Кин Дей. Поцелуй или смерть

   Шофер остановился перед домом.
   – С вас три доллара восемьдесят пять центов.
   Менделл дал ему бумажку в пять долларов и поднялся по старой лестнице. Он не успел воспользоваться своим ключом, так как Розмари открыла ему дверь.
   – Я надеялась, что ты придешь, Барни, – с улыбкой промолвила она. – Мама читала утренние газеты и знает, что тебя выпустили под залог. И каждый раз, когда перед домом останавливалась машина, она спешила к окну, уверенная, что это ты...
   Менделл стоял в маленькой прихожей с пальто, перекинутым через руку, и держал в руках коробку с конфетами и цветы.
   – Где ма?
   – На кухне. Она готовит первый завтрак – она была уверена, что ты придешь. – Розмари положила руку ему на плечо и перестала улыбаться. – Но только, ради бога, не броди здесь около дома. Пат поклялся, что набьет тебе морду.
   Это огорчило Барни, и он снова почувствовал странную пустоту в желудке.
   – Почему? С чего это Пат хочет набить мне морду?
   – Ты не знаешь?
   – Нет.
   Маленькая женщина с блестящими, как у птички, глазами ворвалась в прихожую. Ма Менделла услышала их голоса. Она вытирала о фартук руки, испачканные в муке.
   – Барни! Мальчик мой! – она с упреком посмотрела на Розмари. – А ты советовала мне не волноваться, если Барни не сможет прийти сегодня утром. – Она обняла своего огромного сына за талию и попыталась его приподнять. – Но я ведь знала, что Барни приедет повидать свою маму. Посмотри – он принес мне цветы и конфеты!
   Маленькая старушка восторженно выражала свои эмоции. Розмари смотрела в окно, а Менделл чувствовал себя обезоруженным. Так мало надо, чтобы доставить им удовольствие... Ма вытирала себе глаза кончиком фартука, смеясь и плача одновременно.
   – Что же я стою здесь и веду себя как ненормальная? Ты, вероятно, голоден, Барни? Ты большой парень и должен много есть! – Прижимая к груди розы и двухкилограммовую коробку конфет, миссис Менделл поспешно вернулась на кухню. – Завтрак скоро будет готов, Барни. Садись за стол, у нас все по-прежнему, как в доброе старое время.
   В маленькой прихожей было жарко, хотя старый дом трещал от ветра.
   – Вчера она тоже готовила тебе завтрак, – тихо сказала Розмари.
   Менделл прошел в комнату и положил пальто и шляпу на диван.
   "Да, – подумал он, – я должен был прийти вчера. Я поступил как подонок".
   Розмари последовала за ним и села на ручку кресла, покачивая ногой.
   – А кто внес за тебя залог?
   Менделл закурил и выпустил дым к хрустальной люстре.
   – Один парень, по имени Куртис.
   – Кто он?
   Менделл хотел ей все объяснить, попытался рассказать про то, что произошло в конторе, но не смог. Вместо этого он обхватил лицо Розмари руками и посмотрел на нее. Эти два года изменили Розмари. У нее почти не осталось веснушек, а те немногие, что еще виднелись, были ей даже к лицу. Красивая грудь, красивые ноги и плоский живот – маленькая уличная подружка очаровательно изменилась и гораздо больше походила на манекенщицу из Роувера, чем на медицинскую сестру. – Думаешь, ты узнаешь меня, когда встретишь в следующий раз? – улыбнулась ему Розмари.
   – Да, я так думаю, – ответил Менделл, поднимая ее голову за подбородок указательным пальцем. – А теперь погляди на меня. Как по-твоему, я похож на сумасшедшего?
   – Я уже ответила тебе на этот вопрос.
   – Да, но я был им.
   – Кто тебе это сказал?
   – Доктор Орин Гаррис.
   – Этот прощелыга! – Розмари положила руку на его ладонь. – Послушай, Барни, что говорили врачи в больнице?
   – Они были в полной растерянности.
   – В растерянности?
