Киз Грегори. Духи Великой Реки

   – Братец Конь, известный также как Юшнин, твое имя хорошо известно моей семье. Не сомневайся: и ты, и твой племянник здесь под нашей защитой, и вам ничто не угрожает.
   – Ты очень великодушен, – довольно сухо ответил старик.
   Пока высокий хозяин приветствовал остальных, Хизи оглядывала двор, гадая, какой окажется дамакута внутри. Ей очень хотелось бы узнать, нет ли тут ванны.
   Хизи со вздохом выплеснула ковшик воды на раскаленные камни. Капли жидкости затанцевали на пористой рдеющей поверхности, и пар, который вдохнула Хизи, оказался почти непереносимо горячим, хоть и доставил ей наслаждение. Тепло просачивалось сквозь тело до костей, и усталость и боль натруженных мышц словно вытекали вместе с потом.
   Это не было похоже на знакомую Хизи ванну, но той же цели, несомненно, послужит.
   Несколько других женщин тоже находились в сауне; без одежды они еще больше напоминали призраков: белые как алебастр тела, лишь кое-где окрашенные розовым. Женщины были любезны, но Хизи подозревала, что они рассматривают ее с тем же удивлением и любопытством, что и она – их. Для мужчин предназначалась другая баня, как сказали Хизи, и там-то, должно быть, наслаждались горячей водой и паром сейчас Тзэм и остальные. Перкар и хозяин дамакуты уединились для разговора; как полагала Хизи, юноша станет просить у того воинов для охраны по пути к горе.
   Гора. Шеленг. Хизи зажмурилась, защищая глаза от облака горячего пара, и представила себе тот другой Шеленг, который видела во время путешествия сквозь озеро-барабан – и который, как ей казалось, и был той целью, к которой они упорно приближались все эти недели.
   Почему все-таки ей нужно попасть туда в телесном воплощении? Она ведь была уже там как дух, но Карак настаивал, чтобы она явилась на гору во плоти. Хизи рассеянно потерла пальцем чешуйку на руке. Чешуйка не чесалась и не болела, но все же сохраняла способность причинять Хизи беспокойство. Кто-то что-то от нее скрывает. Хизи надеялась, что это не Перкар – от одной мысли о такой возможности сердце у нее упало, а расслабившиеся от тепла мускулы напряглись. Перкар был таким хорошим все последние дни. Хизи все еще в точности не могла определить своих чувств к нему, но той ночью ощущение обнимающих ее рук было таким приятным! Хизи не испытывала ни отвращения, как с Везом, ни глупого возбуждения, как с Йэном, – просто ей было спокойно, тепло, уютно. Если и Перкар тоже предаст ее…
   К несчастью, это вполне возможно, призналась себе Хизи, – если он сочтет причину достаточно весомой. Хизи вспомнила свой разговор с Нгангатой. Однако тот разговор состоялся до… Ну, в общем, теперь она знала, что какие-то чувства к ней Перкар все же питает.
   Или ему что-то нужно от нее – очень, очень нужно.
   Хизи нахмурилась и плеснула еще воды на камни – теперь укусы раскаленного пара нравились ей больше, чем приносимое теплом успокоение. Нет, она не станет так думать о Перкаре. Она будет доверять ему до последней возможности. Нужно же доверять хоть кому-нибудь.
   К тому же, если Перкар замышляет что-то против нее, разве есть у нее шанс спастись?
