Он был очень рад, когда обед закончился, и хозяин Божьего Форта поднялся со своего места. Он перевел свой взор с Д'Аркамбаля на Жанну и случайно уловил суровый взгляд Пьера.
   — Жанна должна дать вам некоторые объяснения! — сказал старик, положив руку на голову девушки. — Мы, посторонние, удалимся, а она посвятит вас в историю Божьего Форта.
   Пьер и Отилл последовали за ним из комнаты. Впервые за весь вечер Жанна ясно улыбнулась Филиппу.
   — Собственно говоря, мсье Филипп, — сказала она, вставая со своего места, — мне не придется много рассказывать вам. По-моему, вы знаете уже достаточно много о нашем форте. Я прекрасно понимаю, что некоторое время тому назад я поступила не совсем хорошо: я не оказала вам того доверия, на которое вы имели полное право, сделав так много для меня лично и для моих родных. Я не могла, верьте мне! Но теперь отец разрешил мне быть откровенной. За всю мою жизнь это случается только во второй раз.
   — Но я не желаю слушать вас! — довольно резко воскликнул Филипп. — Мисс Жанна, я должен признать, что вел себя по отношению к вам временами возмутительно. Я добивался от вас откровенности в то время, как не имел на нее никакого права. Я согласен теперь с вами: я знаю кое-что о Божьем Форте, и пока что этих сведений вполне достаточно. Я знаю, что это — очаровательнейшее место. Вы абсолютно ничем не обязаны мне, и по этой причине…
   — Но я настаиваю на том, чтобы вы меня выслушали! — перебила его девушка. — Не вздумайте уверять меня, что вас не интересует мой рассказ, раз я получила разрешение посвятить вас в историю нашего дома! Я уже однажды рассказывала ее, и тогда это доставило мне немного удовольствия. А теперь другое дело! Вы понимаете, что я говорю: теперь — другое дело!
   Снова тень пробежала по ее глазам. Она указала Филиппу на стул возле нее против камина. Ее близость, прикосновение ее платья, нежный аромат заставили Филиппа молча подчиниться. Он почувствовал, что снова надвигается момент, когда весь остальной мир перестает существовать для него, и что он находится на грани блаженства.
   Жанна посмотрела на дуэльные пистолеты. Каминные огни заиграли на ее кружевах, блеснули в волосах и нежно позолотили ее лицо.
   — Да, много мне не придется рассказывать вам, — повторила она едва слышным шепотом. — Но все-таки кое-что я имею сообщить, и это немногое даст вам ключ к разгадке некоторых событий. Итак, несколько сот лет тому назад группа джентльменов-авантюристов была направлена принцем Рупертом для основания здесь Hudson's Bay Company. Это относится к области истории, с которой вы, вероятно, знакомы лучше меня. Один из этих авантюристов прозывался кавалером Гроселье. Однажды летом он достиг Черчилла и устроил временный привал на большой горе, которую мы сегодня видели, подъезжая к дому, и которую индейцы прозвали Солнечной Горой. Кавалер был поражен изумительной красотой этих мест и, возвращаясь во Францию, твердо решил построить себе диковинный замок в Пустыне. И действительно, через три года он снова вернулся на север, осуществил свою давнишнюю мечту и назвал свой новый дом Божьим Фортом. Надо вам знать, мсье Филипп, что в продолжение ста лет или больше того это место было ареной непрерывных кутежей и бесконечного веселья. В XIX столетии форт перешел в руки человека по имени Д'Арси, и нередко случалось, что у него одновременно гостили двадцать кавалеров и столько же дам. Тут многое покрыто мраком неизвестности, и значительная часть событий осталась неизвестной. Известно лишь то, что при д'Арси кутили и безобразничали больше, чем когда-либо. Этот период насквозь пропитан приключениями. и самыми таинственными романтическими происшествиями. Вот вы видите пару пистолетов над камином! Хозяин дома был убит из одного из этих пистолетов, — убийство совершилось у подножья нашей горы. Причина: ссора с гостем из-за женщины. По многочисленным письмам, которые мы нашли здесь, можно установить, что эту женщину звали Камиллой. В моей комнате стоит сундук, туго набитый бельем с меткой «Камилла». Платье, которое сейчас на мне, взято оттуда же. Я обращаюсь очень бережно с ним, так как оно страшно легко рвется. После смерти Д'Арси про это место почти забыли, и забвение продолжалось до тех пор, пока во владение фортом не вступил мой отец. Это случилось сорок лет тому назад.
