— Вы любите меня! — сказала она очень просто и так спокойно, что поразила Филиппа. — Я знаю, что вы любите меня!
— Что вам сказать? Я люблю вас больше всего на свете! — так же просто и бесхитростно ответил он.
Она опустила глаза, но тотчас же снова подняла их и посмотрела так, точно хотела увидеть всю душу любимого человека.
— Вы все знаете! — прошептала она через минуту.
Он так сильно прижал ее к себе, что она не могла больше двигаться, и коснулся своим лицом ее лба.
— Жанна! Жанна! Все сложилось именно так, как должно было сложиться! Я рад, что Пьер нашел вас в снегу. Я бесконечно рад, что женщина на портрете — ваша мать! Если бы все зависело только от меня, то я ничего абсолютно не изменил бы, потому что, если бы изменились обстоятельства, изменились бы и вы сами и не были бы той Жанной, которую я так люблю! Ведь правда? Дорогая моя девочка, вы много и сильно страдали, но есть ли что-нибудь на свете прекраснее страдания? Что еще так возвеличивает и укрепляет дух? Я тоже достаточно перенес на своем веку, но под конец судьбе было угодно свести нас вместе, и я не могу представить себе более счастливого и чудесного конца! Жанна, дорогая моя, поверьте…
Уходя, Грегсон оставил дверь слегка приоткрытой. Порыв ветра еще шире открыл ее. Вдруг в комнату ворвались звуки, которые оборвали Филиппа на полуслове и заставили Жанну задрожать всем телом.
В первый же момент оба поняли характер звуков. Это была ружейная перестрелка, которая доносилась с противоположной стороны горы, примыкающей к озеру. Во власти одного и того же импульса, держась крепко за руки, Филипп и Жанна бросились к двери.
— Это Сашиго! — простонала Жанна; о"а так дрожала, что с трудом произнесла дальнейшие слова. — Я совершенно забыла… Они дерутся там, а мы…
Мак-Дугал оставил свой наружный пост, где он ждал появления Жанны, и бросился в комнату.
— Там стреляют! — закричал он. — Что бы это могло значить?
— Нам необходимо выждать! — ответил Филипп. — Пошлите, Мак, двух человек на разведку. Я присоединюсь к вам, как только отведу мисс Д'Аркамбаль к жене Кассиди.
С этими словами он быстро удалился вместе с Жанной. Новый порыв ветра донес до них грохот выстрелов. Послышался оглушительный залп, который сразу заглох, а после него раздалось еще три-четыре отдельных выстрела. В продолжение нескольких секунд царила абсолютная тишина, а затем с вершины горы, которая все еще светилась во мраке ночи, разнесся победный и торжествующий крик индейцев, — крик полузвериный, мрачный в своей радости и напоминающий вой волчьей стаи, яростно несущейся за добычей.
И снова воцарилась прежняя угрюмая тишина.
— Кончилось! — тихо произнес Филипп.
Он почувствовал, как пальцы Жанны впились в его ладонь.
— Никто никогда не узнает, что произошло сегодня ночью! — закончил Филипп свою мысль. — Даже Мак-Дугал, который находился в двух шагах от нас, не может догадаться об истинном положении вещей!
Он остановился на расстоянии нескольких шагов от хижины Кассиди. Окна были довольно ярко освещены, и изнутри доносился счастливый и беззаботный смех детишек Кассиди.
— Жанна! — сказал Филипп, привлекая к себе девушку. — Вам придется сегодня переночевать здесь. Завтра утром мы отправимся в Божий Форт.
— Нет, Филипп, вы должны будете сегодня же проводить меня домой! — прошептала Жанна, глядя ему прямо в глаза. — Это необходимо! Пошлите кого-нибудь со мной, а вы… приходите к нам завтра утром вместе с… Пьером.
Она коснулась рукой его лица, и этот трогательный жест сказал ему больше, чем тысяча самых ласковых слов.
— Видите ли, дорогой мой, — продолжала она, заметив тоскливое выражение его глаз, — сегодня я еще чувствую некоторый запас сил и вот почему должна немедленно вернуться домой, к отцу, и рассказать ему обо всем до тех пор, пока вы придете в форт.
— Да, конечно, вы правы! — заметил Филипп. — Я пошлю с вами Мак-Дугала. Что же касается меня лично, то я явлюсь попозже.
— С Пьером?
— Да, с Пьером!
Они еще оставались несколько минут у хижины Кассиди, а затем Филипп, приподняв ее голову, спросил совсем тихо, совсем нерешительно:
— Вы не хотите поцеловать меня? Это будет ваш первый поцелуй!
Он наклонил голову, и губы девушки прильнули к его губам.
— Нет, Филипп, вы ошибаетесь! — едва слышно произнесла она. — Это не первый мой поцелуй. Тогда, на порогах, когда я считала вас мертвым, я тоже поцеловала вас…
Через несколько минут Филипп вернулся к Мак-Дугалу, который находился в обществе Кассиди, Вобертса, Геншоу и Леко.
— Я послал братьев Сен-Пьер навести точные справки касательно стрельбы! — доложил инженер. — Вы видели, какая толпа собралась около склада? Все видели огонь и слышали выстрелы, но уверены, что индейцы при свете грандиозных костров охотились на оленя.
