Кинсейл Лаура. Госпожа моего сердца

   Неожиданно сокол сорвался вниз, переворачиваясь на лету, и, тремя мощными взмахами крыльев, направил свое падение прямо на цаплю. Он нанес жуткий по силе удар, сравнимый разве что с ударом молота Вулкана, затем взмыл вверх, повернулся и сбил крякву, появившуюся откуда-то в небе, так быстро, что Меланта и не заметила ее. Затем сокол снова развернулся и молнией устремился за другой кряквой, пытающейся скрыться бегством. Они столкнулись с шумом, с которым сталкиваются твердые камни. Вокруг утки возникло облако перьев, в котором она на мгновение исчезла.
   Обе утки упали далеко в воду, но большая цапля сумела спланировать, тяжело хлопая т крыльями и теряя перья. Она с шумом плюхнулась в тростник. Гринголет сделал полукруг и бросился за ней. Сокол и огромная цапля исчезли из видимости, но зато сразу же донесся страшный шум отчаянной схватки. Яростный бой нарушался криком сокола, отважно презревшим превосходство противника в размере и в силе на земле. Меланта подхватила свои юбки и бросилась к месту сражения. Локтями она распихивала тростник, надеясь все же успеть и спасти Гринголета. Оттуда до ее слуха долетали дикие всплески и шум ломающегося тростника, который стал падать, словно срезанный косой. Меланта почувствовала отчаяние – в таких условиях ее Гринголет не мог победить. «Тоу-тоу-тоу, хок!» – кричала она, используя выражения, которыми обычно подзывала к себе Гринголета, словно теперь это могло спасти его.
   Она споткнулась своими длинными, загнутыми вверх мысами сапожек и упала в грязь. Снова поднялась на ноги и попыталась бежать, не обращая внимания на то, что ее ноги промокли до колен. Тростник впереди нее бешено трясся. Вдруг все затихло, и у нее упало сердце. Затем Гринголет снова закричал с бешеной яростью. Меланта сделала несколько последних шагов, развела в сторону тростник и оказалась на месте побоища.
   Сокол возвышался на поверженном противнике, рядом с которым во всю длину лицом вниз лежал ее рыцарь. Глубина воды достигала здесь трех дюймов. Одна его рука простиралась над цаплей, сломанную шею которой он и сжимал.
   Гринголет, издавая кровожадные яростные крики, одной лапой вцепился в тело цапли, а другой ухватился за руку рыцаря, точнее за кожу его куртки, словно стараясь оторвать эту руку от цапли. Рук отвернул свою голову, пряча лицо и закрывая его своей другой рукой, не переставая при этом бормотать ужасные проклятия в ответ на яростные крики сокола.
   Меланта зажала свой рот пальцами, пытаясь подавить совсем не подходящий к месту взрыв хохота.
   – Встань, – сумела она произнести нетвердым голосом. – Отпусти его обед, и он отпустит тебя.
   Медленно, прикрывая свое тело, он стал подниматься и вскоре оказался на коленях. Вода потекла с его одежды прямо на сокола, из-за чего тот опешил и замолчал. Затем, придя в себя, сокол бросил цаплю и атаковал рыцаря, вцепившись в его руку обеими лапами. Рук встал, и сокол повис вниз головой. Меланта сильнее прижала пальцы ко рту, буквально стискивая себе губы, чтобы не расхохотаться, и яростно заставляя себя быть серьезной.
   Рук окинул ее взглядом, не менее мрачным и недоброжелательным, чем у сокола. Оказывается, он знал, что имея дело с соколом, надо просто ждать, пока тот не отпустит тебя. Что и произошло, как только сокол убедился, что на его добычу никто не претендует. Он бросил руку рыцаря и вцепился в тело цапли, подозрительно поглядывая на Рука.