   Она остановилась и после краткой паузы продолжала:
   — Вот почти все! Старое название этого места позабыто и упоминается только нами. Все остальные прозывают наше жилище Домом Д'Аркамбаля.
   — Да, это название я слышал! — сказал Филипп.
   Он ждал дальнейших слов Жанны и обратил внимание на то, что пальцы ее нервно перебирают кружево на колене.
   — Как видите, ничего интересного я не сообщила вам! — произнесла она, наконец. — Обо всем остальном вы можете сами догадаться. Мы жили и живем здесь совершенно одиноко. Никто из нас никогда не чувствовал желания покинуть этот мир для вашего. Это странно! Пожалуй, вы и не поверите мне, но мы смеемся над вашим большим цивилизованным светом и почти презираем его. По крайней мере, воспитание я получила именно в таком духе.
   При этих словах голос ее как-то странно задрожал, и по подбородку пробежала легкая судорога. Филипп перевел взор с ее лица на огонь и с большим усилием подавил те резкие слова; которые готовы были сорваться с его губ. Вместо них он произнес с некоторой горечью в голосе:
   — Я скажу вам, Жанна, всю правду. И моя жизнь сложилась так, что я постепенно возненавидел тот мир, в котором жил и рос. Вот почему я так горячо отозвался на ваше восклицание в ту ночь на скале! Вы помните?
   — Я часто думала и теперь думаю, что мои рассуждения не совсем правильны! — сказала девушка. — Ведь в конце концов я никогда этого вашего мира не видела. Я не знаю о нем ничего, кроме того, что мне говорил отец. Я, собственно говоря, не имею никакого права ненавидеть его, а между тем ненависть моя — несомненный факт; по правде сказать, у меня и теперь нет желания видеть его. Я никогда не горела желанием познакомиться с людьми, которые проживают там. Может быть, тут, главным образом, сказывается влияние отца, который всегда говорил мне, Пьеру и Отилл, что мы должны бояться большого мира. Я уверена, что другого такого человека, как мой отец, нет на свете, и поэтому я верю ему беспрекословно. Теперь он страшно гордится тем, что вы, так сказать, принесли ваш мир к его ногам. Он утверждает, что никто не знает всех ужасов вашей жизни так, как он.
   — И вот, — продолжала она, — мы выросли в атмосфере былых воспоминаний, в атмосфере старинных картин и романтических происшествий, которые когда-то разыгрались в Божьем Форте. Дух старых времен живет с нами, и мы были до сих пор вполне довольны. Вы видели многочисленные портреты на стенах? Я знаю историю каждого портрета в отдельности, знаю все лица, все имена. У меня есть, между прочим, старинный дагерротип Камиллы Пуатье, которая, надо думать, была очень красива. Я нашла в ее сундуке самые чудесные туфельки на свете, а также несколько лент, наподобие тех, что сейчас висят на пистолетах. В вашей комнате висит портрет Д'Арси. Он находится совсем близко к портрету, который висит лицом к стене.
   Она поднялась с места, и Филипп остановился рядом с ней. Легкий туман застлал ее глаза, и она протянула молодому человеку руку.
   — Я хотела бы, чтобы вы… взглянули на этот портрет!
   Филипп не вымолвил ни слова. Он пожал протянутую руку и не выпускал ее все время, пока они проходили по длинному, слабо освещенному коридору. Они остановились на пороге его комнаты, и Филипп почувствовал, что Жанна дрожит.
   — Вы можете сказать мне всю правду? — замирающим голосом произнесла она. — Вы можете сказать мне ваше мнение об этом портрете? Да?
   Она прошла вперед и повернула портрет так, что он предстал перед их взором во всей своей обворожительной красоте. Филипп уловил что-то патетическое в облика Жанны. Она стояла под изображением красавицы и с напряженным, почти умоляющим видом смотрела на Филиппа, и, казалось, с великим трудом удерживала крик души, которая в этот момент возносилась в пределы, где жизнь замирает между страданием и блаженством. Жанна, постаревшая Жанна, смотрела на него из рамы, смотрела и улыбалась, и наивно приглашала его любоваться ее беспримерной красотой! И Жанна, юная, почти ребенок, Жанна живая, полная силы и соков, стояла под рамой, тяжело дышала и с волнением ждала его слов. Ее глаза казались больше и темнее, чем когда-либо. От волнения она спрятала руки под кружевом на груди.