— Очень может быть, что они не так уж далеки от истины! — ответил Филипп. — Пойдите сюда, Мак! Я должен сказать вам два слова наедине.
Оставив всю группу в центре комнаты, Уайтмор отошел с шотландцем в сторону и сказал ему:
— Я надеюсь, что смерть Торпа положит конец всяким недоразумениям в нашем лагере. А теперь, Мак, я хочу предложить вам нечто более интересное, чем ночная стычка с врагом. Мы должны во что бы то ни стало еще сегодня ночью доставить мисс Д'Аркамбаль в Божий Форт. И если вы ничего против этого не имеете, то я хотел бы вам поручить это деликатное дело. Я остановил свой выбор на человеке, которого уважаю больше всех людей, проживающих здесь, ибо, Сэнди, речь идет о моей будущей жене. Если хотите знать, друг мой, несмотря на все то, что мы пережили сейчас, я — самый счастливый человек на свете!
Мак-Дугал не выразил ни малейшего удивления.
— Я так и знал! — произнес он совершенно спокойно, широко улыбнулся и протянул Филиппу руку. — Я поневоле был свидетелем всего этого… К тому же перестрелка, Торп, метис и все прочее…
Он не договаривал, но видно было, что он в курсе дел.
— Подробнее обо всем этом мы поговорим попозже! — заметил Филипп. — Сейчас слишком поздно, да и обстоятельства не благоприятствуют. Теперь у нас есть одна прямая обязанность: доставить мисс Д'Аркамбаль домой. Вам угодно сделать это?
— Я сделаю это с величайшим удовольствием!
— До Малого Черчилла вы можете доехать верхом, а оттуда вы переправитесь в лодке, на которую вам укажет мисс Д'Аркамбаль. Я лично поеду туда же завтра утром и отвезу труп Пьера.
Они не теряли драгоценного времени, и через четверть часа Филипп, стоя на дороге, следил за тем, как ночной мрак мало-помалу скрывал Жанну и Мак-Дугала, уезжавших в Божий Форт. Братья Сен-Пьер вернулись только через час. Филипп не мог успокоиться до тех пор, пока братья не вошли в контору и не прислонили своих ружей к стене. Он очень боялся, что Сашиго оставит какие-нибудь явные следы своей засады в кустах меж горами. Но оказалось, что охотники не обнаружили ничего подозрительного, а что касается костров на вершине скалы, то они объяснили их тем, что индейцы случайно наткнулись на заблудившееся стадо оленей и зажгли огонь для более верной охоты. По их мнению, индейцы допустили крупнейшую ошибку.
Только к полуночи Филипп избавился от всех своих страхов, связанных с шайкой Торпа. Все разошлись по своим хижинам, за исключением Кассили, которого Филипп просил переночевать у него, на одной из коек в соседней комнате. После этого Уайтмор занялся приготовлениями к утреннему отъезду, для чего прежде всего направился в комнату, где лежал мертвый Пьер.
Лампа освещала койку, где лежал покойный. Филипп подошел поближе, выкрутил фитиль и тотчас же обратил внимание на чудесную перемену, которую смерть вызвала в лице метиса.
Филипп произнес проникновенным голосом:
— Да будет тебе земля пухом, дорогой друг!
Он разнял руки покойного, с великим волнением вытянул их вдоль тела и снял одеяло, которое скрыло от глаз Жанны глубокую рану, нанесенную Торпом. Он отвернул рубаху Пьера. При свете лампы блеснул медальон, с которым метис не расставался с тех пор, как нашел в снегу маленькую девочку. Филипп впервые за все время пристально посмотрел на эту реликвию, которая была очень тонка и шириной в два пальца. Он вскрикнул, тотчас же обратив внимание на то, что случилось. До того, как пробить тело Пьера, пуля ударилась в медальон и частично раскрыла его. Один край был совсем отбит, и из него торчал уголок сложенной бумаги.
Филипп был так поражен своим открытием, что на несколько минут совершенно забыл про покойника. Пьер ни разу до сих пор не открывал старомодного медальона, так как ключ от него пропал. Неужели же эта новая находка имела какое-нибудь отношение к девушке, которую он любил?
Эта мысль не давала Филиппу покоя до тех пор, пока он С чрезмерными предосторожностями не вытащил бумаги. Как он и ожидал, это был письменный документ. Он прочел его; письмо было написано восемнадцать лет тому назад. Чернила частью выцвели, но Филипп без труда прочел следующее:
«Дорогой мой муж!
Господь никогда не простит мне того, что я сделала. Я вернулась в Божий Форт по собственной инициативе. Я раскаялась в том, что совершила, и теперь люблю тебя так, как никогда до сих пор не любила. Вернулась я сюда не для тебя, а только для нашей девочки, которую я хочу навсегда оставить у тебя. Она — наша дочь, не только моя! Она родилась 8 сентября, то есть на седьмой месяц после того, как я оставила тебя. Она — твоя дочь, и вот почему я отдаю ее тебе в надежде на то, что она исцелит рану в благородном сердце, которую я нанесла. Я не могу просить тебя о прощении, ибо я не заслужила его. Ты никогда больше не увидишь меня, ибо я покончу с собой, не дойдя до дома, который я некогда так любила. Если я до сих пор оставалась в живых, то только ради ребенка. В то время, как ты будешь читать эти строки, меня не будет в живых. Если я удостоюсь прощения, то знай, что твоя несчастная жена нашла в смерти ту радость, то блаженство, которые ей не были суждены в жизни.
