Киз Грегори. Духи Великой Реки

   Возможно, он обречен, несмотря ни на что, подумал Ган; придя к этому оптимистическому выводу, он откинулся на постели и еще раз попытался уснуть в надежде, что сон даст если не ответы на мучающие его вопросы, то хоть покой.
 
   – Как можем мы быть уверены, что это тот самый поток, который нам нужен? – спросил Гхэ подозрительно.
   Старый ученый на ярком полуденном свету моргал, как сова. Он махнул рукой в сторону устья, отделенного от основного течения Реки песчаной косой, поросшей бамбуком и другими неизвестными Гхэ растениями.
   – Это первый достаточно широкий приток, впадающий в Реку с этой стороны, с тех пор как мы покинули Вун, – ответил Ган, умудрившись заставить сухие факты звучать как ворчливая отповедь. Гхэ подумал, не одернуть ли старика, но рядом стояли Гавиал и Квен Шен, и нужно было соблюдать этикет.
   Он повернулся к Гавиалу, который с недовольным выражением рассматривал устье притока.
   – Сможем мы подняться по этой реке? – Гавиал мало в чем смыслил, но о плавании на корабле все же знал больше, чем Гхэ.
   Гавиал театрально развел руками.
   – Не особенно далеко, как мне кажется. Эта песчаная отмель – плохой знак: заставляет думать, что и все русло окажется заиленным. – Он повернулся к Гану, уперев руки в бедра. – В твоих книгах есть сведения о глубине потока?
   Ган неохотно раскрыл толстый том, который он против своей воли принес в установленный на палубе шатер из своей каюты. Теперь книга лежала на столике красного дерева, где обычно находилась карта Гавиала.
   – Посмотрим… – пробормотал он. – Так… Берега густо заросли бамбуком… Хорошо ловится рыба, особенно форель… Вот: «Устье имеет в ширину двенадцать медных мер, а в глубину – пять. Ширина и глубина русла остаются такими же на протяжении восьми лиг; дальше река разделяется на два рукава, ни один из которых не судоходен. Дальше можно плыть только на плоскодонном скифе». – Старый ученый поднял глаза от книги. – Вот что тут сказано.
   Слушая Гана, Гхэ рассматривал устье потока. На его несведущий взгляд, корабль с легкостью должен был там пройти; за песчаной косой и скоплением принесенных водой стволов и ветвей деревьев река казалась широкой и чистой.
   Гхэ прищурился. Там, где приток встречался с Рекой, что-то происходило. Струи потока были светлее, и там, где воды сливались, Гхэ заметил завихрения – не в самой влаге, но в той субстанции, что скрывалась за ней. Гхэ уловил отчаяние, звучащее в воздухе, как отзвук знакомой песни.
   Отчаяние, боль, голод. Первые два чувства принадлежали вливающемуся в Реку потоку; ощущение голода, несомненно, исходило от бога-Реки – оно в точности напоминало то, что испытывал сам Гхэ, оказавшись далеко от воды, когда его пищей могли быть только живые души. Бог-Река пожирал этот меньший поток – не только его воду, но его душу. Это означало, что в мире есть и другие духи, кроме Реки. Не боги, конечно, но существа, похожие на богов.
   Внезапное понимание этого нанесло Гхэ почти физический удар; он не слышал ни слова из продолжавшегося между Гавиалом и Ганом разговора. Глядя на бесконечно длящуюся гибель притока, он словно вновь услышал самодовольный смех того существа, что скрывалось под Храмом Воды, – существа, которое смотрело на Реку почти свысока.
   Гхэ едва не убил Гавиала, когда этот глупец дернул его за руку. Он чувствовал, как в нем нарастает мощь, и одновременно ощутил внезапно обострившийся голод – должно быть, отражение голода Реки. Однако предостерегающий взгляд Квен Шен заставил Гхэ смягчиться.
   – Ну же, мастер Йэн, – говорил Гавиал. – Я настаиваю, чтобы ты слушал внимательно.
