Страница:
Елена трижды кивнула головой, не понимая, о чем речь. Она лишь чувствовала, что не следует возражать.
— Очень хорошо! — продолжал Ион Роман. — Надо поскорее покончить с этими невинными визитами. Например, в четверг вечером…
— В четверг вечером? — попыталась она припомнить. — Кажется, ненадолго заходил Раду узнать, хорошо ли на нем сидит костюм.
— А позже, уже, кажется, после двенадцати, был Пауль Соран? Тоже, наверное, чтобы?..
— Да нет же! — сердито отрезала она. — Он попросил у меня таблетки от головной боли, и я объяснила ему, сколько принимать. Мне пришлось сделать ему и массаж… Мы даже музыку не слушали. К счастью, у него все быстро прошло. Он мне даже отпустил комплимент, сказал, что я хорошая медсестра. Мне нравится, что он серьезный…
— Да… — выдохнул Ион Роман, словно сбросив с души тяжелый груз. — А в пятницу на рассвете к вам наведывался Дан Ионеску…
— Да, хотел меня вытащить на пляж ни свет ни заря…
— В субботу, тоже под утро, извините… господин Эмиль Санду…
— Господин Эмиль Санду? — Елена искренне удивилась. — Возможно, но не думаю. Вроде бы кто-то приходил, принес мне воду-тоник. Я была спросонья, так что толком не помню….
— В воскресенье, после театра, вы, возможно, слушали легкую музыку с Раду Стояном, а когда он ушел, вам нанес визит господин Винченцо Петрини, судя по тому, что вы перешли на программу сицилианских канцонетт.
— Дон Петрини! — Она сделала большие глаза. — Он ведь как будто уехал…
— Да, уехал, — ответил Ион Роман. — Вчера вечером. Но в воскресенье был здесь…
У Елены был совершенно оскорбленный вид:
— Ну, знаете! Дон Петрини никогда не приходил ко мне! Это гнусная ложь. Он не осмеливался даже в дверь ко мне постучать, никогда даже руки мне не целовал… Это неслыханно! Вы воображаете, что я могла слушать музыку с таким старпером, как дон Петрини! Да я его на порог не пускала. Вот так!
Ион Роман больше не настаивал. В конце концов, и у бесстыдства есть свои границы. Он больше не мог выносить ужимки Елены:
— А нас это и не интересует, — успокоил он ее. — Нам нужно другое. Не писали ли вы, или не просил ли вас кто-нибудь написать, или не просили ли вы кого-нибудь написать записку, в которой назначали свидание приятелю?
— Не-а, — ответила Елена. — Единственный раз я написала записку Дану, когда просила принести мне таблетки от головной боли. Или что-то в этом роде. Это единственная записка, которую я писала.
— Это очень важный вопрос! — поднажал Ион Роман.
— Да ради бога. Но ничего другого ответить не могу. Мне не страшно было бы признаться, что я кому-то послала записку. Что же я такого могла бы в ней написать, чтобы бояться в этом признаться? Больше чем просьбу о встрече я не могла бы в ней написать. Об интимных вещах, о которых говорят на свидании, в записках не пишут. Даже намеком. Зато любой призыв иссушает горло мужчины. А большего и не требуется… Так что…
Не только слова, но и тон ее изменились. В них появились та же твердость и уверенность, что и вначале, когда она заявила, что забирает заявление. Ион Роман пожал плечами, пробормотал какие-то слова благодарности и несколько раз дипломатично откашлялся. Девица немедленно вскочила со стула и взглянула на Виктора Мариана, но к ней обратился Тудор:
— Если не ошибаюсь, — сказал он, раскрывая черную тетрадь Владимира Энеску, — в пятницу в обед вы встретились в холле гостиницы со знакомой девушкой, которая ждала господина Винченцо Петрини…
— А-а-а! — вспомнила Елена. — Рыжая! Кларисса! Конечно, я встречалась с этой притворой! И как она пронюхала про этого сицилийца? Чувствовала, что у него полный карман…
— Вы давно ее знаете? — спросил Тудор.
— Конечно. Она, как и я, студентка консерватории. А вообще-то любовница Аваряна… хотя и изображает его служащую… Если вы будете столь любезны проводить меня обратно, я пошла…
Виктор Мариан вскоре вернулся, похоже еще более взбудораженным. Остальные тоже были взвинчены.
— А не она ли и есть «красный скорпион» Аваряна?
Ему никто не ответил. Тудор посмотрел на часы и обратился к молодому детективу:
— Без двадцати пяти семь. Ровно в семь уходит скорый в Бухарест. Поезжай и как можно быстрее возвращайся. Нужно разузнать все, что можно, про Клариссу… и все, что можно узнать об Аваряне. Поезд уходит ровно в семь!
Глава IV
Дверь спальни резко распахнулась. Не постучали или он не расслышал стука? Вошел взмыленный Ион Роман с красным лицом:
— Еще одна! — выложил он. — Позадиристее той. Я бы даже сказал, вреднее. Прошу, займитесь ею сами. С меня хватит…
Сильвия Костин села на стул лицом к окну. Внешне она выглядела непринужденной, уверенной, надменной, но Тудор все же уловил тень беспокойства или, может быть, след только что пережитых сильных эмоций.
— Слушаю вас… — мягко сказал он. — Вы учительница музыки Сильвия Костин, верно? И пришли в связи со своим предыдущим заявлением?
— Заявлением? — удивилась она. — Нет, по таким пустякам я не стала бы приходить. Речь идет о вещах гораздо более важных, Но прежде всего мне нужно избавиться от опасения, что меня могут счесть за доносчицу.
— Это ваше личное дело, — бесстрастным тоном предупредил ее Тудор. — Пока что вы не сделали и первого шага…
— Понятно… Значит, есть еще время остановиться, одуматься. Что же, неожиданное и элегантное предложение от представителя следствия. Тем более что вам неизвестна цель моего визита. А она, может статься, очень важная…
— Все равно, рано или поздно мы пришли бы к тому же, — сказал Тудор. — Но я, право, не любитель пыток, даже словесных…
— Верите в человеческую доброту! Ценное качество… особенно при вашей профессии.
— Для упрямых натур существуют упрямые факты, способные убедить нормальный разум. А для нормального человеческого разума существует, кроме того, и святая логика, с помощью которой можно установить нормальную и необходимую причинно-следственную связь.
