Клаузевиц Карл. О войне

   Пусть не думают, что мы устанавливаем мелочные и даже праздные различия; напротив, мы в данном случае имеем дело с одной из самых глубоких черт, характеризующих войну. Значение боя является для стратегии его внутренним смыслом, и мы не можем не повторить с особой настойчивостью, что в стратегии все основное всегда вытекает из конечного намерения обеих сторон, представляющего заключительный вывод всей системы мышления. Поэтому между одним сражением и другим может быть такое огромное стратегическое различие, что их нельзя даже рассматривать под углом зрения однородного средства.
   Хотя бесплодная победа наступающего почти не является существенным ущербом для обороны, обороняющийся все же неохотно предоставит и такой успех своему противнику. К тому же никогда нельзя наверно предвидеть всего того, что такая победа может случайно за собой повлечь. Поэтому обороняющийся должен постоянно внимательно наблюдать за положением своих более значительных частей и отрядов. Хотя в данном случае важнейшее значение имеет целесообразность распоряжений начальников этих отрядов, однако последние могут быть втянуты в неизбежные катастрофы нецелесообразными решениями полководца. Кому при этом не придет на ум судьба корпуса Фуке под Ландсгутом и отряда Финка под Максеиом?
   Фридрих Великий в обоих случаях слишком положился на влияние традиционных идей. Он, конечно, не мог рассчитывать, чтобы действительно 10000 человек на Ландсгутской позиции могли успешно сражаться против 30000 или чтобы Финк мог противостоять напору нахлынувших со всех сторон превосходных сил, но он рассчитывал, что и на этот раз, как и раньше, сила Ландсгутской позиции будет учтена как полноценный вексель и что Даун найдет в демонстрации против его фланга достаточный предлог, чтобы променять свое неудобное расположение в Саксонии на более удобное в Богемии. В одном случае он неправильно оценил Лаудона, в другом - Дауна; в этом-то и заключалась ошибочность его мероприятий.
   Такие промахи могут приключиться и у полководцев, не столь гордых, дерзких и упрямых, каким бывал порой Фридрих Великий; помимо них в этом вопросе встречается крупное затруднение, заключающееся в том, что полководец не всегда может в полной мере рассчитывать на проницательность, усердие, мужество и силу характера начальников отдельных отрядов. Поэтому он не может предоставить разрешение всех вопросов их благоусмотрению, но многое должен предуказать им заранее, что связывает их действия и легко может оказаться в противоречии с обстоятельствами наступившего момента. Это, однако, составляет неизбежное зло. Без повелительной властной воли, которая простирает свое влияние вплоть до последнего звена, невозможно хорошее руководство войсками, и кто хотел бы следовать привычке всегда доверять людям и ожидать от людей самого лучшего, уж этим самым оказался бы совершенно не способным к хорошему руководству войсками.
   Таким образом, необходимо постоянно и отчетливо иметь перед глазами положение каждой крупной части, каждого отдельного отряда, дабы неожиданно не вовлечь один из них в катастрофу.
   Все эти усилия направлены на сохранение status quo. Чем они удачнее и успешнее, тем дольше военные действия будут задерживаться в одном и том же районе, а чем длительнее эта задержка, тем большую важность приобретают заботы о продовольствии.
   На смену реквизиций и поставок местных средств - или с самого начала, или вскоре - придет снабжение армии из магазинов; взамен реквизиций местных подвод, производимых для каждой отдельной перевозки, в большей или меньшей степени создастся организация постоянного обоза, составленного или из местных, или из принадлежащих самой армии подвод; словом, начнется приближение к тому правильно организованному снабжению армии продовольствием из магазинов, о котором мы уже говорили раньше, в XIV главе{255}.