   Тот поспешил отодвинуться подальше, молча и безропотно отойдя на несколько шагов в сторону. Меланта быстрым движением руки выхватила кинжал, подобрала юбки и подошла к цапле. Свободной рукой она подхватила из воды ее голову и отрезала ее. Гринголет, признав в ней свою хозяйку, воспринял это как должное и с видом высокородного господина перебрался на ее другую руку, на которой была надета рукавица. Меланта потащила цаплю за ноги. Это была огромная, самая большая птица из всех тех, что Меланте доводилось когда-либо видеть. Она с трудом вытащила ее на сухое место. Здесь она выпотрошила ее, отдав Гринголету костный мозг и сердце. Сокол жадно набросился на еду, затем вдруг остановился и помотрел за спину Меланты.
   Она обернулась. К ней подходил Рук, который шел босиком в полностью промокшей одежде, так плотно облепившей его тело, что казалось, будто на нем ничего не одето. Отчетливо были видны все его мышцы. Кости, ребра, грудная клетка, талия, бедра, голени и даже костяк – все выступало рельефно и ясно. Вода ручьями стекала с него и капала с мокрых волос.
   Она давно привыкла к тому, что сняв доспехи, мужчины уменьшались примерно на одну треть. Он же, казалось, стал еще больше, как громада возвышаясь над ней. В одной руке он небрежно держал двух убитых соколом уток, в другой – свой меч и кожаную куртку.
   Он бросил уток рядом с ней и замер.
   Меланта посмотрела на его голые, измазанные грязью ноги и увидела, как по его телу пробежала дрожь.
   Он присел рядом с ней и посмотрел на Гринголета. Тот возобновил свою трапезу, прерванную его появлением, время от времени бросая на Рука яростные взгляды и поглощая пищу с удвоенной энергией, словно опасаясь, что ее у него опять начнут отбирать.
   На лице рыцаря появилась такая редкая для него улыбка.
   – Маленький боец, – сказал он, – трех за один полет!
   Меланта наблюдала за рыцарем и чувствовала, что в ней происходит что-то такое, что очень пугало ее, против чего восставали все ее инстинкты и опыт.
   Она осмотрела его снова с ног до головы. Он явно представлял для женского глаза приятное зрелище: элегантное и мощное телосложение, поражающее своей энергией и мускулатурой.
   Она вышла замуж в двенадцать лет за принца, который на тридцать лет был старше ее. За ней ухаживало множество поклонников при различных дворах. И все же, оказывается, до сих пор она и не подозревала, какое очарование таит в себе мощь и сила промокшего и выпачканного грязью мужчины.
   Он совсем не чувствовал смущения, очевидно не подозревая, что мокрая и сухая одежда – это совсем разные вещи. Ему достаточно было только взглянуть на себя, чтобы удостовериться в этом. Но, грустно усмехнувшись про себя, Меланта подумала, что, пожалуй, свои собственные глаза могут не убедить его, если он будет продолжать цепляться за такие ненадежные вещи, как честь, этикет и принципы, которые исчезают так же легко под воздействием реальности, как одежда теряет свою защиту, становясь прозрачной от соприкосновения с водой.
   По его телу снова прокатилась дрожь. Меланта встала, сняла с себя меховую накидку и набросила ее на него.
   – Вот, укутайся. И не возражай! – добавила она быстро. – Твои кости трясутся от холода.
   Он встал и послушно укутался, произнеся, однако, что так не следует поступать.
   Она помолчала и затем снова обратилась к нему.
   – Он не поранил тебя?
   Рук указал пальцем на плотные кожи.
   – Прежде чем мне удалось на турнирах выиграть себе настоящие доспехи, я использовал это. Они могут выдержать удар закаленного клинка.
   – Но не отразят простуды, – возразила она. – Идем к огню, иначе ты начнешь кашлять и хрипеть.