— Спасибо, — коротко сказала учительница. — Передо мной встали две дилеммы, но теперь мне ясно, что все это касается исключительно меня одной… Сегодня утром совершенно случайно, отнюдь не из желания подышать свежим воздухом, я стояла у окна и смотрела на нижнюю террасу гостиницы. Я была в холле второго этажа, неподалеку от вашей комнаты, возле лестницы, ведущей на террасу… у одного из окон… И увидела, к счастью или несчастью, человека, который бросил из окна второго этажа некий предмет другому человеку, прогуливавшемуся по террасе. Предмет угодил в кусты. Если я скажу, что это был нож, вам покажется это очень серьезным?
— Почему вы употребили разные слова, предмет и нож?
— Я не задумывалась над этим, — вздрогнула учительница.
— Попробую вам помочь, — сказал Тудор. — Вы видели движение в окне комнаты и вслед за тем шум в кустах от упавшего предмета. Ничего больше, кроме того, что что-то бросили, и это что-то произвело шум внизу. Возможно, человек, который шел мимо кустов, привлеченный шумом, вернулся и посмотрел туда, откуда донесся шум. Он обнаружил там предмет, поднял его и увидел, что это нож. Отсюда естественный вывод: брошенным предметом и был именно этот нож. Но здесь и начинается трудно осязаемая разница в значении двух слов: предмет, пока он не был различим, а затем — нож. Если бы вы видели нож в полете, вы бы просто сказали: я видела человека, который бросил нож из окна в направлении другого человека. Но в тот момент вы это совершенно не осознавали…
— Вы потрясающи… — произнесла учительница с оттенком изумления. — Но на этом история не кончается. Другой человек наблюдал эту сцену, к сожалению, в ее финальной стадии, то есть в момент, когда тот, кто подобрал нож в кустах, забросил его назад. Жест был явно необдуманный, особенно после того, что здесь случилось. И поскольку я уверена, что нож уже находится у вас и не просто как нож, а как вещественное доказательство… я подумала, что обязательно нужно рассказать вам всю эту историю. Для меня самой обязательно нужно…
— Стало быть, кто-то против этого возражал…
— Вот именно, — признала учительница, поражаясь проницательности собеседника. — Резко возражал человек, который и совершил необдуманный жест. То есть не возражал, а возражает… Этот человек избрал путь отрицания… Не видел, не поднимал, не бросал никакого ножа…
— Весьма опасный путь, — предупредил Тудор, — потому что здесь на карту поставлена честь служителя порядка. Если тот, о ком вы говорите, видел только последнюю часть сцены… это вопрос, который еще можно обсуждать, собрать другие показания свидетелей, например ваши. Но оспаривать то, что видел и официально заявил представитель службы порядка, — совсем иное дело. Мы будем более твердо стоять на своем, чем обвиняемый…
— Я знала, что положение серьезное, но жесткость этой позиции где-то вынужденная…
— В том смысле, что это единственный возможный путь? — Тудор начал кое о чем догадываться. — Уверяю вас, что все то, что вы еще можете рассказать, гораздо менее важно, чем то, что вы уже сказали. Но раз вы колеблетесь, попробую продолжить сам: господин Марино — ваш законный муж?
— Нет, — сдалась она. — Он мой отец… всего несколько недель, с тех пор как возвратился и оформил официально… или вернее, с тех пор, когда подписал документы, составленные много-много лет назад…
— Понимаю, — сказал Тудор. — Война… застала его где-нибудь за границей…
— Да… И война и профессия. Он никогда подолгу не задерживался в одной стране. Вы знаете, артисты цирка… Говорят, когда-то он был одним из самых великих акробатов и жонглеров в мире… Если бы он не подписал эти документы… Ситуация мне кажется безвыходной. Я не могу дать показания в его пользу…
— Нет. Единственный выход — чтобы господин Эмиль Санду изменил свои показания…
— Не понимаю, — испугалась Сильвия Костин. — Вы хотите сказать, что тип, который бросил в отца предмет, заявил, что видел его прячущим нож в кустах?
— Вы быстро схватываете, — похвалил Тудор собеседницу. — Дело обстоит именно так. В настоящий момент существуют два идентичных показания: одно железобетонное, другое в стадии формального заявления. Все зависит сейчас от второго показания…
— Но разве вы не понимаете, что он его не изменит? — сжала кулаки Сильвия Костин. — Отец ударил его по лицу… за то, что тот хотел его обжулить. И, пожалуйста, поверьте отцу, он знает, что говорит: Эмиль Санду — профессиональный шулер. Своего рода ас…
В этот момент послышался грозный стук в дверь.
— Не волк ли там? — пошутил Ион Роман. В дверях возник Марино. Его морщинистое и неподвижное, как диковинная маска, лицо излучало необычайную силу.
— Хочу, чтобы вы ясно усвоили, — он стукнул кулаком по столу, — что заявления мадемуазель Сильвии Костин — выдумки, фантазии. Я редко выхожу из себя, может быть, всего третий раз в жизни, и прошу меня извинить… постараюсь говорить спокойно… Сильвия Костин заявила, будто бы видела меня бог весть в каком виде сегодня утром на террасе. Это чушь, выдумки! Я ничего не видел и ничего не трогал сегодня утром на террасе. Если понадобится, я найму самых лучших в мире адвокатов. У меня все для этого есть: состояние, связи, упорство. Со мной вы только проиграете… Скоро вы почувствуете мою силу даже здесь! Дураки не все продумали, вы увидите… Я умею драться и не знаю, что значит быть битым…
— Это случайность, но не закономерность… а может, просто выдача желаемого за действительное, — отпарировал Тудор.
— Я не оратор, — нахмурился Марино. — И за двадцать лет, может быть, столько не наговорил. Я и сейчас мало говорю, хотя заставляю смеяться тысячи людей каждый вечер. Я сказал вам то, что думал и что чувствовал. Хотел предупредить, чтобы вы вовремя позаботились о страховке. Я же никогда не работал со страховкой, но пока жив.
— Наверно, это все же случайность, а не закономерность, — в свою очередь и в своей флегматичной манере повторил Тудор.
— Я вам все сказал… До свидания…
Но еще до того, как Марино повернулся к двери, лицо его необычайно преобразилось. Все, что выражало гнев, обиду, негодование, злость, решимость, вдруг растаяло как по волшебству. И стало лицом безжизненного, покорного, безразличного человека, с полусонным слепым ликом и с опущенными веками.
— Он что, ходит с закрытыми глазами? — подал голос Ион Роман, как только за Мони Марино закрылась дверь.
