Кейес Грег. На грани победы-1: Завоевание

   — Что я должен делать?
   — Ты будешь идти за мной. Я буду обрывать ворсинки с цветков — вот так.
   Она принялась чуть ли не ласково срывать красные нитевидные лепестки, пока не осталась одна лишь желтоватая луковица.
   — Это их настраивает. Как только это будет сделано, ты должен будешь сорвать его. Это сложнее. Вот, держи, пожалуйста.
   Ууну достала из кармана своего одеяния что-то кривое и черное.
   — Надень это на большой палец.
   Энакин посмотрел на «это». Оно напоминало шпору длиной около восьми сантиметров. На вид инструмент был очень острым. Внутри он оказался полым, и когда Энакин сунул туда палец, то сразу вздрогнул, почувствовав, как множество зубов впилось в тело.
   — Она живая, — пробормотал он.
   — Конечно, живая. Кто же станет пользоваться мертвой… — она вдруг нахмурилась. — Я разве не сказала тебе не говорить такого?
   — Я не сказал ничего дурного, — возразил Энакин.
   — Нет, ты подумал об этом и заставил мой мозг делать грязную работу. Прекрати это.
   Энакин поднес к глазам палец с насаженной на него шпорой.
   — Не задирай нос, — сказала Ууну. — Это не настоящий имплантант. Даже я могу носить такой некоторое время, пока не начнется реакция. Это лишь на короткое время. Если же тебе в голову взбредет какая-то нерабская мысль… — она вдруг на удивление сильно схватила его за запястье и ударила ладонью по острому острию шпоры.
   Шпора тут же обвисла.
   — Ты можешь зарезать ею другого раба, — тихо сказала Ууну. — Я слышала, что такое делается для развлечения охраны. Но йуужань-вонга ты таким инструментом не зарежешь.
   — Для этого нужно ключевое слово.
   — Хорошо. Ты учишься. Итак, ты берешь свою шпору и протыкаешь сверху оболочку светляка. Приступай.
   Энакин присел возле растения и надавил острием на желтую луковицу. Она треснула, и изнутри потекла похожая на молоко субстанция.
   — Теперь обрезай стенки. Это будет тяжело.
   Это действительно оказалось тяжело. Скорлупа была очень крепкой. Отрезав три куска, Энакин снял кожуру. Все это время он непрерывно слышал телепатический голос существа — тихое попискивание, чем-то отличавшееся от голосов соседей, вероятно, из-за «настройки», сделанной Ууну.
   Большой сюрприз ждал его внутри. Энакин вырезал эту штуку и замер в восхищении, держа ее на ладони.
   Она была похожа на какой-то драгоценный камень.
   — Что это? — снова спросил он.
   — Потом. Сейчас за работу. Ты будешь вырезать их медленнее, чем я буду их настраивать. Тебе придется работать в темпе, чтобы не отставать от меня. Обычно за настройщиком идут два или три лущителя. Когда ты войдешь в ритм и я увижу, что ты не отстаешь, тогда попробуем поговорить. Но не раньше.
   В тот день поговорить не удалось. Когда Энакин поймал наконец ритм работы, Ууну была далеко впереди. Светляки отвлекали его. Они щекотали его разум, а он мог прикасаться к ним, но не с помощью Силы, не в обычном смысле. Он слышал, что у Вурта Скиддера были похожие ощущения от йуужаньвонгского йаммоска — эти существа координировали действия армий йуужаньвонгов. Йаммоски вступали в телепатический контакт со своими дочерними кораблями и с их экипажами. Они защищали их, словно собственное потомство, минимизируя своими командами потери в сражении. Скиддер, очевидно, установил какую-то метасвязь между Силой и телепатией йаммоска — по крайней мере, так выходило по рассказам его уцелевших спутников.
