Страница:
Наконец обессиленный Аварян открыл сейф и вытащил мешочек. Но сицилиец даже взглянуть не пожелал, закрыл глаза руками и отвернулся. Аварян запер сейф, и торги возобновились. Оба говорили на языке малопонятном для Клариссы. Снова угрозы и заклинания. Опять Аварян раскрывает сейф, предварительно попросив итальянца отойти в угол, но, как только берется за. мешочек, сицилиец снова бросается в кресло и закрывает глаза руками. Тогда Аварян захлопнул дверцу сейфа и так заорал на господина Петрини, что сицилиец побагровел и уже вот-вот был готов вцепиться хозяину в глотку. Но вдруг он успокоился, уселся в кресло и сказал: «Ладно! Давай взгляну!» И Аварян в третий раз открыл сейф, проворчав: «В последний». Хочу, кстати, подчеркнуть, что всякий раз, открывая сейф, он требовал, чтобы присутствующие отходили в угол, и загораживал телом наборный диск. При этом сицилиец ни разу не взглянул на сейф — он все время закрывал глаза руками. Наконец после третьего захода Аварян принес мешочек и бросил на стол. Но прежде он подошел к окну и удостоверился, что его люди — на местах. Кларисса до этих пор ни разу не бывала в комнате, где сейф, и не знала, что в нем хранилось. И про тайный шифр Аварян ей ничего не рассказывал. Еще толком не придя в себя после бурной сцены, разыгравшейся у нее на глазах, она увидела высыпавшиеся из мешочка драгоценности. К сожалению, она разбирается в них не больше, чем я в ритуальных обрядах племени Мумбо-Юмбо. Поэтому заявила, что не дала бы и гроша ломаного за все, что там узрела: колье из восьми красных камней, каждый величиной с голубиное яйцо, с бесцветным камнем посередине, возможно, брильянтом такого же размера, затем кольцо с подковкой вместо камня, разумеется, блестящей, и еще колье, поменьше, собранное из сотен подковок…
Виктор Мариан на секунду прервался, заметив недоуменное выражение на лице у Иона Романа.
— Да, именно так, — подтвердил молодой детектив. — Не понимаю вашего удивления. Колье из сотен маленьких подковок, оно, кстати, больше всего понравилось Клариссе, но сицилиец отбросил его в сторону, словно какую-то мерзкую козявку, и вперился в красное колье. Кольцо его тоже не заинтересовало. Он надел его на палец Клариссе, но Аварян велел снять, сказав, что такой красавице «заморские цацки» не к лицу. Господин Петрини с четверть часа взвешивал и мусолил в руках красное колье. Потом Аварян, взяв у него украшение, тоже с четверть часа взвешивал его и рассматривал через три лупы. Причем без всякого благовидного предлога. Прозвучавшие при этом из его уст намеки на всяких фокусников, выдающих себя за коллекционеров, привели сицилийца в дикое бешенство. Армянин сделал вид, что не слышит ответных любезностей. Он сложил все в мешочек, отнес его обратно в сейф и закрыл. Очень просто, без всякого ключа. Потом вернулся к Петрини и заявил, что не сбавит ни цента. «Ни полцента, ни четверти цента!» — кричал Аварян. Сицилиец притворился, что собирается уходить, но Аварян не стал его удерживать и все кричал: «Ни полцента!» Потом хлопнул себя ладонью по лбу и сказал, что просто-напросто теперь уже не уступит колье и за миллион долларов. Даже Кларисса уловила, что Аварян принял окончательное решение. Вероятно, это почувствовал и господин Винченцо Петрини. Потому что он произнес несколько крепких слов и сказал, что уходит. Причем одно слово, барышня мне передала его примерно так: Malafaria [20], привело Аваряна в оцепенение. Ей показалось, что это ругательство, во всяком случае, именно так оно прозвучало у сицилийца. Короче, сделка не состоялась. Сразу же после ухода Винченцо Петрини Аварян велел одному из своих детективов проследить, куда пойдет итальянец. Была половина шестого. Без чего-то шесть детектив сообщил по телефону, что сицилиец взял билет первого класса до Констанцы. Аварян велел ему продолжать слежку, потом набрал какой-то номер, прикрыл рот платком…
— И выкрикнул в трубку: «Ни-ко Ни-ко-ла в Мама-е!», — догадался Ион Роман.
— То есть сообщение полученное нами, — закончил Виктор Мариан. — Вот примерно все, что мне удалось узнать у Клариссы до двух часов сорока минут. Может быть, она бы и еще кое-что припомнила, уж больно словоохотливой стала под конец, но я подумал, что самое важное узнал, что уже утро, и что жалко было бы пропустить трехчасовой скорый. По дороге проснулся только один раз, в Чульницеу где встречаются оба скорых, и даже вышел размять ноги и проглотить парочку знаменитых местных ватрушек. Заглядывал я и в окна бухарестского поезда, но не встретил ни одного знакомого лица. А во второй раз проснулся уже в Констанце. Спал, наверное, больше всех пассажиров…
— И все? — спросил Тудор с оттенком иронии в голосе. — Эта история тебя ни на что не вдохновляет?
— Вы имеете в виду мое собственное мнение? — догадался Виктор Мариан. — Честно говоря, я ужасно устал и времени подумать обо всем не было. Но так, кое-что в голову пришло. К сожалению, мадемуазель Кларисса не все поняла из разговора двух негоциантов. И меня гложет вопрос: с чего Аварян взял, что прибыл Нико Никола? В сицилийце, что ли, он его распознал? Почему не сразу распознал? Не думаю, что найдется такой ювелир на этом свете, который, угадав в посетителе Нико Николу, стал бы с ним обсуждать дела, да еще и показывать самые ценные вещи…
— Может, тот ему грозил Нико Николой! — высказал предположение Ион Роман. — Обронил либо нарочно вставил словечко, точно указывающее на связь с Нико Николой. Вроде того как «заморские цацки», произнесенные по-французски, открывают дорогу к миллионной сделке. Кто бы ни был Винченцо Петрини, Нико Никола так или иначе вскрыл сейф Аваряна. Теперь это абсолютно ясно! Чудо мог совершить только этот виртуоз отмычки. И если он и Винченцо Петрини не одно и то же лицо, — во что мне, правда, не очень верится, — тогда я знаю, кто Нико Никола!
