Клемент Хол. Огненный цикл. Сборник научно-фантических рассказов

   — Вот здесь сверни, — сказал Дон. — А теперь едем прямо.
   Домов становилось все меньше, их сменили поля. Худосочные, каменистые, они, казалось, всеми силами противились плугу. Нигде ни признака жизни, лишь изредка из-под снега проглядывали островки плодородной почвы. Воздух был холодный, бодрящий, слепило яркое солнце.
   Неутомимо урчал мотор. Дорога шла вдоль железнодорожного полотна, на подъеме пыхтел паровоз. Они обогнали поезд, и немного погодя Бетти-Энн слышала его заунывный свисток у переезда.
   — Расскажите мне о планетах, — попросила она. — Расскажите, что я увижу.
   — Всего не расскажешь…
   — Мне бы хотелось писать красками. Что там можно писать?
   — Писать? Ну, вот планета Олики. Там очень красивое голубое озеро.
   — Мне бы написать что-нибудь вроде того каменистого поля.
   — Но ведь оно такое бесцветное, ты не находишь? — В голосе Дона было искреннее удивление: ему явно никогда не пришло бы в голову писать какое-то там поле.
   — Вы, конечно, видели так много всего… Но разве вы не видите — наперекор камням, наперекор снегу это поле такое неспокойное, оно только и ждет минуты, когда можно будет ожить.
   — Да, это верно, ты права, — пришел на помощь Робин.
   — Тут налево, — сказал Дон.
   Несколько миль ехали молча. Потом дорогу пересек скованный льдом ручей (на середине лед был словно тоненькая пленка), через ручей перекинут нескладный, с высокими перилами мост. Под тяжестью машины с грохотом запрыгали доски настила. Едва миновали мост, Робин направил машину на немощеную дорогу, протоптанную рыбаками. С обеих сторон теснились деревья, высохшие ветви нависали над машиной, царапали металлическую крышу ломкими пальцами.
   — Автомобиль нам больше не понадобится, — сказал Дон. — Можно оставить его здесь.
   Робин рывком остановил машину, все трое вышли.
   — Ты был прав. Дон, — сказал он. — Здесь ни души. Надежное место.
   Ракета стояла в лесу, в тридцати или сорока ярдах от них. Вокруг нее чернела мертвая, выжженная земля.
   — Ну как, Бетти-Энн, сумеешь сейчас перевоплотиться? — спросил Робин.
   — Кажется, сумею, — ответила она.
   По телу ее прошла дрожь, оно начало преображаться, на этот раз все шло легче, и вдруг ей захотелось заслужить их похвалу, она ощутила могучую силу, таящуюся в новом отсеке мозга, и пустила ее в ход.
   — Деревце! — радостно воскликнул Дон. — Смотри, какое деревце, Робин! Какие прелестные листья! Она обернулась очень славным деревом!
   (Морозный воздух. В облачной дымке яркое солнце).
   — Способная ученица, — сказал Робин.
   Она снова преобразилась — на этот раз она не знала, чем станет, просто дала волю тому, что ощущала.
   Дон пристально вгляделся в то серое и смутное, что возникло на месте деревца в яркой и пышной зелени, и, содрогнувшись, отвернулся.
   — Не знаю, что это такое, но глаз не радует, — сказал он.
   Тогда она позволила своему телу принять подлинную форму, обрела свой истинный облик, и на мгновенье ее сковала странная неловкость, неуклюжесть; новыми губами трудно было произносить земные слова, говорить же мыслями еще не удавалось, ведь она не знала языка Дона и Робина и только теперь поняла, что весь долгий путь в машине они молча переговаривались, а она не слышала их мыслей.
   — Мне было как-то… печально, что ли… Оттого, что я улетаю.
   — Пора, — сказал Робин.
   И Дон помог ей подняться в ракету.
   Уже в воздухе, глядя на быстро уходящие вниз и назад деревья, Дон сказал:
   — Ты, должно быть, очень взволнована. Ведь тебя ждет столько нового.