   Были ли эти светляки родственниками йаммосков? Ууну что-то с ними делала; они менялись, когда она ощипывала их, отдалялись от Энакина. Она привязывала их к себе? Может ли Энакин привязать к себе светляка? Если бы это удалось, то он, возможно, понял бы их функцию. Были ли они тем, чем казались и что напоминали, или нет? Конечно, они не могли быть в точности тем, чего ему хотелось, потому что они были живыми, но все же! Он не отдавал себе отчета, сколько веры потерял, пока она не начала понемногу возвращаться.
   Он ночевал в казарме для рабов — стелющемся по земле здании с низкой крышей и четырьмя спальными площадками, устланными губчатой, похожей на мох растительностью. Всего в здании размещалось восемнадцать рабов, спавших вповалку, словно стинтарилы. Было практически невозможно лежать и никого при этом не касаться.
   К облегчению Энакина, не все рабы были из Бригады Мира. На поверку оказалось, что большинство бригадников в системе были действительно захвачены в плен, а потом большую часть их принесли в жертву йуужаньвонгским богам. Рабы, с которыми он делил жилище, были родом из разных точек на пути завоевания и как будто представляли собой что-то вроде ядра популяции рабов, из которого были удалены всякие бунтовщики и горячие головы. Ни у кого из них не было рабских имплантантов старого образца, которые Энакин видел на Дантуине.
   — Они вживляют их в основном тем, кого посылают в бой, — сказал тви'лекк по имени Пой, когда Энакин спросил об этом. — Дело вот в чем: если они приделают тебе эту дрянь, она заберет большую часть твоего ума. Сделает тебя тупым. Формовщикам не нужны тупые рабы, которые забывают распоряжения. А воинам нужны лишь тела для поглощения бластерного огня, так что для них это, по сути, не имеет значения.
   Его лекку печально дернулись:
   — Но если ты будешь работать плохо или сделаешь какую-то глупость, они приделают тебе эту штуку и пошлют на фронт.
   Самым удобным в рабах для Энакина было то, что он мог чувствовать их с помощью Силы, правда, чуть иначе. В них не ощущалось особой надежды, но, несомненно, наличествовал огромный потенциал для предательства, дай он им хоть намек насчет того, кто он и что он такое. Он объявил, что его захватили на Дуро, и намекнул самым любопытным, что им не нужно знать детали.
   На следующее утро Ууну забрала его еще затемно. Энакин спал урывками — всю ночь он пытался найти в Силе Тахирай. Она по-прежнему была наглухо закрыта и труднодосягаема, но Энакин был совершенно уверен, что знает, в каком она дамютеке.
   Когда он примерился к шагу Опозоренной, его немного шатало.
   — Вот, — сказала она немного сердито, сжимая что-то в руке.
   — Что?
   — Смотри, неверный.
   На ее ладони появился сгусток свечения, быстро превратившшегося в довольно сильный свет. Свечение все усиливалось, и Энакин увидел, что это кристалл-светляк — такой же, как те, что они вчера собирали. Кристал разгорался все ярче, пока не стало больно глазам, а потом так же постепенно погас.
   — Ты контролируешь его яркость своим разумом, — догадался Энакин.
   Ууну кивнула:
   — Да. Мы используем их как переносные источники света. Их можно также конфигурировать как светочувствительные биоэлементы для управления различными суперорганизмами, особенно космоплавательного типа.
   Она прикрыла кристаллический организм рукой.
   — Идем.
   — Но он по-прежнему живой, да? — спросил Энакин, когда они снова двинулись в путь.
   — Да, конечно.
   — Чем он питается?
   — Вещество светляка — это в основном кремний и металл, добытые из почвы. Они могут поглощать газ, если он есть, но основная пища светляков — биоэлектрические поля окружающей их жизни.
   Она остановилась, пристально глядя на него:
   — Что за выражение у тебя на лице?
   Энакин вдруг понял, что ухмыляется от уха до уха.
   — Ничего, — сказал он. — Просто это изумительно, по-моему.
   — Как и все дары богов, — ответила Ууну. Энакину показалось, что в ее голосе все еще звучит подозрение.
