-- Какая красота...
   Я взглянула на рощу глазами этого маленького человека. Мы стояли на широкой просеке. Перед нами, сколько видел глаз, были белые стволы берез и желто-красные горящие листья. А над нами голубое-голубое небо. И все пронизано лучами солнца.
   -- Ты так и сказал: "Какая красота", -- закончила я свой рассказ.
   -- И это все? -- удивленно спросил взрослый сын, его не заинтересовало мое воспоминание. Может, потому, что после того он множество раз бывал в этой роще.
   -- Все, -- ответила я коротко. Разве этого мало, подумала я. Мальчик, способный поразиться красотой, не может вырасти плохим человеком.
   -- Все, -- еще раз сказала я и тоже развела руками, мол, что помню, то и рассказываю, не взыщи.
   Нас позвали к столу, я оглядела его убранство. Еды было достаточно, как и накануне у родителей, но, как и у них, стол был не такой обильный, как мы привыкли в Союзе: гости на порог -- выгребаем все из холодильника. На столе были рыба, салаты, фрукты, печеное. Вполне сытно и вкусно, в этом мы убедились. И больше не нужно, наверное, так и должно быть.
   Глава семьи сел, как и положено, во главе стола -- на короткой дуге удлиненного овала. Сел, как сидят важные начальники в своих кабинетах -солидно и основательно, широко расставив локти. Хозяйка дома устроилась на противоположной короткой дуге стола, ближе к кухне и к детской, чтобы быстро вскочить, если нужно. Рядом с ней расположились мальчики, чинно и спокойно, за ними -- девочка. Н.Н. оказался по левую руку от сына, как-то чуточку в тени; место А. было рядом с Н.Н., еще дальше от света. Все было, наверное, как и следовало: сын -- глава семьи, отец пятерых детей, солидный человек, ему и править бал. А отец -- здесь он гость, и вообще он уже почти что старик, и где ему командовать парадом. В первые минуты такое распределение ролей мне почему-то мешало, я привыкла, что у наших детей на застолье главное место отводили отцу. Но потом ощущение дискомфорта пропало. У них по-другому. Бывает по-разному. Все зависит от личностей, а сын Н.Н. был личностью основательной. Он был хозяин, это было его место, он сидел крепко и не желал никому его уступать.
   Но, возможно, это устраивало всех.
   Нам раздали листочки с молитвой, и пока все произносили ивритские слова, мы с мужем должны были следить за текстом, но по своей малограмотности мы сразу же потеряли нить и стали смотреть на А., она знала, когда надо сказать "Амэн", и мы подхватывали это слово вслед за ней. Исполнение ритуала было спокойным, и, как и накануне в субботний вечер у Н.Н., нас это не тяготило. Ритуал надо исполнять, в этом сомнений нет, его и исполняли. Каждый волен находить в нем то духовное, что ему нужно, если нужно, а если нет -- делай, как положено, внешние эмоции здесь ни к чему.
   У мужчин не было заметно, во всяком случае мне, состояния приподнятости, женщины же, похоже, больше отдавались молитве. А., как и прежде, когда молилась, была сосредоточена и углублена в себя; жена сына, казалось, почти сливалась с теми словами, которые шептала. Почти -- потому что рядом были дети, и надо было за ними следить. Они тоже молились.
   Наконец, нам дали отпить вина, съесть по куску хлеба и разрешили приступить к трапезе. Но главное, можно было говорить, а значит -- слушать. Хозяин дома охотно и много рассказывал. Нам было интересно узнать о его возвращении к Всевышнему. Как? Почему? Зачем?
   -- Когда мы приехали, у нас все не ладилось в семье, -- рассказывал он. -Мы перестали понимать друг друга. Семья была на грани развала.
   -- Он очень сложный человек, -- сказала А. о сыне. При нем.
   -- Тяжелый человек, -- добавила жена. При нем.
   -- Был, -- поправил он.
   -- Да, -- кивнула жена.
   -- Мы готовы были разойтись, -- продолжал хозяин дома, -- но все не так просто. Уже двое детей. Жена совсем ушла в себя, ее потянуло к религиозным людям, к религии, стала ходить на лекции, на собрания хабадников.
