Кинг Джордж Роберт. Сердце полуночи

   Зажимая руками свое истерзанное горло, Люкас отполз от вздрагивающего хищника и только теперь заметил между его ребер блестящую рукоять кинжала. Юлианна стояла неподалеку и дрожала словно в ознобе. Ее правая рука была в крови. Напрягая последние силы, Люкас подобрался к фургону и привалился к колесу. Руки его тряслись от напряжения, а дыхание было неровным и судорожным. Несмотря на это, по губам его скользнула едва заметная победная улыбка. Его план сработал.
   Мадам Дачия неслышно приблизилась к Юлианне и набросила ей на плечи шерстяное одеяло. По щекам девушки потекли слезы. Посмотрев на окровавленную ладонь, она вытерла ее о свое красное платье. Цыганка обняла ее за плечи и прижала к себе. Так они стояли довольно долго.
   Наконец Юлианна немного пришла в себя и вырвалась из рук Дачии. Сорвав с плеч одеяло, она укрыла им неподвижное тело волка и, отступив назад, молча смотрела на последнее превращение Казимира Волчья морда медленно превращалась в человеческое лицо, грубая шерсть на лбу и на щеках пропала, холодеющие мускулы и кости постепенно возвращались на свои места. Массивное волчье тело под одеялом приобрело очертания худощавой человеческой фигуры.
   Люкас изумленно взирал на эту метаморфозу.
   – Он не должен был превращаться в человека! – едва слышно прошептал он. – Он же был вульвером! Все человеческое в нем было только маской!
   Юлианна медленно подошла к Казимиру.
   – Вы так думали и ошиблись, мастер Люкас, – печально сказала она, опускаясь на колени. – Некоторые из тех, кто рождаются людьми, сами превращают себя в зверей. Может быть, и те, что рождены зверьми, со временем становятся людьми…
   Она с любовью провела рукой по гладкой щеке Казимира. Подбородок ее задрожал, и она отвернулась от трупа, запрокинув голову лицом к небу и к вершинам неподвижных деревьев. Глаза Юлианны заволокло слезами, а из груди вырвалось глухое, безутешное рыдание. Взяв Казимира за израненную руку, она заплакала навзрыд.
   Когда рыдания ее стихли, Юлианна наклонилась над Казимиром и поцеловала его.
   – Твои губы еще теплы, – сказала она печально. – Прощай, Казимир, мой возлюбленный. Если в этом мире есть боги, то пусть они судят тебя, глядя моими глазами.
   Судорожно всхлипнув, она выпрямилась и долго стояла, глядя куда-то вдаль, словно видела за лесом что-то такое чего, никто другой не мог рассмотреть. Наконец она отряхнула платье и подошла к Геркону Люкасу.
   – Мадам Дачия, – обратилась она к стоявшей тут же цыганке. – Могу я купить у вас немного полотна?
   – Для чего? – цыганка испытующе уставилась на нее.
   – На бинты, – ответила Юлианна, опускаясь на колени рядом с бардом.
   – На бинты? Для него? – цыганка фыркнула. – Лучше прикончить его, да и дело с концом.
   – Мне нужны бинты, – твердо повторила Юлианна, несмотря на усталость.
   – Хорошо, у меня есть одна простыня. Для тебя – всего четыре золотых, – Дачия направилась к фургону.
   – Вот и хорошо, – Юлианна поправила волосы дрожащей рукой.
   – Ты будешь перевязывать меня? – переспросил Люкас со злобной и горькой улыбкой.
   – Да, – немного раздраженно ответила Юлианна.
   – А что если я солгал тебе? Что если я тоже – чудовище? – спросил он, пожирая ее глазами.
   – Если бы я узнала, что это так, я убила бы тебя тем же ножом, которым убила Казимира. Но сейчас передо мной только человек, раненый человек. Хороший он или плохой, раненый человек нуждается в заботе.
   – А что, если я сейчас признаюсь тебе, что я – чудовище?
   – Не надо, – просто ответила Юлианна.
   Подошла мадам Дачия с простыней. Она была порвана и связана в узел так, словно цыганка сняла ее со своей постели. Улыбаясь, она протянула узелок Юлианне.
   – Я подумала, что не стоит тратить на него чистую простыню, – сказала она неуверенно.
   – Это подойдет, – негромко ответила Юлианна.
   Развернув простыню, она стала отрывать от нее узкие полоски ткани.
   – Еще одно, мадам Дачия… Я хочу отвезти тело моего любимого человека в Гундарак для захоронения. Сколько вы возьмете с меня?
   Цыганка положила ей на плечо свою смуглую руку:
   – Нисколько. Деньги тебе понадобятся на обряд и на камень.
   Ее лицо вдруг потемнело, и она добавила:
   – Но никакие золотые горы не заставят меня везти в Гундарак вот этого негодяя… ни живого, ни мертвого.