   – Прости меня, – сказал Гхэ, стараясь, чтобы в его голосе прозвучал интерес, которого он на самом деле не испытывал. – Я просто задумался о том, что нам предстоит покинуть Реку. Это кажется таким странным.
   – Да, – согласился Гавиал. – И мне не совсем понятно, зачем мы это делаем. Восемь лиг – не так уж много. Что можно обнаружить на расстоянии восьми лиг? Мне представляется, что гораздо лучше плыть и дальше по Реке.
   – Дорогой, – ласково сказала Квен Шен, похлопав супруга по плечу, – разве ты не помнишь, как сам же объяснял мне важность нанесения на карту судоходных рек и сухопутных маршрутов? Почтенный Ган говорит, что этот поток как раз и дает такую возможность. Не забудь, ты говорил еще и о том, что команда нуждается в остановке на берегу, чтобы поохотиться и пополнить запасы. Разве будет лучшая возможность для охоты, чем теперь?
   – О, действительно, – проговорил Гавиал, – я и в самом деле подумывал об остановке.
   Гхэ удивлялся про себя, как такая женщина, как Квен Шен, удерживается от того, чтобы придушить ночью этого безмозглого фата; однако ответ был ему известен. В Ноле женщина могла достичь власти только благодаря супругу, сыну или брату. Гавиал унаследовал высокое положение, но мозгами, чтобы воспользоваться им, не обладал. Всем при дворе было известно, откуда берутся мысли этого вельможи, и все испытывали облегчение от того, что нашлась рука, которая им управляла.
   – Хорошо, – продолжал Гавиал, – пусть рулевой повернет корабль, а я отдам приказание драконам. – Он обратился к ожидавшим его приказа воинам: – Солдаты, держите луки наготове и зарядите катапульту! Мы вступаем в неизвестную страну, и кто знает, что мы там найдем.
   Через несколько минут нос корабля раздвинул водоросли в устье потока, и судно двинулось по водному пути в глубь земель менгов. Когда они пересекли границу, которую никто, кроме него, не мог видеть, Гхэ ощутил дрожь и приступ тошноты, которые, однако, быстро прошли, хотя чувство неопределенной тревоги осталось. Квен Шен призывно взглянула на него. Как эта женщина понимает его настроение, как умеет угадать, в чем он нуждается! Побыв еще немного на палубе, Гхэ спустился в свою каюту и стал ждать ее прихода.
   Ган уже давно вернулся к себе и сидел, погрузившись в еще один научный труд. Сколько же книг притащил с собой на корабль старик? Проходя мимо, Гхэ заметил, как по лицу Гана скользнуло выражение… триумфа?.. надежды? По старику никогда ничего точно не скажешь. Должно быть, нашел в своей книге что-то интересное. Лицо Хизи так же загоралось, когда ей удавалось найти в манускриптах подтверждение тому, что она подозревала или на что надеялась. Тогда, правда, Гхэ не имел достаточно могущества, да и надобности улавливать эти ее чувства; Хизи просто излучала их, как солнце излучает свет.
   Хизи. Теперь уже скоро!
   Тело Гхэ напряглось в предвкушении прихода Квен Шен.
   Ган слышал, как мимо прошел Гхэ, – он уже давно научился узнавать шаги вампира. Старик поспешно начал сам себе читать поэму, стараясь скрыть за этим свои истинные чувства, такие опасные надежду и триумф.
   Гхэ скрылся в своей каюте, но Ган все продолжал бормотать:
 
   Смерть идет в селенья смертных —
   Приниматься за уборку,
   Засияют искры света
   В темной взоре Смерти зоркой.
   День за днем забота Смерти —
   Все уборка, да не лень ей…
   По душе служанке этой
   Люди смертные в селеньях.
