгляд на вещи.
Удары судьбы оказали свое разрушительное действие. Он начал смотреть на мужчин и женщин так, как никогда раньше не смотрел, и им все больше и сильнее овладевало отвращение к тому, что он узнавал и открывал. Новый взгляд на вещи настойчиво звал его прочь из этого мира, звал в Пустыню, прелесть которой он уже вкусил однажды, когда странствовал с тем же Грегсоном. Ему опротивел жалкий блеск ночных кутежей и бешеная, неустанная дневная погоня за долларом. Ни один человек не отдавал себе точного отчета в перемене, которая случилась с ним. Он не мог найти друга, вполне солидарного по мыслям и переживаниям. Он перестал понимать людей, а те, в свою очередь, не понимали его. Раз, все же, случилось, что он готов был поверить и сделать все для того, чтобы…
Глубокое дыхание — почти вздох! — сорвалось с его губ, когда он подумал о последней ночи, проведенной «в свете», на балу, данном в его честь Брокау. Он снова слышал шепот, смех многочисленной толпы и мягкий шелест юбок… Он помнит: вдруг все затихло, с минуту царило напряженнейшее молчание, а затем раздались мягчайшие, тихие звуки его любимого вальса. А он в это время стоял за рядом пальм и смотрел в ясные, серые глаза Айлин Брокау.
Он видел себя склонившимся над изумительно белыми, худенькими плечиками, пленившими и отравившими его своей красотой. Он хотел сказать что-то, но в то же время так боялся, что побледнел от волнения. А девушка несколько подалась назад, откинула головку невиданной красоты, почти касаясь своими золотистыми волосами его губ, и ждала его слов. Месяцы, целые месяцы он боролся с этим наваждением, с воспоминанием о ее красоте, но редко побеждал его… Как он ни старался, как ни отгонял соблазнительный образ, он все же видел эту девушку, чистую и светлую, как ангел, — видел и знал, что, подобно ему, насмерть ранены ею и другие мужчины. Она сама не скрывала этого и с беспечным смехом, с какой-то странной легкостью говорила о нанесенных ею ранах.
Он тихо усмехнулся про себя, совершенно отчетливо вспомнив, как в пальмовый уголок прошел глупый, бестолковый Рансом, который пытался любезничать с маленькой мисс Мисен. Рансом всегда говорил какие-нибудь глупости, но на сей раз его бестолковость спасла Уайтмора, у которого замерли на устах слова любви. Когда же Рансом и мисс Мисен, поболтав вдоволь, скрылись, Филипп уже не находил нужных слов любви, но открыто заявил красавице, что полюбил бы ее всем сердцем своим, если бы душа ее была бы так же прекрасна, как и глаза… Это была его последняя надежда и заключалась она в том, что мисс Брокау поймет его, уразумеет всю пустоту и бессодержательность своей жизни и вместе с ним начнет борьбу за лучшее будущее.
Но она насмеялась над ним!
Она поднялась с места, и на секунду ему показалось, что огненные стрелы мелькнули в ее глазах. Ее голос дрожал, когда она заговорила. Она досадливо повела плечиками, когда к ним донесся смех Рансома и его собеседницы. Дрожь ее губ явно говорила о раздражении, которое овладело всем ее существом. Она возненавидела Рансома за то, что в самую патетическую минуту он помешал ей одержать решительную победу. В то же время она злилась на Филиппа, который спасся от унижения.
Это было давно. Теперь он стоял в холодной мирной ночи и громко смеялся, вспоминая те минуты. Она сама себя выдала с головой, и это доставляло Филиппу огромное наслаждение. Рансом никогда не узнает, почему Филипп на прощанье так долго и благодарно пожимал его жирную руку.
Филипп медленно шел вдоль берега.
Город продолжал мирно спать, когда Уайтмор подошел к первому невысокому строению, которым открывался порт. На расстоянии нескольких шагов он увидел Довольно много новых построек, — рабочие домики, в которых ютились люди, сбежавшиеся сюда ради доллара со всех концов мира, — новые верфи, остовы элеваторов, угрюмые, глухие пакгаузы и несколько контор, где с утра до позднего вечера люди ссорились, дрались, сцеплялись в мертвой схватке, одержимые лишь одним желанием: добиться превосходства, набрать тем или иным путем как можно больше денег, сорвать наилучший куш… И в этом местечке, заброшенном на самый край света, уже началась отчаянная, бешеная борьба за доллар. Филипп видел следы этой бесчестной борьбы на каждом шагу, и ему стало бесконечно обидно за пионеров, которые двести лет тому назад пришли в эту страну и отдали все силы и всю жизнь только за то, чтобы впоследствии кучка наглых, беспринципных капиталистов осуществляла свои планы!
