Для большей ясности укажем, что тяжесть, бремя или противодействие (назовите как хотите то, что вызывает напряжение духовных сил. в начальнике) является в весьма малой степени результатом непосредственных мероприятий противника - его сопротивления и поступков. Противник во-первых непосредственно воздействует только на личность командира, но не вмешивается в его деятельность как вождя. Когда неприятель оказывает сопротивление не 2 часа, а 4, то начальник подвергается личной опасности 2 часами дольше; но размеры опасности тем меньше, чем выше положение начальника. Для главнокомандующего она равна нулю.
   Во-вторых упорное сопротивление неприятеля непосредственно влияет на начальника вследствие потерь в боевых средствах и связанной с этим ответственности. Озабоченность, вызываемая этими обстоятельствами, первая подвергает испытанию силу воли вождя и вызывает ее напряжение. Но мы утверждаем, что это далеко не самое тяжелое бремя, которое ему приходится нести, ибо в этом случае ему приходится справиться только с самим собой. Все прочее воздействие, оказываемое сопротивлением неприятеля, направлено на предводимых им бойцов и уже через них влияет на вождя.
   До тех пор пока войска, исполненные мужеством, сражаются бодро и охотно начальнику редко представляется повод проявить значительную силу воли при преследовании своей цели; но когда возникнут затруднения, а это случится, как только от войск потребуется чрезвычайное напряжение, то дело уже не будет идти само собой как хорошо смазанная машина; напротив, сама машина начнет оказывать сопротивление, и для его преодоления потребуется от начальника огромная сила воли. Под этим сопротивлением следует разуметь не прямое неповиновение или возражение, хотя в отдельных случаях и это имеет место, а общее впечатление упадка физических и моральных сил и муки сознания при виде кровавых жертв; начальнику приходится бороться с ними внутри себя, а затем и среди подчиненных, передающих ему посредственно или непосредственно свои впечатления, настроения, беспокойства, и стремления. По мере того как силы отдельных индивидов начинают падать, их уже не увлекает и не поддерживает собственная воля; все бремя инертности массы, постепенно перекладывается на волю начальника; пламенем своего сердца, светочем своего духа он должен вновь воспламенить жар стремления у всех остальных и пробудить у них луч надежды; лишь поскольку он в состоянии это сделать, постольку он остается над массами, их властелином. Если этого нет, если его собственное мужество оказывается уже недостаточным, чтобы снова оживить отвагу всех остальных, масса увлечет его за собой, в низменную область животной природы, бегущей от опасности и не знающей позора. Вот то бремя, которое мужество и сила духа вождя должны преодолевать в течение борьбы, если он стремится совершить выдающееся.
   Это бремя растет вместе с ростом масс, а следовательно и сил; чтобы они соответствовали растущему бремени, у начальника должно быть их тем больше, чем выше занимаемый им пост.
   Энергия действий отражает силу побуждений, которыми действия вызваны, причем побуждения могут иметь источником как убеждения разума, так и эмоцию духа. Последняя является необходимой, если требуется проявление крупных усилий.
   Из всех высоких чувств, наполняющих человеческое сердце в пылу сражения, ни одно, надо признаться, не представляется таким могучим и устойчивым, как жажда славы и чести, которые так несправедливо унижаются в немецком языке заменой их двумя недостойными суррогатами: честолюбие, славолюбие. Правда, злоупотребление этими гордыми стремлениями на войне обусловило самые возмутительные поступки по отношению к людскому роду; но по своему истоку эти чувства конечно принадлежат к числу наиболее благородных, какие только свойственны человеческой природе. На войне они подлинное дыхание жизни, одухотворяющее огромное тело. Все остальные чувства, кажущиеся очень распространенными и возвышенными - любовь к отечеству, фанатизм, чувство мести, всякого рода воодушевление, - не исключают необходимости в жажде славы и чести. Другие чувства конечно могут в общем возбудить толпу и повысить ее настроение. Но они не внушат вождю воли, сильнейшей, чем воля его спутников, что существенно необходимо, если он должен добиваться исключительных результатов. Другие чувства не превращают, подобно честолюбию, боевые успехи войск в личную собственность вождя, в которую последний вкладывает все свои силы: он усердно пашет, тщательно сеет, и он же собирает обильную жатву. Именно это стремление всех начальников, начиная с высшего и кончая низшим, этого рода промышленность, эта конкуренция и пришпоривание возбуждают дееспособность войск и обеспечивают им успех. Бывал ли когда-нибудь великий полководец без честолюбия, и мыслимо ли подобное явление?