   Но сейчас, когда она отрывалась от Земли, в ней поднялось такое смятение, что не хватило сил ответить. Молча стояла она у иллюминатора, который затуманили низкие облака. Вот уже мутное клубящееся марево скрыло от нее лес. А ракета все набирала скорость. Холодные металлические стены смыкались вокруг нее, хотелось колотить по ним кулаками, но поздно, теперь уже не вырвешься. Дом остался далеко внизу, далеко-далеко, и под эти ее мысли уходил все дальше и дальше — такая даль, что уже не разглядеть, не различить, не удержать…
   — Недалеко от мексиканского побережья ждет Большой Корабль, — сказал Робин. — Мы уже скоро будем там.
   Ее мутило от быстрого подъема, хотелось за что-нибудь ухватиться. «Пройдет, — говорила она себе, — пройдет». Она думала о звездах, о своем новом обличье, и чужие еще губы шевелились, и она думала: это мое племя.
   Ракета набрала высоту. И медленно повернула на запад. Время шло-то ли миг, то ли вечность, и облака остались позади, и еще дальше внизу — Великие Озера, словно тянулись из-за горизонта чьи-то руки и манили ее, и старались удержать.
   И вот уже новые поля, и новые леса, новые ручьи и широкие равнины, и могучая река рассекает рыжую землю. Потом высоко взметнулись горы, — острозубые скалистые кряжи вонзались в грозовые облака, и облака цеплялись за их вершины. И на остроконечных пиках сверкал снег.
   Ракета сотрясалась от скорости, ревом двигателей прощалась с уносящейся назад сушей. (Западное побережье… она видит его впервые и уже никогда больше не увидит, и над ним занимается заря.)
   — Расскажите мне о планетах, — взмолилась она. — Скорей.
   — Скоро ты все увидишь сама, — сказал Дон.
   — Расскажите хоть что-нибудь, но прямо сейчас. Пожалуйста!
   — Ну, на Кину оранжевые горы.
   — А какие они? — допытывалась Бетти-Энн. (Нет, не надо ни о чем больше думать, только слушать!)
   — Потерпи, это надо видеть своими глазами. Мы обычно проводим там целый день.
   — День?..
   — Для оранжевых гор это не так уж много, — сказал Дон.
   — Нет, не то… Разве можно все как следует увидеть за один день? — спросила Бетти-Энн.
   — Я не совсем тебя понимаю, — сказал Дон.
   — Но мне хотелось бы по-настоящему узнать эти оранжевые горы. А реки там есть?
   — Право, не знаю… Там есть реки, Робин?
   Не отрываясь от пульта управления, Робин негромко откашлялся.
   — Что-то я не заметил.
   — Тут все дело в красках, Бетти-Энн, ты разве не понимаешь? — сказал Дон. — Цвет сам по себе.
   — Верно, — подтвердил Робин. — Краски. Это главное.
   Под ними яростно дыбились густо-зеленые и серые воды океана, белая пена вскипала и пузырилась, точно в пасти бешеного пса. А дальше воды синели, хрустально искрились, потом густая синева посветлела, успокоилась, простерлась нежно-голубой обманчивой гладью. Крошечный пароходик выпустил из трубы утренний дымок. А впереди, совсем близко, ждала ночь: ракета обогнала солнце.
   — Всегда есть на что посмотреть, — вдруг сказал Дон. — На свете так много всего.
   Бетти-Энн пошла в хвост корабля.
   — Странная она, — безмолвно сказал Дон Робину.
   Робин неотрывно глядел вниз, на океан, освещенный луной.
   — Вижу Большой Корабль, — сказал он.
   И круто направил ракету вниз. Навстречу взревел океан. Робин выровнял ракету.
   — Входной люк открыт, я вижу, — заметил Дон.
   Бетти-Энн посмотрела вниз, на серебряный корабль. Он легко покачивался на волнах, огромный входной люк зиял, точно жадная разверстая пасть, и весь он — гладкая и сверкающая тюрьма, готовая ее поглотить.