   «Что за глупые мысли», – выругала себя Хизи. Можно подумать, будто она совсем уж беспомощна! Хизи не привыкла полагаться на других, когда дело шло о ее жизни; с чего бы ей начать делать это теперь, когда она сильнее, чем когда-либо? Может быть, отказавшись от наследства Реки, она лишилась какой-то части самой себя, – части, которая позволяла ей полагаться лишь на собственные силы? За последние месяцы она стала рассчитывать на других, как никогда раньше. Но ведь в Ноле, когда ее жизнь находилась под угрозой, Хизи сама нашла ответы в библиотеке, а потом в туннелях под дворцом. Ган и Тзэм помогли, конечно, но лишь ее собственная предприимчивость и страстное желание жить и остаться самой собой спасли Хизи. Единственный момент слабости был связан с призывом к Перкару, с желанием, чтобы появился герой и спас ее. Она ведь не могла знать, что ее кровь, смешавшись с водой Реки, осуществит это. Она совершила грех бессознательно. Но грех заключался именно в желании, чтобы помог ей кто-то другой, – когда вся ее жизнь доказывала снова и снова, что полагаться она может лишь на себя.
   Однако ведь Перкар действительно помог ей тогда. Если бы не он, Йэн убил бы ее.
   Хизи попыталась снова позволить пару расслабить напряженные мускулы, насладиться этой давно желанной роскошью, но спокойствие покинуло ее. Хизи и теперь не знала чего-то важного о собственной судьбе. В Ноле ключ к спасению она нашла в библиотеке – золотой ключ знания, открывающий больше дверей, чем любая отмычка.
   Здесь книги не могли принести ей пользы, но этой ночью Хизи прибегнет к другим способам добывания знаний.
   Она добьется ответов на некоторые свои вопросы, прежде чем сделает еще хоть шаг в направлении Шеленга.
   Когда они оказались наедине, Перкар немного подождал, сжимая и разжимая кулаки, чтобы успокоиться, взять себя в руки, не позволить горьким воспоминаниям погрузить его в пучину тупой жалости к себе.
   – Я узнал тебя, Карак, – наконец резко сказал он. – Ты не обманешь меня, спрятавшись за личину родича.
   Существо, выглядевшее как Шелду Кар Кверешкан, лишь улыбнулось и знаком пригласило Перкара садиться. Рядом в горшке с горячей водой стоял кувшин воти; впервые за долгое время – больше года – обоняния Перкара коснулся его сладкий запах. Горло юноши свела судорога – ему ужасно хотелось ощутить вкус теплого напитка. Рот Перкара наполнился слюной, когда хозяин разлил воти по кружкам и протянул одну ему.
   – За Пираку, – просто сказал высокий вождь. Перкар поднес кружку к ноздрям и с наслаждением вдохнул горячий пар, благоухающий перебродившим ячменем. Это оказался воти кера, черный воти, самая благородная и дорогая разновидность напитка. – Пожалуйста, пей! – поторопил хозяин. – Почему ты только нюхаешь его? Пей!
   Перкар взглянул на темную жидкость и осторожно поставил кружку на пол рядом с собой.
   – Я подобен призраку, Карак, – сказал он. – Ты сделал меня призраком. Поселение моего народа стало для меня чем-то ненастоящим, тенью, обладания которой я не заслуживаю. Воти – напиток мужчины и воина, а мне положено лишь то, чем может наслаждаться призрак, – его запах. Только это и осталось для того мужа, которым я мог бы стать. Я никогда больше не смогу пить воти, не смогу до тех пор, пока не исправлю ошибок, совершенных в прошлом.
   Хозяин вздохнул, пригубил воти и снова вздохнул.
   – Это всего лишь напиток, Перкар, – сказал он. – Напиток, и им нужно наслаждаться, а не делать из этого трагедию.
   – Это напиток для тех, у кого есть Пираку. У меня его нет, да и у тебя, я полагаю, тоже.
   – Красавчик, крылья носили меня в небесах над горой задолго до того, как люди придумали Пираку, – задолго до того, как боги придумали людей, если на то пошло. Возможно, я сам и изобрел воти, хотя наверняка этого и не помню.
   – Так ты в самом деле Карак.
   Человек снова отхлебнул воти, прежде чем ответить:
   – Если бы ты обвинил настоящего Шелду в том, что он лишен Пираку, вы с ним уже сражались бы. Да, я явился, чтобы указать тебе дорогу. Это больше, чем, как я думал, будет мне позволено, но меньше, чем то, на что я надеялся.