— Излагай! — кивнул Тудор. — Жду аргументов в доказательство твоей версии… Жду фактов , на которых основывается твое утверждение… Наверно, я слишком поздно встал…
— Нет, — извинился Ион Роман. — Наверно, это я слишком рано лег. Но я больше не мог выдержать.
— Значит, аргументы добывались вчера вечером на двух фронтах, может, даже на трех, — сказал Тудор.
Ион Роман старался не упустить ни одной подробности из своих разговоров с Еленой и Эмилем Санду. Но его последние слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.
— Я своими глазами видел на шее Елены, — кстати, весьма элегантной шее — колье, «невинно» подаренное ей в понедельник за обедом господином Винченцо Петрини, необычное колье, собранное из сотен блестящих подковок.
— Это невозможно! — отразил Виктор Мариан. — Господин Винченцо Петрини в воскресенье вечером никуда не отлучался. Он был вместе со всеми в театре. Он не может быть Нико Николой! И не мог вскрывать сейф Аваряна в Бухаресте, сидя здесь, в Констанце, в театре или по дороге из театра в гостиницу. Разве вы не помните, что пишет Владимир Энеску? Они были вместе в театре и вместе вернулись. Помимо дневника Энеску, это подтвердила и уборщица, которая видела, как сицилиец прошмыгнул к Елене после того, как от нее вышел Раду Стоян…
— А еще был эксперт-счетовод… — напомнил Ион Роман, — который сидел в театре позади Винченцо Петрини. Вы забываете, что в воскресенье я был здесь и, значит, тоже могу подтвердить достоверность заметок Владимира Энеску. Вообще-то. в тот вечер после театра я проверял журналиста и нашел, что его записи очень точны в том, что касается передвижения персонажей в зоне отель — пансионат. Его дневник — это своего рода свод алиби. То есть: на все воскресные вечер и ночь у ребят из пансионата, сицилийца, девушек и самого журналиста очевидные и надежные алиби. Кого с нами не было? Марино, который с возмущением отклонил приглашение, а также Эмиля Санду, Дориана и Паскала…
— Нужно немедленно их пригласить и проверить их алиби! — предложил Виктор Мариан. — Где они в воскресенье провели вечер и ночь? Если бы Жильберт Паскал оставался в отеле, мадемуазель Елена не сиганула бы в окно… Мне кажется, вещи начинают проясняться…
Но Тудор энергично мотнул головой, он на этот счет придерживался иного мнения.
— Это только кажется… А на самом деле все запутывается… и, на мой взгляд, мы упускаем самое важное, самое серьезное. Ведь здесь были и другие события, и сколько бы мы ни старались, мы не можем без явных натяжек и несуразиц связать происшедшее в Бухаресте с разыгравшейся здесь трагедией.
— Я возвращаюсь к своей прежней идее! — вновь овладел инициативой Виктор Мариан. — Ребята пронюхали что-то про ограбление в Бухаресте. Дан ли, Раду ли, к сожалению, точно мы знать не можем. Возможно, Раду — он ведь был служащим общества, где застраховал свои анонимные ценности Аварян. Ребята что-то узнали, это стало известно, и их приговорили к смерти. Почему Дан непременно хотел поговорить с Паулем Сораном уже после назначенного часа фатальной встречи? А как замышлены убийства? Дьявольски. Дана убили втихую, в таком месте, где его, может, никогда бы и не нашли, и так, чтобы Раду ничего не узнал и тоже пошел на свидание. Я почти уверен, что Раду и Дан что-то знали и договорились между собой… А Пауля Сорана — я возвращаюсь к своей идее — надо было убить просто для страховки. Мертвые молчат. Даже если отпадает гипотеза, что убийца опасался, как бы Пауль не услышал что-нибудь от Раду, пока спасал его, эта версия все же остается рабочей. Откуда ему было знать, что ребята не сообщили что-нибудь Паулю по телефону или не оставили какую-нибудь записку? Значит, Пауля Сорана надо было убрать вместе с остальными… Он не подозревает, кто мог послать ему записку?
Тудор рассказал о содержании своего разговора с Паулем Сораном:
— Когда я спросил его, не приходило ли ему в голову, кто мог быть автором записки, он мне ответил дословно следующее: «Кажется, мне становится хуже!»
— Настоящий рыцарь! — усмехнулся Виктор Мариан. — Но как горько он обманулся!..
— Одно ясно наверняка, — сказал Тудор. — Существует связь между тем, что происходило в Бухаресте и здесь, но ее почти невозможно нащупать. Факты, алиби противоречат друг другу…
— Мы проверим и остальных, тех, кто не фигурирует в компании, описанной Энеску, — упрямо гнул свое Виктор Мариан. — По минутам, по секундам, если понадобится…
Думаю, такой точности не понадобится, — сказал Тудор. — Надо проверять до разумных пределов…
— А убийство Раду Стояна? — переспросил Виктор Мариан. — Там речь идет о минутах… и, кажется, у всех есть алиби…
— Не стал бы ручаться за это, — вмешался Ион Роман, — начиная с сегодняшнего утра. Я едва дождался, пока мы придем сюда… Солнце меня подняло слишком рано, и от нечего делать я направился к пляжу с мыслью еще раз взглянуть на места, где все произошло… Солнца такого давненько не видели, и неудивительно, что на пляже возле Теплой бухты уже появились люди, хотя не было еще и шести. Какая-то семья — папа, мама, два мальчика и девочка — уже пыталась загорать. Дети посмелее пробовали воду и даже барахтались. Там, в бухте, вода никогда не бывает холодной. Я бродил по злополучным местам, как вдруг услышал крик. Кричала девочка. Она уронила в воду голубой мяч, и его понесло за буйки в море. Сначала я даже не понял, в чем дело и что речь идет о мяче. Предмет, на который показывала девочка, был похож на голову пловца. Я подошел поближе и пожалел, что не так хорошо плаваю, чтобы помочь ей. Отец девочки хотел отправиться за мячом, но жена остановила его: не надо, мол, море само выбросит его на берег. И пошла с дочкой к Большому омуту. Мяч как раз миновал водный вал и взял немного странный курс. Я двинулся вслед за мамой и дочкой и стоял на берегу, пока волны не выбросили мяч на берег. Длилось это с полчаса, но я понял, что время даром не теряю. С разрешения девочки я осмотрел мяч. Это был обыкновенный надувной мяч с убирающейся вовнутрь трубочкой и затычкой. Надуть его можно где угодно — на земле, в воздухе, в воде, а сложенный легко незаметно спрятать в купальном костюме и пронести с собой в море. А там надуть и пустить на волю волн. Я спросил женщину, где она купила мяч. Оказалось, в Констанце. На вопрос, были ли и другие цвета, ответила, что были любые: черные, зеленые, желтые, красные, оранжевые, всякие. Почему меня заинтересовал мяч и зачем я предпринял всю эту одиссею? Когда девочка закричала и стала показывать пальцем в море, я решил поначалу, что тонет человек. Говорю вам, издали мяч в точности походил на купальную шапочку!..