Повернувшись, он увидел свет в одном из небольших деревянных строений, в котором помещались конторы двух наиболее крупных фирм.
Этот свет и нечеткая тень старого Пирса, появившаяся в окне с поднятой шторой, натолкнула Филиппа на новую мысль. Он познакомился с Пирсом чуть ли не в первый день своего приезда сюда. Он ясно помнил свое впечатление от этого знакомства и теперь подумал: «Не есть ли Пирс тот самый загадочный лорд Фитцхьюг Ли?» Чем больше он думал, тем больше убеждался, что его предположение соответствует действительности.
И снова им овладела прежняя горечь. В конце концов, он сам был нисколько не лучше Пирса и даже того человека, которого они искали и который задумал такой возмутительный план! Его сделали таким судьба и люди! Он пришел в мир с иными целями, с другими желаниями, но жизнь перевернула в нем все вверх дном.
Вдруг он остановился. Ему показалось, /что где-то совсем близко прозвучал голос. Он вышел из лесной тени, пошел вперед и остановился возле серой скалы, которая выступала из моря и, словно ножом, разрезала Черчилл пополам. Дальнейший путь ему преградил довольно высокий песчаник. Он обогнул его, но тотчас же снова остановился и прижался к камню.
На расстоянии нескольких шагов, в сиянии луны, на вершине скалы сидели три фигуры, которые казались столь неподвижными, что в первую минуту их можно было принять за выступы той же скалы. Инстинктивно рука Филиппа потянулась к кобуре револьвера, но тотчас же отпрянула, как только он заметил женщину. Рядом с ней свернулся огромный волкодав, подле сидел мужчина. По его позе было ясно, что он — индеец. Он уперся локтями в колени, зарыл подбородок в ладонях и пристально глядел на залив, простиравшийся у подножия Черчилла.
Но Филипп остановился только благодаря женщине. Она тоже слегка подалась вперед и так же молча, как ее сосед, смотрела на воды залива. Она сидела с непокрытой головой, и волосы ее, упав на плечи, струились вдоль спины тяжелыми, сверкающими в лучах луны прядями. Филипп сразу определил, что эта женщина — не индианка.
Неожиданно девушка вздрогнула, вскочила с места, полуповернулась к Филиппу, причем ветер развеял во все стороны ее чудесные волосы, и устремила пытливый взор в серую даль за лесом. На один момент она повернулась так, что Филиппу почудилось, будто ее глаза нащупывают его, стараются вырвать из тени, отбрасываемой скалой, и проникнуть вглубь его собственных глаз. Никогда до сих пор он не видел среди туземцев такой безупречной красавицы. Именно о таких лицах он мечтал, когда его одолевала тоска и когда он подолгу сиживал за костром. Очень часто в такие минуты он думал о той же мисс Брокау и спрашивал себя: что было бы, как сложились бы их отношения, если бы Айлин постоянно жила здесь и была туземкой?
Он прижался еще плотнее к скале. Девушка вернулась на прежнее мecто, и снова лунный свет четко вырисовал ее стройные формы. Она наклонилась над собакой, и Филипп услышал ее мягкий, ласкающий голос, но не мог разобрать тех слов, что она произнесла. В тот же миг мужчина поднял голову, и Филипп сразу признал в нем полукровку-француза. Он хотел было удалиться так же тихо, как и пришел, но его остановил голос девушки.
— Значит, Пьер, это — Черчилл? — спросила она. — Тот самый Черчилл, куда приходят пароходы?
— Да, Жанна, это тот самый Черчилл, о котором я говорил тебе, — последовал ответ.
Снова наступило молчание, которое длилось около минуты. И вдруг с отчаянным надрывом в низком ясном голосе девушка произнесла несколько слов, которые потрясли Филиппа.
Она воскликнула:
— Я ненавижу его, Пьер! Ненавижу, ненавижу, ненавижу всей душой!
Филипп неожиданно для самого себя выступил вперед и сказал:
— Я тоже ненавижу его!
Уайтмор не скрывал от себя, что эскиз поразил его. Не отрицал и того, что он вызвал краску на его лице, но боялся, что Грегсон, по случайному совпадению обстоятельств, припишет весь эффект чему-нибудь, не имеющему ничего общего с правдой.
Мисс Брокау находилась на расстоянии тысячи миль или еще больше того. В настоящее время она проезжала Северную Атлантику, если пароход уже вышел из Галифакса. До сих пор ей никогда не приходилось бывать на севере. Мало того, Уайтмор знал, что Грегсон никогда не видел, да и не мог видеть эту девушку. Слышал он о ней только от него, Уайтмора, или же иногда читал о мисс Айлин Брокау в газетном отделе «В городе и свете».
