Страница:
Вальсарик зорко следил за этим обменом любезностями, а когда заговорил, то в его голосе прорвались резкие нотки:
– Псарня примыкает к саду, – сказал он, кивком указывая на приземистое квадратное строение, скрытое за садовой оградой.
Взгляд его при этом ни на секунду не отрывался от барда, который продолжал что-то нашептывать собаке. Лицо его насупилось еще больше, и он с рассеянным видом добавил:
– Туда и оттуда нет другого хода, кроме как через сад.
Выпрямившись, Люкас принялся в упор разглядывать негостеприимного слугу, а затем медленно произнес:
– Любезнейший мой Вальсарик! Вам нет нужды бояться того, что я вдруг оказался в саду вашего господина.
– В самом деле? – напрямик спросил Вальсарик.
– Да. Я его давний и близкий друг.
– Это мне известно, – покачал головой старик-управляющий и всем весом налег на поводки. С огромным трудом ему удалось оттащить храпящих псов от ног Геркона Люкаса и направить их в сторону.
– Доброго дня, добрый Вальсарик! – крикнул ему вслед Люкас.
– И вам того же, – отозвался старик ровным голосом. Затем он что-то приказал собакам и повел, а точнее, потащил их за собой по садовой дорожке, в обход невысокой стены загораживающей вольеры псарни.
Глубоко вдохнув свежий весенний воздух, Геркон Люкас обратил свое внимание на маленького мальчика, который продолжал играть неподалеку от стен усадьбы. Это и была та самая цель, ради которой он пришел сегодня в этот сад. Ребенку не могло быть больше четырех лет от роду, и он как нельзя лучше подходил для изобретенного Люкасом плана. Собственно говоря, стоило ему только увидеть малыша с дороги, как он сразу понял – именно этого ребенка он должен заполучить во что бы то ни стало. Пока ему не встретилось никаких препятствий. Он спокойно вошел в сад через ворота, где почтительный привратник узнал и поклонился ему, и уселся на скамейке на виду у малыша. Вот уже на протяжении часа он наблюдал за тем, как мальчуган носится, весело скачет и ползает по аккуратно подстриженной траве газона, взвизгивая от восторга. Судя по всему, он не без успеха спасался от воображаемого врага. Его крики всякий раз заставляли Геркона Люкаса вздрагивать от удовольствия.
Он отвел свой взгляд только тогда, когда в окне усадьбы появилась мать малыша. Заботливо и нежно она поглядела вниз, на сына, и Люкас прищурился.
Губы его изогнулись в жестокой улыбке, и он прошептал сквозь стиснутые зубы:
– Для каждой ловушки нужна подходящая приманка, такая, чтобы зверь пошел на нее повинуясь своим самым сильным инстинктам…
Некоторое время его голодный взгляд метался между женщиной и ее ребенком, затем улыбка на его губах стала чуть шире.
– Ты подходишь для моих целей гораздо лучше, малыш. Честное благородное слово…
Поднявшись, Люкас зашагал к воротам, ведущим в сад.
В сотне футов от него женщина вдруг заметила, кто это выходит из ворот. С усилием растворив тяжелую раму, она пронзительно закричала:
– Иоганн! Ступай домой! Сейчас же!
Кроме собачьего храпа, воздух был наполнен резкими запахами мочи, мокрой псины и гниющей соломы. Удушливый запах исчезал только тогда, когда свежий ночной ветер врывался в помещение сквозь забранные деревянной решеткой вентиляционные отверстия, расположенные высоко над полом. Один их таких порывов добрался до свернувшейся клубком на соломенной подстилке суки.
Ветер принес с собой запах человека.
Собака мгновенно проснулась и понюхала воздух. Она узнала этот запах. Это был не Вальсарик, а тот, другой…
Собака поднялась на затекших сильных лапах, выгнув спину, потянулась и снова принюхалась. Да, этот запах невозможно было не узнать. Надушенный аристократ, едва пахнущий чем-то лесным, диким. Мрачный человек с сияющими глазами.
Собака еще раз потянулась, разминая усталые мускулы, и с любопытством посмотрела на вентиляционное отверстие, находившееся над ее головой. Сквозь просветы между толстыми деревянными прутьями она видела лишь черное небо ее сверкающими на нем звездами, но не видела никакого человека. И все же обоняние ее не обманывало. Человек был совсем рядом, он стоял прямо под вентиляционным отверстием и, может быть, даже прислонился к стене спиной.
Собачьи когти застучали по деревянному настилу, когда она сделала враскачку несколько шагов к стене. Потом она поднялась на задние лапы, так что передние немного не доставали до края вентиляционного отверстия. Запах стал так силен, что черный нос суки сморщился. Торчащие уши развернулись в сторону вентиляционного отверстия.
Человек за стеной что-то шептал.
Странная шипящая речь человеческого существа подействовала на собаку гораздо сильнее, чем все привычные слова языка людей. Шепот, доносящийся из-за стены, был насыщен незнакомыми командами и приказами. Собака никогда не слышала их раньше…
Но в крови ее вспыхнуло пламя, опасное, злобное.
Напрягая все силы, собака в ярости бросилась на решетку вентиляционного отверстия. Прутья деревянной решетки отбросили ее назад. Без малейшего промедления собака бросилась на них снова, сильно ударив по прутьям передними лапами и массивной головой. Потом еще раз. Всякий раз после столкновения она неловко падала на спину или на задние лапы.
Остальные собаки проснулись от шума и, поджав хвосты, забились в утлы своих клеток. Собака прыгнула на решетку вентиляции в четвертый раз. Под ударом тяжелого тела центральные прутья решетки затрещали, но дерево еще держалось.
Собака упала на грубый деревянный пол, но тут же вскочила на ноги. Из расцарапанной морды и из носа сочилась кровь, но она снова прыгнула вверх. Один прут переломился с громким щелчком В свете луны на деревянной решетке заблестел мокрый кровавый отпечаток собачьего носа.
Крепкие когти заскребли по настилу, и собака прыгнула еще, сломав сразу два прута. Так продолжалось еще несколько минут, неловкими усталыми бросками пришедшее в неистовство существо атаковало вентиляционное отверстие до тех пор, пока последние части деревянного переплета не уступили бешеному напору тяжелого тела. Острые щепки вывалились в прохладную ночь снаружи, а следом за ними в последнем прыжке метнулась и собака.