   – Да. Они обследовали меня по всем статьям и не нашли никакого заболевания мозга, но мой рассказ... он их поставил в тупик.
   – Ты имеешь в виду галлюцинации, о которых рассказал мне утром? Когда ты находил свою бритву на подносе с кубиками льда? Когда ты слышал звонки, которых не было? Когда ты свернул шею попугаю? И когда ты вообразил, что застал свою жену в постели с другим мужчиной?
   – Да, это так.
   – Что ж... – Розмари задумалась, собираясь задать Барни еще один вопрос о его болезни, но передумала и сказала: – А с кем, по твоему мнению, ты мог бы застать свою жену? Кто этот мужчина?
   – Я никогда не видел этого типа ни раньше, ни потом. – Он провел рукой по волосам. – Это невозможно, потому что его никогда не существовало. Соображаешь? Все это было лишь в моем воображении, ибо я получал слишком много ударов в голову.
   – Это Галь объяснила тебе так?
   – Да.
   – Но зачем же было оставаться в больнице два года?
   – Потому что на этом настаивал доктор Гаррис, который считал, что так будет лучше. Он говорил, что те удары, которые я получил на ринге, повергли меня в депрессию. Он составил историю моей болезни, которую специалисты больницы сочли правильной.
   Розмари прижала руку к груди, будто у нее болело сердце.
   – Это все выдумки. Послушай, Барни, если бы ты был лопухом, который отвечает на три удара одним, то все это было бы верно, но это совсем не твой случай. Ты классный боксер. С тех пор как ты выиграл бой с Голденом Глоузеном, ты никогда не получал ударов, способных даже разбить куриное яйцо. Оставь в покое то небольшое количество извилин, которое имеется у тебя в голове. Ты не больше сумасшедший, чем я, Барни, и ты никогда им не был.
   – Тогда почему мне виделись и слышались такие вещи? И почему все прекратилось сразу, как только я прекратил выступать на ринге?
   – Поверь мне, – слабо улыбнулась Розмари, – это как раз то, что я хотела бы выяснить.
   – Полагаю, – начал нервничать Менделл, – что ты, Пат, Джон и Джой считали, что я должен идти до конца, пока совсем не потеряю рассудок и, возможно, не убью Галь?
   Розмари встала и положила обе руки ему на плечи.
   – Нет, Барти, поверь мне! Все, чего я хочу, это чтобы ты был счастлив!
   – Спасибо. – Менделл поцеловал ее в подбородок.
   Розмари удивила его, ответив на поцелуй. На мгновение ее тело прильнуло к Барни, потом ее ногти вонзились ему в спину, и глухой стон вырвался из ее груди. Она прижалась к нему, и Менделл ответил ей тем же. Розмари еще сильнее обняла его, и они некоторое время стояли так, крепко прижавшись друг к другу. Потом Розмари вырвалась из его объятий и заплакала.
   – Прости меня, малышка, – немного задыхаясь, проговорил Менделл, – я очень огорчен. Не сердись, это ничего не означает.
   – Да, – простонала Розмари, – я это знаю, и это ужасно, – она рукавом вытерла слезы, – если бы для тебя это что-то значило, я бы задрала платье и тебе оставалось бы только овладеть мною здесь же, на полу. Ты мог бы сделать то же самое на углу Тридцать восьмой и Вентворт. Или на Стет или Медисон... – Ее дыхание прерывалось рыданиями. – Но это для тебя ничего не значит – я стала бы просто очередной девчонкой знаменитого Барни Менделла...
   – Розмари! – прервал ее Менделл.
   – Ты до сих пор влюблен в эту грязную девку, на которой женился, – еще сильнее рыдая, продолжила она и изо всех сил влепила ему пощечину. – Чтоб ты сдох, Барни Менделл!
   Розмари бросилась к входной двери и с силой захлопнула ее за собой. Менделл остался стоять, глядя на закрытую дверь и потирая щеку носовым платком.
   Действительно, жизнь очень сложна...