 
   Только когда он услышал, как Квен Шен вошла в соседнюю каюту и оттуда стали доноситься звуки, свидетельствующие о чувственных радостях, Ган позволил себе вернуться к тому месту в книге, на котором остановился; крупный заголовок, написанный древними знаками, гласил: «О природе и характере драконов».

ХХV
ПАДАЮЩИЕ НЕБЕСА

   Упавшая на Перкара тень удивила его. Не то чтобы он не слышал, как кто-то карабкается по неровной каменистой поверхности скалы, – он уже давно понял, что кто-то поднимается на вершину, по-видимому, чтобы повидаться с ним. Что его удивило, так это ее размер – даже если учесть, что садящееся солнце удлинило все тени, огромный черный силуэт не мог принадлежать никому, кроме Тзэма – Тзэма или какого-то огромного зверя; впрочем, о звере Харка предупредил бы его.
   С другой стороны, если подумать, то Харка в последнее время не очень старательно выполняет свои обязанности; Перкар решил взглянуть, чьи плечи отбрасывают эту темно-синюю тень.
   Это и в самом деле оказался Тзэм. На лице Перкара, должно быть, отразилось такое изумление, что великан поднял руку, показывая, что, когда отдышится, объяснит, зачем пришел.
   На это потребовалось несколько минут. Несмотря на то что день был прохладным, полувеликан обливался потом: ветерок доносил до Перкара острый запах разгоряченного тела в смеси с ароматами сухого можжевельника, шалфея и тысячелистника.
   – Народ моей матери, великаны, – наконец пропыхтел Тзэм, – должно быть, живут на ровной и мягкой земле. Мы определенно не созданы для того, чтобы лазить по горам.
   Перкар растянул губы в улыбке, хотя улыбаться ему не хотелось. Он вызвался нести дозор на высокой скале ради того, чтобы побыть в одиночестве: ему многое нужно было обдумать, и компания его не привлекала. Но все же он испытывал своего рода настороженное уважение – даже восхищение – по отношению к полувеликану, хотя время и обстоятельства сделали их знакомство совсем поверхностным. Если приход Тзэма был дружеским жестом с его стороны, стоит постараться скрыть свое дурное настроение, хотя на душе у Перкара было невесело. Его отец всегда говорил: упустить предложенную дружбу – все равно что не заметить важный след, а Перкар чувствовал, что уже много таких следов пропустил за свою короткую жизнь. Последнее время его друзья обрели нехорошую привычку умирать, и у юноши остались только Нгангата и, может быть, Хизи; оба они в данный момент с ним не разговаривали, и не без причины. Так что еще один друг очень бы Перкару пригодился.
   Поэтому он улыбнулся вымученной улыбкой, махнул рукой в сторону крутого склона скалы и сказал:
   – Ну, это еще не гора – скорее просто одинец. – Он показал на высокие пики на северо-востоке. – Вон там и правда горы. Будь доволен, что мы их обогнули.
   – Я и доволен, – согласился Тзэм, вытирая лоб и озираясь. – А здесь, наверху, хорошо. Вершина скалы напоминает мне место, куда мы с Хизи часто ходили.
   – Правда? – Перкару трудно было представить себе такое. То, что он видел в столице империи, производило, конечно, сильное впечатление, и на расстоянии его высокие каменные стены обладали своеобразной загадочной красотой; но ничто из виденного им в Ноле не напоминало выветренного камня склона, на котором они сидели, и зеленой долины с извивающимся по ней ручьем у подножия скалы, где расположились Хизи и остальные.
   – Более или менее, – уточнил Тзэм. – Немного похоже на то, как мы сидели на крыше дворца и смотрели сверху на город. Так же светит солнце, так же пахнет. И там был дворик с цветами, совсем как здесь. – Толстым как сосиска пальцем Тзэм показал на заросли белого тысячелистника, окрашенные в розовый цвет закатом; ковер соцветий колыхался под еле заметным ветерком, резко контрастируя с голыми черными скелетами хребтов, окружавших плато с юга и с запада.