   Рук сидел, обернувшись в свою и ее меховые накидки, и глядел на дымный костер, который ей удалось развести, время от времени давая советы, когда она обращалась к нему. К тому времени, как они вернулись к своему лагерю, он уже дрожал не переставая. Пришлось срочно снять всю оставшуюся на нем промокшую одежду. Вынужденный придерживать обеими руками свои меховые накидки, в которые он завернулся, он полностью оставил за Мелантой поле хозяйственной деятельности. Принцесса занялась делами, как добрая хозяюшка, если только, конечно, можно себе представить хозяюшку, которая ничего не умеет делать по хозяйству.
   Решив, что все это скоро ей наскучит и ей надоест играть в эту игру, он прекратил свои препирательства и замолчал. Но ее настроение, кажется, совсем не ухудшилось, несмотря на обилие дел, которые она выполняла. Все шло как положено: утки пережаривались с одного бока, оставаясь с другого сырыми, цапля была подвешена за ноги к ветке так, что ее шея оказалась на земле. В попытке приспособить для этого другую ветку повыше, она уронила цаплю себе на голову. В конечном итоге цапля оказалась на земле.
   Рук философски взирал на все это, делая вид, что он ничего не замечает.
   – Хотела, чтобы птица повисела день или два. Тогда ее мясо стало бы нежнее.
   – Хорошая мысль, – произнес он, – но мы снимемся сегодня же. Я захвачу ее с нашими вещами.
   Она оставила птицу лежать на земле, словно кто-то должен был придти и подобрать ее. Сама же Меланта подошла и присела рядом с ним. Рыцарь отстранился от нее насколько это было возможным, не поднимаясь с места. Он устал и опасался, что она снова начнет любовные игры. Он не хотел, чтобы она дразнила и манила его подобным образом. Он больше не мог этого переносить. Она была богата и знатна, может быть, ей доставляло удовольствие заниматься теми вещами, которые приняты при дворах, но он этого не любил и не одобрял. Он знал свое место.
   Она села, скрестив ноги, словно подросток, и он снова подумал, что она всегда спасала его от пре любодействия. Его дама сердца.
   – Куда же мы направляемся? – спросила она, поворачивая голову и глядя ему в лицо своими прекрасными околдовывающими глазами.
   – В надежное место.
   – Откуда мы можем узнать, что оно надежное? Даже мой собственный замок в Боулэнде… – она нахмурилась. – Чума может быть там тоже, или же поразить местность на дороге туда. Откуда нам знать?
   Такие чисто женские колебания и слабость заставили его почувствовать прилив желания защитить ее. Но одновременно появились и подозрения. Он сурово посмотрел перед собой и произнес:
   – Я как-то слышал, что некоторые могут по ночам уноситься по воздуху в самые отдаленные места, где они узнают обо всем, что им требуется, а затем они до утра возвращаются к себе.
   Выражение ее лица изменилось. Оно стало жестким и напряженным.
   – Зачем ты говоришь мне про все это?
   – Я часто думал, что вы ведьма, – сказал он напрямик. Он вознамерился узнать, так ли это или нет, даже если она убьет его за такую наглость. – Иначе как же еще можно объяснить то, что вы так долго удерживали меня… и еще удерживаете сейчас? Если это колдовство, умоляю, освободите меня от него.
   Она сжала зубы. Затем подняла руку и прокричала:
   – Белый Патерностер, брат Святого Петра, открой врата рая, затвори врата ада, и да придет это страждущее дитя к своей матери. Аминь! – Она растопырила пальцы, хлопнула три раза в ладони и опустила руки. – Все, унылый рыцарь-монах, ты свободен от всех чар, какие только я могу навлекать на людей.
   Она резко встала и, осыпав его веером песка, направилась к огню. Там она в первый раз за все время повернула вертел и огорченно закричала, уставившись на почерневшие бока уток.
   – Дева Мария! Все испорчено! – Она опустила руку и плохо установленный вертел рухнул в огонь вместе с утками. Меланта обернулась к Руку, устремив на него ядовитый взгляд, затем снова повернулась к костру и, бормоча про себя какие-то непонятные слова, стала пытаться вытащить уток из костра.