Глава 8

   Кухня была маленькой и очень жаркой. Запах вкусной пищи вызывал у Менделла отвращение, но он, чтобы доставить удовольствие матери, заставил себя кое-что съесть, не переставая при этом покрываться потом. Он больше не мог оставаться здесь. Теперь, вероятно, уже нашли тело Куртиса и флики тщательно искали Барни Менделла. А где-то в Чикаго жил человек, который пытался ухлопать его, Барни. Мистера Куртиса убили по ошибке. Это ему, Барни Менделлу, предназначались пули.
   – Ешь, ешь, – настаивала мать, гладя его по спине. – Теперь все устроится.
   Менделлу очень хотелось, чтобы старая мать оказалась права, но, пока медицина не выскажет своего мнения о его душевном состоянии, для него все оставалось неясным.
   Он сожалел о сцене с Розмари, ему не надо было касаться этой девочки. Подумав об этом, он понял, почему Розмари так поступила. Она всегда смотрела на него, как на свою собственность. И если он никуда ее не водил за исключением двух-трех вечеринок по соседству, то все равно он часто с ней встречался. Может, Джой поэтому и зол на него... Может, Джой рассчитывал жениться на Розмари... Но, боже мой! Он никогда не думал о Розмари в этом плане! Она для него просто соседская девчонка! Барни должен был рассказать ей о Куртисе, об отверстиях от пуль в его шляпе. Розмари не верила, что он ненормальный, она сама сказала ему об этом...
   Галстук был слишком затянут, и он развязал его. Розмари работает медсестрой и должна знать такие вещи. Но почему же ему мерещилось такое, чего не было на самом деле? Развязанный галстук не принес Барни облегчения, у него все время перехватывало горло.
   Передвигаясь от плиты к столу, мать рассказывала ему новости.
   – А Пат теперь стал детективом. Он до ночи бегает с прокурором и, вместо того чтобы ходить в форме, носит свой лучший костюм. И он теперь намного больше зарабатывает.
   – Здорово, – откликнулся Менделл, – очень здорово. – Он попытался проглотить еще немного еды. – Скажи, ма, ты помнишь дядю Владимира?
   – Конечно, это ведь брат твоего отца.
   – Как у него было с деньгами?
   – Кто когда-нибудь слышал о профессоре колледжа с деньгами?! – воскликнула мать. – Лучше бы он работал руками или имел пай в какой-нибудь фирме. Когда отец был жив и вкалывал на бойне, он регулярно отправлял четыре доллара на родину, чтобы Владимир и Софи могли получше питаться. Работая мозгами – много денег не заработаешь, Барни!
   – А когда о дяде слышали в последний раз?
   Старушка задумалась.
   – Лет пятнадцать-шестнадцать назад, как раз перед смертью твоего отца. А почему тебя это интересует?
   Менделл поймал кусок сосиски, который оставался на тарелке, и заставил себя проглотить его.
   – Не обращай внимания, я, должно быть, немного не в себе.
   – Пьянствовать – да, боксировать – да, попасть в тюрьму – да, но никогда в нашем роду не было сумасшедших, никогда никто из наших не помещался в психбольницу в Ирвин-парке, – заметила мать, наливая в чашку кофе. – Они заперли тебя там потому, что у них самих мозги набекрень. – Она села напротив Барни. – Скажи, сынок, скажи что-нибудь своей старой матери.
   – Что?
   – Я тебя хорошо воспитала? Нет? Я пыталась научить тебя отличать добро от зла. Когда ты сердился, я уговаривала тебя и успокаивала...
   Менделл протянул руку над столом и погладил ее маленькую руку.
   – Ты страшно меня наказывала, ма!
   Мать похлопала по крупным пальцам, лежащим на ее руке.
   – Это для твоего же блага. Объясни мне эту мерзкую историю, описанную в газете, Барни. О том, что ты сделал с этой девушкой. Это неправда, Барни? Ты не вел себя плохо по отношению к ней? Ты ее не ударил?