   Филипп произнес что-то совсем тихо, а затем так же тихо рассмеялся. Это был смех, который, быть может, человек со стороны и не расслышал бы, но в нем выразилась радость и такой душевный подъем, который никакими словами нельзя было бы передать.
   Жанна странно реагировала на него. Казалось, какая-то страшная рана раскрылась в ее глазах, две крупные слезы медленно потекли по ее бледным щекам, и она вдруг с мучительным криком закрыла лицо руками и низко опустила голову.
   — И вы ненавидите его! — с рыданием воскликнула она. — Все они, и отец, и Пьер ненавидят его! Он, вероятно, очень плох, и я должна также ненавидеть его, но я не могу! Я не могу вам передать, до чего он дорог мне!
   От тяжких страданий все ее стройное тело тряслось, как в лихорадке. На один момент Филипп замер на месте, словно изваяние. Затем подбежал к Жанне и крепко прижал ее к своей груди.
   — Послушайте, Жанна! — вскричал он. — Послушайте же, что я скажу вам! Не надо так огорчаться. Сегодня вечером, до того, как я встретился с вашим отцом, я взглянул на это лицо и полюбил его с первой же минуты, потому что оно так поразительно напоминает мне вас! Жанна, дорогая моя девочка, разве же вы не видите, не понимаете, что я люблю вас так, что уж больше и сильнее нельзя любить? Я люблю, люблю вас!
   Вздрагивая всем телом, она прижалась к его груди, и он покрыл ее лицо поцелуями. Она уже не отворачивала от него своих нежных губ и так глядела на него, что он сам готов был зарыдать от радости, выше которой он никогда до сих пор не испытывал.
   — Я люблю вас, девочка моя! — повторял он снова и снова, повторял без конца, словно не находил других слов.
   Она стояла еще несколько минут, обвив руками его шею, но вдруг, неведомо по какой причине, оттолкнула его, освободилась из его объятий и с мучительным, душераздирающим криком выбежала из комнаты.

ГЛАВА XVIII

   Филипп долго стоял на том месте, где его оставила Жанна. Он протянул руки по направлению к открытой двери, только что поглотившей девушку, раскрыл было рот, словно для того, чтобы позвать ее, но продолжал стоять недвижный и немой. Еще секунду тому назад он был полон такой радости, что боялся за свое сердце и разум. Он держал Жанну в своих объятиях, он глядел в ее глаза и вдруг…
   Ее отчаянный крик поразил его, словно тяжелый удар, и еще продолжал звучать в ушах. Он только что пережил радость, счастье, ответную любовь, прекраснее которой нет ничего на свете — и все это мертвым, страшным грузом лежало в прошлом. Он еще чувствовал ее сильный толчок, он видел испуг и горе в ее широко раскрывшихся глазах, видел, как она стремительно отпрянула в сторону, словно его прикосновение оскорбляло ее.
   Он медленно опустил руку и побрел в коридор. Там никого не было. Не уловив ни малейшего звука, Филипп закрыл дверь.
   Вокруг было так тихо, что он мог, казалось, при желании уловить биение своего сердца. Он снова взглянул на портрет, и ему внезапно почудилось, что лицо уже не улыбается ему и что глаза красавицы повернулись к двери, через которую только что вышла Жанна. Он отклонил портрет в сторону, и иллюзия исчезла. На него снова смотрела Жанна, но более старая и счастливая, чем та, которую он любил. Впервые за все время он внимательно присмотрелся к полотну. В углу он нашел фамилию художника, Бурре, а под ней год — 1888.
   Уж не рисовал ли художник мать Жанны? Филипп тотчас же понял, что это невозможно, так как мать девушки была найдена мертвой в снежных сугробах пять лет спустя после того, как был закончен портрет. Несомненно, Пьер похоронил ее где-нибудь в Барренах и, следовательно, она никоим образом не могла позировать Бурре. Даже нынешний хозяин форта никогда не видел той женщины, на похолодевшей груди которой была найдена маленькая Жанна.