   – Я никогда ничего подобного в Ноле не видел, – признался Перкар. – Да я и недолго там пробыл.
   – И к тому же по большей части ты был на берегу Реки, я знаю. – Массивное лицо Тзэма отразило непривычную задумчивость. – Я пришел просить тебя об одолжении, – неожиданно выпалил он.
   – Проси, – ответил Перкар. – Хотя я и не знаю, чем сейчас могу быть тебе полезен.
   – Можешь, можешь, – заверил его Тзэм. – Ох, до чего же хорошо, что ты понимаешь мой язык! Даже Хизи говорит по-нолийски, только когда мы остаемся одни, да и то теперь все реже и реже. Она хочет, чтобы я научился говорить по-менгски. – Он смущенно потупился. – Мне это не очень хорошо дается.
   Перкар понимающе кивнул:
   – Мне тоже, друг. Я говорю на твоем языке, потому что меня каким-то образом научил ему бог-Река. Или, может быть, Хизи, сама о том не подозревая. Но по-менгски я говорю еще хуже тебя.
   – Я спорить мы говорить друг друга хорошо на менгски, – заикаясь, сказал Тзэм на языке кочевников.
   – Да. Мы говорить вместе хорошо, – на таком же ломаном языке ответил ему Перкар, и оба улыбнулись. Юноша снова ощутил теплое чувство к великану, которое было трудно объяснить: Тзэм покушался на его жизнь при первой встрече, а с тех пор держался настороженно. Но что-то в его преданности Хизи, в его искренней бескорыстной любви к ней вызывало симпатию Перкара. Когда бог-Река стал изменять Хизи, только Тзэм не дал Перкару ее убить: не силой, а просто своим присутствием, заслонив ее своим израненным телом. Прежде чем он смог бы убить Хизи, Перкар должен был бы убить Тзэма – а на это он оказался не способен: может быть, потому, что великан многим так напоминал Нгангату. Дело было не в том, что оба они – полукровки; просто у обоих были яростные добрые сердца.
   Перкар так близко и не познакомился с Тзэмом. Из-за ран, полученных при бегстве из Нола, полувеликан не смог участвовать в осенней и зимней охоте менгов. А потом и сам Перкар пострадал – сразу же, как вернулся в деревню.
   – Тебе почти удалось рассмешить меня, – сказал он Тзэму, все еще улыбаясь после обмена репликами на ломаном менгском. – Это больше, чем удавалось последнее время кому-нибудь из-за моего паршивого настроения. Так что проси об этом твоем одолжении.
   – Пожалуй, сначала ты должен кое о чем узнать, – начал Тзэм серьезно, и улыбка сбежала с его лица. – О чем-то, чего я стыжусь. Когда ты был болен, я советовал Хизи не возиться с тобой, оставить тебя умирать.
   Перкар медленно кивнул, сузив глаза, но не стал перебивать Тзэма, и тот продолжил свои признания, упорно глядя на кустик тысячелистника у себя под ногами.
   – Она и так уже многого натерпелась, – объяснил Тзэм. – Как я тогда понял, она должна была проделать что-то с этим своим барабаном. Что именно, мне неизвестно, я знал одно – для нее это очень опасно. Я не мог вынести мысли о том, что может случиться…
   – Я понимаю, – перебил его Перкар. – Этого ты можешь не объяснять. Она ведь ничего мне не должна.
   – Она думает не так. Может быть, и правда она у тебя в долгу. Но это к делу не относится, потому что я уж точно твой должник. Ты спас ее, когда я не смог этого сделать. Ты спас нас обоих. – Тзэм нахмурился и закусил губу. – Это ужасно меня злило.
   Перкар усмехнулся, хотя это был невеселый смех.
   – Думаю, что понимаю и это тоже.