   Перкар с трудом удержался от резкости и, когда почувствовал, что держит себя в руках, спросил так кротко, как только мог:
   – Теперь ты расскажешь мне, каким образом Хизи может убить Изменчивого?
   Карак склонил голову к плечу и бросил на Перкара одобрительный взгляд.
   – Ты учишься на ошибках, красавчик. Может быть, я и напрасно так о тебе беспокоился. Это будет очень забавно – я ведь ночей не спал из-за тебя.
   Перкар испугался: не стискивает ли он зубы так сильно, что от них останутся лишь осколки… Его гнев развеялся – или по крайней мере смешался с бесконечным страхом: юноша вспомнил, как Ворон вспыхнул белым пламенем и поднял его, беспомощного, над землей. Ему очень хотелось высказать все, что накопилось на душе, обжечь бога презрительными словами, но он не мог этого себе позволить. И он знал – как, судя по его саркастическому тону, знал и Карак, – что именно страх, а вовсе не мудрость сдерживает его.
   – Пожалуйста, – сказал Перкар, – скажи мне. Мы слишком далеко зашли, чтобы теперь потерпеть неудачу. Если ты не объяснишь мне, что следует делать…
   – Тебе нечего бояться, Перкар. Я облегчу твою ношу. Та тварь, приход которой из Нола я предвидел, явилась, полная силы и пугающая. Это своего рода демон – то, что твой народ называет тискава.
   – Пожирающий жизнь, – пробормотал Перкар. – Эта новость не облегчает мою ношу, Карак. Если за нами охотится такое чудовище…
   – Что ж, ты взялся за трудное дело, – согласился Карак. – Однако, когда придет время, я уверен, что вы с Харкой справитесь с тварью. А облегчит твою ношу вот что: из-за появления демона и влияния Реки, которое он несет с собой, из-за его силы я смогу проводить вас до горы. Когда такая мерзость появится в Балате, Владыка Леса едва ли нас заметит, если только мы сами не привлечем его внимания. Так что, как видишь, твои опасения, будто ты не будешь знать, что делать, когда мы достигнем истока, необоснованны. Я отправлюсь с вами – в этом своем обличье – и помогу. – Он наклонился вперед, и в его ласковом голосе зазвучала угроза. – Конечно, знать об этом будем только мы с тобой. Остальным достаточно сказать, что твой дальний родственник и тридцать его воинов будут сопровождать вас в пути. Но ты ведь и сам это сообразил, верно?
   – А как насчет Хизи? Она ведь не знает, что все дело в ней. Что, если она откажется ехать дальше? Она очень боится Изменчивого.
   – Она поедет, – заверил Перкара Карак.
   – С моими чувствами можно не считаться? – прорычал Перкар, заставив свой голос звучать решительно, хоть руки у него и дрожали. – Я могу и отказаться помочь тебе отвести ее туда без ее согласия.
   – У тебя было много месяцев для того, чтобы рассказать ей, куда и зачем вы направляетесь. Ты этого не сделал и не сделаешь. Ты ведь отчаянно стремишься вернуть себе утраченное Пираку, положить конец войне с менгами, загладить вину перед своим народом. А если этого недостаточно… – Бог улыбнулся. – Что ж, обнажи свой меч! Перкар опустил голову.
   – Я же ничего не сделал! Я тебе не угрожал.
   – Ты меня неправильно понял, – мягко возразил Ворон. – Я сказал: обнажи свой меч! – Это был приказ – он преодолел сопротивление Перкара с той же легкостью, с какой нож рассекает шелковую рубашку.
   Перкар покорно вынул Харку из ножен.
   «Я не нужен ему для того, чтобы доставить Хизи к горе, – внезапно понял юноша. – Он может принять мое обличье. Никто ничего не узнает». – Перкар поднял меч и с отчаянием увидел, как играют на металле отблески огня – это клинок дрожал в его руке.