   Нервно дрожащими руками он повесил холст на прежнее место и начал расхаживать по комнате, спрашивая себя, пригласит ли его сейчас Д'Аркамбаль? Он надеялся, что ему еще удастся сегодня вечером увидеть Жанну. Несомненно, она отправилась в свою комнату, и, таким образом, ее отец, может быть, не знает, что гость в настоящее время находится в полном одиночестве. Если это так, то ему угрожает бесконечная ночь, полная самых мучительных и безотрадных мыслей…
   Он прождал три четверти часа и, наконец, решил, что может найти какой-нибудь предлог для того, чтобы дать знать о себе хозяину дома. Он готов был уже привести в исполнение задуманный план, как вдруг услышал тихий шорох в коридоре, вслед за которым раздался робкий, но довольно явственный стук в дверь. Мужчина не мог так стучать, и, надеясь на то, что Жанна вернулась, он поспешил к двери и открыл ее.
   В тот же миг до его слуха донесся шум торопливых шагов: кто-то убегал по коридору; свет, падавший из комнаты, не давал возможности уловить очертания того, кто только что стучался в дверь. Но тот же свет помог ему разглядеть нечто, лежавшее у его ног. Он наклонился и поднял с пола небольшой квадратный конвертик. Вернувшись в комнату и взглянув на адрес, он увидел свое имя, выписанное рукой девушки, с которой недавно расстался.
   Его сердце исполнилось надежды, когда он стал вскрывать письмо, но то, что он прочел, снова повергло его в невыразимое отчаяние. Вот что писала ему Жанна:
   «Мсье Филипп!
   Если вы не в состоянии забыть то, что я сделала, то приложите все старания и простите меня. Вряд ли на свете есть еще одна женщина, которая так, как я, могла бы оценить вашу любовь. События последних дней достаточно убедили меня, какими нравственными силами вы обладаете. И все же я не в состоянии, не вправе ответить вам на ваше прекрасное чувство, ибо я должна была бы пожертвовать для этого Божьим Фортом, моим отцом, братом и сестрой. А этого я не могу сделать! Не спрашивайте меня о причинах: я не отвечу вам. Впрочем, я знаю, что вы не станете расспрашивать меня. После всего того, что случилось сегодня вечером, мы не можем больше встречаться с вами. Я вынуждена просить вас как можно скорее оставить Божий Форт. Об этом прошу я — человек, который ценит вашу любовь превыше всего на свете. Никто не должен знать, что произошло между нами. Я надеюсь, что завтра на заре вы оставите наш край. Я никогда не забуду вас, и мысли мои всегда будут с вами.
   Жанна».
   Ослабевшие пальцы Филиппа выпустили бумагу, которая медленно упала на пол. Три-четыре раза в жизни он получал чисто физические удары, которые причиняли ему страшнейшую боль. И теперь ему казалось, что на него снова упал такой же удар, который совершенно затмил свет в его глазах. Он кое-как дотащился до большого кресла и свалился в него, причем ни на минуту не отрывая взгляда от белой бумажки, лежавшей на полу.
   Он долго, очень долго и недвижно сидел в кресле и смотрел то на письмо, то на портрет на стене. Наконец, встал с места и поднял с пола письмо Жанны, после чего подошел к одному из небольших квадратных окон и выглянул наружу. Луна уже высоко стояла в небе, сплошь усыпанном звездами. Он знал, что смотрит на север, так как бледный свет полярной зари находился справа от него. Вдали маячил край соснового бора, за которым тянулись беспредельные, мглистые, призрачные дали…
   Он хотел было открыть окно, но это не удалось ему. Тогда он пересек комнату, открыл дверь, осторожно вышел в коридор и направился к той двери, через которую несколько часов тому назад прошел вместе с Пьером. Она не была заперта, и он вышел из дома. Свежий, бодрящий воздух подействовал на него отрезвляюще. Он быстро пошел по дорожке, залитой лунным светом, и в скором времени очутился в глубокой тени, отбрасываемой Солнечной Горой, которая поднималась, словно гигантский часовой. Филипп миновал подножье горы и остановился близ того места, где они высадились на берег. Тут он обратил внимание на другую лодку, которая находилась рядом с первой, а также на две фигуры, озаренные лунным светом.
   Нетрудно было определить, что на берегу стоят мужчина и женщина. В тот миг, как Филипп замер на месте от неожиданности, мужчина торопливо направился к женщине и пытался обнять ее. Уайтмор услышал женский голос, который звучал очень тихо и как бы укоризненно, и в первую минуту ему показалось, что говорит Отилл. И он невольно улыбнулся при мысли о том, что еще одна любовь пробила себе дорогу в Божий Форт.