   Твердость означает сопротивляемость воли силе единичного удара, а стойкость - сопротивляемость продолжительности натиска. Эти качества очень близки, и часто одно выражение употребляют вместо другого; однако нельзя не отметить заметного различия между ними: твердость по отношению к единичному сильному впечатлению может опираться только на силу чувств, стойкость же нуждается в большей мере в поддержке разума, так как она черпает свою силу в планомерности, с которой связана всякая продолжительная деятельность.
   Обратимся теперь к силе темперамента. Прежде всего возникает вопрос, что мы под этим подразумеваем. Конечно не пылкие и страстные порывы - это противоречило бы общепринятому словоупотреблению, - а способность повиноваться рассудку даже в момент величайшего возбуждения, в вихре самых бурных страстей. От одной ли силы разума зависит эта способность? Мы в этом сомневаемся. Тот факт, что встречаются люди с выдающимися умственными способностями, но не владеющие собой, не может конечно служить доказательством; противного. На это можно было бы возразить, что здесь требуется особый склад ума, пожалуй не такой всеобъемлющий, но более крепкий.
   Мы будем ближе к истине, если предположим, что одним из свойств самого темперамента является способность подчиняться рассудку даже в момент наиболее бурных волнений; эту способность мы назовем самообладанием. Но есть совершенно особое чувство, которое у сильных духом вносит известное равновесие в разбушевавшиеся страсти, не ослабляя их однако; и тем самым обеспечивает господство разума. Этот противовес - чувство человеческого достоинства, благороднейший вид гордости и глубочайшая душевная потребность действовать всегда и всюду как существо, одаренное прозорливостью и разумом.
   Поэтому мы скажем: сильный темперамент - у того, кто не теряет равновесия даже в моменты величайшего возбуждения.
   Рассматривая отдельных людей с точки зрения их темперамента, мы во-первых заметим людей мало восприимчивых, называемых флегматиками, или апатичными; во-вторых очень впечатлительных, но чувства которых никогда не выходят за пределы определенной степени интенсивности, людей чувствительных, но спокойных; в-третьих встречаются люди крайне возбудимые, чувства которых вспыхивают быстро и бурно, как порох, но на короткое время; наконец в-четвертых людей, не поддающихся малым впечатлениям и вообще раскачивающихся только постепенно, но чувства которых сильны и устойчивы. Это - люди сильных, глубоких и скрытых страстей. Корни этих различных темпераментов по-видимому протягиваются к грани, на которой соприкасаются физическая и духовная природа человеческого организма; темперамент находится в зависимости от нервной системы этой амфибии, одной своей стороной обращенной к материи, другой же - к духу. Нам с нашей слабой философской подготовкой не приходится дольше останавливаться на этом темном и сложном вопросе, но важно вкратце отметить, как проявляются эти различные натуры в сфере военной деятельности, и можно ли от них ожидать значительной духовной силы.
   Людей апатичных нелегко вывести из равновесия, но это конечно не признак духовной силы, потому что здесь вообще нет ее проявления. Однако следует признать, что подобные люди на войне благодаря своей постоянной уравновешенности обладают известными, хотя и односторонними, достоинствами. Они не чувствуют необходимости действовать, им не хватает импульса, активности, но зато они редко могут что-либо испортить.