   Карак молча протянул руку и прижал ладонь к острию Харки. Появилась маленькая капля золотой крови. Перкар почувствовал, как у него на лбу выступил пот. Что затеял Чернобог?
   – Закрой глаза, – велел Карак.
   – Если ты собираешься меня убить, я предпочел бы смотреть смерти в лицо, – ответил юноша.
   Карак закатил свои золотые глаза:
   – Что за мелодрама! Закрой глаза, идиот. Я только хочу тебе кое-что показать.
   Перкар сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Выдохнув наконец воздух, он сомкнул веки.
 
   Он увидел корабль, разбитый издыхающими драконами. Видел он все как-то странно – словно откуда-то издали и сверху, хотя все детали казались отчетливыми. Перкар не сомневался в том, что именно он видит. Но что там происходило? Юноша растерянно смотрел, как огромные змеи превратились в струи пара и исчезли, как люди и лошади гибли в воде, оглушенные и ошпаренные.
   Потом он увидел двоих знакомых ему мужчин. Один из них был Ган – старик, который в Ноле сговаривался с ним о помощи в бегстве Хизи. Другой тоже был Перкару знаком, очень хорошо знаком, и все же он никак не мог точно вспомнить, откуда знает это лицо. Место, где они находились, тоже казалось Перкару знакомым. Этот поток…
   Потом появилась она. Глядя на то, что произошло дальше, Перкар кричал и плакал… Этой ночью ему не удалось уснуть. Кошмар носил и носил его кругами, как черный безжалостный конь, терзал и терзал его сердце, пока гнев не превратился в ужас, отчаяние – в надежду, радость – в боль. Нахлынувшие на Перкара чувства были так сильны, что в конце концов превратились в сплав, не похожий ни на одно из них в отдельности, – что-то, что сверкало, как клыки хищника или острие ножа мясника.
 
   Хизи долго без сна лежала в постели, наслаждаясь теплом пухового одеяла и слабым отблеском лунного света из полуоткрытого окна на полированном дереве мебели. Девочка думала теперь, что сначала недооценила дамакуту: это было действительно удобное, а главное, теплое жилище. Она делила комнату еще с тремя девушками примерно одного с ней возраста. Хотя они не говорили на известных Хизи языках, девушки оказались заботливы: следили, чтобы у нее было достаточно еды и теплых одеял, и даже дали ей длинную толстую шерстяную рубашку, которая хотя и кололась, но зато избавляла от холода. Еда была странная: вместо хлеба что-то похожее на вареные клецки, густая похлебка из творога с пахучим сыром, какая-то жареная птица, но все это было хорошо приготовлено, сытное и горячее.
   Ужин и сауна успокоили Хизи, почти убедили ее прогнать все страхи и уснуть, так что, когда, сняв рубашку, она скользнула в обволакивающее тепло постели, девочка почти сдалась. Сон почти пришел, Хизи легко скользила с одного облака на другое…
   Но тут она проснулась, охваченная ужасом, от крика какой-то незнакомой ночной птицы.
   Сердце ее гулко колотилось в груди; все ее прежние страхи словно вытеснили из жил кровь и бились в горле, заставляли дрожать руки. Скоро Хизи уже не могла этого выносить и выскользнула из постели в ночной холод. Она замерла, глядя на собственную тень в лучах Бледной Королевы. Ее тело изменилось с тех пор, как она покинула берега Реки, оно стало более… неуклюжим, пожалуй. Она могла наблюдать это же в своих соседках по комнате. Они были сестрами-погодками, очень похожими друг на друга и словно олицетворением разных возрастов. Младшая было совсем худенькой, с гладкими тонкими руками и ногами, пропорциональной и прелестной. Самой старшей – ее, кажется, звали Нума – было лет пятнадцать, и она уже выглядела как женщина: полные бедра и грудь, гордая осанка. Средняя сестра была в точности как Хизи: ноги – словно слишком большие лапы щенка, выпуклости, которые еще нельзя было назвать грудью, но которые уже нарушали детскую гармонию тела.