   – Но самого худшего я еще не сказал, – продолжал полувеликан. – После того как меня ранили, я лежал пластом, и вокруг были только эти люди, бормочущие тарабарщину, а потом мне только и оставалось, что поразвлечься с их женщинами… – Он пожал плечами. – Но это все к делу не относится. Беда была в том, что Хизи все время куда-то исчезала, уезжала вместе с тобой. Я решил, что больше не смогу защищать ее, не смогу даже сопровождать. И я подумал: вы с ней поженитесь и для меня все вообще станет плохо. Хизи я не мог ничего этого сказать, понимаешь?
   – Поженимся? – изумленно переспросил Перкар. – Откуда ты взял, что мы влюбились друг в друга?
   Тзэм беспомощно пожал своими массивными плечами:
   – Не знаю. Ничего я не знаю. Но она к тебе привязана, как раньше была привязана только ко мне и к Квэй и к Гану. Это меня испугало. И когда я подумал, что она собирается рискнуть жизнью ради тебя, такая возможность испугала меня еще больше.
   – Ты испугался потому, что ты ее любишь.
   – Нет, дело в другом, и это-то самое плохое. Я ведь думал: «Что я буду делать без нее?» – а не «Что она будет делать без меня?»
   Перкар долгую минуту всматривался в лицо великана, искаженное страданием.
   – Хизи знает? – спросил он тихо.
   – Она знает, что здесь от меня нет прока. Она меня жалеет. Она старается скрыть это за всякими красивыми словами, но так оно и есть. К вам остальным она обращается за помощью, у вас черпает силу, а меня она только жалеет. И она права. От меня здесь нет никакой пользы. Да и нигде нет – кроме как в Ноле, во дворце. Там ведь такое маленькое пространство. Там легко было быть сильным, Перкар.
   Перкар подумал, что никогда еще не видел такой скорби. Как и все в нем, печаль великана было огромной.
   – Так что же я могу сделать для тебя, друг? – ласково спросил Перкар.
   – Научи меня биться не только на кулаках. Научи меня снова приносить пользу. Дай мне знание об этой стране.
   – Что? Но я же не знаю здешних краев – мой дом далеко отсюда. И я совсем не великий воин.
   – Я видел, как ты сражаешься, – сказал Тзэм. – Если ты не хочешь помочь…
   – Погоди, погоди, я хочу, чтобы ты понял. Я хорошо сражаюсь, потому что у меня бог-меч, а вовсе не потому, что я такой уж умелый.
   – Не понимаю. Ведь это же в твоей руке меч.
   – Это так. Но Харка рассекает сталь, показывает мне, куда нужно ударить – а если я делаю ошибку и получаю рану, Харка меня исцеляет.
   – Но все равно: ты знаешь, как биться мечом, иначе все это не принесло бы тебе пользы.
   – Это верно. Я неплохой боец, просто не такой великий воин, каким ты меня считаешь. Ну а насчет обучения… Я никогда ничего такого не делал.
   – Ты все же мог бы научить меня, – настаивал Тзэм.
   – Почему ты обращаешься ко мне? – с внезапным подозрением спросил Перкар. – Почему не к Нгангате, Ю-Хану или Предсказателю Дождя? Потому что я убийца? Потому что достаточно показать Перкару на врага и сказать «Убей»? Натравить, как собаку? – Юноша пытался сдержать накопившуюся в нем горечь, но она все же выплеснулась наружу. Тзэм считал себя бесполезным. Но, может быть, это лучше, чем иметь всего единственное применение? И какой прок быть убийцей, если ты боишься всего на свете?
   Тзэм ничего не ответил на пламенную речь Перкара, но его брови полезли вверх.
   – Отвечай, – потребовал Перкар, – почему я?
   Тзэм сделал странную гримасу – Перкар не мог понять, исказил ли его лицо гнев, горе или безнадежность, – потом его губы растянулись, открыв квадратные белые зубы, словно в устрашающем оскале. Но дело было в другом: Тзэм изо всех сил сдерживал улыбку. Даже смех! Гнев Перкара погас так же быстро, как и вспыхнул.
   – Что это ты? Над чем ты смеешься?