   Отличительная черта второй категории - проявление деятельности по незначительным причинам и подавленное состояние при крупных. В случае единичного несчастья они способны проявить кипучую активность; несчастье же целого народа их повергает в уныние, но не побуждает к деятельности. На войне у этих людей не будет недостатка ни в активности, ни в уравновешенности, но совершить что-либо великое они обычно не в состоянии; исключение представляет собой случай, когда люди этой категории обладают очень сильным умом и найдут в нем побуждение к великому. Но подобным натурам редко свойственен сильный, независимый ум.
   Люди, бурно и быстро воспламеняющиеся сами по себе мало пригодны для практической жизни, а следовательно и для войны. Правда, импульс в них силен, но не выдерживает длительного напряжения. Однако, если горячность этих людей имеет уклон в сторону храбрости и честолюбия, то они могут быть удачно использованы на войне на более низких должностях на том простом основании, что военные предприятия, которыми приходится руководить начальнику невысокого, ранга, обычно являются несравненно более кратковременными. Здесь часто достаточно одного смелого решения, вспышки душевных сил. Дерзкий наскок, могучее "ура" - дело нескольких минут, в то время как смело начатое сражение затягивается на целый день, а поход - на целый год.
   Подобным людям при порывистой быстроте их чувств вдвойне трудно сохранить душенное равновесие, поэтому они часто теряют голову, а это худшее, что может случиться при руководстве военными действиями. Однако утверждение, что крайне возбудимые характеры никогда не бывают сильными, т.е. не могут сохранять равновесие в моменты сильнейшего возбуждения, противоречило бы опыту. Этим людям свойственно чувство собственного достоинства, большинство из них принадлежит к числу благороднейших натур. Но они редко успевают проявить эти свойства и впоследствии часто проникаются глубоким стыдом и угрызениями. Когда воспитание, самонаблюдение и жизненный опыт рано или поздно научат их остерегаться самих себя, чтобы в момент сильного возбуждения еще вовремя осознать покоящийся в их груди противовес - чувство собственного достоинства, - они способны проявить большую силу духа.
   Наконец люди, наружно спокойные, но глубоко чувствующие, относящиеся к предыдущему типу, как жар к пламени, - более всего способны своей титанической силой сдвинуть и покатить огромный груз, под которым мы образно представляем трудности, сопряженные с военной деятельностью. Воздействие их чувств подобно движению огромных масс, хотя и медленному, но зато всесокрушающему.
   Хотя подобные люди и не столь подвергаются натиску своих чувств и не бывают, на свое горе, в такой степени выбиты ими из колеи, однако было бы неправильным предполагать, что они никогда не теряют равновесия и не подчиняются действию слепой страсти; скорее напротив - это будет случаться всякий раз при отсутствии у них гордого чувства самообладания или при его недостаточности. Чаще всего это наблюдается у выдающихся людей первобытных народов, где недостаток умственного развития всегда способствует господству страстей. Однако среди самых образованных народов и в самых образованных слоях часто случается, что людей уносят бури страстей, как уносили в средневековье в лесную чащу олени прикрученных к ним браконьеров.
   Итак повторяем еще раз: сильным темпераментом обладает человек, способный не только сильно чувствовать, но и сохраняющий равновесие при самых сильных испытаниях и способный, несмотря на бурю в груди, подчиняться тончайшим указаниям разума, как стрелка компаса на корабле, волнуемом бурей. [41}
   Под понятием сила характера или вообще характер мы подразумеваем твердое отстаивание убеждений безразлично, являются ли последние выводами из чужой или собственной системы взглядов, или же возникнут из принципов, норм, мгновенных впечатлений или других каких-либо проявлений разума. Однако это постоянство не может иметь места, если самые взгляды подвержены частым переменам. Изменение взглядов может явиться результатом не только чуткого влияния, но и следствием эволюции своего разума; последнее указывает однако на особую неустойчивость данного лица. Ясно, что о человеке, меняющем каждую минуту свои взгляды, хотя бы все они исходили от него самого, нельзя сказать, что он обладает характером. Итак, характер приписывают тому, чьи убеждения отличаются значительным постоянством, потому ли, что они глубоко обоснованы и ясны, а вследствие этого не подлежат изменению, или тому, у которого, как у флегматика, вяло функционирует деятельность рассудка, и потому нет оснований к изменению сложившихся убеждений, или наконец тому, у которого налицо подчеркнутое проявление воли, вытекающей из руководящего принципа разума и до известной степени отвергающей перемену взглядов.