Она оцарапала об острые обломки свое нежное брюхо и негромко взвизгнула, а потом со шлепком приземлилась на холодную землю с внешней стороны псарни.
Человек исчез.
Собака, словно не чувствуя боли в исполосованном брюхе, принюхалась к запахам, которые нес с собой ветер, выискивая запахи пришедшего из леса незнакомца.
Но его нигде не было.
Потом в ушах суки снова зазвучала странная, незнакомая речь. Животное почувствовало, как усталые ноги несут его куда-то по мокрой от росы траве сада. Инстинктивно собака опустила нос к земле, оставляя на росистом лугу слабый запах сочащейся из разбитой морды крови. Достигнув кустов, которые росли возле стены усадьбы, она повернула на тропинку. Вырывающиеся из полуоткрытой пасти облачка белого пара испуганно шарахались по сторонам словно беззвучные призраки.
Собака быстро бежала вдоль фундамента здания. Шерсть на исцарапанном теле стояла дыбом, короткие толстые усы на морде ощетинились. Сука не чувствовала своей добычи, не зная пока, на кого она охотится.
Но она именно охотилась.
Как только она завернула за угол, в глаза ей ударил яркий лунный свет. Собака отвернулась к стене усадьбы, где темнел целый ряд широких и темных окон. Взгляд ее сам собой остановился на одном из них: откуда-то она знала, что это именно то окно, которое ей нужно. Как и остальные, оно было темным и лишено занавесок, но там, за стеклом, собака разглядела некий предмет и затанцевала на месте.
Это было что-то маленькое, неподвижное, безжизненное.
Немигающие глаза смотрели куда-то в пространство.
Собака не раз видела, как маленький человек таскает это за собой и разговаривает с ним так, словно ожидает ответа. Но ответа он так ни разу не дождался.
Лапы собаки повлекли ее к окну, сначала медленно, потом рысью, потом – стремительным галопом. Темное окно приближалось, становилось все больше и шире. Маленький, неподвижный, безжизненный предмет не мигая смотрел из комнаты прямо на нее.
Собака прыгнула, оттолкнувшись от земли сначала передними, а потом – мощными задними лапами. Тяжелое тело бесшумно взвилось в воздух, а темный прямоугольник окна рванулся ему навстречу. На мгновение собака увидела свое отражение.
В следующий миг ее нос врезался в стекло.
Стекло разлетелось с оглушительным звоном и треском. Свинцовая рама прогнулась и длинные, острые как ножи осколки дождем посыпались в комнату. Изрезанная стеклами собака продолжала свой полет по безупречной параболе, а вокруг, словно в зачарованном сне, со звенящим шелестом сыпались и сыпались сверкающие осколки.
Наконец ее лапы коснулись укрытого ковром пола. Собака сделала еще один плавный прыжок и петляя побежала в темный угол комнаты.
К детской кроватке и дрожащему комочку, который скорчился под одеялом.
С разбега собака вскочила на пуховую перину. В немом ужасе ребенок закрылся одеяльцем до самого подбородка. Собака сделала выпад, и в лунном свете сверкнули клыки, покрасневшие от ее собственной крови. Мальчуган даже не успел крикнуть. Собака развернулась и выдернула безвольно обмякшее тело из его ненадежного укрытия. Спрыгнув с кровати, она по-волчьи поволокла маленькое тельце к окну. Осколки стекла вонзались в подушечки лап, но собака не замедлила бега. Мышцы под ее исполосованной шкурой напряглись, и собака вместе с добычей выпрыгнула в темный сад.
В дверях комнаты появилась женщина со свечой в руке. Лицо ее было искажено ужасом. Последним, что она услышала, прежде чем потерять сознание, был тупой стук маленьких ножек, которые чуть задели за подоконник.
Оба тела были в плачевном состоянии, изрезанные и утыканные осколками стекла. Люкас некоторое время с отвращением взирал на дело своих рук, потом на лице его появилась сардоническая усмешка. Красная кровь была почти не заметна на красном бархате, которым был обит экипаж изнутри.
Потянувшись во внутренний карман своего парчового кафтана, Геркон Люкас достал небольшой клочок бумаги, аккуратно сложенный пополам. Развернув бумагу, он пристроил ее на колене, а свободной рукой достал из потайного отсека крошечный пузырек чернил и перо. Затем он нажал на скрытую защелку, и в стене кареты открылся небольшой столик. Люкас перенес на него письменные принадлежности и, задумчиво пожевав губами, пробормотал:
– Как мне получше написать это? Он поднес к губам кончик пера.
– У меня есть приманка, но я должен сообщить об этом женщине. И надо как-то связать это с Казимиром…
Наконец ему в голову пришли нужные слова. Окунув перо в чернильницу, он написал:
Уважаемая госпожа!
– Если вы хотите снова обнять свое дитя, ждите меня по ночам у выхода из усадьбы Мейстерзингера три полнолуния подряд. В одну из этих ночей я выйду к Вам. Вы сразу меня узнаете – я высок ростом, изящен, и буду закутан в темный плащ. Вы должны будете последовать за мной туда, куда я поведу Вас. Не пытайтесь меня задержать, и Вы увидите своего ребенка.
Прежде чем поставить подпись Люкас задумался. В конце концов он закончил:
Искренне ваш. Сердце Полуночи.
ГЛАВА 14
– Псарня примыкает к саду, – сказал он, кивком указывая на приземистое квадратное строение, скрытое за садовой оградой.
Взгляд его при этом ни на секунду не отрывался от барда, который продолжал что-то нашептывать собаке. Лицо его насупилось еще больше, и он с рассеянным видом добавил:
– Туда и оттуда нет другого хода, кроме как через сад.
Выпрямившись, Люкас принялся в упор разглядывать негостеприимного слугу, а затем медленно произнес:
– Любезнейший мой Вальсарик! Вам нет нужды бояться того, что я вдруг оказался в саду вашего господина.
– В самом деле? – напрямик спросил Вальсарик.
– Да. Я его давний и близкий друг.
– Это мне известно, – покачал головой старик-управляющий и всем весом налег на поводки. С огромным трудом ему удалось оттащить храпящих псов от ног Геркона Люкаса и направить их в сторону.
– Доброго дня, добрый Вальсарик! – крикнул ему вслед Люкас.
– И вам того же, – отозвался старик ровным голосом. Затем он что-то приказал собакам и повел, а точнее, потащил их за собой по садовой дорожке, в обход невысокой стены загораживающей вольеры псарни.