   И все это случилось с Хизи без всякого вмешательства богов или духов… Хизи кивнула своей неуклюжей тени на полу и пожалела, что у нее нет зеркала, но тут же усмехнулась: что за глупость в такое время предаваться заботам тщеславия!
   Она нашла снятую на ночь шерстяную рубашку и натянула ее. Достав из мешка барабан и держа его за обод, Хизи вылезла через высокую вертикальную прорезь, служившую окном, на крышу. Поеживаясь от ночного ветра, девочка повернулась и стала любоваться строгой красотой залитых лунным светом горных склонов и посеребренных облаков. Медленно и осторожно Хизи направилась к коньку крыши, размышляя о том, как напоминает в темноте кедровая дранка черепицу из обожженной глины, по которой она так часто ходила в Ноле. Только дранка гораздо приятнее пахла – как сауна, как хвойный лес.
   Ночная птица закричала снова, и теперь ее крик не показался Хизи таким чужим – Перкар несколько ночей назад сказал ей, как птица называется; это была какая-то порода сов.
   Усевшись на толстое бревно конька крыши, Хизи стала тихо бить в барабан; рябь на поверхности озера расступилась, пропуская ее в темноту и безмолвие потустороннего мира, мира ее сердца.
   Там ее ждали все: кобылица, лебедь и бык.
   – На этот раз вы все пойдете со мной, – сказала Хизи, и бык начал рыть копытом землю и выкатывать глаза.
   Все вместе они летели под поверхностью озера, иногда три, иногда четыре фигуры, очерченные пламенем, оставляя глубокие отпечатки ног на почве потустороннего мира. Хизи скакала вместе с кобылицей, как и раньше, превратившись в получеловека-полулошадь; потом она летела на крыльях лебедя, а когда бык в третий раз позвал ее, присоединилась к нему, чувствуя, как волшебное пламя, бушующее в его груди, наполняет ее яростью и грозным ликованием. Она расхохоталась, когда камень рассыпался в прах под их копытами; потом они достигли края пропасти и взвились ввысь, прочертив, как молния, голубизну неба.
   Инстинкт животных гнал их к Шеленгу – там они родились и туда возвращались, чтобы вновь одеться в плоть. Шеленг был близко, и они легко находили дорогу. В заполнивших воздух тенях Хизи разглядела то, чего не замечала раньше: темные фигуры, похожие на змей и на волков, в засаде ожидающие слабых и неосторожных, тысячи тысяч челюстей и жадных глаз, которые не смели покуситься на нее и ее спутников. Несмотря на страх и тревогу, Хизи чувствовала радостную гордость – гордость своей силой, своей неуязвимостью. Она теперь лишь смутно помнила заботы, которые заставили ее дух отправиться на гору, – они стали казаться мелкими и незначительными.
   Может быть, она посетит самого бога-Реку и посмотрит, каков он здесь, у своего истока. Может быть, она тут же вызовет его на бой и разом покончит со всем…
   Хизи смутно понимала, что это чувства быка, а не ее собственные, но ей было все равно, она больше не испытывала беспокойства.
   Они снова опустились на землю с небес, потому что бежать по тверди было приятнее. Гора высилась над ними, склон становился все круче, но их бег не становился медленнее: усталости здесь не существовало.
   Но в разгаре этого кажущегося всемогущества что-то заставило землю дрогнуть: она вздыбилась и расшвыряла бегущих по ней. Острое чувство восхитительного страха прорвалось сквозь ускользающую, как ртуть, радость; Хизи поднялась на ноги, а бык, кобылица и лебедь заслонили ее, стараясь защитить от темной громады, преградившей им дорогу.
   Перед ними стояла черная львица. В ее оскаленной пасти острые, как кинжалы, клыки четко выделялись на фоне ярко-красной души, пылавшей в глубине; это же пламя заставляло рдеть лишенные зрачков глаза хищницы. Черная львица была размером с быка. Тот опустил к земле рога, готовый отразить нападение.