   Между тем на войне под влиянием многочисленных и сильных впечатлений при недостоверности всех данных и всех оценок имеется значительно больше возможностей человеку сбиться с избранного им пути, ввести себя и других в заблуждение, чем это бывает в иного рода человеческой деятельности.
   Раздирающий душу вид опасности и страданий легко дает перевес чувству над доводами рассудка; при сумеречном освещении всех явлений составление о них глубокого и ясного представления так трудно, что смена взглядов становится более понятной и простительной. Здесь можно только улавливать и нащупывать истину и по таким шатким данным действовать. Нигде не встречается такого расхождения во взглядах, как на войне. Поток впечатлений, противоречащих собственным убеждениям, течет непрерывно. Даже величайшая флегма рассудка едва может являться защитой. Впечатления слишком сильны, живы и в то же время всегда направлены против духовного равновесия.
   Лишь общие принципы и взгляды, которые руководят деятельностью с высшей точки зрения, могут быть плодом ясного и глубокого проникновения, и мнение о каждом конкретном случае стоит на них как бы на якоре. Но трудность и заключается в том, чтобы не оторваться от этих плодов прежних размышлений, очутившись в потоке мнений и явлений, которые несет с собой настоящее. Между конкретным случаем и принципом часто оказывается значительное пространство; которое не всегда можно перекрыть достаточно ясной цепью умозаключений; здесь нужна и известная вера в себя, и не бесполезен некоторый скептицизм. Часто ничто не может помочь, за исключением одного руководящего правила, которое, вынесенное за скобки мышления, может господствовать над ним; это - следующее правило: при всяком сомнении держаться своего первоначального мнения и отказываться от него только по получении вполне убедительных данных. [42}
   Надо твердо верить в справедливость испытанных основных принципов и при текучести минутных явлений не забывать, что истинность последних невысокой пробы. Если во всех сомнительных случаях мы будем отдавать предпочтение своим прежним убеждениям и засвидетельствуем тем нашу верность или постоянство, то в наших действиях отразятся те устойчивость и последовательность, которые зовутся характером.
   Легко понять, насколько душевная уравновешенность содействует силе характера. Люди большой духовной силы очень часто обладают и большим характером.
   Сила характера приводит нас к ее уродливой разновидности - упрямству.
   В каждом конкретном случае трудно сказать, где кончается первое и начинается второе, но различие в понятии устанавливается легко.
   Упрямство нельзя назвать дефектом разума; этим понятием мы определяем сопротивление правильному и лучшему пониманию данного явления; конечно такое сопротивление не может быть делом разума, этой нашей способности понимать. Упрямство - дефект темперамента. Неподатливость воли и раздражительное отношение к чужим доводам происходит из особого рода самолюбия, для которого высшее удовольствие - только своим умом властвовать над собой и другими. Мы назвали бы упрямство своего рода тщеславием, если бы оно не было чем-то лучшим: тщеславие удовлетворяется видимостью, упорство же покоится на удовольствии, доставляемом сущностью.
   Сила характера обращается в упрямство всякий раз, когда сопротивление чужим взглядам вытекает не из уверенности в правильности своих убеждений и не из следования высшему принципу, а из чувства противоречия. Если это определение, как мы уже заранее признались, мало помогает нам на практике, то все же оно помешает рассматривать упрямство как более высокую степень силы характера. Если упрямство приближается и даже граничит с силой характера, то оно все-таки не повышенная его степень, а нечто существенно различное; бывают чрезвычайно упрямые люди, которые благодаря недочетам своего ума оказываются весьма слабохарактерными.