   -- Хабадников? -- О господи! В моем представлении хабад -- это черные сюртуки, черные чулки и черные шляпы в тридцатиградусную жару и еще длинные завитые пейсы. Ни хозяин, ни хозяйка не похожи на тех людей, они нормально одеты, у него небольшая ухоженная бородка, сливающаяся с пейсами, белая сорочка, у нее обычное цветное платье и только голова прикрыта.
   -- Представьте себе -- хабад, -- усмехается хозяин, кажется, он доволен тем, что мы такие невежды, для нас, что ортодоксы, что хабадники -- все одно. -Это наиболее открытое жизнелюбивое направление.
   -- А вы тоже хабадники? -- я в тревоге повернулась к А. Как это я раньше не выяснила?
   А. тоже усмехается, наверное, тоже над нашим невежеством.
   -- Нет. Мы еще не знаем, к какому направлению примкнуть. Мы сами по себе. Пока.
   -- С Богом, -- подсказал Н.Н.
   Но рассказ продолжается, мы слушаем.
   -- Жена все время молилась, все больше времени проводила с новыми знакомыми. Она стала соблюдать -- субботу, кашрут, праздники, я этого не понимал, меня это раздражало. Я пытался с ней говорить, но получалось, как у двух глухих. Я доказывал, что она занимается чушью, а она объясняла, что я просто не знаю того, что знает она. Мне казалось даже, что она несколько сдвинулась. Надо было что-то делать. Я решил походить на их сборища, так я тогда это называл, послушать, что они говорят, чтобы потом объяснить жене, показать ей, какие это все глупости. Я решил предпринять еще одну попытку спасти семью.
   -- Я вижу -- тебе это удалось, -- я обвела рукой многочисленное семейство, сидящее за столом.
   -- Слава Богу, -- отец семейства был доволен и, похоже, рассказывал тоже с удовольствием. -Я стал ходить на лекции, беседовать, читать, и понял, что все не так однозначно, как раньше думал.
   -- Неоднозначно? Значит, ты и сейчас сомневаешься?
   -- Нет, сейчас не сомневаюсь -- в том, что есть Творец.
   -- Семья сохранилась, это прекрасно, но стал ли твой муж добрее, мягче к тебе, -- спросила я у хозяйки.
   -- Да... -- ответила она не очень уверенно. -- Во всяком случае, с ним можно жить и дальше. А раньше было невозможно. Он был непредсказуем и неуправляем.
   -- А что, без религии невозможно взять себя в руки? -- это я спросила у героя событий. Но ответила за него мама:
   -- Раньше не было инструмента.
   И жена согласилась -- не было. И он сам тоже согласно кивнул. Вид у него был довольный: слава Творцу, он дал ему инструмент для самоуправления. Теперь есть возможность владеть собой.
   Разговор шел о вещах личных, семейных, но ни тени неудобства не чувствовалось в откровениях моих собеседников, просто люди рассказывали о своей жизни, а жизнь -- это жизнь, и есть в ней всякое.
   Слушали мы с интересом.
   -- Однажды я торопился куда-то, припарковал машину, наверное, в неположенном месте, и убежал. Возвращаюсь, смотрю: чья-то машина перегородила мне выезд. Огляделся -- хозяина нет. Что делать? Вижу -- выходит, но машину отгонять не торопится, черный такой, наглый тип. Смотрит на меня, усмехается, ждет, что я буду делать. Подхожу к нему, говорю, чтоб отъехал. Стараюсь говорить поспокойнее. Он смотрит нагло: чего ставишь, где не положено? Тут меня взорвало. Одно желание: подойти и перевернуть его тачку. И его -- вниз головой. Одна мысль: будешь у меня асфальт лизать и просить, чтоб отпустил. Раньше я бы так и сделал.
   -- А в тот раз?
   -- А в тот раз подумал: "Твое счастье, что я -- человек религиозный, благодари Бога". Пришлось договариваться, не прикладая рук.
   -- И договорились?
   -- Конечно.