   – Позови назад своего зверя, – сказала львица. – Другие тут тебе не помогут.
   И действительно, Хизи с дрожью ужаса обнаружила, что кобылица и лебедь преклонили колени и даже бык дрожал от смешанного с яростью страха.
   – Кто ты? – спросила Хизи, чья божественная самоуверенность растаяла.
   – Мы уже встречались, ты и я, – сказала львица и, казалось, улыбнулась: по крайней мере пасть ее открылась еще шире, показав все клыки; огромный хвост начал извиваться. Потом она обратилась к быку: – На колени, Хуквоша. Я знаю тебя, и ты знаешь меня. Тебе известно, что здесь ты мне не соперник. Будь мудр ради твоей новой хозяйки.
   Бык продолжал смотреть на львицу, но Хизи почувствовала, как нерешительно расслабились могучие мышцы, словно бык, хоть и неохотно, согласился с грозной хищницей.
   «Как все просто – вот я и осталась без защитников», – подумала девочка.
   – Ты должна бы меня помнить, и мне очень неприятно, что это не так, – прорычала львица, приближаясь. По пути она лизнула шерсть кобылицы – то ли лаская, то ли пробуя на вкус, – Хизи не могла бы сказать. Львица подошла так близко, что горящие угли ее глаз оказались всего в нескольких дюймах от лица Хизи. – Что ж, тогда позволь мне представиться. Я – Пакер, Ала, Бари; у меня много имен, но чаще всего меня называют Охотницей.

XXXI
ВЛАДЫЧИЦА КОСТЕЙ

   Сладостное чувство словно разлилось по всему телу Гхэ, наслаждение и вместе с тем боль; он закусил губу так сильно, что ощутил металлический вкус крови. Из него словно бил огненный фонтан, и раскаленные звезды вспыхивали и гасли за закрытыми веками. Ласкающая Гхэ женщина коснулась его лица, он открыл глаза и всмотрелся в ее черты. И вспомнил.
   Лицо повзрослевшей Хизи и лицо Квен Шен – казалось, оба они склонились над ним. На смену удовлетворенному желанию пришли гнев и чувство бессилия. Сколько раз она проделывала с ним такое? Сколько раз он забывал? Каким-то образом Гхэ понял, что забывал он каждый раз, мог вспомнить страсть, но не подробности, женщину, но не ее колдовство. Что делала с ним Квен Шен? Гхэ ощутил унижение, когда ответил себе на этот вопрос: она управляла им. Квен Шен держала его на поводке, а он даже не осознавал этого, за исключением недолгих моментов просветления после…
   После чего? О чем он только что думал? О чем-то неприятном, что снова ускользнуло от него… Что-то насчет лица Квен Шен, склонившегося над ним с легкой дразнящей улыбкой.
   И тут вдруг она перестала быть Квен Шен. На Гхэ сидел Щуп с костями из черного льда и ссохшимся лицом мумии. Этот кошмар тут же сменился видением другой женщины, прекрасной темнокожей незнакомки, которую он никогда раньше не видел.
   – Ах, милый Гхэ, – вздохнула она, коснувшись его лица пальцем, который казался одновременно и пожелтевшей костью, и покрытым нежной темной кожей, – твоя матушка отдала тебя мне, как только ты родился. В мое чрево должен ты вернуться, оно жаждет тебя. Ты и эта твоя маленькая богиня огорчаете меня проволочкой, милый мой.
   – Это ты, – ахнул Гхэ, пораженный то ли ужасом, то ли благоговением, – он сам не мог бы сказать. Перед его умственным взором внезапно предстала маленькая костяная статуэтка, которую тайно хранила Ли, – запретное изображение богини, существование которой жрецы отрицали. Отверженные в Южном городе всегда глубоко почитали ее – но не Гхэ: для него единственным божеством была Река, а Владычица представлялась выдумкой, которой пугают детей.