   – Что? – запротестовал Люкас. – Сначала меня перевязывают, а потом бросают на верную смерть?
   Бинтуя его шею, Юлианна сказала:
   – Мы оставим здесь вашу лошадь, хотя у нее и не достает одной подковы… – она невольно улыбнулась.– Скоро рассветет. Если вы действительно человек, как вы утверждаете, может быть, боги сохранят вам жизнь.
   – Оставить его в живых – значит вынести ему суровый приговор! – мадам Дачия хрипло рассмеялась. – Ладно, я закончу. Иди, позаботься о своем… Казимире.
   Услышав любимое имя, Юлианна оцепенела, и полоска бинта выпала из ее руки. Мадам Дачия присела перед Люкасом, заслонив его от глаз девушки. Юлианна села на пятки и, собрав все свое мужество, повернулась к Казимиру.
   Он лежал под одеялом совершенно неподвижно, свернувшись калачиком, будто спал. Лицо его белело в темноте в траурном обрамлении черных волос.
   Никогда больше волк не проснется в его теле.
   Никогда больше он не помчится по лесу при свете полной луны.
   Никогда больше не запоет Раненое Сердце о своей любви.
   – Да, я должна позаботиться о нем…

ЭПИЛОГ

   Солнечный свет лился в окно сквозь рябое стекло и теплым пятном ложился на Одеяла, которыми был укрыт Торис.
   Но он все равно дрожал.
   Он был холоден, словно мертвец в могиле Холоден, как сама смерть.
   Шины и лубки давно сняли, и его ноги, хотя и стали не такими прямыми, как были, все же годились для небыстрой ходьбы.
   Другое дело – его душа.
   Ему хватило сил и мужества, чтобы скатиться с кровати в гостинице «Картаканец», доползти до дверей и криком позвать на помощь Ему хватило мужества вызвать Вальсарика и попросить его отвезти себя обратно в Гармонию. Однако, когда, оказавшись на пороге дома Вальсарика, он понял, что ошибся, надежда в его сердце умерла.
   Вальсарик отменно ухаживал за ним, обильно потчуя горячей пищей и всякими охотничьими историями, которые обычно рассказывают, сидя у камина, однако ничто не способно было растопить лед в душе Ториса. С каждым днем тело его поправлялось, но разум все глубже погружался в пучину меланхолии.
   Сегодняшний день был похож на многие другие дни, когда он не мог избавиться от дрожи даже под грудами теплых одеял. Торис машинально поправил верхнее, и в солнечных лучах заплясали золотые пылинки. Они мерцали, словно очень далекие звезды, и Торис чуть не заплакал.
   Казалось, прошла целая вечность, с тех пор как он в последний раз думал о звездах.
   Говорили, что звезды – это слуги Милила. Говорили, что звезды – это певцы в его небесном хоре, но Торису вдруг показалось что звезды – это всего лишь пылинки, безжизненные и случайные, которые несутся в пространстве, подхваченные бессмысленным сквозняком времени.
   Подумав об этом, он легонько подул перед собой и долго смотрел как беспокойные частички пыли заметались с удвоенной скоростью, сталкиваясь между собой и медленно опускаясь обратно на одеяло.
   Откинув покрывала в сторону, Торис спустил на пол изуродованные ноги и, осторожно перенеся на них тяжесть своего тела, надел через голову длинную накидку. Оттолкнувшись от края кровати, он медленно пошел к двери. По дороге он подумал о том, что вовсе не знает, зачем он встал и куда идет, однако ноги продолжали нести его к двери.
   На пороге он оступился и чуть не упал, однако успел весьма своевременно схватиться за ручку двери. Отдышавшись, он медленно открыл ее.
   В комнату хлынул свет, в котором опять весело и беззаботно заплясали потревоженные пылинки, но Торис не обратил на них никакого внимания. Одернув свое платье, он вышел в теплый благоухающий сад и, запрокинув голову, посмотрел в неистово-голубое небо.
   Много раз Торис видел, как Вальсарик шел от дверей к садовой ограде. Это занимало у него всего несколько мгновений, но Торису понадобилось бы несколько дней. И все же он отправился в путь.
   Ковыляя по дорожке, он вдруг понял, почему он встал с кровати и куда идет.
   Могила Густава находилась на самом краю обрыва, в том самом месте, откуда Казимир прыгнул в пропасть почти два года назад. Постамент памятника подходил для этого как нельзя лучше. Каменный Густав, держа в одной руке флейту, а в другой – книгу песен, терпеливо смотрел, как калека взбирается на каменные перила, проходящие по самому обрыву. Как ни богохульно было это, но Торис вцепился в эту его флейту, чтобы подтянуть свое тело на несколько дюймов вверх.