Тудор с явным вниманием слушал Иона Романа. Во время рассказа он раскрыл черную тетрадь Владимира Энеску, чтобы перечитать пассажи, посвященные бесстрашию разноцветных шапочек в открытом море и их возвращению к гряде бурунов у «Белой чайки». Потом захлопнул тетрадь и посмотрел на Иона Романа.
— Да… — наконец сказал он. — Здесь есть одна потрясающая подробность… непонятно, как я раньше ее не заметил, какая-то была смутная догадка, но если бы не твой рассказ… В общем… одну из загадок можно объяснить. Это абсолютно потрясающая подробность!
— С этой секунды каждая шапочка, каждый пловец в море становятся автоматически подозреваемыми, — встрепенулся Виктор Мариан.
— Вот именно! — согласился Ион Роман.
— Алиби больше нет ни у кого. Все на подозрении…
— Все автоматически становятся подозреваемыми… — задумчиво повторил Тудор. — Так можно истолковать дрейф мяча у «Белой чайки». Все автоматически попадают под подозрение… Но я по-другому понимаю всю эту историю! С этого мгновения остается только один подозреваемый… Да, только один!
— Присаживайтесь… — пригласил его Тудор к столу. — Не приношу протокольных извинений, ибо дело приняло весьма серьезный оборот.
— В таком случае, — адвокат отступил на шаг, — я не вымолвлю ни слова… в отсутствие моего представителя, маэстро Дориана. Он должен прибыть после обеда…
Тудор устало сел в кресло:
— Господин Паскал! Слышали ли вы когда-нибудь выражение «заморские цацки», произнесенное по-французски?
Адвокат отступил еще на шаг:
— Я протестую против любых вопросов! Ваша обязанность — образцово и безупречно служить закону!
— Господин Паскал! — тихо, почти безразлично повторил Тудор. — Одна из «заморских цацек»— колье с подковками — находится с понедельника во владении мадемуазель Елены, но нам она его показала только вчера вечером…
Адвокат Жильберт Паскал пододвинул первое попавшееся кресло и, обмякший, рухнул в него.
— Полагаю… — пролепетал он, слегка оправившись от замешательства и испуга, — разумеется, это не розыгрыш? И все же это невозможно! Сперва, пожалуйста, позвольте мне на него взглянуть…
— Не думаю, что это необходимо. Пустая трата времени, которая в любом случае пользы вам не принесет, — отрезал Тудор. — Но если вы настаиваете…
Адвокат Жильберт Паскал снова безжизненно обмяк в кресле. Будто расслаблялся по системе йоги.
— А может быть, и трата времени, — согласился он, постепенно приходя в себя, — которая бы вызвала еще один приступ… Благодарю вас…
Адвокат не притворялся. Почти неуловимыми упражнениями он на глазах восстанавливал самоконтроль. Тудор невольно восхитился его силой воли и трезвостью ума…
— Однако нас в меньшей степени интересуют эти «заморские цацки», — продолжил Тудор, — или, вернее, интересуют в той мере, в какой они являются частью «настоящих цацек». Господин адвокат! Появление этих «заморских диковин», здесь, в гостинице, вскоре после ограбления в Бухаресте, а также некоторые признаки того, что разыгравшиеся здесь трагедии тесно связаны с событиями в Бухаресте, как и тот факт, что Аварян по состоянию здоровья не может говорить, — все это, думаю, дает вам право раскрыть нам объект и особые условия договора между вами и господином Аваряном. Хочу привлечь ваше внимание к тому, что быстрейшее прояснение этого вопроса может весьма ускорить прояснение другого, относящегося к самой мерзкой, самой чудовищной категории. Надеюсь, вы меня понимаете. Я не желаю ничего иного, как только примерно и безупречно служить закону!
— У меня нет в этом сомнений, — ответил адвокат Жильберт Паскал, стараясь придать своему тону как можно больше торжественности. — И я совершенно чистосердечно заявляю, что в этом плане я к вашим услугам… К сожалению, мне нечего больше добавить к тому, что я уже рассказал о договоре между нашей, компанией и Аваряном. Это анонимный контракт, за ним стоят крупные финансовые тузы, есть страховка и за рубежом. Аварян показал нам свой сейф с солидными гарантиями, обрисовал предмет договора, представил несколько доподлинных свидетельств, не подлежащих сомнению… и предложил контракт. Мы согласились. Устно нам было сообщено, что представляет собой застрахованный объект. Официально, на бумаге он обозначен кодом X. Стоимость контракта огромна, но огромны и проценты, выплачиваемые Аваряном, тем более что мы приняли необходимые меры, дабы избежать большого ущерба при неожиданных обстоятельствах… несчастный случай, например… Разумеется, своими средствами мы не возместили бы понесенный урон, нам все, до последней копейки, покрыли бы из-за рубежа, но ущерб престижу был бы невосполнимым, а это равнозначно самоубийству. Поэтому мы обратились к местным гарантам, братьям Дориан, весь капитал которых также застрахован, за границей. Это очень надежная система. Ибо потери, понесенные участником в нижнем эшелоне, покрываются за счет верхнего, уровень которого столь высок, что любая сумма убытка не скажется чересчур болезненно.