Глубоко вдохнув свежий весенний воздух, Геркон Люкас обратил свое внимание на маленького мальчика, который продолжал играть неподалеку от стен усадьбы. Это и была та самая цель, ради которой он пришел сегодня в этот сад. Ребенку не могло быть больше четырех лет от роду, и он как нельзя лучше подходил для изобретенного Люкасом плана. Собственно говоря, стоило ему только увидеть малыша с дороги, как он сразу понял – именно этого ребенка он должен заполучить во что бы то ни стало. Пока ему не встретилось никаких препятствий. Он спокойно вошел в сад через ворота, где почтительный привратник узнал и поклонился ему, и уселся на скамейке на виду у малыша. Вот уже на протяжении часа он наблюдал за тем, как мальчуган носится, весело скачет и ползает по аккуратно подстриженной траве газона, взвизгивая от восторга. Судя по всему, он не без успеха спасался от воображаемого врага. Его крики всякий раз заставляли Геркона Люкаса вздрагивать от удовольствия.
Он отвел свой взгляд только тогда, когда в окне усадьбы появилась мать малыша. Заботливо и нежно она поглядела вниз, на сына, и Люкас прищурился.
Губы его изогнулись в жестокой улыбке, и он прошептал сквозь стиснутые зубы:
– Для каждой ловушки нужна подходящая приманка, такая, чтобы зверь пошел на нее повинуясь своим самым сильным инстинктам…
Некоторое время его голодный взгляд метался между женщиной и ее ребенком, затем улыбка на его губах стала чуть шире.
– Ты подходишь для моих целей гораздо лучше, малыш. Честное благородное слово…
Поднявшись, Люкас зашагал к воротам, ведущим в сад.
В сотне футов от него женщина вдруг заметила, кто это выходит из ворот. С усилием растворив тяжелую раму, она пронзительно закричала:
– Иоганн! Ступай домой! Сейчас же!
* * *
Круглая луна освещала безмолвную псарню для охотничьих собак. Огромные волкодавы лежали на соломенных подстилках в своих домиках-клетках и спали, положив головы на вытянутые лапы. Их шумное дыхание, напоминающее звук глодающей дерево пилы, наполняло небольшую деревянную хижину, заглушая даже пронзительный стрекот сверчков снаружи. Время от времени то одна, то другая собака взвизгивала во сне от укуса паразита или скребла когтистой лапой по дощатому полу. Ни одна из них, однако, не просыпалась, во всяком случае надолго.Кроме собачьего храпа, воздух был наполнен резкими запахами мочи, мокрой псины и гниющей соломы. Удушливый запах исчезал только тогда, когда свежий ночной ветер врывался в помещение сквозь забранные деревянной решеткой вентиляционные отверстия, расположенные высоко над полом. Один их таких порывов добрался до свернувшейся клубком на соломенной подстилке суки.
Ветер принес с собой запах человека.
Собака мгновенно проснулась и понюхала воздух. Она узнала этот запах. Это был не Вальсарик, а тот, другой…
Собака поднялась на затекших сильных лапах, выгнув спину, потянулась и снова принюхалась. Да, этот запах невозможно было не узнать. Надушенный аристократ, едва пахнущий чем-то лесным, диким. Мрачный человек с сияющими глазами.
Собака еще раз потянулась, разминая усталые мускулы, и с любопытством посмотрела на вентиляционное отверстие, находившееся над ее головой. Сквозь просветы между толстыми деревянными прутьями она видела лишь черное небо ее сверкающими на нем звездами, но не видела никакого человека. И все же обоняние ее не обманывало. Человек был совсем рядом, он стоял прямо под вентиляционным отверстием и, может быть, даже прислонился к стене спиной.
Собачьи когти застучали по деревянному настилу, когда она сделала враскачку несколько шагов к стене. Потом она поднялась на задние лапы, так что передние немного не доставали до края вентиляционного отверстия. Запах стал так силен, что черный нос суки сморщился. Торчащие уши развернулись в сторону вентиляционного отверстия.
Человек за стеной что-то шептал.
Странная шипящая речь человеческого существа подействовала на собаку гораздо сильнее, чем все привычные слова языка людей. Шепот, доносящийся из-за стены, был насыщен незнакомыми командами и приказами. Собака никогда не слышала их раньше…
Но в крови ее вспыхнуло пламя, опасное, злобное.
Напрягая все силы, собака в ярости бросилась на решетку вентиляционного отверстия. Прутья деревянной решетки отбросили ее назад. Без малейшего промедления собака бросилась на них снова, сильно ударив по прутьям передними лапами и массивной головой. Потом еще раз. Всякий раз после столкновения она неловко падала на спину или на задние лапы.
Остальные собаки проснулись от шума и, поджав хвосты, забились в утлы своих клеток. Собака прыгнула на решетку вентиляции в четвертый раз. Под ударом тяжелого тела центральные прутья решетки затрещали, но дерево еще держалось.
Собака упала на грубый деревянный пол, но тут же вскочила на ноги. Из расцарапанной морды и из носа сочилась кровь, но она снова прыгнула вверх. Один прут переломился с громким щелчком В свете луны на деревянной решетке заблестел мокрый кровавый отпечаток собачьего носа.
Крепкие когти заскребли по настилу, и собака прыгнула еще, сломав сразу два прута. Так продолжалось еще несколько минут, неловкими усталыми бросками пришедшее в неистовство существо атаковало вентиляционное отверстие до тех пор, пока последние части деревянного переплета не уступили бешеному напору тяжелого тела. Острые щепки вывалились в прохладную ночь снаружи, а следом за ними в последнем прыжке метнулась и собака.
Она оцарапала об острые обломки свое нежное брюхо и негромко взвизгнула, а потом со шлепком приземлилась на холодную землю с внешней стороны псарни.
Человек исчез.
Собака, словно не чувствуя боли в исполосованном брюхе, принюхалась к запахам, которые нес с собой ветер, выискивая запахи пришедшего из леса незнакомца.
Но его нигде не было.
Потом в ушах суки снова зазвучала странная, незнакомая речь. Животное почувствовало, как усталые ноги несут его куда-то по мокрой от росы траве сада. Инстинктивно собака опустила нос к земле, оставляя на росистом лугу слабый запах сочащейся из разбитой морды крови. Достигнув кустов, которые росли возле стены усадьбы, она повернула на тропинку. Вырывающиеся из полуоткрытой пасти облачка белого пара испуганно шарахались по сторонам словно беззвучные призраки.
