Киз Грегори. Духи Великой Реки

   Разглядывая изувеченные лица, он испытал эгоистичное облегчение: этих скотоводов он не знал. Однако по окровавленной вышивке на их рубахах юноша определил, что воины – из Кар Херита или какого-то родственного ему клана.
   Как часто представлял Перкар себе момент, когда он снова увидит кого-то из соплеменников… Он думал об этом с самого начала путешествия домой, конечно, но в последние несколько дней видения преследовали его неотлучно – и во сне, и наяву. В сновидениях первым, кого он находил, оказывался его отец или младший брат, убитый в жестокой схватке. В кои-то веки опасения оказались страшнее реальности.
   – Всего шестеро убитых, – сказал ему Нгангата. – Четверо менгов и двое скотоводов.
   – Я никогда не думал, что мой народ так далеко углубится в земли менгов, – прошептал Перкар, поддев ногой камень. – Слишком скудные здесь пастбища, чтобы люди сражались и умирали за них. – Он грустно взглянул на полукровку. – Как отнеслись к этому Братец Конь и Ю-Хан?
   Двое менгов подъехали к развалинам ектов и стали их осматривать. Нгангата следил за ними взглядом.
   – Мы все знали, что такое рано или поздно случится.
   – Я ведь старался уговорить их повернуть назад.
   – Да. Но эта война касается и Братца Коня с племянником. Они хотят ее конца так же, как и мы.
   – Но что, если мы окажемся свидетелями сражения, Нгангата? Я не смогу безучастно смотреть, как умирают мои соплеменники; не смогут и они.
   – Значит, нам нужно держаться подальше от сражений.
   – Как? – раздраженно поинтересовался Перкар, заметив, что к ним приближаются Хизи и Тзэм. Глаза великана были настороженными, он все время озирался и держал свою дубинку наготове.
   – Мне кажется, я смогу помочь, – предложила Хизи.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ну, я раньше не понимала на самом деле, что такое война, о которой ты говорил. Я не ожидала, что это окажется так…
   – Чего же ты ожидала?
   – Знаешь, я ведь только читала о войнах, которые вела империя, и у меня всегда было впечатление, что при этом огромные массы людей маршируют навстречу друг другу…
   – Иногда так и случается, – кивнул Перкар.
   – Я хочу сказать – тысячи и тысячи солдат, – уточнила Хизи.
   – А-а… Понятно, – протянул Перкар. – Я тоже слышал рассказы об огромных армиях по тысяче человек, но такое было очень давно.
   – Именно. Вот я и представляла себе, что, когда мы доберемся до границ твоей страны, мы увидим что-то вроде строя солдат, протянувшегося на мили, противостоящего другому войску. Должно быть, это звучит глупо.
   – Конечно, – признал Перкар. – Нам может встретиться дамакута вроде этой, осажденная целым отрядом. Но наша страна слишком велика, чтобы менги могли ее окружить. Большая часть схваток оказывается такой же, как здесь, – ради захвата стоянки менгов или дамакуты скотоводов. Самые горячие сражения происходят, наверное, в долине Эказагата – где самые лучшие земли. Вот там мы, может быть, и увидели бы лагерь целой армии, только как раз дороги через те края мы и избегаем.
   – Ну, тогда не наткнуться на стычку вроде этой должно быть нетрудно.
   – Ничего подобного. Горная страна обширна, но ты же сама видишь: она состоит из долин, соединенных узкими перевалами. Отряды вроде того, что побывал здесь, должно быть, рыщут всюду, высматривают поселение, на которое можно напасть. Нам никогда не узнать, где они могут оказаться.
   – Да можем мы это узнать. Я могу послать своих духов разведать дорогу впереди.
   – Ты и правда можешь?
   – Я уверена, что Братец Конь уже давно так и поступает. Помнишь, как он посоветовал свернуть на эту тропу на развилке позавчера? Думаю, он увидел впереди сражение.
   Перкар обдумал услышанное.