Чем же объяснить ее портрет на обороте конверта?
Он сделал два-три шага по направлению к двери и круто остановился. Если он вернется, Грегсон засыплет его вопросами и вынудит признаться в том, что он предпочитал держать в секрете даже от своего самого интимного друга. В конце концов, это было случайное сходство, не больше, несмотря на то, что это сходство поразило и даже потрясло его. Ему стоило больших усилий не выдать своего волнения.
Он прислонился к большому камню, облокотился на густой зеленый куст и устремил свой взор в загадочные дали. Над его головой плавно колыхалось море сосновых крон. Из глубины листвы доносились голоса сов, изредка нарушавшие волшебное, сосредоточенное молчание ночи.
Чем больше он разбирался в своих мыслях, тем ярче вспоминал картины прошлого, прожитую жизнь… Стремительно развернулся свиток воспоминаний, и он увидел того Филиппа Уайтмора, который некогда жил и своевременно скончался. Вместе с призраками былого им снова овладело чувство одиночества, тяжести которого он не мог выдержать. Он вздрогнул, как человек, проснувшийся после кошмарного сна. Над черными соснами, в серых туманных далях, над горами и лесами его мысль поднялась так высоко, что он увидел тот период своей жизни, когда, казалось, она только-только начиналась. Одно время эта жизнь была прекрасна. Была полна надежд и прекрасных перспектив. Пред ним раскрывалось замечательное будущее, — и вдруг все резко изменилось.
Машинально он крепко сжал руки, когда вспомнил о том, что случилось, когда вспомнил о черных днях полного крушения надежд, о днях смерти и разочарования. Все его мечты и надежды потерпели жестокое крушение. Он боролся, ибо по природе своей был настоящим борцом, отважно поднимался после каждого падения, как бы глубоко оно ни было. Но результаты были все те же. Вначале он смеялся и говорил о «случайных неудачах». Но неудачи эти следовали с такой настойчивостью и неустанностью, что мало-помалу развили в нем новый взгляд на вещи.
Удары судьбы оказали свое разрушительное действие. Он начал смотреть на мужчин и женщин так, как никогда раньше не смотрел, и им все больше и сильнее овладевало отвращение к тому, что он узнавал и открывал. Новый взгляд на вещи настойчиво звал его прочь из этого мира, звал в Пустыню, прелесть которой он уже вкусил однажды, когда странствовал с тем же Грегсоном. Ему опротивел жалкий блеск ночных кутежей и бешеная, неустанная дневная погоня за долларом. Ни один человек не отдавал себе точного отчета в перемене, которая случилась с ним. Он не мог найти друга, вполне солидарного по мыслям и переживаниям. Он перестал понимать людей, а те, в свою очередь, не понимали его. Раз, все же, случилось, что он готов был поверить и сделать все для того, чтобы…
Глубокое дыхание — почти вздох! — сорвалось с его губ, когда он подумал о последней ночи, проведенной «в свете», на балу, данном в его честь Брокау. Он снова слышал шепот, смех многочисленной толпы и мягкий шелест юбок… Он помнит: вдруг все затихло, с минуту царило напряженнейшее молчание, а затем раздались мягчайшие, тихие звуки его любимого вальса. А он в это время стоял за рядом пальм и смотрел в ясные, серые глаза Айлин Брокау.
Он видел себя склонившимся над изумительно белыми, худенькими плечиками, пленившими и отравившими его своей красотой. Он хотел сказать что-то, но в то же время так боялся, что побледнел от волнения. А девушка несколько подалась назад, откинула головку невиданной красоты, почти касаясь своими золотистыми волосами его губ, и ждала его слов. Месяцы, целые месяцы он боролся с этим наваждением, с воспоминанием о ее красоте, но редко побеждал его… Как он ни старался, как ни отгонял соблазнительный образ, он все же видел эту девушку, чистую и светлую, как ангел, — видел и знал, что, подобно ему, насмерть ранены ею и другие мужчины. Она сама не скрывала этого и с беспечным смехом, с какой-то странной легкостью говорила о нанесенных ею ранах.