   Они работали шесть часов без остановки, но теперь Энакин чувствовал ритм. Он рассказал Ууну, что был в экипаже грузовика, и описал Корускант и Кореллию. Это вызвало у нее предельное отвращение, поскольку было невозможно говорить о столь высокотехнологичных мирах, не упоминая постоянно о мерзостях. Тогда он сменил тему и перешел к утраченному Итору и луне Эндор, которые были менее чувствительным предметом для разговора.
   После шести часов работы они сделали короткий перерыв, чтобы выпить воды и поесть кашецеобразной субстанции, которую нужно было высасывать из какой-то штуковины. Энакин знал, что это организм, но предпочитал думать о нем как о теплой, раздутой сумке с едой.
   — Трудно представить себе все эти миры, каждый из которых такой же, как этот, а то и больше, — сказала Ууну между глотками. — Я выросла на одном из самых бедных кораблей-миров. Там было очень мало места, мы жили в большой тесноте. А здесь нет ничего, кроме пространства.
   — В галактике очень много необитаемых миров, — подтвердил Энакин. — Новая Республика с радостью предоставила бы вам жилище.
   На лице Ууну появилось озадаченное выражение, к которому Энакин уже привык за время их разговоров.
   — Почему йуужань-вонги должны просить о том, что боги нам приказали взять себе? Почему мы должны терпеть мерзости в галактике, которая должна стать концом наших скитаний, как постановил Йун-Йуужань?
   — Откуда ты знаешь, что боги так постановили, Ууну? — спросил Энакин, стараясь избегать резких выражений.
   Она поджала губы.
   — Твой язык доведет тебя до смерти, Бэйл Ларс. Я-то поняла, что ты скорее невежда, чем глупец, но другие не будут так терпеливы.
   — Я просто хочу понять. Насколько я знаю, йуужань-вонги провели в космосе сотни лет, если не тысячи. Почему сейчас, почему наша галактика? Как боги объявили о своей воле?
   Ууну слегка нахмурилась, но на этот раз не стала ругать Энакина.
   — Знаков было много, — сказала она. — Корабли-миры стали умирать, и начались большие беспорядки. Каста поднялась против касты, и домен встал на домен. То было время испытания, и многие думали, что боги покинули нас. Потом владыке Шимрре было видение -новый дом, галактика, развращенная ересью, очищение. Жрецы первыми признали его видение правдой, потом формовщики, потом воины. Время испытания сменилось временем завоевания.
   Она смерила его взглядом.
   — Это все. Так должно быть. Больше об этом не спрашивай, ибо здесь больше нечего сказать. Люди этой галактики примут волю богов или умрут.
   Энакин кивнул:
   — А Опозоренные? О них ты не упомянула. Какова их роль во всем этом?
   Ее взгляд снова унесся вдаль.
   — У нас свои пророчества. В этой галактике Йун-Шуно обещала нам избавление.
   — В какой форме?
   Ууну не ответила, она продолжала смотреть на горизонт.
   — Смотри, какой он огромный, — сказала она. — Все тянется и тянется.
   Энакин подумал, что разговор окончен, но после долгой паузы Ууну вдруг посмотрела ему в глаза и не отвела взгляд. Ее голос упал почти до предела слышимости.
   — Бэйл Ларс, — сказала она. — Ты джиидаи?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

   — Что? — Энакин разбрызгал вокруг себя желтоватую пасту, которую с трудом запихивал в себя.
   — Ты джиидаи? — повторила Ууну. — Вопрос несложный.
   — Да с чего ты взяла? — сказал Энакин. — Будь я джедаем, я бы дал себя схватить?
   — У формовщиков есть одна пленная джиидаи. По слухам, на этой луне есть и другие. А ты — никто не помнит, чтобы тебя привезли сюда. Кроме того, ты ведешь себя как-то не по-рабски. Ты какой-то… несогбенный, — она бросила на него изучающий взгляд. — А еще молва говорит, что иногда джиидаи позволяют себя схватить.