   -- Слушай, -- спросила я, -- а просто правила морали, этики, воспитанности -существуют? Есть такое понятие "воспитанный человек". Он даже при встрече с троглодитом таким остается.
   -- Тебе же сказали, -- услышала я голос мужа, -- не было инструмента. -- Мол, до чего тупая, не понимаешь.
   -- Да, -- еще раз подтвердила А., -- не было. -- Мол, представь себе -- не было, а теперь есть.
   Странно. Когда-то я знала другой инструмент, заставляющий человека вести себя внешне прилично -- красную книжечку с профилем одного глиняного божка. Но книжечка эта была не только инструментом, для многих она еще служила отмычкой... Мне хотелось додумать эту мысль, но не получалось, она от меня ускользала. А может, мешал низкий, баритональный голос хозяина.
   -- Мы приехали пятнадцать лет назад, и далеко не сразу все получилось, не сразу все устроилось. Жену приняли на работу, а я никак не мог устроиться, хотя она специалист не чета мне, она знает это. -- Жена согласно кивнула. -- Я лежал и никуда не хотел идти, ничего не хотел делать. Даже за дочкой в детский сад не ходил. -- Жена опять подтвердила кивком: не ходил.
   О своем прошлом он рассказывал так, словно вспоминал о былых подвигах. Вот я какой, хотите -- любите, не хотите -- дело ваше.
   -- Я злился на весь свет, я знал, какой я специалист, а они не хотят меня брать, пусть им будет хуже. Но жить-то как-то надо было. Я пришел на одну фирму, куда требовались специалисты совсем другого профиля и другого уровня -- пониже, предложил свои услуги. Производства того я не знал совершенно, но подумал: что же я -- совсем осел? Попробую разобраться. Надо было пройти собеседование, но прежде я попросил, чтобы мне показали производство, посмотреть оборудование, с которым, возможно, придется работать. Меня повели в цех, я стал смотреть, лазить, спрашивать. Сопровождающий сначала отвечал, а потом вдруг сворачивает бумаги, чертежи, что брал с собой, и говорит: пойдем. Ну, думаю, все. Лихорадочно пытаюсь сообразить, что не так сказал и что не так сделал. Чувствую -- опять отворот. Да ладно, привык. А тот привел меня к начальству и без всякого собеседования заявляет: "Этого парня берем". Спрашивают: "Так сразу? Вы уверены?" Отвечает: "Он задавал такие профессиональные вопросы, что можно не сомневаться".
   Говоривший примолк, может быть, ожидая реакции на свой рассказ в стиле О. Генри -- с неожиданным концом. Увидел у публики интерес и остался доволен.
   -- А сейчас? -- спросила я.
   -- Сейчас я работаю в очень солидной фирме, руковожу бюро. Мог бы занять пост и повыше, но мне это не нужно. Я сам определяю направление работ, распоряжаюсь финансами, принимаю на работу, увольняю, то есть подбираю себе команду. Получаю высший в Израиле оклад инженера. -- Он назвал цифру, помолчал секунду, насладился реакцией и добавил с удовольствием:
   -- Я -- классный инженер.
   О! Сын не похож на папу. На своего папу -- в молодости. Может, потому что у него есть мощная поддержка -- Всевышний?
   -- Я не боюсь спорить с начальством, -- заявил хозяин дома, когда я в очередной раз проявила свое невежество, сказав, что в Израиле нельзя спорить с начальством, чуть скажешь что-нибудь не так, укажут на дверь и пикнуть не дадут. Мне элементарно разъяснили, что в Израиле, как и везде, что нельзя быку, Юпитеру дозволено. Главное -- быть Юпитером.
   -- Был вот такой случай. Одного моего сотрудника хотели отправить в командировку. На месте надо было быть в воскресенье утром, значит -- вы лететь в субботу. А тот -- человек религиозный, в субботу, естественно, лететь не может, но и без работы остаться тоже страшно. Приходит ко мне, спрашивает, что делать. Я решил позвонить начальству, высокому начальству, до которого и по телефону-то добраться непросто. Берет трубку, я объясняю ситуацию и добавляю: "Тот, кто со мной работает, не может ни летать, ни работать в субботу". "Понятно", -- сказал большой начальник и положил трубку.