Он тихо усмехнулся про себя, совершенно отчетливо вспомнив, как в пальмовый уголок прошел глупый, бестолковый Рансом, который пытался любезничать с маленькой мисс Мисен. Рансом всегда говорил какие-нибудь глупости, но на сей раз его бестолковость спасла Уайтмора, у которого замерли на устах слова любви. Когда же Рансом и мисс Мисен, поболтав вдоволь, скрылись, Филипп уже не находил нужных слов любви, но открыто заявил красавице, что полюбил бы ее всем сердцем своим, если бы душа ее была бы так же прекрасна, как и глаза… Это была его последняя надежда и заключалась она в том, что мисс Брокау поймет его, уразумеет всю пустоту и бессодержательность своей жизни и вместе с ним начнет борьбу за лучшее будущее.
Но она насмеялась над ним!
Она поднялась с места, и на секунду ему показалось, что огненные стрелы мелькнули в ее глазах. Ее голос дрожал, когда она заговорила. Она досадливо повела плечиками, когда к ним донесся смех Рансома и его собеседницы. Дрожь ее губ явно говорила о раздражении, которое овладело всем ее существом. Она возненавидела Рансома за то, что в самую патетическую минуту он помешал ей одержать решительную победу. В то же время она злилась на Филиппа, который спасся от унижения.
Это было давно. Теперь он стоял в холодной мирной ночи и громко смеялся, вспоминая те минуты. Она сама себя выдала с головой, и это доставляло Филиппу огромное наслаждение. Рансом никогда не узнает, почему Филипп на прощанье так долго и благодарно пожимал его жирную руку.
Филипп медленно шел вдоль берега.
Город продолжал мирно спать, когда Уайтмор подошел к первому невысокому строению, которым открывался порт. На расстоянии нескольких шагов он увидел Довольно много новых построек, — рабочие домики, в которых ютились люди, сбежавшиеся сюда ради доллара со всех концов мира, — новые верфи, остовы элеваторов, угрюмые, глухие пакгаузы и несколько контор, где с утра до позднего вечера люди ссорились, дрались, сцеплялись в мертвой схватке, одержимые лишь одним желанием: добиться превосходства, набрать тем или иным путем как можно больше денег, сорвать наилучший куш… И в этом местечке, заброшенном на самый край света, уже началась отчаянная, бешеная борьба за доллар. Филипп видел следы этой бесчестной борьбы на каждом шагу, и ему стало бесконечно обидно за пионеров, которые двести лет тому назад пришли в эту страну и отдали все силы и всю жизнь только за то, чтобы впоследствии кучка наглых, беспринципных капиталистов осуществляла свои планы!
Повернувшись, он увидел свет в одном из небольших деревянных строений, в котором помещались конторы двух наиболее крупных фирм.
Этот свет и нечеткая тень старого Пирса, появившаяся в окне с поднятой шторой, натолкнула Филиппа на новую мысль. Он познакомился с Пирсом чуть ли не в первый день своего приезда сюда. Он ясно помнил свое впечатление от этого знакомства и теперь подумал: «Не есть ли Пирс тот самый загадочный лорд Фитцхьюг Ли?» Чем больше он думал, тем больше убеждался, что его предположение соответствует действительности.
И снова им овладела прежняя горечь. В конце концов, он сам был нисколько не лучше Пирса и даже того человека, которого они искали и который задумал такой возмутительный план! Его сделали таким судьба и люди! Он пришел в мир с иными целями, с другими желаниями, но жизнь перевернула в нем все вверх дном.
Вдруг он остановился. Ему показалось, /что где-то совсем близко прозвучал голос. Он вышел из лесной тени, пошел вперед и остановился возле серой скалы, которая выступала из моря и, словно ножом, разрезала Черчилл пополам. Дальнейший путь ему преградил довольно высокий песчаник. Он обогнул его, но тотчас же снова остановился и прижался к камню.
На расстоянии нескольких шагов, в сиянии луны, на вершине скалы сидели три фигуры, которые казались столь неподвижными, что в первую минуту их можно было принять за выступы той же скалы. Инстинктивно рука Филиппа потянулась к кобуре револьвера, но тотчас же отпрянула, как только он заметил женщину. Рядом с ней свернулся огромный волкодав, подле сидел мужчина. По его позе было ясно, что он — индеец. Он уперся локтями в колени, зарыл подбородок в ладонях и пристально глядел на залив, простиравшийся у подножия Черчилла.
Но Филипп остановился только благодаря женщине. Она тоже слегка подалась вперед и так же молча, как ее сосед, смотрела на воды залива. Она сидела с непокрытой головой, и волосы ее, упав на плечи, струились вдоль спины тяжелыми, сверкающими в лучах луны прядями. Филипп сразу определил, что эта женщина — не индианка.