   — Ну, я никому не позволял меня хватать, — заявил Энакин. Он решил, что это не будет ложью, поскольку он вовсе не был схвачен.
   Он не дастся и сейчас. Он был наедине с Ууну, а она не воин. Энакин приготовился, стараясь дышать ровно. Ему не хотелось причинять боль Ууну. Она относилась к нему более по-человечески, чем следовало; не слишком много, но он не мог этого не оценить.
   Тут он заметил выражение, застывшее в ее глазах.
   — Ты хотела, чтобы я оказался джедаем, да? Я тебя разочаровал.
   Ууну вздохнула и вновь устремила взгляд вдаль.
   — Если бы ты был джиидаи, ты бы сразу напал на меня, — сказала она.
   — Ты в этом уверена, и тем не менее спросила? Зачем так рисковать?
   — Нет никакого риска. Здесь поблизости спрятаны воины. Я высказала им свои подозрения.
   Она скривилась от досады.
   У Энакина встали дыбом волосы. Где они, эти наблюдатели? Он не видел никого.
   — Если ты сдашь им джедая, это освободит тебя от статуса Опозоренной?
   — Само по себе — нет, — сказала она немного тоскливо. — Лишь боги могут изменить мое состояние. Но я бы хотела встретить одного из этих джиидаи. И обнаружение джиидаи дало бы Йун-Шуно сильный аргумент, чтобы заступиться за меня.
   — Ты уже раньше упоминала ее. Это твоя начальница?
   — Это богиня, неверный. Богиня Опозоренных. Единственная, кто может сделать меня истинной йуужань-вонг.
   — О.
   — Возвращайся к работе.
   Они опять занялись каждый своим делом — она ощипывала цветки, а он вырезал светляков.
   — А как становятся Опозоренными? — спросил Энакин.
   — Еще один бестактный вопрос, — сказала Ууну, но теперь уже легким тоном, хоть и скрываюшим упрек. — Некоторые из нас такими рождаются. Других проклинают боги за грехи и проступки.
   — Я слыхал, некоторые Опозоренные считают, что они не заслуживают такого статуса, — произнес Энакин как можно более легкомысленно.
   Она хрипло рассмеялась.
   — Заслуживают? Что значит «заслуживают»? Мы просто такие, и все. — Она опять повернулась к Энакину, и в ее глазах вдруг появилось понимающее выражение.
   — А, ты говоришь о Вуа Рапуунге, который привел тебя к префекту расчистки полей?
   — Должно быть, так его зовут. Я не уверен. Но он что-то такое бормотал. Не мне — меня он как будто и не замечал вовсе.
   — Он сумасшедший, Вуа Рапуунг, — сказала Ууну. — Когда-то он был великим воином. Теперь он никто. Он не может этого вынести, потому и изобретает всякую ложь. Возможно, он даже верит в нее.
   — Ложь?
   — Он утверждает, что одна формовщица заразила его чем-то таким, что породило знаки Позора, назло ему.
   — Зачем? — спросил Энакин.
   — Потому что она любила его, — сказала Ууну, — а он оттолкнул ее.
   — Любила? — Почему-то Энакину никогда не приходило в голову, что йуужань-вонги могут влюбляться.
   — Да. Но его история невозможна.
   — Как так?
   — Опять незнание! Потому что боги, которые управляют такими вещами — Любовники Йун-Тксиин и Йун-К'аа — никогда не станут сплетать страсть между воином и формовщицей. Йун-Йуужань вечно наказывает божественную двойню за их собственные проступки; они не осмелятся еще раз вызвать его гнев. Это невозможно, так что бред Рапуунга — всего лишь плод его больного воображения. Он просто проклят, как и все остальные. В последнее время он стал еще более странным. Я думаю, интенданты скоро уничтожат его, если уже не уничтожили.
   — Уничтожат его?