   Наконец ей удалось подцепить вертел, но, взяв его в руки за один конец, она наклонила другой, и одна из уток слетела с него опять в огонь.
   – Ладно, не беда, – проговорила она и выгребла эту утку палочкой, перекатив ее из костра прямо в песок. Затем она водрузила ее на скатерть, с которой они питались, и подняла ее. Она расположила эту, наполовину обуглившуюся, птицу перед ним и осторожно расправила салфетку. Затем распрямилась и произнесла:
   – Я вызвала трех дьяволов, сделала страшное заклинание и повелела, чтобы эта утка зажарилась самым лучшим способом.
   Он долго смотрел на утку, а затем кисло произнес:
   – Надо было лучше поворачивать вертел.
   – Надо было сказать мне про это. Я бы призвала Вельзевула, и он бы мне все устроил.
   Он поднял глаза. Она смотрела прямо на него. Ее рот был плотно сжат, глаза горели вызовом.
   – Аллегрето сказал, что моя госпожа – ведьма. И советники Ланкастера тоже. Об этом говорили все при его дворе.
   – А что скажешь ты, рыцарь? – Ее губы угрожающе напряглись.
   Он посмотрел на нее, свою величественную сеньору, прекрасную и простую, украшенную драгоценными камнями и со сбившимися волосами, с большим пятном сажи на щеке. На его плечах была ее меховая накидка, а перед ним лежала утка, за которой они охотились вместе с ней. Ее сокол хранил в себе душу мертвого любовника, а ее глаза… да, ее глаза видели насквозь, проходя в его тело, словно копье. Когда же она смеялась, в их уголках появлялись легкие морщинки.
   – Не знаю я, почему люблю вас! – воскликнул он, вставая и запахивая накидки. – И не знаю я также, почему поклялся вечно служить вам. И никогда не пытался и не хотел освободиться от этой клятвы. И не желаю сейчас, даже если стоить это будет мне потерянной моей души. И не могу сказать, как это вышло, разве что очаровали вы меня своею адскою силой!
   – Какой льстец! – пробормотала она с насмешкой в голосе, но выражение ее лица было по-прежнему ужасным и холодным.
   Он отвернулся.
   – Я знаю надежное место, – сказал он. – Оно надежно укрыто от чумы, и от всяких бродяг и бандитов. Но ведьму туда привести я не могу.
   – Увы, тогда не стоит больше говорить об этом. – Она произносила слова холодно и высокомерно. – Если женщина прельщает мужчину, то только ведьмой она и может быть.
   – Если вы скажете мне только одно слово, только одно – «нет»… – Он остановился. В лицо подул холодный ветер. – Я верю вам.
   Он обернулся. Она стояла, обхватив себя руками, брови сошлись у переносицы, лицо выражало презрение.
   – А может я и впрямь ведьма, – наконец произнесла она. – Скажу тебе прямо, Зеленый Рыцарь. Я обманула демонов, и все еще жива.
   Он сразу поверил в это. И еще он подумал, что будь он каким-нибудь демоном не из самых сильных и опасных, он явно боялся бы ее. От нее исходила сила духа. Ему даже показалось, что эта сила искрится и переливается вокруг нее, даже здесь, сейчас, когда она осталась почти без украшений, людей и власти.
   – Обманывать демонов – не грех, – сказал он строго. – Грех служить им.
   – Мой муж научил меня многим вещам. По греческим манускриптам – астрологии, алхимии, натурфилософии и так далее, но я еще ни разу не уповала на чью-либо милость, кроме Божьей. Можешь проверить мои знания, если пожелаешь.
   – У меня нет таких знаний. Я знаю войну и как обращаться с мечом. Но я не знаю натурфилософии.