Твоя жена».
Филипп медленно встал, выпрямился и посмотрел на величаво-спокойное лицо Пьера.
— Ах, почему ты не открыл медальон? — прошептал он. — Почему ты не открыл его? Ведь ты мог бы спасти…
Он несколько минут напряженно глядел на Пьера, точно надеялся, что бледные губы сейчас начнут шевелиться и ответят ему на его страстный вопрос. А затем он вспомнил о Жанне, спешившей в Божий Форт, и о том страшном открытии, которое она должна была еще сегодня ночью сделать отцу.
Итак, Жанна была родной дочерью Д'Аркамбаля! От каких мук он, Филипп, мог бы избавить отца и дочь, если бы несколько раньше занялся медальоном! Он посмотрел на часы и увидел, что Жанна уже свыше трех часов находится в пути, и, таким образом, как он ни старался, он никак не мог бы догнать ее и Мак-Дугала.
Тем не менее он поспешил в небольшую комнату, где находился Кассиди. В нескольких словах он объяснил тому, что должен во что бы то ни стало и как можно скорее поехать вслед за девушкой и инженером, которые направились в Дом Д'Аркамбаля. Он поручил этому верному человеку временное управление делами, а также все заботы по перевозке тела Пьера.
— Я не должен подробно рассказывать вам, как и что надо делать! — закончил он. — Вы и сами все прекрасно знаете!
Кассиди утвердительно кивнул головой.
Филипп поспешил в конюшню, выбрал самую быстроногую лошадь и через некоторое время уже мчался верхом по направлению к Малому Черчиллу. Все время в лицо ему дул порывистый, пронизывающий ветер с Гудзонова залива, и по его вою легко можно было догадаться о приближении бури. Филипп понимал, что если ветер слегка изменит свое направление, то мельчайшие водяные капли, которые больно били его в лицо, превратятся в снежинки, и к утру вся земля покроется белым саваном.
Когда он миновал равнину и въехал в лес, то в первую минуту был испуган страшным ревом ветра, который немилосердно потрясал верхушки сосен и северных кедров. Филипп никак не мог отделаться от мысли о Пьере, который недвижно лежал в хижине. Вероятно, такая же буря свирепствовала в ту ночь, когда метис нашел в Барренах полу замерзшее дитя…
Как и ожидал Филипп, ветер вдруг изменил свое направление, и водяные капли превратились в снежинки. Тотчас же прекратились вой и плач в листве деревьев. Они сменились тихим шепотом сучьев, покорно клонившихся долу под тяжестью снежного покрова.
Филипп знал, что в конце Малого Черчилла в прибрежных камнях спрятаны две лодки. Он сравнительно легко нашел их и выбрал меньшую. Укрыв в безопасном месте лошадь, он сел в лодку и снова понесся вслед за Жанной и Мак-Дугалом. Снег до того слепил глаза, что Уайтмор временами совершенно терял из виду берега и боялся, что проедет мимо того маленького притока, который должен был привести его в Божий Форт. Он все время посматривал на часы, и после того, как прошло два часа, направил лодку к западному берегу и начал грести так медленно, что едва ли делал больше мили в полчаса.
Вдруг, прорвав снежную завесу, с верховьев реки донесся протяжный собачий вой. Благодаря ему Филипп убедился, что находится совсем близко к цели. Вскоре после этого он заметил небольшую дельту притока, прошел в лодке еще сто ярдов и, как только завидел маячившие огни Дома Д'Аркамбаля, выскочил на песчаный берег. Он был уверен, что огонь горит в той большой комнате, где он впервые познакомился с престарелым хозяином дома. Несмотря на то, что он шел по этой дорожке лишь во второй раз в жизни, он твердо направился вперед и без промедления подошел к той двери, у которой несколько недель тому назад остановился вместе с Пьером. Молча, стараясь производить как можно меньше шума, вошел в дом и пошел по темному коридору, пока не увидел широкой полосы света, падающего из большой комнаты. Он продолжал так же бесшумно продвигаться вперед и, наконец, остановился на пороге комнаты.
В большом кресле, низко опустив седую голову, сидел хозяин Форта. У его ног на коленях стояла Жанна, тесно прижавшись к отцу.
Филипп лишь тогда разрешил себе войти в комнату, когда почувствовал, что старик обратил внимание на его присутствие. Д'Аркамбаль медленно поднял тяжелую голову, повернулся к двери и, увидев нежданного гостя, который стоял на пороге, широким жестом протянул к Филиппу руку.
— Сын мой! — воскликнул он, — будь желанным гостем!
В следующий миг Филипп стоял уже на коленях рядом с Жанной. Д'Аркамбаль опустил на его плечо свою руку, и по этому, казалось бы, невыразительному прикосновению молодой человек понял, что Жанна уже успела рассказать всю трагическую историю. Девушка, увидев Филиппа, не произнесла ни единого слова. Казалось, она ждала его приезда и ничем не выражала теперь своих чувств. Но рука ее, очутившись в руке Филиппа, была холодна, как лед…
— Я только что приехал из лагеря! — доложил Филипп. — Я спешил что было сил, и старался во что бы то ни стало догнать Жанну. Дело в том, что на шее Пьера я нашел этот медальон, а в медальоне вот это…
С этими словами он вручил Д'Аркамбалю окровавленную бумагу, пристально посмотрел на его расстроенное лицо и понял, что должен на несколько минут оставить отца и дочь наедине.