   – Если ты можешь это сделать, не подвергаясь опасности, так будет лучше всего. Мне очень бы не хотелось проверять нашу дружбу с менгами на деле. Такие проверки обычно плохо для меня кончаются.
   – Справедливо сказано, – сухо заметил Нгангата, однако без явного раздражения в голосе.
   Перкар тяжело вздохнул.
   – И все же, даже если нам удастся пересечь границу без потерь, будет очень трудно миновать пастбища так, чтобы нас не заметили. Мои родичи наверняка бдительно следят, не появятся ли чужаки, а необходимость тайком пробираться по родной земле причиняет мне боль. – Про себя Перкар подумал: как же жаждет он вновь услышать родной язык, попробовать воти, увидеть лицо, знакомое с детства…
   – Почему нам здесь придется соблюдать такую осторожность? – поинтересовалась Хизи.
   – Потому что я не знаю заранее, как нас – всех нас – примут мои соплеменники, – пробормотал Перкар, – кроме, конечно, моей семьи. Менгов сейчас, должно быть, ужасно ненавидят, а тебя, принцесса, они тоже могут причислить к ним.
   – Но ведь это твой народ захватил земли менгов, а не наоборот, – возразила Хизи, показав в сторону сожженных ектов, рядом с которыми Братец Конь и Ю-Хан все еще продолжали траурные песнопения.
   – Я-то это знаю, – ответил Перкар. – Но люди умирают и на той, и на другой стороне, а когда погибает твой родич, не имеет значения, кто начал сражение. Становится 'важно только одно: необходимость отомстить. – Он показал на мертвые тела. – Можешь быть уверена: клан этих воинов забудет, что они погибли при набеге на чужие земли, и будет помнить одно – их убили менги, а значит, следует убивать менгов в ответ.
   Остаток дня путники ехали в молчании; двое менгов держались поодаль от остальных, все еще погруженные в скорбь. На ночь разбили лагерь в маленькой высокогорной долине, где было мало травы для лошадей или коров и где поэтому не селились ни менги, ни скотоводы. Перкар, кроме того, рассчитывал, что с высоты откроется хороший вид на те земли, куда они должны вступить на следующий день.
   Перед закатом Хизи следом за Перкаром поднялась по тропинке на крутой склон горы, с некоторым трудом уговорив Тзэма не следовать за ними, хотя всем было ясно, что подъем был бы труден для существа таких размеров.
   Хизи с восхищением следила, как легко преодолевает крутизну Перкар – по тропе приходилось карабкаться, используя не только ноги, но и руки. Сама Хизи все время чуть-чуть не дотягивалась до следующей опоры, ее пальцы оказывались слишком малы, чтобы ухватиться за камень, да и вообще Перкар был сильнее и не так быстро уставал. Он часто оглядывался на Хизи, и эти вопросительные взгляды одновременно раздражали ее своей снисходительностью и согревали выражением заботы. Хизи все время испытывала к Перкару такие смешанные чувства: раздражение и привязанность одновременно.
   Наконец они достигли голой каменистой вершины, откуда во все стороны открывался вид на лабиринт долин и перевалов. Куда бы ни смотрела Хизи, всюду она видела горы, и на мгновение ей показалось, что она стоит на том же пике, откуда вместе с Караком наблюдала за душами, летящими с полей битв к Шеленгу.
   Однако сейчас она не видела духов – лишь глубокие ущелья, полные теней, и вершины, окрашенные кровавыми лучами заката.
   Перкар подошел к обрыву с западной стороны горы и показал на север:
   – Нам предстоит двигаться в ту сторону. Ты можешь увидеть, что творится вон в тех долинах? Там не будет завтра битвы?
   Хизи несколько мгновений всматривалась в даль.
   – Где начинается твоя страна? – спросила она Перкара.
   – Я не очень уверен. Но, во всяком случае, граница уже недалеко. Здесь, в Хребтах, мало кто живет, только горцы-дикари, не принадлежащие ни к какому племени. – Юноша повернулся к Хизи. – Сколько времени тебе нужно?