   Однако не это обстоятельство оказывает особенно сильное влияние на ведение войны; оно и без того по самой своей задаче и характеру поставлено в рамки ограниченного пространства; система снабжения продовольствием явится одним из факторов, действующим - и даже очень сильно - в том же направлении, но не от нее зависит изменение всего характера войны. Зато воздействие обеих сторон на коммуникационные линии приобретает гораздо большее значение по двум основаниям. Во-первых, потому, что в подобных кампаниях отсутствуют более радикальные средства и стремления полководцев невольно тяготеют к более слабым, а во-вторых, в этой обстановке не чувствуется недостатка во времени, чтобы выждать воздействия этого средства. Таким образом, обеспечение своих коммуникационных линий окажется особенно важным для обороняющегося; хотя их перерыв и не может являться целью неприятельского наступления, однако он в состоянии понудить обороняющегося отступить и отказаться от обороны ряда объектов.
   Все мероприятия по защите территории театра войны естественно ведут и к прикрытию коммуникационных линий. Обеспечение последних отчасти уже содержится в этих мероприятиях; нам остается лишь заметить, что обеспеченность сообщений составляет основное условие, определяющее выбор расположения и группировку сил.
   Особым средством обеспечения служат сопровождающие отдельные транспорты небольшие, а порою и довольно значительные отряды. Это вызывается отчасти тем, что даже самые широко растянутые позиции не всегда могут обеспечить коммуникационные линии, отчасти тем, что такое конвоирование окажется особенно нужным там, где полководец захочет избежать чересчур растянутой группировки. Поэтому в истории Семилетней войны Темпельгофа мы находим множество примеров того, как Фридрих Великий отправлял свои мучные и хлебные транспорты в сопровождении отдельных пехотных или кавалерийских полков, а иногда даже целых бригад. Относительно австрийцев мы с такими фактами никогда не встречались; это, правда, отчасти объясняется тем, что на их стороне не было столь обстоятельного историка, отчасти же и тем, что они всегда занимали гораздо более растянутую позицию{256}.
   Упомянув о четырех устремлениях, в основном совершенно свободных от всякого элемента наступления и составляющих основу обороны, не тяготеющей к какому-либо решению, мы еще должны поговорить и о тех наступательных средствах, которые могут быть к ним примешаны в виде как бы пряной приправы. Эти наступательные средства, главным образом, следующие:
   1. Воздействие на коммуникационные линии неприятеля; сюда же мы относим и предприятия против его складов.
   2. Диверсии{257} и набеги па неприятельскую территорию.
   3. Нападение на неприятельские части и отдельные отряды, а при благоприятных условиях даже на главные силы неприятеля, равно как и угроза таким нападением.
   Первое из этих средств во всех подобных кампаниях непрерывно пускается в ход, но некоторым образом под сурдинку, не получая фактического проявления.
   Крупная доля значения каждой целесообразной позиции обороняющегося вытекает из опасений, внушаемых ею наступающему за его коммуникационные линии. А так как в подобной войне, как мы уже сказали, снабжение армии продовольствием приобретает первенствующую важность для обеих сторон, в том числе и для наступающего, то значительная доля стратегических соображений определяется опасениями возможного наступательного воздействия, исходящего из неприятельской позиции; к этому мы еще раз вернемся при рассмотрении наступления.
   Но в сферу такой обороны входит не одно лишь общее воздействие, оказываемое выбором позиции, которое, как в механике давление, оказывает невидимое действие, но и действительное наступление частью вооруженных сил па неприятельскую коммуникационную линию. Однако, чтобы вести в выгодных условиях такого рода действия, необходимо наличие для этого особых оснований в положении коммуникационных линий, природе местности или особенностях вооруженных сил.