Собака быстро бежала вдоль фундамента здания. Шерсть на исцарапанном теле стояла дыбом, короткие толстые усы на морде ощетинились. Сука не чувствовала своей добычи, не зная пока, на кого она охотится.
Но она именно охотилась.
Как только она завернула за угол, в глаза ей ударил яркий лунный свет. Собака отвернулась к стене усадьбы, где темнел целый ряд широких и темных окон. Взгляд ее сам собой остановился на одном из них: откуда-то она знала, что это именно то окно, которое ей нужно. Как и остальные, оно было темным и лишено занавесок, но там, за стеклом, собака разглядела некий предмет и затанцевала на месте.
Это было что-то маленькое, неподвижное, безжизненное.
Немигающие глаза смотрели куда-то в пространство.
Собака не раз видела, как маленький человек таскает это за собой и разговаривает с ним так, словно ожидает ответа. Но ответа он так ни разу не дождался.
Лапы собаки повлекли ее к окну, сначала медленно, потом рысью, потом – стремительным галопом. Темное окно приближалось, становилось все больше и шире. Маленький, неподвижный, безжизненный предмет не мигая смотрел из комнаты прямо на нее.
Собака прыгнула, оттолкнувшись от земли сначала передними, а потом – мощными задними лапами. Тяжелое тело бесшумно взвилось в воздух, а темный прямоугольник окна рванулся ему навстречу. На мгновение собака увидела свое отражение.
В следующий миг ее нос врезался в стекло.
Стекло разлетелось с оглушительным звоном и треском. Свинцовая рама прогнулась и длинные, острые как ножи осколки дождем посыпались в комнату. Изрезанная стеклами собака продолжала свой полет по безупречной параболе, а вокруг, словно в зачарованном сне, со звенящим шелестом сыпались и сыпались сверкающие осколки.
Наконец ее лапы коснулись укрытого ковром пола. Собака сделала еще один плавный прыжок и петляя побежала в темный угол комнаты.
К детской кроватке и дрожащему комочку, который скорчился под одеялом.
С разбега собака вскочила на пуховую перину. В немом ужасе ребенок закрылся одеяльцем до самого подбородка. Собака сделала выпад, и в лунном свете сверкнули клыки, покрасневшие от ее собственной крови. Мальчуган даже не успел крикнуть. Собака развернулась и выдернула безвольно обмякшее тело из его ненадежного укрытия. Спрыгнув с кровати, она по-волчьи поволокла маленькое тельце к окну. Осколки стекла вонзались в подушечки лап, но собака не замедлила бега. Мышцы под ее исполосованной шкурой напряглись, и собака вместе с добычей выпрыгнула в темный сад.
В дверях комнаты появилась женщина со свечой в руке. Лицо ее было искажено ужасом. Последним, что она услышала, прежде чем потерять сознание, был тупой стук маленьких ножек, которые чуть задели за подоконник.
* * *
Геркон Люкас стоял на подножке своего темного экипажа. Не снимая с рук перчаток, он наклонился и перенес внутрь кареты два безжизненных тела. Затворив за собой дверцу, он дал сигнал кучеру, закутанному в темный плащ. Резко щелкнул бич, и карета, влекомая четверкой вороных коней, рванулась вперед. Люкас с удобством развалился на мягком бархатном сиденье, поставив ноги в башмаках на два неподвижных трупа. В карете сильно пахло кровью, и бард с удовольствием принюхивался. Довольно долго он сидел неподвижно, прислушиваясь к грохоту конских копыт и прокручивая в уме свой зловещий план. В конце концов он пошевелился и зажег небольшой фонарь, прикрепленный к потолку кареты.Оба тела были в плачевном состоянии, изрезанные и утыканные осколками стекла. Люкас некоторое время с отвращением взирал на дело своих рук, потом на лице его появилась сардоническая усмешка. Красная кровь была почти не заметна на красном бархате, которым был обит экипаж изнутри.
Потянувшись во внутренний карман своего парчового кафтана, Геркон Люкас достал небольшой клочок бумаги, аккуратно сложенный пополам. Развернув бумагу, он пристроил ее на колене, а свободной рукой достал из потайного отсека крошечный пузырек чернил и перо. Затем он нажал на скрытую защелку, и в стене кареты открылся небольшой столик. Люкас перенес на него письменные принадлежности и, задумчиво пожевав губами, пробормотал:
– Как мне получше написать это? Он поднес к губам кончик пера.
– У меня есть приманка, но я должен сообщить об этом женщине. И надо как-то связать это с Казимиром…
Наконец ему в голову пришли нужные слова. Окунув перо в чернильницу, он написал:
Уважаемая госпожа!
– Если вы хотите снова обнять свое дитя, ждите меня по ночам у выхода из усадьбы Мейстерзингера три полнолуния подряд. В одну из этих ночей я выйду к Вам. Вы сразу меня узнаете – я высок ростом, изящен, и буду закутан в темный плащ. Вы должны будете последовать за мной туда, куда я поведу Вас. Не пытайтесь меня задержать, и Вы увидите своего ребенка.
Прежде чем поставить подпись Люкас задумался. В конце концов он закончил:
Искренне ваш. Сердце Полуночи.
ГЛАВА 14
– Уверяю вас, бард Люкас, – донесся скрипучий голос старухи-цыганки. – Я ни за что бы не согласилась выйти из своей кибитки и гадать для первого встречного-поперечного. Только ваша репутация способна была победить мое недоверие.
Геркон Люкас сидел на украшенном резными цветами подоконнике в комнате гостиницы. Сложив на коленях изящные руки, он зорко всматривался в темное пространство за окном. Время от времени его взгляд устремлялся на диск полной луны, которая медленно поднималась над горизонтом, отчасти загороженным крышами домов, однако все внимание его было приковано к пустынной улице перед усадьбой Мейстерзингера.
Цыганка с подозрением смерила Люкаса взглядом, затем достала из-за пазухи шелковый мешочек и опорожнила его на полированный столик из зеленого мрамора. Из мешочка посыпались высохшие мелкие кости, мелодично бренчащие по камню. Рассеянно тронув их своей скрюченной птичьей лапой, цыганка как бы между прочим спросила:
– Что-то иное занимает вас больше, чем чтение прошлого, не так ли?