   – Не знаю, – ответила Хизи.
   – Постарайся сделать все как можно быстрее. Я ошибся – идти пришлось долго, а темнеет быстро. Скоро станет слишком темно, чтобы можно было спуститься по этой тропе.
   Хизи кивнула, вытащила из сумы барабан и начала размеренно бить в него, как учил ее Братец Конь. Дрожь натянутой кожи скоро превратилась в рябь на поверхности озера – потустороннего мира, и Хизи обратила взгляд вглубь, к своим компаньонам. Кобылица приветствовала ее, кивнув головой; бык мрачно склонил свои устрашающие рога. Богиня – белый лебедь, присоединившаяся последней, серьезно взглянула на Хизи.
   – Кто из вас отправится? – спросила их Хизи.
   Бык поднял на нее глаза. Здесь, в этом мире, он не был уже скелетом, оживленным пылающим внутри пламенем; перед Хизи было великолепное животное с рыжей шкурой и более темной гривой на могучих плечах. Умные карие глаза сверкали между длинными блестящими рогами.
   «Выбери меня, – сказал он. – Мы с тобой поскачем по равнине, загоним льва, затопчем стаю волков. Ты слишком долго держишь меня в этих мирных краях».
   Хизи ощутила страх перед могучим зверем – ярость и сила, которые он излучал, словно облаком окутали ее в холодных водах озера. Она покачала головой:
   – Не сегодня, не сейчас. Мне нужен разведчик, а не воин. Я посылаю тебя, Лебедушка.
   Хизи выпустила богиню-лебедя сквозь границу между мирами; теперь она видела мир ее глазами.
   Перкар нетерпеливо дожидался, пока Хизи с застывшим взглядом продолжала бить в барабан. Она явно отсутствовала, хоть ее тело и оставалось на прежнем месте, и это вызвало у Перкара смутное болезненное чувство – может быть, потаенное воспоминание о его собственном пребывании в потустороннем мире.
   – Я все еще в себе не уверен, – сказал он Харке, чтобы заполнить чем-то время ожидания. – Я все еще не знаю, что случится, если мне вновь придется сражаться.
   «Все будет хорошо, – ответил меч. – Ты на самом деле храбрее, чем думаешь».
   – Я чуть не отступил перед быком. Если бы не Хизи, мы все погибли бы.
   «Это так и было бы, независимо от того, отступил бы ты или нет. Учись на своих ошибках, а не переживай их снова и снова».
   – Ошибка – это какое-то действие, которое ты совершаешь, а потом узнаешь, что поступил неправильно. С быком все было иначе. Я просто боялся. Я не вызывал в себе страх намеренно.
   «Бывало, что ты и раньше боялся».
   – Это другое дело.
   «Я знаю. Но храбрость существует только вместе со страхом. Чем больший страх ты преодолел, тем больше смелости проявил. Бесстрашие – просто другое название глупости».
   – Разве никто, кому ты принадлежал, не был бесстрашен?
   «Конечно, был. И был при этом туп, как чурбан».
   – Как его звали?
   «Одного из них звали Перкар».
   Перкар недовольно нахмурил брови и прекратил разговор с мечом. Вместо этого он принялся собирать сучья можжевельника и горной сосны: ночь наступит раньше, чем Хизи закончит разведку, а на такой высоте ночи холодные.
   К тому времени, когда барабанный бой прекратился, искры костра уже танцевали в воздухе; от яркого заката осталась лишь светлая полоса за западными горами.
   Хизи потрясла головой, словно просыпаясь и впервые увидев Перкара и все вокруг.
   – Как холодно, – вздохнула она.
   – Иди поближе к костру, пусть богиня огня согреет тебя, – позвал Перкар.
   Хизи кивнула, подняла свой барабан, села у костра напротив Перкара и принялась растирать замерзшие руки. Перкар сдерживал нетерпение, понимая, что она заговорит, когда будет к этому готова. Наконец Хизи сказала:
   – Там, впереди, умирают люди. Мне очень жаль, Перкар. Холодные пальцы ночи словно сжали сердце юноши.