   -- Ну -- и?
   -- Все в порядке.
   -- Было муторошно?
   -- Нисколько, я знал, что поступаю правильно, а он, -- взгляд на небеса -мне поможет.
   -- Он тебе всегда помогает?
   -- Конечно.
   И он рассказал еще одну -- совершенно невероятную -- историю.
   Их фирма как-то оказалась в очень трудном положении, почти что горела. Могли спасти только американские вливания, американцы должны были бы заказать им проект. Представители заокеанской фирмы приехали, заказывать сразу отказались: мол, сделайте, мы посмотрим, что получилось, и решим, покупать или не покупать ваш товар. Но выполнять проект было не на что.
   -- А я заявил: "Посмотрите, американцы заключат с нами сделку и оплатят все расходы", -- эту фразу рассказчик произнес, выделяя каждое слово.
   Коллеги посмотрели на него, как на шутника, но он был уверен, что так и будет, его вроде как осенило.
   Следующая встреча с американской фирмой проходила на поле противника. Сын Н.Н. тоже поехал в Штаты. Сначала в переговорах принимали участие только чины высокого ранга. Но воз стоял недвижимо. Каждый вечер, вернувшись после безрезультатной говорильни, вспоминали о пророчестве и печально подсмеивались. Но пророк не шутил, он советовал:
   -- Утром, перед тем, как идти на переговоры, наложите тфиллин.
   Но начальство себя не утруждало, ему было не до шуток.
   За день до отъезда представители израильской фирмы вернулись вечером в гостиницу совсем унылые. Что делать?
   -- Я же говорил, -- вновь сказал сын Н.Н., -- надо наложить тфиллин. Это же несложно, попробуйте, что вам стоит.
   Утром на переговоры отправилась вся делегация, в том числе сам пророк, но каждый прочитал молитву и выполнил все, что требовалось по ритуалу утреннего религиозного обряда.
   Никто не поверил бы, что такое может быть, если бы не произошло на самом деле. На этот раз руководителем группы американской фирмы почему-то был другой человек, и все выглядело невероятно и закончилось фантастически. Американцы взяли на себя заботу о проекте и подписали договор на кругленькую сумму.
   Потом руководители фирмы и члены американской группы, что вели переговоры, никак не могли понять, как такое могло случиться. Назавтра все словно очнулись от гипнотического сна, но дело было уже сделано, американскую сторону уже заглотнули. Оставалось платить деньги и выполнять взятые обязательства. Единственное, на чем отыгрались в фирме, -- уволили с работы того, кто в тот день возглавлял группу.
   -- Это была награда вам за хорошее поведение? -- спросила я.
   -- Называйте как хотите, -- вмешался Н.Н. -- Это было.
   -- Я могу рассказать еще много подобных историй, которые ничем иным, кроме помощи Бога, объяснить невозможно, -- сказал хозяин дома.
   Разговор за столом шел в основном на тему "верю -- не верю", но мы с мужем не спорили, мы слушали, мы уже знали, что спорить сейчас и об этом -- дело совсем бесполезное. Но потом речь зашла об алие, а она не могла не зайти, нас, естественно, спросили о том, как мы живем, и мы рассказали, как живем -мы. Возможно, хозяин дома, как и его родители, чувствовал некоторое неудобство оттого, что он получает высший в Израиле оклад инженера (хотя, конечно, заслуженно: он инженер классный), а мы -- только пособие на бедность.
   Но может, он ничего этого не чувствовал, просто говорил, потому что говорить любит, а слушать -- нет.
   А может, я все это сочиняю, просто он был гостеприимным хозяином и старался нас хорошо принять и ободрить.
   -- Вы говорите, вам плохо, -- хотя, видит Бог, мы этого не говорили, но мы были представители алии девяностых годов и, по его опыту, не могли не жаловаться. -- Нам тоже было трудно, и у вас все образуется.
   Не знаю почему, но память вдруг подбросила мне нашего друга, врача, который привез с собой оригинальные свои приборы, но не работает, никому здесь его метод оказался не нужен. А ведь специалист -- классный.