— Я подожду в соседней комнате! — сказал он совсем тихо, затем поднялся с колен и прижал руку Жанны к своим губам.
Старая комната находилась в точно таком же состоянии, в каком он оставил ее несколько недель назад. Портрет матери Жанны по-прежнему висел лицом к стене и так же, как раньше, плавно качался из стороны в сторону под давлением теплой струи воздуха, поднимавшейся снизу. В этой комнате все еще чувствовалось присутствие живого духа, — того духа, который словно составлял часть самой Жанны.
Он так забылся, что не мог в точности сказать, сколько прошло времени. Вдруг он услышал какой-то звук и, повернувшись, увидел в дверях Жанну и Д'Аркамбаля. Его поразило лицо старика, который, казалось, не видел ни Филиппа, ни всего остального, кроме портрета, висевшего лицом к стене. Выпрямившись, он решительным шагом пересек комнату и с великой гордостью повернул портрет. Филипп задрожал. Жанна подошла ближе, остановилась рядом с возлюбленным и крепко пожала его руку. А затем Анри Д'Аркамбаль медленно повернулся к молодым людям и воскликнул:
— Дети мои! Дорогие дети мои!
ГЛАВА XXV
— Что вам сказать? Я люблю вас больше всего на свете! — так же просто и бесхитростно ответил он.
Она опустила глаза, но тотчас же снова подняла их и посмотрела так, точно хотела увидеть всю душу любимого человека.
— Вы все знаете! — прошептала она через минуту.
Он так сильно прижал ее к себе, что она не могла больше двигаться, и коснулся своим лицом ее лба.
— Жанна! Жанна! Все сложилось именно так, как должно было сложиться! Я рад, что Пьер нашел вас в снегу. Я бесконечно рад, что женщина на портрете — ваша мать! Если бы все зависело только от меня, то я ничего абсолютно не изменил бы, потому что, если бы изменились обстоятельства, изменились бы и вы сами и не были бы той Жанной, которую я так люблю! Ведь правда? Дорогая моя девочка, вы много и сильно страдали, но есть ли что-нибудь на свете прекраснее страдания? Что еще так возвеличивает и укрепляет дух? Я тоже достаточно перенес на своем веку, но под конец судьбе было угодно свести нас вместе, и я не могу представить себе более счастливого и чудесного конца! Жанна, дорогая моя, поверьте…
Уходя, Грегсон оставил дверь слегка приоткрытой. Порыв ветра еще шире открыл ее. Вдруг в комнату ворвались звуки, которые оборвали Филиппа на полуслове и заставили Жанну задрожать всем телом.
В первый же момент оба поняли характер звуков. Это была ружейная перестрелка, которая доносилась с противоположной стороны горы, примыкающей к озеру. Во власти одного и того же импульса, держась крепко за руки, Филипп и Жанна бросились к двери.
— Это Сашиго! — простонала Жанна; о"а так дрожала, что с трудом произнесла дальнейшие слова. — Я совершенно забыла… Они дерутся там, а мы…
Мак-Дугал оставил свой наружный пост, где он ждал появления Жанны, и бросился в комнату.
— Там стреляют! — закричал он. — Что бы это могло значить?
— Нам необходимо выждать! — ответил Филипп. — Пошлите, Мак, двух человек на разведку. Я присоединюсь к вам, как только отведу мисс Д'Аркамбаль к жене Кассиди.
С этими словами он быстро удалился вместе с Жанной. Новый порыв ветра донес до них грохот выстрелов. Послышался оглушительный залп, который сразу заглох, а после него раздалось еще три-четыре отдельных выстрела. В продолжение нескольких секунд царила абсолютная тишина, а затем с вершины горы, которая все еще светилась во мраке ночи, разнесся победный и торжествующий крик индейцев, — крик полузвериный, мрачный в своей радости и напоминающий вой волчьей стаи, яростно несущейся за добычей.
И снова воцарилась прежняя угрюмая тишина.
— Кончилось! — тихо произнес Филипп.
Он почувствовал, как пальцы Жанны впились в его ладонь.
— Никто никогда не узнает, что произошло сегодня ночью! — закончил Филипп свою мысль. — Даже Мак-Дугал, который находился в двух шагах от нас, не может догадаться об истинном положении вещей!
Он остановился на расстоянии нескольких шагов от хижины Кассиди. Окна были довольно ярко освещены, и изнутри доносился счастливый и беззаботный смех детишек Кассиди.
— Жанна! — сказал Филипп, привлекая к себе девушку. — Вам придется сегодня переночевать здесь. Завтра утром мы отправимся в Божий Форт.
— Нет, Филипп, вы должны будете сегодня же проводить меня домой! — прошептала Жанна, глядя ему прямо в глаза. — Это необходимо! Пошлите кого-нибудь со мной, а вы… приходите к нам завтра утром вместе с… Пьером.