   – Много их?
   – Думаю, много. Во всяком случае, больше пяти десятков, больше, чем я сумела сосчитать. Сражение прекратилось, когда настала ночь, но мне кажется, утром оно снова начнется.
   Губы Перкара сжались в тонкую линию.
   – Среди них может быть мой отец, – прошептал он. – Или брат.
   – Мне так жаль их…
   Перкар понял, что это не только слова – глаза Хизи были влажными.
   – Там, где я была, трудно плакать, – сказала девочка. – Я все чувствую иначе, все кажется мне каким-то бесцветным. Но теперь… – Ее худые плечи начали сотрясаться. – Они ведь умирают. Стрелы вонзаются в тела, мечи оставляют ужасные раны… – Хизи всхлипнула и умолкла, вытирая глаза. – Перкар… – начала она, но в этот момент юноша неуклюже поднялся и обошел костер, чувствуя себя полным идиотом. Он сел рядом с Хизи и привлек ее к себе, ожидая, что сейчас она окаменеет, и боясь этого.
   Ничего такого не случилось. Хизи прильнула к Перкару, прижалась головой к его груди и тихо заплакала. Ее слезы оказались заразительны, и соленые капли потекли из глаз юноши. Не думая о том, что делает, Перкар стал укачивать Хизи и гладить ее густые темные волосы.
   Когда через некоторое время ему пришлось подняться, чтобы подбросить в костер веток, он сам удивился тому, как неохотно выпустил Хизи. Вернувшись, он снова ощутил смущение и неуверенность: следует ли ему снова обнять ее или нет? Наконец он осторожно потянулся к ней.
   – Теперь уже со мной все в порядке, – сказала Хизи, и Перкар смущенно отдернул руку; несколько секунд они сидели в неуютном молчании. – Я имею в виду, – начала Хизи, – что ты не должен меня жалеть.
   Перкар фыркнул:
   – Ты знаешь меня уже достаточно хорошо, чтобы понимать: я жалею только самого себя.
   – Я этому не верю, – возразила Хизи. – Нгангата говорит, что ты переживаешь за весь мир.
   – Нгангата самый добрый человек из всех, кого я знаю. Он мне льстит, хотя и не стесняется обычно перечислять мои грехи, особенно себялюбие, как, кстати, и ты.
   – Мне очень жаль, – сказала Хизи.
   Перкар удивленно взглянул на нее:
   – Ты это говоришь сегодня уже третий раз.
   – Но мне действительно жаль. Месяцы назад, когда мы охотились в пустыне с менгами, еще до того, как все это началось, мне казалось, что мы с тобой будем друзьями. А потом я вела себя в отношении тебя отвратительно. Да и в отношении всех, особенно Тзэма. Если ты думаешь, будто это ты себялюбив…
   Перкар улыбнулся и принялся кидать в огонь веточки, поднимая маленькие вихри искр.
   – На самом деле, – сказал он Хизи, – Братец Конь и Нгангата правы насчет нас. Мы с тобой оба считаем, что мир вертится вокруг наших носов. Мы оба думаем, что без нас не взойдет ни солнце, ни Бледная Королева.
   – Трудно так не считать, – пробормотала Хизи. – Столько людей сражается и умирает, и ведь даже боги говорят, что все это из-за нас.
   – Нет. Не делай ошибки, Хизи: начали все сами боги. Мы с тобой…
   – Я не хочу больше об этом говорить, – неожиданно сказала Хизи. – И так я ни о чем другом не думаю – и ты тоже.
   Перкар заколебался. Он был уже готов рассказать обо всем, что говорил ему Карак, – о том, что лишь Хизи способна убить Изменчивого… Но можно рассказать ей о словах Карака и потом, завтра. Времени на это еще много – раз уж он решился.
   – О чем же тогда ты хочешь поговорить?
   – Не знаю. Не знаю! – беспомощно пожаловалась Хизи. – О чем бы мы с тобой разговаривали, если бы были обыкновенными людьми, без бога-меча, без барабана, вызывающего духов, не имеющими предназначения, ничего не знающими ни о какой войне?
   – Ни о чем не разговаривали бы. Мы с тобой никогда бы не встретились.
   – Я серьезно говорю. О чем бы мы разговаривали? Что бы ты сказал мне, если бы я принадлежала к твоему народу и мы с тобой оказались наедине?
   – Я тоже не знаю, – хмыкнул Перкар.
   – Ну постарайся! – требовательно сказала Хизи.
   – Хорошо, принцесса.
   – И не смей так меня называть! Особенно теперь.
   Перкар рассеянно протянул руку и снова погладил Хизи по волосам.
   – Теперь моя очередь извиняться. – Он внезапно осознал свой жест и отдернул руку, словно обжегшись. Хизи подняла на него глаза, взяла своими тонкими пальцами руку Перкара и притянула к себе.
   – Я передумала, – буркнула она. – Мне холодно.
   – Ах… – Лицо Перкара горело, но он снова прижал к себе Хизи. Подумав минуту, он вытащил одеяло и накинул его на плечи им обоим. Когда он взял девочку за руку, то, к своему удовольствию, ощутил ответное пожатие.
   – Еще раз спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь, – пробормотал он.
   – Заткнись! Я же тебе говорила! – закричала Хизи, колотя кулачком ему в грудь. – Неужели нельзя сказать хоть что-нибудь, что совсем не было бы важным!
   Перкар подумал немного и сказал:
   – Я знаю историю о корове с двумя головами.
   – Что?
   – У нее было по голове с каждого конца. Эту историю мне обычно рассказывала моя мать. Жил-был лис, у которого была корова с двумя головами…
   – Расскажи с самого начала, – потребовала Хизи.
   – Ну, это такая глупая история…
   – Расскажи, я тебе приказываю.
   – Твоя воля – закон, прин… госпожа Хизи, – поправился Перкар. – Давным-давно, в те времена, когда люди и звери часто разговаривали друг с другом, кухонные горшки имели собственное мнение обо всем, а заборы то и дело жаловались на скуку, жил на свете лис, у которого не было коров. Вот однажды он и спросил себя: «Как бы мне обзавестись хорошим стадом, раздобыть Пираку…»
   – Это длинная история? – перебила Хизи.
   – Да.
   – Замечательно.
   И на некоторое время судьбы мира и их собственное предназначение были забыты, и Хизи смеялась над проделками лиса и его волшебной коровы, пока в конце концов они с Перкаром не уснули, тесно прижавшись друг к другу.
   Первой проснулась Хизи; она не сразу поняла, где находится. У нее затекла рука, и что-то теплое прижималось к боку.
   Потом она обо всем вспомнила и осторожно вытащила руку из-под Перкара. Он не проснулся, и Хизи стала смотреть на него, пытаясь разобраться в собственных смятенных чувствах.
   Было приятно смотреть на спящего Перкара – сон прогнал с его лица все заботы, и юноша выглядел так, как, должно быть, выглядел, когда еще их судьбы не переплелись. Сколько ему лет? Двадцать, не больше.
   И каковы его чувства к Хизи? Жалость? Желание защитить?
   Хизи не была уверена, но было что-то в том, как он обнял ее, когда она перестала плакать, что-то, не похожее ни на одно из этих чувств. В Перкаре было заметно какое-то отчаянное стремление, и самая странная вещь заключалась в том, что она понимала это стремление, чувствовала нечто сходное. Словно она покрылась каменной корой, словно ее пальцы и лицо одеревенели, утратили способность ощущать. Это было более чем онемением. Сколько времени прошло с тех пор, когда кто-нибудь обнимал ее? Даже Тзэм не прикасался к ней с той ночи, когда они бежали из деревни Братца Коня. Хизи сама не понимала, как не хватает ей теплоты общения с великаном; ей было необходимо коснуться любого человеческого существа…
   Но прикосновение Перкара было чем-то особенным. Оно напомнило Хизи объятия Йэна, хотя и не совсем. То объятие было волнующим, запретным, сладостным. Теперь же у нее перехватывало дыхание, как бывает при приступе гнева, однако чувство было совсем другим, гораздо более глубоким. Хизи подумала: что бы она стала делать, если бы Перкар поцеловал ее? Приходила ли ему такая мысль? Хизи прошлой ночью опасалась, что он таки поцелует ее и тем самым вынудит решать, как ей себя вести. Теперь же она хотела бы оказаться принужденной принять решение – ей совершенно не нужна была эта неожиданно возникшая неопределенность.
   Что ей делать, когда он проснется? Как себя держать? Хизи легла и снова закрыла глаза, озорно улыбнувшись. Пусть лучше все эти решения придется принимать Перкару.

XXIX
ПАДАЮЩИЙ ВПЕРЕД ПРИЗРАК

   В первый день Ган был уверен, что не выживет, на второй начал мечтать о смерти. Ни один палач из храма Ахвен не смог бы придумать более изуверского орудия пытки, чем жесткое менгское седло и конь под ним. На рыси Ган натирал ляжки до мяса, легкий галоп заставлял болеть все его кости. Только крайности – передвижение шагом или быстрая скачка – не доставляли мучений, но скоро Ган понял, что и за это приходится расплачиваться: он вцеплялся в седло такой мертвой хваткой, что на следующий день не мог двигать руками, а мышцы сводила мучительная боль. Трижды за день судорога в ноге заставляла его падать на землю, ругаясь и проливая бессильные слезы.
   Отряд не останавливался на отдых, и Ган, никогда прежде не ездивший верхом, был не в состоянии дремать в седле, как делали окружающие его грубые варвары. Когда же старик все-таки забывался сном, через несколько секунд он просыпался в ужасе, что сейчас упадет. К концу второго дня он был совершенно измучен и даже лишился способности возмущаться.
   Ган не понимал языка менгов, хотя тот и имел смутное сходство с древним наречием Нола и многие слова звучали знакомо; однако Гхэ каким-то образом объяснялся с кочевниками, может быть, овладев их языком с помощью того же колдовства, которое позволило Перкару «выучить» нолийский.
   Ган узнал от него, пока еще был способен что-либо воспринимать, что отряд всадников разыскивал их, по-видимому, по приказу того воина, который снился Гхэ, – местного вождя.
   Единственное, что еще было известно Гану, – это что они скачут, чтобы встретиться с тем менгом из сновидений. Впрочем, Ган был уверен, что не доживет до встречи с ним.
   Чтобы отвлечься от своих страданий, Ган попытался наблюдать за окружающими его людьми – если этих существ можно было так назвать. Такое занятие ему не особенно помогло. Кочевники все выглядели одинаково – со своими украшенными красными султанами шлемами, лакированными доспехами, длинными черными или коричневыми кафтанами. Даже пахли они тоже одинаково – лошадьми. Все они что-то бормотали на своем тарабарском языке и все смеялись над ним – стариком, который даже не способен сесть на лошадь без посторонней помощи. Единственным утешением Гану служил один из оставшихся в живых нолийских солдат – молодой парень по имени Канжу: он постоянно был рядом, подхватывал Гана, когда тот чуть не падал с коня, и приносил ему воду. Канжу был кавалеристом и хорошо умел управляться с лошадьми.
   Гхэ совсем не обращал внимания на старика; он ехал впереди отряда с Квен Шен и Гавиалом, которые, как оказалось, оба умели ездить верхом.
   На третий день, проснувшись, Ган обнаружил, что лежит на траве, кто-то брызжет ему в лицо водой, а на груди у него сидит большая цикада.
   – Учитель Ган! Ты можешь двигаться? – Это был Канжу. Ган с благодарностью глотнул воды из меха, который протянул ему солдат.
   – Наверное, я уснул в седле, – признался Ган.
   – Ничего. Ты некоторое время будешь ехать вместе со мной.
   – Нам этого не позволят.
   – Придется позволить. Иначе им пришлось бы бросить тебя, а тогда дальше не поеду и я. Я ни за что не соглашусь оставить подданного императора в этих диких землях.
   Несколько менгов, окруживших их, что-то залопотали, когда Канжу посадил Гана на седло позади себя, но постепенно смирились с этим. Основной отряд и так уже далеко опередил их, и эти кочевники не хотели совсем отстать, пока будут спорить.
   – Неужели они никогда не спят? – проворчал Ган в спину солдату. Мускулы молодого человека были стальными; обхватив его, Ган почувствовал себя в безопасности, словно держался за ствол дерева. Неужели и он был когда-то таким?
   Едва ли.
   – Это что-то вроде марш-броска, – объяснил Канжу. – Благородный Гавиал, госпожа Квен Шен и господин Йэн, похоже, заключили договор с вождем этих варваров, хотя нам и не сообщили, куда мы направляемся. Я слышал, как кочевники упоминали какое-то место – оно называется Тсеба. И они хотят попасть туда быстро. Менги не стали бы так загонять коней, если бы не острая необходимость.
   – Почему ты думаешь, что Тсеба – это место, а не человек и не предмет? Ты разве говоришь на их языке? – спросил Ган.
   Юноша неуверенно кивнул:
   – Чуть-чуть. Я несколько месяцев служил в Гетшане – это на границе. Там я и научился – я знаю, как с менгами здороваться, и кое-что еще. Совсем мало, конечно. Но очень, многие названия мест у менгов начинаются с «тсе». Я думаю, это означает «скала», как и по-нолийски.
   – Можешь ты спросить, сколько дней пути до этой Тсебы?
   – Попробую, – ответил Канжу. Он несколько секунд подумал, а затем крикнул ближайшему менгу: – Дубай жбен Тсеба?
   Варвар озадаченно поднял брови. Канжу повторил вопрос, несколько изменив фразу, и кочевник, кивнув, мрачно показал ему три пальца.
   – Еще три дня? – простонал Ган, но тут же стиснул зубы. Он больше не будет жаловаться; варвары и солдаты презирают слабых, и если уж он все равно ничего не может сделать с немощью своего тела, по крайней мере он не станет причитать. – Что ж, значит, еще три дня, – повторил он, стараясь, чтобы голос его звучал твердо.
   Каким-то чудом следующий день оказался не таким тяжелым. Ган пришел к выводу, что тело его примирилось с ожидающей его гибелью, а потому не тревожит больше своего хозяина болью.
   Ган снова ехал самостоятельно, и утром к нему подскакал Канжу. Парень выглядел чем-то обеспокоенным.
   – Прошлой ночью что-то случилось с Ватом.
   – С кем?
   – С одним из солдат, моим приятелем.
   – Что же с ним случилось?
   – Он умер, – просто ответил Канжу.
   Ган тупо кивнул. Конечно. Что же еще, кроме смерти, достойно упоминания в таких обстоятельствах?
   Канжу с опаской взглянул на Гана:
   – Его не зарезали и вообще не ранили. Я видел его тело. Он просто умер.
   – Ох… – Ган поднял брови, но не стал ничего объяснять. Разве знание принесет Канжу пользу? Оно только увеличит опасность…
 
   Еще двое солдат исчезли на следующую ночь. Канжу сказал, что тел их не нашли, и признался Гану, что надеется: однополчане дезертировали, хотя по голосу его было ясно, что Канжу в это не верит. Ган выразил ему сочувствие; его стали томить невеселые мысли. Случившееся было нехорошим знаком: должно быть, Гхэ теряет контроль над собой. Хотя он избегал Гана с тех пор, как их встретил отряд менгов, теперь он ехал недалеко от старика, и тот видел: лицо вампира застыло, как маска, взгляд пронзал, как холодное железо, словно все человеческое в нем погрузилось в сон или испытывало непереносимую тяжесть.