— Все это — социально-экономическая подоплека контракта, — уточнил Тудор, — но…
Адвокат Жильберт Паскал уловил смысл паузы.
— Да, — продолжал он, — я хотел поточнее изобразить вам общий фон, чтобы увидеть, в какой степени туда вписываются либо не вписываются какие-либо криминальные побудительные мотивы… Предмет сделки составляет то, что в узких кругах известно под названием «Красный скорпион»… Это давняя история, ей не меньше двух веков. «Красный скорпион»— одно из самых драгоценных ожерелий в мире и почти два века перемещается тайно. Неизвестно, кто был его первым владельцем, и поэтому существует, если можно так выразиться, священная заповедь — при любой сделке никогда не упоминать и никому не сообщать имя владельца. Кто угодно может продать его кому угодно. За два века еще никто официально не заявлял об утрате «Красного скорпиона». Возможно, оно и случалось, но огласка означает смерть — и это вторая священная заповедь «Красного скорпиона». Клятва, с которой вступают в сделку, состоит из двух слов, произносимых только по-французски. Под ними подразумеваются два сопутствующих украшения — колье из подковок и колечко в форме подковы, — особой ценности они не имеют… Это все, что мне известно про «Красного скорпиона». Может быть, братья Дориан знают больше подробностей, чем я, однако сомневаюсь. «Красный скорпион» попал к Аваряну неизвестно как, точно так же, как неизвестно, как и куда он перекочевал в настоящий момент… если, конечно, Аварян не инсценировал ограбление… Однако исчезновение «цацек» означает смену владельца… Потому что каждый владелец обязан сменить прежние «цацки» и пустить в заинтересованные круги пароль и символику новых «цацек»… Если вас интересуют точные данные…
— Нет, — ответил Тудор. — Есть ли у вас представление о реальной стоимости «Красного скорпиона»?
— Его стоимость определяется не каратами, — ответил адвокат, — а по договоренности, в соответствии с которой цена может подскочить до миллионов долларов или упасть до сотен тысяч. В зависимости от колебаний на ювелирном рынке. Но чтобы вы представили себе… если кто-нибудь вздумал бы продать рубины и центральный бриллиант порознь, он все равно получил бы за них сотни тысяч долларов, хотя это было бы преступной глупостью.
— А вы неплохо информированы! — заключил Тудор.
— Но не благодаря господину Аваряну, — живо отозвался адвокат. — Я хорошо знал другого владельца «Красного скорпиона», так сказать… другого участника эстафеты, потому что ни у одного владельца он подолгу не задерживается. И не забудьте: любой может продать его кому угодно за любую цену. И никто не спросит ни имени продавца, ни откуда у него эта вещица…
— Похищали ли его уже когда-нибудь? — спросил Тудор, осененный внезапной мыслью.
Всего два раза за последние двадцать лет, говорят, даже за всю историю крали его только в эти последние двадцать лет.
Имена похитителей тоже под запретом?
— Нет, — ответил адвокат, — похитить ожерелье за всю историю удалось дважды только одному-единственному человеку. Его имя — Нико Никола.
— Портье, клерк бюро обслуживания и уборщица ничего толком не могли сказать, хотя из их неточностей можно тоже сделать точный вывод. Они не знают, ни когда ушли, ни когда вернулись трое… назовем их любителями острых, ощущений, то есть господа Эмиль Санду, Жильберт Паскал и Андрей Дориан. Помнят лишь,, что не видели их в течение ночи, но это, по их же словам, означает, что люди могли и быть и не быть в гостинице. Все дело в двери на террасу. На ночь, после десяти вечера, эта дверь запирается, но каждый постоялец вместе с ключом от номера получает и специальный ключ от этой двери. Загулявшие или любвеобильные клиенты заходят обычно именно через нее. Мы можем удовольствоваться лишь тем, что никто — ни уборщица, ни портье, ни администратор — их не видел. Та же история и с господином Марино — ночью никто его не видел, но все привыкли к его чудачествам: на пляж отправляется ни свет ни заря, в полночь — спит на террасе или на балконе… так что на него перестали обращать внимание… Как видите, ни одного надежного алиби,, чего, по правде говоря, я и ждал…
Настал черед Иона Романа, который провел беседы со всеми людьми, о которых шла речь. Но больше алиби его беспокоило иное:
— Теперь, когда вы убедились, что Нико Никола не легенда, прошу учесть, что я уже говорил раньше: за всю свою карьеру он не совершил никакого насилия, даже стекла не разбил, не говоря уж о том, чтобы кого-то ударить… Здесь же слишком много крови, и все это не вяжется с почерком Николы… Я повторяю это, чтобы мы не пытались искусственно связать между собой события в столице и здешние убийства…
— Время многое меняет, — улыбнулся Виктор Мариан.
— Как будет угодно, — покорно уступил сыщик, — Я хотел лишь напомнить девиз Николы: ни следов, ни насилия… Напоминаю об этом, потому что все же верю — Нико Никола здесь. Он вскрыл сейф Аваряна — никто другой этого даже бы не попытался… и таким образом в третий раз выкрал «Красного скорпиона»… Перехожу к алиби… Прежде всего пакт о едином заявлении лопнул, как мыльный пузырь. Каждый сам за себя. Господин Марино выгнал меня, добавив, что если я еще раз перешагну порог его комнаты, то покину ее через окно…
— До земли метра три, — усмехнулся молодой детектив.