   Набеги на неприятельскую территорию, преследующие задачи репрессий или наложения контрибуций с фискальными целями, собственно говоря, не могут рассматриваться как средства обороны; это скорее средства наступления, но обычно они связываются с намерением произвести подлинную диверсию; последняя же ставит себе задачей ослабить стоящие против нас неприятельские силы и, таким образом, может рассматриваться как подлинное средство обороны. Но так как диверсию можно в той же мере применять и при наступлении, а сама по себе она представляет фактические наступательные действия, то мы находим уместным более подробно о ней поговорить в следующей части. Итак, мы лишь внесли этот прием в наш перечень, дабы представить здесь полностью весь арсенал мелкого наступательного оружия, коим располагает оборона театра войны; мы ограничимся лишь предварительным замечанием, что объем и значение диверсии могут возрасти до такой степени, что вся война приобретет видимость и почетное звание войны наступательной. Такого рода были операции Фридриха Великого в Польше, Богемии, Франконии перед открытием кампании в 1759 г., которая сама по себе была чисто оборонительной, но эти вылазки на неприятельскую территорию придали ей характер наступательный, который благодаря своему моральному весу, пожалуй, имеет особую ценность.
   Нападение на неприятельские части или на главные его силы должно мыслиться как необходимое дополнение обороны в целом во всех случаях, когда наступающий слишком легкомысленно относится к своей задаче и кое-где открывает свои слабые, уязвимые места. Под этим молча подразумеваемым условием протекают все действия обороны этого рода. Однако тут, как и при воздействии на коммуникационные линии противника, обороняющийся может сделать еще один шаг вперед в наступательную сферу и, подобно своему противнику, сделать предметом своих стремлений подстерегание момента для выгодного удара. Дабы иметь возможность рассчитывать на некоторый успех в этой области, обороняющийся должен или обладать значительным перевесом сил над своим противником, - что хотя и противоречит самой природе обороны, но все же случается в действительности, - или он должен обладать системой и талантом держать свои силы более сосредоточенными и возмещать своей деятельностью и подвижностью связанные с этим жертвы на других участках театра войны.
   Примером первого является поведение Дауна в Семилетнюю войну, примером второго - поведение Фридриха Великого. Даун переходит в наступление почти исключительно в те моменты, когда его на это провоцирует Фридрих Великий своей преувеличенной дерзостью и пренебрежительным отношением к противнику (Гохкирх, Максен, Ландсгут). Напротив, Фридриха Великого мы почти всегда видим в непрерывном движении, стремящегося своими главными силами разбить тот или другой корпус Дауна. Правда, это ему удается лишь в редких случаях - по крайней мере результаты никогда не оказывались значительными, ибо Даун при большом превосходстве сил отличался удивительной осторожностью и предусмотрительностью; однако отсюда не следует заключать, что усилия короля оказывались совершенно бесплодными. Напротив, эти усилия представляли весьма действительное сопротивление, ибо - благодаря заботам и напряжению, которые противник был вынужден проявлять, дабы избегать чувствительных ударов, - нейтрализовалась сила, которая иначе способствовала бы прогрессу наступления. Вспомним хотя бы о Силезской кампании 1760 г., когда Даун и русские не могли продвинуться ни на один шаг вперед, будучи озабочены, как бы король не обрушился на них и не разбил бы их в том или другом пункте.
   Теперь, нам кажется, мы отметили все, что составляет руководящие идеи и основные стремления, а следовательно, и опорные точки всей деятельности при обороне театра войны, когда не предвидится никакого решения. Мы преимущественно стремились перечислить их подряд, дабы представить картину связи стратегической деятельности в целом. Отдельные мероприятия, в которых они проявляются в действительности (позиции, марши и др.), мы подробно рассмотрели уже раньше.
   Еще раз обозревая все сказанное, мы должны заметить, что при столь слабом наступательном духе, при столь ничтожном стремлении с обеих сторон искать окончательного решения, при столь слабых позитивных стимулах, при таком количестве внутренних противодействий, тормозящих и задерживающих решение, как это мы себе здесь представляем, существенное различие между наступлением и обороной должно все более и более исчезать. В начале похода один из противников вступит, конечно, на территорию другого, и благодаря этому его операция в известной мере примет характер наступления; однако может легко случиться, и это бывает очень часто, что другой вскоре все свои силы употребит на то, чтобы на чужой земле защищать свою землю. Так оба противника будут стоять друг против друга по существу в положении взаимного наблюдения; оба насторожившись, с тем чтобы ничего не потерять, быть может, оба также в равной мере рассчитывая остаться в выигрыше. Может случиться, как это было с Фридрихом Великим, что обороняющийся в этом намерении даже превосходит своего противника.