— Думаю, что это опасный противник для кого угодно, — ответил Тудор на заданный самому себе вопрос. — И нет никаких сомнений, что Сильвия Костин — его настоящая дочь. Пока что это — один из самых удавшихся портретов Владимира Энеску. Тут его перо словно глубже вонзалось в бумагу… И это ведь твоя вторая ниточка: господин Мани Марино, артист цирка, знаменитый акробат и жонглер, а сегодня — клоун… более или менее известный.
— Разве в нем не воплощены все приметы странного персонажа? — спросил Ион Роман. — Уверен, что лучшей школы, чем цирк, не существует для любой, самой опасной профессии… Особенно для той, которая требует постоянного движения, внезапных появлений, исчезновений…
Тудор беспомощно развел руками:
— Я отнюдь не враг цирка. Даже наоборот… Жаль, что я не видел Марино в пору его славы… Если не ошибаюсь, когда ты избрал его в качестве «второй ниточки», то еще не знал, что он цирковой артист…
Ион Роман также беспомощно развел руками:
— Но теперь, когда я это знаю… не могу поверить…
— Две первые мятежные души — мадемуазель Елена и господин Марино, — подвел черту Тудор. — Кто там на очереди следующий?
Даже Тудор, казалось, стушевался перед этой спесью, хотя и подметил на строго нахмуренном лице архитектора следы громадных внутренних усилий.
— Надеюсь, я могу присесть, — завладел инициативой архитектор. — Прежде всего хочу сообщить, что я опоздал, но пришел к вам не для того, чтобы извиняться, упаси бог. Естественно, и не для того, чтобы принимать извинения…
— У меня впечатление, что вы хотите сообщить нам о некой личности, полной внутреннего раздвоения, — опередил его Тудор. — Что-то вроде яблока, разрезанного пополам. Это уже свершилось? Или происходит как раз теперь? …Уместно напомнить, что яблоко представляет собой единое целое, гармонию, и в этом, собственно, его суть и смысл.
— К сожалению, у меня нет времени на аллегории или на инсинуации, даже если они подаются в такой субтильной форме…
— Это было простым предупреждением, — прервал его Тудор. — Самым простым. Под гармонией следует понимать и порядок, и порядочность, и общественный долг — понятия, нелегко отделимые одно от другого ни путем разрыва, ни разлома, ни разрезания.
Архитектор пребывал в явном недоумении.
— Вот вы — умный человек, — высокомерно начал он. — Удивляюсь, как вы не понимаете, что пришел я сюда не для пустых разговоров… Иначе я бы прислал мадемуазель Елену — она превосходно читает стихи, — или еще кого-нибудь… Вы должны знать, что яблоко, как вы изволили выразиться, уже до конца разрезано! И не по нашей вине. Конечно же, и не по вашей. Вы исполняете свой долг, но качество исполнения может варьироваться.
— Это ваше личное заключение? — насмешливо спросил Тудор. — Плод собственных размышлений?
— К несчастью, нет, — ответил архитектор. — Не личное. Наверно, это для вас большой сюрприз.
— Не думаю… ибо этот кабинет уже посетил некий невинный эмиссар, в своем роде даже поборник невинности. Хотел рассказать кое о чем, но поведал о многом…
— Адвокат Эмиль Санду? — вздрогнул архитектор. — Господин Марино? Но он ведь не адвокат? А адвокат Жильберт Паскал и на порог из комнаты не выходил.
— Его бывшая дочь! — не стал больше сдерживаться Ион Роман. — Его нынешняя племянница… Надеюсь, вы понимаете…
— Не понимаю, потому что она даже не студентка юрфака… А-а-а! Конечно, понимаю. Вы иносказательно. Но мне не пристало вам говорить, что вы действуете слишком… Однако прошу принять во внимание… Мы догадались, что здесь произошли серьезные дела… Столько полиции, врачей, показания. У нас тоже есть глаза и уши, а также то, чего не хватает многим другим, — мозги. Я, конечно, ни на что не намекаю… И все мы считаем себя в большой опасности, в очень большой опасности. Все мы честные и порядочные люди, и значит, каждый из нас — честный и порядочный человек. И не хотим, чтобы над нами витала хотя бы тень подозрения. Мы — это все, кроме господина Владимира Энеску, истинное призвание которого мы распознали. И все мы не имеем никакого отношения к случившемуся здесь. Мы коллективно отказываемся от своих первоначальных показаний, вырванных силой и обманом.
— Что? — как ужаленный подскочил Ион Роман. — Разве мы с вами не толковали с глазу на глаз и разве вы сами не рассказали?..
Тудор небрежным, почти безразличным жестом велел ему успокоиться. Архитектор немедленно воспользовался паузой:
— Мы берем назад все свои показания и новые дадим только в присутствии уполномоченных и нанятых нами адвокатов. В сущности, мы, все шестеро, можем сделать одно и то же заявление: вчера, между пятью вечера и двумя часами ночи, мы все были вместе. На пляже, в море, в гостинице. И купались по двое… С одиннадцати вечера мы вшестером играли в бридж. И не до двух ночи, а до четырех утра… У каждого из нас есть свидетельства остальных пяти… Это чистая правда!
— Думаю, что такое заявление можно было сделать и без весьма прискорбных утверждений, — совершенно спокойно произнес Тудор, — нет никакого смысла припутывать правду к этой вашей сказочке. И притом чистую правду!
— Мне кажется, вы более чем смелы…
— Ничего подобного! — остановил его Тудор. — Я такой, какой есть… Я выслушал всю вашу тираду. И теперь, прошу вас, послушайте меня и передайте мой ответ: если один из вас совершил хотя бы одно из этих убийств, он будет приперт к стенке, а все остальные на основании достаточно веских улик будут осуждены за соучастие. Это как дважды два— четыре, будьте уверены! Я не упражняюсь в риторике, а излагаю свое кредо… Продолжаю: если все вы и каждый из вас невиновны, то именно мы будем защищать вас от малейших брызг грязи, которые могли бы запятнать вашу репутацию. Нас интересует только правда, и хотелось бы, чтобы и вас ничто другое не интересовало!
— То есть… что я должен под этим понимать? — обескураженно спросил Дориан.
Тудор устало опустился на стул:
— То, что есть и что вы не предусмотрели: ответ!
— А я-то все сетовал, что алиби какие-то неясные! Думаю, что за всю историю криминалистики не существовало более солидных алиби. Вы слышали? У каждого по пять свидетелей на весь чертов период. Это, должно быть, идея Марино… А вы что думаете?