   – Уверен, что нет, ма, – спокойно ответил Менделл. – Я был пьян, но не до такой степени. Потом – пьян я или нет, но я никогда бы не ударил женщину.
   – Знаешь, именно это я и говорила Бесси Хепельмеер, – мать погладила его ладонь. – Я тебе верю, Барни. – Она выпустила его руку. – А теперь лучше тебе отправиться к своей жене. Очень хорошо, что ты пришел ко мне, но твоя жена тоже ведь ждет тебя.
   – Да, конечно, ма. – Менделл закурил сигарету.
   Он встал. Он не мог пойти к Галь, но он имел право запросто, по-соседски, зайти к Розмари. Он мог поговорить с Патом. Тот сумел бы растолковать, что Барни делать дальше, даже если Розмари утверждает, что Пат собирается набить ему морду. Морду! Забавно!
   Мать проводила его в прихожую и посмотрела, как он складывает пальто.
   – Спасибо за цветы и конфеты, Барни. Но я прошу тебя, поскорее возвращайся!
   – Да, конечно, – пообещал Менделл. – И в следующий раз я приведу с собой Галь.
   – Это будет очень приятно для меня, – ответила мать.
   Менделл знал, что лжет, и мать знала это. Его мать и Галь никогда не встречались, и он сомневался в том, что они когда-нибудь познакомятся. У его матери и Галь не было ничего общего, кроме пола. Привести сюда, к бойням, Галь – только поставить в неловкое положение их обеих. Менделл секунду постоял на площадке, потом пересек небольшое пространство между домом матери и соседними домами. Очень холодно. Высокий ирландец с красным носом и черными волосами, одетый в синие брюки и толстый серый свитер, ответил ему, когда он постучал в дверь черного входа дома семьи Дойл.
   – А, это ты! – протянул Пат Дойл. – Что тебе надо?
   – Войти! – ответил Менделл.
   Барни оттолкнул Пата и прошел на кухню. Она была такой же теплой, как и кухня матери, и в ней пахло жареным мясом. Дойл закрыл дверь и прислонился к ней.
   – Ты – проклятый подонок, Барни. Я это тебе говорю.
   – Не надо, Пат, пожалуйста, – попросила Розмари, с испуганным видом стоящая у плиты. – Прошу тебя.
   Пат издал глухое ворчание.
   – Согласен, но только ради тебя.
   Пат сел за стол, и Менделл с грустью посмотрел на своего старого товарища.
   – Что все это означает?
   – Ты не знаешь?
   – Нет, – Менделл положил свое пальто на один из стульев, а поверх него шляпу, запачканную кровью. – Розмари объяснила, что ты собираешься набить мне морду, – продолжал он. – Почему?
   – Скажу. Присаживайся, – Дойл указал ему на стул и подвинул локтем бутылку виски, стоящую на белой скатерти. – 403 Можешь немного выпить. В такой день, как сегодня, я предложу выпить и собаке.
   Менделл присел на краешек стула.
   – Нет, спасибо. Я уже напился вчера.
   – Да, полиции это известно. – Дойл отрезал кусок мяса и положил его в рот. – Но, может, ты слишком большой сноб, чтобы пить со старыми товарищами?
   Менделл налил себе виски, которого ему не хотелось, и проглотил его.
   – Может, я и ошибаюсь, но до того момента, как тебя увезли, ты смотрел на нас очень даже свысока, не так ли, Барни. У тебя не было времени для старых друзей, а?
   – Согласен, возможно, у меня немного закружилась голова, – яростно защищался Менделл. – Хотелось бы знать почему? Может, потому, что я начал получать большие премии. До этого самыми крупными заработками в жизни у меня были те, которые я получал в армии.
   Дойл казался удивленным.
   – Ты не единственный очутился в такой ситуации! – Он придвинул бутылку с виски и налил себе. – Кстати, в память прежних дней прими совет, Барни. Возьми-ка немного денег из отложенных тобой и поищи себе адвоката. Знаменитого адвоката!