Люкас медленно выпрямился. Потянувшись, он повернул к сморщенной цыганке ничего не выражающее лицо, и в его глазах вспыхнул странный огонь.
– Прошу прощения, дражайшая Мароза. Боюсь, в последнее время мои мысли находятся в беспорядке. Я очень высоко ценю вашу готовность начать чтение прошлого именно здесь. В конце концов, меня интересуют события, происшедшие в этой самой комнате. Гадание в любом другом месте не дало бы нам искомого результата.
Помутневшие от старческой катаракты глаза цыганки холодно оглядели его, однако голос ее прозвучал вполне любезно.
– Эта комната может быть старше любого из нас, мастер Люкас. Она могла бы многое порассказать нам. Что вы хотите узнать у этих стен, а?
Люкас в последний раз бросил взгляд сквозь неровное стекло и, поднявшись с подоконника, подошел к цыганке. Задумчиво поглаживая свою козлиную бородку, он сказал:
– Я хочу знать, кто останавливался в этой комнате, что делал, что привело его сюда и куда он потом отправился…
Мадам Мароза собрала кости в сухой кулачок и осведомилась деловито:
– Должна ли я искать кого-то конкретно?
Люкас опустился на стул рядом со столиком, и на лице его возникла хитрая улыбка.
– Ваше племя знает меня достаточно хорошо, мадам. Вам, должно быть, известно, что я – отнюдь не глупец. Нет, я не скажу вам, кто меня интересует. Вы будете говорить мне, кого видите, а я, если укажете правильно, остановлю вас.
– Я тоже не глупа, – возразила скрюченная ведьма, протягивая к нему руку ладонью вверх. – Десять золотых… и вперед.
Люкас сунул руку в карман своего роскошного жилета и достал пригоршню монет. Не считая, он вложил золото в дрожащую от жадности руку старухи.
– Здесь – двадцать золотых, дражайшая. Начинайте же скорее.
Опуская теплые монеты в кошелек на поясе, старуха сказала:
– Здесь двадцать один золотой, но кто же считает мелочь в таком важном деле, не так ли?
– Пусть этот добавочный золотой понудит твои уста к правде, – поторопил ее Люкас.
Хитрый огонек в глазах цыганки погас. Она обратилась к столу, и лицо ее стало серьезным. Тщательно перемешав кости в сухих ладонях, она сказала:
– Хоть я бросаю кости и читаю по костям, однако я способна услышать голос этой комнаты, этих старых стен. Кости лишь очистят его и передадут мне.
– Начинай.
Старуха прикрыла свои морщинистые, словно пергаментные веки и принялась негромко мычать себе под нос. Неожиданно она разжала кулак, и кости посыпались на зеленую мраморную столешницу. Глаза цыганки тотчас открылись, и она стала пристально вглядываться в кучку сухих костей. Люкас тоже посмотрел на них, но ничего не увидел. Обглоданные кости в беспорядке рассыпались по полированному камню.
Цыганка поджала губы.
– Прошлой ночью здесь останавливался какой-то странный человек. У него были голова и тело взрослого мужчины, а руки и ноги – как у ребенка. Он приехал из Даркона…
– Гномы меня не интересуют, – проворчал Люкас. – Ни гномы и никакие другие персонажи цирковых представлений. Кто останавливался здесь за ночь до того?
Мароза враждебно покосилась на барда и собрала со стола кости. Снова закрыв глаза, она подняла лицо к потолку и выпустила кости из рук Открыв глаза, она прочла по ним во второй раз.
– Позапрошлой ночью… тайные любовники делили эту кровать. Вся комната… озарена радугой их страсти. Я…
– Кто был здесь за ночь до того?
Сердито вздохнув, Мароза подняла кости в третий раз и швырнула их на столик. Взглянув на то, как они пали, она отшатнулась, словно от удара кулаком. Люкас впился глазами в ее лицо. Щеки цыганки побелели, а на лбу выступили крупные капли пота. Схватившись за край стола, она вцепилась в мрамор, чтобы не упасть.
Люкас с голодным видом наклонился вперед, опершись кулаками на стол.
– Что же ты видишь, гадалка? Кто был здесь три ночи назад?
– Чу… чудовище, – с трудом промолвила цыганка.
– Чудовище? – эхом вторил ей Люкас.
– Чудовище в облике человека, – прошептала она, и голова ее затряслась от страха. Глаза заходили ходуном и остановились, уставившись сквозь стены комнаты куда-то в пространство. – Он был… как бы одет в человеческую кожу… но внутри – истинный монстр. Высокий, и очень худой. Он нес что-то тяжелое, очень холодное.
– Что же это было, мадам Мароза?
– Это были… были… – заговорила она, и губы ее неслышно шевелились. Внезапно тело ее напряглось. – Он нес мальчика и собаку. Оба были мертвы! – выпалила она вдруг.
– Что он с ними сделал?
– Положил их… вот сюда, на подоконник, – ответила цыганка и показала рукой куда. – Потом он… он…
– Потом он стал изменять свой облик, не так ли, мадам Мароза? – осведомился Люкас почти ласково. – Он превратился из высокого, худого менестреля в поджарого волка. Или я не прав?
Потрясенная цыганка уставилась на него не в силах вымолвить ни слова. В ее выпученных глазах Люкас увидел свое собственное отражение.
– И эта тварь, – продолжал наседать Люкас, в бешенстве подвигаясь вперед, – эта тварь принялась пожирать трупы, не правда ли?
Женщина не ответила, и он задал еще один вопрос:
– И эта тварь выглядела совсем как я, так?
С проворством, никак не вяжущимся с ее распухшими суставами, старуха схватила со стола пригоршню костей и швырнула их в лицо Люкасу, одновременно отшатываясь назад. Сильные, как тиски, пальцы сомкнулись на ее горле, и цыганка отчаянно забилась, пытаясь освободиться.
Жирный щелчок раздался в комнате.
Цыганка обмякла и упала лицом вперед. Люкас выпустил ее шею и глубоко вздохнул. Затем он подошел к окну, волоча за собой безжизненное тело старухи. Отодвинув занавеску, он выглянул наружу. Чудовищная улыбка исказила его черты.