Неожиданно девушка вздрогнула, вскочила с места, полуповернулась к Филиппу, причем ветер развеял во все стороны ее чудесные волосы, и устремила пытливый взор в серую даль за лесом. На один момент она повернулась так, что Филиппу почудилось, будто ее глаза нащупывают его, стараются вырвать из тени, отбрасываемой скалой, и проникнуть вглубь его собственных глаз. Никогда до сих пор он не видел среди туземцев такой безупречной красавицы. Именно о таких лицах он мечтал, когда его одолевала тоска и когда он подолгу сиживал за костром. Очень часто в такие минуты он думал о той же мисс Брокау и спрашивал себя: что было бы, как сложились бы их отношения, если бы Айлин постоянно жила здесь и была туземкой?
Он прижался еще плотнее к скале. Девушка вернулась на прежнее мecто, и снова лунный свет четко вырисовал ее стройные формы. Она наклонилась над собакой, и Филипп услышал ее мягкий, ласкающий голос, но не мог разобрать тех слов, что она произнесла. В тот же миг мужчина поднял голову, и Филипп сразу признал в нем полукровку-француза. Он хотел было удалиться так же тихо, как и пришел, но его остановил голос девушки.
— Значит, Пьер, это — Черчилл? — спросила она. — Тот самый Черчилл, куда приходят пароходы?
— Да, Жанна, это тот самый Черчилл, о котором я говорил тебе, — последовал ответ.
Снова наступило молчание, которое длилось около минуты. И вдруг с отчаянным надрывом в низком ясном голосе девушка произнесла несколько слов, которые потрясли Филиппа.
Она воскликнула:
— Я ненавижу его, Пьер! Ненавижу, ненавижу, ненавижу всей душой!
Филипп неожиданно для самого себя выступил вперед и сказал:
— Я тоже ненавижу его!
ГЛАВА VI
Едва он произнес это, как пожалел о своих словах. Он много дал бы за то, чтобы вернуть их обратно.
Девушка смотрела на него в упор, и он прочел в ее глазах нескрываемый страх. Гораздо энергичнее ее действовал полукровка, который в один миг вскочил на ноги, протянул руку к чему-то, что болталось на его животе, и весь подался вперед. В эту минуту он был похож на зверя, готового со стремительностью пружины ринуться в бой. Совсем близко, почти рядом, застыл волкодав, обнаживший страшные белые клыки. Девушка наклонилась над собакой и опустила руку на ее вздыбившуюся шерсть. В то же время она не отрывала глаз от Филиппа, который слышал, как она произнесла что-то, оставшееся ему непонятным. На миг все участники этой сцены стояли совершенно недвижно, почти не дыша. Единственное движение обнаруживал клинок, который Филипп заметил в руках полукровки.
— Вы напрасно делаете это, мсье, — сказал он, указывая на оружие. — Мне ужасно неприятно, что я потревожил вас. Видите ли, иногда случается, что я прихожу сюда, чтобы покурить и послушать шум прибоя. Мне послышалось, что вы заявили о ненависти к Черчиллу, и отозвался, потому что я ненавижу его точно так же, как и вы. Вот почему я ответил, хотя никто ни о чем меня не спрашивал!
Он повернулся к девушке:
— Я страшно огорчен! Ради бога, простите!
Он взглянул на нее с новым выражением изумления в глазах. Высокая, стройная, она отбросила назад свои распущенные волосы. В глазах ее уже не было прежнего испуга. На ней было платье из нежнейшей желтой кожи, похожей на верблюжью. Ее горло было открыто. На плечах лежал широкий кружевной воротник. На одной руке, поднятой к груди, Филипп заметил широкий плюшевый манжет, какие носили лет двести назад. Ее губы полуоткрылись и обнаруживали два ряда белоснежных зубов. Грудь высоко поднималась и опускалась, и у Уайтмора почему-то создалось впечатление, что она слышала его слова, но ничего не поняла.
— Вы, мсье, просто поразили нас своим неожиданным появлением, вот и все, — почти спокойно произнес Пьер. Он в совершенстве владел английским языком. Закончив свою фразу, он отвесил низкий учтивый поклон.
— Вы должны меня простить! — продолжал он. — Я выразил вам такое недоверие! Прошу вас не сердиться!
Филипп протянул ему руку.
— Меня зовут Филипп Уайтмор! — сказал он. — Я остаюсь в Черчилле в ожидании ближайшего парохода. — Он помолчал и прибавил. — Я надеюсь, что вы разрешите мне занять место на скале рядом с вами.
На один момент рука Пьера очутилась в его руке. Полукровка снова отвесил поклон, столь любимый придворными старых времен. Филипп обратил при этом внимание на то, что на руках Пьера были такие же широкие, стильные манжеты, как и у девушки. Оказалось еще, что на перевязи у него болтался не нож, а коротенькая рапира.