   — Опозоренные должны показывать свою полезность и смирение. Мы делаем работу, которой ни один полноценный йуужань-вонг не станет пачкать руки. Если мы не будем этого делать, нас не стоит кормить.
   Она вздернула голову:
   — Ты беспокоишься о Вуа Рапуунге?
   — Я беспокоюсь о всех живых существах, — ответил Энакин.
   — А теперь ты опять говоришь как джиидаи, — сказала она.
   «Откуда ты столько знаешь о философии джедаев?» — удивился Энакин. Откуда Опозоренная смогла добыть такую информацию? Почему ее это интересует?
   — Скажи мне, — продолжала Ууну. — Станет ли джиидаи беспокоится о судьбе Опозоренного? Беспокоится так же, как о представителе высшей касты?
   — Да. Я знаю джедаев. Они защищают все живое.
   — Но не йуужань-вонгов. Джиидаи убивают йуужань-вонгов.
   — Лишь по необходимости, — отвечал Энакин. — Джедаи не любят убивать.
   — Значит, они не воины?
   — Не совсем, насколько я знаю. Они защитники.
   — Защитники. И они защищают всех подряд?
   — Всех, кого могут.
   Она опять засмеялась, немного натянуто:
   — Занятная ложь. Такая ложь дает надежду тем, кто ее не заслуживает. Деструктивная ложь. Некоторые Опозоренные даже…
   Она вдруг оборвала, на этот раз сердито:
   — Как это ты заставил меня такое говорить, неверный? Работай и не разговаривай. Не задавай мне больше никаких вопросов.
   Той ночью Энакин осторожно выбрался из казармы для рабов. Это не составило особого труда. Для большинства рабов бежать из самого лагеря было невозможно. Если им хотелось тратить впустую драгоценные часы сна, которые им выделялись, йуужань-вонги этому не препятствовали.
   Пробраться на поля оказалось сложнее, но Энакин умел отлично скрываться. Через несколько минут он сидел на поле светляков, освещенном тусклым оранжевым светом газового гиганта. Растения тихо шелестели, словно темные кроны деревьев, когда их колышет ночной ветерок. За периметром лагеря, на том берегу, слабо ощущалась жизнь джунглей. Где-то внутри лагеря, на ложе боли и страдания, он узнал затухающее прикосновение Тахирай.
   Энакин разыскал последний сорванный светляк и присел, смотря на слабо светящийся стебель, возле первого из предназначенных для завтрашней уборки. Затем, едва осмеливаясь дышать, он протянул руку к набухшему цветку и начал обрывать его — точно так, как это сотни раз делала Ууну у него на глазах.
   Лепестки, мягкие как шелк, легко опадали под его пальцами, и Энакин чувствовал слабое соприкосновение, словно через руку шел электрический ток. Это не было ни приятно, ни неприятно, а скорее напоминало первый вкус пищи столь экзотической, что язык был неспособен ее оценить.
   По мере обрывания ощущение становилось глубже, и в конце концов он стал воспринимать не только свои пальцы, ощипывающие цветок, но и сам ощипываемый цветок. В этот момент он был светляком и не тоько чувствовал, как он пробуждается, но и пробуждался сам.
   Энакин продолжал работу, пока слабое гудение у него в голове не стало громче и явственнее, чем импульсы всех остальных растений, и пока не осталась одна гладкая скорлупа; затем моргнул и тщательно осмотрелся, нет ли поблизости какого движения. Здесь, в лагере, он был практически слеп и глух. Он даже не мог использовать лесную живность, чтобы фиксировать приближение опасности. Раз ничего не видно и не слышно, значит, ничего и нет.
   Но на этот раз его глаза не увидели никаких ползущих теней, уши не зарегистрировали ни малейшего шороха, и тогда он проколол скорлупу шпорой и начал разрезать ее, пока не добрался до самоцвета. Он крепко сжал его в пальцах, и камень почти самопроизвольно вспыхнул мягким свечением.
   — Есть! — прошептал Энакин.