— Господин Эмиль Санду, — продолжал Ион Роман, — говорил, что он был на танцах, на гулянье, как раз в Мангалии. Пил, танцевал, дал понять, что не удержался, как всякий молодой человек, и от некоторых соблазнов, но не помнит ни имени, ни дома, ни улицы — ничего, что могло бы подтвердить его пребывание в Мангалии в ночь с воскресенья на понедельник. Он утверждает также, что в отель вернулся с рассветом и вошел, разумеется, через террасу… Господин Жильберт Паскал не может из рыцарских соображений сказать, где провел ночь. Архитектор Андрей Дориан — то же самое. Все, что удалось выведать у обоих, — это что они вернулись в отель утром, причем и тот и другой — через террасу…
Виктор Мариан на секунду прервался, заметив недоуменное выражение на лице у Иона Романа.
— Да, именно так, — подтвердил молодой детектив. — Не понимаю вашего удивления. Колье из сотен маленьких подковок, оно, кстати, больше всего понравилось Клариссе, но сицилиец отбросил его в сторону, словно какую-то мерзкую козявку, и вперился в красное колье. Кольцо его тоже не заинтересовало. Он надел его на палец Клариссе, но Аварян велел снять, сказав, что такой красавице «заморские цацки» не к лицу. Господин Петрини с четверть часа взвешивал и мусолил в руках красное колье. Потом Аварян, взяв у него украшение, тоже с четверть часа взвешивал его и рассматривал через три лупы. Причем без всякого благовидного предлога. Прозвучавшие при этом из его уст намеки на всяких фокусников, выдающих себя за коллекционеров, привели сицилийца в дикое бешенство. Армянин сделал вид, что не слышит ответных любезностей. Он сложил все в мешочек, отнес его обратно в сейф и закрыл. Очень просто, без всякого ключа. Потом вернулся к Петрини и заявил, что не сбавит ни цента. «Ни полцента, ни четверти цента!» — кричал Аварян. Сицилиец притворился, что собирается уходить, но Аварян не стал его удерживать и все кричал: «Ни полцента!» Потом хлопнул себя ладонью по лбу и сказал, что просто-напросто теперь уже не уступит колье и за миллион долларов. Даже Кларисса уловила, что Аварян принял окончательное решение. Вероятно, это почувствовал и господин Винченцо Петрини. Потому что он произнес несколько крепких слов и сказал, что уходит. Причем одно слово, барышня мне передала его примерно так: Malafaria [20], привело Аваряна в оцепенение. Ей показалось, что это ругательство, во всяком случае, именно так оно прозвучало у сицилийца. Короче, сделка не состоялась. Сразу же после ухода Винченцо Петрини Аварян велел одному из своих детективов проследить, куда пойдет итальянец. Была половина шестого. Без чего-то шесть детектив сообщил по телефону, что сицилиец взял билет первого класса до Констанцы. Аварян велел ему продолжать слежку, потом набрал какой-то номер, прикрыл рот платком…
— И выкрикнул в трубку: «Ни-ко Ни-ко-ла в Мама-е!», — догадался Ион Роман.
— То есть сообщение полученное нами, — закончил Виктор Мариан. — Вот примерно все, что мне удалось узнать у Клариссы до двух часов сорока минут. Может быть, она бы и еще кое-что припомнила, уж больно словоохотливой стала под конец, но я подумал, что самое важное узнал, что уже утро, и что жалко было бы пропустить трехчасовой скорый. По дороге проснулся только один раз, в Чульницеу где встречаются оба скорых, и даже вышел размять ноги и проглотить парочку знаменитых местных ватрушек. Заглядывал я и в окна бухарестского поезда, но не встретил ни одного знакомого лица. А во второй раз проснулся уже в Констанце. Спал, наверное, больше всех пассажиров…
— И все? — спросил Тудор с оттенком иронии в голосе. — Эта история тебя ни на что не вдохновляет?
— Вы имеете в виду мое собственное мнение? — догадался Виктор Мариан. — Честно говоря, я ужасно устал и времени подумать обо всем не было. Но так, кое-что в голову пришло. К сожалению, мадемуазель Кларисса не все поняла из разговора двух негоциантов. И меня гложет вопрос: с чего Аварян взял, что прибыл Нико Никола? В сицилийце, что ли, он его распознал? Почему не сразу распознал? Не думаю, что найдется такой ювелир на этом свете, который, угадав в посетителе Нико Николу, стал бы с ним обсуждать дела, да еще и показывать самые ценные вещи…
— Может, тот ему грозил Нико Николой! — высказал предположение Ион Роман. — Обронил либо нарочно вставил словечко, точно указывающее на связь с Нико Николой. Вроде того как «заморские цацки», произнесенные по-французски, открывают дорогу к миллионной сделке. Кто бы ни был Винченцо Петрини, Нико Никола так или иначе вскрыл сейф Аваряна. Теперь это абсолютно ясно! Чудо мог совершить только этот виртуоз отмычки. И если он и Винченцо Петрини не одно и то же лицо, — во что мне, правда, не очень верится, — тогда я знаю, кто Нико Никола!
— Излагай! — кивнул Тудор. — Жду аргументов в доказательство твоей версии… Жду фактов , на которых основывается твое утверждение… Наверно, я слишком поздно встал…
— Нет, — извинился Ион Роман. — Наверно, это я слишком рано лег. Но я больше не мог выдержать.
— Значит, аргументы добывались вчера вечером на двух фронтах, может, даже на трех, — сказал Тудор.
Ион Роман старался не упустить ни одной подробности из своих разговоров с Еленой и Эмилем Санду. Но его последние слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.
— Я своими глазами видел на шее Елены, — кстати, весьма элегантной шее — колье, «невинно» подаренное ей в понедельник за обедом господином Винченцо Петрини, необычное колье, собранное из сотен блестящих подковок.