   Окажись она сейчас дома, она сказала бы Дейву и Джейн, что почувствовала себя плохо, заняла у Джун денег и поскорей поехала домой, потому что боязно болеть в колледже, среди чужих. А потом, когда придет письмо, она разорвет его и скажет, что все уже прошло, и вернется в колледж. Она пропустит всего неделю или около того, и ей разрешат продолжать ученье, только сперва пожурят, скажут, что она очень глупая, — если заболел живот, надо было обратиться в студенческую амбулаторию, а не ехать больной, чуть ли не через весь континент, вдруг бы это оказался аппендицит! Притвориться больной несложно, ведь она теперь хорошо владеет своим телом и сумеет изобразить любой, симптом.
   И тут она поняла, какая удивительная сила заложена в ней. Пока, за эти немногие часы, она узнала еще только самую малость. Что таится в глубине ее существа? Много ли ей ведомо такого, о чем доктора и не подозревают? Такого, чего даже и вообразить не могут художники? Такого… Она подумала о старике Кларке — о том, что так грозно, неотвратимо растет у него внутри.
   Быть может, ей ведомо и это?
   Какая же сила дана ей теперь, когда она познала себя! Необоримое волнение поднялось в ней. Впервые за эти часы еще смутным, но ошеломляюще несомненным предстало перед ней будущее, она поняла, в чем ее роль, ее предназначение… и ее обдало жаром.
   Но теперь уже поздно.
   Внизу без конца и края простерся океан, отрезал ей все пути; она взглянула на Дона, на Робина, безмерная печаль охватила ее — за них и за себя тоже, а внизу бескрайний неодолимый океан катил свои воды к далеким горизонтам.
   Робин ввел ракету-разведчик в лоно Большого Корабля и закрепил ее там.
   К Бетти-Энн подошел Дон.
   — Не плачь, — сказал он. — Мы уже на месте. — Он улыбнулся. — Пойдем. Мы на Большом Корабле. Ты наконец дома. И сейчас мы отправимся в путь.
   — Правда? — спросила она.
   Они вышли из ракеты в огромный ангар.
   — Я подожду закрывать люк, сначала справлюсь в рубке, все ли разведчики вернулись, — сказал Робин.
   Дон наклонился и стал осматривать какую-то вмятину в корпусе их ракеты.
   Вернулся Робин.
   — Все уже дома. Сейчас закрою люк.
   — Я скажу Бетти-Энн. Ей, наверно, захочется посмотреть из рубки, как мы взлетим.
   Шаги Робина затихли. Тяжелая крышка люка со звоном захлопнулась. Опять шаги. И голос Робина:
   — Что случилось?
   — Как странно. Только что она была здесь. Бетти-Энн! Откликнись, Бетти-Энн!.. Да где же она?.. Бетти-Энн!
   — Уж наверно ей захочется посмотреть взлет, — сказал Робин.
   — Бетти-Энн! — крикнул Дон, но отозвалось одно только гулкое эхо.
   Они озадаченно переглянулись, покачали головами.
   — Бетти-Энн! — снова позвал Дон.
   — Куда она девалась, черт побери? — сказал Робин.
   За стенами Большого Корабля низко над горизонтом повисла луна, и, точно утомленный любовник, лениво дышал океан, и сверкали во тьме далекие звезды. А над умиротворенными водами, широко раскинув могучие крылья, летела навстречу дню большая одинокая птица.

ТЕОДОР СТАРДЖОН
РАКЕТА МЯУСА

    «Прерываем наши передачи. Слушайте экстренное сообщение…»
   — Джек! Ну что ты вскинулся как ужаленный? И пепел у тебя сыплется.
   — Ох, Айрис, дай послушать.
    «…тело, первоначально принятое за комету, продолжает беспорядочный полет в стратосфере, временами снижаясь до…».
   — Джек, ты мне действуешь на нервы! Нельзя быть таким рабом радио. Ты бы лучше мне уделял столько внимания…
   — Дорогая, я готов все это обсудить и уделять тебе сколько угодно внимания, только после. Ради Бога, дай послушать!!!