   -- Слушай, -- спросила я у Н.Н., -- ты помнишь?.. я назвала имя и фамилию. -Вы ровесники, он говорит, что вы учились в одной школе.
   Что-то промелькнуло в глазах Н.Н., может, он вспомнил, а может, пытался вспомнить.
   -- А что он? -- вместо ответа тоже спросил Н.Н. Поистине еврейская традиция -- вопросом на вопрос.
   Я рассказала -- что он.
   -- Нет, -- сказал Н.Н., -- не помню. Может, он что-то путает, школа была так давно.
   -- Вряд ли. Когда я назвала тебя, он сразу вспомнил и сказал: "Такой был полный румяный мальчик, мы вместе заседали в комитете комсомола".
   На это никто за столом не отреагировал, будто слова эти пролетели мимо всех ушей, только А. усмехнулась, а вот мое возмущение ситуацией, в которой оказался наш общий земляк, Н.Н. охладил короткой фразой:
   -- Ты же понимаешь, что никто не подвинется.
   Он уже не интересовался бывшим своим однокашником, хотя, может быть и вправду, тот что-то перепутал.
   Н.Н. поднялся, взял какой-то журнал, полистал его, нашел то, что искал, и стоя стал читать. Автор статьи рассказывал, как он переживал трудности абсорбции, искал работу, и как со временем у него все устроилось. Статья была построена как обращение к нашей алие.
   Через трудности проходили все, писал умудренный опытом автор, мы прошли, у вас со временем тоже все будет хорошо, потерпите. Надо иметь терпение.
   Боже мой, мы этими проповедями уже сыты по горло. А вместе с проповедями глотаем и глотаем свое эмигрантское несъедобное варево. Я думаю, оно несколько отличается от того, что ели вы.
   -- Это, конечно, ты написал? -- спросил муж.
   -- Конечно, я, -- подтвердил Н.Н.
   -- Понятно.
   И об этом, я понимала, спорить бесполезно. Но то, что я прочла сегодня утром в другой статье Н.Н., сидело во мне, как заноза, а тут еще -- "не подвинется", а тут еще -- "потерпите", я не выдержала и спросила:
   -- Скажите, пожалуйста, как это понимать: если государство допускает, что учитель математики моет полы у какой-нибудь хозяйки магазинчика, а конструктор подметает на улицах окурки, а скрипач развлекает публику в подземных переходах, и ему бросают в футляр монеты, а он надевает темные очки, чтобы не было так стыдно, если все это государство допускает, значит ему нужно это, значит это в интересах государства, или в интересах тех, кто сегодня изрекает от имени государства?
   -- Я думаю, ты несколько перегибаешь палку, -- мягко сказала А. -- Есть в жизни главное и неглавное. Главное для нас -- жить, как положено евреям, и нам, женщинам, тоже. Жить, как заповедано. И находить в этом радость.
   Вместо роли громоотвода у нее вышла роль катализатора. Я сорвалась:
   -- Прекрасно! Но хотела бы я посмотреть, как бы ты радовалась жизни и какие чувства испытывала бы, как еврейская женщина, если бы единственным источником твоих доходов было мытье чужих сортиров?
   -- О! -- воскликнула А., смеясь. -- Я бы с удовольствием. Когда я прихожу к людям и вижу грязный туалет, мне хочется его тут же вымыть.
   Все-таки она умная женщина, очень умная, свела все к шутке, надо бы и мне остановиться.
   За столом молчали. Какой кошмар! К чему был весь этот пафос? Вся эта буря в стакане воды? Здесь -- для чего?
   Нас встретили в этой большой гостеприимной семье добрыми улыбками и вкусной едой. Надо бы поесть, сказать "спасибо", погладить головки детей и распрощаться. И пожелать всего хорошего и здоровья детям -- на прощанье. А я?!