— Это невозможно! — отразил Виктор Мариан. — Господин Винченцо Петрини в воскресенье вечером никуда не отлучался. Он был вместе со всеми в театре. Он не может быть Нико Николой! И не мог вскрывать сейф Аваряна в Бухаресте, сидя здесь, в Констанце, в театре или по дороге из театра в гостиницу. Разве вы не помните, что пишет Владимир Энеску? Они были вместе в театре и вместе вернулись. Помимо дневника Энеску, это подтвердила и уборщица, которая видела, как сицилиец прошмыгнул к Елене после того, как от нее вышел Раду Стоян…
— А еще был эксперт-счетовод… — напомнил Ион Роман, — который сидел в театре позади Винченцо Петрини. Вы забываете, что в воскресенье я был здесь и, значит, тоже могу подтвердить достоверность заметок Владимира Энеску. Вообще-то. в тот вечер после театра я проверял журналиста и нашел, что его записи очень точны в том, что касается передвижения персонажей в зоне отель — пансионат. Его дневник — это своего рода свод алиби. То есть: на все воскресные вечер и ночь у ребят из пансионата, сицилийца, девушек и самого журналиста очевидные и надежные алиби. Кого с нами не было? Марино, который с возмущением отклонил приглашение, а также Эмиля Санду, Дориана и Паскала…
— Нужно немедленно их пригласить и проверить их алиби! — предложил Виктор Мариан. — Где они в воскресенье провели вечер и ночь? Если бы Жильберт Паскал оставался в отеле, мадемуазель Елена не сиганула бы в окно… Мне кажется, вещи начинают проясняться…
Но Тудор энергично мотнул головой, он на этот счет придерживался иного мнения.
— Это только кажется… А на самом деле все запутывается… и, на мой взгляд, мы упускаем самое важное, самое серьезное. Ведь здесь были и другие события, и сколько бы мы ни старались, мы не можем без явных натяжек и несуразиц связать происшедшее в Бухаресте с разыгравшейся здесь трагедией.
— Я возвращаюсь к своей прежней идее! — вновь овладел инициативой Виктор Мариан. — Ребята пронюхали что-то про ограбление в Бухаресте. Дан ли, Раду ли, к сожалению, точно мы знать не можем. Возможно, Раду — он ведь был служащим общества, где застраховал свои анонимные ценности Аварян. Ребята что-то узнали, это стало известно, и их приговорили к смерти. Почему Дан непременно хотел поговорить с Паулем Сораном уже после назначенного часа фатальной встречи? А как замышлены убийства? Дьявольски. Дана убили втихую, в таком месте, где его, может, никогда бы и не нашли, и так, чтобы Раду ничего не узнал и тоже пошел на свидание. Я почти уверен, что Раду и Дан что-то знали и договорились между собой… А Пауля Сорана — я возвращаюсь к своей идее — надо было убить просто для страховки. Мертвые молчат. Даже если отпадает гипотеза, что убийца опасался, как бы Пауль не услышал что-нибудь от Раду, пока спасал его, эта версия все же остается рабочей. Откуда ему было знать, что ребята не сообщили что-нибудь Паулю по телефону или не оставили какую-нибудь записку? Значит, Пауля Сорана надо было убрать вместе с остальными… Он не подозревает, кто мог послать ему записку?
Тудор рассказал о содержании своего разговора с Паулем Сораном:
— Когда я спросил его, не приходило ли ему в голову, кто мог быть автором записки, он мне ответил дословно следующее: «Кажется, мне становится хуже!»
— Настоящий рыцарь! — усмехнулся Виктор Мариан. — Но как горько он обманулся!..
— Одно ясно наверняка, — сказал Тудор. — Существует связь между тем, что происходило в Бухаресте и здесь, но ее почти невозможно нащупать. Факты, алиби противоречат друг другу…
— Мы проверим и остальных, тех, кто не фигурирует в компании, описанной Энеску, — упрямо гнул свое Виктор Мариан. — По минутам, по секундам, если понадобится…
Думаю, такой точности не понадобится, — сказал Тудор. — Надо проверять до разумных пределов…
— А убийство Раду Стояна? — переспросил Виктор Мариан. — Там речь идет о минутах… и, кажется, у всех есть алиби…
— Не стал бы ручаться за это, — вмешался Ион Роман, — начиная с сегодняшнего утра. Я едва дождался, пока мы придем сюда… Солнце меня подняло слишком рано, и от нечего делать я направился к пляжу с мыслью еще раз взглянуть на места, где все произошло… Солнца такого давненько не видели, и неудивительно, что на пляже возле Теплой бухты уже появились люди, хотя не было еще и шести. Какая-то семья — папа, мама, два мальчика и девочка — уже пыталась загорать. Дети посмелее пробовали воду и даже барахтались. Там, в бухте, вода никогда не бывает холодной. Я бродил по злополучным местам, как вдруг услышал крик. Кричала девочка. Она уронила в воду голубой мяч, и его понесло за буйки в море. Сначала я даже не понял, в чем дело и что речь идет о мяче. Предмет, на который показывала девочка, был похож на голову пловца. Я подошел поближе и пожалел, что не так хорошо плаваю, чтобы помочь ей. Отец девочки хотел отправиться за мячом, но жена остановила его: не надо, мол, море само выбросит его на берег. И пошла с дочкой к Большому омуту. Мяч как раз миновал водный вал и взял немного странный курс. Я двинулся вслед за мамой и дочкой и стоял на берегу, пока волны не выбросили мяч на берег. Длилось это с полчаса, но я понял, что время даром не теряю. С разрешения девочки я осмотрел мяч. Это был обыкновенный надувной мяч с убирающейся вовнутрь трубочкой и затычкой. Надуть его можно где угодно — на земле, в воздухе, в воде, а сложенный легко незаметно спрятать в купальном костюме и пронести с собой в море. А там надуть и пустить на волю волн. Я спросил женщину, где она купила мяч. Оказалось, в Констанце. На вопрос, были ли и другие цвета, ответила, что были любые: черные, зеленые, желтые, красные, оранжевые, всякие. Почему меня заинтересовал мяч и зачем я предпринял всю эту одиссею? Когда девочка закричала и стала показывать пальцем в море, я решил поначалу, что тонет человек. Говорю вам, издали мяч в точности походил на купальную шапочку!..