— Будем продолжать поиски, не принимая во внимание заявление архитектора Дориана, — ответил Тудор. — Если встретим сопротивление, примем контрмеры. Убийца или убийцы должны быть разоблачены, это наша задача, и на этом пути нам нельзя отступать ни на шаг… Странно другое. Почему никто из них не подумал, что, поступая таким образом, он навлекает на себя подозрения? Невиновный не должен защищаться, пока его невиновность никто не оспаривает… Ну и ладно! Но до прихода адвокатов неплохо было бы навести кое-какие справки, прояснить кое-какие подробности, пусть даже и не очень значительные… Например, упрямство Елены в отношении Винченцо Петрини. Признаваясь, что визитов к ней было немало и каждому находя невинное объяснение, почему она исключает из числа своих посетителей дона Петрини? Откуда она узнала, что сицилиец уехал, каким образом она ему отказала… За этим отказом что-то кроется, я не имею в виду ни целомудрия, ни нравственности, ни чего-либо в этом роде…
— И вы считаете, что я более всех подхожу, чтобы развязать ей язык… — уловил его мысль Ион Роман.
— И потом еще эта история с Эмилем Санду, — продолжал Тудор. — Этого субъекта, как его называет то ли Мариио, то ли его дочка, надо слегка потрясти. Думаю, что он — профессиональный картежник, ведь не с потолка же Марино взял, что он шулер и даже ас в этом деле. Впрочем, я догадался об этом еще по запискам Владимира Энеску: бридж, покер, на пляже, в гостинице, крупные выигрыши, которые он нам еще пытался теоретически обосновать, потом конфликт с ребятами… А! И катастрофическая встреча с Петрини.
— Вот! Катастрофическая встреча с Петрини, — вспомнил Тудор. — Наверно, столкнулся с еще большим мастером в этом деле. Теперь-то я понимаю, почему сицилиец убедил его вернуть деньги ребятам… Да, может, отталкиваясь от всех этих деталей, мы разгадаем историю с ножом… Выдюжишь?
Но Ион Роман не успел ответить, да и не было нужды, так как существовал только один-единственный ответ…
В помещении возник капитан Винтила, как всегда, запыхавшийся, но держащий стойку «смирно». Тудор немедленно усадил его за стол. Отдышавшись, капитан начал:
— Нашел. Далеко, но нашел. В Мангалии. Второй помощник «Альбатроса» Маноле Бэдин наблюдал всю драму. В мощный бинокль. Он видел, как барахтался Раду Стоян, вскидывая руки, видел и заплыв Пауля Сорана, и поиски возле яхты. Он тоже засек время, и оно соответствует нашему, часы и у него и у нас шли точно, минута в минуту. Пауль Соран, он же спасатель в черной шапочке, как уточнил моряк, вытащил жертву после первого же погружения, возле яхты, но не сумел удержать. Только через несколько минут он нашел ее вторично и потащил к берегу.
— В первый раз я его не видел, — вспомнил Ион Роман. — Наверно, вначале я подумал, что он выбился из сил. Именно тогда Пауль Соран, вероятно, был возле яхты, цепляясь за якорную веревку.
— Возле бурунов он выронил его дважды, — продолжал капитан Винтила. Моряк не верил, что тот сможет вытащить его в Теплую бухту. Он словно боролся с водоворотом…
— Он барахтался, это я помню, — подтвердил Ион Роман. — Но потом я его потерял из виду из-за бурунов. Откуда мне было знать, что он его выпустил из рук, да еще дважды… Нам он ничего не рассказывал, а мы и не спрашивали. Я оставил его на пляже. Потом он пришел вместе с остальными… кто был в открытом море…
— Кстати, об этих, — подхватил капитан Винтила, — помощник насчитал шестерых, то есть шесть шапочек. Чего-либо другого он и не мог видеть. Даже рук пловцов. Вроде бы все плыли одним стилем — брасом. Шесть шапочек, у каждой свой цвет. Он запомнил, потому что разглядел их еще до драмы. Любуясь пловцами, он все прикидывал, куда они рискнут доплыть. К сожалению, порядок шапочек он не запомнил, только цвета, потому что обсуждал гонки с другими моряками, даже держал пари: кто первым доплывет до корабля. Моряки думали, что пловцы направляются к кораблю. Поэтому и запомнили цвета: оранжевый, красно-белый, голубой, белый, зеленый, черно-белый. Шесть шапочек.
— Все точно! — подтвердил Ион Роман. — Шесть. И те же цвета, что запомнил я. По крайней мере, в этом отношении у нас больше нет сомнений.
Капитан Винтила искоса взглянул на Тудора и, заметив, что тот задумался, слегка откашлялся и продолжал:
— Если позволите, несколько слов о другой миссии, если можно так выразиться, добровольной и случайной… Чуть не забыл: Пауль Соран мог бы выдержать короткий разговор, так мне сказали в больнице, а на ноже остались следы крови жертвы… То есть речь идет об орудии убийства!
Тудор воспринял известие с интересом, но сразу помрачнел.
— Это все?
— Нет… — ответил капитан Винтила. — Мой другой рейд принес сюрприз, так сказать… На обратном пути я заскочил к нам в отделение узнать новости и… заодно побриться. Несколько тяжелых случаев, много всякой обычной мелкой чепухи. Среди чепухи — бумажник, доставленный одним сознательным гражданином. Какой-то пацан пытался загнать его на рынке. Гражданин как бы в шутку спросил, где тот стибрил бумажник и что из него успел вытащить. Парень, видно, из страха бросил добычу и пустился наутек. Так бумажник попал к нам. Внутри — пусто, хоть шаром покати. Но на одном из внутренних клапанов удалось разобрать почти стертое, написанное чернилами имя — Ионеску Дан!
Тудор резко поднял голову и посмотрел прямо в глаза капитану. Тот снова принял стойку «смирно» и отрапортовал как курсант:
— Очень хорошо! — продолжал Ион Роман. — Надо поскорее покончить с этими невинными визитами. Например, в четверг вечером…
— В четверг вечером? — попыталась она припомнить. — Кажется, ненадолго заходил Раду узнать, хорошо ли на нем сидит костюм.
— А позже, уже, кажется, после двенадцати, был Пауль Соран? Тоже, наверное, чтобы?..