Она коснулась рукой его лица, и этот трогательный жест сказал ему больше, чем тысяча самых ласковых слов.
— Видите ли, дорогой мой, — продолжала она, заметив тоскливое выражение его глаз, — сегодня я еще чувствую некоторый запас сил и вот почему должна немедленно вернуться домой, к отцу, и рассказать ему обо всем до тех пор, пока вы придете в форт.
— Да, конечно, вы правы! — заметил Филипп. — Я пошлю с вами Мак-Дугала. Что же касается меня лично, то я явлюсь попозже.
— С Пьером?
— Да, с Пьером!
Они еще оставались несколько минут у хижины Кассиди, а затем Филипп, приподняв ее голову, спросил совсем тихо, совсем нерешительно:
— Вы не хотите поцеловать меня? Это будет ваш первый поцелуй!
Он наклонил голову, и губы девушки прильнули к его губам.
— Нет, Филипп, вы ошибаетесь! — едва слышно произнесла она. — Это не первый мой поцелуй. Тогда, на порогах, когда я считала вас мертвым, я тоже поцеловала вас…
Через несколько минут Филипп вернулся к Мак-Дугалу, который находился в обществе Кассиди, Вобертса, Геншоу и Леко.
— Я послал братьев Сен-Пьер навести точные справки касательно стрельбы! — доложил инженер. — Вы видели, какая толпа собралась около склада? Все видели огонь и слышали выстрелы, но уверены, что индейцы при свете грандиозных костров охотились на оленя.
— Очень может быть, что они не так уж далеки от истины! — ответил Филипп. — Пойдите сюда, Мак! Я должен сказать вам два слова наедине.
Оставив всю группу в центре комнаты, Уайтмор отошел с шотландцем в сторону и сказал ему:
— Я надеюсь, что смерть Торпа положит конец всяким недоразумениям в нашем лагере. А теперь, Мак, я хочу предложить вам нечто более интересное, чем ночная стычка с врагом. Мы должны во что бы то ни стало еще сегодня ночью доставить мисс Д'Аркамбаль в Божий Форт. И если вы ничего против этого не имеете, то я хотел бы вам поручить это деликатное дело. Я остановил свой выбор на человеке, которого уважаю больше всех людей, проживающих здесь, ибо, Сэнди, речь идет о моей будущей жене. Если хотите знать, друг мой, несмотря на все то, что мы пережили сейчас, я — самый счастливый человек на свете!
Мак-Дугал не выразил ни малейшего удивления.
— Я так и знал! — произнес он совершенно спокойно, широко улыбнулся и протянул Филиппу руку. — Я поневоле был свидетелем всего этого… К тому же перестрелка, Торп, метис и все прочее…
Он не договаривал, но видно было, что он в курсе дел.
— Подробнее обо всем этом мы поговорим попозже! — заметил Филипп. — Сейчас слишком поздно, да и обстоятельства не благоприятствуют. Теперь у нас есть одна прямая обязанность: доставить мисс Д'Аркамбаль домой. Вам угодно сделать это?
— Я сделаю это с величайшим удовольствием!
— До Малого Черчилла вы можете доехать верхом, а оттуда вы переправитесь в лодке, на которую вам укажет мисс Д'Аркамбаль. Я лично поеду туда же завтра утром и отвезу труп Пьера.
Они не теряли драгоценного времени, и через четверть часа Филипп, стоя на дороге, следил за тем, как ночной мрак мало-помалу скрывал Жанну и Мак-Дугала, уезжавших в Божий Форт. Братья Сен-Пьер вернулись только через час. Филипп не мог успокоиться до тех пор, пока братья не вошли в контору и не прислонили своих ружей к стене. Он очень боялся, что Сашиго оставит какие-нибудь явные следы своей засады в кустах меж горами. Но оказалось, что охотники не обнаружили ничего подозрительного, а что касается костров на вершине скалы, то они объяснили их тем, что индейцы случайно наткнулись на заблудившееся стадо оленей и зажгли огонь для более верной охоты. По их мнению, индейцы допустили крупнейшую ошибку.
Только к полуночи Филипп избавился от всех своих страхов, связанных с шайкой Торпа. Все разошлись по своим хижинам, за исключением Кассили, которого Филипп просил переночевать у него, на одной из коек в соседней комнате. После этого Уайтмор занялся приготовлениями к утреннему отъезду, для чего прежде всего направился в комнату, где лежал мертвый Пьер.
Лампа освещала койку, где лежал покойный. Филипп подошел поближе, выкрутил фитиль и тотчас же обратил внимание на чудесную перемену, которую смерть вызвала в лице метиса.
Филипп произнес проникновенным голосом:
— Да будет тебе земля пухом, дорогой друг!
Он разнял руки покойного, с великим волнением вытянул их вдоль тела и снял одеяло, которое скрыло от глаз Жанны глубокую рану, нанесенную Торпом. Он отвернул рубаху Пьера. При свете лампы блеснул медальон, с которым метис не расставался с тех пор, как нашел в снегу маленькую девочку. Филипп впервые за все время пристально посмотрел на эту реликвию, которая была очень тонка и шириной в два пальца. Он вскрикнул, тотчас же обратив внимание на то, что случилось. До того, как пробить тело Пьера, пуля ударилась в медальон и частично раскрыла его. Один край был совсем отбит, и из него торчал уголок сложенной бумаги.