Тудор с явным вниманием слушал Иона Романа. Во время рассказа он раскрыл черную тетрадь Владимира Энеску, чтобы перечитать пассажи, посвященные бесстрашию разноцветных шапочек в открытом море и их возвращению к гряде бурунов у «Белой чайки». Потом захлопнул тетрадь и посмотрел на Иона Романа.
— Да… — наконец сказал он. — Здесь есть одна потрясающая подробность… непонятно, как я раньше ее не заметил, какая-то была смутная догадка, но если бы не твой рассказ… В общем… одну из загадок можно объяснить. Это абсолютно потрясающая подробность!
— С этой секунды каждая шапочка, каждый пловец в море становятся автоматически подозреваемыми, — встрепенулся Виктор Мариан.
— Вот именно! — согласился Ион Роман.
— Алиби больше нет ни у кого. Все на подозрении…
— Все автоматически становятся подозреваемыми… — задумчиво повторил Тудор. — Так можно истолковать дрейф мяча у «Белой чайки». Все автоматически попадают под подозрение… Но я по-другому понимаю всю эту историю! С этого мгновения остается только один подозреваемый… Да, только один!
2
Иону Роману и Виктору Мариану было поручено проверить алиби каждого в ночь с воскресенья на понедельник. Тудор послал за адвокатом Жильбертом Паскалом и уселся в кресле за столом заседаний в служебном номере. Погрузившись в свои мысли, он даже не услышал стука в дверь. И только увидев, как поворачивается ручка замка, вспомнил, что вызывал адвоката, и вышел ему навстречу.— Присаживайтесь… — пригласил его Тудор к столу. — Не приношу протокольных извинений, ибо дело приняло весьма серьезный оборот.
— В таком случае, — адвокат отступил на шаг, — я не вымолвлю ни слова… в отсутствие моего представителя, маэстро Дориана. Он должен прибыть после обеда…
Тудор устало сел в кресло:
— Господин Паскал! Слышали ли вы когда-нибудь выражение «заморские цацки», произнесенное по-французски?
Адвокат отступил еще на шаг:
— Я протестую против любых вопросов! Ваша обязанность — образцово и безупречно служить закону!
— Господин Паскал! — тихо, почти безразлично повторил Тудор. — Одна из «заморских цацек»— колье с подковками — находится с понедельника во владении мадемуазель Елены, но нам она его показала только вчера вечером…
Адвокат Жильберт Паскал пододвинул первое попавшееся кресло и, обмякший, рухнул в него.
— Полагаю… — пролепетал он, слегка оправившись от замешательства и испуга, — разумеется, это не розыгрыш? И все же это невозможно! Сперва, пожалуйста, позвольте мне на него взглянуть…
— Не думаю, что это необходимо. Пустая трата времени, которая в любом случае пользы вам не принесет, — отрезал Тудор. — Но если вы настаиваете…
Адвокат Жильберт Паскал снова безжизненно обмяк в кресле. Будто расслаблялся по системе йоги.
— А может быть, и трата времени, — согласился он, постепенно приходя в себя, — которая бы вызвала еще один приступ… Благодарю вас…
Адвокат не притворялся. Почти неуловимыми упражнениями он на глазах восстанавливал самоконтроль. Тудор невольно восхитился его силой воли и трезвостью ума…
— Однако нас в меньшей степени интересуют эти «заморские цацки», — продолжил Тудор, — или, вернее, интересуют в той мере, в какой они являются частью «настоящих цацек». Господин адвокат! Появление этих «заморских диковин», здесь, в гостинице, вскоре после ограбления в Бухаресте, а также некоторые признаки того, что разыгравшиеся здесь трагедии тесно связаны с событиями в Бухаресте, как и тот факт, что Аварян по состоянию здоровья не может говорить, — все это, думаю, дает вам право раскрыть нам объект и особые условия договора между вами и господином Аваряном. Хочу привлечь ваше внимание к тому, что быстрейшее прояснение этого вопроса может весьма ускорить прояснение другого, относящегося к самой мерзкой, самой чудовищной категории. Надеюсь, вы меня понимаете. Я не желаю ничего иного, как только примерно и безупречно служить закону!
— У меня нет в этом сомнений, — ответил адвокат Жильберт Паскал, стараясь придать своему тону как можно больше торжественности. — И я совершенно чистосердечно заявляю, что в этом плане я к вашим услугам… К сожалению, мне нечего больше добавить к тому, что я уже рассказал о договоре между нашей, компанией и Аваряном. Это анонимный контракт, за ним стоят крупные финансовые тузы, есть страховка и за рубежом. Аварян показал нам свой сейф с солидными гарантиями, обрисовал предмет договора, представил несколько доподлинных свидетельств, не подлежащих сомнению… и предложил контракт. Мы согласились. Устно нам было сообщено, что представляет собой застрахованный объект. Официально, на бумаге он обозначен кодом X. Стоимость контракта огромна, но огромны и проценты, выплачиваемые Аваряном, тем более что мы приняли необходимые меры, дабы избежать большого ущерба при неожиданных обстоятельствах… несчастный случай, например… Разумеется, своими средствами мы не возместили бы понесенный урон, нам все, до последней копейки, покрыли бы из-за рубежа, но ущерб престижу был бы невосполнимым, а это равнозначно самоубийству. Поэтому мы обратились к местным гарантам, братьям Дориан, весь капитал которых также застрахован, за границей. Это очень надежная система. Ибо потери, понесенные участником в нижнем эшелоне, покрываются за счет верхнего, уровень которого столь высок, что любая сумма убытка не скажется чересчур болезненно.
— Все это — социально-экономическая подоплека контракта, — уточнил Тудор, — но…
Адвокат Жильберт Паскал уловил смысл паузы.