— Да нет же! — сердито отрезала она. — Он попросил у меня таблетки от головной боли, и я объяснила ему, сколько принимать. Мне пришлось сделать ему и массаж… Мы даже музыку не слушали. К счастью, у него все быстро прошло. Он мне даже отпустил комплимент, сказал, что я хорошая медсестра. Мне нравится, что он серьезный…
— Да… — выдохнул Ион Роман, словно сбросив с души тяжелый груз. — А в пятницу на рассвете к вам наведывался Дан Ионеску…
— Да, хотел меня вытащить на пляж ни свет ни заря…
— В субботу, тоже под утро, извините… господин Эмиль Санду…
— Господин Эмиль Санду? — Елена искренне удивилась. — Возможно, но не думаю. Вроде бы кто-то приходил, принес мне воду-тоник. Я была спросонья, так что толком не помню….
— В воскресенье, после театра, вы, возможно, слушали легкую музыку с Раду Стояном, а когда он ушел, вам нанес визит господин Винченцо Петрини, судя по тому, что вы перешли на программу сицилианских канцонетт.
— Дон Петрини! — Она сделала большие глаза. — Он ведь как будто уехал…
— Да, уехал, — ответил Ион Роман. — Вчера вечером. Но в воскресенье был здесь…
У Елены был совершенно оскорбленный вид:
— Ну, знаете! Дон Петрини никогда не приходил ко мне! Это гнусная ложь. Он не осмеливался даже в дверь ко мне постучать, никогда даже руки мне не целовал… Это неслыханно! Вы воображаете, что я могла слушать музыку с таким старпером, как дон Петрини! Да я его на порог не пускала. Вот так!
Ион Роман больше не настаивал. В конце концов, и у бесстыдства есть свои границы. Он больше не мог выносить ужимки Елены:
— А нас это и не интересует, — успокоил он ее. — Нам нужно другое. Не писали ли вы, или не просил ли вас кто-нибудь написать, или не просили ли вы кого-нибудь написать записку, в которой назначали свидание приятелю?
— Не-а, — ответила Елена. — Единственный раз я написала записку Дану, когда просила принести мне таблетки от головной боли. Или что-то в этом роде. Это единственная записка, которую я писала.
— Это очень важный вопрос! — поднажал Ион Роман.
— Да ради бога. Но ничего другого ответить не могу. Мне не страшно было бы признаться, что я кому-то послала записку. Что же я такого могла бы в ней написать, чтобы бояться в этом признаться? Больше чем просьбу о встрече я не могла бы в ней написать. Об интимных вещах, о которых говорят на свидании, в записках не пишут. Даже намеком. Зато любой призыв иссушает горло мужчины. А большего и не требуется… Так что…
Не только слова, но и тон ее изменились. В них появились та же твердость и уверенность, что и вначале, когда она заявила, что забирает заявление. Ион Роман пожал плечами, пробормотал какие-то слова благодарности и несколько раз дипломатично откашлялся. Девица немедленно вскочила со стула и взглянула на Виктора Мариана, но к ней обратился Тудор:
— Если не ошибаюсь, — сказал он, раскрывая черную тетрадь Владимира Энеску, — в пятницу в обед вы встретились в холле гостиницы со знакомой девушкой, которая ждала господина Винченцо Петрини…
— А-а-а! — вспомнила Елена. — Рыжая! Кларисса! Конечно, я встречалась с этой притворой! И как она пронюхала про этого сицилийца? Чувствовала, что у него полный карман…
— Вы давно ее знаете? — спросил Тудор.
— Конечно. Она, как и я, студентка консерватории. А вообще-то любовница Аваряна… хотя и изображает его служащую… Если вы будете столь любезны проводить меня обратно, я пошла…
Виктор Мариан вскоре вернулся, похоже еще более взбудораженным. Остальные тоже были взвинчены.
— А не она ли и есть «красный скорпион» Аваряна?
Ему никто не ответил. Тудор посмотрел на часы и обратился к молодому детективу:
— Без двадцати пяти семь. Ровно в семь уходит скорый в Бухарест. Поезжай и как можно быстрее возвращайся. Нужно разузнать все, что можно, про Клариссу… и все, что можно узнать об Аваряне. Поезд уходит ровно в семь!
Глава IV
1
Тудор удалился в спальню, где пристроился в глубоком кресле возле открытого окна, всем своим видом показывая, что в данный момент его совершенно ничего не интересует, кроме записок Владимира Энеску, которые он решил снова пролистать. Журналист так и не попросил его вернуть дневник. Забыл или решил остаться великодушным до конца? Что было бы, на какой изначальной стадии топталось бы следствие, не будь этих записок? По счастью, вовремя вспомнились встреча журналиста с рыжеволосой девицей, поджидавшей сицилийца, и короткая, но бурная встреча двух барышень.Дверь спальни резко распахнулась. Не постучали или он не расслышал стука? Вошел взмыленный Ион Роман с красным лицом:
— Еще одна! — выложил он. — Позадиристее той. Я бы даже сказал, вреднее. Прошу, займитесь ею сами. С меня хватит…
Сильвия Костин села на стул лицом к окну. Внешне она выглядела непринужденной, уверенной, надменной, но Тудор все же уловил тень беспокойства или, может быть, след только что пережитых сильных эмоций.
— Слушаю вас… — мягко сказал он. — Вы учительница музыки Сильвия Костин, верно? И пришли в связи со своим предыдущим заявлением?
— Заявлением? — удивилась она. — Нет, по таким пустякам я не стала бы приходить. Речь идет о вещах гораздо более важных, Но прежде всего мне нужно избавиться от опасения, что меня могут счесть за доносчицу.
— Это ваше личное дело, — бесстрастным тоном предупредил ее Тудор. — Пока что вы не сделали и первого шага…
— Понятно… Значит, есть еще время остановиться, одуматься. Что же, неожиданное и элегантное предложение от представителя следствия. Тем более что вам неизвестна цель моего визита. А она, может статься, очень важная…
— Все равно, рано или поздно мы пришли бы к тому же, — сказал Тудор. — Но я, право, не любитель пыток, даже словесных…
— Верите в человеческую доброту! Ценное качество… особенно при вашей профессии.
— Для упрямых натур существуют упрямые факты, способные убедить нормальный разум. А для нормального человеческого разума существует, кроме того, и святая логика, с помощью которой можно установить нормальную и необходимую причинно-следственную связь.