   Чем больше наступающий отходит от роли продвигающегося вперед, чем слабее его нажим, заставляющий обороняющегося заботиться только о своей сильно угрожаемой безопасности и держаться строгой обороны, тем большее создается между борющимися равенство положения, при котором деятельность обеих сторон будет направлена на то, чтобы урвать у противника какую-нибудь выгоду, а себя оградить от ущерба, т.е. на подлинное стратегическое маневрирование. Такой характер в большей или меньшей степени носят все кампании, в которых взаимные отношения или политические задачи не допускают крупных решений.
   Стратегическому маневрированию мы посвящаем в следующей части отдельную главу{258}, но так как эта уравновешенная игра сил часто приобретает в теории неподобающее значение, мы считаем необходимым войти в более подробный разбор стратегического маневрирования здесь же, говоря об обороне, где по преимуществу такое значение ему и придается.
   Мы назвали это маневрирование уравновешенной игрой сил, ибо там, где целое не приводится в движение, налицо имеется равновесие; где нет подгоняющего вперед стремления к крупной цели, там нет движения целого. В подобном случае на обе стороны, каково бы ни было неравенство их сил, надо смотреть, как на находящиеся в состоянии равновесия. На фоне такого общего равновесия выступают отдельные мотивы для более мелких действий и более ничтожных задач. Здесь они могут развиваться, так как не находятся под гнетом крупного решения и великой опасности. Таким образом, все, что вообще может быть выиграно и проиграно, разменивается на мелкую монету, а вся деятельность разлагается на мелкие дела. Из-за этих-то ничтожных выгод, приобретаемых лишь по дешевке, возникает между обоими полководцами борьба на ловкость; но так как на войне никогда нельзя окончательно преградить доступ случаю, а следовательно, и счастью, то эта борьба никогда не перестанет быть игрой. Между прочим, здесь перед нами возникают два вопроса, а именно - не играет ли для успеха при этом маневрировании случай меньшую, а анализирующий разум - большую роль, чем там, где все сосредоточивается в одном великом акте? На последний из этих вопросов{259} мы должны дать утвердительный ответ. Чем многочисленнее целое, чем чаще приходится принимать во внимание время и пространство, одно - единичными моментами, другое - единичными пунктами, тем, очевидно, шире поле деятельности для расчета, а следовательно, и для господства анализирующего разума. То, что выигрывается анализирующим разумом, частично освобождается от власти случая, но не обязательно всецело; поэтому мы не обязаны дать утвердительный ответ и на первый вопрос. Не надо забывать, что анализирующий разум не является единственной интеллектуальной силой полководца. Храбрость, сила характера, решимость, выдержка и пр. в свою очередь представляют качества, имеющие преобладающее значение там, где все зависит от одного великого решения; конечно, они будут играть несколько меньшую роль в уравновешенной игре сил, причем преобладающее значение мудрого расчета растет в данном случае не только за счет случайности, но и за счет этих качеств. С другой стороны, эти блестящие качества могут в момент великого решения вырвать из рук случая значительную долю его власти и, таким образом, до известной степени связать то, чем расчетливый ум был бы не в состоянии овладеть. Итак, мы видим, что здесь происходит конфликт нескольких сил, а потому нельзя прямо и просто утверждать, что в великом решающем акте случаю открыто более широкое поле, чем в суммарном итоге игры равноценных сил. Поэтому, если в этой игре сил мы видим, главным образом, борьбу на ловкость, то последнюю надо понимать как мудрый расчет, а не как военное мастерство в целом.