   Стараясь скрыть свое присутствие, он осторожно повернулся, с тем чтобы уйти и не мешать влюбленным, но едва успел сделать пять-шесть шагов, как услышал другие шаги и увидел, что женщина, бросив своего собеседника, поспешила в его направлении. Он немедленно скрылся в тень скалы, и девушка прошла мимо него на расстоянии протянутой руки. В этот момент его сердце замерло, ибо не Отилл, как он ожидал, а Жанна прошла так близко.
   В следующий момент она уже исчезла из виду. Мужчина успел столкнуть лодку в воду и тотчас же скрылся в ночной мгле. С уст Филиппа сорвался невольный крик, на который, словно эхо, ответил другой душераздирающий крик, и, выступив вперед, Филипп очутился лицом к лицу с Пьером Куше.
   Пьер первый нарушил молчание.
   — Я очень огорчен, мсье! — хрипло начал он. — Я прекрасно понимаю, как это открытие должно подействовать на вас. Что делать, я тоже подавлен.
   Что-то в лице и голосе полукровки сильно поразило Филиппа. Ему казалось, что в глазах молодого человека застыло такое выражение, какое бывает только у смертельно раненых животных, которые испытывают невероятные страдания, но не в состоянии выразить их. Поддавшись невольному импульсу, он протянул вперед руку, и оба долго стояли молча, глядя друг другу в глаза. И страшная правда выразилась в крепком пожатии их рук, в болезненном блеске их глаз.
   — И вы… вы тоже любите ее? — спросил Филипп.
   — Да, мсье, я тоже люблю ее! — ответил молодой человек совсем тихо. — Я люблю ее, но не как брат, а как человек, сердце которого разбито навсегда.
   — Теперь я все понимаю, — прошептал Филипп.
   Он выпустил руку Пьера, и голос его звучал уже холодно и безжизненно, когда он сказал следующее:
   — Я получил записку от нее, и она просит меня не позже утра оставить ваш форт.
   — Да, так будет лучше всего! — согласился Пьер.
   — Ввиду того, что я ничего не принес с собой сюда, мне нечего возвращаться в мою комнату, — продолжал Филипп. — Жанна все поймет, но я попрошу вас объяснить господину Д'Аркамбалю, что я получил неожиданное письмо, доставленное курьером и потребовавшее моего неожиданного отъезда на Слепое Индейское озеро. Я думаю, что всего лучше будет, если мы не разбудим его. Не хотите ли, Пьер, немного проводить меня?
   — Конечно, хочу! — отозвался тот. — Я обязательно провожу вас.
   Они не произнесли больше ни слова, направились к лодке, и немедленно поплыли вниз по реке. Так прошло около двух часов; они успели уже выйти в Нижний Черчилл и все еще не нарушали молчания. И только к концу второго часа Пьер повернул лодку к берегу и сказал:
   — Отсюда нам придется идти пешком!
   Выйдя на берег, он быстро направился вперед, и следовавший за ним по пятам Филипп читал на его лице выражение того же горя, что снедало его самого. Дорога долго тянулась вдоль подножья высоких холмов, а затем на каком-то крутом повороте вывела обоих молодых людей на равнину, которую они пересекли двумя молчаливыми тенями. За равниной начиналась новая гряда холмов, к которой они подошли приблизительно через полчаса. Здесь Пьер остановился и указал на призрачный мир, утопавший в полутенях.
   — Ваша стоянка, мсье, находится по другую сторону! — сказал он. — Вы знакомы с этой местностью?
   — Мне приходилось охотиться в этих горах! — ответил Филипп. — Если не ошибаюсь, в трех милях отсюда находится мой пост, а в полумиле отсюда начинается хорошо укатанная дорога. Бесконечно благодарен вам, Пьер!
   Он протянул ему руку.
   — До свидания, мсье!
   — До свидания, Пьер!
   Их голоса дрожали. Они обменялись крепкими рукопожатиями. Какой-то мучительный комок остановился в горле Филиппа, когда Пьер, повернувшись, готов был удалиться.
   Метис несколько помедлил, затем решительно двинулся вперед и вскоре исчез в серых тенях. Филипп пошел вперед, оглянулся и снова увидел Пьера, который черным силуэтом врезался в сереющее небо.
   — До свидания, Пьер! — крикнул он.
   — До свидания, мсье! — последовал слабый ответ.
   И оба потонули во мраке и безмолвии.

ГЛАВА XIX

   Оставшись один после столь тяжелой разлуки с Пьером, Филипп почувствовал значительное облегчение.
   Он медленно плелся вперед и, выйдя на дорогу, укатанную его же собственными собачьими упряжками, автоматически пошел дальше.