   Приказав камню погаснуть, он сжал кулак в триумфальном жесте.
   После этого нужно было возвращаться обратно через поля и дома. Ночью в поселке не стояла тишина; проходя мимо святилища Йун-Шуно, Энакин услышал жалобы и причитания. Шепот долетал и из других дверей, и время от времени в темноте раздавались чьи-то беспокойные шаги.
   Энакин продолжал идти, пока не добрался до звездообразного строения, в котором он выбрался когда-то из живой лодки. Он проскользнул внутрь.
   Бассейн был освещен мягким фосфоресцирующим светом, не проникавшим глубоко. Энакин потянулся вперед с помощью Силы, отчаянно надеясь, что светомеч все еще там, где он положил его несколько дней назад.
   Вода была темной. Он чувствовал ее в Силе, но как бы через облако. Рыбыползуны и их водные сородичи тоже воспринимались, но опять же как-то размыто. Больше времени, чем следовало, потребовалось на то, чтобы определить картину жизни, течений и энергии в сердце дамютека формовщиков. Но в конце концов Энакин нашел его — образ дрожал в сознании, как мираж, но он был там. Течение отнесло светомеч к стене постройки, к барьеру, который преграждал рыбе выход из бассейна. Энакин напряг волю, и светомеч вздрогнул, сдвинулся с места, вспорол поверхность воды и прыгнул ему в руку.
   — Кто здесь? — спросил чей-то голос из тени, окружавшей бассейн. Энакин быстро сделал шаг назад и скрылся в темном дальнем углу постройки; сердце его билось со скоростью света.
   — Прошу прощения, — проскрежетал он, мысленно благодаря тизовирм в ухе и стараясь придать своему голосу как можно больше схожести с голосом йуужань-вонга. — Я никто. Я Опозоренный.
   Фигура в темноте шевельнулась, и Энакин смог лучше разглядеть ее силуэт. У нее была какая-то странная голова, над ней что-то непрерывно извивалось, как змеиное гнездо. Ничего подобного он раньше у йуужаньвонгов не видел.
   — Это здание формовщиков, — произнес женский голос. — Тебе здесь нечего делать, Опозоренный.
   — Я прошу прощения, великая, — сказал Энакин. — Я только хотел… — Я надеялся, что воды бассейна вдохновят меня на молитву Йун-Шуно, которая убедит ее заступиться за меня.
   Повисла пауза.
   — Я должна сообщить о тебе, ты знаешь. Сюда разрешается заходить лишь Опозоренным с феромоном пропуска. Я…
   Энакин услышал короткий болезненный вздох.
   — Что-то случилось, великая?
   — Нет, — сказала она напряженным голосом. — Это лишь мое страдание. Я пришла сюда, чтобы созерцать его. Уходи, Опозоренный. Я не стану прерывать ради тебя свою медитацию. Уйди, оставь меня в покое, и считай, что тебе повезло.
   — Спасибо, великая формовщица. Как пожелаете.
   И с этими словами он ретировался. По лбу струился пот, а ноги слегка дрожали, но внутри все ликовало и сверкало, как сверхновая. Теперь у него было то, что он хотел.
   Сверхновая чуть померкла, когда он вышел из дамютека и зашагал обратно в деревню Опозоренных. Ему нужно было больше, чем светляк и светомеч.
   Нужно было еще время и уединение, но даже снисходительная Ууну вряд ли позволит ему это. Но, с другой стороны, Энакин не мог больше ждать Вуа Рапуунга. Ууну подозревала его. Хал Рапуунг высказал такое же подозрение, еще в тот первый день на базе.
   А Вуа Рапуунг мог быть уже мертв.
   Значит, надо где-то спрятаться. Но где?
   Задумавшись, он внезапно въехал головой в чей-то живот. Йуужань-вонг выругался, и сильная рука вцепилась Энакину в волосы. От неожиданности Энакин выронил и светомеч, и светляка, вспыхнувшего ярким сиянием.