   Спасти нас, вывести из электрического поля, в котором мы оказались, могло только чудо, и это чудо свершилось. В соседней комнате, где спал самый младший представитель этой семьи, как раз во время минуты молчания послышался шорох, мама мгновенно метнулась туда и вынесла на руках теплое от сна очаровательное существо, которое смотрело на наше сборище с подозрением и прижималось к маме пухлой щечкой. В этой худенькой хрупкой женщине было надежное для него укрытие.
   Господи, какое счастье прижимать к себе родное здоровое дитя!
   Электрическое поле рассеялось, гроза миновала.
   Мы возвращались домой от их сына. На улице было душно и жарко. И трудно идти. Н.Н. даже остановился по дороге и присел на скамейку -- у него болела нога. Присел спокойно, молча, без жалоб, А. подошла к нему, они о чем-то тихонько говорили, мы подождали в сторонке. Н.Н. немного посидел и поднялся, мы пошли медленно.
   С главной улицы мы свернули в переулок, что вел к их дому, и оказались возле большого красного здания. Н.Н. сказал, что здесь живет их вчерашний гость, вдовец, но А. никак не прореагировала на это и не предложила зайти. Может быть, ее беспокоила нога Н.Н. и она хотела, чтобы он скорее добрался домой и лег. К тому же все устали, и ни у кого уже не было сил.
   Дома нас обдало волной охлажденного воздуха. Как здорово, что существуют умные приборы, и Н.Н. умеет задавать им программу. Приборы знали, когда мы вернемся, и приготовили нам приятную прохладную встречу. Нам в субботу работать нельзя, но на нас работать можно. Крутится же по субботам шарик, и светит солнце. Это Господь отлично все придумал.
   Крутится шарик, работает кондиционер, падает за дома солнце. Я опять не сплю. "Я Н.Н. из города X. Шалом". Когда это было? Кажется, давным-давно. И целая вечность прошла с тех пор, как мы переступили порог их дома. О чем была передача? Да, я помню, о том, отдавать или не отдавать Голанские высоты. Н-ка дока и в этом вопросе...
   Кажется, на этом я засыпаю.
   x x x
   Утром после короткого зыбкого сна я поднимаюсь с трудом. Выхожу на кухню, А. уже на ногах, она укладывает в баночки еду, делает бутерброды. Я смотрю удивленно.
   -- Это еда для Н-ки. У него болит желудок. То, что дают на работе, ему есть нельзя, там все острое, а я беру то, что ему можно. Вот, если хочешь, помой мне огурчики -- для него.
   Я мою огурчики и предлагаю:
   -- Давай я приготовлю кофе.
   -- Хорошо, делай на троих.
   -- То есть?
   -- Я сегодня не ем, после вчерашнего у меня разгрузка. -- А. опять усмехается. -- Как видишь, в молодости я спокойно относилась к своей полноте, а сейчас хотелось бы быть похудее. А Н-ку надо покормить. И вас тоже.
   -- А где Н-ка? Спит?
   -- Ну что ты, он молится.
   В это время на кухню заглядывает Н.Н. Он еще в талите, и это белое покрывало еще сильнее подчеркивает бледность и седину, словно сливается все воедино. Меня опять вдруг поражает сходство Н.Н. с великим заокеанским ребе.
   -- Скорее, ты знаешь, который час! -- говорит Н.Н., сбрасывает талит, и сходство сразу же пропадает.
   На кухню заходит муж. Н.Н. кивает ему как-то подчеркнуто сухо, А. здоровается не глядя, продолжая укладывать свертки. Но может, им просто не до нас, они спешат.
   Через четверть часа мы садимся в машину. За рулем А., Н.Н. рядом, пристегивает ремень. Она уже, наверное, пристегнулась, но мне не видно, я сижу за ней, а черную полосу, что пересекает его грудь, я вижу, мне кажется, что это цепь, которой он себя приковал. К чему? И сам ли?
   -- Все? -- А. оглядывается на нас. -- Двери закрыты?
   Она очень деловая и озабоченная в эти минуты. Машина трогается, мы мчимся по утреннему городу в строю машин. Я вижу на руле руки А. Они лежат спокойно и уверенно, и мне чудится, что это не серийная машина японской марки, а единственный в мире, их корабль, и руки А. лежат на штурвале.