   – Да, конечно, ты узнал меня, – сказала Владычица, и там, где ее палец коснулся плоти Гхэ, зашевелились черви. – Пойдем со мной – сейчас, пока ты не причинил себе еще большей боли. Он только морочит тебе голову, знаешь ли. Ты жив, лишь пока выполняешь его желания. Часть тебя уже воссоединилась со мной, поверь.
   – Что ? – переспросил Гхэ.
   – Все, чего ты лишился, – большая часть тебя, милый Гхэ, – уже находится в моих чертогах. Все, все хранится там: твое детство, воспоминания о Ли… Ты, кстати, отобрал у меня старую Ли.
   – Я не… Никогда…
   Владычица широко улыбнулась, и ее раскосые глаза неожиданно стали глазами Хизи.
   – Все люди бывают поражены, встретив меня, но немногие сопротивляются.
   – Я не пойду с тобой, – внезапно рявкнул Гхэ. – Пока не пойду.
   Она – теперь уже старуха с лицом Ли – печально взглянула на него:
   – Зачем терзать себя?
   Гхэ потянулся к ней, пытаясь проглотить; в конце концов, богиня есть богиня, и одну такую он уже пожрал. Но Владычица ускользнула от него – перед ним была пустота, глотать оказалось нечего. Женщина усмехнулась.
   – Даже боги обладают жизнью, – хмыкнула она. – Я же – смерть.
   – Так я одержу над тобой победу, – прорычал Гхэ. – За последние дни я вместил в себя многих богов. Я вобрал такие могучие силы, что они будут поддерживать меня, пока на земле не останется ничего, что движется, ничего, что живет.
   – Для меня, – ласково сказала женщина, – даже вечность – пустяк, разве что раздражающий пустяк. Ты же не захочешь, чтобы я была раздражена, когда ты снова припадешь к моей груди.
   – Что ж, возьми меня, если сможешь, – бросил Гхэ. – Если же не сможешь, оставь меня в покое.
   Она холодно кивнула:
   – Что ж… Я дала тебе шанс ради Ли, которая меня любила и жгла для меня благовония. Я больше ничего не стану тебе предлагать.
   – Ты предлагаешь мне только смерть.
   – Смерть слаще всего того, что тебя ждет впереди, – ответила она и исчезла.
 
   Гхэ проснулся, дрожа от озноба. Квен Шен обнимала его, успокаивала, шепча ласковые слова и покрывая поцелуями. Она казалась встревоженной. Гхэ потянулся к ней, и на мгновение, краткое мгновение, увидел перед собой не Квен Шен, а Хизи; его охватила внезапная ярость, но сколько он ни старался понять, откуда взялось это чувство, никак не мог. Он позволил Квен Шен понемногу успокоить свои взбудораженные чувства, зная, что со временем сумеет убедить себя: явление Владычицы было лишь лживым сном, может быть, злокозненным видением, посланным кем-то из его непокорных вассалов, – некоторые из них все еще рвались на свободу. Однако теперь Гхэ был слишком силен, чтобы какой-то сон мог его встревожить: с тех пор как он повстречал этого менгского шамана, Мха, у Белой скалы, перед ним раскрылись богатства здешних земель, и он пожирал столько этих так называемых богов, что чувствовал себя объевшимся. Может быть, его мучило просто что-то вроде изжоги…
   – Ты пришел в себя? – спросила Квен Шен. Гхэ кивнул.
   – Это хорошо. Что было не так?
   – Да ничего, – ответил он. – Приснился кошмар. Женщина тихо рассмеялась:
   – Но ты же не спишь, любовь моя.
   – Нет. Но для меня все время – ночь, и даже для таких, как я, иногда в темноте таится ужас. – Он умолк, рассердившись. С какой стати обнаруживать слабость даже перед Квен Шен? Не следует позволять себе такого.
   – Мне так тебя жаль, – успокаивающе промурлыкала женщина. – Но я должна сказать тебе кое о чем, о том, что меня пугает.
   – Что же это?
   – Я боюсь шамана, Мха. Меня беспокоит, не замышляет ли он чего против тебя.