   Эта сторона стратегического маневрирования как раз и дала повод приписывать маневрированию в целом то неверное значение, о котором мы выше говорили. Во-первых, это уменье отождествили с интеллектуальной ценностью полководца вообще. Но это большая ошибка, поскольку, как было уже сказано, нельзя отрицать, что в моменты принятия крупных решений другие моральные качества полководца могут оказаться более властными над силой обстоятельств. Если эта власть и является скорее результатом сильно развитой интуиции и тех вспышек духовного прозрения, которые возникают почти подсознательно, а не в результате длинной цепи умозаключений, все же она на этом основании не является менее полноправной в области военного искусства. Ведь военное искусство не является только деятельностью рассудка, равно как и деятельность рассудка в военном искусстве не является самым главным. Во-вторых, полагали, что неудача той или иной кампании обязательно зависит от степени подготовки в этой области полководца, или даже обоих полководцев, в то время как на самом деле такая неудача свое главное и общее основание всегда имела в тех общих условиях, которые войну превращали в подобного рода игру.
   Так как большинство войн между культурными государствами скорее преследовало цель взаимного наблюдения, а не стремилось к сокрушению врага, то, естественно, подавляющая часть кампаний носила характер стратегического маневрирования. Те кампании из их числа, в которых не выдвинулся ни один великий полководец, не подверглись какому-либо изучению; в тех же случаях, когда появлялся великий полководец, привлекавший на себя взоры всех, или даже если появлялись два боровшихся друг с другом великих полководца, как Тюренн и Монтекукули{260}, там имена их накладывали на все это маневренное искусство окончательную печать отменного превосходства. Дальнейшим следствием явилось то, что стали смотреть на эту игру, как на верх искусства, как на высшее достижение его развития и, следовательно, как на главный источник, по которому надлежит изучать военное искусство.
   Этот взгляд был перед французскими революционными войнами довольно распространен среди теоретиков. Эти войны сразу открыли совершенно иной мир военных явлений. Последние были первоначально несколько грубыми и безыскусными, но позже, при Бонапарте, систематизированные в замечательный метод, привели к успехам, вызвавшим всеобщее удивление; тогда отступились от старых образцов, стали думать, что все это является следствием новых открытий, хороших идей и т.д., но, конечно, также и изменений в общественных условиях, стали думать, что старое совсем больше не нужно и никогда больше не повторится. Но здесь, как и при всех подобных переворотах во мнениях, возникли различные группировки; и здесь старое воззрение нашло своих защитников, которые рассматривали новейшие явления как проявление грубой силы, как общий упадок искусства, полагая, что именно уравновешенная, безуспешная, пустая игра и должна быть объектом совершенствования. В основе этого последнего воззрения лежит такой логический и философский порок, что это можно только назвать печальным смешением понятий. Но и противоположное мнение, именно, что подобное больше не повторится, - тоже очень необоснованно. Из новейших явлений в области военного искусства лишь самую незначительную часть можно приписать новым открытиям или новым идейным направлениям, большинство их вызвано новыми общественными условиями и отношениями. Но и эти новейшие военные явления, имевшие место в критический момент процесса брожения, не могут приниматься за норму. Поэтому нет никакого сомнения, что значительная часть прежних военных отношений снова появится на свет. Здесь не место дальше распространяться на эту тему; достаточно того, что мы указали на положение, занимаемое этой уравновешенной игрой сил в ведении войны в целом, на ее значение и ее внутреннюю связь с остальными явлениями, и выяснили, что она всегда представляет собою продукт тех взаимоотношений, в которых находятся обе стороны, и весьма умеренного напряжения воинственной стихии. В этой игре один полководец может оказаться искуснее другого и при равенстве сил вырвать кое-какие преимущества; уступая же в силах противнику, искусный полководец благодаря превосходству таланта может удержать равновесие. Но усматривать в этом честь и величие полководца можно лишь вступая в грубое противоречие с природой войны. Напротив, подобная кампания будет всегда служить несомненным признаком того, что оба руководящие сторонами полководца не обладают крупным военным талантом или что талантливый полководец вынужден обстоятельствами воздержаться и не идти на риск крупного решения; но арена, па которой происходит подобная игра, никогда не может стать подмостками, на которых приобретается высшая военная слава.