   – Мне не следовало бы смеяться. – Тзэм обхватил себя руками, без успеха сдерживая хохот. – Но ты выглядел таким серьезным…
   Перкар растерянно смотрел на него, но смех великана, хоть и совершенно беззлобный, заставил его почувствовать себя глупо; к тому же он обнаружил, что и сам улыбается.
   – Так почему? – снова спросил он.
   – Ну, я ведь выбрал тебя только потому, что ты говоришь по-нолийски… – Больше Тзэм не мог сдерживать хохот. Зрелище сотрясающегося человека-горы было таким невероятно смешным, что и Перкар не утерпел и присоединился к Тзэму.
   – Знаешь, меч – это не для тебя, – сказал Перкар, когда к ним вернулась серьезность.
   – Да ну?
   – Нет. Во-первых, у нас нет лишнего меча, да и едва ли найдется такой, что был бы тебе по руке. Во-вторых, со своей силищей ты сломаешь любой клинок. Нет, тебе подойдет топор.
   – Моя мать всегда носила при себе топор.
   – Твоя мать – воительница?
   – Она была одной из телохранительниц императора. Он обычно выбирает для своей личной охраны чистокровных великанов.
   – Но тебя не учили сражаться?
   – Только голыми руками. Меня учили борьбе и кулачному бою. Думаю, при дворе боялись научить меня пользоваться оружием.
   – Могу это понять. Не хотелось бы мне иметь вооруженного раба, который втрое меня больше.
   – Нет, дело не в этом. Моя мать была еще массивнее, а мужчины ее племени и подавно крупнее. Но они не… Не очень умны. Им никогда и в голову не придет взбунтоваться или убежать, пока их хорошо кормят и обращаются с ними с почтением. Но император решил попробовать… Он велел матери взять в мужья обычного человека. Говорят, это делали и раньше, но я оказался первой удачей. Император опасался, что я могу быть сообразительнее родичей матери, поэтому меня никогда не учили пользоваться оружием. Он много лет держал меня при дворе как диковинку, но потом это ему, должно быть, надоело, и он сделал меня телохранителем своей дочери.
   – Они случили твоих родителей, как скот? Что за гадость!
   Тзэм задумчиво покачал головой.
   – Разве это так уж отличается от брака по расчету? У твоего народа такое тоже случается, как мне говорили.
   – Да, иногда, но все-таки это другое, – возразил Перкар, растерявшись от такого сравнения.
   – Чем же?
   – Ну, потому что такие браки заключают ради собственности, наследования или заключения союза. Не для того, чтобы получить потомство определенной породы!
   Тзэм хмыкнул:
   – Я не такой умный, как настоящие люди, поэтому ты уж извини, но особой разницы я не вижу. К тому же в Ноле браки часто заключают именно ради того, чтобы сохранить в семье царственную кровь.
   – Я… – Перкар нахмурился и тряхнул головой. – Ладно, давай вернемся к своим делам: топора у нас тоже нет. Пожалуй, учитывая обстоятельства, для воина твоих размеров и силы лучше всего подойдет дубинка.
   – Ты хочешь сказать – большая палка?
   – Я имею в виду деревянную булаву. Большую тяжелую ветку или ствол деревца с тяжелым утолщением на конце. Такое оружие можно вырезать ножом. – Перкар глубокомысленно покивал. – И еще можно сделать тебе копье. И щит!
   – Разве мне понадобится щит?
   Перкар протянул руку и ткнул пальцем в ужасный шрам, пересекающий живот великана: меч гвардейца почти выпустил ему кишки.
   – Да. Ты будешь держать щит перед собой вот так… – Перкар вскочил на ноги и повернулся к Тзэму левым боком, согнув левую руку, словно в ней был щит. – А удар будешь наносить из-за щита, вот так. – Юноша поднял к плечу воображаемую палицу, замахнулся и ударил из-за воображаемого щита. – Учитывая длину твоих рук, никто не сможет подобраться к тебе достаточно близко, чтобы ударить сбоку от щита или пробить его. Вооруженный щитом и палицей, ты справишься с большинством воинов даже и без особой подготовки.