   – Какие же свидетельства желаешь ты получить? Уж не хочешь ли ты связать меня и бросить в реку, или пытать меня каленым железом? – Она указала на его меч. – Нагрей его на огне и пытай меня! И тогда, может быть, я смогу сказать тебе то же самое, Рук из Ниоткуда, так как я сама не знаю, почему заметила тебя и послала тебе те камни в Авиньоне, когда ты был всего лишь жалким и нищим странником для меня! Может быть, ТЫ напустил на МЕНЯ туман и колдовские чары, чтобы хитростью и колдовством выманить у меня мои драгоценности! – Неправда, – пробормотал он. – Я не… Он оборвал свою речь, так как до него неожиданно дошел смысл только что сказанного ею.
   Она помнила. Странное тепло обволокло его. Воспоминания о том далеком времени, когда он был таким глупым зеленым юнцом, что позволил забрать от себя Изабеллу, о той неизветной ему красавице с соколом, о ее обвинениях в мысленном прелюбодействии заполнили его.
   – Моя госпожа обладает такой хорошей памятью, – сказал он угрюмо.
   – Я помню каждый свой плохой поступок, который совершила за свою жизнь. Тем более легко вспомнить свой хороший поступок.
   – Хороший поступок, госпожа? Осрамить меня перед святой церковью? Обвинить меня в стремлении к прелюбодействию в своих мыслях?
   Она некоторое время молчала. Затем ее губы слегка изогнулись, словно это воспоминание доставляло ей удовольствие.
   – Да… вспоминаю это. Как я спасала тебя.
   – Спасала меня! – он хрипло захохотал. – Моя госпожа спасла меня от моей собственной жены и семьи, и, воистину, преуспела в этом, так как с тех пор я живу один. – Он вытер пот, выступивший на лбу. – Да пусть возблагодарит вас Бог за эту милость!
   – Фу, какой нудный рыцарь-монах мне достался.
   – Я не монах! – раздраженно закричал он.
   – По правде говоря, мне нравится, что ты это отрицаешь. – Ее голос смягчился. – Если я нанесла тебе такой ущерб и вынудила вести одинокую жизнь, сэр Рук, то я и возмещу его – я подыщу в моем хозяйстве достойную девушку тебе в жены.
   Он резко обернулся к ней.
   – Не смейтесь надо мною, моя госпожа, прошу вас.
   Горячность, с которой он произнес это, подействовала на нее, и она подняла брови.
   – Я совсем не собиралась смеяться над тобой. Я как раз думала этим утром о том, что тебе надо добрую жену, которая заботилась бы и смотрела за тобой.
   – Вы забыли, моя госпожа, – сказал он отрывисто, – что у меня есть жена.
   Несмотря на всю свою выдержку и умение скрывать эмоции, крайнее изумление отразилось на ее лице. Однако она быстро взяла себя в руки, понимающе улыбнулась ему той галантной улыбкой, которой отлично умеют пользоваться придворные дамы.
   – Неужели? Мне все время казалось, что ты не имеешь семьи.
   Казалось невероятным, чтобы она забыла это, раз она помнила все остальное. Но ее лицо несколько мгновений назад выражало искреннее удивление, а в голосе звучал неподдельный интерес.
   – Моя жена стала монахиней. – Рук вдохнул всей грудью холодный воздух. Когда он выдохнул, возникло большое облако пара.
   – Неужели? – Ее голос звучал как-то странно и туманно. – И ей там хорошо?
   – Да, – ответил он. – Очень.
   – Я рада слышать, что она себя хорошо чувствует. Она часто пишет об этом? – Она произнесла это подчеркнуто небрежно, с неожиданным вниманием принявшись за обследование пережаренного бока утки.
   – Она не пишет мне ничего, – ответил он с обидой в голосе. – Все ее мысли обращены к Богу.
   – В таком случае, твоя жена самая святая женщина из всех, что я знаю, – сказала она, продолжая как-то уж слишком тщательно рассматривать результат своих кулинарных ухищрений. – Она ведь была за тобой замужем, не так ли?
   Он сжал зубы.
   – Я регулярно посылаю ей деньги каждый год. Меня бы известили, если бы с ней что-то случилось.