    «…телям восточного побережья предлагается следить за приближением этого…».
   — Айрис, не надо!
   ЩЕЛК!
 
   — Ну, знаешь, это просто невежливо, это уж такое…
   — Хватит, Джек Герри! Приемник не только твой, но и мой. Захотела — и выключила, имею полное право.
   — Скажи, пожалуйста, а почему тебе понадобилось именно сейчас его выключать.
   — Потому что если сообщение важное, его повторят еще сто раз, и ты каждый раз будешь на меня шипеть, а мне это неинтересно, и так все уши прожужжали, хватит. Вечно ты слушаешь какую-то ерунду, которая нас ни капельки не касается. А главное, еще кричишь на меня!
   — Ничего я не кричал.
   — Нет, кричал! И сейчас кричишь.
   — Мама! Папа!
   — Молли, детка, мы тебя разбудили…
   — Бедный детеныш… эй, а почему ты босиком?
   — Сегодня не холодно, пап. А чего там по радио?
   — Что-то летит в небе, малышка, я не слышал до конца.
   — Спорим, космический корабль!
   — Вот видишь, забил ей голову своей научной фантастикой…
   — По-твоему, это фантастика? Молли рассуждает куда разумнее тебя.
   — А ты рассуждаешь как семилетний ребенок. И… и еще на… настраиваешь ее против ме… меня!
   — Ой, мам, ну чего ты плачешь!
   И в эту минуту словно какой-то великан сшиб кулаком двухкомнатный мезонин приморского коттеджа и расшвырял обломки по пляжу. Лампы погасли, а снаружи весь берег озарила яркая вспышка голубого слепящего света.
   — Джек, милый, ты ранен?
   — Мам, у него кровь!
   — Джек, родной, скажи хоть слово! Ну, пожалуйста!
   — Уф! — послушно отозвался Джек Герри и сел; с него шурша посыпалась дранка и обвалившаяся штукатурка. Обеими руками он осторожно взялся за голову и присвистнул: — Дом рухнул.
   — Не совсем, милый. — Жена обняла его, попыталась стряхнуть пыль с его волос, погладила по затылку. — Я… мне страшно, Джек.
   — Страшно? — Он неуверенно огляделся; в комнату едва сочился лунный свет, все казалось смутным. И вдруг затуманенный взгляд наткнулся на яркое сияние в самом неожиданном месте. Он стиснул руку Айрис. — Верх снесло… — выговорил он хрипло и, шатаясь, через силу поднялся на ноги. — Комнату Молли… Молли!
   — Я тут, пап. Ой! Ты меня раздавишь!
   — Счастливая семейка, — дрожащим голосом сказала Айрис. — Проводим лето в тихом домике у моря, чтобы папочка без помех писал статьи о технике, а мамочка успокаивала нервы… Телефона нет, до кино сто лет добираться, а теперь еще крыша улетела. Джек… Что это в нас попало?
   — Одна из тех самых штук, про которые ты не желаешь слушать, — язвительно ответил Джек. — Ты же их не признаешь, потому что они нас никак не касаются. Припоминаешь?
   — Это про нее говорили по радио?
   — Возможно. Давай-ка выберемся отсюда. Пожалуй, дом еще рухнет на нас или сгорит, мало ли.
   — И-нас-у-бьет! — пропела Молли.
   — Замолчи, Молли! Айрис, я пойду погляжу, что к чему. А ты бы присмотрела место, где можно поставить палатку… если только я ее отыщу… Тише, Молли!
   — А я молчу.
   МЯ-А-У!
   — Разве это не ты мяукаешь?
   — Не я, пап, честно!
   — Как будто кошку придавило, — сказала Айрис. — Только откуда тут взяться кошке? Они умные, они сюда не полезут.
   УУ-УУА-АУ!
   — Ну и воет, прямо жуть берет!
   — Джек, это не кошка…
   ММММ-АУ, МММММ… МММ.