   Очерченные нами качества мастерства выдающегося военачальника представляют свойства, в которых проявляются совместно дух и разум; теперь рассмотрим еще одну черту военной деятельности, пожалуй самую яркую, если не самую важную, не зависящую от духовных сил и предъявляющую требования лишь к умственным способностям. Она вытекает из отношения войны к местности и почве.
   Это отношение во-первых непреложно: невозможно представить какое-либо проявление действий сформированной армии, совершаемое вне определенного пространства. Во-вторых, оно получает решающее значение, так как накладывает отпечаток на действия всех сил, а порой их совершенно изменяет: в-третьих оно то упирается в самые детальные особенности данного участка, то охватывает широчайшие пространства.
   Отношение войны к местности и почве придает военной деятельности чрезвычайное своеобразие. Если мы взглянем на другие виды человеческой деятельности, имеющие известную связь с местностью (садоводство и земледелие, архитектура и гидротехнические сооружения, горное дело, охота и лесоводство), то все они ограничены скромными пространствами, которые в короткий срок могут быть обследованы с достаточной точностью. Между тем военачальник вынужден приспособить свою деятельность к пространству, на котором предстоит действовать и которое он ни осмотреть, ни обследовать, несмотря на всю энергию, не сможет; постоянная же смена событий редко позволит детально с этим пространством ознакомиться. Конечно, его противник находится в таком же положении, но во-первых общие обеим сторонам затруднения остаются затруднениями, причем начальник, преодолевший их благодаря таланту и опыту, получает огромное преимущество; во-вторых такое равенство в затруднениях бывает лишь в общем, но отнюдь не в каждом конкретном случае; обычно один из двух противников (обороняющийся) гораздо лучше ознакомлен с местностью, чем другой.
   Эту в высшей степени своеобразную трудность должна преодолеть особая способность ума, которая обозначается чересчур узким термином - чувство местности. Это - способность быстро и верно составить геометрическое представление о любой местности и, как следствие этого, всякий раз в ней затем хорошо ориентироваться. Очевидно, что это - работа воображения. Правда, что при этом восприятие отчасти создается при помощи зрения, отчасти при помощи рассудка, который своим проникновением, обостренным наукой и опытом, дополняет недостающее, и из обрывков, уловленных глазом, составляет целое. Но для того, чтобы это целое затем ясно и живо выступило перед сознанием, стало картиной, мысленно начертанной картой, отдельные детали коей не распадаются и длительно сохраняются в памяти, нужна духовная сила, которую мы называем воображением, фантазией. Если гениальный поэт или художник почувствует себя оскорбленным в том, что мы фантазии - их богине приписываем такого рода деятельность, если он будет пожимать плечами, услышав на основании сказанного, что находчивый молодой охотник обладает хорошим воображением, то мы охотно пойдем на уступку, признав, что речь здесь идет о крайне ограниченном круге применения фантазии, о, поистине, рабской службе с ее стороны. Но как бы то ни было эта способность, хотя бы в малой доле, должна найти свое применение, потому что при полном ее отсутствии человеку трудно представлять себе живые образы предметов в их взаимном отношении. Мы охотно признаем, что хорошая память в этом случае оказывает существенную помощь; но вопрос о том, следует ли считать память самостоятельной душевной способностью или же ее в этом отношении укрепляет и фиксирует воображение, мы должны оставить открытым; память и воображение вообще трудно представить обособленно друг от друга.
   Значительную роль при этом играют, конечно, навык и проницательность. Пьюисегюр, известный генерал-квартирмейстер знаменитого маршала Люксембурга, говорит, что вначале он мало доверял своим силам в этом отношении, так как замечал, что, когда ему приходилось отправляться за приказаниями на далекое расстояние, он всякий раз сбивался с пути.