   В его свете на Энакина уставилось изуродованная физиономия.
   — Вуа Рапуунг! — выдохнул Энакин.
   — Да, — зарычал тот. — Заглуши этого светляка.
   — Сначала отпусти меня.
   Йуужань-вонг послушался, и Энакин опустился на одно колено, чтобы подобрать свои предметы.
   «Тихо», — передал он светляку, мысленно изобразив темноту.
   Свет побледнел и пропал.
   — Что ты с ним делаешь? — проворчал Рапуунг.
   — Не обращай внимания. Я пад тебя видеть. Я слыхал…
   — Меня пытались убить, — коротко сказал Рапуунг. — Надо действовать немедленно. Сегодня или никогда.
   — Мы не можем! — сказал Энакин. — Я должен еще кое-что сделать.
   — Невозможно.
   — Нет, послушай. Ты говорил, одна из причин, зачем я тебе нужен — это мой светомеч. Правильно?
   — Он бы очень пригодился, — с неохотой пробурчал Рапуунг. — Без него я не уверен, как мы справимся с порталами и с охраной. — он вздернул голову. — Ты солгал мне? У тебя есть оружие?
   — Оно не работает. Но я могу его починить. Я могу его починить с помощью этого светляка.
   — Так сделай это, и поторопись.
   — Даже если поторопиться, это займет день-два.
   — Опять же, невозможно. Мы не можем здесь прятаться два дня, а если мы выйдем за периметр, мы никогда сюда не вернемся.
   — Мне нужно два дня, — упрямо сказал Энакин.
   — Завтра они обнаружат, что я живой, — сказал Рапуунг. — Разве что у тебя припасено какое-нибудь колдовство джиидаи, которое сделает нас невидимыми…
   — Нет, — сказал Энакин. — Но послушай. Храм, что был здесь — такой, из камня… Как его разрушили?
   — Что? На него был посажен дамютек. Его вещество было растворено и пошло на питание коралла.
   — А они заполнили пещеры, что были под храмом?
   — Пещеры?
   — Да, — напряженно повторил Энакин. — Если они просто сравняли храм с землей с помощью одного из этих дамютеков, то пещеры под храмом могли остаться. Ты вроде говорил, что дамютеки пускают корни — или как они называются — чтобы добывать воду и минералы?
   Рапуунг выругался.
   — Конечно, — сказал он. — Если там внизу действительно есть достаточно большие пещеры, и если боги с нами… Но, конечно, они с нами. Я Вуа Рапуунг!
   Последние слова он произнес, точно мантру, и Энакина опять охватили мрачные предчувствия — ему вспомнилось суждение Ууну о Рапуунге. Если и вправду было официальное покушение на его жизнь, он мог превратиться из закороченной обмотки трансформатора в оплавленную массу проводов.
   Ну и что с того? Безумный или нет, Рапуунг оставался единственным его союзником. В данный момент он мог дать то, что Энакин готов был принять.
   Рапуунг продолжал разговаривать как будто сам с собой:
   — Они подумают, что мы опять убежали в джунгли. Она будет искать нас там, но никогда — в самих корнях ее твердыни. Прямо у нее под ногами. Но нам понадобятся гнуллиты.
   — Но ты сможешь их достать? — спросил Энакин.
   — Я смогу их достать. Но это рискованно, — предупредил его Рапуунг. — Если кто-то заметит, что мы залезаем в корни, нас там запечатают и оставят умирать очень долгой и постыдной смертью.
   — Более постыдной, чем умирать Опозоренным? — отпарировал Энакин. — А кроме того, мне никогда не приходило в голову, что риск может тебя беспокоить.
   Он не видел выражение лица Рапуунга, но мог представить себе его злобный взгляд.
   — Хорошо, что ты никогда об этом не думал, — ответил Рапуунг. — Очень хорошо. Будет, как я сказал. Жди здесь.
   И он ушел, оставив только свой гнилостный запах и тень своего гнева.
   Энакин опять остался один.