   — Не знаю, что там за зверь, но уж, наверно, не очень большой, если он так мяукает, — сказал Джек. — И совершенно нечего трусить.
   Он сжал локоть Айрис, потом осторожно перешагнул через груду обломков и начал всматриваться. Молли полезла туда же.
   Вой больше не повторялся, и за пять минут они ни до чего не доискались. Джек вернулся к жене, она шарила среди обломков и мусора в гостиной, бесцельно поднимала и расставляла опрокинутые стулья.
   — Я ничего не нашел…
   — Ух!!!
   — Молли! Что такое?
   Молли копошилась в кустах у самого дома.
   — Ой… ой, пап, иди скорей!
   Это прозвучало так, что отец стремглав выбежал наружу. Молли стояла вся вытянувшись в струнку и старалась запихнуть себе в рот оба кулака разом. А у ее ног лежал на земле человек с кожей серебристо-серого цвета; рука у него была сломана, он поглядел на Джека и замяукал.
   «…Военно-морское министерство дало отбой тревоги. Пилот почтового самолета сообщил, что неизвестный предмет скрылся в зените. В последний раз его заметили в восемнадцати милях восточнее Норманди-Бич, штат Нью-Джерси. По сообщениям из этого района, он летел очень медленно, издавая громкий свистящий звук. Хотя несколько раз неизвестный предмет снижался до каких-нибудь четырех-пяти футов над землей, по имеющимся сведениям, никакого ущерба он не причинил. Расследование продолжа…».
   — Надо же, — фыркнула Айрис, выключая транзистор. — Это называется «никакого ущерба».
   — Угу. И раз никто не видел, как эта штука ударила в наш дом, значит, никакие расследователи сюда не явятся. Так что смело можешь удалиться в палатку и залечь, никто не пристанет к тебе с вопросами.
   — Ложиться спать? Ты с ума сошел, спать в тоненькой палатке, когда тут валяется это чудовище и мяукает?
   — Ну, что ты, мам! Он больной. Он никого не тронет.
   Они сидели у веселого костра, который разожгли дранкой с крыши. Джек без особого труда поставил палатку. Серебристо-серый человек дремал, растянувшись поодаль в тени, и порой тихонько стонал.
   — Обожаю, когда ты болтаешь глупости, лапочка, — усмехнулся Джек, глядя на Айрис. — До чего ловко ты ему вправила руку, любо-дорого было смотреть. Пока ты с ним нянчилась, ты вовсе не думала, что он чудовище.
   — Вот как? Может быть, чудовище — не то слово. Знаешь, Джек, у него в предплечье только одна кость.
   — Что? Чепуха, дружок. Наука такого не допускает. Тут нужно гибкое сочленение, иначе кисть не будет подвижной.
   — Кисть у него подвижная.
   — Посмотрим, — пробормотал Джек, взял фонарик и направился к распростертой на земле долговязой фигуре.
   В луче фонаря мигали серебристо-серые глаза. Какие-то они были странные. Джек посветил фонарем поближе. В луче зрачки были не черными, а темно-коричневыми. И очень узкими — просто еле заметные щелочки, сдавленные с боков точно у кошки. Джек перевел дух. Потом осветил тело лежащего. Надето на него было что-то вроде широченного купального халата, ярко-синее, с желтым поясом. У пояса — пряжка: по виду словно две пластинки желтого металла лежат рядом, совершенно непонятно, как они скреплены. Просто держатся вместе — и все. Когда они нашли этого человека и он сразу лишился чувств, Джеку пришлось пустить в ход всю свою силу, чтобы разделить эти пластинки.
   — Айрис!
   Она поднялась и подошла.
   — Не мешай бедняге, пускай спит.
   — Айрис, какого цвета был его балахон?
   — Красный с… да он синий!
   — Теперь синий. Айрис, что за чертовщина такая на нас свалилась?
   — Не знаю… не знаю. Какой-то несчастный сбежал из приюта для… для…
   — Для кого?
   — Я почем знаю? — огрызнулась Айрис. — Наверно, если вот такие родятся, их куда-нибудь отдают.