Филипп был так поражен своим открытием, что на несколько минут совершенно забыл про покойника. Пьер ни разу до сих пор не открывал старомодного медальона, так как ключ от него пропал. Неужели же эта новая находка имела какое-нибудь отношение к девушке, которую он любил?
Эта мысль не давала Филиппу покоя до тех пор, пока он С чрезмерными предосторожностями не вытащил бумаги. Как он и ожидал, это был письменный документ. Он прочел его; письмо было написано восемнадцать лет тому назад. Чернила частью выцвели, но Филипп без труда прочел следующее:
«Дорогой мой муж!
Господь никогда не простит мне того, что я сделала. Я вернулась в Божий Форт по собственной инициативе. Я раскаялась в том, что совершила, и теперь люблю тебя так, как никогда до сих пор не любила. Вернулась я сюда не для тебя, а только для нашей девочки, которую я хочу навсегда оставить у тебя. Она — наша дочь, не только моя! Она родилась 8 сентября, то есть на седьмой месяц после того, как я оставила тебя. Она — твоя дочь, и вот почему я отдаю ее тебе в надежде на то, что она исцелит рану в благородном сердце, которую я нанесла. Я не могу просить тебя о прощении, ибо я не заслужила его. Ты никогда больше не увидишь меня, ибо я покончу с собой, не дойдя до дома, который я некогда так любила. Если я до сих пор оставалась в живых, то только ради ребенка. В то время, как ты будешь читать эти строки, меня не будет в живых. Если я удостоюсь прощения, то знай, что твоя несчастная жена нашла в смерти ту радость, то блаженство, которые ей не были суждены в жизни.
Твоя жена».
Филипп медленно встал, выпрямился и посмотрел на величаво-спокойное лицо Пьера.
— Ах, почему ты не открыл медальон? — прошептал он. — Почему ты не открыл его? Ведь ты мог бы спасти…
Он несколько минут напряженно глядел на Пьера, точно надеялся, что бледные губы сейчас начнут шевелиться и ответят ему на его страстный вопрос. А затем он вспомнил о Жанне, спешившей в Божий Форт, и о том страшном открытии, которое она должна была еще сегодня ночью сделать отцу.
Итак, Жанна была родной дочерью Д'Аркамбаля! От каких мук он, Филипп, мог бы избавить отца и дочь, если бы несколько раньше занялся медальоном! Он посмотрел на часы и увидел, что Жанна уже свыше трех часов находится в пути, и, таким образом, как он ни старался, он никак не мог бы догнать ее и Мак-Дугала.
Тем не менее он поспешил в небольшую комнату, где находился Кассиди. В нескольких словах он объяснил тому, что должен во что бы то ни стало и как можно скорее поехать вслед за девушкой и инженером, которые направились в Дом Д'Аркамбаля. Он поручил этому верному человеку временное управление делами, а также все заботы по перевозке тела Пьера.
— Я не должен подробно рассказывать вам, как и что надо делать! — закончил он. — Вы и сами все прекрасно знаете!
Кассиди утвердительно кивнул головой.
Филипп поспешил в конюшню, выбрал самую быстроногую лошадь и через некоторое время уже мчался верхом по направлению к Малому Черчиллу. Все время в лицо ему дул порывистый, пронизывающий ветер с Гудзонова залива, и по его вою легко можно было догадаться о приближении бури. Филипп понимал, что если ветер слегка изменит свое направление, то мельчайшие водяные капли, которые больно били его в лицо, превратятся в снежинки, и к утру вся земля покроется белым саваном.
Когда он миновал равнину и въехал в лес, то в первую минуту был испуган страшным ревом ветра, который немилосердно потрясал верхушки сосен и северных кедров. Филипп никак не мог отделаться от мысли о Пьере, который недвижно лежал в хижине. Вероятно, такая же буря свирепствовала в ту ночь, когда метис нашел в Барренах полу замерзшее дитя…
Как и ожидал Филипп, ветер вдруг изменил свое направление, и водяные капли превратились в снежинки. Тотчас же прекратились вой и плач в листве деревьев. Они сменились тихим шепотом сучьев, покорно клонившихся долу под тяжестью снежного покрова.
Филипп знал, что в конце Малого Черчилла в прибрежных камнях спрятаны две лодки. Он сравнительно легко нашел их и выбрал меньшую. Укрыв в безопасном месте лошадь, он сел в лодку и снова понесся вслед за Жанной и Мак-Дугалом. Снег до того слепил глаза, что Уайтмор временами совершенно терял из виду берега и боялся, что проедет мимо того маленького притока, который должен был привести его в Божий Форт. Он все время посматривал на часы, и после того, как прошло два часа, направил лодку к западному берегу и начал грести так медленно, что едва ли делал больше мили в полчаса.