— Я Пьер! Пьер Куше! — представился полукровка. — А это — моя сестра, Жанна. Мы не проживаем в Черчилле а явились сюда из Божьего Форта. Спокойной ночи, мсье!
Девушка сделала шаг назад и так низко поклонилась, что ее волосы перевесились через плечи. Она не произнесла ни слова; быстро вместе с Пьером прошла вперед и, пока Филипп молча смотрел на нее, скрылась из виду. Так же быстро ушел и ее брат.
Уайтмор еще долго смотрел в ту сторону, где исчезла загадочная парочка. Моментами ему казалось, что все происшедшее на его глазах — не больше как зрительная галлюцинация и что в действительности ничего подобного не случилось. Какой-нибудь час назад он стоял с обнаженной головой на старинном черчиллском кладбище, а теперь столкнулся лицом к лицу с людьми, воскресшими из мертвых! Никогда до сих пор ему не приходилось видеть людей, похожих на Пьера и Жанну. Их странный наряд, рапира на поясе Пьера, отменно вежливые поклоны брата и низкие реверансы сестры — все это вместе взятое перенесло его в те далекие дни, которые изображали старинные картины в факторском доме в Черчилле.
Внимание Филиппа вдруг привлек какой-то предмет, лежавший на скале, близ того места, где только что стояла девушка. Через минуту он держал в руках маленький платочек и широкую ленту из тончайших кружев. Очевидно, Жанна впопыхах забыла эти вещи. Филипп готов был броситься вперед, криком привлечь внимание ушедших и заявить им о потере, но его остановил нежный запах гелиотропа. По ассоциации он вспомнил что-то, и пока разбирался в нахлынувших воспоминаниях, время прошло, и он понял, что его призыв напрасно прозвучит в ночном воздухе.
Тогда он пристальнее прежнего стал приглядываться к платку. Это была тончайшая и нежнейшая работа. Платочек был до того легок, что ладонь почти не ощущала его прикосновения. На несколько мгновений Филиппа заинтересовал вопрос: какое применение может иметь кружевная лента? Наконец, он решил, что девушка носила ее в виде повязки на голове.
Он легко и радостно рассмеялся, обвил палец кончиком кружева и направился в Черчилл. Он безостановочно прижимал к лицу носовой платочек и с упоением вдыхал его нежный аромат. Только теперь память раскрыла ему тайну, которая несколько минут мучила его. В атмосфере этого же запаха прошел памятный вечер в доме Брокау! Впервые этот аромат поразил его, когда он низко склонился над плечиками Айлин Брокау… Он вспомнил, что Айлин, по ее же собственным словам, обожала гелиотроп и неизменно носила этот пурпурный цветок на белоснежной шее или же в золоте своих волос.
На миг Филипп поразился тем количеством случайных эпизодов, которые за истекший день напоминали ему о девушке. Эта мысль заставила его Почему-то ускорить шаги. Он хотел как можно скорее снова взглянуть на эскиз, набросанный Грегсоном, и окончательно убедиться в ошибке.
Художник спал, когда Филипп вошел в хижину. Лампа почти догорала, пришлось выкрутить фитиль. Рисунок лежал на том же месте, на котором Грегсон оставил его.
Теперь у Филиппа не оставалось уже ни малейших сомнений: портрет принадлежал Айлин Брокау — и никому больше! Художник в шутку подписал под ним: «Супруга лорда Фитцхьюга».
Несмотря на всю свою явную абсурдность, эти слова потрясли его. Мыслимо ли, чтобы мисс Брокау каким-нибудь иным путем добралась до Черчилла? Очевидно, нет! Значит, надо допустить, что в этом глухом углу проживает другая девушка, изумительно похожая на нее!
Сделав два шага по направлению к спящему художнику, Филипп хотел разбудить его, но тотчас же понял, что тот ровно никакого объяснения не может ему дать. Он был уверен, что Грегсон сделал эскиз в тот. же самый день, когда он увидел красавицу. Он снова взглянул на юмористическую подпись на эскизе и снова поразился эффекту, который она продолжала производить на него. Даже в собственном сознании он не мог точно определить это воздействие…
Он положил рисунок на стол и вынул из кармана платочек и кружевную ленту. При свете лампы он убедился в том, что эти предметы так же необычны и красочны, как и платья Жанны и Пьера. Несмотря на всю его неопытность в этих делах, вещи поразили его своим богатством. Такой художественной работы он еще не видел на своем веку. Кружево было цвета лучшей слоновой кости с легким желтоватым отливом. Платочек имел форму сердца, и в углу его едва заметными шелковыми буквами было вышито имя «Камилла».