   — Люди такими не родятся, Айрис, он не урод. Просто совсем другой.
   — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Сама не знаю почему, но понимаю. Только вот что я тебе скажу… — она запнулась и молчала так долго, что Джек в недоумении обернулся. Айрис медленно докончила: — Он такой странный, такой безобразный, я должна бы его бояться, но… я не боюсь.
   — А я тоже не боюсь!
   — Молли, ложись сейчас же!
   Молли скрылась в палатке.
   Серый человек замяукал.
   — Чего ты, приятель?
   Здоровой рукой человек потрогал стянутое лубками предплечье.
   — Ему больно, — сказала Айрис, опустилась на колени подле раненого и отвела его руку от повязки.
   Он не сопротивлялся, только лежал и смотрел на Айрис, щуря страдающие глаза.
   — У него шесть пальцев, — сказал Джек, опустился на колени рядом с женой и осторожно взял запястье раненого. И удивленно присвистнул: — Еще какая подвижная кисть!
   — Дай ему аспирина.
   — Это мысль… Постой-ка, — Джек озадаченно выпятил губу. — Думаешь, можно?
   — А почему нет?
   — Мы же не знаем, откуда он. Понятия не имеем, какой у него обмен веществ. Мало ли, как на него могут подействовать наши лекарства.
   — Он… то есть как это — откуда?
   — Айрис, дай ты себе труд хоть немного подумать, — с досадой сказал Джек. — Не станешь же ты и теперь закрывать глаза на очевидное и уверять, что этот человек с нашей Земли! Что ты, анатомии не знаешь? Где ты видела уродов с такой кожей и с такими костями? А эта пряжка? А одежда? Что это за материя? Будет тебе, право. Не цепляйся за старые предрассудки, шевельни мозгами, сделай милость.
   — Ах, оставь! Этого просто не может быть!
   — Вот так же рассуждали до Хиросимы… Так рассуждал в старину какой-нибудь воздухоплаватель, сидя в корзине аэростата, когда ему толковали про аппараты тяжелее воздуха. Так рассуждали…
   — Ну, довольно, Джек! Я знаю все, что ты скажешь. Поспал бы лучше, сколько осталось до утра. А угодно философствовать — пожалуйста. Все, что ты говоришь, относится к людям. Покажи мне любой новый пластик, новый металл, новую невиданную машину, пускай я в них ничего не пойму, но они не вызовут у меня противодействия, потому что их изобрели люди. А этот… этот человек или уж не знаю кто…
   — Понимаю, — сказал Джек мягче. — Это страшно, потому что чужое, а где-то в глубине души у нас всегда сидит: чужое — значит, опасное. Поэтому мы с чужими ведем себя лучше, чем с друзьями… и все-таки, по-моему, не стоит давать этому серому аспирин.
   — Но он дышит тем же воздухом, что и мы. И в пот его бросает. И говорить он, наверно, умеет…
   — Пожалуй, ты права. Что ж, надо попробовать, может, хоть немного снимет боль. Дай ему только одну таблетку.
   Айрис отошла к колонке, налила воды в алюминиевый стаканчик. Опустилась на колени подле своего пациента и, одной рукой поддерживая серебристую голову, осторожно сунула ему в рот таблетку аспирина и поднесла к губам стакан. Он жадно выпил воду и вдруг весь обмяк.
   — Ах, черт… вот этого я и опасался!
   Айрис приложила ладонь к груди больного — послушать сердце.
   — Джек!!!
   — Неужели он… что с ним, Айрис?
   — Нет, не умер. Но послушай…
   Джек приложил рядом свою ладонь. Сердце билось тяжело, медленно — каких-нибудь восемь ударов в минуту. А за этими размеренными ударами, совершенно не в такт, частили другие — резкие, страшно быстрые, должно быть, около трехсот в минуту.
   — У него какой-то сердечный приступ, — сказал Джек.
   — Да, и с двумя сердцами сразу!