Внизу на дороге, ведущей к резиденции Мейстерзингера, стояла одинокая женская фигура. Ломая руки, женщина то и дело смотрела вдоль улицы. Люкас наклонился ближе к стеклу. Повернув прут-задвижку, он осторожно приоткрыл окно, и душистый ветер ворвался в комнату. Люкас принюхался.
Холодный ночной бриз донес до него запах страха.
Отвернувшись от окна, бард согнулся в три погибели, и с ним начала происходить странная трансформация. Он стал меньше ростом, его черные волосы удлинились и стали доходить ему до пояса, борода и усы исчезли, морщины на лбу разгладились, монокль выпал из глаза и упал в подставленную ладонь, а острые черты лица округлились. Понемногу превращение охватывало все его тело, и вот вместо барда появилась в комнате обольстительная черноволосая женщина. Одежда Люкаса повисла на ней как на вешалке. Женщина посмотрела на мертвую цыганку.
– Ее платье будет мне как раз впору.
Юлианна неожиданно отложила нож и спросила:
– Почему бы тебе не съездить к жрецу в Гундарак? Он может вылечить тебя.
– Вылечить меня от чего? – спросил Казимир ровным голосом, поднимая на Юлианну пустой взгляд.
– Посмотри на себя! – с легким гневом воскликнула девушка. – Ты похож на труп.
– Со мной все в порядке, – все так же бесстрастно и равнодушно отозвался Казимир:
– Хорошо. В таком случае что-то не так со мной, – объявила Юлианна, вставая и швыряя на стол салфетку.
Подойдя к дверям, она отворила их.
– Год назад ты был полон жизни. Теперь в тебе только смерть. Не думай, что это не влияет и на меня…
Резко повернувшись, Юлианна вышла.
Казимир смотрел ей вслед. Затем он поддел вилкой кусок оленины и медленно перевернул мясо. Вздохнув, он отложил прибор и уставился на канделябр, воздвигнутый в центре стола. Дважды ему в голову приходила мысль о том, что нужно встать и догнать Юлианну, однако он не двинулся с места.
– Что со мной? – вслух спросил он у самого себя. – Три недели я не охотился, даже не перевоплощался, но, вместо того чтобы чувствовать себя лучше, мне становится все хуже и хуже.
Он оттолкнул тарелку и сложил руки на столе, низко опустив голову.
– Я очень, очень устал…
С этими словами он положил голову на руки и на минутку закрыл глаза…
Казимир проснулся от того, что слуга осторожно взял со стола тарелку. Потирая лоб, Мейстерзингер заморгал глазами, сонно глядя перед собой. Слуга прикусил губу:
– Вы закончили, сэр? Казимир тупо посмотрел на него:
– Да. Забирай.
Слуга кивнул в знак покорности и, взяв тарелку, с поклоном попятился к двери.
– Эй!… – окликнул его Казимир. – Пока ты не ушел, будь любезен, позови сюда леди Юлианну.
Слуга съежился, словно от страха.
– Прошу прощения, сэр, но это невозможно. Леди Юлианна уехала из крепости полчаса назад.
Казимир почувствовал, как лицо его застыло в неподвижности.
– Что? Куда?
– Она ничего не сказала, сэр, – ответил слуга. – Она была в дорожном плаще и с сумкой. Мне показалось, что за ней послал жрец Торис.
Казимир сжал руку в кулак и треснул им по столу с такой силой, что канделябр подпрыгнул вверх на добрые полфута.
– Проклятье! Я же предупреждал его – никогда больше не делать этого!
Слуга боязливо поклонился и сказал:
– Верховный жрец прислал к вам нескольких старейшин из храма. Они хотят с вами поговорить. Мажордом просил их подождать в библиотеке.
Вздрогнув, слуга поспешно отступил в кухню.
– Некогда мне разговаривать с этими церковными крысами, – проворчал Казимир ему вслед.
Поднявшись, он вышел из обеденной залы. Сердце отчаянно колотилось в груди, а кровь прилила к лицу, так что Казимир чувствовал, как щеки его розовеют. Шагая по главному коридору, он размышлял:
«Мне нужно остановить Ториса, не дать ему отнять у меня Юлианну. Люкас был прав. Торис пытается убрать Юлианну с дороги, прежде чем ополчиться на меня».
И Казимир c силой ударил кулаком по раскрытой ладони.
Проходя мимо дверей библиотеки, он почувствовал, как по спине его пробежал холодок. Мейстерзингер остановился, а потом вернулся обратно. Осторожно приоткрыв дверь, он заглянул внутрь. В библиотеке дожидались его пятеро храмовых старейшин. Двое читали, трое неуверенно оглядывались по сторонам. Дыхание Казимира перехватило. Длинная ряса одного из старцев слегка задралась, и Мейстерзингер увидел за голенищем его башмака длинный кинжал, судя по блеску – серебряный. При взгляде на остальных Казимира прошиб холодный пот. По меньшей мере четверо из пяти были вооружены подобным же образом.
Казимир бесшумно отпрыгнул от двери и прислонился к стене, с трудом сдерживая дыхание.
– Он хотел убить меня сегодняшним вечером, – прошептал юноша, широко раскрыв глаза. – Даже не сам, а при помощи компании наемных убийц…
Оттолкнувшись от стены, Казимир быстро пошел вдоль коридора, прижимая руку к груди.
«Он хочет убить меня!»
С пылающими как угли глазами Казимир вошел в свои покои и захлопнул за собой дверь. Вытерев со лба капли пота, он выглянул в окно на полную луну. Холодное светило, казалось, помогло ему избавиться от внутренней дрожи, укрепив его решимость. Казимир глубоко вздохнул и, задержав воздух в груди, сосчитал до ста, успокаивая кипящий разум. Затем он снял с вешалки темный плащ и, завернувшись в него, направился к дверям.
Геркон Люкас сидел на украшенном резными цветами подоконнике в комнате гостиницы. Сложив на коленях изящные руки, он зорко всматривался в темное пространство за окном. Время от времени его взгляд устремлялся на диск полной луны, которая медленно поднималась над горизонтом, отчасти загороженным крышами домов, однако все внимание его было приковано к пустынной улице перед усадьбой Мейстерзингера.
Цыганка с подозрением смерила Люкаса взглядом, затем достала из-за пазухи шелковый мешочек и опорожнила его на полированный столик из зеленого мрамора. Из мешочка посыпались высохшие мелкие кости, мелодично бренчащие по камню. Рассеянно тронув их своей скрюченной птичьей лапой, цыганка как бы между прочим спросила:
– Что-то иное занимает вас больше, чем чтение прошлого, не так ли?