   "Полиция позволила этому Куртису увезти меня, но под залог, – вспомнил Менделл. – Карлтон и Рой недовольны. Так что ничего удивительного, если с минуты на минуту меня снова отведут в полицию, чтобы заточить в тюрьму по обвинению в убийстве".
   Розмари начала плакать.
   – Но я не убивал этой девчонки, Пат, – запротестовал Барни. – По крайней мере, я в этом уверен.
   Дойл снова отрезал себе кусочек мяса.
   – Да, конечно, я знаю. Я читал твое объяснение. Ты утверждал, что попрощался с ней на углу Рандольф и Дорберн. Но я видел фотографию этой девушки, совсем голой, на плитках пола твоей ванной.
   Менделл заметил, что снова начал потеть. Это от страха. Он налил себе еще стакан, но не выпил его. Собственное тело казалось ему баллоном, который должен взорваться на этой кухне. Ему нужно сказать кому-нибудь, что Куртис умер. Он обязан сообщить о выстрелах, которые производили по нему.
   – Послушай, Пат... – начал он.
   Но Дойл уже продолжал:
   – Зачем отказываться от этого, Барни? Мне сказали, что инспектор Карлтон обнаружил совершенно очевидные вещи. Так что, если у тебя руки чисты, как ты утверждаешь, ты прыгнул на малышку, а потом ударил ее слишком сильно, по ошибке...
   – Нет, я этого не делал! – Менделл вскочил на ноги.
   – Но кто-то же должен был сделать это?
   – Согласен, кто-то сделал, но не я!
   У Менделла опять защипало в глазах, словно их засыпало песком. Он держался сколько мог, но теперь уже невозможно выносить, что на него смотрят, как на дерьмо. Он не спал с этой Вирджинией Марвин! Он не убивал ее! Пьяный или сумасшедший, но мужчина всегда помнит о таких вещах!
   Барни взял свое пальто со стула.
   – Сожалею, что заглянул к вам, я не должен был делать этого. Я считал, что мы друзья. А что тебя так возмущает? Ты ревнуешь? Ты злишься, что один парень из нашего квартала поймал удачу за хвост и женился на девчонке, папаша которой набит деньгами?
   Лицо Дойла покраснело. Менделл надел шляпу на голову.
   – Идите вы все к черту, кроме Розмари! Вы изводите меня, в том числе и Джой Мерсер. Я вам ничего плохого не сделал, а вы поносите меня, как падаль, ругаете меня всеми словами. Да, я силен в мордобое, но я осторожный парень, я – мошенник со скотобойни, которому небольшой успех на ринге вскружил голову. Почему бы мне не быть о себе хорошего мнения? Я наверху лестницы, рядом с лучшими парнями моего времени. Я заработал достаточно денег своими кулаками. Костюм мне стоил сто пятьдесят долларов, а на свои ботинки я потратил восемьдесят.
   Дойл так сильно сжал стакан с виски, что фаланги его пальцев побелели.
   – Очень хорошо, так же как и то, что однажды – это было очень-очень давно – ты подарил своей матери радиоприемник и телевизор за шестнадцать сотен долларов. Но уже два года старушка живет тем немногим, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать.
   – Что это ты говоришь?! – воскликнул Менделл.
   Дойл встал и подошел к нему.
   – Ты хорошо все расслышал. На протяжении двух лет твоя мать жила тем, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать. А почему? Потому что ты – негодяй, Барни! Потому что, когда перед тобой встала самая серьезная проблема в жизни, ты отступил.
   – Что ты хочешь этим сказать? – задыхался Менделл.
   – Потому что, я понял это со слов Розмари; – ответил Дойл, – ты захватил свою жену с поличным, но у тебя не достало мужества признать, что она тебя одурачила. Ты согласился признать ее версию. Ты согласился считаться сумасшедшим и позволил заточить себя в психбольницу до тех пор, пока она снова не захочет тебя видеть. А потом, ты не мог больше ждать, ты подобрал курочку на Рандольф-стрит, чтобы доказать себе, что ты мужчина.