   До сих пор мы говорили об общем характере стратегического маневрирования; теперь нам надлежит еще упомянуть об одном особом влиянии, оказываемом им на ведение войны и заключающемся в том, что оно часто удаляет вооруженные силы от главных дорог и крупных городов и заводит их в отдаленные или не имеющие значения углы. Если мелкие мгновенно вспыхивающие и тотчас же затухающие интересы играют решающую роль, то влияние основных очертаний страны на ведение войны становится слабее. Поэтому мы часто видим, что вооруженные силы выдвигаются в такие пункты, где никак нельзя было бы ожидать их встретить, если ориентироваться на крупные естественные потребности войны; отсюда следует, что перемены и изменчивость частностей хода войны здесь имеют место гораздо чаще, чем в войнах, имеющих крупные решения. Стоит только обратить внимание на последние пять походов Семилетней войны; несмотря на то, что в общем условия оставались неизменными, каждый поход получал новое оформление, а если всмотреться ближе, то окажется, что ни одно мероприятие не повторялось; между тем, в этих походах наступательное начало проявляется со стороны союзников все же с большей энергией, чем в большинстве прежних войн.
   В настоящей главе об обороне театра войны, когда не предвидится крупного решения, мы указали лишь на тенденции, направляющие военную деятельность, и на внутреннюю связь, условия и характер последней; с частными мероприятиями, из которых она состоит, мы ознакомились в подробностях уже раньше. Теперь спрашивается: неужели не существует принципов, правил и методов, объемлющих эти тенденции? На это мы ответим, что если базироваться на истории, то таковых в виде постоянно повторяющихся форм мы не найдем. А между тем, в вопросах, связанных с этой темой и отличающихся столь разнообразной и изменчивой природой, мы могли бы считать имеющим силу только такой теоретический закон, который обоснован опытными данными. Война с крупными решениями не только много проще, но и много естественнее; она более свободна от внутренних противоречий, более объективна и более увязана воедино законом внутренней необходимости; поэтому рассудок и может указывать ей формы и законы. По отношению к войне, не имеющей решений, последнее нам представляется значительно более трудным. Даже два основных принципа возникшей лишь в наши дни теории войны, широта базиса (Бюлов) и группировка по внутренним пиниям (Жомини), будучи приложены к обороне театра войны, оказываются на деле вовсе не объемлющими и не действенными. Между тем, являясь только формами, они должны были бы в данном случае оказаться наиболее действенными, ибо с распространением действий во времени и пространстве формы становятся действеннее, причем преобладание их над прочими слагаемыми общего итога увеличивается. В действительности же оказывается, что эти принципы представляют собою лишь одну из сторон дела, и притом отнюдь не решающую.
   Уже своеобразие средств и обстоятельств должно оказывать огромное, нарушающее всякие общие правила влияние; это ясно само собой. То, что Дауну давали растяжка сил и осторожность в выборе расположения, то королю давала постоянная сосредоточенность его армии, всегда вплотную подходившей к противнику и всегда готовой на экспромты. И то и другое вытекало не только из характера их армий, но и из условий, в которых находились полководцы; королю гораздо легче делать экспромты, чем любому ответственному полководцу. Здесь мы еще раз настойчиво подчеркнем, что критика не имеет никакого права смотреть на ту или другую манеру, на тот или другой могущий выработаться метод, как на различные ступени к совершенству, и ставить одно выше другого; нет, они должны стоять рядом, и в каждом отдельном случае суждению должно быть предоставлено оценить их применение.