Вдруг, прорвав снежную завесу, с верховьев реки донесся протяжный собачий вой. Благодаря ему Филипп убедился, что находится совсем близко к цели. Вскоре после этого он заметил небольшую дельту притока, прошел в лодке еще сто ярдов и, как только завидел маячившие огни Дома Д'Аркамбаля, выскочил на песчаный берег. Он был уверен, что огонь горит в той большой комнате, где он впервые познакомился с престарелым хозяином дома. Несмотря на то, что он шел по этой дорожке лишь во второй раз в жизни, он твердо направился вперед и без промедления подошел к той двери, у которой несколько недель тому назад остановился вместе с Пьером. Молча, стараясь производить как можно меньше шума, вошел в дом и пошел по темному коридору, пока не увидел широкой полосы света, падающего из большой комнаты. Он продолжал так же бесшумно продвигаться вперед и, наконец, остановился на пороге комнаты.
В большом кресле, низко опустив седую голову, сидел хозяин Форта. У его ног на коленях стояла Жанна, тесно прижавшись к отцу.
Филипп лишь тогда разрешил себе войти в комнату, когда почувствовал, что старик обратил внимание на его присутствие. Д'Аркамбаль медленно поднял тяжелую голову, повернулся к двери и, увидев нежданного гостя, который стоял на пороге, широким жестом протянул к Филиппу руку.
— Сын мой! — воскликнул он, — будь желанным гостем!
В следующий миг Филипп стоял уже на коленях рядом с Жанной. Д'Аркамбаль опустил на его плечо свою руку, и по этому, казалось бы, невыразительному прикосновению молодой человек понял, что Жанна уже успела рассказать всю трагическую историю. Девушка, увидев Филиппа, не произнесла ни единого слова. Казалось, она ждала его приезда и ничем не выражала теперь своих чувств. Но рука ее, очутившись в руке Филиппа, была холодна, как лед…
— Я только что приехал из лагеря! — доложил Филипп. — Я спешил что было сил, и старался во что бы то ни стало догнать Жанну. Дело в том, что на шее Пьера я нашел этот медальон, а в медальоне вот это…
С этими словами он вручил Д'Аркамбалю окровавленную бумагу, пристально посмотрел на его расстроенное лицо и понял, что должен на несколько минут оставить отца и дочь наедине.
— Я подожду в соседней комнате! — сказал он совсем тихо, затем поднялся с колен и прижал руку Жанны к своим губам.
Старая комната находилась в точно таком же состоянии, в каком он оставил ее несколько недель назад. Портрет матери Жанны по-прежнему висел лицом к стене и так же, как раньше, плавно качался из стороны в сторону под давлением теплой струи воздуха, поднимавшейся снизу. В этой комнате все еще чувствовалось присутствие живого духа, — того духа, который словно составлял часть самой Жанны.
Он так забылся, что не мог в точности сказать, сколько прошло времени. Вдруг он услышал какой-то звук и, повернувшись, увидел в дверях Жанну и Д'Аркамбаля. Его поразило лицо старика, который, казалось, не видел ни Филиппа, ни всего остального, кроме портрета, висевшего лицом к стене. Выпрямившись, он решительным шагом пересек комнату и с великой гордостью повернул портрет. Филипп задрожал. Жанна подошла ближе, остановилась рядом с возлюбленным и крепко пожала его руку. А затем Анри Д'Аркамбаль медленно повернулся к молодым людям и воскликнул:
— Дети мои! Дорогие дети мои!
ГЛАВА XXV
Всю ночь продолжалась буря. Через несколько часов после того, как Жанна и ее отец оставили портретную комнату, Филипп поднялся со своего ложа, вышел в коридор и, открыв наружную дверь, вышел на вольный воздух. Он слышал, как рвал и метал ураган на вершине скалы, как сотрясался сосновый бор. Остановившись как бы в нерешительности, он не сразу закрыл дверь, потом вышел.
Острые снежинки хлестали лицо, и он невольно наклонил голову и поспешил к Солнечной Горе, надеясь найти там защиту. Остановившись у ее подножья, он долго прислушивался к реву ветра.
С тех пор, как человеческая нога впервые ступила на вершину этой горы, тот же ветер дул и выл для многих десятков поколений. Двести лет прошло с тех пор, как Гроселье обозревал с Солнечной Горы чудесный мир, простиравшийся у его ног. И тем не менее у Филиппа создалось такое впечатление, что сегодняшний шторм, свистящий и визжащий над его головой, своим горем, своим триумфом, своим безумием бесновался только для него одного! Его сердце билось в унисон с ураганом. Душа его трепетала в том же темпе, что и буря. Сегодняшняя вьюга была его собственной вьюгой, ибо в эту минуту и с этой минуты он сам был неотъемлемой частью того мира, в котором сейчас находился и с которым решил никогда больше не расставаться.
Здесь он нашел свой дом, жизнь, радость, любовь, — судьбу! Здесь он будет жить со своей возлюбленной Жанной.
Он повернулся лицом к Форту. Огни в нем погасли. Форт затих, задремал, утонул в белом безмолвии.
Филипп вернулся в свою комнату, но не мог уснуть до самого утра. Проспав несколько часов и проснувшись, он увидел, что буря прошла и что над белоснежным миром стоит ослепительно яркое, дивно сияющее солнце. Он выглянул из окна и увидел, что вершина Солнечной Горы горит золотым огнем, и что все деревья, которые вчера корчились в страшных объятиях бури, теперь мирно стоят под пышными балдахинами из искристого снега. Казалось, что пронесшийся шторм оставил после себя только ликующий свет, только радость, красоту и счастье.