   – Это ложь, наглая ложь! – воскликнул Менделл.
   Он выдал прямой в голову Дойла. Тот дал руке пройтись над его плечом и ударил сначала правой, потом левой в живот Менделлу. Удары заставили Менделла отступить, дыхание его прервалось. Дойл наступал на него, тяжело переставляя ноги и нанося Барни удары.
   – Со мной это не пройдет, Барни. Я каждый день имею дело с людьми, которые намного сильнее тебя.
   Упершись спиной в стену, Менделл поднял свою знаменитую левую, которая выиграла так много боев, и дал ей упасть. Он не хотел зла Дойлу, не хотел посылать его в нокаут, он мечтал лишь об одном – влезть в какую-нибудь дыру, в которой он, наконец, смог бы поплакать. Он вытер нос обшлагом рукава. Это было максимум того, что он мог сделать, чтобы не заплакать перед Розмари и Патом. Ничего удивительного, что Джой поносил его, ничего удивительного, что Пат презирал его.
   За скотобойнями существовало лишь одно правило поведения – мужчина должен выпутываться сам! Он мог пьянствовать семь ночей в неделю, мог играть в покер или на бегах. Он мог подраться к разбить себе морду, мог шататься вместе с женщинами по кабакам или бродяжничать. Но он должен был пойти в понедельник утром на работу, даже на костылях. Он должен был заработать свой хлеб, выклянчить или украсть, он обязан был сделать так, чтобы на столе была еда. И он не должен тратить деньги до тех пор, пока не будут оплачены жилье и газ.
   – А теперь уходи отсюда, Барни. – Дойл слегка толкнул его.
   – Уходи, Барни, и никогда не появляйся здесь. Мы больше не друзья. – Пат повернулся к сестре. – Это и тебя касается, Розмари. Если ты собираешься и дальше вертеться вокруг Барни Менделла, я вышвырну за дверь и тебя!
   – Хорошо, – объявил Менделл, – я ухожу.
   Он повернул свою шляпу, чтобы не были видны пятна крови, достал из кармана деньги, которые получил за часы, оставил себе банкноту в двадцать долларов, а остальные сунул в руку Розмари.
   – Послушай, малышка, – сказал он ей, – то, что здесь только что происходило, поставило все на свои места. Это гораздо хуже, чем я думал. Но ты очень добрая и хорошая, ты лучше всех, кого я когда-либо знал...
   Дойл подошел к ним.
   – Боже мой, что ты тут ей рассказываешь?
   Розмари посмотрела на брата, лотом опять на Менделла, и уголки ее рта задрожали.
   – Для чего эти деньги, Барни?
   – Я тебя прошу, Розмари, в память прошлых лет... – объяснил Менделл, и его улыбка была жалкой и грустной. Складывалось впечатление, что он вот-вот расплачется. – Пожалуйста, передай это ма, малышка. Скажи, что я забыл ей их оставить. И поблагодари всех, кто был добрым по отношению к ней, в то время как я... как это сказать... немного забыл ее.
   Пат задумчиво смотрел на него, а Розмари схватила его за руку в тот момент, когда он выходил.
   – Нет, Барни, подожди! – Ее губы дрожали. – Что-то тут не так...
   Менделл кончиками пальцев смахнул слезу с глаз.
   – Ты поосторожнее, а то Пат выкинет тебя за дверь, помни об этом.
   Он очутился на улице, на холоде, совсем один, и пошел против ветра, борясь с ним и не глядя по сторонам. Барни рассчитывал, что не встретит никого из своих прежних знакомых: он никогда не чувствовал себя столь пристыженным. Ему можно было стать сумасшедшим, но он не мог допустить, чтобы мать так жила. А ведь ему нечего стыдиться. Насколько он помнил, он так не поступал. Он попытался всколыхнуть в памяти то, что произошло два года назад, и вспомнил, что накануне того дня, когда он позволил отправить себя в психбольницу, он хорошо позаботился о матери. Барни взял из банка все свои деньги, восемьдесят восемь тысяч долларов, оставил тысячу себе, а остальные отдал Галь, чтобы она положила их на свой счет. Барни взял с нее обещание, что она станет отправлять еженедельно его матери чеки по семьдесят пять долларов. Галь поцеловала его и сказала, что обязательно будет это делать.