   – Определенно. В этом нет никаких сомнений. – Она взглянула на него и лучезарно улыбнулась. – А теперь скажи мне правду, сэр Рук, можно ли еще спасти эту еду и сделать эту утку съедобной?
   Он встал и отошел от нее, подхватив по дороге с песка цаплю.
   – Я уже высох и теперь могу одеться. Потом я вымою это и зажарю ее, пока мы не погибли от голода.
 
   Каре было холодно. В своей крестьянской одежде она так промерзла, что едва могла двигать пальцами. Всю ночь ей пришлось провести на земле, от которой в нее постоянно проникал холод. Она пыталась сжаться, но и это не давало тепла. Наверное, ей давно уже следовало бы умереть, но она все жила, и это было еще хуже. Пустынная ужасная местность, страшный попутчик, отвратительная одежда и никаких шансов.
   Если Аллегрето и чувствовал холод, то он нашел какой-то способ скрывать это. По крайней мере, он ни разу не задрожал. Она стала задумываться над тем, не является ли он демоном.
   Обнаженные деревья и черные кусты тянулись к ней своими ветвями, чтобы разорвать на части. Им еще ни разу не попадалось жилье, если не считать руин давно покинутой деревни. Но полузаросшая тропинка, по которой они тащились, должна же была вести куда-то. Что будет, когда они найдут жилье, она не знала, но надежда на тепло, уют, пищу все еще заставляла ее передвигать ноги.
   Вчера она хотела умереть, но этот процесс оказался таким долгим и отвратительным, что она отказалась от этой мысли. Как только забрезжил рассвет и Аллегрето поднялся на ноги, она тоже встала и безмолвно побрела за ним. Она даже не произнесла молитвы, пока вдруг до нее не дошло, что она, может быть, следует по стопам самого настоящего дьявола, который ведет ее в черную бездну, и она усердно принялась молиться.
   От этих молитв он не поменялся в облике, не исчез, а, напротив, остановился, чтобы она подошла к нему поближе. А когда Кара оказалась рядом, скроил ей такую рожу, что она, высокомерно подняв голову, прошла мимо, ничего не сказав.
   Он обхватил ее сзади, и Кара, решив, что наступает конец, даже не стала причитать, а просто приготовилась увидеть, как он превратится в какое-нибудь исчадие ада и сейчас разорвет ее на куски.
   Она чувствовала, как он дышит, но он ничего не говорил. Когда ее сердце стало биться не так гулко, и Кара стала успокаиваться, она услышала какие-то звуки.
   Женский голос донесся из-за кустов. Женщина что-то приказывала своей лошади. Послышался скрип земли, разрезаемый плугом.
   Кара вздохнула с облегчением. Не бандит, просто обычный крестьянин. Она стала ждать, когда эта истина дойдет и до Аллегрето, но тот продолжал держать ее, а его тело вдруг страшно напряглось. Он с силой прижался к ней. Она ощутила, как он трепещет.
   Так неподвижно они простояли бесконечно долго.
   В конце концов она отбросила его руки и отстранилась. Он не возражал и сразу же отпустил ее, глядя между деревьями.
   Он был страшно напуган. Она ясно видела это. Он был похож на еле дышащего кролика, над которым кружил ястреб. Кара начала смеяться. Она ничего не могла с собой поделать. Ее раздирало какое-то бешеное веселье, а ее смех отчасти походил на рыдания. Ей отвечало жуткое эхо, словно кто-то решил подшутить над ними.
   Аллегрето боялся чумы. Ей даже стало жаль его.
   – Я пойду первой, – наконец выговорила она. – Мне все равно, останусь я живой или нет.
   Она было двинулась вперед, но он снова поймал ее сзади.
   – Нет, Кара, постой.
   Он произнес это с такой горячностью, что она остановилась. Его рука скользнула к ее ладони, и она ощутила, как там оказался мешочек с предохранительными снадобьями.
   – Оставайся здесь, пользуйся этим.