— Спасибо, — коротко сказала учительница. — Передо мной встали две дилеммы, но теперь мне ясно, что все это касается исключительно меня одной… Сегодня утром совершенно случайно, отнюдь не из желания подышать свежим воздухом, я стояла у окна и смотрела на нижнюю террасу гостиницы. Я была в холле второго этажа, неподалеку от вашей комнаты, возле лестницы, ведущей на террасу… у одного из окон… И увидела, к счастью или несчастью, человека, который бросил из окна второго этажа некий предмет другому человеку, прогуливавшемуся по террасе. Предмет угодил в кусты. Если я скажу, что это был нож, вам покажется это очень серьезным?
— Почему вы употребили разные слова, предмет и нож?
— Я не задумывалась над этим, — вздрогнула учительница.
— Попробую вам помочь, — сказал Тудор. — Вы видели движение в окне комнаты и вслед за тем шум в кустах от упавшего предмета. Ничего больше, кроме того, что что-то бросили, и это что-то произвело шум внизу. Возможно, человек, который шел мимо кустов, привлеченный шумом, вернулся и посмотрел туда, откуда донесся шум. Он обнаружил там предмет, поднял его и увидел, что это нож. Отсюда естественный вывод: брошенным предметом и был именно этот нож. Но здесь и начинается трудно осязаемая разница в значении двух слов: предмет, пока он не был различим, а затем — нож. Если бы вы видели нож в полете, вы бы просто сказали: я видела человека, который бросил нож из окна в направлении другого человека. Но в тот момент вы это совершенно не осознавали…
— Вы потрясающи… — произнесла учительница с оттенком изумления. — Но на этом история не кончается. Другой человек наблюдал эту сцену, к сожалению, в ее финальной стадии, то есть в момент, когда тот, кто подобрал нож в кустах, забросил его назад. Жест был явно необдуманный, особенно после того, что здесь случилось. И поскольку я уверена, что нож уже находится у вас и не просто как нож, а как вещественное доказательство… я подумала, что обязательно нужно рассказать вам всю эту историю. Для меня самой обязательно нужно…
— Стало быть, кто-то против этого возражал…
— Вот именно, — признала учительница, поражаясь проницательности собеседника. — Резко возражал человек, который и совершил необдуманный жест. То есть не возражал, а возражает… Этот человек избрал путь отрицания… Не видел, не поднимал, не бросал никакого ножа…
— Весьма опасный путь, — предупредил Тудор, — потому что здесь на карту поставлена честь служителя порядка. Если тот, о ком вы говорите, видел только последнюю часть сцены… это вопрос, который еще можно обсуждать, собрать другие показания свидетелей, например ваши. Но оспаривать то, что видел и официально заявил представитель службы порядка, — совсем иное дело. Мы будем более твердо стоять на своем, чем обвиняемый…
— Я знала, что положение серьезное, но жесткость этой позиции где-то вынужденная…
— В том смысле, что это единственный возможный путь? — Тудор начал кое о чем догадываться. — Уверяю вас, что все то, что вы еще можете рассказать, гораздо менее важно, чем то, что вы уже сказали. Но раз вы колеблетесь, попробую продолжить сам: господин Марино — ваш законный муж?
— Нет, — сдалась она. — Он мой отец… всего несколько недель, с тех пор как возвратился и оформил официально… или вернее, с тех пор, когда подписал документы, составленные много-много лет назад…
— Понимаю, — сказал Тудор. — Война… застала его где-нибудь за границей…
— Да… И война и профессия. Он никогда подолгу не задерживался в одной стране. Вы знаете, артисты цирка… Говорят, когда-то он был одним из самых великих акробатов и жонглеров в мире… Если бы он не подписал эти документы… Ситуация мне кажется безвыходной. Я не могу дать показания в его пользу…
— Нет. Единственный выход — чтобы господин Эмиль Санду изменил свои показания…
— Не понимаю, — испугалась Сильвия Костин. — Вы хотите сказать, что тип, который бросил в отца предмет, заявил, что видел его прячущим нож в кустах?
— Вы быстро схватываете, — похвалил Тудор собеседницу. — Дело обстоит именно так. В настоящий момент существуют два идентичных показания: одно железобетонное, другое в стадии формального заявления. Все зависит сейчас от второго показания…
— Но разве вы не понимаете, что он его не изменит? — сжала кулаки Сильвия Костин. — Отец ударил его по лицу… за то, что тот хотел его обжулить. И, пожалуйста, поверьте отцу, он знает, что говорит: Эмиль Санду — профессиональный шулер. Своего рода ас…
2
— Вот сейчас почитать бы дневник Владимира Энеску, — сказал Ион Роман, когда учительница ушла. — Сколько еще непонятного! Сколько сценок и взаимосвязей, подмеченных внимательным журналистом на ходу, как бы между прочим, раскроют нам теперь свою суть! Кто такой этот Мони Марино, которому не хватало времени, чтобы признать дочь в течение двадцати пяти лет?В этот момент послышался грозный стук в дверь.
— Не волк ли там? — пошутил Ион Роман. В дверях возник Марино. Его морщинистое и неподвижное, как диковинная маска, лицо излучало необычайную силу.
— Хочу, чтобы вы ясно усвоили, — он стукнул кулаком по столу, — что заявления мадемуазель Сильвии Костин — выдумки, фантазии. Я редко выхожу из себя, может быть, всего третий раз в жизни, и прошу меня извинить… постараюсь говорить спокойно… Сильвия Костин заявила, будто бы видела меня бог весть в каком виде сегодня утром на террасе. Это чушь, выдумки! Я ничего не видел и ничего не трогал сегодня утром на террасе. Если понадобится, я найму самых лучших в мире адвокатов. У меня все для этого есть: состояние, связи, упорство. Со мной вы только проиграете… Скоро вы почувствуете мою силу даже здесь! Дураки не все продумали, вы увидите… Я умею драться и не знаю, что значит быть битым…
— Это случайность, но не закономерность… а может, просто выдача желаемого за действительное, — отпарировал Тудор.
— Я не оратор, — нахмурился Марино. — И за двадцать лет, может быть, столько не наговорил. Я и сейчас мало говорю, хотя заставляю смеяться тысячи людей каждый вечер. Я сказал вам то, что думал и что чувствовал. Хотел предупредить, чтобы вы вовремя позаботились о страховке. Я же никогда не работал со страховкой, но пока жив.
— Наверно, это все же случайность, а не закономерность, — в свою очередь и в своей флегматичной манере повторил Тудор.
— Я вам все сказал… До свидания…
Но еще до того, как Марино повернулся к двери, лицо его необычайно преобразилось. Все, что выражало гнев, обиду, негодование, злость, решимость, вдруг растаяло как по волшебству. И стало лицом безжизненного, покорного, безразличного человека, с полусонным слепым ликом и с опущенными веками.