   – Но ты будешь учить меня?
   Перкар почувствовал странное возбуждение.
   – Да.
   – Это хорошо. Я больше никогда не посоветую Хизи оставить тебя умирать. А когда мы сделаем мне палицу?
   – Сначала нужно найти подходящее деревце. Мне кажется, я знаю, что искать.
   – А сейчас мы не могли бы заняться поисками? Перкар покачал головой:
   – Уже слишком темно. Нужно или разложить костер здесь, или спуститься в лагерь. В этих краях водятся волки.
   – Ты умеешь разжигать костер?
   – Конечно. Набери-ка дров. Мы можем вместе нести тут дозор.
   Юноша смотрел, как великан весело принялся за дело; его радовало это проявление энтузиазма – он никогда еще не замечал в Тзэме ничего подобного. Разговоры с великаном не помогали Перкару решить стоящие перед ним проблемы, но ведь и размышления не помогали тоже; так что отвлечение можно было только приветствовать.
 
   – Кто это поет, Хин? – прошептала Хизи, почесывая ухо рыжему псу, лежащему у ее ног. Сама она сидела, оперевшись спиной на ствол широко раскинувшего ветви кедра. На небе виднелись отдельные звезды, как блестящие камешки на дне безбрежного моря. Откуда бы ни доносилось пение, оно явно не тревожило собаку; Хин равнодушно ткнулся носом в руку Хизи. Однако ей было любопытно, и Хизи поднялась на ноги, расправляя юбку. Хотя дни стали более теплыми, ночи все еще оставались убийственно морозными, и даже в шатрах путники спали не раздеваясь – Хизи не снимала с себя теплую шерстяную одежду. В ней шевельнулось беспокойство насчет Тзэма: она видела, как тот полез на скалу, и недоумевала, что нужно ее бывшему слуге от Перкара. Как бы то ни было, эти двое, должно быть, проведут ночь вместе там наверху: скоро станет слишком темно, чтобы можно было безопасно спуститься.
   Мягкие сапожки позволяли Хизи идти почти бесшумно. Она обогнула крутой выступ склона, направляясь туда, откуда доносилась тихая музыка и чарующий тенор, выводящий грустную мелодию. Хизи внезапно сообразила, что может оказаться в опасности: гаанов называли еще и хуунели – «поющими». Что, если это ее враг, тот менгский шаман, подобравшийся ближе, чем предполагали Хизи и ее спутники, и теперь насылающий на нее какого-нибудь враждебного бога?
   Тихий шорох лап сказал Хизи, что Хин следует за ней, и хотя было неясно, как усталый старый пес мог бы защитить ее, присутствие собаки придало Хизи храбрости, и она завернула за выступ.
   Певец стоял на коленях на плоском камне, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Рядом паслась его лошадь, знакомая Хизи рыжая кобыла. Песня была менгская, и Хизи сумела Разобрать слова лишь одного куплета, прежде чем молодой человек открыл глаза и увидел ее.
 
   О ветер, сестра, что железом кована,
   Полетим над крышами и над кровлями,
   Полетим, куда не взмывали взором
   Не то что люди, а даже горы.
   Мне станет отвага седлом, подруга,
   Уздою – вера, любовь – подпругой…
 
   Предсказатель Дождя взглянул на Хизи и остановился, покраснев так, что это было заметно даже в сумерках.
   – Мне жаль, что я помешала тебе, – извинилась Хизи. – Ты так чудесно пел.
   – Ах, – пробормотал он, глядя себе под ноги, – благодарю тебя.
   – Я и раньше слышала, как менги поют своим коням, но ни у кого из них нет такого серебряного горла.
   – Ты мне льстишь, – смутился Предсказатель Дождя. Хизи подняла руку, прощаясь.
   – Я ухожу.