   Он оставил ее одну и двинулся вперед со своей обычной грацией, бесшумно ступая вымазанными в грязи ногами. Густой кустарник поглотил его.
   Кара посмотрела на мешочек. Это было одно из тех ароматических средств, которые он таскал с собой в надежде, что они защитят его от чумы. Он, должно быть, подобрал мешочек, когда убил того бандита-охранника и его девушку. Она бросила его на землю. Даже мимолетное воспоминание об этом событии вызывало у нее отвращение. Перед глазами вставали ужасные картины распростертого тела женщины, того, как Аллегрето позвал ее следовать за ним, и она споткнулась в темноте об убитую, как ей пришлось раздеться донага. Стыд и страх ожидания худшего, и это бы произошло, если бы подружка бандита не остановила его, накричав на своего любовника и пожалев Кару, не одела бы ее в свое противное платье.
   Та женщина отнеслась к Каре очень по-доброму, даже сердечно. Она говорила на ужасном уродливом английском языке, а надев на себя платье и другую одежду Кары, так обрадовалась, что все время разглаживала шелк там и сям и ходила с важным видом туда и сюда с восхищенным выражением лица. Бедняжка, в платье она стала почти красавицей. Но, должно быть, она ни разу не взглянула на Аллегрето, иначе бы обязательно заметила, как из его черных глаз на нее смотрела смерть.
   Из груди Кары вырвалось полубезумное хихиканье. Она наклонилась, подняла мешочек с ароматическими травами. Однако же, как благородно с его стороны отдать ей это средство защиты.
   Надо сохранить его для Аллегрето. Она осторожно отряхнула прилипшие листья и траву. Она снова залилась полубезумным смехом. Как же! Еще немного, и ей может придти в голову, что один из Навоны влюбился в нее.
   – Монтеверде, – донесся до нее из чащи его ликующий голос. Она бросилась вперед, стараясь не наступать на ужасные мозоли, которые возникли на ее пятках. На опушке леса она увидела быка, запряженного плугом. Поблизости никого не было. Аллегрето, торжествуя, поднял руку с котомкой, в которой была еда.
   – Я даже не успел подобраться к ним, как они удрали, – пояснил он. – Испугались твоего смеха. Наверное, решили, что это завывает лесной дьявол. И, надо сказать, звучало это и вправду противно.
   Она проигнорировала его насмешки и сказала:
   – Наверное, рядом находится деревня. Мы могли бы заплатить, и нам дали бы укрытие, если бы ты забрал у бандитов вместе с твоим ароматным мешочком и мое серебро.
   – Серебра у нас хватает, – сказал он, заглядывая в котомку. – Но в деревню мы заходить не станем.
   – Забавляйся, как тебе заблагорассудится, презренный Навона, но отдай мне мои деньги. Я не боюсь чумы настолько, чтобы провести еще одну ночь на земле, или же чтобы воровать еду у нищих. Я иду в деревню.
   Он поднял голову.
   – Нет, не пойдешь.
   – Пойду.
   – Я сказал тебе, что не стану подходить к людям.
   – Ну и не подходи, ради Бога. Я с удовольствием обойдусь и без тебя. Как только ты отдашь мне мои монеты.
   Он просто отвернулся от нее.
   – Гусыня Монтеверде. Да ты и дня не протянула бы без меня.
   – А тебе что до этого, Навона? – обрезала она. – Я даже не должна тебя благодарить за свое освобождение, так как ты и тебе подобные причинили мне столько плохого, что это ничем не возместить!
   – Тогда иди! – Он швырнул котомку с едой и зашагал прочь по замершей грязи. – Мне все равно! Все равно!
   – Мое серебро!
   Он резко остановился и, обернувшись, странно посмотрел на нее.
   – Я не работаю бесплатно. Теперь оно мое. Она подняла его мешочек и спрятала руку за спиной.
   – Предлагаю обмен. Твое средство против чумы за мое серебро.