   Так куда же девались эти деньги?

Глава 9

   Прежде чем он успел пройти три квартала, холод настолько усилился, что Менделлу пришлось надеть пальто. Он пытался замаскировать кровь на рукаве, загнув пальцы на обшлаге пальто и как можно глубже засунув руку в карман. Почти совсем спрятав пятна крови на рукаве, Барни не мог скрыть их на самом пальто, в тех местах, о которые он вытер руки. Не обращая больше внимания на пятна, он направился на юг, всматриваясь в лица прохожих. Ему казалось, что он боится, но это было не так. Менделл принялся рассуждать. Еще раз ему пришлось броситься в бега. Доказать, что он не убивал Куртиса, невозможно, но и полиция не сможет доказать, что он убил его. Совершенно неправдоподобно, чтобы убийца вторично попытался пристрелить его на улице, полной народа. Для него теперь самым важным было то, какое мнение сложилось о нем у Пата и Розмари, и то, что его мать два года жила без денег, обходясь милостыней.
   Менделл заметил, что, несмотря на ветер, он задыхается и весь в испарине. Жестокие слова Пата словно приделали ему крылья. Все это ложь. Пат не имел права так говорить о Галь. Этот флик со скотобойни, что он знал о женщине, которая вращалась в таком обществе, о котором он не имел ни малейшего понятия и в которое его никогда не пустят. Были хорошие женщины и у скотобоен, и в Эванстоне, и в Лайк-Форест, но для всех парней, живущих в Келли, девушки из высшего общества – паразитки, у которых только одно желание – переспать с кем-нибудь. А собственные жены обманывали их направо и налево и на всех углах. Эти парни мычали, как немые, увидев в газете портрет девушки в вечернем платье, очень открытом, обнажающем грудь, в то время как их собственные жены снимали трусики за сорок центов у Грента или Кресса, чтобы оплатить услуги молочника или мясника и таким образом немного увеличить жалкий доход семьи.
   Галь была хорошей девочкой. Барни безумно желал ее и в первую же встречу попытался получить ее. Галь тоже хотела его, так было с самого начала. Но хотя Галь и позволила поцеловать себя, ничего другого она не допустила до самой свадьбы.
   Менделл вытер щеки и попытался не дышать так тяжело, ибо это привлекало к нему внимание. Возможно, Галь забыла, для чего он передал ей деньги, которые для нее ничего не значили, она столько имела их всегда... Галь не знала, что такое быть голодной, не знала того страха, который бывает, когда понимаешь, что денег хватит только на оплату жилья и газа. Галь никогда не подбирала уголь у железной дороги и не клянчила монетки на кино...
   Холод подбирался к Менделлу, и он принялся согревать свой сломанный нос, прижав к нему руку.
   Возможно также, что он не давал никаких денег Галь, что он просто вообразил, что взял их из банка. Так же как он вообразил, что застал Галь с другим.
   На ближайшем углу оказался бар, и Менделл зашел туда. Теперь нужно было привести свои мысли в порядок. Если он дал Галь деньги для матери, значит, он в полном рассудке. Если он только вообразил это, значит, он сумасшедший и созрел для психбольницы. В баре было тепло и сумрачно, в нем стоял знакомый запах пива, виски и хорошей еды. Хозяин, толстый человек с венчиком волос вокруг розового, как у ребенка, черепа, отложил газету.
   – Слушаю вас, мистер.
   Менделл заказал виски, чтобы разменять двадцать долларов, потом взял телефонную трубку, чтобы позвонить Галь, прежде чем его нервы совсем откажут. Когда наконец она ответила, у нее был тоненький голосок, как у девочки, которую только что разбудили.