— Он что, ходит с закрытыми глазами? — подал голос Ион Роман, как только за Мони Марино закрылась дверь.
— Думаю, что это опасный противник для кого угодно, — ответил Тудор на заданный самому себе вопрос. — И нет никаких сомнений, что Сильвия Костин — его настоящая дочь. Пока что это — один из самых удавшихся портретов Владимира Энеску. Тут его перо словно глубже вонзалось в бумагу… И это ведь твоя вторая ниточка: господин Мани Марино, артист цирка, знаменитый акробат и жонглер, а сегодня — клоун… более или менее известный.
— Разве в нем не воплощены все приметы странного персонажа? — спросил Ион Роман. — Уверен, что лучшей школы, чем цирк, не существует для любой, самой опасной профессии… Особенно для той, которая требует постоянного движения, внезапных появлений, исчезновений…
Тудор беспомощно развел руками:
— Я отнюдь не враг цирка. Даже наоборот… Жаль, что я не видел Марино в пору его славы… Если не ошибаюсь, когда ты избрал его в качестве «второй ниточки», то еще не знал, что он цирковой артист…
Ион Роман также беспомощно развел руками:
— Но теперь, когда я это знаю… не могу поверить…
— Две первые мятежные души — мадемуазель Елена и господин Марино, — подвел черту Тудор. — Кто там на очереди следующий?
3
Архитектор Андрей Дориан вошел в импровизированный следственный кабинет один, но уверенности и достоинства в нем было столько, будто он явился во главе непобедимой армии. «День великих преображений и контратак», — подумал Ион Роман, что-то неразборчиво бормоча в ответ на величественное приветствие архитектора.Даже Тудор, казалось, стушевался перед этой спесью, хотя и подметил на строго нахмуренном лице архитектора следы громадных внутренних усилий.
— Надеюсь, я могу присесть, — завладел инициативой архитектор. — Прежде всего хочу сообщить, что я опоздал, но пришел к вам не для того, чтобы извиняться, упаси бог. Естественно, и не для того, чтобы принимать извинения…
— У меня впечатление, что вы хотите сообщить нам о некой личности, полной внутреннего раздвоения, — опередил его Тудор. — Что-то вроде яблока, разрезанного пополам. Это уже свершилось? Или происходит как раз теперь? …Уместно напомнить, что яблоко представляет собой единое целое, гармонию, и в этом, собственно, его суть и смысл.
— К сожалению, у меня нет времени на аллегории или на инсинуации, даже если они подаются в такой субтильной форме…
— Это было простым предупреждением, — прервал его Тудор. — Самым простым. Под гармонией следует понимать и порядок, и порядочность, и общественный долг — понятия, нелегко отделимые одно от другого ни путем разрыва, ни разлома, ни разрезания.
Архитектор пребывал в явном недоумении.
— Вот вы — умный человек, — высокомерно начал он. — Удивляюсь, как вы не понимаете, что пришел я сюда не для пустых разговоров… Иначе я бы прислал мадемуазель Елену — она превосходно читает стихи, — или еще кого-нибудь… Вы должны знать, что яблоко, как вы изволили выразиться, уже до конца разрезано! И не по нашей вине. Конечно же, и не по вашей. Вы исполняете свой долг, но качество исполнения может варьироваться.
— Это ваше личное заключение? — насмешливо спросил Тудор. — Плод собственных размышлений?
— К несчастью, нет, — ответил архитектор. — Не личное. Наверно, это для вас большой сюрприз.
— Не думаю… ибо этот кабинет уже посетил некий невинный эмиссар, в своем роде даже поборник невинности. Хотел рассказать кое о чем, но поведал о многом…
— Адвокат Эмиль Санду? — вздрогнул архитектор. — Господин Марино? Но он ведь не адвокат? А адвокат Жильберт Паскал и на порог из комнаты не выходил.
— Его бывшая дочь! — не стал больше сдерживаться Ион Роман. — Его нынешняя племянница… Надеюсь, вы понимаете…
— Не понимаю, потому что она даже не студентка юрфака… А-а-а! Конечно, понимаю. Вы иносказательно. Но мне не пристало вам говорить, что вы действуете слишком… Однако прошу принять во внимание… Мы догадались, что здесь произошли серьезные дела… Столько полиции, врачей, показания. У нас тоже есть глаза и уши, а также то, чего не хватает многим другим, — мозги. Я, конечно, ни на что не намекаю… И все мы считаем себя в большой опасности, в очень большой опасности. Все мы честные и порядочные люди, и значит, каждый из нас — честный и порядочный человек. И не хотим, чтобы над нами витала хотя бы тень подозрения. Мы — это все, кроме господина Владимира Энеску, истинное призвание которого мы распознали. И все мы не имеем никакого отношения к случившемуся здесь. Мы коллективно отказываемся от своих первоначальных показаний, вырванных силой и обманом.
— Что? — как ужаленный подскочил Ион Роман. — Разве мы с вами не толковали с глазу на глаз и разве вы сами не рассказали?..
Тудор небрежным, почти безразличным жестом велел ему успокоиться. Архитектор немедленно воспользовался паузой:
— Мы берем назад все свои показания и новые дадим только в присутствии уполномоченных и нанятых нами адвокатов. В сущности, мы, все шестеро, можем сделать одно и то же заявление: вчера, между пятью вечера и двумя часами ночи, мы все были вместе. На пляже, в море, в гостинице. И купались по двое… С одиннадцати вечера мы вшестером играли в бридж. И не до двух ночи, а до четырех утра… У каждого из нас есть свидетельства остальных пяти… Это чистая правда!
— Думаю, что такое заявление можно было сделать и без весьма прискорбных утверждений, — совершенно спокойно произнес Тудор, — нет никакого смысла припутывать правду к этой вашей сказочке. И притом чистую правду!
— Мне кажется, вы более чем смелы…
— Ничего подобного! — остановил его Тудор. — Я такой, какой есть… Я выслушал всю вашу тираду. И теперь, прошу вас, послушайте меня и передайте мой ответ: если один из вас совершил хотя бы одно из этих убийств, он будет приперт к стенке, а все остальные на основании достаточно веских улик будут осуждены за соучастие. Это как дважды два— четыре, будьте уверены! Я не упражняюсь в риторике, а излагаю свое кредо… Продолжаю: если все вы и каждый из вас невиновны, то именно мы будем защищать вас от малейших брызг грязи, которые могли бы запятнать вашу репутацию. Нас интересует только правда, и хотелось бы, чтобы и вас ничто другое не интересовало!