   Вдруг он увидел впереди себя нечто такое, что сразу вывело его из оцепенения. То была бледная полоса, которая по восточной диагонали пересекала всю видимую часть равнины. Издав возглас изумления, Филипп ускорил шаги и через несколько минут очутился на месте последних своих работ. Когда он уходил из Черчилла, эта ветка, которая должна была явиться последним соединительным звеном между портом Черчиллом и магистралью Гудзоновой Компании, кончалась на расстоянии двух миль на юг и запад. За какой-нибудь месяц с лишним Мак-Дугал достиг грандиозных успехов и значительно продвинулся к озеру Серого Бобра, — другими словами, он сделал то, на что не мог надеяться Филипп, который полагал, что к осени эти работы никак не будут закончены.
   Кровь так быстро заструилась по его венам, что он стремительно понесся вперед, желая в точности установить, до какого места дошли рабочие. Он сделал около четверти мили, прежде чем подошел к месту, где были свалены все технические принадлежности и инструменты. Там же были остатки костра, на котором, очевидно, готовился обед. Филипп остановился и в продолжение нескольких минут озирался вокруг. Озеро Серого Бобра находилось на расстоянии полутора миль, а от него тянулся постоянный и крепкий путь к месту стыка их ветки с железнодорожной линией, направлявшейся с юга.
   Новая и внезапная идея овладела Филиппом. Если Мак-Дугалу удалось за пять недель проложить две с четвертью мили, то, несомненно, до наступления зимы он успеет продвинуться еще на полторы мили. В таком случае в их распоряжении будет около пятнадцати миль, соединяющих семь озер, представляющих идеальный зимний путь для людей, лошадей и собак и непосредственно ведущих к Серому Бобру. А от Серого Бобра они смогут пользоваться двадцатимильной казенной дорогой, кончающейся у самого железнодорожного полотна.
   До сих пор он предполагал приступить к ловле рыбы только ближайшей весной, но теперь не видел причин, которые помешали бы ему приступить к делу зимой. «На Лобстик-Крик, мимо которого новая дорога пройдет только в апреле и мае будущего года, можно будет устроить главный склад, хранить там мороженую рыбу и постепенно отправлять ее на места назначения. Пожалуй, удастся за зиму наловить пятьсот или даже тысячу тонн, что для начала было бы весьма и весьма недурно. В переводе на деньги это равнялось бы восьмидесяти тысячам долларов, т. е. половине дивидендов, которые предстояло выдать бедным держателям акций», — вот о чем думал Филипп.
   Он повернул назад и начал тихо насвистывать. В нем закипела новая, бурная жизнь, которая требовала немедленных действий. Он хотел как можно скорее повидать инженера и вызвать Брокау, который не замедлит прибыть на Слепое Индейское озеро. По дороге он мысленно наметил будущие посты и станции, в которых люди и животные могли бы найти все необходимое для отдыха.
   Он вернулся на прежнюю дорогу и готов был уже двинуться к своей стоянке, как вдруг увидел человеческую фигуру, которая медленно пробиралась по равнине, оставленной им самим с полчаса назад. Манера, с какой незнакомец следовал по его пятам, заставила Филиппа насторожиться и укрыться за железнодорожной насыпью. В продолжение двух-трех минут неизвестный оставался на виду. Филипп не мог ясно различить его лицо, но по низко опущенным плечам и по неуверенной походке он заключил, что человек истощен до самой последней степени. Он удивился, каким образом он до сих пор не заметил его: ведь, несомненно, он только что прошел мимо него. Тот факт, что незнакомец шел из Божьего Форта, что он был крайне утомлен и явно старался укрыться от постороннего глаза, заставило Филиппа обойти его и, оставаясь незамеченным, все время следить за ним. На протяжении ближайшей мили тот дважды остановился, — вероятно, для того, чтобы перевести дух, — и ускорил свои шаги только тогда, когда дошел до первого рабочего домика. Тут он остановился у небольшого деревянного домика, который находился на расстоянии револьверного выстрела от штаб-квартиры Филиппа.
   Видно было, что этот домик поставлен совсем недавно, и Филипп при виде его невольно свистнул. В свое время, на основании некоторых соображений, Уайтмор устроился на расстоянии двухсот ярдов от берега, вдоль которого были рассыпаны хижины рабочих. Новая хижина находилась на сто ярдов выше его квартиры и почти терялась в небольшой сосновой рощице.