Весь исполненный радости, Филипп вышел в коридор и там, где солнечный свет пробивался сквозь окно, близ большой комнаты, в которой он надеялся увидеть хозяина дома, нашел Жанну. Услышав его шаги, она повернулась в его сторону, и вся прелесть, и все сияние солнечного утра отразились на ее лице и волосах. Как белый голубь, стояла она в ожидании Филиппа, но по мере того, как он приближался, нежный румянец все явственнее заливал ее щеки. Ее глаза сверкали, и вся душа вылилась в единственном слове, сорвавшемся с ее губ:
— Филипп…
— Жанна…
Никто из них не произнес больше ни слова, но сердца их, почти слившиеся воедино, произнесли все то, на что неспособны были уста. Они одновременно выглянули в окно, за которым, насколько мог уловить глаз, тянулись бесконечные Баррены где Пьер некогда нашел маленькую, беззащитную девочку. Судорога сжала горло Жанны. Она подняла на Филиппа глаза, полные любви и слез, оторвала свои руки от его груди и прижала их к своему лицу.
— Они привезут Пьера сегодня? — тихо прошептала она.
— Да, сегодня!
— Мы похороним его там! — сказала она. Он понял, что она имеет в виду безбрежные поля, где была похоронена ее мать
Он утвердительно кивнул головой и тотчас же опустил ее, чтобы скрыть слезы, набежавшие на глаза.
— Ты любишь меня! Ты любишь меня! — снова прошептала девушка. — Ты никуда не уедешь отсюда и останешься со мной навсегда. В нашем чудесном мире мы будем жить одиноко!
— Всю жизнь! — так же тихо произнес он.
Они услышали сильные, уверенные шаги и поняли, что к ним направляется Д'Аркамбаль.
— Всю жизнь! — снова повторил Филипп.
Острые снежинки хлестали лицо, и он невольно наклонил голову и поспешил к Солнечной Горе, надеясь найти там защиту. Остановившись у ее подножья, он долго прислушивался к реву ветра.
С тех пор, как человеческая нога впервые ступила на вершину этой горы, тот же ветер дул и выл для многих десятков поколений. Двести лет прошло с тех пор, как Гроселье обозревал с Солнечной Горы чудесный мир, простиравшийся у его ног. И тем не менее у Филиппа создалось такое впечатление, что сегодняшний шторм, свистящий и визжащий над его головой, своим горем, своим триумфом, своим безумием бесновался только для него одного! Его сердце билось в унисон с ураганом. Душа его трепетала в том же темпе, что и буря. Сегодняшняя вьюга была его собственной вьюгой, ибо в эту минуту и с этой минуты он сам был неотъемлемой частью того мира, в котором сейчас находился и с которым решил никогда больше не расставаться.
Здесь он нашел свой дом, жизнь, радость, любовь, — судьбу! Здесь он будет жить со своей возлюбленной Жанной.
Он повернулся лицом к Форту. Огни в нем погасли. Форт затих, задремал, утонул в белом безмолвии.
Филипп вернулся в свою комнату, но не мог уснуть до самого утра. Проспав несколько часов и проснувшись, он увидел, что буря прошла и что над белоснежным миром стоит ослепительно яркое, дивно сияющее солнце. Он выглянул из окна и увидел, что вершина Солнечной Горы горит золотым огнем, и что все деревья, которые вчера корчились в страшных объятиях бури, теперь мирно стоят под пышными балдахинами из искристого снега. Казалось, что пронесшийся шторм оставил после себя только ликующий свет, только радость, красоту и счастье.
Весь исполненный радости, Филипп вышел в коридор и там, где солнечный свет пробивался сквозь окно, близ большой комнаты, в которой он надеялся увидеть хозяина дома, нашел Жанну. Услышав его шаги, она повернулась в его сторону, и вся прелесть, и все сияние солнечного утра отразились на ее лице и волосах. Как белый голубь, стояла она в ожидании Филиппа, но по мере того, как он приближался, нежный румянец все явственнее заливал ее щеки. Ее глаза сверкали, и вся душа вылилась в единственном слове, сорвавшемся с ее губ:
— Филипп…
— Жанна…
Никто из них не произнес больше ни слова, но сердца их, почти слившиеся воедино, произнесли все то, на что неспособны были уста. Они одновременно выглянули в окно, за которым, насколько мог уловить глаз, тянулись бесконечные Баррены где Пьер некогда нашел маленькую, беззащитную девочку. Судорога сжала горло Жанны. Она подняла на Филиппа глаза, полные любви и слез, оторвала свои руки от его груди и прижала их к своему лицу.
— Они привезут Пьера сегодня? — тихо прошептала она.
— Да, сегодня!
— Мы похороним его там! — сказала она. Он понял, что она имеет в виду безбрежные поля, где была похоронена ее мать
Он утвердительно кивнул головой и тотчас же опустил ее, чтобы скрыть слезы, набежавшие на глаза.
— Ты любишь меня! Ты любишь меня! — снова прошептала девушка. — Ты никуда не уедешь отсюда и останешься со мной навсегда. В нашем чудесном мире мы будем жить одиноко!
— Всю жизнь! — так же тихо произнес он.
Они услышали сильные, уверенные шаги и поняли, что к ним направляется Д'Аркамбаль.
— Всю жизнь! — снова повторил Филипп.