В закрытой комнате аромат гелиотропа казался гораздо сильнее. Филипп машинально перевел взор с платочка на портрет Айлин Брокау. Несомненно, тут было необыкновенное совпадение, которое наводило на самые странные мысли. Он протянул руку к эскизу и перевернул его на другую сторону, потом набил трубку, закурил ее и снова стал мысленно бродить между этой хижиной и одинокой скалой, на которой встретился с Жанной и Пьером. Он сидел в клубах дыма, полузакрыл глаза, и увидел девушку; она стояла перед ним, как живая. Он видел, как солнечные лучи капризно играли на ее головке, видел ее изумительные черные глаза, которые неотрывно глядели на него, и слышал рыдающие нотки в ее голосе, когда она всему свету заявила о своей ненависти к Черчиллу.
Девушка смотрела на него в упор, и он прочел в ее глазах нескрываемый страх. Гораздо энергичнее ее действовал полукровка, который в один миг вскочил на ноги, протянул руку к чему-то, что болталось на его животе, и весь подался вперед. В эту минуту он был похож на зверя, готового со стремительностью пружины ринуться в бой. Совсем близко, почти рядом, застыл волкодав, обнаживший страшные белые клыки. Девушка наклонилась над собакой и опустила руку на ее вздыбившуюся шерсть. В то же время она не отрывала глаз от Филиппа, который слышал, как она произнесла что-то, оставшееся ему непонятным. На миг все участники этой сцены стояли совершенно недвижно, почти не дыша. Единственное движение обнаруживал клинок, который Филипп заметил в руках полукровки.
— Вы напрасно делаете это, мсье, — сказал он, указывая на оружие. — Мне ужасно неприятно, что я потревожил вас. Видите ли, иногда случается, что я прихожу сюда, чтобы покурить и послушать шум прибоя. Мне послышалось, что вы заявили о ненависти к Черчиллу, и отозвался, потому что я ненавижу его точно так же, как и вы. Вот почему я ответил, хотя никто ни о чем меня не спрашивал!
Он повернулся к девушке:
— Я страшно огорчен! Ради бога, простите!
Он взглянул на нее с новым выражением изумления в глазах. Высокая, стройная, она отбросила назад свои распущенные волосы. В глазах ее уже не было прежнего испуга. На ней было платье из нежнейшей желтой кожи, похожей на верблюжью. Ее горло было открыто. На плечах лежал широкий кружевной воротник. На одной руке, поднятой к груди, Филипп заметил широкий плюшевый манжет, какие носили лет двести назад. Ее губы полуоткрылись и обнаруживали два ряда белоснежных зубов. Грудь высоко поднималась и опускалась, и у Уайтмора почему-то создалось впечатление, что она слышала его слова, но ничего не поняла.
— Вы, мсье, просто поразили нас своим неожиданным появлением, вот и все, — почти спокойно произнес Пьер. Он в совершенстве владел английским языком. Закончив свою фразу, он отвесил низкий учтивый поклон.
— Вы должны меня простить! — продолжал он. — Я выразил вам такое недоверие! Прошу вас не сердиться!
Филипп протянул ему руку.
— Меня зовут Филипп Уайтмор! — сказал он. — Я остаюсь в Черчилле в ожидании ближайшего парохода. — Он помолчал и прибавил. — Я надеюсь, что вы разрешите мне занять место на скале рядом с вами.
На один момент рука Пьера очутилась в его руке. Полукровка снова отвесил поклон, столь любимый придворными старых времен. Филипп обратил при этом внимание на то, что на руках Пьера были такие же широкие, стильные манжеты, как и у девушки. Оказалось еще, что на перевязи у него болтался не нож, а коротенькая рапира.
— Я Пьер! Пьер Куше! — представился полукровка. — А это — моя сестра, Жанна. Мы не проживаем в Черчилле а явились сюда из Божьего Форта. Спокойной ночи, мсье!
Девушка сделала шаг назад и так низко поклонилась, что ее волосы перевесились через плечи. Она не произнесла ни слова; быстро вместе с Пьером прошла вперед и, пока Филипп молча смотрел на нее, скрылась из виду. Так же быстро ушел и ее брат.