Люкас медленно выпрямился. Потянувшись, он повернул к сморщенной цыганке ничего не выражающее лицо, и в его глазах вспыхнул странный огонь.
– Прошу прощения, дражайшая Мароза. Боюсь, в последнее время мои мысли находятся в беспорядке. Я очень высоко ценю вашу готовность начать чтение прошлого именно здесь. В конце концов, меня интересуют события, происшедшие в этой самой комнате. Гадание в любом другом месте не дало бы нам искомого результата.
Помутневшие от старческой катаракты глаза цыганки холодно оглядели его, однако голос ее прозвучал вполне любезно.
– Эта комната может быть старше любого из нас, мастер Люкас. Она могла бы многое порассказать нам. Что вы хотите узнать у этих стен, а?
Люкас в последний раз бросил взгляд сквозь неровное стекло и, поднявшись с подоконника, подошел к цыганке. Задумчиво поглаживая свою козлиную бородку, он сказал:
– Я хочу знать, кто останавливался в этой комнате, что делал, что привело его сюда и куда он потом отправился…
Мадам Мароза собрала кости в сухой кулачок и осведомилась деловито:
– Должна ли я искать кого-то конкретно?
Люкас опустился на стул рядом со столиком, и на лице его возникла хитрая улыбка.
– Ваше племя знает меня достаточно хорошо, мадам. Вам, должно быть, известно, что я – отнюдь не глупец. Нет, я не скажу вам, кто меня интересует. Вы будете говорить мне, кого видите, а я, если укажете правильно, остановлю вас.
– Я тоже не глупа, – возразила скрюченная ведьма, протягивая к нему руку ладонью вверх. – Десять золотых… и вперед.
Люкас сунул руку в карман своего роскошного жилета и достал пригоршню монет. Не считая, он вложил золото в дрожащую от жадности руку старухи.
– Здесь – двадцать золотых, дражайшая. Начинайте же скорее.
Опуская теплые монеты в кошелек на поясе, старуха сказала:
– Здесь двадцать один золотой, но кто же считает мелочь в таком важном деле, не так ли?
– Пусть этот добавочный золотой понудит твои уста к правде, – поторопил ее Люкас.
Хитрый огонек в глазах цыганки погас. Она обратилась к столу, и лицо ее стало серьезным. Тщательно перемешав кости в сухих ладонях, она сказала:
– Хоть я бросаю кости и читаю по костям, однако я способна услышать голос этой комнаты, этих старых стен. Кости лишь очистят его и передадут мне.
– Начинай.
Старуха прикрыла свои морщинистые, словно пергаментные веки и принялась негромко мычать себе под нос. Неожиданно она разжала кулак, и кости посыпались на зеленую мраморную столешницу. Глаза цыганки тотчас открылись, и она стала пристально вглядываться в кучку сухих костей. Люкас тоже посмотрел на них, но ничего не увидел. Обглоданные кости в беспорядке рассыпались по полированному камню.
Цыганка поджала губы.
– Прошлой ночью здесь останавливался какой-то странный человек. У него были голова и тело взрослого мужчины, а руки и ноги – как у ребенка. Он приехал из Даркона…
– Гномы меня не интересуют, – проворчал Люкас. – Ни гномы и никакие другие персонажи цирковых представлений. Кто останавливался здесь за ночь до того?
Мароза враждебно покосилась на барда и собрала со стола кости. Снова закрыв глаза, она подняла лицо к потолку и выпустила кости из рук Открыв глаза, она прочла по ним во второй раз.
– Позапрошлой ночью… тайные любовники делили эту кровать. Вся комната… озарена радугой их страсти. Я…
– Кто был здесь за ночь до того?
Сердито вздохнув, Мароза подняла кости в третий раз и швырнула их на столик. Взглянув на то, как они пали, она отшатнулась, словно от удара кулаком. Люкас впился глазами в ее лицо. Щеки цыганки побелели, а на лбу выступили крупные капли пота. Схватившись за край стола, она вцепилась в мрамор, чтобы не упасть.
Люкас с голодным видом наклонился вперед, опершись кулаками на стол.
– Что же ты видишь, гадалка? Кто был здесь три ночи назад?
– Чу… чудовище, – с трудом промолвила цыганка.
– Чудовище? – эхом вторил ей Люкас.
– Чудовище в облике человека, – прошептала она, и голова ее затряслась от страха. Глаза заходили ходуном и остановились, уставившись сквозь стены комнаты куда-то в пространство. – Он был… как бы одет в человеческую кожу… но внутри – истинный монстр. Высокий, и очень худой. Он нес что-то тяжелое, очень холодное.
– Что же это было, мадам Мароза?
– Это были… были… – заговорила она, и губы ее неслышно шевелились. Внезапно тело ее напряглось. – Он нес мальчика и собаку. Оба были мертвы! – выпалила она вдруг.
– Что он с ними сделал?
– Положил их… вот сюда, на подоконник, – ответила цыганка и показала рукой куда. – Потом он… он…
– Потом он стал изменять свой облик, не так ли, мадам Мароза? – осведомился Люкас почти ласково. – Он превратился из высокого, худого менестреля в поджарого волка. Или я не прав?
Потрясенная цыганка уставилась на него не в силах вымолвить ни слова. В ее выпученных глазах Люкас увидел свое собственное отражение.
– И эта тварь, – продолжал наседать Люкас, в бешенстве подвигаясь вперед, – эта тварь принялась пожирать трупы, не правда ли?
Женщина не ответила, и он задал еще один вопрос:
– И эта тварь выглядела совсем как я, так?
С проворством, никак не вяжущимся с ее распухшими суставами, старуха схватила со стола пригоршню костей и швырнула их в лицо Люкасу, одновременно отшатываясь назад. Сильные, как тиски, пальцы сомкнулись на ее горле, и цыганка отчаянно забилась, пытаясь освободиться.
Жирный щелчок раздался в комнате.
Цыганка обмякла и упала лицом вперед. Люкас выпустил ее шею и глубоко вздохнул. Затем он подошел к окну, волоча за собой безжизненное тело старухи. Отодвинув занавеску, он выглянул наружу. Чудовищная улыбка исказила его черты.