   Потом он выпрямился и, держась за каменную руку Густава, посмотрел на раскинувшуюся внизу долину. У подножья утеса он разглядел заросший сорняками каменный распадок, усыпанный валунами. Чуть дальше начиналась вересковая пустошь, тянущаяся до самого зеленовато-голубого леса на горизонте. Кое-где фермеры отвоевали у вереска крошечные участки пахотной земли, огородив их сложенными из камня изгородями или стенами из колючих кустарников.
   Но и эта картина не заняла Ториса надолго. Он смотрел теперь на раскаленное добела равнодушное небо, которому не было никакого дела до того, что творилось внизу.
   – Густав, – прошептал Торис. – Где наш Милил? Даже твое присутствие я ощущаю больше, чем его…
   Он неглубоко вздохнул, слегка пожимая холодные пальцы статуи.
   – Это место не для жрецов и не для детей. Если ты здесь, Милил, помоги мне прыгнуть с этого утеса! Но никакого ответа не было. Только напоенный ароматами лета теплый ветерок слегка напевал что-то, проносясь над самой его головой. Если не считать этого монотонного звука, в мире, широком и прекрасном, царила тишина. Торис выпустил каменную руку памятника и наклонился вперед, крепко зажмурив глаза. Теплый ветер дунул ему в лицо, и Торис подумал, что вот так, наверное, он будет чувствовать себя те недолгие мгновения, пока будет лететь вниз: тишина и теплый ветер в лицо. Если он закроет глаза, то встречный поток воздуха раздует его одежды словно крылья, и можно будет думать, что ты летишь вверх, а не вниз, на камни. Да, наверное, так и будет. Он сумеет изгнать страх из своего сердца хотя бы в эти последние секунды своей жизни.
   Теплая рука дотронулась до его лодыжки.
   – Пожалуйста, Вальсарик, – жалобно попросил Торис, – не останавливай меня. Может быть, это будет единственный смелый поступок за всю мою жизнь.
   – Ты думаешь, я настолько силен, чтобы удержать тебя? – раздался голос старика.
   – Прости меня. Я не хотел быть неблагодарным. Ты очень многое сделал, чтобы спасти меня.
   – Но ты все-таки поступаешь нечестно, – проворчал Вальсарик. – Я так старался спасти твою жизнь, но тебе, как видно, плевать…
   – Меня нельзя спасти, – чуть не плача сказал Торис.
   – Ерунда, – последовал горький ответ. – Никто, даже твой друг Казимир, не может считаться безнадежным, если только он остается жить.
   – Я слишком боюсь жить, – чужим голосом признался Торис.
   – У меня тут для тебя кое-что есть, – сказал Вальсарик. – Я увидел эту штуку на рынке и вспомнил, что она когда-то принадлежала тебе.
   Торис не выдержал и быстро оглянулся через плечо. Старик протягивал ему деревянную саблю, ту самую, которую Казимир подарил маленькому Торису в тот день, когда они встретились. Клинок был изрядно поцарапан, но цел, и даже довольно остер.
   – Идем, Торис, – проворчал Вальсарик. – Не нужно бояться. Милил ждет своего жреца.
   – Милил мертв или почти мертв.
   – Тем более он нуждается в чьей-то помощи, – заключил Вальсарик и замолчал. – Послушай, Торис, я вижу, ты одинаково сильно боишься прыгнуть вниз и отступить, – сказал он наконец, отпуская ногу Ториса. – В противном случае ты давно бы уже лежал внизу. Держи свою саблю, сынок. Ты должен решить, чего ты боишься больше – жить или умереть.
   Торис не слышал ни слова. Он смотрел на курчавые облака, появившиеся над лесистым горизонтом. Там, среди колонн и туманных садов танцевали белые ангелы. Они были белее облаков, белее снега, напоминая ослепительные вспышки раскаленных молний. Торис слышал, как они поют, но эта песня не была песней Милила. Она была словно простуженной и странно печальной. Мелодия ее стала вдруг громче, а ангелы, взмахнув крыльями, ринулись к нему. Их были сонмы, легионы, и их сияющий жар обжег Торису кожу и ослепил глаза, наполняя его тело словно кипятком. Ангелы закрыли собой все небо и протягивали к Торису руки, манили его. Громкая песня звенела над вересковой пустошью, отражаясь от камней и далекого леса.
   Она была оглушительной.
   Оглушительной, прекрасной и чудовищной.
   Ангелы почти касались Ториса, и в их поющих ртах блестели острые зубы. Один из них подлетел совсем близко, и раскрыл пасть, полную сверкающих полумесяцев.
   – …чего ты боишься больше: жить или умереть?
   – У ангелов – волчьи клыки, – ответил Торис.
   И шагнул в снежную пустоту.