Уайтмор еще долго смотрел в ту сторону, где исчезла загадочная парочка. Моментами ему казалось, что все происшедшее на его глазах — не больше как зрительная галлюцинация и что в действительности ничего подобного не случилось. Какой-нибудь час назад он стоял с обнаженной головой на старинном черчиллском кладбище, а теперь столкнулся лицом к лицу с людьми, воскресшими из мертвых! Никогда до сих пор ему не приходилось видеть людей, похожих на Пьера и Жанну. Их странный наряд, рапира на поясе Пьера, отменно вежливые поклоны брата и низкие реверансы сестры — все это вместе взятое перенесло его в те далекие дни, которые изображали старинные картины в факторском доме в Черчилле.
Внимание Филиппа вдруг привлек какой-то предмет, лежавший на скале, близ того места, где только что стояла девушка. Через минуту он держал в руках маленький платочек и широкую ленту из тончайших кружев. Очевидно, Жанна впопыхах забыла эти вещи. Филипп готов был броситься вперед, криком привлечь внимание ушедших и заявить им о потере, но его остановил нежный запах гелиотропа. По ассоциации он вспомнил что-то, и пока разбирался в нахлынувших воспоминаниях, время прошло, и он понял, что его призыв напрасно прозвучит в ночном воздухе.
Тогда он пристальнее прежнего стал приглядываться к платку. Это была тончайшая и нежнейшая работа. Платочек был до того легок, что ладонь почти не ощущала его прикосновения. На несколько мгновений Филиппа заинтересовал вопрос: какое применение может иметь кружевная лента? Наконец, он решил, что девушка носила ее в виде повязки на голове.
Он легко и радостно рассмеялся, обвил палец кончиком кружева и направился в Черчилл. Он безостановочно прижимал к лицу носовой платочек и с упоением вдыхал его нежный аромат. Только теперь память раскрыла ему тайну, которая несколько минут мучила его. В атмосфере этого же запаха прошел памятный вечер в доме Брокау! Впервые этот аромат поразил его, когда он низко склонился над плечиками Айлин Брокау… Он вспомнил, что Айлин, по ее же собственным словам, обожала гелиотроп и неизменно носила этот пурпурный цветок на белоснежной шее или же в золоте своих волос.
На миг Филипп поразился тем количеством случайных эпизодов, которые за истекший день напоминали ему о девушке. Эта мысль заставила его Почему-то ускорить шаги. Он хотел как можно скорее снова взглянуть на эскиз, набросанный Грегсоном, и окончательно убедиться в ошибке.
Художник спал, когда Филипп вошел в хижину. Лампа почти догорала, пришлось выкрутить фитиль. Рисунок лежал на том же месте, на котором Грегсон оставил его.
Теперь у Филиппа не оставалось уже ни малейших сомнений: портрет принадлежал Айлин Брокау — и никому больше! Художник в шутку подписал под ним: «Супруга лорда Фитцхьюга».
Несмотря на всю свою явную абсурдность, эти слова потрясли его. Мыслимо ли, чтобы мисс Брокау каким-нибудь иным путем добралась до Черчилла? Очевидно, нет! Значит, надо допустить, что в этом глухом углу проживает другая девушка, изумительно похожая на нее!
Сделав два шага по направлению к спящему художнику, Филипп хотел разбудить его, но тотчас же понял, что тот ровно никакого объяснения не может ему дать. Он был уверен, что Грегсон сделал эскиз в тот. же самый день, когда он увидел красавицу. Он снова взглянул на юмористическую подпись на эскизе и снова поразился эффекту, который она продолжала производить на него. Даже в собственном сознании он не мог точно определить это воздействие…
Он положил рисунок на стол и вынул из кармана платочек и кружевную ленту. При свете лампы он убедился в том, что эти предметы так же необычны и красочны, как и платья Жанны и Пьера. Несмотря на всю его неопытность в этих делах, вещи поразили его своим богатством. Такой художественной работы он еще не видел на своем веку. Кружево было цвета лучшей слоновой кости с легким желтоватым отливом. Платочек имел форму сердца, и в углу его едва заметными шелковыми буквами было вышито имя «Камилла».
В закрытой комнате аромат гелиотропа казался гораздо сильнее. Филипп машинально перевел взор с платочка на портрет Айлин Брокау. Несомненно, тут было необыкновенное совпадение, которое наводило на самые странные мысли. Он протянул руку к эскизу и перевернул его на другую сторону, потом набил трубку, закурил ее и снова стал мысленно бродить между этой хижиной и одинокой скалой, на которой встретился с Жанной и Пьером. Он сидел в клубах дыма, полузакрыл глаза, и увидел девушку; она стояла перед ним, как живая. Он видел, как солнечные лучи капризно играли на ее головке, видел ее изумительные черные глаза, которые неотрывно глядели на него, и слышал рыдающие нотки в ее голосе, когда она всему свету заявила о своей ненависти к Черчиллу.