Внизу на дороге, ведущей к резиденции Мейстерзингера, стояла одинокая женская фигура. Ломая руки, женщина то и дело смотрела вдоль улицы. Люкас наклонился ближе к стеклу. Повернув прут-задвижку, он осторожно приоткрыл окно, и душистый ветер ворвался в комнату. Люкас принюхался.
Холодный ночной бриз донес до него запах страха.
Отвернувшись от окна, бард согнулся в три погибели, и с ним начала происходить странная трансформация. Он стал меньше ростом, его черные волосы удлинились и стали доходить ему до пояса, борода и усы исчезли, морщины на лбу разгладились, монокль выпал из глаза и упал в подставленную ладонь, а острые черты лица округлились. Понемногу превращение охватывало все его тело, и вот вместо барда появилась в комнате обольстительная черноволосая женщина. Одежда Люкаса повисла на ней как на вешалке. Женщина посмотрела на мертвую цыганку.
– Ее платье будет мне как раз впору.
* * *
Юлианна рассеянно потрогала вилкой лежащую на блюде еду. Струйки ароматного пара поднимались над блюдом отборной оленины и плясали в холодном воздухе обеденной залы. Единственным звуком, нарушавшим тишину трапезной, был звон ее ножа по фарфоровой тарелке, и Юлианна неловко пошевелилась в своем кресле с высокой спинкой. Взгляд ее устремился на противоположный конец стола, за которым сидел Казимир. Он тоже ковырял в своей тарелке без особого аппетита. Со дня их помолвки выражение его лица стало еще более мрачным, кожа приобрела тускло-серый оттенок, и с каждым днем он становился все молчаливее и отстраненнее.Юлианна неожиданно отложила нож и спросила:
– Почему бы тебе не съездить к жрецу в Гундарак? Он может вылечить тебя.
– Вылечить меня от чего? – спросил Казимир ровным голосом, поднимая на Юлианну пустой взгляд.
– Посмотри на себя! – с легким гневом воскликнула девушка. – Ты похож на труп.
– Со мной все в порядке, – все так же бесстрастно и равнодушно отозвался Казимир:
– Хорошо. В таком случае что-то не так со мной, – объявила Юлианна, вставая и швыряя на стол салфетку.
Подойдя к дверям, она отворила их.
– Год назад ты был полон жизни. Теперь в тебе только смерть. Не думай, что это не влияет и на меня…
Резко повернувшись, Юлианна вышла.
Казимир смотрел ей вслед. Затем он поддел вилкой кусок оленины и медленно перевернул мясо. Вздохнув, он отложил прибор и уставился на канделябр, воздвигнутый в центре стола. Дважды ему в голову приходила мысль о том, что нужно встать и догнать Юлианну, однако он не двинулся с места.
– Что со мной? – вслух спросил он у самого себя. – Три недели я не охотился, даже не перевоплощался, но, вместо того чтобы чувствовать себя лучше, мне становится все хуже и хуже.
Он оттолкнул тарелку и сложил руки на столе, низко опустив голову.
– Я очень, очень устал…
С этими словами он положил голову на руки и на минутку закрыл глаза…
Казимир проснулся от того, что слуга осторожно взял со стола тарелку. Потирая лоб, Мейстерзингер заморгал глазами, сонно глядя перед собой. Слуга прикусил губу:
– Вы закончили, сэр? Казимир тупо посмотрел на него:
– Да. Забирай.
Слуга кивнул в знак покорности и, взяв тарелку, с поклоном попятился к двери.
– Эй!… – окликнул его Казимир. – Пока ты не ушел, будь любезен, позови сюда леди Юлианну.
Слуга съежился, словно от страха.
– Прошу прощения, сэр, но это невозможно. Леди Юлианна уехала из крепости полчаса назад.
Казимир почувствовал, как лицо его застыло в неподвижности.
– Что? Куда?
– Она ничего не сказала, сэр, – ответил слуга. – Она была в дорожном плаще и с сумкой. Мне показалось, что за ней послал жрец Торис.
Казимир сжал руку в кулак и треснул им по столу с такой силой, что канделябр подпрыгнул вверх на добрые полфута.
– Проклятье! Я же предупреждал его – никогда больше не делать этого!
Слуга боязливо поклонился и сказал:
– Верховный жрец прислал к вам нескольких старейшин из храма. Они хотят с вами поговорить. Мажордом просил их подождать в библиотеке.
Вздрогнув, слуга поспешно отступил в кухню.
– Некогда мне разговаривать с этими церковными крысами, – проворчал Казимир ему вслед.
Поднявшись, он вышел из обеденной залы. Сердце отчаянно колотилось в груди, а кровь прилила к лицу, так что Казимир чувствовал, как щеки его розовеют. Шагая по главному коридору, он размышлял:
«Мне нужно остановить Ториса, не дать ему отнять у меня Юлианну. Люкас был прав. Торис пытается убрать Юлианну с дороги, прежде чем ополчиться на меня».
И Казимир c силой ударил кулаком по раскрытой ладони.
Проходя мимо дверей библиотеки, он почувствовал, как по спине его пробежал холодок. Мейстерзингер остановился, а потом вернулся обратно. Осторожно приоткрыв дверь, он заглянул внутрь. В библиотеке дожидались его пятеро храмовых старейшин. Двое читали, трое неуверенно оглядывались по сторонам. Дыхание Казимира перехватило. Длинная ряса одного из старцев слегка задралась, и Мейстерзингер увидел за голенищем его башмака длинный кинжал, судя по блеску – серебряный. При взгляде на остальных Казимира прошиб холодный пот. По меньшей мере четверо из пяти были вооружены подобным же образом.
Казимир бесшумно отпрыгнул от двери и прислонился к стене, с трудом сдерживая дыхание.
– Он хотел убить меня сегодняшним вечером, – прошептал юноша, широко раскрыв глаза. – Даже не сам, а при помощи компании наемных убийц…
Оттолкнувшись от стены, Казимир быстро пошел вдоль коридора, прижимая руку к груди.
«Он хочет убить меня!»
С пылающими как угли глазами Казимир вошел в свои покои и захлопнул за собой дверь. Вытерев со лба капли пота, он выглянул в окно на полную луну. Холодное светило, казалось, помогло ему избавиться от внутренней дрожи, укрепив его решимость. Казимир глубоко вздохнул и, задержав воздух в груди, сосчитал до ста, успокаивая кипящий разум. Затем он снял с вешалки темный плащ и, завернувшись в него, направился к дверям.