   Неожиданно этот странный человек вскинул голову и испустил протяжный, пронзительный, с переливами вой. Глаза распахнулись во всю ширь, в них трепетала, то затягивая, то вновь открывая зрачок, прозрачная пленка. Он лежал совершенно неподвижно и все вопил, захлебывался криком. И вдруг схватил руку Джека и поднес к губам. Молнией сверкнул острый светло-оранжевый язык, дюйма на четыре длиннее, чем полагается, и лизнул ладонь. Потом удивительные глаза закрылись, вопли перешли в слабое хныканье, а там и вовсе утихли, и он мирно свернулся калачиком.
   — Уснул, — сказала Айрис. — Ох, надеюсь, мы ничего плохого не натворили.
   — Что-то мы с ним явно сотворили. Будем надеяться, что это не очень опасно. Во всяком случае, рука его сейчас не мучает. А мы того и добивались.
   Айрис подложила подушку под серую, непривычной формы голову, проверила, удобно ли незнакомцу лежать на надувном матрасе.
   — Какие у него красивые усы, — сказала она. — Совсем серебряные. С виду он очень старый и мудрый, правда?
   — Вроде филина. Иди ложись.
   Джек проснулся рано; ему снилось, что он с зонтиком вместо парашюта выбросился из летающего мотоцикла и, пока падал, зонтик обратился в леденец на палочке. Он приземлился среди острых зубчатых скал, но они спружинили мягко, как губка. Его тотчас окружили русалки, очень похожие на Айрис, кисти рук у них были в форме шестеренок. Но во сне ему было все нипочем. Проснулся он улыбаясь, необычайно веселый и довольный.
   Айрис еще спала. Где-то звонко смеялась Молли. Джек сел, огляделся — раскладушка Молли была пуста.
   Тихонько, стараясь не разбудить жену, он сунул ноги в шлепанцы и вышел из палатки.
   Молли стояла на коленях напротив странного гостя, а он сидел на корточках и…
   Они забавлялись детской игрой в ладоши: кто не успеет отдернуть руку, получает шлепок.
   — Молли!!!
   — Да, пап?
   — И не совестно тебе? Ведь у него сломана рука!
   — Ой, я забыла! Ты думаешь, ему больно?
   — Не знаю. Очень может быть, — сердито сказал Джек Герри. Он подошел к гостю, взял его за здоровую руку. Тот поднял голову и улыбнулся. Очень славная, обаятельная у него оказалась улыбка. А зубы — острые, до странности редко расставленные.
   — Иии-у мау мадибу Мяус, — сказал он.
   — Это его так зовут, — живо пояснила Молли, наклонилась и потянула пришельца за рукав: — Мяус! Эй, Мяус!
   И ткнула себя пальцем в грудь.
   — Мооли, — сказал Мяус. — Мооли Геери.
   — Видишь, пап, видишь? — в восторге закричала Молли. И ткнула пальцем в отца: — А это папа. Па-па.
   — Баа-ба, — сказал Мяус.
   — Не так, глупый! Папа!
   — Баба.
   — Да папа же!
   Джек, тоже увлекшись, показал на себя пальцем:
   — Джек Герри!
   — Шек Герц, — повторил пришелец.
   — Недурно. Молли, он просто не выговаривает «п» и «ж». Это еще не так плохо.
   Джек осмотрел лубки. Айрис очень толково их наложила. Поняв, что вместо двух костей — локтевой и лучевой, как должно быть у обыкновенного человека, — у Мяуса только одна, Айрис закрепила ее в нужном положении при помощи двух дощечек вместо одной. Джек усмехнулся. Умом Айрис не допускает самого существования Мяуса; но как нянька и сиделка она не только признала его странную анатомию, но и вышла из положения.
   — Наверно, он очень вежливый, — сказал Джек смущенной дочери. — Раз тебе вздумалось играть с ним в шлепки, он будет терпеть, даже если ему больно. Не надо пользоваться его добротой, пичуга.
   — Не буду, пап.
   Джек развел костер, и, когда из палатки вышла Айрис, на перекладине из свежесрезанных палок уже бурлила в котелке вода.