— Да, — продолжал он, — я хотел поточнее изобразить вам общий фон, чтобы увидеть, в какой степени туда вписываются либо не вписываются какие-либо криминальные побудительные мотивы… Предмет сделки составляет то, что в узких кругах известно под названием «Красный скорпион»… Это давняя история, ей не меньше двух веков. «Красный скорпион»— одно из самых драгоценных ожерелий в мире и почти два века перемещается тайно. Неизвестно, кто был его первым владельцем, и поэтому существует, если можно так выразиться, священная заповедь — при любой сделке никогда не упоминать и никому не сообщать имя владельца. Кто угодно может продать его кому угодно. За два века еще никто официально не заявлял об утрате «Красного скорпиона». Возможно, оно и случалось, но огласка означает смерть — и это вторая священная заповедь «Красного скорпиона». Клятва, с которой вступают в сделку, состоит из двух слов, произносимых только по-французски. Под ними подразумеваются два сопутствующих украшения — колье из подковок и колечко в форме подковы, — особой ценности они не имеют… Это все, что мне известно про «Красного скорпиона». Может быть, братья Дориан знают больше подробностей, чем я, однако сомневаюсь. «Красный скорпион» попал к Аваряну неизвестно как, точно так же, как неизвестно, как и куда он перекочевал в настоящий момент… если, конечно, Аварян не инсценировал ограбление… Однако исчезновение «цацек» означает смену владельца… Потому что каждый владелец обязан сменить прежние «цацки» и пустить в заинтересованные круги пароль и символику новых «цацек»… Если вас интересуют точные данные…
— Нет, — ответил Тудор. — Есть ли у вас представление о реальной стоимости «Красного скорпиона»?
— Его стоимость определяется не каратами, — ответил адвокат, — а по договоренности, в соответствии с которой цена может подскочить до миллионов долларов или упасть до сотен тысяч. В зависимости от колебаний на ювелирном рынке. Но чтобы вы представили себе… если кто-нибудь вздумал бы продать рубины и центральный бриллиант порознь, он все равно получил бы за них сотни тысяч долларов, хотя это было бы преступной глупостью.
— А вы неплохо информированы! — заключил Тудор.
— Но не благодаря господину Аваряну, — живо отозвался адвокат. — Я хорошо знал другого владельца «Красного скорпиона», так сказать… другого участника эстафеты, потому что ни у одного владельца он подолгу не задерживается. И не забудьте: любой может продать его кому угодно за любую цену. И никто не спросит ни имени продавца, ни откуда у него эта вещица…
— Похищали ли его уже когда-нибудь? — спросил Тудор, осененный внезапной мыслью.
Всего два раза за последние двадцать лет, говорят, даже за всю историю крали его только в эти последние двадцать лет.
Имена похитителей тоже под запретом?
— Нет, — ответил адвокат, — похитить ожерелье за всю историю удалось дважды только одному-единственному человеку. Его имя — Нико Никола.
3
Тудор украдкой окинул взглядом своих сотрудников. Ион Роман нервничал, сидел хмурый, без конца теребил блокнот в кожаной обложке, в котором никогда ничего не мог найти, он держал его «для понта», специально для тех, кто боялся письменно зафиксированных слов. Свежевыбритый, элегантный Виктор Мариан, в тонком летнем костюме, походил на курортника. Морской воздух начал на нем благотворно сказываться. Он и решился начать великую битву за алиби:— Портье, клерк бюро обслуживания и уборщица ничего толком не могли сказать, хотя из их неточностей можно тоже сделать точный вывод. Они не знают, ни когда ушли, ни когда вернулись трое… назовем их любителями острых, ощущений, то есть господа Эмиль Санду, Жильберт Паскал и Андрей Дориан. Помнят лишь,, что не видели их в течение ночи, но это, по их же словам, означает, что люди могли и быть и не быть в гостинице. Все дело в двери на террасу. На ночь, после десяти вечера, эта дверь запирается, но каждый постоялец вместе с ключом от номера получает и специальный ключ от этой двери. Загулявшие или любвеобильные клиенты заходят обычно именно через нее. Мы можем удовольствоваться лишь тем, что никто — ни уборщица, ни портье, ни администратор — их не видел. Та же история и с господином Марино — ночью никто его не видел, но все привыкли к его чудачествам: на пляж отправляется ни свет ни заря, в полночь — спит на террасе или на балконе… так что на него перестали обращать внимание… Как видите, ни одного надежного алиби,, чего, по правде говоря, я и ждал…
Настал черед Иона Романа, который провел беседы со всеми людьми, о которых шла речь. Но больше алиби его беспокоило иное:
— Теперь, когда вы убедились, что Нико Никола не легенда, прошу учесть, что я уже говорил раньше: за всю свою карьеру он не совершил никакого насилия, даже стекла не разбил, не говоря уж о том, чтобы кого-то ударить… Здесь же слишком много крови, и все это не вяжется с почерком Николы… Я повторяю это, чтобы мы не пытались искусственно связать между собой события в столице и здешние убийства…
— Время многое меняет, — улыбнулся Виктор Мариан.
— Как будет угодно, — покорно уступил сыщик, — Я хотел лишь напомнить девиз Николы: ни следов, ни насилия… Напоминаю об этом, потому что все же верю — Нико Никола здесь. Он вскрыл сейф Аваряна — никто другой этого даже бы не попытался… и таким образом в третий раз выкрал «Красного скорпиона»… Перехожу к алиби… Прежде всего пакт о едином заявлении лопнул, как мыльный пузырь. Каждый сам за себя. Господин Марино выгнал меня, добавив, что если я еще раз перешагну порог его комнаты, то покину ее через окно…
— До земли метра три, — усмехнулся молодой детектив.
— Господин Эмиль Санду, — продолжал Ион Роман, — говорил, что он был на танцах, на гулянье, как раз в Мангалии. Пил, танцевал, дал понять, что не удержался, как всякий молодой человек, и от некоторых соблазнов, но не помнит ни имени, ни дома, ни улицы — ничего, что могло бы подтвердить его пребывание в Мангалии в ночь с воскресенья на понедельник. Он утверждает также, что в отель вернулся с рассветом и вошел, разумеется, через террасу… Господин Жильберт Паскал не может из рыцарских соображений сказать, где провел ночь. Архитектор Андрей Дориан — то же самое. Все, что удалось выведать у обоих, — это что они вернулись в отель утром, причем и тот и другой — через террасу…