— То есть… что я должен под этим понимать? — обескураженно спросил Дориан.
Тудор устало опустился на стул:
— То, что есть и что вы не предусмотрели: ответ!
4
Архитектор еще не успел выйти, как Ион Роман взорвался:— А я-то все сетовал, что алиби какие-то неясные! Думаю, что за всю историю криминалистики не существовало более солидных алиби. Вы слышали? У каждого по пять свидетелей на весь чертов период. Это, должно быть, идея Марино… А вы что думаете?
— Будем продолжать поиски, не принимая во внимание заявление архитектора Дориана, — ответил Тудор. — Если встретим сопротивление, примем контрмеры. Убийца или убийцы должны быть разоблачены, это наша задача, и на этом пути нам нельзя отступать ни на шаг… Странно другое. Почему никто из них не подумал, что, поступая таким образом, он навлекает на себя подозрения? Невиновный не должен защищаться, пока его невиновность никто не оспаривает… Ну и ладно! Но до прихода адвокатов неплохо было бы навести кое-какие справки, прояснить кое-какие подробности, пусть даже и не очень значительные… Например, упрямство Елены в отношении Винченцо Петрини. Признаваясь, что визитов к ней было немало и каждому находя невинное объяснение, почему она исключает из числа своих посетителей дона Петрини? Откуда она узнала, что сицилиец уехал, каким образом она ему отказала… За этим отказом что-то кроется, я не имею в виду ни целомудрия, ни нравственности, ни чего-либо в этом роде…
— И вы считаете, что я более всех подхожу, чтобы развязать ей язык… — уловил его мысль Ион Роман.
— И потом еще эта история с Эмилем Санду, — продолжал Тудор. — Этого субъекта, как его называет то ли Мариио, то ли его дочка, надо слегка потрясти. Думаю, что он — профессиональный картежник, ведь не с потолка же Марино взял, что он шулер и даже ас в этом деле. Впрочем, я догадался об этом еще по запискам Владимира Энеску: бридж, покер, на пляже, в гостинице, крупные выигрыши, которые он нам еще пытался теоретически обосновать, потом конфликт с ребятами… А! И катастрофическая встреча с Петрини.
— Вот! Катастрофическая встреча с Петрини, — вспомнил Тудор. — Наверно, столкнулся с еще большим мастером в этом деле. Теперь-то я понимаю, почему сицилиец убедил его вернуть деньги ребятам… Да, может, отталкиваясь от всех этих деталей, мы разгадаем историю с ножом… Выдюжишь?
Но Ион Роман не успел ответить, да и не было нужды, так как существовал только один-единственный ответ…
В помещении возник капитан Винтила, как всегда, запыхавшийся, но держащий стойку «смирно». Тудор немедленно усадил его за стол. Отдышавшись, капитан начал:
— Нашел. Далеко, но нашел. В Мангалии. Второй помощник «Альбатроса» Маноле Бэдин наблюдал всю драму. В мощный бинокль. Он видел, как барахтался Раду Стоян, вскидывая руки, видел и заплыв Пауля Сорана, и поиски возле яхты. Он тоже засек время, и оно соответствует нашему, часы и у него и у нас шли точно, минута в минуту. Пауль Соран, он же спасатель в черной шапочке, как уточнил моряк, вытащил жертву после первого же погружения, возле яхты, но не сумел удержать. Только через несколько минут он нашел ее вторично и потащил к берегу.
— В первый раз я его не видел, — вспомнил Ион Роман. — Наверно, вначале я подумал, что он выбился из сил. Именно тогда Пауль Соран, вероятно, был возле яхты, цепляясь за якорную веревку.
— Возле бурунов он выронил его дважды, — продолжал капитан Винтила. Моряк не верил, что тот сможет вытащить его в Теплую бухту. Он словно боролся с водоворотом…
— Он барахтался, это я помню, — подтвердил Ион Роман. — Но потом я его потерял из виду из-за бурунов. Откуда мне было знать, что он его выпустил из рук, да еще дважды… Нам он ничего не рассказывал, а мы и не спрашивали. Я оставил его на пляже. Потом он пришел вместе с остальными… кто был в открытом море…
— Кстати, об этих, — подхватил капитан Винтила, — помощник насчитал шестерых, то есть шесть шапочек. Чего-либо другого он и не мог видеть. Даже рук пловцов. Вроде бы все плыли одним стилем — брасом. Шесть шапочек, у каждой свой цвет. Он запомнил, потому что разглядел их еще до драмы. Любуясь пловцами, он все прикидывал, куда они рискнут доплыть. К сожалению, порядок шапочек он не запомнил, только цвета, потому что обсуждал гонки с другими моряками, даже держал пари: кто первым доплывет до корабля. Моряки думали, что пловцы направляются к кораблю. Поэтому и запомнили цвета: оранжевый, красно-белый, голубой, белый, зеленый, черно-белый. Шесть шапочек.
— Все точно! — подтвердил Ион Роман. — Шесть. И те же цвета, что запомнил я. По крайней мере, в этом отношении у нас больше нет сомнений.
Капитан Винтила искоса взглянул на Тудора и, заметив, что тот задумался, слегка откашлялся и продолжал:
— Если позволите, несколько слов о другой миссии, если можно так выразиться, добровольной и случайной… Чуть не забыл: Пауль Соран мог бы выдержать короткий разговор, так мне сказали в больнице, а на ноже остались следы крови жертвы… То есть речь идет об орудии убийства!
Тудор воспринял известие с интересом, но сразу помрачнел.
— Это все?
— Нет… — ответил капитан Винтила. — Мой другой рейд принес сюрприз, так сказать… На обратном пути я заскочил к нам в отделение узнать новости и… заодно побриться. Несколько тяжелых случаев, много всякой обычной мелкой чепухи. Среди чепухи — бумажник, доставленный одним сознательным гражданином. Какой-то пацан пытался загнать его на рынке. Гражданин как бы в шутку спросил, где тот стибрил бумажник и что из него успел вытащить. Парень, видно, из страха бросил добычу и пустился наутек. Так бумажник попал к нам. Внутри — пусто, хоть шаром покати. Но на одном из внутренних клапанов удалось разобрать почти стертое, написанное чернилами имя — Ионеску Дан!
Тудор резко поднял голову и посмотрел прямо в глаза капитану. Тот снова принял стойку «смирно» и отрапортовал как курсант: