Страница:
Размеры абсолютной силы армии определяются правительством, и хотя с этого определения уже начинается подлинная военная деятельность и само определение составляет крайне существенную часть ее, все же в большинстве случаев полководцу, который будет руководить потом вооруженными силами на войне, придется смотреть на их численность, как на уже данную величину, потому ли, что он не принимал никакого участия в ее установлении, или потому, что обстоятельства помешали довести ее до надлежащего размера.
Таким образом полководцу остается одно: искусным применением этих вооруженных сил добиваться относительного численного превосходства на решительном пункте даже тогда, когда абсолютный перевес сил оказывается недостижимым.
Самым существенным при этом представляется расчет времени и пространства; это дало повод смотреть в стратегии на этот расчет, как на предмет, в достаточной мере обнимающий все использование вооруженных сил. В этом направлении зашли даже настолько далеко, что стали усматривать в тактике и стратегии великих полководцев особую потаенную часть, специально приспособленную для этого.
Но это сопоставление времени и пространства, если оно до известной степени и лежит в основе стратегии и составляет так сказать ее насущный хлеб, все же не является в ней ни самым трудным, ни самым решающим моментом.
Если мы непредубежденным взглядом окинем военную историю, то найдем, что случаи, когда ошибки в таком расчете действительно оказывались причиной крупной неудачи, по крайней мере в стратегии чрезвычайно редки. Но если понятие искусного сочетания элементов времени и пространства должно являться отражением всех случаев, когда посредством быстрых маршей решительный и деятельный полководец одной и той же армией побил несколько противников (Фридрих Великий, Бонапарт), то мы напрасно будем путаться в этих чисто условных выражениях. Для ясности и плодотворности представлений необходимо называть вещи их собственными именами.
Верная оценка своих врагов (Даун, Шварценберг), риск - оставить временно перед ними лишь незначительные силы, энергия форсированных маршей, дерзость молниеносных атак, повышенная активность, которую великие люди проявляют в момент опасности, - вот истинные причины таких побед. Что же тут общего со способностью правильно сопоставить такие две простые вещи, как время и пространство.
Но и эта рикошетирующая игра сил, когда победы под Росбахом и под Монмиралем дали необходимый размах для побед под Лейтеном и Монтро{69}, игра, которой великие полководцы не раз вверяли свою судьбу в оборонительной войне, все же, если говорить ясно и откровенно, представляет редкое явление в истории.
Гораздо чаще относительный перевес сил, т.е. искусное сосредоточение превосходных сил на решительном пункте, бывает основан на правильной оценке этого пункта и на верном направления, которое армия получает с самого начала, на решимости, которая требуется, чтобы пренебречь маловажным в пользу важного, т.е. держать свои силы в большей степени сосредоточенными. Это - характерные черты Фридриха Великого и Бонапарта.
Мы полагаем, что сказанным мы воздали численному превосходству подобающее ему значение; на него надо смотреть, как на основную идею, и его по возможности надо искать всюду и в первую голову.
Но считать его по этой причине необходимым условием победы было бы полным непониманием развиваемой нами мысли; мы стремились лишь пояснить то значение, какое следует придавать численности сил в бою. Если мы соберем силы возможно большие, то вполне удовлетворим принципу, и лишь оценка обстановки в целом может решить вопрос, следует ли из-за недостатка сил уклониться от боя.
Глава девятая.
Внезапность
Уже из самого содержания предшествующей главы, из общего стремления к относительному численному превосходству вытекает другое стремление, которое следовательно должно быть столь же общим. Это стремление - поразить врага внезапностью. Эта внезапность лежит более или менее в основе всех предприятий, ибо без нее численное превосходство на решительном пункте собственно является немыслимым.
Таким образом внезапность является средством достижения численного превосходства, но на нее сверх того следует смотреть, как на самостоятельный принцип вследствие ее морального воздействия. В тех случаях, когда внезапность достигается в высокой степени, последствиями ее является смятение и упадок духа противника; а насколько эти явления умножают успех, тому имеется достаточно примеров и крупных и мелких. Здесь собственно речь идет не о внезапном нападении, которое относится к атаке, но о стремлении вообще застать своими мероприятиями противника врасплох, а в особенности поразить его внезапностью распределения наших сил, что в одинаковой мере мыслимо и при обороне, а в обороне тактической играет особенно важную роль.
Мы говорим: внезапность лежит в основе всех без исключения предприятий, но в весьма различной мере, в зависимости от природы самого предприятия и от прочих обстоятельств.
Корни этого различия лежат уже в особенностях армии, полководца, даже правительства страны.
Скрытность и быстрота являются двумя образующими внезапность факторами, и оба они предполагают и в правительстве и в полководце большую энергию, а в армии - чрезвычайно серьезное отношение к службе. При изнеженности и халатности было бы напрасно рассчитывать на внезапность. Но сколь ни всеобщим и непременным является стремление к внезапности и как ни безусловен известный ее эффект, который всегда будет иметь место, однако не менее верно и то, что внезапность редко удается в совершенной степени; это лежит в природе вещей. Поэтому мы составим себе совершенно ложное представление, если вообразим, что преимущественно этим средством можно достигнуть многого на войне. В идее это представляется чрезвычайно заманчивым, но на практике все большей частью застревает из-за трения машины в целом.
В тактике внезапность гораздо более обычное явление по той простой причине, что здесь все данные времени и пространства много меньше. Поэтому в стратегии внезапность окажется более осуществимой, когда стратегические мероприятия более приближаются к области тактики, и более трудно достижимой, когда они поднимаются выше, приближаясь к политике.
Приготовления к войне обычно занимают несколько месяцев, сбор войск в их пунктах сосредоточения требует большей частью устройства магазинов и окладов, а также значительных маршей, направление которых довольно скоро обнаруживается.
Поэтому крайне редко бывает, чтобы одно государство внезапно для другого объявило ему войну или чтобы общее направление удара было неожиданностью для его противника. В XVII и XVIII столетиях, когда война в значительной мере вращалась вокруг осады крепости или города, наблюдалось в этом смысле особое стремление, и военное искусство имело даже особую главу - внезапное блокирование крепости; да и последнее редко когда удавалось.
Между тем внезапность явлений, которые могут произойти со дня на день, гораздо более мыслима; при операциях не так трудно выиграть у неприятеля один переход и благодаря этому перехватить какую-нибудь позицию, какой-либо пункт, путь сообщения и пр. Но ясно, что если внезапность достигается в этом случае легче, то она теряет в степени своей действительности и наоборот. Тот, кто полагает, что такая внезапность мелких предприятий может связываться с чем-то крупным, как например выигрышем сражения, захватом значительного магазина, тот воображает нечто по мысли вполне возможное, но не имеющее подтверждения в истории; вообще можно найти очень мало примеров, когда а результате таких предприятий получалось что-либо крупное, из чего мы конечно вправе заключить о трудностях, связанных с ними.
Конечно, обращаясь с подобными вопросами к истории, не следует увлекаться тем или другим коньком исторической критики, ее сентенциями и самодовольной терминологией, а надлежит посмотреть caмомy факту в глаза. Существует например известный день кампании 1761 г. в Силезии, который в этом отношении приобрел своего рода славу. Это - 22 июля, когда Фридрих Великий выиграл у генерала Лаудона путь к Носсену у Нейсе, чем, как говорят, он воспрепятствовал соединению австрийцев с русскими в Верхней Силезии и этим получил оторочку на целых 4 недели. Но если внимательно прочитать описание этих событий у главнейших историков{70} и вникнуть в него без предубеждения, мы не сможем приписать переходу, сделанному Фридрихом 22 июля, этого значения и вообще не найдем во всех рассуждениях об этих событиях, вошедших в моду, ничего кроме противоречий; в движениях Лаудона в эту пресловутую маневренную эпоху мы усмотрим много немотивированного. Кто же, действительно жаждущий истины и ясных доказательств, будет считаться с такого рода историческим свидетельством?
Когда рассчитывают в ходе кампании добиться посредством принципа внезапности значительных результатов, то конечно предполагают энергичную деятельность, быстрые решения, форсированные марши, которые должны явиться соответственными средствами; но все это, доведенное даже до высокой степени, не всегда достигает желаемых последствий; мы можем убедиться в этом на примере двух полководцев, по справедливости считающихся величайшими мастерами в этом отношении, - Фридриха Великого и Бонапарта. Первый в июле 1760 г. внезапно бросился из Бауцена на Ласси и направился к Дрездену, но ничего этим интермеццо{71} не достиг, а скорее наоборот - дела его от этого пошатнулись, ибо тем временем пала крепость Глац.
Бонапарт в 1813 г. два раза бросался совершенно внезапно из-под Дрездена на Блюхера, не говоря уже о его вторжении из Верхней Лузации в Богемию, и оба раза не достиг ожидаемого результата. То были лишь удары по воздуху, которые сводились к простой трате времени и сил, а под Дрезденом могли создать крайне опасное положение.
Следовательно, для того чтобы добиться крупных результатов внезапности, недостаточно одной только энергии, силы и решительности вождя; необходимы и другие благоприятные обстоятельства, Мы вовсе не намерены совершенно отрицать возможность этих крупных результатов и лишь указываем на их связанность с предпосылкой благоприятной обстановки, которая конечно не так часто оказывается налицо и вызвать которую вождь редко имеет возможность.
Те же полководцы дают нам яркие примеры. Вспомним знаменитую операцию Бонапарта 1814 г. против армии Блюхера, когда последняя, оторвавшись от главной армии, спускалась вдоль по Марне. Внезапный двухдневный переход едва ли может дать большие результаты. Армия Блюхера, растянувшаяся на 3 перехода, была разбита по частям и потерпела урон, равносильный потере генерального сражения. Это являлось исключительно последствием внезапности, так как если бы Блюхер допускал такую близкую возможность нападения Бонапарта, он совершенно иначе организовал бы свой марш. С этой-то ошибкой Блюхера и был связан крупный успех Бонапарта. Последний этих обстоятельств безусловно не знал, и таким образом в его пользу вмешалась счастливая случайность.
Точно так же в сражении под Лигницом в 1760 г. Фридрих Великий одержал блестящую победу, потому что в ночь перед боем он переменил позицию, занятую им только что перед тем; это явилось полной внезапностью для Лаудона, который в результате потерял 70 пушек и 10000 человек{72}. Хотя Фридрих Великий и усвоил себе в это время манеру как можно больше передвигаться с места на место, дабы таким образом или избежать сражения или во всяком случае спутать планы противника, все же изменение позиции, произведенное в ночь с 14-го на 15-е, не преследовало именно этой цели, а вызывалось, по словам самого короля, просто тем, что позиция, которую он занимал 14-го, ему не понравилась. Таким образом и на этот раз случай сыграл важную роль. Без совпадения нападения Лаудона с ночным сдвигом пруссаков и недоступностью местности результат оказался бы иным.
В высоких и высших областях стратегии также имеются примеры внезапности, связанные с серьезными последствиями; напомним лишь о блестящих походах великого курфюрста против шведов из Франконии в Померанию и из Бранденбургской Марки к р. Прегелю, о походе 1757 г., о знаменитом переходе Бонапарта через Альпы в 1800 г. В последнем случае армия капитулировала и сдала при этом весь свой театр войны и немного недоставало, чтобы в 1 757 г. другая армия не сдала своего театра да и себя в придачу{73}.
Наконец как пример совершенно внезапной войны мы можем привести вторжение Фридриха Великого в Силезию{74}. Всюду в этих случаях успех был огромный и потрясающий. Но подобные явления редко встречаются в истории. С ними не следует смешивать те случаи, когда государство по недостатку энергии и деятельности (в 1756 г. Саксония и в 1812 г. Россия) не было готово к войне вовремя.
Теперь остается сделать одно замечание, касающееся существа дела. Лишь тот может поразить внезапностью, кто диктует другому закон его поведения. Закон же диктует тот, кто действует, имея большие основания. Если мы удивим противника нелепым мероприятием, то по всей вероятности нас ждет не хороший успех, а нам придется несдобровать от ответного удара; во всяком случае противник не будет особенно огорчен нашим сюрпризом, ибо в нашем же промахе он найдет средство отвратить от себя зло. Так как нападение заключает в себе гораздо больше позитивных действий, чем оборона, то и внезапность во всяком случае чаще удается нападающему, чем обороняющемуся; однако и при обороне использование внезапности не исключается, как мы то увидим впоследствии. Может встретиться и двухсторонняя внезапность как со стороны нападающего, так и со стороны обороняющегося, и тогда верх возьмет тот, кто правильнее лопал в точку.
Так казалось бы должно было быть; однако практическая жизнь не выдерживает эту линию строго и притом по самой простой причине. Моральные влияния, вызываемые внезапностью, часто обращают самое плохое положение в хорошее для того, в чью пользу складывается внезапность, и не дают возможности противной стороне принять толковое решение. Здесь, более чем в каком-либо другом месте нашего труда, мы имеем в виду не только одного старшего начальника, но и всех других начальников, ибо действие внезапности отличается той особенностью, что оно заметно ослабляет общую связь и единство и открывает простор для проявления личности каждого.
Многое зависит от общих условий, в которых складываются соотношения обеих сторон. Если одна из них благодаря общему моральному перевесу способна вызвать упадок духа и поспешность решении в другой, то она использует внезапность с большим успехом и пожнет плоды даже там, где собственно она должна была бы испытать неудачу.
Глава десятая.
Хитрость
Хитрость предполагает какое-нибудь скрытое намерение, и следовательно противополагается прямому, простому, т.е. непосредственному образу действия, подобно тому как остроумие противополагается непосредственному доказательству. Она не имеет ничего общего со средствами убеждения, интереса, силы, но у нее много общего с обманом; последний тоже скрывает свои намерения. Она является в сущности обманом даже тогда, когда все уже закончилось, но все же она отличается от того, что попросту называется этим именем, так как непосредственно не нарушает данного слова.
Хитрец вызывает в суждении противника, которого хочет обмануть, такие ошибки, которые представляют последнему дело не в настоящем виде и толкают его на ложный путь. Поэтому можно сказать: подобно тому как остроумие представляет жонглирование идеями и образами, так хитрость является жонглированием действиями.
На первый взгляд кажется правильным, что стратегия получила свое название от хитрости и что при всех действительных и кажущихся переменах, которым подвергалось ведение войны со времени греков, это название все еще указует на специфическую сущность стратегии.
Если предоставить тактике осуществление насилия, т.е. ведение боев, и рассматривать стратегию как искусство удачно использовать возможности к этому, то казалось бы кроме таких сил темперамента, как жгучее честолюбие, которое словно пружина оказывает непрерывное давление, или как сильная, ни перед чем не склоняющаяся воля, и т.п., нет более подходящего природного свойства, для того чтобы руководить и придавать жизнь стратегической деятельности как именно хитрость. Уже постоянная потребность поразить внезапностью, о чем мы говорили в предыдущей главе, указывает на это, ибо в основе всякой внезапности лежит хотя бы некоторая доля хитрости.
Но как бы нам ни хотелось видеть военных деятелей, состязающимися в скрытности, ловкости и хитрости, приходится сознаться, что эти качества мало проявляются в истории и лишь в редких случаях выделяются из общей массы отношений и обстоятельств.
Причина довольно проста и в общем совпадает с тем, что служило темой предыдущей главы.
Стратегия не знает никакой иной деятельности, кроме распоряжения боями и относящихся к нему мероприятий. Она не включает, подобно обыденной жизни, отрасли деятельности, выражающейся только словами, т.е. заверениями, об'яснениями и пр. А эти-то недорого стоящие слова и являются по преимуществу теми средствами, при помощи которых хитрец наводит туман.
Подходящие к этому на войне действия; планы и приказы, издаваемые только для вида, ложные сведения, умышленно сообщаемые противнику, и т.д. в области стратегии сравнительно так слабо действуют, что ими пользуются лишь в редких, особо благоприятных случаях, а потому их нельзя рассматривать как свободное поле деятельности полководца.
Такого же рода действия, как распоряжение боями, проведенные до степени, способной оказать известное впечатление на неприятеля, требуют сами по себе значительной затраты времени и сил, и притом тем большей, чем крупнее масштаб работы. А обыкновенно не желают приносить подобные жертвы, и так называемые демонстрации в стратегии редко оказывают предполагаемое воздействие. В самом деле небезопасно продолжительное время применять значительные силы только для вида, ибо всегда рискуешь промахнуться и потерять эти силы для действий на решительном пункте.
Эту трезвую правду полководец на войне всегда глубоко переживает, а потому у него проходит охота играть на лукавой подвижности. Сухая серьезность необходимости настолько толкает на непосредственно требуемую работу, что большей частью для такой игры уже не остается простора. Короче сказать, у фигур на шахматной доске стратегии не хватает подвижности, которая составляет стихию хитрости и лукавства.
Из всего этого мы приходим к выводу, что верный и меткий взгляд представляет более полезное, более необходимое свойство полководца, чем хитрость, хотя и это качество ничего не портит, если оно не развито за счет более необходимых свойств темперамента, что впрочем слишком часто наблюдается.
Но чем более силы, подчиненные стратегическому руководству, оказываются по сравнению со своими задачами слабыми, тем стратегическое руководство будет более склонно к хитрости. Малочисленной и совершенно слабой стороне, которой уже не может помочь ни осторожность, ни мудрость, в тот момент, когда ее покидает сознавшее свое бессилие искусство, хитрость еще предлагает свои услуги как единственный якорь опасения. Чем положение безвыходнее, чем более все сводится к одному отчаянному удару, тем охотнее хитрость становится рядом с отвагой. Освободившись от всех дальних расчетов, отказавшись от всех видов на то, чтобы расквитаться в будущем, отвага и хитрость, поддерживая друг друга, сосредоточат слабое мерцание надежды в одну точку, в один луч, который может дать еще вспышку.
Глава одиннадцатая.
Сосредоточение сил в пространстве
Лучшая стратегия состоит в том, чтобы всегда быть возможно сильным; это значит прежде всего - быть вообще возможно сильным, а затем - и на решающем пункте. Поэтому помимо напряжения, создающего вооруженные силы и не всегда зависящего от полководца, нет в стратегии более высокого и простого закона, как следующий: держать свои силы сосредоточенно. Не следует отделять от главной массы какую-либо часть без крайней необходимости. Этого критерия мы держимся твердо и видим в нем надежного руководителя. Мы постепенно изучим разумные основания, которые могут быть для выделения части сил. Затем мы также увидим, что этот принцип не во всякой войне ведет к одним и тем же общим последствиям, но что таковые меняются в соответствии с целями и средствами.
Может показаться невероятным, и все же это случалось сотни раз, что вооруженные силы дробились и разъединялись по одному лишь темному подражанию традиционной манере без ясного сознания, зачем собственно это делается.
Если сосредоточение сил будет признано за норму, а всякое раздробление и разъединение - за исключение, которое должно быть мотивировано, то не только эта глупость будет совершенно избегнута, но и будет прегражден доступ многим ложным поводам к разделению сил.
Глава двенадцатая.
Сосредоточение сил во времени
В данном случае мы имеем дело с понятием, которое при применении в действительной жизни вызывает немало недоразумений. Поэтому необходимо ясное установление и изложение связанных с этим понятием представлений, и мы надеемся, что нам будет дозволено вновь произвести небольшой анализ.
Война есть столкновение двух противоположных сил, откуда само собой вытекает, что более могучая из них не только уничтожает другую, но и увлекает ее в своем движении. Отсюда по существу не должно быть растянутого во времени (последовательного) применения сил; одновременное напряжение всех предназначенных для данного удара сил рисуется как основной закон войны.
Так оно и есть в действительности, но лишь постольку, поскольку борьба действительно подобна механическому столкновению; там же, где она выливается в длительное взаимодействие друг друга уничтожающих сил, там разумеется можно представить себе и растянутое во времени действие этих сил. Это имеет место в тактике преимущественно потому, что огневой бой составляет основу всякой тактики, но может происходить и по другим причинам. Когда в огневом бою 1000 человек введены в дело против 500, то размер их потерь складывается из размера неприятельских сил и из размера собственных, 1000 человек стреляют вдвое больше, чем 500; но и попадавшие пуль в 1 000 человек больше, чем в 500, ибо надо предполагать, что первые стоят более плотно, чем вторые. Если бы мы могли предположить, что и число попаданий в них вдвое больше, то потери с обеих сторон были бы одинаковыми. Из 500 человек скажем 200 было бы выбито из строя, и столько же выбыло бы и из 1000 человек. Если бы у этих 500 было в резерве еще столько же людей, которые до сих пор оставались вне сферы огня, то с обеих сторон оставалось бы налицо по 800 человек, из которых однако у одной было 500 совершенно свежих людей с полным запасом патронов и нетронутыми силами, а у другой те же 800 человек, но все в одинаковой мере расстроенные, без достаточного запаса патронов и с ослабевшими силами. Конечно наша предпосылка, что 1 000 человек из-за одного лишь численного своего превосходства должны потерять вдвое больше людей, чем на их месте потеряли бы 500, не основательна; необходимо учесть при первоначальном распределении сил тот большой урон, который несет оставивший в резерве половину своих сил, ставя себя в худшее положение; точно так же следует допустить в большинстве случаев и тy возможность, что в первый же момент 1000 человек могут достигнуть какого-либо успеха: они например выбьют с позиции своего противника и принудят его к отступлению. Будут ли оба эти преимущества уравновешивать невыгоду - остаться с 800 человек расстроенных боем войск против врага, хотя немного слабейшего, но имеющего 500 человек свежих войск? Дальнейший анализ этого решить не в состоянии, здесь приходится обратиться к опыту, и в этом случае пожалуй не окажется ни одного офицера, имеющего хотя бы скромный боевой опыт, который в общем не признал бы преимущества за той стороной, у которой имеются свежие силы.
Отсюда очевидно, что введение в бой сразу слишком больших сил может оказаться невыгодным, ибо какие бы выгоды мы ни могли извлечь из перевеса в первый момент, возможно, что впоследствии мы будем за это наказаны.
Но эта опасность существует лишь постольку, поскольку проявляются беспорядок, расстройство и ослабление сил, словом тот кризис, который всякий бой несет с собою и для победителя. Появление в момент такого ослабленного состояния относительно свежих сил противника может оказать решающее действие.
Но там, где прекращается это явление разложения, сопутствующее победе, и остается следовательно только ощущение морального превосходства, которое дает каждая победа, там и свежие силы более уж не в состоянии поправить потерянное дело: они будут увлечены общим потоком. Разбитую накануне армию нельзя на другой день повести к победе при поддержке сильного резерва. Здесь мы подходим к источнику весьма существенного различия между тактикой и стратегией.
Дело в том, что тактические успехи, заключающиеся в пределах самого боя и до его окончания, по большей части достигаются еще в сфере этого разложения и ослабления; стратегический же успех, т.е. успех боя в целом, завершенная победа, безразлично крупная или мелкая, находится уже вне этих пределов. Лишь тогда, когда успехи частных боев свяжутся в одно самостоятельное целое, наступает стратегический результат, но тогда прекращается и состояние кризиса, боевые силы приобретают свой первоначальный облик, они лишь будут частично ослаблены в мере фактически понесенного урона.
Таким образом полководцу остается одно: искусным применением этих вооруженных сил добиваться относительного численного превосходства на решительном пункте даже тогда, когда абсолютный перевес сил оказывается недостижимым.
Самым существенным при этом представляется расчет времени и пространства; это дало повод смотреть в стратегии на этот расчет, как на предмет, в достаточной мере обнимающий все использование вооруженных сил. В этом направлении зашли даже настолько далеко, что стали усматривать в тактике и стратегии великих полководцев особую потаенную часть, специально приспособленную для этого.
Но это сопоставление времени и пространства, если оно до известной степени и лежит в основе стратегии и составляет так сказать ее насущный хлеб, все же не является в ней ни самым трудным, ни самым решающим моментом.
Если мы непредубежденным взглядом окинем военную историю, то найдем, что случаи, когда ошибки в таком расчете действительно оказывались причиной крупной неудачи, по крайней мере в стратегии чрезвычайно редки. Но если понятие искусного сочетания элементов времени и пространства должно являться отражением всех случаев, когда посредством быстрых маршей решительный и деятельный полководец одной и той же армией побил несколько противников (Фридрих Великий, Бонапарт), то мы напрасно будем путаться в этих чисто условных выражениях. Для ясности и плодотворности представлений необходимо называть вещи их собственными именами.
Верная оценка своих врагов (Даун, Шварценберг), риск - оставить временно перед ними лишь незначительные силы, энергия форсированных маршей, дерзость молниеносных атак, повышенная активность, которую великие люди проявляют в момент опасности, - вот истинные причины таких побед. Что же тут общего со способностью правильно сопоставить такие две простые вещи, как время и пространство.
Но и эта рикошетирующая игра сил, когда победы под Росбахом и под Монмиралем дали необходимый размах для побед под Лейтеном и Монтро{69}, игра, которой великие полководцы не раз вверяли свою судьбу в оборонительной войне, все же, если говорить ясно и откровенно, представляет редкое явление в истории.
Гораздо чаще относительный перевес сил, т.е. искусное сосредоточение превосходных сил на решительном пункте, бывает основан на правильной оценке этого пункта и на верном направления, которое армия получает с самого начала, на решимости, которая требуется, чтобы пренебречь маловажным в пользу важного, т.е. держать свои силы в большей степени сосредоточенными. Это - характерные черты Фридриха Великого и Бонапарта.
Мы полагаем, что сказанным мы воздали численному превосходству подобающее ему значение; на него надо смотреть, как на основную идею, и его по возможности надо искать всюду и в первую голову.
Но считать его по этой причине необходимым условием победы было бы полным непониманием развиваемой нами мысли; мы стремились лишь пояснить то значение, какое следует придавать численности сил в бою. Если мы соберем силы возможно большие, то вполне удовлетворим принципу, и лишь оценка обстановки в целом может решить вопрос, следует ли из-за недостатка сил уклониться от боя.
Глава девятая.
Внезапность
Уже из самого содержания предшествующей главы, из общего стремления к относительному численному превосходству вытекает другое стремление, которое следовательно должно быть столь же общим. Это стремление - поразить врага внезапностью. Эта внезапность лежит более или менее в основе всех предприятий, ибо без нее численное превосходство на решительном пункте собственно является немыслимым.
Таким образом внезапность является средством достижения численного превосходства, но на нее сверх того следует смотреть, как на самостоятельный принцип вследствие ее морального воздействия. В тех случаях, когда внезапность достигается в высокой степени, последствиями ее является смятение и упадок духа противника; а насколько эти явления умножают успех, тому имеется достаточно примеров и крупных и мелких. Здесь собственно речь идет не о внезапном нападении, которое относится к атаке, но о стремлении вообще застать своими мероприятиями противника врасплох, а в особенности поразить его внезапностью распределения наших сил, что в одинаковой мере мыслимо и при обороне, а в обороне тактической играет особенно важную роль.
Мы говорим: внезапность лежит в основе всех без исключения предприятий, но в весьма различной мере, в зависимости от природы самого предприятия и от прочих обстоятельств.
Корни этого различия лежат уже в особенностях армии, полководца, даже правительства страны.
Скрытность и быстрота являются двумя образующими внезапность факторами, и оба они предполагают и в правительстве и в полководце большую энергию, а в армии - чрезвычайно серьезное отношение к службе. При изнеженности и халатности было бы напрасно рассчитывать на внезапность. Но сколь ни всеобщим и непременным является стремление к внезапности и как ни безусловен известный ее эффект, который всегда будет иметь место, однако не менее верно и то, что внезапность редко удается в совершенной степени; это лежит в природе вещей. Поэтому мы составим себе совершенно ложное представление, если вообразим, что преимущественно этим средством можно достигнуть многого на войне. В идее это представляется чрезвычайно заманчивым, но на практике все большей частью застревает из-за трения машины в целом.
В тактике внезапность гораздо более обычное явление по той простой причине, что здесь все данные времени и пространства много меньше. Поэтому в стратегии внезапность окажется более осуществимой, когда стратегические мероприятия более приближаются к области тактики, и более трудно достижимой, когда они поднимаются выше, приближаясь к политике.
Приготовления к войне обычно занимают несколько месяцев, сбор войск в их пунктах сосредоточения требует большей частью устройства магазинов и окладов, а также значительных маршей, направление которых довольно скоро обнаруживается.
Поэтому крайне редко бывает, чтобы одно государство внезапно для другого объявило ему войну или чтобы общее направление удара было неожиданностью для его противника. В XVII и XVIII столетиях, когда война в значительной мере вращалась вокруг осады крепости или города, наблюдалось в этом смысле особое стремление, и военное искусство имело даже особую главу - внезапное блокирование крепости; да и последнее редко когда удавалось.
Между тем внезапность явлений, которые могут произойти со дня на день, гораздо более мыслима; при операциях не так трудно выиграть у неприятеля один переход и благодаря этому перехватить какую-нибудь позицию, какой-либо пункт, путь сообщения и пр. Но ясно, что если внезапность достигается в этом случае легче, то она теряет в степени своей действительности и наоборот. Тот, кто полагает, что такая внезапность мелких предприятий может связываться с чем-то крупным, как например выигрышем сражения, захватом значительного магазина, тот воображает нечто по мысли вполне возможное, но не имеющее подтверждения в истории; вообще можно найти очень мало примеров, когда а результате таких предприятий получалось что-либо крупное, из чего мы конечно вправе заключить о трудностях, связанных с ними.
Конечно, обращаясь с подобными вопросами к истории, не следует увлекаться тем или другим коньком исторической критики, ее сентенциями и самодовольной терминологией, а надлежит посмотреть caмомy факту в глаза. Существует например известный день кампании 1761 г. в Силезии, который в этом отношении приобрел своего рода славу. Это - 22 июля, когда Фридрих Великий выиграл у генерала Лаудона путь к Носсену у Нейсе, чем, как говорят, он воспрепятствовал соединению австрийцев с русскими в Верхней Силезии и этим получил оторочку на целых 4 недели. Но если внимательно прочитать описание этих событий у главнейших историков{70} и вникнуть в него без предубеждения, мы не сможем приписать переходу, сделанному Фридрихом 22 июля, этого значения и вообще не найдем во всех рассуждениях об этих событиях, вошедших в моду, ничего кроме противоречий; в движениях Лаудона в эту пресловутую маневренную эпоху мы усмотрим много немотивированного. Кто же, действительно жаждущий истины и ясных доказательств, будет считаться с такого рода историческим свидетельством?
Когда рассчитывают в ходе кампании добиться посредством принципа внезапности значительных результатов, то конечно предполагают энергичную деятельность, быстрые решения, форсированные марши, которые должны явиться соответственными средствами; но все это, доведенное даже до высокой степени, не всегда достигает желаемых последствий; мы можем убедиться в этом на примере двух полководцев, по справедливости считающихся величайшими мастерами в этом отношении, - Фридриха Великого и Бонапарта. Первый в июле 1760 г. внезапно бросился из Бауцена на Ласси и направился к Дрездену, но ничего этим интермеццо{71} не достиг, а скорее наоборот - дела его от этого пошатнулись, ибо тем временем пала крепость Глац.
Бонапарт в 1813 г. два раза бросался совершенно внезапно из-под Дрездена на Блюхера, не говоря уже о его вторжении из Верхней Лузации в Богемию, и оба раза не достиг ожидаемого результата. То были лишь удары по воздуху, которые сводились к простой трате времени и сил, а под Дрезденом могли создать крайне опасное положение.
Следовательно, для того чтобы добиться крупных результатов внезапности, недостаточно одной только энергии, силы и решительности вождя; необходимы и другие благоприятные обстоятельства, Мы вовсе не намерены совершенно отрицать возможность этих крупных результатов и лишь указываем на их связанность с предпосылкой благоприятной обстановки, которая конечно не так часто оказывается налицо и вызвать которую вождь редко имеет возможность.
Те же полководцы дают нам яркие примеры. Вспомним знаменитую операцию Бонапарта 1814 г. против армии Блюхера, когда последняя, оторвавшись от главной армии, спускалась вдоль по Марне. Внезапный двухдневный переход едва ли может дать большие результаты. Армия Блюхера, растянувшаяся на 3 перехода, была разбита по частям и потерпела урон, равносильный потере генерального сражения. Это являлось исключительно последствием внезапности, так как если бы Блюхер допускал такую близкую возможность нападения Бонапарта, он совершенно иначе организовал бы свой марш. С этой-то ошибкой Блюхера и был связан крупный успех Бонапарта. Последний этих обстоятельств безусловно не знал, и таким образом в его пользу вмешалась счастливая случайность.
Точно так же в сражении под Лигницом в 1760 г. Фридрих Великий одержал блестящую победу, потому что в ночь перед боем он переменил позицию, занятую им только что перед тем; это явилось полной внезапностью для Лаудона, который в результате потерял 70 пушек и 10000 человек{72}. Хотя Фридрих Великий и усвоил себе в это время манеру как можно больше передвигаться с места на место, дабы таким образом или избежать сражения или во всяком случае спутать планы противника, все же изменение позиции, произведенное в ночь с 14-го на 15-е, не преследовало именно этой цели, а вызывалось, по словам самого короля, просто тем, что позиция, которую он занимал 14-го, ему не понравилась. Таким образом и на этот раз случай сыграл важную роль. Без совпадения нападения Лаудона с ночным сдвигом пруссаков и недоступностью местности результат оказался бы иным.
В высоких и высших областях стратегии также имеются примеры внезапности, связанные с серьезными последствиями; напомним лишь о блестящих походах великого курфюрста против шведов из Франконии в Померанию и из Бранденбургской Марки к р. Прегелю, о походе 1757 г., о знаменитом переходе Бонапарта через Альпы в 1800 г. В последнем случае армия капитулировала и сдала при этом весь свой театр войны и немного недоставало, чтобы в 1 757 г. другая армия не сдала своего театра да и себя в придачу{73}.
Наконец как пример совершенно внезапной войны мы можем привести вторжение Фридриха Великого в Силезию{74}. Всюду в этих случаях успех был огромный и потрясающий. Но подобные явления редко встречаются в истории. С ними не следует смешивать те случаи, когда государство по недостатку энергии и деятельности (в 1756 г. Саксония и в 1812 г. Россия) не было готово к войне вовремя.
Теперь остается сделать одно замечание, касающееся существа дела. Лишь тот может поразить внезапностью, кто диктует другому закон его поведения. Закон же диктует тот, кто действует, имея большие основания. Если мы удивим противника нелепым мероприятием, то по всей вероятности нас ждет не хороший успех, а нам придется несдобровать от ответного удара; во всяком случае противник не будет особенно огорчен нашим сюрпризом, ибо в нашем же промахе он найдет средство отвратить от себя зло. Так как нападение заключает в себе гораздо больше позитивных действий, чем оборона, то и внезапность во всяком случае чаще удается нападающему, чем обороняющемуся; однако и при обороне использование внезапности не исключается, как мы то увидим впоследствии. Может встретиться и двухсторонняя внезапность как со стороны нападающего, так и со стороны обороняющегося, и тогда верх возьмет тот, кто правильнее лопал в точку.
Так казалось бы должно было быть; однако практическая жизнь не выдерживает эту линию строго и притом по самой простой причине. Моральные влияния, вызываемые внезапностью, часто обращают самое плохое положение в хорошее для того, в чью пользу складывается внезапность, и не дают возможности противной стороне принять толковое решение. Здесь, более чем в каком-либо другом месте нашего труда, мы имеем в виду не только одного старшего начальника, но и всех других начальников, ибо действие внезапности отличается той особенностью, что оно заметно ослабляет общую связь и единство и открывает простор для проявления личности каждого.
Многое зависит от общих условий, в которых складываются соотношения обеих сторон. Если одна из них благодаря общему моральному перевесу способна вызвать упадок духа и поспешность решении в другой, то она использует внезапность с большим успехом и пожнет плоды даже там, где собственно она должна была бы испытать неудачу.
Глава десятая.
Хитрость
Хитрость предполагает какое-нибудь скрытое намерение, и следовательно противополагается прямому, простому, т.е. непосредственному образу действия, подобно тому как остроумие противополагается непосредственному доказательству. Она не имеет ничего общего со средствами убеждения, интереса, силы, но у нее много общего с обманом; последний тоже скрывает свои намерения. Она является в сущности обманом даже тогда, когда все уже закончилось, но все же она отличается от того, что попросту называется этим именем, так как непосредственно не нарушает данного слова.
Хитрец вызывает в суждении противника, которого хочет обмануть, такие ошибки, которые представляют последнему дело не в настоящем виде и толкают его на ложный путь. Поэтому можно сказать: подобно тому как остроумие представляет жонглирование идеями и образами, так хитрость является жонглированием действиями.
На первый взгляд кажется правильным, что стратегия получила свое название от хитрости и что при всех действительных и кажущихся переменах, которым подвергалось ведение войны со времени греков, это название все еще указует на специфическую сущность стратегии.
Если предоставить тактике осуществление насилия, т.е. ведение боев, и рассматривать стратегию как искусство удачно использовать возможности к этому, то казалось бы кроме таких сил темперамента, как жгучее честолюбие, которое словно пружина оказывает непрерывное давление, или как сильная, ни перед чем не склоняющаяся воля, и т.п., нет более подходящего природного свойства, для того чтобы руководить и придавать жизнь стратегической деятельности как именно хитрость. Уже постоянная потребность поразить внезапностью, о чем мы говорили в предыдущей главе, указывает на это, ибо в основе всякой внезапности лежит хотя бы некоторая доля хитрости.
Но как бы нам ни хотелось видеть военных деятелей, состязающимися в скрытности, ловкости и хитрости, приходится сознаться, что эти качества мало проявляются в истории и лишь в редких случаях выделяются из общей массы отношений и обстоятельств.
Причина довольно проста и в общем совпадает с тем, что служило темой предыдущей главы.
Стратегия не знает никакой иной деятельности, кроме распоряжения боями и относящихся к нему мероприятий. Она не включает, подобно обыденной жизни, отрасли деятельности, выражающейся только словами, т.е. заверениями, об'яснениями и пр. А эти-то недорого стоящие слова и являются по преимуществу теми средствами, при помощи которых хитрец наводит туман.
Подходящие к этому на войне действия; планы и приказы, издаваемые только для вида, ложные сведения, умышленно сообщаемые противнику, и т.д. в области стратегии сравнительно так слабо действуют, что ими пользуются лишь в редких, особо благоприятных случаях, а потому их нельзя рассматривать как свободное поле деятельности полководца.
Такого же рода действия, как распоряжение боями, проведенные до степени, способной оказать известное впечатление на неприятеля, требуют сами по себе значительной затраты времени и сил, и притом тем большей, чем крупнее масштаб работы. А обыкновенно не желают приносить подобные жертвы, и так называемые демонстрации в стратегии редко оказывают предполагаемое воздействие. В самом деле небезопасно продолжительное время применять значительные силы только для вида, ибо всегда рискуешь промахнуться и потерять эти силы для действий на решительном пункте.
Эту трезвую правду полководец на войне всегда глубоко переживает, а потому у него проходит охота играть на лукавой подвижности. Сухая серьезность необходимости настолько толкает на непосредственно требуемую работу, что большей частью для такой игры уже не остается простора. Короче сказать, у фигур на шахматной доске стратегии не хватает подвижности, которая составляет стихию хитрости и лукавства.
Из всего этого мы приходим к выводу, что верный и меткий взгляд представляет более полезное, более необходимое свойство полководца, чем хитрость, хотя и это качество ничего не портит, если оно не развито за счет более необходимых свойств темперамента, что впрочем слишком часто наблюдается.
Но чем более силы, подчиненные стратегическому руководству, оказываются по сравнению со своими задачами слабыми, тем стратегическое руководство будет более склонно к хитрости. Малочисленной и совершенно слабой стороне, которой уже не может помочь ни осторожность, ни мудрость, в тот момент, когда ее покидает сознавшее свое бессилие искусство, хитрость еще предлагает свои услуги как единственный якорь опасения. Чем положение безвыходнее, чем более все сводится к одному отчаянному удару, тем охотнее хитрость становится рядом с отвагой. Освободившись от всех дальних расчетов, отказавшись от всех видов на то, чтобы расквитаться в будущем, отвага и хитрость, поддерживая друг друга, сосредоточат слабое мерцание надежды в одну точку, в один луч, который может дать еще вспышку.
Глава одиннадцатая.
Сосредоточение сил в пространстве
Лучшая стратегия состоит в том, чтобы всегда быть возможно сильным; это значит прежде всего - быть вообще возможно сильным, а затем - и на решающем пункте. Поэтому помимо напряжения, создающего вооруженные силы и не всегда зависящего от полководца, нет в стратегии более высокого и простого закона, как следующий: держать свои силы сосредоточенно. Не следует отделять от главной массы какую-либо часть без крайней необходимости. Этого критерия мы держимся твердо и видим в нем надежного руководителя. Мы постепенно изучим разумные основания, которые могут быть для выделения части сил. Затем мы также увидим, что этот принцип не во всякой войне ведет к одним и тем же общим последствиям, но что таковые меняются в соответствии с целями и средствами.
Может показаться невероятным, и все же это случалось сотни раз, что вооруженные силы дробились и разъединялись по одному лишь темному подражанию традиционной манере без ясного сознания, зачем собственно это делается.
Если сосредоточение сил будет признано за норму, а всякое раздробление и разъединение - за исключение, которое должно быть мотивировано, то не только эта глупость будет совершенно избегнута, но и будет прегражден доступ многим ложным поводам к разделению сил.
Глава двенадцатая.
Сосредоточение сил во времени
В данном случае мы имеем дело с понятием, которое при применении в действительной жизни вызывает немало недоразумений. Поэтому необходимо ясное установление и изложение связанных с этим понятием представлений, и мы надеемся, что нам будет дозволено вновь произвести небольшой анализ.
Война есть столкновение двух противоположных сил, откуда само собой вытекает, что более могучая из них не только уничтожает другую, но и увлекает ее в своем движении. Отсюда по существу не должно быть растянутого во времени (последовательного) применения сил; одновременное напряжение всех предназначенных для данного удара сил рисуется как основной закон войны.
Так оно и есть в действительности, но лишь постольку, поскольку борьба действительно подобна механическому столкновению; там же, где она выливается в длительное взаимодействие друг друга уничтожающих сил, там разумеется можно представить себе и растянутое во времени действие этих сил. Это имеет место в тактике преимущественно потому, что огневой бой составляет основу всякой тактики, но может происходить и по другим причинам. Когда в огневом бою 1000 человек введены в дело против 500, то размер их потерь складывается из размера неприятельских сил и из размера собственных, 1000 человек стреляют вдвое больше, чем 500; но и попадавшие пуль в 1 000 человек больше, чем в 500, ибо надо предполагать, что первые стоят более плотно, чем вторые. Если бы мы могли предположить, что и число попаданий в них вдвое больше, то потери с обеих сторон были бы одинаковыми. Из 500 человек скажем 200 было бы выбито из строя, и столько же выбыло бы и из 1000 человек. Если бы у этих 500 было в резерве еще столько же людей, которые до сих пор оставались вне сферы огня, то с обеих сторон оставалось бы налицо по 800 человек, из которых однако у одной было 500 совершенно свежих людей с полным запасом патронов и нетронутыми силами, а у другой те же 800 человек, но все в одинаковой мере расстроенные, без достаточного запаса патронов и с ослабевшими силами. Конечно наша предпосылка, что 1 000 человек из-за одного лишь численного своего превосходства должны потерять вдвое больше людей, чем на их месте потеряли бы 500, не основательна; необходимо учесть при первоначальном распределении сил тот большой урон, который несет оставивший в резерве половину своих сил, ставя себя в худшее положение; точно так же следует допустить в большинстве случаев и тy возможность, что в первый же момент 1000 человек могут достигнуть какого-либо успеха: они например выбьют с позиции своего противника и принудят его к отступлению. Будут ли оба эти преимущества уравновешивать невыгоду - остаться с 800 человек расстроенных боем войск против врага, хотя немного слабейшего, но имеющего 500 человек свежих войск? Дальнейший анализ этого решить не в состоянии, здесь приходится обратиться к опыту, и в этом случае пожалуй не окажется ни одного офицера, имеющего хотя бы скромный боевой опыт, который в общем не признал бы преимущества за той стороной, у которой имеются свежие силы.
Отсюда очевидно, что введение в бой сразу слишком больших сил может оказаться невыгодным, ибо какие бы выгоды мы ни могли извлечь из перевеса в первый момент, возможно, что впоследствии мы будем за это наказаны.
Но эта опасность существует лишь постольку, поскольку проявляются беспорядок, расстройство и ослабление сил, словом тот кризис, который всякий бой несет с собою и для победителя. Появление в момент такого ослабленного состояния относительно свежих сил противника может оказать решающее действие.
Но там, где прекращается это явление разложения, сопутствующее победе, и остается следовательно только ощущение морального превосходства, которое дает каждая победа, там и свежие силы более уж не в состоянии поправить потерянное дело: они будут увлечены общим потоком. Разбитую накануне армию нельзя на другой день повести к победе при поддержке сильного резерва. Здесь мы подходим к источнику весьма существенного различия между тактикой и стратегией.
Дело в том, что тактические успехи, заключающиеся в пределах самого боя и до его окончания, по большей части достигаются еще в сфере этого разложения и ослабления; стратегический же успех, т.е. успех боя в целом, завершенная победа, безразлично крупная или мелкая, находится уже вне этих пределов. Лишь тогда, когда успехи частных боев свяжутся в одно самостоятельное целое, наступает стратегический результат, но тогда прекращается и состояние кризиса, боевые силы приобретают свой первоначальный облик, они лишь будут частично ослаблены в мере фактически понесенного урона.