   Естественно, что применение этого таланта расширяется по мере повышения ранга. Если гусар или егерь, ведя свой разъезд или дозор при наличии немногих примет, ограниченном понимании, среднем воображении, обязан легко ориентироваться в дорогах и тропинках, то полководец должен подняться до представления географических особенностей целой области и даже страны, всегда иметь перед мысленным взором направление дорог, течение рек, расположение горных цепей и кроме того обладать способностью детально понимать подробности местности. Правда, помощь общим представлениям он черпает из всякого рода сообщений, карт, книг, мемуаров, а в изучении деталей ему помогают окружающие, но несомненно, что крупный талант быстрого и ясного охвата местности придает всем действиям полководца более легкий и уверенный ход, ограждает от известной внутренней беспомощности и делает его более независимым от других.
   Указанная способность едва ли не единственная услуга, которую фантазия может оказать в военном деле. Во всем остальном эта распущенная богиня способна принести больше вреда, чем пользы.
   Итак, мы, по-видимому, приняли во внимание все проявления умственных и духовных сил, к которым военная деятельность предъявляет свои запросы. Всюду разум представляется существенной содействующей силой, а поэтому понятно, что простая в своих проявлениях военная деятельность может выдающимся образом руководиться только людьми выдающихся умственных способностей.
   Если эта точка зрения будет усвоена, то отпадает необходимость считать обход неприятельской позиции, - действие в сущности самое простое и тысячу раз повторявшееся, достижением высокого умственного напряжения.
   Правда создалась привычка противопоставлять простого, хорошего солдата глубокомысленному или изобретательному, кипящему идеями уму, украшенным блеском всестороннего образования. Это противопоставление не лишено основания, но оно безусловно не доказывает еще, что достоинство солдата заключается только в храбрости; даже для того чтобы быть только хорошим рубакой, и то надо иметь на плечах толковую голову, пригодную для своеобразной работы. Мы вновь должны отметить весьма частое явление, когда люди, достигнув высоких постов, утрачивают работоспособность, так как присущий им кругозор оказывается недостаточным. Мы подчеркиваем, что речь идет о выдающихся достижениях, доставляющих славу в той области деятельности, которой себя данное лицо посвятило. Каждая ступень командования на войне образует свой собственный цикл необходимых умственных способностей, славы и чести.
   Громадная пропасть отделяет полководца, руководящего всей войной или действиями на отдельном театре войны, от непосредственно ему подчиненных, последние находятся под несравненно более непосредственным руководством и надзором, и, следовательно, их умственная деятельность заключена в значительно более узкие рамки. Этим объясняется распространенное мнение, будто лишь на высшем посту необходим выдающийся ум, а на остальных ступенях командования будто бы можно обходиться самым посредственным рассудком.
   Часто бывают склонны подмечать известное притупление умственных способностей поседевшего в боях начальника, занимающего ближайшую к полководцу командную должность, кругозор которого доведен до несомненной бедности его односторонней деятельностью; при всем уважении к его личной доблести часто готовы улыбаться над его ограниченностью. Мы не имеем в виду брать под свою защиту этих славных людей; таланты их от этого не вырастут, а в защите они едва ли нуждаются; мы хотим лишь показать, как дело обстоит в действительности, и рассеять заблуждение, будто на войне можно достигнуть выдающихся успехов и без умственных способностей, одной храбростью.
   Если даже на низших постах мы требуем от командира, стремящегося выдвинуться, выдающихся духовных способностей и повышаем наши требования на каждой ступени, то само собою очевидно, что мы отнюдь не так смотрим на тех, кто с честью занимает второе место в армии. Их кажущаяся простота рядом с многознающим ученым, борзо пишущим чиновником и выступающим в заседаниях государственным деятелем не должна нас вводить в заблуждение относительно выдающейся природы их творческого разума. Правда, иногда бывает, что люди приобретают на низших постах репутацию и затем достигают высших должностей, в действительности не соответствуя последним. Если их там не очень используют, то они не подвергаются опасности разоблачить свою несостоятельность: а молва не разбирается достаточно точно в том, какого рода слава принадлежит им по праву. Подобные люди являются часто причиной довольно низкого мнения и о личностях, подлинно блещущих на известных постах.